Глава 4. Latterly
Недавно
18. Литаверия
Душистая Ветка была самой старшей и самой красивой среди нас.
Столько в ней было накоплено чистого ультрамарина, что даже в лютый мороз она излучала невидимое тепло!
Стоило погрузиться в нирвану, исходящую от букета ее дыхания, как мир пробуждался в предчувствие весны.
Старейших бодрил оптимизм прекрасной дриады. Задорный смех вселял надежду на скорые перемены. Ее любили все, но я за старшую сестру готова была бы жизнь отдать.
О нас двоих иногда сплетничали. Но что особенного в том, что мы обожали друг друга, глядели только друг на друга?
Что особенного в отражении отражения?
Возможно, бесконечность.
Объятия дриад отличаются от человеческих, их смысл не в соприкосновении тел, а в воссоединении ароматов. Композиция летучих веществ отражает картину внутренней солнечной чистоты. Малейшая частичка гнили или мутация хромосом воспринимаются, как муторный запах распада.
Но когда густые цветочные туманы сплетаются, мы рождаем новый букет аромата, который вводит души в неистовый экстаз.
Наша дружба со Свежей Веткой стала легендой. Весь Бор Предков, весь мир и даже космос наслаждались импульсами благоухающих объятий.
В эти мгновения мы, как примитивные влюбленные человечки, переставали замечать все вокруг, и хотелось закричать:
– Умри, космос! Сдохни Бор Предков! В мире есть лишь я и Свежая Ветка! Свежая Ветка и я, Вестилена, Солнечный Ветер!
Мы весело напутствовали сестру, провожая в мир людей.
Никто не сомневался в успехе.
Я сама надела на нее венок-всех-трав.
Дельфии ахали и пищали:
– Ах! Юная Афродита!
– Юнона!
– Нимфа нимф!
– О, нет! Литаверия затмила их всех!
– Люди сойдут с ума от этой красоты!
– Люди – слизь, закутанная в потную ткань, и только. Но Литаверия и в коконе одежд хороша!
– А лучше бы она скинула невразумительную накидку. Посмотрите, как сверкает ее тело!
– Разве можно такую чудесную кожу прятать под тряпками?
– Печально, что у человека нет крыльев, – сказала на прощание сестра. – Гораздо приятнее было бы совокупиться с какой-нибудь летучей мышью.
– Летучие мыши – вампиры!
– Не каждая из них. Нетопыри в основном питаются соком цветов.
– Все равно наш мир намного симпатичнее. Мы дружим с небом и солнцем.
– Да, да! Мы дружим с солнцем! – закружились дельфии в танце. – Возвращайся, Литаверия, скорее!
– Прощайте, прощайте, сестры, я скоро вернусь! – это были последние слова Душистой Ветки.
Никто не предчувствовал беды.
– Не обманись, Душистая! – кружились дельфии над ее головой, не зная, что целуют изумрудные пальцы красавицы в последний раз.
Их было четверо.
Раскаленные байки, провонявшие бензином, примяли густой можжевельник, пенные струи зловонной мочи оросили тайные укрытия дельфий.
Крошки с шумом взлетели, покидая зону распада.
Байкер с рыжей гривой до лопаток снял шлем и сплюнул на цветок, матерясь:
– Черт, наехал на корягу, колесу – пиздец.
– Залепишь резиной – и порядок, – отозвался темноволосый бородач, сплевывая на раскаленный мотор. – А вот у меня винты всмятку. Придется повозиться.
– Е-мое! Теперь до утра здесь ночевать!
– А че? Неплохо.
– Охуеваю, пацаны от природы. Сырость кругом, бля, плесень, мухи и звездочки в небе.
– С косяком нигде не скучно!
Они собрали валежник в кучу и разожгли костер.
Лес закашлялся от дыма.
Здоровяк психовал возле разобранных останков байка, оглашая глухую тишину то железным скрежетом, то руганью.
Двое других сидели на корточках перед костром и тыкали палками в пламя, пытаясь подожженными концами прикурить косяки.
Младший сказал:
– Влипли, Серый, и надолго.
– На, попробуй, – рыжий вставил в зубы подростка косяк. – Только не до конца смоли, оставь Бигфуту, чтоб не пиздел.
– Чемодан, бля, у него, а то могли бы слинять.
– Куда линять? Крыша-то его.
– Слушай, а та, в которую он с ходу пальнул, так и не встала.
– Ты, сопляк, забудь, и ваще…
– Она красивая была. Жить, наверно, хотела, и все такое.
– Умирать каждому придется.
– Красивых шлюшек мало.
– Брось, скоро мы тебе самую красивую предоставим, а потом другую и третью. Да сколь хошь, пока от баб не затошнит.
– Были бы бабки.
– А бабок теперь нам хватит надолго.
– А я бы такую же хотел.
– Мертвую? О мертвой что ль базар? Да ты, чё, не впер? Не жалей. В бабах все одинаково устроено.
– Блин, жутко она свалилась.
– Жутко девственником в гроб лечь и не понять, что ебля – ерунда.
– Ну, да, ерунда, чего ж тогда все дрочат?
– Фигня все, не надо клитор – лучше литр.
– Эй, Бухан? Выпить хошь?
– Какой – выпить, бля, с ремонтом охуел!
– Дуй сюда, потом подмогнем!
Они собрались у костра, вытащили из рюкзаков бутылки.
– Чо за бухло? Водяра? Уважаю.
Вмазали, закусили палками мяса. Бигфут повалился в траву. Сопляк, облокотившись на локоть, мечтательно глядел в огонь, Серый докуривал косяк.
Литаверия вышла к ним, нагая, мерцающая в лучах восходящих звезд, ослепительная и неповторимая.
Она улыбалась.
Байкеры оторопели:
– Бля, глядите, козлы, – шлюха!
– Голая, – сказал толстощекий здоровяк, показывая на нее гаечным ключом.
– Сиськи – нечё!
– Зачетные буфера!
– Косею, Серж, откуда взялась?
– Бля, сама подставляется.
– Ну, пацаны, заехали, куда надо!
– Может, у нее подружки водятся? Слышишь ты, зеленая? Сколь вас тут?
– Немая?
– Че молчишь, зубы скалишь?
Они молча уставились на нее.
Душистая Ветка решила начать с танца. Она щелкнула пальцами над головой, привстала на цыпочки и закружилась.
В бликах костра ее кожа сверкала, изгибы тела манили, каждая клетка уже ликовала в предчувствии победы.
Она мастерски соблазняла их, грязных, провонявших машинным маслом и потом, накаченных дурью и туманом ледяных звезд.
Но вид юной наготы в безлюдном месте байкеров более напугал, чем вдохновил.
– Малолетка с виду.
– Большеглазая.
– Здесь нет, случайно, дурдома поблизости? – шептались они.
Литаверия прошла кругом, задевая каждого байкера волной волос.
Когда прозрачные пальцы прикасались к их лицам, братаны недоуменно пятились:
– Отвали!
Тогда Литаверия решила одурманить мужчин новым снадобьем.
Она никогда не разрешала мне использовать формулу секретного дурмана, объясняя: «Это очень сильный, неизученный букет. В нем слишком много жабьей спермы. Она возбуждает самцов животных за километр. Но на людях этот состав не проверен. Тебе разрешу развлечься, когда сама испытаю».
Несчастная была уверена, что новое зелье – панацея от наших бед. Она говорила: «Каждый, кто вдохнет его, пойдет за тобой на край света, станет рабом и даже ишаком. Приручив человека, нам не надо будет страшиться огня и прятаться в непроходимых местах. Люди воспылают к нам любовной страстью, у них откроются глаза на настоящую красоту».
Литаверия поднесла ледяную ладонь к огню, краешки отполированных ногтей рассыпались искрами, пальцы вспыхнули, как фитильки, распространяя вокруг тонкий аромат.
Самцы наблюдали за происходящим, как зачарованные.
– Глянь – обкурилась!
– Никогда не видел, чтоб пальцы горели.
– Ну и фокус!
У толстяка полезли глаза на лоб:
– Ребята, а че, если санитары сейчас накатят? Надо сматываться.
Пальцы Литаверии медленно тлели, облачко терпкого тумана окутало прогретое пространство вокруг костра, байкеры, вдохнув странный аромат, словно окаменели. Жилы на потных висках набрякли, ребра содрогались от барабанного боя сердец.
– Пойду, проверю, наверно здесь много грибов, – сказал Сопляк.
– Не дергайся, – схватил его за плечо Серый. – Темень кругом. Какие грибы? Посмотри лучше, что дура вытворяет.
– Как на шесте!
Литаверия кружилась в танце, петлей выгибая бедра, и колючие искры костра летели вслед за волнами волос. В бликах пламени отражались глянцевые бока и плечи, она то наступала на избранника змеиного танца, то исчезала в дымке тумана. Опутывая мужчин эфиром легких прядей, она подносила тлеющие пальцы к окаменевшим лицам и позволяла вдоволь надышаться дурманом, пока их неровное дыхание не наполнило голодную кровь приворотным ядом.
Перехватив нерешительный взгляд толстяка, дриада прозрачными пальцами проникла внутрь его костяного черепа. Там затаился смутный страх погони, который мешал отдаться обычным человеческим страстям.
Она шевельнула пальцами, разглаживая судорожную волну.
– Не-не-не! – здоровяк испуганно рванулся из объятий дриады в тень.
Но она успела его схватить за отворот куртки, еще крепче скрутила ветвями рук, оплела ногами, трубочка губ приблизилась к ноздрям и добавила в них облачко дыма.
Толстяк успокоился. Рука дриады потянулась вниз, согревая нежное месиво между ног, а ледяные пальцы втянулись в игру с обезвоженным предметом страсти.
Наконец, бесчувственная оболочка наполнилась нектаром и семенем. Взгляд Бигфута потеплел, и гаечный ключ тяжело упал под ноги.
– Уговорила, стерва! Стояк! – толстяк торопливо начал расстегивать ремень.
Литаверия тряхнула спутанными волосами и упала навзничь в густую мяту возле костра.
В ее глазах мерцало желание, согнутые колени раскачивались из стороны в сторону, окутанные нежной дымкой пальцы лепили по контуру тела очертания желаемых ласк.
– Я буду первый! – орал толстяк, отгоняя приятелей гаечным ключом.
– Пусть мне отсосет!
– А почему тебе?
– Она каждому отсосет, не видишь: дура грибов наелась?
– Не расходиться, пацаны, хрен знает, кто в кустах.
– Малый сгинул и давно там дрочит.
– А эта посмотрите-ка!
– Стой, Серый, ты после меня!
– Опять после? Да без меня вы бы никогда тот сейф не открыли!
– Сначала сверху, потом в зад, потом поменяемся.
– Только на грудь не кончай – пусть проглотит.
– Эй, поняла, дебилка? Трахать тебя сейчас будем!
– Сама напросилась!
– У меня большой, будет больно – не кричи, – Бигфут нашел в темноте ее колени, они прочертили в тумане две ослепительные дуги.
Человеческие самцы вставили в нее все свои тычинки.
Литаверия не рассчитала дозу и совсем обессилела от долгого мучительного контакта. Когда они отошли от нее, отчищая штанины от колючек, один из них пробурчал:
– Бля, смотри, загнулась.
– Передоз.
– Перебрала шлюха грибков, меня тоже трясет, пора сматываться.
Литаверия отключилась от происходящего. Ее мерцающие глаза тонули в пробегающих утренних облаках. Лес ликовал в зеркальном золоте росы.
Она молча прислушивалась к происходящему внутри измочаленного тела, где медленно закипали блаженные струи.
Мгновение завязи – как реальный отсчет времени в мире бесконечного оргазма. Ему предшествует полная умиротворения тишина, абсолютное слияние с главным геномом природы.
Миссия выполнена.
Цель достигнута, получен доступ к бессмертию расы солнцеедов.
Она выполнила невыносимо тяжелое поручение, и теперь могла просто отдохнуть, отчищая память от мимолетного общения с грязью.
Людей для нее в этом мире больше не существовало.
– Не могу смотреть на ее дохлую харю, – сказал толстяк.
– Кто просил без презика?
– Если бы не ты…
– А ты чего лез? Штаны первый спустил!
– Никто насильно не лез. Сама текла – ты разве не видел?
– Сдохнет – и конец нам. Щас набегут, по сперме определят, будут рыть, пока не выроют.
– Я воще ничё не помню – кайф такой, блин, зудеж до хребта.
– Всех определят.
– Блин, еще за вчерашнее в розыске.
– А кто обещал, что в лесу не нарвемся?
– Если бы не шлюха, спокойно бы от мокрухи слиняли.
– А, суки, не могли дрюком обойтись, теперь всем отвечать!
– А сам-то?
– Сдохла, так живым не мешай! – с этими словами Бигфут плеснул на бесчувственную Свежую Ветку из канистры.
– С ума сошел? – бросился на него с кулаками Сопляк.
– А чтобы не определили. Моруха же! Спалим – и концы замотаем!
– Глянь, дышит! – Сопляк перехватил руку с зажигалкой, но получил удар между ног.
– Что ж ты-то лез, молокосос? Провалить дело хочешь? Мало что ли шлюх? За спертые камешки – все наши будут.
Зажигалка описала дугу и шлепнулась на живот дриады.
Литаверия не сразу почувствовала, как языки пламени затанцевали на руках и груди, как вдруг вспыхнула синим пламенем кожа, а воздух наполнился летучим ароматом жженого кипариса.
Душистая Ветка пыталась выползти из огня, уже поднялась на ноги, протягивая пылающие руки к людям.
– Глянь – живая!
– А я что говорил!?
Здоровяк поднял камень и ударил горящую дриаду по голове. Во все стороны брызнула зеленая кровь. Парни попятились.
– Не смейте! Не смейте! Не смейте! – нервно закричал Сопляк.
Они схватили его, завернули руки за спину и так держали, пока Душистая Ветка не затихла в огне.
– Зараза-зараза-зараза! – орал Бигфут, топча ботинками извивающиеся корни, и рожа его медленно покрывалась изумрудными волдырями.
Дриада не кричала.
То есть была нема в диапазоне слышимости человеческого уха.
Но Бор Предков слышал и беспомощно рыдал.
Литаверия, наша красавица, любимая подруга и сестра погибла.
Лес долго стонал от тоски и страха.
Ветви деревьев тянулись к догорающей дриаде, травы цеплялись за ноги убийц.
Сестер – дриад спеленали ветви старейших, надолго отключив их сознание от кошмара.
Так мы лишились самого чистого нашего ангела.
Литаверия, крылатая наша сестра, испарилась, как янтарная смолка с шершавой коры.
19. Младшая дриада
Юная Лиственница рвалась отомстить. Ее кулаки тряслись, зрачки пульсировали, губы кривились в безутешном плаче.
Древний Бор содрогался в эпицентре детской ненависти:
– Отпустите, я добуду человеческие гены, я залью ими каждый куст и цветок, но позвольте, я пойду к людям и отомщу за сестру!
Но Снипоритус был непреклонен:
– У тебя, переизбыток эмоций, девочка. Ты вибрируешь, опаляя Бор Предков волнами гнева.
– Я смогу!
– Ты не способна выполнить самого простого: помолчать. Хотя бы мгновение. Помолчи и подумай: путь Литаверии к людям был неудачен.
– Но есть другие дороги!
– Их отыщет только холодный рассудок.
– Я пойду. Я не пожалею себя!
– Как мы доверим святую миссию клубку ненависти и плача? Ты пропустишь мимо ушей ценные наставления. Ненависть иссушила твой мозг.
– Зато во мне нет ни капли страха!
– Это плохо. Если погибнешь, прощения мудрому Снипоритусу не будет, – сказал старейший, и дельфии повторили хором на одном дыхании:
– Прощения не будет!
– Врешь, старый отживший трухлявый пень! – дерзила в беспамятстве младшая дриада.– Никто лучше меня с этим делом не справится! Я надышусь ядом сонной эфы, я напьюсь мирры, я омертвлю чувства, изменюсь, разморожу себя руладами страсти и, когда сольюсь с человеком, я… отомщу, отомщу, отомщу!
– Риск – забава не для мудрых голов. Ты не готова на жертвенный подвиг.
– Это говоришь ты, безжалостный Снипоритус? Ты, который посылает каждые сто лет дриад на смерть ради спасения своих старческих корней, которым давно пора сгнить и уступить место более свежим и юным?
– Умерь пыл, маленькая Лиственница, и впредь, до того, как произнести вслух приговор мудрости, прослушай мысленно слова, которые просятся на язык.
– Я не желаю тебя слушать! Заскорузлым старческим отросткам уже не хватает планеты, вы опутали каждый неокрепший корешок и держите на голодном пайке каждый свежий кустик! Даже дикие травы не решаются освоить пространство вблизи высокородных корней.
– Мы, старшие, каждую секунду думаем о незрелой юности, так как только вы продолжение вечности. Мы оберегаем младенческий разум от непредвиденных невзгод. Разве помнишь ты мгновения зачатия? Нет. До первого взгляда в этот мир ты смотрела нашими глазами, дышала нашими порами, и наша мудрая зрелая кровь управляла твоими желаниями.
– Старшие слишком долго живут. Им не следует кичиться мудростью и душить юных дряхлыми корнями. Вы для нас хуже грибов и плесени!
– Ты оскорбляешь наши седины. Да, мы уступаем грибам, уходим в безопасные земли. Но мы сильны тем, что бессмертны. Мы не питаемся прахом былых поколений. Их смерть порождает новую жизнь. А мы бесконечная жизнь. Посмотри на меня, Юная Лиственница, придет время – я умру за тебя, как прародитель, как адресат твоей первой улыбки. Мы, старшие, уходим, когда дети находят свой путь. Докажи, что ты своим дыханием сможешь защитить хотя бы одну дельфию из этой легкой стайки, – и я в тот же миг вырву свои корни из недр и посажу тебя на трон.
– Ты преувеличиваешь опасность! Почему все должны отвечать за твои трудности? Твоим корням холодно, в то время, как наши не чувствуют никакой беды.
– Мои корни достаточно длинны, чтобы раньше прочих заметить изменения в беспокойных недрах.
– Лишь тебе и твоему изношенному телу невмоготу. Кроме тебя никто не предвидит смертельного оледенения земли. Возможно, ты просто примерз к этому месту. Но остальные могут уйти.
– На моих корнях держится Бор Предков. Юных сметет любой ливень и весеннее половодье.
Конец ознакомительного фрагмента.