Теплая тварь. Эротика. Теория соблазна. Глава 2. Возрождение Афродиты. Книга соблазна (Ноэми Норд)

4. Соитие ненависти

Террария. Эпоха Пангеи. 250 млн. лет назад

Задолго до появления первых людей солнцееды пытались улучшить потомство, скрестившись с драконами, хозяевами знойных пустынь.

Это были трудные времена. Триас выжег Пангею3 до недр.

Земля колыхалась под ногами, и глубокие трещины наполнялись потоками лавы. Метан атмосферы взрывался, материки покрывались оплавленными кольцами, горы крошились, каменные ураганы обращали жизнь планеты в смерть.

Идиллии соития солнцеедов с архозаврами не получилось.

Каннибалы не подчинялись законам стаи. Каждый бился сам за себя.

Самок не щадили, внешне они почти не отличались от самцов, да и по силе тоже не уступали. Но высиживание потомства делало их уязвимее. Альфа-самец пожирал матерей прямо на гнездах.

Хроника той эпохи сохранила память об единственном удачном контакте дракона и солнцееда.

Дриада, сумевшая добыть геноматериал суперхищника триаса, увековечена в Книге Соблазна, как Гея, даровавшая миру множество чудесных созданий, ангелов и нереид. В том числе гигантонхейеров – сторуких полутитанов, сфинксов и циклопов.

До Геи мудрейшие посылали в царство драконов немало других лучезарных дриад, но посланницы гибли одна за другой.

Гея оказалась умнее прочих.

Перед тем, как встретиться с альфа-самцом, она вступила в схватку с приближенными самками и одолела их в нелегком бою.

Но впоследствии отсутствие конкуренции дорого обошлось победительнице.

Гея осталась единственной феминой на территории озлобленного и подозрительного каннибала по имени Уран.

Благодаря Гее раса солнцеедов пережила жестокий раскол Пангеи и спаслась от взрывных суховеев, спаливших папоротники Земли.

С тех пор солнцееды навсегда приобрели генетическую устойчивость к засухам и метану.

«Книга Соблазна» так описывает первый удачный контакт.

Книга Геи

Неизвестная самка явилась в Террарию с южного берега песчаной пустыни.

Ее рычание пронзило недра, по лику Земли побежали трещины. Скалы ответили камнепадом.

Землетрясение извергло потоки метана. Раздался сильнейший взрыв.

За ним еще и еще!

Огненные шары прокатились по Террарии, сжигая округу.

А незнакомая самка все рычала, пробуждая метан глубин. Огненная пасть земли разверзлась, испуская огненный столб.

Драки Террарии не успели отлететь на безопасное расстояние, погибли все до одного.

Детеныши посыпались с неба с обгорелыми крыльями. Они взлетели невысоко, и языки пламени в мгновение ока слизали плоть с молодых костей.

В живых остались три самки и грозный повелитель.

Сила крыльев позволила им подняться выше эпицентра взрыва. Они вернулись на обгоревшее плато и, разглядев пепелище, усеянное скелетами детей, огласили окрестности стоном.

На скале они заметили чужачку, гневные вопли огласили пепельное небо:

– Враг!

– К атаке!

– Мы растерзаем ее!

Они бросились к незнакомке.

Гея расправила крылья в предчувствии схватки.

Самки сцепились в жестоком бою, готовые умереть.

Но крылья соперниц были слабы и потрепаны взрывом. Гея легко прокусила хребты и, оставив мертвые туши на раскаленных скалах, покорно подошла к Урану.

Неукротимый драк, протуберанец, сгусток звездной пыли, весь – взрыв и гнев, схватил молодую самку за шею и пронзил ненасытно пышное лоно огненным фаллом.

Он рычал, проникая в туманное чрево, вздымая океаны до звезд, и зверски вгрызался в зеленую плоть.

Вспенились облака, паром зашелся туман, драк изверг долгожданное семя.

Зверокровые в похоти неукротимы. Уран беспрестанно вонзал когти в спину самки, не в силах оторваться от пленительного лона.

Гея, утренние ланиты к зверю обращая, синеву глаз поднимая на повелителя, отдавалась зверю с тайным желанием разродиться потомком солнцеедов.

Спешила, вспышки ярости драка не в силах терпеть.

Сын – вот кто нужен ей был!

Лучезарный должен победить отца и стать альфой Земли.

Догадался Уран. И с нетерпением ожидал рождения чужака.

Наконец, явился первенец.

Младенец при виде радуги в небе нарушил тишину радостным криком, выдал себя и счастливую мать.

Очнулся грозный отец, схватил детеныша когтями, поднес к глазам и зарычал:

– Вот он, мой враг!

– Он сын твой родной! – ответила мать.

– Подросший ублюдок низвергнет меня. Убей его, Гея! Сожри, чтобы я никогда не вспомнил о нем!

– О, нет! – зарычала Гея, испуская из горла синее пламя. Она загородила собой малыша, пригнулась к земле, готовая к бою.

– Чужая кровь – моя смерть! – ответил рычанием Уран. – Драк должен быть один. Небо едино и принадлежит одному!

– Умри! – воскликнула Гея.

Началась схватка.

Уран повалил несчастную мать на землю, смешал мольбы с яростным воем, когтями разорвал утробу, затолкал порождение страсти в чрево и молниями игл прошил.

Гея каталась по земле и выла, потоками слез океаны питая, тоску по младенцу не в силах стерпеть.

Задушенный плод медленно умирал в ее чреве.

Земля дрожала, тонули материки.

– Будь проклят! – вопила богиня, царапая скалы когтями, из-под которых сочились кровавые реки.

Долго страдала несчастная, но едва засияло утро, Уран снова покрыл ее, и пена звериной похоти стекла по спине униженной самки, порождая червей.

Гея, от ярости скрипя зубами, проклиная изверга, рожала с тех пор лишь уродов и монстров, объятых ненавистью к отцу.

Что мать носила в мести – то и породила.

На свет явились гекантонхейры – сторукие стражи лесов.

– Убейте изверга, или он растерзает вас! – благословила Гея войну.

Завязался бой.

Сторукие вспарывали небо кривыми рогами, плевались ядом, щелкали клыками, свивали щупальца, шарами молний жгли и плавили закат.

Уран легко одолел потомков солнцеедов, испепелил, загнал под землю. И долго смеялся над плачущей Геей.

Но не нашел самки достойнее лучезарной богини.

И снова ее покрыл.

В этот раз она родила гигантов циклопов.

Чудовища в дикой ярости бросались на отца, впивались крючьями когтей сдирая панцирь, выламывали скалы и швыряли камнями в дракона.

Уран справился и с этим потомством, вернул монстров обратно в лоно супруги.

Время остановилось. Жизнь замерла. Планета умирала, сгорали чудесные леса, огненный шар испепелил Пангею.

Земля стонала от ненасытной похоти драка.

Гея носила тайно под сердцем новое дитя.

Когда родился Хрон, последний из приплода, несчастная мать спрятала младенца, и, взрастив, вручила сыну острый коготь отца, застрявший во время любовной игры в ее спине.

Из этого когтя юноша выточил серп.

Лишь обуяла дракона похоть, сын, спрятанный под брюхом Геи, взмахнул серпом и выполнил приказ.

Небо перечеркнула радуга!

Это взвилась струя из оскопленной плоти непобедимого драка.

Уран изверг последнюю пену своего семени. Она пролилась в океан и на скалы. Соединившись со спорами жизни, семя дракона стало началом немыслимых тварей, жестоких, коварных, которым доселе не видно конца.

Эринии.

Страшные ядовитые существа. Так о них вспоминали люди.

Но эти создания ужасали только людей. А для солнцеедов они были детьми, стражей и щитом.

С их появлением наступила эпоха наивысшего расцвета лучезарной расы.

Эти времена люди называют Эпохой Афродиты.

Книга Соблазна помнит первую дриаду, сестру и прародительницу, сумевшую обогатить божественной кровью мир людей.

Так на земле появилось первое существо смешанной крови.

В нем враждовала кровь драков и солнцеедов, она порождала тысячи мутантов и уродов. Но и прекрасных ангелов тоже сотворила она.

Солнечная плазма научилась перевоплощаться в любую живую форму.

Зеленокровные солнцееды получили способность перемещаться в пространстве.

Она была всего лишь дивной струей, хлынувшей из оскопленной плоти казненного Урана.

Поверхность океана расступилась и выбросила из утробы драка бесценный дар.

К ней рванулись медузы, узнав ядовитую сестру, морские коньки, обманулись шипением пенной закваски, тритоны окружили веселой стайкой.

Крабовая клешня зацепила бесформенный сгусток и поднесла к близоруким глазам.

Сверкнули зрачки свирепого старца, свергнутого с небес.

Когти шевельнулись. Он вперил в звездную медузу мутный взгляд, губы дрогнули:

– Я снова породил чудовище, пусть оно станет последним в этом мире.

Уран не успел раздавить сгусток семени.

Высокая волна подхватила добычу, окунула в румяный рассвет, подняла к облакам и унесла в тихий залив.

Она была великолепна, струя, впитавшая плазму солнца и хлад глубин.

Ее заметили атлеты, мечущие диски вдоль прибрежной косы:

– Смотрите, что нам даровал Посейдон!

Они бросились к ней.

Мертвое прозрачное тело Гермес вынес из волн и бросил в солнечное пекло, не подозревая, что заживо сжигает нежную плоть в раскаленном песке:

– Это – всего лишь медуза, океанский сгусток мозга.

Арес сорвал чешую, обнажил дрожащее звездное желе.

– Прелестный отрок! – воскликнул он, проведя по спине мечом.

– Ни то и ни другое! Я вижу здесь строптивую бабенку, – Гефест придавил сандалией скользкий бок медузы.

Очертания тела неизвестного существа менялись на глазах.

То гнусная слизь растекалась в песке, то скорпион вздымал к зрачкам ядовитый трезубец, то змей обнимал колени, внимательно заглядывая в глаза людей.

– Еще одна загадка, – вздохнул Гермес. – Хитрость в том, что неизвестное погружает дураков в мир грез. Красота затмевает разум. Уродство затмевает взор.

Уже не слизь, не семя драка лежало на песке, а глина, ищущая форму.

Гермес, мудрец, сказал:

– Сосуд воспоминаний к берегу прибит! Еще один. Достаточно гарпий плодить и мегер. Но из цепочек бесконечного генного сора можно создать нечто ценное.

Его пальцы скользнули по контурам слизи. Но податливое тело не повиновалось фантазиям мудреца.

Эластичная кожа, как волны океана, не желая лишиться округлых форм, растекалась в руках человека бесформенной лужей.

– Существо изъясняется с нами на языке форм. Оно правдиво: идеал земного божества не шар, а лужа, образ пустоты. Нам не исправить горизонтальную ориентацию землян. Божественная тварь божественна, пока не вписана в форму. Бесцельность – признак многих целей. Пусть для меня она останется мечтой.

– Мечтой? – удивился Арес. – Я не люблю мечтать. Я воин.

Он попытался мечом вспороть нежную кожу, полную электрических разрядов. Она не поддавалась, разрезы сливались, как поверхность океана.

От натуги челюсть Ареса отвисла, а зубы скрежетали, желая одолеть сопротивление непокорной твари.

Гибкие струи прибоя соревновались в скорости с мускулатурой воина. Его объяла ярость, потом желание и страсть.

Самка, лужей растекшаяся под ним, не поддалась решимости самца. Тогда гигант изменил тактику, повторяя движения прибоя над раковиной сладострастия.

Он усладил поцелуями плечи и сгибы локтей, щекотал щетиной в нежных местах, то, пробуждая завиток ушной, то лепя ямку пупка на бархатной поверхности медузы.

И звездная тварь ответила на призыв самца.

Дева приоткрыла глаза, улыбка скользнула поперек лица, искривилась спиралью, взмахнула вороньим крылом, свернулась гадючьим жалом.

– Я укротил животное, – сказал Арес и скатился прочь с распростертого тела, опустошенно глядя сквозь прорехи в облаках.

Иссякшие сосуды больше не взывали об атаке.

– Как ты это сделал? – спросил Гефест.

– Я воин. Воин – и это существо. Я победил чудовище и создал Афродиту.

– Здесь нет чудовища. Всего лишь самка, лежащая на песке, – усмехнулся Гефест.

– Не чудовище?

– Пенорожденная – обман осязания, зрения и слуха. Она галлюцинация. Она прекрасна, как мысль. Желанна, потому что не обременяет потребностями плоти, – сказал Гермес.

– Она сестра Мегеры, эриния сама, во взгляде полыхает божественная похоть. Лишь сумрак – вся она желание эриний, рожденных от ненасытного фаллоса Урана.

– Кто видел исчадий ада, мучительниц невинных душ и тел?

– Тайный монстр – страшнее всех горгон. Опасна слабость, которая – обман. Она, как яд, заполняет мозг, отупляет память, туманится в глазах.

– Ты хвастаешь, – сказал Гермес. – Мы видим лишь медузу, мысль океана о боли. Через мгновение она засохнет на песке.

– Я монстра сокрушил, клянусь! Вырвал гадючье жало, выбил ядовитый зуб, вынул позвоночник. И змея, бессильно распластавшись под пятой, рванулась из последних сил, стянув колени победителя узлом. Заглянул в зрачки. В них не было обмана. Поднес к ним лезвие меча – добыча не моргнула. Я понял: она моя.

– Ты бредишь! И слишком много думаешь о бабе! – сказал Гефест.

– Взял, как детеныша, гермафродита, изнеженного до бесчувствия ласками горячего прибоя, задушил в объятиях, напитал дрожью. С тех пор – послушна и улыбкой душу тешит. Строптива – дам пинка, схвачу за гриву, задом разверну. Унизить – значит победить, чтоб навсегда покинуть. Я выбросил бы тварь, как выжатую тряпку, но она… Умывшись в критских водах, вновь обратилась чистой юной девой, манила гибким станом, а губы, еще не тронутые смрадом страсти, презрительно кривились: «Прочь!»

– Тебе отставка?

– Никто не смеет «Прочь» сказать Аресу! Вот почему Гефесту я не друг. Взял без обмана. Мой меч отсек от наготы животное. Я воин. Но и воин – Афродита.

– Не спорьте. Тварь хитра. В ней каждый из нас видит свое, – сказал Гефест. – Я вижу в ней иное. Смотри, я бред разрушу твой, – Гефест замахнулся над медузой тяжелым молотом. – Смотри, как брызнет яд! Дева? Ожидание – пытка.

Его молот изваял женскую грудь по форме разлапистых ладоней, а раскаленные похотью бедра, познавшие пот лошадей, оформили торс, годный для скачки и надежного клинча свирепых борцов.

Кузнец, широкоплечий и крепкобедрый, вылепил из прозрачного золота ноги, надломил в лодыжках, согнул в коленях, смял сомкнутые лепестки.

Самка, лужей растекшаяся под ним, не поддалась решимости самца.

Тогда кузнец изменил тактику, повторяя движения прибоя над раковиной сладострастия.

На бедра прекрасной девы легли железные ладони ваятеля.

Колени качнулись.

Он был нетерпелив, страшен, ревнив.

Мастер кузнечных дел, механик и зануда, задумал усовершенствовать то, что судьба исковеркала заодно с кривыми ногами.

Чертежи долго прятал, ночами корпел и высчитывал миллиметры.

Размышление о страдании – само страдание.

Адептом смирения ему не бывать.

Обмотал вещество медузы вокруг фалла, позволив застыть.

Ураган желания вылепил женское лоно.

Но, мисс Олимпа при чем?

Урода пленит совершенство.

Он сделал это.

О, да, и забыл подогреть, нечто вроде ножен меча Перикла.

Оглянулась – зрачки впер под лоб, вибрация пронзила до макушки. Мотор взревел, волны вспучили ротор.

Бездонная пропасть разверзлась перед ним и поглотила до последней капли разума.

Он видел пустоту, но все равно отдался этой пустоте. И сам стал пустотой. Работа больше не прельщала, кузнечные мехи остыли. Он познал черную сторону страсти. Ревность спалила сердце.

– Месть! Месть! Месть!

А в глазах – золотой туман, сеть, нагие любовники, слезы, мольбы о пощаде.

– Гефест, очнись!

– Рассказывай, что видел. Она была богиней?

– Похотливой самкой, она была. Кобылой, крутящей задом перед каждым лихим жеребцом. Паучихой, глотающей пауков, медянкой, свивающей самцов смертельным узлом. Смертью моей она была. Вот чем.

Гефест стал мужем Афродиты. Это был крепкий союз. Лишь на полюсах противоречий сохраняется молний заряд.

Афродита изменяла. Гефест прощал.

Глас мойр:

Гефест, ревнивец,

бил по наковальне

соединяя в бронзу

золото и медь.

Над ним потешались хмельные сатиры:

– Гляди, колченогий урод, снова шлюху твою, упившуюся крепким вессальским вином, принесли и у ног положили.

– Афродита?

Мокрые волосы разметались мертвой медузой.

На шее – укусы?

– Неверная!

Она рассмеялась в лицо, вычесывая из кос прибрежный песок:

– Докажи, ревнивец, что зубы не твои.

Обняла железный торс, золотые локоны стекли по ногам, ласково защекотали.

Он снова простил. Не мог не простить.

Ревность?

Все мужья женятся на ревности. Не жен берут, а змей.

– Лучше сладкий пирог с друзьями, чем дерьмо в одиночку, – подмигивал Арес, черным вином наполняя чашу рогатого зверя.

– Глупец! – орали молодые сатиры, показывая пальцем на растяпу. – И мы, и Посейдон, и Пан, и даже Арес!

Арес?

Тот, кому ковал острейшие мечи, принесшие победу?

– Да, даже Арес!

– Но Арес не был здесь!

– Он был всегда! Здесь и везде!

Гефест, не слушая проказливых юнцов, бил молотом, вытягивая над огнем невидимую золотую нить. Он выковал тончайший полог над постелью Афродиты.

Великолепные кружева из тоненьких цепочек понравились ветреной супруге. Но не разглядела неверная, что каждый стебелек из золота был спаян завитками в завиток в прочнейшую охотничью сеть.

Глас мойр:

Урод, колченогий,

обманутый муж,

решил погубить Афродиту!

Любовники сошлись.

Она и Арес!

– Где муж?

– Ушел за топливом для горна.

– Мы одни!

Фалл Ареса восстал мечом.

Швырнув в перины Афродиту, любовник пал на дичь, пронзил.

Но вдруг сверкнула сеть и, сжав любовников в тисках, смешала с потом пот и с плотью плоть.

Вошел Гефест.

– Прости! – воскликнул Арес.

Молот Гефеста, вознесенный над предателями, замер.

– Умрите оба!

– Друг…

– Я отомщу! – рычал обманутый супруг.

В глазах двоился фарш двух смятых тел и брызги крови в пламени жаровни.

Но Афродита молчала.

– Предательница!

Она не просила о пощаде, нет. Она сама пощадой стала для него.

Жизнь – изменение.

Ревность на пользу монстрам.

Уродства забываются в моменты исступления.

А женщину ударить так легко. Ударить и простить.

– Ты бил ее?

– И на цепи держал. И клетку выковал золотую. Но это же… Афродита!

– Рассказывай и ты, Гермес.

– Что видел в ней, тумана надышавшись?

– Афродита… Афродита… Всем нужна Афродита. Переменчивая волна, дуновение ветра, рисунок на песке. Та пустота, которую можно заполнить желанием, любой причудой, манией, даже грязью.

Афродита с рождения была хитра и коварна, все время ловила взгляды, угадывая и предвосхищая мечты.

Она услужливо опережала зов воспаленных чресл, обращаясь то бухтой, полной звездных волн, то соломенной подстилкой.

Распутав клубки человеческих грез, она каждому показала свое.

Гермесу – мечту и музу.

Аресу предстала воином, соперником храбрейшим.

Гефеста обрекла на вечный труд и пекло.

Пред Аресом Киприда являлась безусым отроком, вспыльчивым, горячим в чувствах. От ласки звенели ягодицы, кровь заливала мозг, а непокорный взгляд сводил с ума.

Дионис в ней нашел смешливую подругу для купаний в винных реках. Тоскуют без нее сатиры, Пан грустит.

А Посейдон гордился достижением пловчихи, легчайшей на волнах, быстрейшей из дельфинов.

Гефеста, бога железа, творец любовных мук терзала без огня, лепила из скотины сладкий пряник.

В его ладонях плавила, как в тигле то обруч для волос, то пряжки и никчемные подвески. А мастер повиновался капризам, прокалывал над горном раковинки нежные ушей, улыбка скашивала рожу исполина.

Дева пищала от щекотки, плотоядно закатывая глаза. Им обоим наплевать на войны за окном, на океан вражды, на смерть героев, пока рождает пламя вещи для войны.

– Что сделала плутовка с книжником Гермесом?

– Представ пред ним весталкой, сумела точно повторить узоры альф, омег и бет, как ни один другой забитый ученик.

Он восхитился памятью, искусством подражания, желаньем познавать.

Он жаждал знаний, впитывал их не зрением и слухом – каждой порой кожи поглощал, но все равно не доставало звездочету.

Когда знаниям тесно стало в его голове, он изобрел алфавит, и сигмами исписал скалы пещер и стены жилья.

– Что чертишь ты все время на песке? – она спросила однажды у него.

– Мысли.

– Их слижет прилив.

– Не жаль.

– Объясни – для чего твой труд?

– Радость не мысль – а ее рождение. Свойства мудреца – порождать мысли, и засевать ими пустоту.

Была ли Афродита мыслью для него?

Он первый заметил дивный свет на берегу.

– Глядите!

Вытащил Пенорожденную из волн и положил на песок.

И тут же потерял.

Она растаяла, как очередной опус на песке.

Едва он прикоснулся – ускользнула.

Но разве не этого он сам желал среди тысяч дешевых побед?

Афродита всегда насмехалась над альфами и цифрами Гермеса:

– Кто много помнит – с сексом не в ладу.

Он был в ладу и гордился детородным великолепием.

Базальтовым гермам его гигантского фаллоса поклонялись странники на всех дорогах земли. Вакханки водили хороводы и оплетали венками каменные изваяния. Путники по гермам сверяли маршрут.

Кто не почтил в пути честь каменного фалла бравой шуткой: «Привет, Гермес!»

– Но как ты Афродиту оседлал? – нахмурил брови Гефест.

– Похитил сандалию с ног, спрятался в идейских скалах.

– Она нашла?

– Специально наследил. И по следам Киприда влетела в темную пещеру, угодив в объятья мудреца

– Кто здесь? – спросила.

Гермес схватил, смял, рот поцелуями заткнул.

Он манил, играл, выписывал круги, вибрировал мелкой дрожью, стонал сквозь зубы, рычал.

Он довел ее до безумия и не позволил узнать похитителя, пока задуманное не свершил.

– Кто ты?

– Молчи! Молчи! Молчи!

– Гермес? Как долго я ждала! – она воскликнула и обняла ногами, руками, вызывая страсть.

– Ждала? Что ж не дала ты знать?

– Лишь бы Гефест, мой колченогий муж, не догадался!

– Что Гефест мне! Страшнее – Арес, гнусный пес войны!

Смахнула волосы с плеч, раскаленный гравий обжег ступни, золотая жаровня песка превратила остатки пены в пар.

Их было трое.

Самый сильный назвался Аресом.

Я вытащила из-под его раскаленных чресл колени, толкнула с силой в мохнатую грудь, пытаясь освободиться.

Самец не почувствовал удара, но перемена положения позволила ему вонзить напряженный вулкан до самого подреберья. Он снова напрягся и ударил по сомкнутым лепесткам тяжелым, как удар кувалды, лобком.

Два упругих шара, царапнув жесткой шерстью, бессильно затихли, зажатые нашими телами.

Самец сладострастно застонал, выдавливая из ядер вспышки неистовой похоти.

Ритм бешеного трения раскалил каждую клетку.

Волна страдания охватила низ живота, вспыхнула и разразилась каскадами огня по жилам. Пламя охватило каждую клетку тела, испепелило оболочку, позволив самке стать гибкой и послушной в руках мужчины.

Я пристально следила за поволокой в зрачках.

Взгляды встретились.

Рука, завладевшая грудью, ожила, я не успела ускользнуть из-под терзающего тела.

Он впился пересохшими губами в сосок, обратился младенцем, лишенным разума, детенышем гиены.

Молочные железы ожили, напитались соком, тонкие иглы пронзили их.

Я застонала, не в силах освободиться от медленной пытки.

Вдруг он опомнился и включился в пляску вожделения.

Удар за ударом вгонял огненный столб в судорожное кольцо кратера, и, не позволяя завладеть добычей, ускользал. И снова возвращался.

Это продолжалось, пока чувство дивной похоти не окутало низ живота, тело содрогнулось от желания присвоить каждую клетку дикого существа, похитить часть плоти, выпить энергию жизни.

Кровь сердца хлынула навстречу музыке вторжения.

Афродита стала самой удачливой собирательницей человеческих генов. Она легко обманула мир людей, незаметно преобразив страну дикарей в обитель богов.

Дикари, вошедшие с ней в контакт, сами стали богами, получив от Пенорожденной потомков солнцеедов.

Страну людей Афродита называла миром похоти. Но похоть считала великим чувством, ибо она разговор плоти с мозгом.

Спроси любую дриаду, и она скажет, что Афродита положила начало беспредельной власти солнцеедов над людьми.

Это, пожалуй, был единственный случай, когда лучезарная дева заняла высочайшее место в царстве людей, и, породив несметное количество мутантов, едва не уничтожила человеческую расу.

С точки зрения человека, дети Афродиты были несовершенны, но жрецы молчали, ибо в их жилах текла древняя кровь солнцеедов.

Так продолжалось бесконечно долго. Ни одно поколение царских династий пережила Афродита.

Солнцееды и люди долго пребывали в созвучии.

Солнечные девы покорили Элладу, ее кротких мужчин и страстных женщин, одарили их вином и оливой.

Много тысячелетий раса лучезарных процветала в созвучии флейт и лир.

Легион дриад усовершенствовал мир людей. Леса кишели от детей кровосмешенья. Появились кентавры, люди – осьминоги, девы-змеи и сфинксы, вернулись драконы. Существа земли не стыдились ветвей и крыльев, растущих из спин.

Легенды рассказывают, что дети рождались вегетативным способом.

Афина родилась из Головы Зевса. Диметра и Дионис из бедра. Ева из ребра.

И все они были прекрасны!

Но самой Афродите не повезло с детьми. Чудовища, не душой, так телом надолго остались в памяти людской.

Гермафродит4

Близнецы Эрос и Энтэрос.

Фобос и Деймос.

Приап5.

Гармония, ставшая змеей.

Гефест, любил и ненавидел Афродиту, но детей у них не было.

Кто знает почему?

Говорят, он, хромой урод, не позволял им родиться. А может, все уроды, рожденные Афродитой, на самом деле принадлежали Гефесту?

Младенец причиняет матери неистовые пытки, и заживо пьет ее молодость и красоту.

Эрос и Антэрос

От Ареса Афродита породила двух близнецов. Но они, будучи противоположностями друг другу, не уживались вместе.

Эрос, был мил и забавен, вхож в каждый дом, девы ловили его взгляды, моля о взаимной любви. Розы и лира, постоянные спутники Эроса, услаждали органы чувств.

Юный бог Любви тревожил фантазии и пробуждал первую нежность.

Но мать расстраивалась тем, что проказник не рос, оставался пухлощеким младенцем, карликом.

– Почему? – спросила она у Фетиды.

– Он может расти лишь в присутствии Антероса.

Так и повелось. Где Эрос – там Антерос, его полная противоположность, страсть, любовная ненависть и пыл.

Ревность – вот кто такой Антэрос.

Но лишь рядом с Антеросом Эрос способен превратиться во взрослого юношу, годного не для шалостей, а для настоящих любовных подвигов.

По детям можно узнать, кого женщина более любит.

Но дочь Урана, морская эриния, щедро плодила чудовищ.

Гордясь величиной фалла

От Гермеса Афродита родила Приапа.

Тайно от мужа рожала в Абарниде близ Лампакса.

В ужасе закричала, и выбросила младенца из рук: ей показалось, что у новорожденного три ноги. Но третьей ногой оказался неестественно большой пенис.

Афродита, преступная мать, испугавшись уродца, оставила его в пещере и бежала прочь.

Но выжил Приап.

И впоследствии, гордясь величиной фалла, даже соревновался с ослом.

И победил.

Столь крепко Солкмакиды сжались чресла

От Гермеса у Афродиты родился Гермафродит – соединение ума и красоты.

Прекрасного малыша вскормили наяды млеком дельфинов.

Он возмужал, тело возжаждало страсти, но сердце терзалось в тисках одиночества.

Няньки-наяды, седые, как отблески волн, не могли утешить его мужское естество.

Лишь Салкмакида.

Эта лентяйка, известная нимфа нег, от зари до зари сидела в источнике Гелиокарнаса под фонтаном. Храпела, засыпая на поверхности вод, а утром солнечным лучам похотливо бока подставляла.

Напрасно звали сестры ее на охоту.

Лук и стрелы прочь отметала с глаз, брызгами сестер отгоняя.

Не смогли охотницы выманить неженку из воды и научить метко по ланям стрелять.

Год за годом Салкмакида, ленивая нимфа, на изнеженное тело свое любовалась, лишь струи фонтана ласкали ее лицо и нежные бока.

Гермафродит, объятый жаждою любви, явился в Гелиокарнас, наклонился к блику вод, увидел нагую прелестницу.

Оторопел.

И пока пялился на голую тварь, Салкмакида обняла руками, прильнула телом к телу, пьяня поцелуями, пиявкой впилась.

Соитие продолжалось долго, так долго, что разъединиться любовники не смогли.

Их вопли потрясли Гелиокарнас. Нимфы сбежались, падая в обморок от смеха и стыда. Они затеяли водить хоровод вокруг новобрачных, лилиями и розами усыпали кричащую пару.

Пробовали разъединить, тянули в разные стороны, все бесполезно. Столь крепко Солкмакиды сжались чресла.

Так и остались навсегда влюбленные в источнике Гермафродита.

Срослись навеки два тела в одном.

Гадюка Гармония

Прекрасная Гармония дочь Афродиты и Ареса тоже была несчастна.

Гармония – богиня идеального счастливого брака.

Изображалась прекрасной дочерью враждебных богов Афродиты и Ареса, воссоединившейся счастливым браком с красавцем Кадмом.

Гармонию олицетворяют противоположности:

Красота и Ужас.

Добро и Зло.

Нежность и Коварство.

За убийство дракона боги превратили Кадма в змея.

Но Гармония потребовала для себя той же участи, лишь бы быть рядом с благоверным.

Желание исполнили, Гармония обратилась гадюкой.

Счастливая пара змей пережила своих детей, жизнь которых оборвалась весьма трагично. Но именно они вписали в летопись Олимпа судьбу Диониса.

Его родила Семела, младшая дочь от Зевса.

Рождение бога до сих пор овеяно жуткой легендой о способности отцов к суррогатии.

Семела – внучка Афродиты

Семела потребовала от своего возлюбленного Громовержца предстать пред ней в том облике, в котором тот совокупляется с супругой Герой.

Что было исполнено.

В результате молнии и электрические разряды божественной страсти спалили беременную Семелу.

Но плод уцелел в огне.

Зевс извлек росток (зародыш солнцееда) и поместил в свое бедро, где благополучно выносил плод до полного созревания.

Кормилицей малыша стала сестра Семелы Ино.

Она подменила двух младенцев на одре заклания, в результате погибла сама со своим сыном.

Но Дионис был спасен.

Все тетки Диониса сошли с ума от вакханалий.

Агава с сестрами Ино и Автоноей разорвала на кусочки сына Пенфея и зажарила в огне.

Автоноя погибла после смерти сына Актеноя.

Его растерзали на кусочки охотничьи собаки.

В наказание за любопытство Артемида зашила его в шкуру оленя, и голодные псы приняли хозяина за дичь.

Каждый в этой жизни умирает от того, то он в ней сотворил.

Богиня Любви умерла от любви.

Смерть Афродиты была прекрасной.

Она привыкла повелевать сердцами дев и мужчин.

Но вдруг влюбилась сама и это ее погубило.

Пусть испытает неверная шлюха звериную боль!

Пусть растворит ее кости безумная похоть, а соки сладострастия стекут по ногам на пустынную землю!

Пусть створожится кровь, змеями оплетет жилы, тисками задушит сердце!

Я кинул в ее руки ублюдка, сам скрылся на время в Никее.

Смертного звали Адонисом.

Фокус в том, что исчадие ада был внешне смазлив.

И только.

Внучок Аполлона – отпрыск кровосмещения Кинира, Крита царя, с дочерью Миррой, ставшей женой.

Афродита ее наказала, внушила страсть к родному отцу. Соблазнила дочь отца в темноте, спряталась в спальне, обвилась руками, отдалась отпрыску Аполлона.

Рвал и метал Кинир, проклял дочь, бросился за несчастной в погоню, рыча:

– Убью тебя, Мирра!

Настиг ее над высоким обрывом.

Дальше Мирра бежать не смела.

Меч вознес, разрубил пополам.

Но младенец успел родиться. Афродита его приняла.

Ребенок был обречен. Лунную кожу безжалостно плавило солнце. Света не переносила его особенная кровь.

Жить прирожденный в ночи, изгою дневному подстать.

Плакал Аид по нему.

Афродита, предчувствуя смерть малыша, сходила с ума, ее слезы текли по ранам, сквозь которые просвечивали хрупкие кости выродка.

Сжалилась Персефона, владычица Ада, впустила мальчишку в Аида хоромы, во тьму, вырвала отрока из рук рыдающей Афродиты.

Женщины падки на кровь Аполлона.

Обе влюбились в него.

Соперницами стали, друг другу при встрече пытаются вырвать глаза.

– Эти две шлюхи рано или поздно себя изуродуют, – сказал Посейдон.

– Нужно решить этот спор, – поддержал Гермес.

– Пусть твари сразятся за мальчишку на арене, а мы посмотрим, в которой из них больше страсти кипит, – сказал Зевс.

На драку двух пассий слетелись все боги Олимпа.

Посейдон поставил на Киприду златовласую.

Зевс на смуглянку.

При виде первой крови на арене Пан пустился в пляс, Дионис затрубил в авлос.

Сражение продолжалось. Аполлон беспощадно щипал кифару. Нимфы, сатиры, вакханки безумные ликовали.

А соперницы бились насмерть.

Долго с небес осыпались на землю клочья волос и обломки ногтей.

Кинжалы сверкали, как молнии, падали звезды.

Кровавые раны легли поперек исцарапанных лиц.

Кожа свирепых богинь свисала лохмотьями.

Персефона вкогтилась, оседлав, и крепкими ляжками Афродиту в землю вдавив, не давала вздохнуть.

Киприда кусала соперницу, била под челюсть кинжалом.

Небо дрожало от визга двух гарпий.

Думали боги, что от крылатых богинь останутся кости да жалкие перья.

– Пора прекратить сраженье любительниц отроков нежных, – сказал Гермес.

Зевс разрядом трезубца охладил ярость соперниц.

Зашипели на коже соперниц молний следы.

Вскрикнула Афродита, скрипя зубами, потирая дымящийся бок.

Персефона пошатнулась, закрыла лицо руками, ослепнув.

Их рассудили так.

Полгода безусый юнец должен был пребывать в темноте с Персефоной.

Другие полгода лунную кожу юнца предали ласкам безумной Афродиты.

Две богини.

Две судьбы.

Одна златовласа, румяна, изменчива, как волна, весела.

Другая – жрица Аида.

Черная звездная ночь. Глазами сверкающая, телом зовущая, шепотом сводящая с ума.

Я выбрал Персефону, дочь Диметры.

Удалился в ее безмятежный храм, в Аид, в ледяные струи темноты.

Вдали от солнечных лучей богиня исцелила мои ожоги.

Воскресила их мертвыми водами Стикса.

Поцелуи утешили раны.

Дыхание усмирило боль. Тишина пробудила чувства.

Неправда, что ликом страшна Персефона!

Арес сказал:

– Ты ее не видишь в темноте. Знай, что она Смерть с косой в руках.

Я так ему ответил:

– Пусть глаза в темноте слепы, но пальцы различают прекрасные черты.

Крутой высокий лоб, длинные четкие брови, тонкий нос, точеные ноздри, длинные ресницы, как крылышки мотыльков, их трепет под моей ладонью, – вот облик моей Персефоны.

Я любил покусывать мочки дивных ушей, доводить до мурашек, до желания впиться в плоть, раскрыться, как цветку до сердцевины, осыпать лепестки, отдаться… Умолять… Шептать: еще!

Еще!

Черные шелковые волосы Персефоны оплетали ступни моих ног, а невесомое тело беззвучно тонуло в музыке грез.

Она любила расчесывать мои кудри, но всегда плакала при этом:

– Адонис, не уходи!

Ее мокрые щеки вечно в слезах.

Все не так с Афродитой.

Когда Пенорожденная пьет из рога кипрский нектар, сразу хмелеет, падает в кипень цветов и хохочет до слез.

Она ненавидит одиночество. Ее никогда не застать одну.

Ее спутники – шумные спорщики Арес, Дионис, Пан, сатиры и маленький Эрос.

Там где она, дребезжат кифары, воют волынки, блеют рожки, танцуют вакханки, сатиры стучат ногами, отбивая мелкую дробь.

Пан хлопает в ладоши, пьяно крича:

– Гу-гу-гу!

У ног его мойры, их глотки удушены фаллами сатиров.

– Сегодня мой день! – поднимает рог Афродита и сбрасывает с бедер тунику.

– Адонис! Пора! – расступаются фавны и нимфы. Пан толкает на брачное ложе, где ждет Афродита.

Ревность богинь и зависть богов – нет ничего страшнее на свете.

Любить Афродиту – значит одно: позволять ей себя любить.

Горячие губы не доводят до упоения.

Зубы ее причиняют боль.

Она злится, беснуется, рвет мои волосы и вопит:

– Ты холоден! Это она, злодейка Персефона выпила Адониса! Ты пуст, как бочонок после оргий! Ты больше не любишь меня!

– Люблю.

– Докажи.

– О, Афродита!

В тот день она вернулась с поединка потная, хмельная и усталая.

Тело было расцарапано, на плечах порезы от меча.

– Мы сразились с Персефоной из-за тебя, юноша. Посмотри, – смеется она, изгибая бедра под лучами звезды

В бок вкогтился рубец.

– Сохраню этот знак. Он подарок от Персефоны.

Она поймала мой взгляд, устремленный в темноту.

– Я победила. Теперь ты мой!

– Моя кожа не терпит солнца.

– Я отомстила сопернице!

– Мне пора в темноту.

– Я отомстила ей зверски!

– Замолчи!

– Моей мести не увидишь в темноте. Останься в ней слепцом. Можешь касаться губ Персефоны, дышать ее дыханьем. Пусть густая темнота укроет ваши поцелуи. Безмолвные поцелуи в темноте… «Они все так же прекрасны», – скажешь ты. Но спроси у нее: почему она плачет? Она не ответит. Тебе, мальчик, нравятся слезы женщин? Их раны? Ты любишь, когда они плачут вырванными глазами?

Афродита, соперница, злая обманщица увлекла Адониса доверчивое сердце, заставила предать Персефону, забыть красоту мрака, фосфорной накипи светлячков на мраморных стенах не восторгаться, драгоценные звездные вспышки сквозь хрустальные своды Аида проклясть.

Адонис любил тишину и тончайший голос летучих мышей, навевающих сны. Больше не верит крылатым теням, не глядит в темноту с печалью.

Шумным оргиям предаваясь, выпивая хмельной нектар, перестал оглядываться на место встреч, ласки забыл.

Имя Персефоны бесследно растаяло в памяти юноши.

Там, наверху, музыка, солнечный свет, авлосы воют, кимвалы гремят, тимпаны веселой дробью хоронят любовь Персефоны.

Дионис ласково на алые щеки Адониса взирает, кудри нежные тешит похабной рукой, шлепает по ягодицам и целует в губы.

Пан пошлыми шутками слух юноши услаждает, сатиры хихикают, в кустах, сонное снадобье для возлюбленного готовя.

Арес, меч острый спрятав в ножны, за мальчиком ходит след в след.

Красота Адониса столь редкостна, что и мужей пленяет.

Афродита ревнует, бьет по щекам юнца и вопит:

– Для чего я тебя из рук Персефоны могильной вырвала, подарив красоту Аполлона на радость пьяным богам? Не смей привыкать к мужчинам! Отправлю обратно в Тартар к слепой Персефоне.

Дионис с Паном игрой на лирах ревнивый крик Афродиты заглушают:

– Молчи, богиня, у мужчин особенная жажда!

– Перед внуком Аполлона не устояла даже исчадие ада, холодная тварь Персефона.

– Видишь, как Арес смотрит на юнца?

– Если хочешь прервать забаву мужчин, отправь юнца обратно в Аид. Лишь там Адонис мужество сбережет. Лишь там спрячет юное тело от Ареса.

Адонис не весел.

Пробудился после оргии с больной головой, Афродита к губам кубок с терпким вином поднесла:

– Выпей, милый и докажи силу страсти!

Любовное ложе все терпит, и даже обман.

А Персефона слезы кровавые льет, брачное покрывало разглаживает руками и шепчет:

– Забыл, как смеялся над Афродитой? Тело с жабой скользкой сравнивал, с хохотом нос воротил от любительницы оргий с козлами.

Душит Персефону ненависть к Афродите.

Пошла к Аресу, рассказала:

– Афродита над тобой потешается. Ниже мальчика болезненного ставит.

Арес рассвирепел, зарычал, словно в клетке зверь. Меч схватил, глазами дико вращая, завопил:

– Смерть тебе, кровь Аполлона!

Я умоляла:

– Не тронь Адониса, воин! Юноша – мой, он Аиду принадлежит, как боги распорядились.

– Иди, тварь могильная, обратно под землю! – закричал Арес и вытолкал вон.

Поняла, что задумал неладное.

Стала следить, и о, горе!

Дикий вепрь из конюшни Ареса разорвал хрупкое тело юнца на кровавые куски.

Никому не досталась услада. Ни Афродите, ни Персефоне, ни Аресу.

Пенорожденная повредилась в уме, билась в путах над кровавыми костями, вопя:

– Незачем больше мне жить! – и бросалась с утеса в море.

Но свойство бессмертных – быть пленниками круга времен. Не вырваться им из жизни, как белкам из проклятого колеса.

13. Книга Соблазна закрыта

Еще одна глава дочитана до конца.

Серебряный туман последний раз вспыхнул над волной и радужным потоком исчез в раковине воспоминаний.

Я вышла из мира книги в свой мир.

Вокруг плотной стеной сомкнулись стволы тысячелетних великанов. Сквозь ветви просвечивала синь и плыли ослепительные облака.

На моих плечах сидели крошки дельфии и спорили:

– Золотой век не вернешь!

– Да и не нужен он нам!

– Почему?

– Потому что жизнь – полосата. За весельем следует грусть. За рождением – смерть, а за смертью – новое рождение.

– Ну и что?

– Вспомни, что случилось после Афродиты.

– Разве что-нибудь изменилось?

– Началась эпоха Великого Оледенения.

– Стране любви пришел конец!

Дельфии правы.

Все было именно так. Расплодившихся нимф и дриад люди начали изгонять и преследовать. Храмы Сатурна, Вахха, Пана и Афродиты фанатики сожгли и разбили на камни. Лучезарных стали называть ведьмами и колдуньями. Их пытали, жгли, топили в море, говоря: «Всплывет – значит, ведьма».

Древний Бор с тех пор отступил, затаился.

Люди изменились. И стали опасны для дриад.

Книга соблазна повествует о войне между расами людей и солнцеедами.

Эту войну мы называем «Великое истребление».

Тысячи лет назад человеческий мир забыл о дриадах и нимфах. Поэтому солнцееды им казались страшнейшими врагами, посланниками Сатаны, отголосками прошлого.

Возможно, кто-то из них, боготворя чистую кровь лучезарных, еще долго строил тайные храмы, чтил древние праздники, поклонялся великолепным ликам. Но мракобесие победило.

Люди наивны, как звери лесов. Они признают за идеал лишь крылья. И терпимы только к себе подобным. Все прочие твари подвержены изгнанию.

Когда раса вымирает, она превращается в загнанного в угол грызуна. Война – выход из тупика не сильного, а слабого. Она его агония.

Мыши бросаются в бой, чтобы отчистить от себя эту жизнь.

«Хроника великого истребления» открывает кровавые главы страшной расправы.