Теория и практика регулирования земельных отношений в условиях рынка. Глава I. Экономические предпосылки частной собственности на землю: роль государства (М. Х. Вахаев, 2006)

1. Интенсивность земледелия и частная собственность на землю

В течение многих исторических периодов собственность на землю привлекает внимание общества главным образом с точки зрения того, кому достаются доход от земли, земельная рента. Политическая экономия учит, что в отличие от других видов имущества земля способна приносить ренту, при коммерческом использовании – избыток дохода над средней прибылью. В сельском хозяйстве этой способностью обладают многие земли, стоящие по своей продуктивности выше, чем худшие земли (которые иногда называются еще маргинальными). Те лица, которым достается рента, фактически являются собственниками земли, даже если они носят какой-то другой земельный титул. Рента может доставаться и государству, например в форме арендной платы за землю, сдаваемую им в аренду. В такой ситуации государство является и собственником сдаваемой в аренду земли. Если же государство только облагает земледельца, то в этом случае оно действует не как собственник земли, а как суверен (политическая единица), которому достается только доля ренты.

Получение собственником ренты в сельском хозяйстве обусловлено таким важным обстоятельством, как ограниченность земель лучшего качества. Если же в стране имеются свободные земли высокого качества и если доступ к ним открыт, то нет условий для образования ренты. Наличие таких земель обычно связано с дешевизной продуктов сельского хозяйства и влечет за собой так называемые экстенсивные (малозатратные) методы ведения сельского хозяйства. Наблюдая такое положение в некоторых колонизуемых европейцами странах в начале XIX в., Д. Рикардо писал: «При первом заселении страны… ренты не существует. Ведь никто не станет платить за пользование землей, раз есть налицо масса еще не обращенной в собственность земли, которой поэтому может располагать всякий, кто захочет обрабатывать ее»[23].

Во многих странах, включая Россию, при относительно большом запасе свободных земель, годных для сельского хозяйства, не было необходимости проводить дорогостоящие мероприятия по повышению плодородия почв. В ряде случаев не было необходимости даже поддерживать ее естественное плодородие. Если земля выпахивалась и сокращала урожайность, то ее можно было перевести в залежь, перелог, взамен распахать другие земли, а через несколько лет вновь вернуться на брошенную пашню. Но такая система земледелия возможна лишь при низкой плотности населения. Когда же земли не хватает (как это постепенно стало ощущаться во многих странах Европы), то хозяйство приходилось вести на небольших площадях, вкладывать в землю больше труда и средств, добиваясь более высоких урожаев с единицы площади. Такая система земледелия требует дополнительных затрат труда и средств и предполагает достаточно высокий уровень цен на продукцию сельского хозяйства. (Последнее происходило также в России по мере роста городского населения, а также вместе с прокладкой железных дорог.) С правовой же стороны интенсификация сельского хозяйства невозможна без укрепления права земледельца на ту землю, которую он защищает от природных невзгод, и повышения урожайности, которой он добивается с помощью капитальных вложений.

«Ничейная земля» – знак ее низкой ценности. Как только ценность земли повышается, актуальным становится вопрос об упорядочении прав собственности (или иных прав) на нее.

В пределах России процесс освоения новых земель в разных ее частях происходил крайне неравномерно[24]. Малоземельные крестьяне вынуждены были распахивать выгонные земли, тогда как в ряде помещичьих имений, особенно в степной полосе, преобладала залежная система полеводства. Об этом свидетельствовал один из видных аграрников старой России А. С. Ермолов. Об экстенсивном использовании помещичьих земель свидетельствует тот факт, что при раскладке земских повинностей на десятину крестьянских земель их падало существенно больше, чем на десятину помещичьих. Земства объясняли такое неравенство тем, что доход от крестьянской десятины был намного больше, чем от десятины помещичьей. Наблюдался «перепад» в доходности тех помещичьих земель, которые они сдавали в аренду крестьянам, и теми землями, которые оставались в их руках. Таким образом, существовал резерв продолжения экстенсивного земледелия, и этот резерв заключался в слабом использовании помещичьих (и вообще некрестьянских) земель[25].

Вовлечение этих земель даже в ту относительно невысокую культуру земледелия, которая была характерна для крестьянских хозяйств, отодвигало момент, когда неизбежными оказывались мероприятия по интенсификации крестьянского хозяйства. Именно так частично произошло после Октября 1917 г., когда крестьянство центральной России получило существенную прирезку в виде помещичьих земель. Но до тех пор крестьянство могло рассматривать помещичьи (а также некоторые другие слабо используемые) земли как своего рода резервные, а потому подлежащие переделу. Оно нередко отвергало доктрину частной собственности на землю как мешающую такому переделу.

Тем не менее ряд исследователей, включая упомянутого Ермолова, настаивали на том, что крестьяне в центральных губерниях нуждались не столько в расширении своих владений за счет помещиков, сколько в интенсификации использования тех земель, которыми они уже располагали[26].

Процесс интенсификации земледелия в разных частях России происходил, но весьма неравномерно, поскольку экономические условия для этого в разных регионах были неодинаковы. В малоземельных районах основным препятствием было то, что сельское население с трудом находило (или вовсе не находило) средства, требуемые для повышения культуры земледелия. Правда, некоторые группы крестьян покупали помещичьи земли (нередко с помощью Крестьянского банка), но хозяйство на купленных землях мало чем отличалось от приемов земледелия на надельных землях. Некоторое содействие в улучшении этих приемов крестьяне получали от земских учреждений. В 1913 г. на государственном уровне обсуждался вопрос о выделении кредита на нужды мелиорации земель в размере 150 млн руб. (так называемые Романовский фонд, получивший свое название в честь 300-летия дома Романовых). «Вливания» в сельское хозяйство были и от частного капитала[27]. Но все это слабо помогало. Следует иметь в виду, что в своей массе крестьяне-общинники не могли закладывать свои земли, ибо собственником земли считались не они, а та земельная община, куда они входили.

В этой части многие исследователи земельных отношений недооценивают результаты столыпинской аграрной реформы. Обычно к положительным сторонам ее относят возможность крестьянина выйти из общины и закрепить за собой землю в частную собственность в виде отруба (или хутора). Тем самым такое лицо получало полноценный стимул к проведению мероприятий по защите и улучшению своей земли; у него появлялась возможность вводить улучшенные севообороты[28].

Но это только одна сторона дела, ведь многие общинники требовали выделить положенную им землю с единственным намерением продать ее. Можно полагать, что такие лица уже заранее сговаривались с потенциальными покупателями. П. М. Коловангин приводит данные о том, что полученные ими отруба продали около половины выделившихся из общины крестьян (к 1915 г. эта цифра составила не менее 0,6 млн хозяйств). С социальной стороны это не привело ни к каким потрясениям, так как многие из продавцов уже закрепились или предполагали закрепиться в городе;[29] часть же из них (возможно) перешла на положение батраков. С экономической точки зрения переход бедняцких наделов в руки их более состоятельных соседей представлял явный прогресс, ибо прежние пустыри (или кое-как обрабатываемая пашня) были вовлечены пусть не в передовую, но все-таки в более высокую культуру.

Взгляды на «ничейность» земли, популярные в России после трех революций начала XX в., не отвечали ни экономической необходимости, ни исторической тенденции. Исчерпание свободных земель, повышение ценности земли и необходимость установления на этой базе полноценных отношений собственности – все это противоречило доктрине «ничейности» земли. Как известно, после некоторой декретной «заминки» с определением права собственности на землю, которая произошла после Октября 1917 г., в отечественном законодательстве утвердилась концепция государственной собственности на землю. В частности, такая формула была законодательно закреплена в первом Земельном кодексе РСФСР 1922 г.[30]

Но при этом государство рассматривалось не как «обычный» собственник, а скорее как верховный распорядитель земли, принадлежащей истинному собственнику – народу[31]. О праве государства извлекать из принадлежащей ему земли экономический доход – земельную ренту Земельный кодекс умалчивал. Установленный же в земледельческих районах так называемый единый сельскохозяйственный налог был сравнительно невелик и позволял крестьянскому населению получать от лучших земель дополнительный доход, весомая часть которого (за вычетом этого налога) оставалась в крестьянском хозяйстве.

О существовании такого дохода можно судить по нормам того же Земельного кодекса, который разрешал ослабленным крестьянским хозяйствам сдавать свою землю в аренду и обращать получаемую арендную плату в свою пользу.

В 1920-е годы в советской аграрной литературе велась дискуссия на тему, существует ли в крестьянском хозяйстве земельная рента. Инициаторов дискуссии смущало то обстоятельство, что провозглашенное в законе трудовое пользование землей приносило (или могло приносить) ее владельцам нетрудовые доходы. Если это было так (а оно так и было), то земельный строй Советской России оказывался не вполне справедливым. Поэтому многие участники дискуссии предпочитали закрывать глаза на действительность и провозглашали, что крестьянское хозяйство даже на лучшей земле не получает ренты.

Действительно, в денежном выражении земельная рента проявляет себя в крестьянском хозяйстве не всегда. Если хозяйство не продает своей продукции, то избытки получаемого дохода получают натуральную форму. Но от этого рента не перестает быть рентой. Если же хозяйство выходит со своей продукцией на рынок или сдает свою землю в аренду за деньги, то оно получает ренту как бы в чистом виде[32].

Хотя собственником всей земли признавалось государство, права на землю крестьянского населения мало чем отличались от прав собственников. Так, государство не сдавало формально принадлежащую ему землю в аренду крестьянам, следовательно, земельная рента (как упоминалось) во многом доставалась им же. Крестьяне могли частично распоряжаться своей землей, сдавать ее в аренду. Государство поощряло организацию крестьянских мелиоративных товариществ – хотя (по идее) такие товарищества могут объединять только собственников земли. В случае изъятия крестьянской земли для государственных надобностей, потревоженные земледельцы имели право получать компенсацию в натуре, т. е. им предоставлялась другая, по возможности равноценная, земля[33].

Земельные отношения в сельском хозяйстве стихийно двигались в сторону частной собственности; этот процесс прервали только чрезвычайные меры по хлебозаготовкам в конце 1920-х годов и последующая коллективизация сельского хозяйства.

Что касается самого государства, образовавшегося после Октября 1917 г., то оно, по крайней мере на бумаге, отказывалось признавать частную собственность на землю. Это видно из Декрета о социализации земли, принятого в 1918 г., в котором содержалась формула об «избытке дохода» (получаемого за счет более высокого плодородия земли или удобного ее расположения относительно рынков сбыта), который должен был поступать «на общественные нужды» в распоряжение органов советской власти. Эта формула давала государству (или местным властям?) право на изъятие земельной ренты; по существу она провозглашала государственную собственность на землю (другое дело, насколько государство фактически пользовалось этим своим правом). Примечательно, что подлежащий изъятию избыток от эксплуатации земли должен был поступать в распоряжение государства наравне со всеми другими видами доходов; для него не было установлено какого-либо особого режима расходования.

Но если в 1920-е годы государство не пользовалось «в полной мере» своим правом собственности на землю, то положение резко изменилось в годы коллективизации сельского хозяйства и в дальнейшем, когда крестьянские земли отрезались, нарезались, объединялись и разъединялись по усмотрению государства без какой-либо компенсации их владельцев. Государство стало присваивать земельную ренту, получаемую на сельскохозяйственных землях, хотя производило это в скрытом виде – через систему обязательных поставок, налагаемых на колхозы. По этой системе колхозы прямо не платили за занимаемую ими землю, но обязаны были сдавать (иногда этот термин конкурировал с термином «продавать») государству определенные объемы своей продукции по установленным государством ценам в зависимости от площадей закрепленных за ними сельскохозяйственных земель. Поскольку эти цены были существенно ниже тех оптовых цен, которые колхозы могли бы выручить за свою продукцию при ее свободной продаже, именно таким путем государство получало доходы от принадлежащих ему сельскохозяйственных земель[34].

Надо сказать, что сам размер земельной ренты, принадлежащий (следуемый) государству с тех или иных земель, никто официально не подсчитывал. Этому способствовало то обстоятельство, что легально (а равно идеологически) она вообще не существовала[35]. Поэтому вполне вероятно, что через систему обязательных поставок колхозы вносили государству не только «нормальную» ренту, но и значительные суммы сверх нее.

О том, как тщательно государство в СССР охраняло в те годы свои собственнические земельные права (позволявшие извлекать из земли ренту), можно судить по той строгости, с какой велся государственный земельный учет. Главное направление этого учета были сельскохозяйственные земли, которые в ведомственных документах именовались иногда «облагаемыми». Поскольку объем обязательных (и аналогичных им) поставок колхозной продукции был «привязан» к сельскохозяйственным землям, действовал принцип неуменьшааемости этих земель. Он означал, что независимо от происходящих в натуре перемен, ведущих к уменьшению площади облагаемых земель, учетная их цифра оставалась постоянной до тех пор, пока она не будет изменена решением самых высоких инстанций. Соответственно, не подлежал сокращению объем продукции, подлежащий сдаче (продаже) государствую.

Если ревизия сельскохозяйственных площадей, производимая органами землеустройства, обнаруживала физическое уменьшение площадей сельхозугодий в каком-то колхозе, то ему предлагалось восполнить их убыль путем освоения новых земель (из-под леса, путем осушения болот и т. д.). Если у хозяйства не было резервных площадей для освоения, такое предложение могло быть адресовано районным властям, с тем чтобы они выдали задание на освоение новых земель подходящему хозяйству.

Государство отказалось от получения земельной ренты от колхозов только в 1993 г., когда президентский указ отменил обязательные поставки и аналогичные им системы заготовок продукции сельского хозяйства[36]. К тому времени разворачивалась приватизация сельскохозяйственных земель, которая была юридически несовместима с порядком присвоения государством земельной ренты. Отказываясь от получения земельной ренты, государство тем самым фактически отказывалось от своего права собственности на землю, которое переходило к колхозникам и некоторым другим категориям сельского населения.

2. Первичность и вторичность прав на землю

Во многих странах право частной собственности на землю возникает как производная от государственной собственности. Если земля была присвоена частным лицом как никому ранее не принадлежавшая (res nullius), то обычно требуется государственный акт, утверждающий создавшееся положение. Во всех случаях это право оказывается в зависимости от воли государства. Иными словами, право вторично, даже если бы фактические отношения по овладению землей и по ее присвоению частным лицом предшествовали возникновению его права. Понятно, что вторичными являются также права на землю индивида в результате сделки, поскольку он получает землю от лица, уже имевшего право на нее.

Вторичность права частной собственности не снижает его авторитета. Например, никто не требует от американских фермеров поделиться принадлежащей им землей на том основании, что в свое время эта земля досталась от государства их предкам или иным правопредшественникам практически даром. Опыт показывает, что частные собственники обычно заботятся лишь о документальном оформлении своих прав, поскольку в глазах общества само это право (если оно доказано документами или иным способом) является достаточно прочным.

Здесь уместна аналогия с наследственным правом. Хотя наследник является вторичным собственником в отношении наследственной массы, и даже если он не помогал наживать ее в свое время, переход наследства к нему как к правопреемнику обычно признается общественным мнением. Правда, законы многих стран устанавливают налоги на наследство, указывая тем самым как бы на неполноценность права наследника, но тем не менее не ставят под сомнение само право наследства.

Со временем зависимость прав на землю частных лиц от воли государства все больше затушевывается. Земля переходит по наследству, меняет своих собственников в результате обмена, купли-продажи, дарения и других актов. Правовые истоки владения землей уходят в глубь времен, и титул на землю каждого ее нынешнего собственника зависит не столько от этих истоков, сколько от титула того, от кого он ее непосредственно приобрел.

Но в период становления частной собственности в современной России дело обстоит другим образом. Как показывает опыт, некоторые новоявленные собственники сельскохозяйственных земель медлят с организацией производства на своей земле, а то и вовсе не думают об этом. Цель некоторых лиц, приобретших бесплатную землю, заключается в том, чтобы, получив право собственности на нее, выгодно продать ее впоследствии. Понятно, что общественное мнение настороженно относится к таким собственникам, а закон стремится побудить их использовать землю по назначению. Правда, весомая площадь частных земель остается неиспользованной в силу хозяйственной слабости ее новых собственников. Все это дает основание для вывода, что частная собственность на землю в России делает только первые шаги.

Между тем некоторые правовые акты как бы опережают события, утверждая не только право частной собственности на землю, но и его (якобы) первенство по отношению к другим видам собственности. Так, в ст. 8 Конституции РФ записано: «В РФ признаются и защищаются равным образом частная, государственная, муниципальная и иные формы собственности». Выставление здесь на первый план частной собственности можно понять таким образом, что именно она нуждается в защите прежде всего. Однако больше настораживают факты неправомерного наступления на государственные, а не на частные владения. Если же формула закона означает, что частная собственность приобрела в глазах общества больший вес, чем государственная, то следует признать (как это сделал проф. В. В. Петров), что желаемое выдается за действительность[37]. На самом же деле право частной собственности на землю еще «не встало на ноги». Более того, ее концепция как социального инструмента нуждается в дополнительном обосновании. Об этом говорит положение в современном сельском хозяйстве.

Как известно, основная масса сельскохозяйственных земель в России продолжает оставаться в руках бывших колхозов и совхозов. (именно они выиграли в первую очередь в результате отмены обязательных поставок и других форм принудительного изъятия производимой ими продукции). Но земельный титул этих хозяйств продолжает оставаться недостаточно определенным, хотя по ряду признаков они приближаются к коллективным собственникам земли и других средств производства. В этом смысле в законодательстве образовался явный пробел. Признавая частную собственность на землю, законодатель видит ее в так называемой долевой собственности бывших колхозников и работников совхозов, в семейной или личной собственности крестьян-фермеров. Допускается добровольное объединение семейных наделов в земельные товарищества. В то же время закон не признает уже «готовых» форм коллективной собственности, которую для настоящего времени надо рассматривать как основную разновидность частной собственности на землю в сельской местности.

Для многих сельских жителей, даже если бы они желали организовать индивидуальные хозяйства, их нынешнее пребывание в составе бывших колхозов и совхозов является вынужденным, поскольку они не имеют средств производства, необходимых для индивидуального хозяйства. Для них работа в составе крупных коллективных хозяйств является как бы временным явлением. Но при этом никто не знает, как скоро они потребуют выделить им их земельные доли вместе с имущественными паями. Тем самым коллективные хозяйства, куда входят такие лица, оказались «в подвешенном состоянии», ибо их земельные и другие имущественные права зависят от воли других лиц. Это не может не сказываться и на их текущей деятельности, и на их развитии.

Поэтому следовало бы узаконить фактически сложившуюся коллективную собственность на землю бывших колхозов и совхозов. Их права на землю должны отражать два «среза» земельных отношений: во-первых, их текущие права на землю, а во-вторых, их права и обязанности в случае поступления требования на выдел индивидуальных земельных участков со стороны тех, кто имеет на это право. Указанный выдел (если он последует) должен быть обставлен таким образом, чтобы его негативное влияние на организацию территории хозяйства было минимальным. Для этого необходимо, чтобы соответствующие индивидуальные требования были действительны не в любой момент (как это подразумевается действующими нормативными актами), а ограничены во времени. Здесь уместна аналогия с агарным законодательством времен Столыпина, которое допускало индивидуальные требования о выделе лица из земельной общины, с образованием отруба, либо в момент, когда происходил общий передел земли, либо по требованию не менее пятой части всех домохозяев.

Не исключен вариант, при котором коллективное хозяйство имело бы право выкупать земельные доли выделяющихся членов таким образом, чтобы выплачивать последним полагающуюся им денежную компенсацию в рассрочку.

3. Аренда земли у государства

Исторически у многих государств, включая Россию, был вариант передавать сельскохозяйственные земли в частные руки не в собственность, а на правах аренды. Такой опыт существовал, но он мало оправдал себя. Например, в старой России соответствующие правила содержались в Уставе о казенных оброчных статьях и в Уставе о сельском хозяйстве. Однако результаты не давали повода для оптимизма (так как не наблюдался высокий уровень ведения хозяйства на арендованной земле), да и масштаб этой операции был относительно невелик. Мало обнадеживающим является также опыт некоторых других стран, в которых государство выступает в роли предпринимателя – рыночного партнера для представителей частного сектора.

В США Федеральное бюро земельных фондов, входящее в главное ресурсное ведомство – МВД, сдает в аренду скотоводам сухие пастбища в горных и пустынных районах страны[38]. Бюро взимает плату из расчета выпаса одной условной головы скота в течение месяца. Но эта плата не рыночная. По закону ставка платежа должна лишь следовать за расходами Бюро на обводнение пастбищ, на их огораживание, подсев трав и т. п. Конкуренции за право выпаса практически не допускается. Преимущество на пригон скота имеют соседние ранчо, а также те, кто пользовался пастбищами традиционно. Кроме того, при местных управлениях Бюро действуют советы скотоводов, которые обладают политическим весом и добиваются проведения в этих управлениях своих интересов. Практически, от сдачи в аренду пастбищ Бюро несет убытки, которые лишь частично покрываются другими его доходами (от предоставления частному сектору для разработки месторождений некоторых полезных ископаемых, от вырубки леса и др.), а частично – дотациями из государственного бюджета. Что касается сдачи в аренду государственных пахотных земель, то о такой практике ничего не известно, возможно, ее и нет.

Исторически в США не стоял вопрос о сдаче государственных земель в аренду фермерам; с самого начала эти земли передавались им в собственность за номинальную плату. Сходным образом дело обстояло также в других колонизуемых странах, например в Канаде, Австралии. На это было несколько причин: прежде всего слабость государственной земельной службы и неверие в то, что арендатор может (и будет) относиться к земле по-хозяйски. Но немаловажной была и политическая причина: в демократических странах, вроде США, государство не рассматривало себя как самодовлеющий институт; оно считалось политической организацией, действующей в интересах народа[39].

Российские реформаторы в 1990-е годы действовали, скорее всего, по сходным соображениям. Они надеялись на чудодейственную силу частной собственности. Одновременно они молчаливо принимали идею относительно неспособности государства быть рачительным хозяином земли. Однако их первое предположение, основанное на опыте XVIII и XIX вв., не отвечало экономическим и социальным реалиям конца XX в. Так, для организации полноценного фермерского хозяйства в современной России требуется столько средств, сколько прежде хватило бы не на один десяток прежних крестьянских хозяйств. Кроме того, неразвитость в России рыночных отношений приводит к тому, что индивидуальные (и не только они) хозяйства попадают в зависимость от предприятий, перерабатывающих сельскохозяйственное сырье. Сказываются также недостаток опыта ведения рыночного хозяйства у современных сельскохозяйственных предпринимателей, недостаточная защищенность их от криминальных элементов.

Но независимо от этого «ходячие» представления о фермерстве переоценивали (а возможно, и переоценивают) саму частную собственность как социальный институт. Частная собственность имеет преимущество перед государственной в определенных сферах производства – там, где требуется быстрая реакция на перемены в хозяйственной обстановке, а также там, где количество и качество затраченного труда трудно пронормировать и еще тяжелее проконтролировать, но эти преимущества нельзя возводить в абсолют.

В тех же США большие площади сельскохозяйственных земель страдают от неумелого и расточительного их использования частными собственниками. В 1985 г. Конгресс США принял программу вывода в резерв около 16 млн га эродированных пахотных и пастбищных земель с их последующим залужением или занесением. На все эти мероприятия (включая компенсацию утрачиваемого фермерами дохода) государство ассигнует миллиарды долларов. Еще раньше, в 1934 г., при Министерстве сельского хозяйства США была создана Служба охраны почв (ныне – Служба охраны природных ресурсов) для обучения фермеров приемам почвозащитного земледелия и оказания им технической и финансовой помощи в этом направлении (противоэрозионная организация территории, создание защитных лесополос на полях, буферных зеленых полос вдоль водотоков, противоэрозионных сооружений и др.) Эти примеры показывают, что «предоставленная самой себе» частная собственность не всегда и не во всем способна проявить себя с лучшей стороны. Более того, в ряде случаев для ее успешного функционирования требуется (или во всяком случае желательно) государственное руководство. Частная собственность – это полезный или даже необходимый инструмент в деле подъема (восстановления) сельского хозяйства России, однако она не является панацеей. Всякая собственность должна расцениваться с позиций не только закона или справедливости, но и с позиций пользы для общества. Только та собственность «устойчива», которая выдерживает испытание по всем этим показателям.

В этом смысле своей общественной ценностью обладают все формы собственности – по той причине, что любая из них лучше, чем состояние бесхозяйственности. Например, если даже государство слабо осуществляет функции собственника в отношении принадлежащей ему земли, допускает неполное ее использование, то это лучше, чем отсутствие всякой собственности, ибо «государственный присмотр» гарантирует сохранение земли до того момента, когда она понадобится обществу для более интенсивного использования. С другой стороны, если государственная собственность только номинальна и мало отличается от состояния бесхозяйственности, то закономерно ставить вопрос о ее трансформации.

Сказанное о государственной собственности справедливо и в отношении частной собственности. Поскольку этот вид собственности обеспечивает нормальный ход производства и его развитие, она имеет все права на существование. «Хорошая» частная собственность лучше, чем «плохая» государственная, поскольку она обеспечивает сохранение плодородия земли и ее повышение. Если же при этом она способна сохранять редкие виды животных и растений, качество природных вод и чистоту воздуха, допускает пользоваться этими некоммерческими ресурсами посторонних лиц – отдыхающих и туристов, то к ней вряд ли могут быть серьезные претензии. Что касается избыточных доходов, которые земля способна приносить своему собственнику, то их размер может быть отрегулирован с помощью налоговой системы.

Правда, прошедшие в России аграрные преобразования показали, что немалая часть новых собственников земли или не может, или не хочет проявлять полноценную заботу о своей собственности. Частная собственность на землю в их руках не показывает особых преимуществ по сравнению с предыдущим статусом той же земли. Естественно, что в отношении такой частной собственности возникают «подозрения», насколько она нужна обществу; появляются также предложения о ее трансформации. Понятно, однако, что к законодательным решениям надо подходить с позиций не только сегодняшнего дня, но и перспективы; так, не исключено, что немалая часть нынешних собственников, забросивших свои земли, со временем сумеет их освоить.

Из политической экономии известно, что для ее собственника земля может быть источником нетрудового дохода – ренты. Сама ценность земли определяется суммой приносимой ею ренты (последняя обычно принимается в годовом исчислении). Поскольку во многих случаях цена земли мало зависит от заслуг наличного собственника по ее улучшению, многие социалистические теории считают частную собственность на землю несправедливой; обычно более справедливой признается государственная собственность. Отсюда – идеи, имеющие в виду национализацию частных земель[40]. При этом лишь немногие социалисты (например, В. И. Ленин) считали необходимым, чтобы на государственной земле были созданы крупные государственные хозяйства, но фактически и они мирились с тем, что государственная земля будет использоваться в частных, в том числе в мелких, хозяйствах.

Для любого общества вопрос о формах собственности на землю важен не только с точки зрения справедливости, но и с позиций целесообразности. Общество заинтересовано в том, чтобы земля, прежде всего сельскохозяйственная, находилась в руках наиболее умелых хозяев, способных использовать ее, если не говорить об охране природы, максимально продуктивно. Казалось бы, государство в качестве собственника земли способно наилучшим образом обеспечить это последнее условие, выбрав из всех претендентов на данную землю наиболее достойного.

Действительно, практика сельского хозяйства в СССР показала, что государство (можно сказать, непрерывно) занималось такой работой. Хозяйства сливали и разукрупняли, колхозы преобразовывали в совхозы; для всех хозяйств подыскивали наилучших руководителей. Тем не менее эта работа не дала должных результатов. Сельское хозяйство СССР в течение долгих десятилетий представляло собой отсталую отрасль и в качестве таковой она «перекочевала» в XXI в. Здесь, без сомнения, сказались более глубокие недостатки в части руководства государством сельским хозяйством (прежде всего, неправильный метод изъятия земельной ренты через систему обязательных заготовок сельскохозяйственной продукции). Но нельзя сбрасывать со счетов также недостаточную умелость (и недостаточную заинтересованность) государственных органов в формировании рациональных границ каждой земельной единицы (хозяйства) и в выборе для нее оптимального владельца. В этой области частный сектор во многих случаях выполняет такую работу лучше.

В настоящее время земельный рынок существует в основном для целей постройки жилья или загородных дач. На бытовом уровне он может проявлять себя для огородных участков. Но в отношении «настоящих» сельскохозяйственных земель он мало развит[41]. Это явление имеет двойное объяснение: во-первых, «видимое»: низкая доходность сельского хозяйства, которое никак не может приспособиться ни к новым формам привлечения к труду сельского населения в крупных и мелких хозяйствах, ни к новым рыночным условиям, в которых этим хозяйствам приходится ныне действовать; Во-вторых, менее заметное влияние продолжающейся «раздачи» некоторых государственных земель будущим фермерам из состава так называемого Фонда перераспределения. Хотя в этом Фонде сосредоточены, как правило, земли худшего качества, это не означает, что в конкретном случае претенденту достанутся именно они. Кроме того, со временем представление о «лучших» и «худших» землях меняется; так, проведение дороги с твердым покрытием может сделать привлекательным прежде малодоступный участок земли. Пока же существует порядок бесплатного получения земли от государства, рынок земли находится в анабиозе; он как бы выжидает, когда «закончатся» бесплатные земли для желающих заняться сельским хозяйством, с тем чтобы обнаружить свои проявления.

Разумеется, эта картина генерализована, она требует поправок применительно к каждому региону. Тем не менее было бы полезно проинвентаризировать земли Фонда перераспределения в каждом регионе, с тем чтобы объявить местному населению ту дату, после наступления которой бесплатное предоставление всех (или некоторых категорий) участков из состава таких земель будет прекращено. Как представляется, это не должно касаться земель малоплодородных, требующих дополнительных затрат на их освоение, а равно удаленных или имеющих иные крупные недостатки[42].

Бесплатная раздача ценных сельскохозяйственных земель не может происходить бесконечно долго, ибо не безграничен сам запас данных земель. Кроме того, выжидание все новых претендентов на бесплатную землю со временем может привести только к росту их числа. Рано или поздно такая раздача должна прекратиться. Лучше сделать это своевременно, так как иначе «затемняется» народнохозяйственная (рыночная) ценность земель, отодвигается действие нормального земельного рынка.

4. Факторы, противодействующие частной собственности

«Земельная теснота» в Центральной России стала проявляться сравнительно поздно, примерно со второй половины XIX в. На окраинах же еще была свободная земля. Это последнее обстоятельство отразил земельный кодекс РСФСР 1922 г., который узаконил особый способ завладения этой землей, так называемую трудовую заимку. Она разрешалась только в определенных многоземельных местностях и требовала государственной регистрации. В условиях, когда страна имела определенные земельные резервы, право частной собственности на землю не играло решающей роли. Именно этим можно объяснить позицию ряда исследователей, которые считали, что в России нет места данному праву, пригодному для Западной Европы, но не применимому якобы к просторам России[43]. Против признания земли чьей-либо собственностью действовал также тот немаловажный факт, что земля (в отличие от других объектов собственности) представляет прежде всего продукт природы, и только во вторую очередь – продукт труда.

Существовал и другой источник, питавший представление о недопустимости частной собственности на землю. Этот источник – злоупотребление своими правами со стороны ряда помещиков. Последнее обстоятельство получило отражение в некоторых трудах, в которых их авторы анализировали последствия Крестьянской реформы 1861 г. Так, В. И. Ленин не раз указывал, что в результате реформы многие крестьянские общества оказались без необходимых им угодий – выпасов, сенокосов, водопоев для скота, лесов, ибо последние в большой части остались за помещиками. Пользуясь зависимостью крестьян, помещики сдавали им угодья в аренду по высоким ценам. То же относилось ко всякого рода вклинениям помещичьих земель в крестьянские. Крестьянам приходилось арендовать их, чтобы не платить штрафов за невольные потравы. Поэтому на первом этапе аграрной революции (примерно до 1905 г.) Ленин предлагал возвратить крестьянским обществам те земли, которыми они пользовались еще при крепостном праве и которых они были лишены в ходе Крестьянской реформы, так называемые отрезки[44].

Требование передать крестьянам помещичью (а равно казенную и иную слабо используемую) землю было популярно в народе. Именно поэтому в первые десятилетия XX в. оформился взгляд на землю как на «ничью», как на природный объект, который вообще не может быть в чьей-то собственности (в частности, этот взгляд разделял Л. Н. Толстой). Декларация об «отмене собственности» применительно к земле встречается в некоторых первых декретах о земле советской власти как отголосок популярной в то время доктрины о доступности земли для всех тех, кто желал использовать ее с помощью собственного труда. Из этой же доктрины вытекал тезис о недопустимости извлечения из земли нетрудовых доходов[45].

В общественном сознании не одного поколения россиян земля отделяется о других имущественных объектов, поскольку она не представляет собой продукт человеческого труда. Под данным углом зрения земля является частью окружающей человека среды и выступает в качестве дара природы. По этой причине некоторые социологи, философы, экономисты делают вывод о «непригодности» для земли быть объектом собственности. Такой взгляд заслуживает более подробного рассмотрения.

В конце XIX – начале XX в. в некоторых радикальных кругах тогдашней России была популярна идея, что земля – «Божья», т. е. дана людям от природы. Отсюда вытекало, что никто не вправе присваивать землю в собственность, покупать и продавать ее, сдавать в аренду, закладывать. Согласно этой идее землей может владеть и пользоваться только тот, кто сам трудится на ней, и до тех пор, пока трудится. (На практике эта идея допускала распределение земли не только по работникам, но и по едокам – хотя эти два основания часто не совпадали между собой.) Особенно сильна была эта идея в XX в. в первые послереволюционные годы.

Но при всей кажущейся логичности упомянутая идея на практике должна была привести к неэффективному использованию земли, прежде всего сельскохозяйственной. На это было несколько причин. Прежде всего, на распределение земель в соответствии с указанной идеей должна было влиять разнокачественностъ земель. Равное право всех граждан, претендующих на землю, можно было реализовать только путем сопоставления количества и качества предоставляемых им наделов: сначала в масштабе каждого сельского общества, затем волости, а впоследствии и более высоких по рангу административных единиц. Следование такому идеалу должно было выродиться в непрерывные переделы земли – как это и наблюдалось в ряде местностей после Октября 1917 г. Некоторые декреты того времени пытались положить конец земельной вакханалии, тем не менее она продолжалась вплоть до 1922 г. (об этом можно судить по некоторым статьям Земельного кодекса РСФСР 1922 г., которые запрещали дальнейшие поравнения землей, выходящие за пределы волости).

Запрет сделок с землей означал, что ее продолжали удерживать ослабленные хозяйства, не способные к ее обработке. Именно с учетом этого последнего обстоятельства в Земельный кодекс 1922 г. была внесена норма, разрешавшая внутрикрестьянскую аренду земли. На этом примере можно видеть известный прагматизм законодателя и победу экономического рационализма над отвлеченной идеей.

5. Мелиорация земли: какая форма собственности ей способствует?

Можно утверждать, что распространенное представление о земле, как о чисто природном теле, было и есть не вполне правильно. Дело в том, что земледелец и скотовод не только пользуются землей, но и улучшают ее. Улучшение плодородных земель – одно из важных направлений интенсификации сельского хозяйства. Сельскохозяйственные земли нередко осушают, расчищают от древесно-кустарниковой растительности; их освобождают от камня, защищают о размыва текучей водой, иногда проводят искусственное орошение. При систематическом внесении в почву органики и минеральных удобрений, углублении пахотного слоя, борьбе с сорняками человек преобразует естественные почвы, превращая их в более плодородные. Со временем прибавка ценности земли в результате вложений труда и средств может сравняться, а то и превзойти ее ценность как природного тела. Здесь многое зависит от продолжительности культуры и от тех экономических условий, в которых действует земледелец. Но даже благоприятные экономические условия будут содействовать защите и улучшению земель только в том случае, если их результаты имеют защиту в праве. При отсутствии же правовых гарантий человек нередко действует хищнически, так как у него нет уверенности в том, что результаты сделанных им вложений в землю достанутся ему же.

В римском праве известна доктрина, по которой все присоединенное к земле, вплоть до строений, считалось ее принадлежностью. Таким образом, главной ценностью признавалась земля, тогда как все привнесенные улучшения имели второстепенное значение[46]. Возможно, много сотен лет назад труд человека, действительно, мало что мог прибавить к плодородию южных почв. Но в современных условиях человек способен окультурить малоплодородные и даже вовсе бесплодные участки. В этих условиях деятельность земледельца по окультуриванию земли приобретает особую общественную значимость, она нуждается в поддержке со стороны государства, в том числе по линии права. Одна из известных форм такой поддержки – признание права собственности на землю того, кто ее обрабатывает. Разумеется, поощрение земельных улучшений возможно и в других правовых рамках, но это требует более разработанной законодательной техники и более высокой правовой культуры как государственных органов, так и сельскохозяйственных кругов[47].

Одна из таких попыток принадлежала Земельному кодексу РСФСР 1922 г., который считался с обычаями передела земли в крестьянских земельных обществах. Поскольку в ходе передела улучшенная земля попадала обычно в другие руки, Кодекс требовал, чтобы новый владелец компенсировал старого за проделанное тем улучшение. Однако методов оценки для разнообразных видов улучшений Кодекс не предусматривал; «не расписывал» он и процедуру выплаты компенсации. Тем самым приведенное требование оставалось скорее добрым пожеланием. Об этом можно судить по некоторым статьям того же Кодекса, которые угрожали санкциями в отношении тех крестьян, которые в предвидение передела земли прекращали вывозить навоз на свои участки. Эти последние нормы доказывали, что в крестьянской среде не было принято передавать землю новому ее владельцу в благоприятном агротехническом состоянии, не говоря уже о ее улучшении.

В условиях России как раньше, так и теперь право частной собственности на землю рассматривается как сильный инструмент, поощряющий рачительное отношение к земле. Но этот инструмент не только поощряет повышение культуры земледелия. Одновременно он приводит к тому, что все отрицательные последствия неправильного обращения с землей ложатся прежде всего на самого собственника.

Поэтому в экономической теории давно установился взгляд, что частная собственность – лучший стимул, заставляющий земледельца заботиться о своей земле. Если же земля не принадлежит земледельцу, то закон нередко стремится так организовать земельные отношения, чтобы временный владелец земли обрабатывал ее как можно более долгий срок. В частности, это стремление нашло свое отражение в Конституции СССР 1936 г., в которой содержалась формула, что «земля, занимаемая колхозами, закрепляется за ними в… бессрочное пользование, то есть навечно». Запись о «вечном пользовании» включалась в государственные акты, которые выдавались колхозам в удостоверение их прав на землю.

Правда, вечных границ земельных владений и вечного обладания землей не бывает. Рост населения, изменения в технологии сельскохозяйственного производства, спрос на землю со стороны несельскохозяйственных отраслей, изменения в ценах на сельскохозяйственную продукцию – все это не позволяет сохранять раз принятую организацию и технологию сельскохозяйственного производства. Вместе же с переменами в этих областях неизбежно меняются однажды проведенные земельные границы; меняются и владельцы земли. Все это действовало и действует в России. Наличие государственного права собственности на землю не устраняло и не могло устранять всех таких обстоятельств и их последствий.

Но коль скоро старый владелец уступает место новому, встает вопрос о расчетах между ними за передаваемую землю, поскольку в руках прежнего владельца она могла измениться и в лучшую, и в худшую сторону по сравнению с ее первоначальным состоянием. В этом смысле государство не может оставаться равнодушным к происходящим переменам в землепользовании. Оно обязано выработать законодательство, поощряющее хозяйское отношение к земле – пусть не ее собственника, а только владельца.

6. Задача государственного поощрения рачительного обращения с землей

В СССР делались попытки распознавать и официально фиксировать процессы улучшения и ухудшения сельскохозяйственных земель как во внутрихозяйственном учете так и на государственном уровне. В разное время они получили отражение в ряде официальных документов. К ним относятся, например: а) Постановление Совета Министров СССР от 31 декабря 1954 г. «О едином государственном учете земельного фонда СССР»;[48] б) Постановление Совета Министров СССР от 12 июля 1962 г. Об улучшении государственного учета земель и использования их в сельскохозяйственном производстве;[49] в) Приказ МСХ СССР от октября 1971 г. об утверждении формы государственной земельной книги для городов и районов; г) Постановление Совета Министров СССР от 14 мая 1970 г. «Об утверждении Положения о государственном контроле земель»;[50] д) Постановление Совета Министров СССР от 2 февраля 1993 г. «Об утверждении Положения о Комитете РФ по земельным ресурсам и землеустройству»;[51] е) Закон РФ о мелиорации земель от 10 января 1996 г.[52]

Правда, основная часть земельно-учетных норм была направлена на более полное выявление и фиксацию так называемых облагаемых земель, с которых до 1993 г. полагались обязательные поставки в пользу государства. Задача же учета прочных земельных улучшений, равно как и ухудшения земли, была на заднем плане; официально она не была даже четко поставлена. В результате эта задача оказалась на «периферии» законодательства, регулирующего земельные отношения.

При возрастающих объемах мелиоративных работ, выполняемых за государственный счет, землеустроительные органы не справились с учетом земельных мелиорации[53]. Особенно сильно эта тенденция проявилась в период существования союзно-республиканского Министерства мелиорации и водного хозяйства (1964–1990), когда землеустроительные органы, состоящие при МСХ СССР, фактически передоверили учет мелиорации Минводхозу СССР и его органам на местах. Однако и в этом ведомстве учет был далеко не достаточным. Так, он относился в основном только к водным мелиорациям – осушению и орошению. При этом объектами учета становились главным образом создававшиеся сооружения. Велся этот учет регулярно только в зонах, обслуживаемых государственными управлениями оросительных и осушительных систем. Самый же главный недостаток заключался в том, что «не было видно», ради чего ведется этот учет. Ведь он не предоставлял никаких дополнительных прав и не налагал дополнительных обязанностей на те колхозы и совхозы, чьи земли подвергались мелиорации – как за государственный, так и за их собственный счет. Соответственно, без каких-либо легальных последствий обходилось ухудшение колхозных и совхозных земель (если оно выявлялось).

Кроме того, раздвоение государственного земельного учета между двумя ведомствами приводило к тому, что ни одно из них не отвечало за него в полной мере.

Некоторые законодательные акты о земле последних лет упоминают о мониторинге земель и о земельном кадастре (упоминавшийся Закон «О мелиорации земель»). В принципе, учет улучшений и ухудшений земель можно было бы осуществлять в рамках правил, регулирующих эти формы государственного управления землей. Но поскольку прямых предписаний на этот счет Закон не содержит (а тем более не указывает, «что делать» с выявленными изменениями), такие возможности остаются пока не использованными.

Правда, Закон РФ «О мелиорации земель» от 10 января 1996 г. частично восполняет этот пробел. Статья 19 этого Закона упоминает о необходимости «учета мелиорированных земель», но не называет ни органа, который должен им заниматься, ни порядка учета, ни вытекающих из него юридических последствий. Кроме того, сама ст. 19 (как и ряд других статей того же Закона) «нацелена» прежде всего на водные мелиорации, что явно суживает понятие мелиорации. О выявлении же и учете признаков ухудшения земель и о юридических последствиях такого выявления этот Закон (впрочем, как и другие) вообще умалчивает.

За чей счет и когда производились мелиоративные и защитные работы, насколько они оказались успешными, кто разрабатывал и утверждал проект, кто его внедрял, во что он обошелся – ответов на эти вопросы в госземучете обычно не было. Более того, фиксируя цифры мелиорированных площадей, землеустроительная служба не всегда отмечала на картах и на планах их точного положения. Иными словами, проведенные мелиорации не всегда оказывались «привязанными» к местности. Сами же землепользователи, крупные и мелкие, нередко не заносили в формы внутрихозяйственного земельного учета даже те данные, которые фиксировала государственная служба землеустройства. Справедливо будет заметить, что никакой закон и не требовал этого[54].

Землеустроительная служба не фиксировала ряд изменений с землей, если они не были документально оформлены, в том числе изменений, ведущих к улучшению, а равно к ухудшению продуктивных земель. Из-за этого «мимо нее» проходило немало улучшений, выполненных владельцами земли без утвержденных проектов. В еще большей степени это относилось к процессам ухудшения земель. Нельзя признать случайным, что Закон РСФСР «О плате за землю» (октябрь 1991 г.) о мелиорациях земли практически даже не упоминает. Налоговые платежи накладываются так, как если бы деятельность человека не способна воздействовать на землю ни в лучшую, ни в худшую сторону. Ни один закон так и не признал мелиорации, а равно удостоверенное ухудшение земли юридическим фактом, т. е. событием, с которым связаны определенные юридические последствия. Таковы же были и традиции землеустроительной службы.

Несерьезное отношение к регистрации перемен, происходящих с продуктивными землями, не могло остаться экономически безнаказанным. Имело оно и политические последствия. Известные факты деградации сельскохозяйственных земель (несмотря на огромные средства, которые государства, да и сами хозяйства вкладывали в защиту земель и в земельные улучшения) оказались «убедительными» для общества. Во многом именно они повлияли на резкий поворот в земельной политике, который произошел в начале 1990-х годов и который известен как приватизация сельскохозяйственных земель.

Государственная земельная служба в целом не справилась с задачей скрупулезного учета заслуг и упущений владельцев земли. Понятно, что это вина не одних только профессионалов, но и проводившейся государством в течение долгих лет порочной земельной политики, которая не позволяла различать добросовестных и нерадивых владельцев земли, не способствовала поощрению первых и наложению взысканий на вторых.

В последнее десятилетие формы государственного земельного учета были «поглощены» формами Государственного земельного кадастра, который содержит более подробные данные о земле, чем их фиксировали прежние документы учета. Тем не менее кадастровые формы и правила не предусматривают специального порядка для выявления тех достоинств и недостатков земель, которые возникли благодаря или под влиянием деятельности владельца земли.

Нельзя пройти также мимо того факта, что детальное регулирование земельно-кадастровых работ осуществляется почти исключительно ведомственными актами. Иными словами, статус земельно-кадастровых процедур оказывается приниженным. По опыту других стран известно, что кадастровые правила заслуживают обсуждения и утверждения на уровне закона. Помимо снижения авторитета этих правил ведомственная разработка делает их практически закрытыми для общественности.

В целом надо сказать, что в СССР так и не было разработано комплекса норм, стимулирующих рациональное отношение к земле их владельцев, которые на официальном языке назывались землепользователями. Не выработано такого комплекса и в Российской Федерации. Этот исторический пример показывает, что государство в лице СССР в свое время показало себя плохим хозяином земли. Именно это обстоятельство (хотя и не упоминаемое прямо) лежало в основе той идеологии, которая в начале 1990-х годов делала ставку на отказ государства от собственности на сельскохозяйственные земли и на их приватизацию.

Надо сказать, что возможности государственного учета последствий воздействия на землю ее пользователей – земледельцев и скотоводов имеют некоторые объективные ограничения. Здесь могут присутствовать технические трудности, преодолеть которые не просто. Об этом говорит прошлый опыт.

В старой России огромные земельные массивы, принадлежавшие казне и уделам, находились во владении крестьян на Севере Европейской части, в Сибири и других местах. Если судить по официальным документам, то проблема улучшения (ухудшения) этих земель мало заботила государственные учреждения. Возможно, это было связано с тем, что при «лошадиной» технике человек не мог причинить земле большой вред (хотя в районах Черноземного центра остро стояла проблема борьбы с оврагами). Тем не менее при переселении крестьян на казенные земли, особенно на орошаемые, предполагалось, что со временем крестьяне должны будут выкупить их в частную собственность. Что касалось текущего использования орошаемых земель, то государство плохо контролировало сохранение их продуктивности. По этой причине, например, на некоторых степных опытных станциях отказывались от сдачи крестьянам в аренду орошаемых казенных земель и переходили к их эксплуатации хозяйственным способом. В старой России отмечалось зарастание мелколесьем сдававшихся в аренду казенных сенокосов во вновь осушенном Белорусском Полесье. Специалисты объясняли это коротким сроком аренды – один год. При таких условиях арендатор не был заинтересован бороться с «наползанием» на сенокос кустарника[55].

Большинство новых переселенческих хозяйств на казенных землях получало титул «вечных пользователей» (но не собственников!). По-видимому, это считалось достаточным для того, чтобы плодородие земель не снижалось. Таким образом, в России были давние традиции разделения прав на землю между государством и пользователем земли. Поэтому декреты Советской власти о государственной собственности на землю не были для страны в новинку. Однако в условиях, требующих интенсификации сельского хозяйства, государство не справилось со своими функциями собственника, и к 1990-м годам указанная традиционная конструкция оказалась скомпрометированной.

Если отвлечься от возможности получения разового дохода путем продажи земли, то в современной России реальное значение частной собственности состоит в том, что она гарантирует (и одновременно поощряет) производство улучшений – как самой земли, так и построек на ней. Именно частная собственность делает фермера в какой-то мере независимым от того, «заметит» ли государство выполненные им улучшения, а если заметит, то зафиксирует ли их должны образом в качестве его заслуги. Он оказывается как бы «застрахованным» от того обстоятельства, плохо или хорошо работает Государственная земельная служба. Этот результат важен не только для фермеров. В аналогичной гарантии нуждаются миллионы подсобных индивидуальных хозяйств, хозяйств дачников (чьи права на землю общество склонно признавать в большей степени, чем права фермеров), а равно тысячи бывших колхозов и совхозов, чьи права на землю в современных условиях оказались вообще неопределенными. Без частной собственности владельцам земли не хватает стимулов не только для производства улучшения своей земли, но и для выполнения мер по сохранению ее плодородия.

К сожалению, задача поощрения землепользователей за меры по охране и рациональному использованию земли в течение долгих лет была у законодателя как бы на заднем плане. Не обсуждалась специально проблема выбора путей для интенсификации использования земли, если наличный пользователь с этой задачей не справлялся. Выходом из положения здесь могли бы служить сделки с землей, например, продажа ее или сдача в аренду более умелому и более обеспеченному претенденту на нее. Но при господстве права государственной собственности на землю всякое ее движение требовало решения на высоком уровне; однако для высших эшелонов власти обсуждение таких вопросов во всех деталях не было приоритетным (не говоря уже о том, что входить в эти детали им было затруднительно). Принятию же решений на низовом уровне мешало то обстоятельство, что право частной собственности на землю не только отсутствовало, но прямо было под запретом. Подобное положение поощряло то, что можно назвать застоем в земельном хозяйстве страны.

Сказанное не означает, что необходимо во всех случаях «дать поработать рынку», чтобы добиться наилучшего результата, другими словами, не позволять государству вмешиваться в выработку частных решений. Такой вывод был бы неправилен: во-первых, государство должно назначать правовые рамки для функционирования самого рынка и поддерживать их своим авторитетом; во-вторых, любой рынок, в том числе земельный, имеет свои объективные ограничения.

В нынешних условиях частная собственность на землю может проявить себя не только в «статике», но и в «динамике». Последняя означает возможность перехода земли, прежде всего сельскохозяйственной, в руки тех, кто сможет добиться более высокой ее производительности. Задача государства в данном направлении – «не мешать» обороту земли и не затруднять его ненужными формальностями. Однако на этом пути пока что стоит много препятствий (см. ниже).

7. Хозяйственное управление землей, состоящей в частной собственности: частная инициатива и государственная поддержка

Государство осуществляет вмешательство в частную земельную собственность не только в целях территориального планирования. В ряде случаев оно делает это «в мягких формах», стремясь помочь собственнику наилучшим образом вести свое земельное хозяйство.

Нельзя отрицать, что частные собственники способны осуществлять широкий круг прав и обязанностей по хозяйственному управлению своей землей. Сюда входит, например, ее изучение доступными им методами, первичная классификация, оценка, учет, включая составление необходимых планов и карт, охрана от постороннего вторжения, выполнение необходимых защитных и мелиоративных работ, выбор способа (способов) ее использования. Если собственник допускает работы на своей земле приглашенных им лиц, то он способен контролировать их деятельность; осуществлять контроль он может и должен также за арендатором, которому он сдал свою землю. Важно заметить, что такой контроль собственник может (и должен) осуществлять как в своих личных, так и в публичных интересах. Так, законы РФ требуют сохранения плодородного растительного слоя при проведении земляных работ – независимо от того, заинтересован собственник в таком сохранении или нет[56]. Отсюда вытекает, что собственник должен осуществлять контроль за тем, как арендатор выполняет эту обязанность, не только в своих личных, но и в публичных интересах[57]. Правда, такой вывод – это только логическое толкование закона; целесообразно, чтобы он прямо был выражен в законе.

Выполнение многих из указанных функций теоретически возможно и без участия государства. Но фактически немалая их часть требует помощи и содействия государственных организаций. Например, это касается почвенных и ботанических исследований, составления проектов организации территории, защиты и улучшения земли. Некоторых положительных действий от собственника (или владельца публичной) земли могут требовать нормы права. Например, градостроительные правила дают основание городскому архитектору требовать, чтобы проект застройки обеспечивал положительное эстетическое восприятие возводимого объекта. В этих целях застройщики получают так называемые архитектурно-планировочные задания. Последние, не ограничивая и не запрещая застройки, предъявляют к ней некоторые дополнительные требования, учитывающие местоположение проектируемого объекта. Так, если дом строится на углу квартала, то застройщику обычно выдается предписание, чтобы дом был выше соседних зданий – выделяя тем самым границу квартала и определяя силуэт улицы. Определенные условия выдвигаются для оформления фасадов и т. п.

Либеральная экономическая доктрина принимает, что за пределами установленных государством ограничений и требований частный собственник лучше, чем кто-либо другой, оценивает хозяйственные возможности своей земли. Поэтому именно он способен придать ей наилучшее направление использования. В свое время многие страны делали ставку на частную поземельную собственность, исходя из того предположения, что именно частный собственник сумеет извлечь из земли максимум пользы, поскольку он, во-первых, лучше других осведомлен о ее потенциальных возможностях, а во-вторых, более других заинтересован в их реализации. В России наиболее последовательно эта идея проводилась после 1906 г. в рамках столыпинского аграрного законодательства. Она же – явно или молчаливо – доминирует в сознании многих общественных групп в современной России. С современных позиций, например, крупный недостаток колхозного периода заключался в том, что государство «сверху» планировало развитие сельскохозяйственного производства в каждом колхозе и совхозе. Хотя в этом процессе участвовали и сами хозяйства, но их роль нередко отходила на задний план. Поэтому планируемые меры не всегда и не во всем считались с материальными интересами самих хозяйств. Понятно, что при таком методе планирования возможности земли использовались не лучшим образом.

Во времена СССР государственные планировщики не лучшим образом оценивали приусадебные земли. Выход закупаемой государством (по низким ценам) товарной продукции с этих земель считался незначительным. Незначительным был (и остается) сельскохозяйственный (а ныне земельный) налог с этих земель. По этой или другой причине они не включались в состав сельскохозяйственных земель. Исходя из последнего признака, вторжение промышленной и иной застройки в пределы приусадебных земель в некоторые годы считалось приносящим «нулевой ущерб» сельскохозяйственному производству. В результате, немало новых зданий и сооружений было запроектировано и построено не на малоплодородных или бросовых землях, а в пределах фонда приусадебных земель. Между тем даже при ручной (в основном) обработке эти земли приносили и приносят относительно высокий доход своим хозяевам и являются высокопродуктивными. Это пример показывает, что государство далеко не всегда правильно подходит к землям «частного сектора».

Вместе с тем не все возможности земли бывают видны ее владельцу. Некоторые из них могут быть выявлены лишь с помощью специалистов, которые (обычно) находятся на службе государства. Им же доступно классифицировать земли и обобщить опыт их использования внутри каждого класса. Такое обобщение способно подсказать традиционному собственнику более выгодные методы использования земли, а равно приемы сохранения и повышения ее плодородия[58].

Плюсы, которые присущи укоренившемуся способу использования земли, нельзя переоценивать. Как показывает опыт многих стран, большинство собственников земли суть «традиционалисты», а не новаторы. Многие из них способны преодолеть недостатки в использовании своей земли и приблизить его к среднему уровню. Но на принципиально иное использование земли отваживаются лишь немногие[59]. Поэтому об оптимальном использовании земли в рамках частной собственности можно говорить лишь с известной долей условности. Именно это обстоятельство позволяет оправдывать вмешательство (в известных пределах) государства в частное землепользование не только с формально-юридической, но и с социально-экономической позиции.

8. «Отказ от земли» – не способ уклониться от своих обязательств

Статья 43 ЗК РФ допускает отказ лица от своего права на землю, но предупреждает, что это не снимает с него прежде возникших обязательств по земле, перечисленных в ст. 42. Из этих последних к случаю отказа можно отнести обязательства по своевременному внесению платежей за землю[60], а также ответственность за «загрязнение, захламление, деградацию и ухудшение плодородия земель на землях соответствующих категорий»[61]. Кроме того, отказывающееся от земли лицо не должно «иметь за собой» нарушения градостроительных регламентов, строительных, экологических, санитарно-гигиенических, противопожарных и иных правил.

Подобная конструкция закона представляется полезной, однако ей явно не хватает процедурного оформления. Так, не ясно, кто и как должен проверять, не нарушило ли названное лицо какого-либо правила кто и как должен разбирать спор о самом факте нарушения (если такой спор возникнет). Без ответа остаются вопросы, какой орган (и в каком порядке) может и должен признавать, что прежние обязательства лица в связи с его прежними владельческим правами на землю являются погашенными; кто и как может обжаловать такое решение, влияет ли оно на срок исковой давности.

Не исключен вариант «скрытой задолженности» лица, отказывающегося от своей земли. Такая ситуация может сложиться, если допущенное им нарушение еще не успело себя проявить и не выявлено ни надзорными органами, ни пострадавшими (например, в случае загрязнения подземных вод вследствие неправильного размещения отходов на земле нарушителя). В данном случае надо учитывать, что если нарушитель, предвидя будущие претензии к нему, пожелает избавиться от земли, то он может попытаться сделать это не только с помощью разрешенного законом отказа, но и путем продажи того участка, который (как он предполагает) должен создать ему проблемы. Понятно, что закон должен поставить заслон таким уловкам.

В этом плане было бы полезно изучить опыт некоторых зарубежных стран. Так, в штате Нью-Джерси (США) не признается сделка по купле-продаже промплощадки, пока объект сделки не пройдет экологической экспертизы. Такой порядок должен предотвратить положение, когда иски пострадавших предъявляются новому собственнику земли, тогда как действительный виновник загрязнения подземных вод оказывается в стороне. Указанная процедура была бы полезна и в отечественных условиях для тех нередких случаев, когда остановленное или действующее предприятие переходит к другому собственнику, не подозревающему о еще не проявивших себя экологических угрозах, источником которых служат предприятие и прилегающая к нему территория.

Умолчание российского закона относительно подобных ситуаций нередко дает возможность недобросовестному владельцу земли уклоняться от выполнения своих обязательств.

Нельзя игнорировать также вопрос о хозяйском содержании «отказного» участка до того момента, пока ему не будет приискан новый владелец, ведь пребывание участка в бесхозном состоянии может повредить не только этому участку (равно как и находящимся на нем насаждениям, постройкам, мелиоративным устройствам), но и людям, и соседним землям[62]. Поэтому умолчание закона на этот счет не идет на пользу дела. Напрашивается вывод, что если федеральный закон не в состоянии охватить все детали процедуры отказа от земли ее владельца, то соответствующие полномочия этот закон должен признать за регионами.

9. Земельная дисциплина и государственный надзор за ее соблюдением

Известно, что нарушения в области гражданского права ликвидируются с помощью судебных решений в порядке, предусмотренном ГПК РФ. Статья 12 Гражданского кодекса РФ допускает также самопомощь потерпевшего лица («самозащита права»). Но в области земельных нарушений нет четкой системы защиты нарушенного права. В некоторых случаях применяется судебная защита (которая имеет тенденцию к расширению), в некоторых – административное предписание и (или) административный штраф. О самозащите права земельное законодательство умалчивает.

В разнообразии способов защиты права можно видеть достоинство действующей правовой системы, но фактически в ней присутствует и недостаток, ибо потерпевший может прибегнуть «не к тому» способу защиты права. Например, в ходе нередких силовых захватов предприятий новыми их собственниками (о «силовом» захвате уместно говорить, если он произведен в отсутствие судебных приставов) старые собственники, персонал предприятий обращаются в органы милиции с просьбой защитить их от захватчиков[63]. Как правило, милиция отказывается вмешиваться, ссылаясь на то, что «спор хозяйствующих субъектов» – вне ее компетенции. Между тем, поскольку во многих случаях нарушается процедура вступления претендента во владение спорным имуществом (отсутствие представителя судебной власти), это нарушение должно служить достаточным основанием для признания действий претендента незаконными и для выдворения его с захваченной территории. Органы милиции не должны разрешать спор по существу, но они должны вмешиваться, если судебное решение осуществляется не в рамках законных процедур.

Как представляется, милиция должна вмешиваться также в тех случаях, когда вне принятых процедурных рамок происходит изгнание (стеснение) фактических владельцев. Так происходит, например, когда собственник земли изгоняет арендатора, не обращаясь за судебным решением или не дожидаясь его[64].

В разное время многие авторы указывали на спорность положений Кодекса об административных правонарушениях РФ относительно двухмесячной давности для наложения взыскания на нарушителя. Дело в том, что многие нарушители имеют возможность «протянуть» вынесение неблагоприятных решений в их адрес; когда же двухмесячный срок истекает, наложение взыскания оказывается невозможным. Поэтому следовало бы определить, что двухмесячный срок должен действовать для потерпевшего лица или его представителя, начиная с момента, когда он узнал или должен был узнать о нарушении; если же он предпринял необходимые шаги против нарушителя в течение этого срока, то в дальнейшем вопрос о давности не должен влиять на процедуру вынесения решения.

В земельном хозяйстве особого внимания заслуживают планировочные нарушения, которые допускают как собственники, так и другие «мало щепетильные» владельцы земли, а равно ее захватчики. Обычно нарушение выражается в несанкционированной застройке земли, ее огораживании, в несанкционированной разработке полезных ископаемых, устройстве свалки, скотомогильника. Понятно, что степень вины нарушителя существенно выше, если свои действия он распространяет на землю, ему никак не принадлежащую. В этом случае он совершает двойное нарушение. К сожалению, ни земельное, ни гражданское право должным образом не выделяют (и не разделяют) эти две ситуации.

Одна из разновидностей упомянутого нарушения выражается в том, что захватчик земли приглашает стороннего предпринимателя, чтобы «обустроить» ее в нужном для него направлении. В массовом виде такое нарушение имеет место в Москве и некоторых других городах, где «деловые» автовладельцы приглашали и приглашают частных подрядчиков для установки металлических тентов и других гаражных сооружений во дворах и на других облюбованных ими участках[65]. Но здесь приходится говорить о земельных нарушениях не только со стороны «партнеров» по самовольному гаражестроению, но и со стороны городских властей, не выполняющих в должной мере своих функций собственников в отношении своих же земель. В настоящее время сложилось такое положение, при котором городские власти зачастую даже не знают, кому принадлежат гаражные самострои[66].

При решении вопроса о судьбе самовольно возведенных строений (на собственной, а не захваченной!) земле целесообразно учесть опыт некоторых зарубежных стран, в частности Англии. В этой стране признается, что если власти не реагируют на «самострой», то это означает, что они не видят в нем большой беды. Установлен и срок для проявленной пассивности – 10 лет. По его истечении неправильно возведенное строение получает как бы амнистию и владелец может выправить на него законный документ.

Это правило имеет значение и для России, ибо в отечественном законодательстве не поставлен срок, по истечении которого претензии к собственнику самовольно возведенного строения теряют свою силу. Формально это означает, что требование о сносе может быть предъявлено спустя десятилетия после появления строения (и уже не к тому лицу, которое совершило нарушение). Понятно, что такое положение более чем нежелательно. Таким образом, речь идет не о приобретательской давности (которую регулирует Гражданский кодекс РФ), а о погасительной давности, которой не хватает кодексам земельному и градостроительному.

Судебная проверка. Вопрос о возможности изъятия земли у частного собственника за допущенные им земельные нарушения присутствовал в некоторых нормах права начала 1990-х годов (Земельный кодекс РСФСР 1991 г., Положение о порядке осуществления контроля за использованием и охраной земель в РФ, утвержденное Советом Министров РФ 23 декабря 1993 г.). Ныне этот вопрос перенесен в Гражданский кодекс (ст. 284–286). Однако, как представляется, в ряде случаев он решается в отрыве от экономической действительности.

Так, собственнику, не использующему участок сельскохозяйственного назначения без уважительных причин в течение трех лет и более, грозит изъятие участка (ст. 284). Такая же санкция предусмотрена в случае, если участок используется не в соответствии с его целевым назначением[67]. Правда, изъятие производится за компенсацию (косвенно об этом говорит норма ст. 285 о продаже участка с публичных торгов). Решение об изъятии собственник может обжаловать в суде. Тем не менее названная угроза может оказаться для собственника достаточно болезненной.

Выше упоминалось, что экономическая подоплека неиспользования земельного участка по его целевому назначению (например, как пашни) может лежать во внешних факторах, а именно предусмотренное по закону (точнее – по Государственному земельному учету, опирающемуся на закон) направление его использования в новых рыночных условиях оказывается нерентабельным. Здесь нет вины собственника, поэтому нет основания подвергать его санкциям. Скорее такие явления должны давать повод к пересмотру самого факта занесения того или иного участка земли в традиционную для него категорию земельного фонда.

Естественно, что вопрос о таком пересмотре должны рассматривать (или даже возбуждать его) надзорные земельные органы, но пока такая функция за ними официально не закреплена. Здесь трудно видеть пробел федерального закона, ибо экономическая ситуация в разных регионах неодинакова. В вопросе об изменении официального (легального) предназначения того или иного участка земли более компетентны власти регионов. Законодательству регионов и следовало бы поручить проблему «перекатегоризации» земель; это означало бы передачу регионам вопросов Государственного земельного учета (ныне именуемого Кадастровым учетом)[68].

ЗК РСФСР 1991 г. предусматривал возможность расторжения арендного договора в случае систематической неуплаты арендной платы, хищнического отношения к земле или использования ее не по целевому назначению (ст. 41, последняя часть). Нынешний Земельный кодекс об этих вопросах во многом умалчивает. Но умолчание права не означает, что в обществе не возникают конфликтные ситуации. В условиях, когда их регулирование недостаточно, эти ситуации разрешаются не лучшим образом. Например, Правительство Москвы своим постановлением от 6 августа 1996 г. изъяло у ряда неисправных застройщиков сразу 242 земельных участка, поскольку они 2–3 года оставались незастроенными[69]. Значительная часть изъятых участков фактически не передавалась застройщикам и была лишь зарезервирована за ними. Но часть находилась во владение застройщиков, которые после выхода названного постановления потеряли свое право на них.

Приведенный способ «наказания» неисправных арендаторов нельзя признавать нормальным. Понятно, что город как собственник земли, которого представляет Правительство Москвы, вправе и обязан не допускать «простоя» застроечных участков. Собственник земли вправе потребовать от недобросовестного или переоценившего свои возможности арендатора освободить переданную тому площадку, поскольку там не производятся обусловленные договором работы. Но одностороннее решение городских властей вернуть площадку в свое распоряжение выходит за рамки правомочий собственника. Поскольку у застройщика могут быть свои претензии к городу (например, в пределах площадки имеется жилой дом, жильцов которого городские власти должны были переселить в другое место, но не сделали этого), разрешить возникший конфликт может только суд.

В свое время, когда действовал ЗК РСФСР 1991 г., последняя часть его ст. 53 предусматривала случай досрочного расторжения договора аренды по инициативе собственника[70]. Последний был обязан в этом случае возместить арендатору «в полном объеме все понесенные им убытки, включая упущенную выгоду». О каком-либо нарушении со стороны арендатора ст. 53 не упоминала. Предыдущая же часть ст. 53 относилась к случаю, когда земля принадлежала местному органу власти, поэтому логично думать, что прекращение арендных отношений, предусмотренное последней частью ст. 53, происходило по той причине, что земля оказывалась необходимой для непредвиденных публичных надобностей.

Такая ситуация является типичной. Важно подчеркнуть, что вопрос заключается не только в выплате компенсации потревоженному арендатору (в определенных случаях через суд), но и в судебной проверке того факта, что земля необходима действительно для публичных надобностей. Например, если местная администрация обнаружит, что она «продешевила», и поэтому захочет изъять у своего арендатора земельный участок, чтобы передать его более выгодному партнеру, то, по общему правилу, такое решение нельзя считать принятым «в публичных интересах». Здесь должен действовать тот же подход, который применяется в частном секторе. Тот факт, что в данном случае в качестве собственника выступает не частное лицо, а орган власти, не меняет сути дела. Если дело касается гражданско-правовых отношений, хозяйственного оборота, то все его участники изначально обладают одинаковыми правами и обязанностями; тот факт, что в качестве одного из участников выступает орган власти, не меняет характера их отношений. В этом направлении было бы не лишним дополнить современное законодательство, как гражданское, так и земельное.

Закон ничего не говорит о праве и обязанности собственника земли контролировать арендатора не в своих (собственника), а в публичных интересах. Этот пробел частично покрывают некоторые подзаконные акты. Так, в Типовом договоре о краткосрочной аренде земли, утвержденной мэром Москвы 1 октября 1996 г., содержится правило (п. 5.2., последняя часть) о праве арендодателя в лице Москомзема вмешиваться в хозяйственную деятельность арендатора, если тот наносит ущерб окружающей среде или «нарушает права и законные интересы других лиц», – видимо, в области земельного хозяйства[71]. Но каковы санкции и со стороны кого они могут последовать – об этом Типовой договор умалчивает. Надо заметить, что отмеченное выше условие, заключающее публичный интерес, появилось в хозяйственном договоре, где в качестве одной из сторон выступает орган, близкий к публичной власти. О подобных условиях в договорах между частными лицами ничего не известно. Таким образом, вся проблема отражения публичных интересов в частных хозяйственных договорах еще ждет своей разработки и своего решения.

Это видно и на примере указанного документа, который по-видимому, «перегибает палку» в процедуре охраны интересов города. Так, в п. 6 предусмотрено право арендодателя штрафовать арендатора за самовольную переуступку своих прав[72]. Но «штрафовать» имеет право компетентный административный или судебный орган, а не партнер по хозяйственному договору, в роли которого выступает Москомзем. Если же Москомзем принимает на себя административные функции, то вряд ли он может выступать стороной в хозяйственном договоре. При неправильных действиях арендатора Москомзем может и должен требовать по суду расторжения договора аренды, а также взыскания с арендатора своих убытков (если Москомзем их понес)[73]. Но «штраф» в отношениях между двумя сторонами хозяйственного договора, тем более налагаемый по воле одной стороны, нельзя признать уместным. Если же согласиться с такой возможностью, то логично распространить ее вообще на всех участников арендных отношений, в том числе в пределах частного сектора. Ясно, что такая конструкция неприемлема, ибо тогда нарушается известное правило, что «никто не может быть судьей в своем собственном деле»[74].

Уместно вспомнить опыт земельных отношений между хозяйствующими субъектами во времена СССР. Тогда лишение организаций-землепользователей прав на землю ввиду несоблюдения ими земельного законодательства было очень редким явлением. В отношении земель постоянного пользования колхозов и совхозов такая мера законом вообще не предусматривалась. Своеобразным было «наказание», которому подвергались колхозы и совхозы, плохо ухаживающие за принадлежащими им (или государству?)[75] мелиоративными каналами и сооружениями. В некоторых случаях подзаконные акты устанавливали «принудительную помощь» колхозам и совхозам со стороны организаций, ответственных за состояние мелиорированных земель. Так, ст. 17 «ж» Устава эксплуатационной службы органов мелиорации и водного хозяйства СССР (утвержден Советом Министров СССР в 1971 г.) требовала от государственных управлений оросительных и осушительных систем, чтобы те своими силами и средствами приводили в порядок каналы, принадлежащие колхозам, если те по каким-то причинам не ухаживали за ними. Затраты, произведенные этими управлениями, подлежали взысканию с неисправных хозяйств, очевидно в недоговорном порядке.

Таким образом, государство – собственник земли в лице принадлежащих ему мелиоративных организаций исправляло ошибки и недостатки в работе некоторых колхозов и совхозов без какого-либо специального их «наказания», но с возложением на них произведенных (за них) затрат. Подобная идея может быть продуктивной и в наше время.

Когда в России победила концепция частной собственности на землю, ЗК РСФСР 1991 г. готов был жестко карать новых собственников за невыполнение ряда земельных правил – вплоть до отобрания у них земли. В какой-то мере эта жесткость была уступкой тем, кто видел в частной собственности угрозу общественным интересам. Было и другое основание. Новым собственникам земля доставалась, как правило, бесплатно. Это ставило государство в положение своеобразного дарителя. Тем самым у него возникало если не правовое, то во всяком случае моральное основание диктовать новым собственникам свои условия – вплоть до угрозы отобрать землю, если те отказывались считаться с установленными для них правилами[76].

Однако тем самым право частной собственности на землю оказалось менее защищенным по сравнению с другими частными правами в отношении движимых и недвижимых предметов. Возможно, по этой причине «конфискационные правила» ЗК РСФСР не перешли в ЗК РФ. В настоящее время право частной собственности на землю в России (если отвлечься от ст. 284 и 285 ГК РФ) в принципе защищено так же, как частные права на иное имущество.

Но защита от конфискации земель частного сектора не может быть полностью перенесена на земельные отношения внутри публичного сектора. В пределах этого сектора государственными и муниципальными землями владеют многие предприятия, учреждения, воинские части или целые ведомства. Государство может и должно делать «переборку» принадлежащих ему земель, выявлять неиспользуемые, нерационально или слабо используемые участки, находить им достойное применение и рачительного владельца. Например, закон предусматривает создание в пределах регионов особых фондов перераспределения земель для наделения из них лиц (преимущественно горожан), решивших заняться сельским хозяйством. В эти фонды разрешается (и предполагается) отрезать плохо используемые государственные земли, в частности Гослесфонда – из состава гарей, пустырей, неудобных для облесения участков.

По сути, сами государственные и муниципальные предприятия, учреждения, воинские части должны освобождаться от ненужных им земель, поскольку должны вносить за них определенную плату (земельный налог). Но на практике эта идея плохо срабатывает – прежде всего по той причине, что многие из этих заведений имеют льготы по земельным платежам. Законодатели считают нецелесообразным вводить для них платежи за землю, поскольку это равносильно тому, чтобы «перекладывать средства из кармана в карман», забывая, однако, что бюджетные организации и учреждения платят за свет, воду, канализацию и другие коммунальные услуги. Хотя это требует дополнительных бюджетных ассигнований, но «перекладыванием из кармана в карман» не считается, ибо способствует экономии дефицитных ресурсов. Точно так же плата за занимаемую землю означала бы повышение земельной дисциплины всех владельцев земли и способствовала бы высвобождению мало используемых и ненужных земель. Независимо от этого государству надо иметь свою Земельную службу (которую оно фактически «растеряло» за годы реформ), чтобы та поддерживала на должном уровне земельную дисциплину подведомственных государству заведений.

В этих же целях желательно исправить действующий ЗК РФ, который плохо различает (или совсем не различает) земли частного владения (собственности) и земли, находящиеся в собственности РФ, регионов, муниципальных образований. Такое различение необходимо по многим причинам, в числе которых неодинаковые методы контроля и неодинаковые методы воздействия на нарушителей. Если в отношении частных собственников отобрание у них земли за допущенные нарушения (молчаливо) признается нежелательным, то нет оснований отказываться от него в отношении публичных ведомств и заведений. Кстати, вряд ли можно обеспечить должную земельную дисциплину в частном секторе без повышения аналогичных требований к государственным и муниципальным организациям – владельцам публичных земель.

В ряду других обстоятельств, влияющих на утверждение в России права собственности на землю и рынка земли, санкции за нарушение земельного законодательства могут показаться второстепенным фактором. Однако это не так. Если сам закон игнорирует земельные нарушения или же их «не замечают» правоохранительные органы, то частная собственность на землю и практика земельного оборота начинает вызывать их неприятие в обществе. Такие настроения усиливаются, если общество видит, что правомочия собственника используются не в его интересах или даже прямо против него. (Например, это касается массовой коттеджной застройки, вторгающейся в рекреационные и другие охраняемые зоны в окрестностях Москвы.) Наоборот, контроль за частной собственностью, осуществляемый надзорными органами в рамках детально разработанного закона, есть довод в пользу этой формы собственности и земельного рынка в целом, ибо общество чувствует себя защищенным от возможных злоупотреблений со стороны частного сектора. Независимо от этого, контроль необходим и за организациями публичного сектора, владельцами государственных и муниципальных земель[77].

С принятием в 1922 г. Земельного кодекса РСФСР в России сформировалась особая отрасль права, регулирующая земельные отношения, – преимущественно в пределах сельскохозяйственных площадей. Это «потянуло» за собой разработку особых правил для разбирательства земельных дел и земельных споров, принятие санкций за земельные нарушения. Однако все такие правовые продвижения были прерваны в годы коллективизации сельского хозяйства, когда главным методом государственного вмешательства в земельные отношения был выбран административный пресс. В эти годы земельное законодательство и формально, и по существу было подчинено специфическим институтам, составившим так называемое колхозное право, которое в своей основной части было тем же административным правом, обращенным на цели создания и укрепления колхозного производства. И только с конца 1960-х годов земельное право стало обретать присущие ему специфические черты, позволявшие выделить его из других отраслей права. Этот процесс продолжается и в настоящее время, хотя он пока что далек от своего завершения.

Статья 125 ЗК РСФСР 1991 г. содержала исчерпывающий перечень тех земельных нарушений, за которые собственник или иной титульный, а равно фактический, владелец земли мог быть наказан (в виде штрафа). В этот список входили следующие нарушения.

– самовольное занятие (захват) земли;

– захламление земель;

– загрязнение земель;

– порча и уничтожение плодородного растительного слоя;

– несанкционированный ввод в эксплуатацию объектов, отрицательно влияющих на состояние земель;

– искажение сведений о состоянии и использовании земель;

– уничтожение межевых знаков.

Штрафы и иные взыскания не освобождали виновных от устранения последствий допущенных ими нарушений.

Статья 125 не содержала процедуры привлечения к ответственности нарушителя; она не делала различия между различными категориями земель, между различными формами собственности и владения землей. Она не ставила вопрос о дополнительной (субсидиарной) ответственности собственника, если нарушение совершало лицо, которому собственник передал землю во владение и пользование. Она умалчивала об ответственности собственника (или иного владельца земли) в случае его бездействия, если нарушение было совершено посторонним лицом или же лицом приглашенным (например, земельное нарушение допустила строительная бригада, приглашенная собственником). Оставался в стороне вопрос о правах и обязанностях собственника (владельца) земли по контролю за действиями изыскательской партии, работающей на его земле, а равно о его ответственности за допущенные ею нарушения, если от них пострадали соседи.

Правда, все такие пробелы могли быть ликвидированы, а уточнения внесены в ходе дальнейшего развития земельного законодательства. Однако этого не произошло. Современное земельное законодательство не пошло в этом отношении дальше ЗК РСФСР 1991 г. Оно не реагирует и на новые вызовы. Так, туристы и отдыхающие нередко жалуются, что собственники прибрежных дач, коттеджей, рекреационных и иных заведений, выходящих к воде, самовольно перегораживают вдольбереговые тропы, загораживают доступ к берегам водоемов и к самой воде. «Выносные ограды» нередко являются предварительным шагом к несанкционированному включению в основное владение отгороженных полос и участков, т. е. к захвату земли и акваторий.

Во многом вне «поля зрения» права остаются специфические нарушения, совершаемые должностными лицами, – от неправильного предоставления земли (не в тех размерах, не в тех местах, неуправомоченным претендентам на нее, наконец, за пределами своей должностной компетенции) до безучастного отношения к земельным проступкам, совершаемым владельцами земли.

Разумеется, с такими нарушениями должно бороться не только земельное право, но, в частности, и оно. Например, требует своего решения болезненный вопрос, какова должна быть судьба земли, если должностное лицо отвело ее нынешнему владельцу, превысив свои должностные полномочия, либо не в положенном месте и без необходимых условий. Еще сложнее решать вопросы, как поступать с неправильно отведенными землями, если на них уже возведены строения. Если подобные дела должен решать суд в порядке гражданского производства, то нельзя обойтись без решения вопроса об особом сроке для исковой давности, ибо пока даже не ясно, кто (кроме прокурора) и в каком порядке может предъявить иск об изъятии неправильно предоставленной (и неправильно используемой) земли или ее части. Не ясно и процессуальное положение того должностного лица, которое выдало разрешение на неправильный отвод земли, если оно будет привлечено к гражданскому процессу, в котором должна решиться судьба этой земли.

Без должного разрешения остается пока и процедура проверки доказательств в отношении многих земельных нарушений. Последние могут подлежать рассмотрению как в административных, так и в судебных инстанциях; в последнем случае – в рамках как уголовного, так и гражданского производства. Но пока не всегда ясно, какие нарушения подпадают под тот или иной порядок, а также какова роль общественности и отдельных лиц в возбуждении соответствующих дел, например, вправе ли природоохранные, туристские и иные заинтересованные общества и организации предъявлять гражданские иски нарушителям земельного законодательства. (По всей видимости, установление такой нормы в законе было бы желательным.) Совсем не ясно, кто должен отвечать за допущенное земельное нарушение, если права и обязанности по земле сосредоточены не в одном лице.

Что касается этой последней ситуации, то ее было бы целесообразно разрешить с помощью юридического инструмента, известного как солидарная ответственность. Этот инструмент уместен в отношении собственника (или его представителя) и непосредственного нарушителя, если эти два лица не совмещаются в одном. Например, если в приведенном выше примере с бригадой строителей последняя приступит к рубке деревьев в соседнем лесу, чтобы пополнить недостаток в строительных материалах, то отвечать за такие действия должны не только непосредственные виновники, но и заинтересованный собственник (он же заказчик работ), пригласивший эту бригаду на свою землю, но освободивший себя от забот контролировать ее действия вовне. В случае солидарной ответственности виновных потерпевшее лицо могло бы взыскать свои убытки с любого из ответчиков по своему выбору или же с них обоих в выбранной им пропорции. Тем самым споры о степени вины каждого из ответчиков выносились бы за пределы первоначального процесса о возмещении ущерба и решались бы впоследствии без участия (уже) получившего причитающуюся ему компенсацию потерпевшего.

Надзорные ведомства: роль земельной службы. Проблема возмещения ущерба, возникшего вследствие земельного нарушения, не сводится к обычной гражданской ответственности. Экологический ущерб от допущенного нарушения может «выйти за пределы» того земельного участка, где оно было совершено (например, небрежно выполняемые земляные работы могут привести к смыву грунта и заносу нижележащих земель бесплодным материалом). Кроме того, нужно учитывать, что законодатель заботится о сохранении плодородия и биологической продуктивности земли, где ведутся работы, независимо от того, в чьей собственности она находится. Так, обязанность сохранять в случае проведения земляных работ плодородный растительный слой распространяется на всех владельцев земли, включая ее собственников. Рекультивацию нарушенных земель заказчик работ должен производить на любых землях – как «чужих» (предоставленных ему во временное пользование), так и на «своих»[78]. Иск о неправильном обращении с землей собственник может предъявить арендатору своей земли. Но такой же иск может быть обращен против собственника со стороны надзорного органа.

За последний десяток лет на федеральном уровне было принято по меньшей мере три редакции положения о государственном контроле и надзоре за использованием земель[79]. Последнее из них относится к 2002 г. Общим для них является наделение надзорными функциями сразу четырех федеральных ведомств. Среди них Росземкадастр РФ, где сосредоточены кадры землеустроителей и оценщиков (в основном в части сельскохозяйственных земель), Госстрой РФ (ныне – агентство в составе Министерства регионального развития[80]), Министерство природных ресурсов (в лице его природоохранных инспекций), а также Министерство сельского хозяйств, у которого, однако, пока нет своего земельного аппарата. Все эти органы управомочены выдавать нарушителям (не только собственникам земли) обязательные предписания и взимать штрафы. Если земле причинен имущественный ущерб, то для взыскания его с виновных лиц эти органы вправе обращаться в суд.

Гражданский закон (ст. 222 ГК РФ) можно толковать в пользу необходимости судебного решения также в случае, когда встает вопрос о сносе незаконно возведенного строения.

Закон не разграничивает детально полномочия между надзорными органами. Поэтому здесь не исключено «наложение» компетенции одного органа на компетенцию другого. Так, за несанкционированное строительство штрафы на нарушителя могут быть наложены службой как земельного, так и строительного надзора. Эта неопределенность нередко преодолевается с помощью межведомственных соглашений. Так, за самовольное строительство в населенных пунктах обычно взыскивают органы архитектурно-строительного надзора, а в сельской местности – земельные органы. Однако многое зависит здесь от согласованности в работе разных органов на местах.

До недавнего времени надзор за землепользованием официально осуществляли также санитарно-эпидемиологические органы. Их участие выражалось (и обычно выражается) в экспертизе проектов экологически проблемных объектов, с тем чтобы последние причинили минимум вреда людям на окружающих территориях. Проекты строительства проверяются также на тот случай, чтобы нежелательные объекты не были размещены в водоохранных и других охраняемых зонах. С другой стороны, эти органы требуют, чтобы из санитарно-защитных зон, создаваемых вокруг проблемных объектов, были вынесены жилые дома, детские и т. п. учреждения.

К сожалению, из поля зрения санитарных органов нередко выпадают вопросы соблюдения установленного режима вокруг проблемного объекта. Так, вдоль рельсовых путей в городах установлены санитарно-защитные зоны, куда не должна вторгаться (по условиям шума, загазованности) жилая и подобная ей застройка. Однако (как упоминалось) границы этих зон на местности, как правило, не отбиты, об их прохождении не информировано не только население, но зачастую даже соответствующие государственные органы. В результате не так уж редки случаи, когда в этих зонах осуществляется жилищное или иное не подходящее строительство; такие случаи, например, отмечены в Москве.

В качестве одной из мер, способных исправить этот недостаток, в литературе предлагается слияние органов охраны природы с той частью санитарной службы, которая занимается вопросами земельных планировок[81].

Органы охраны природы традиционно держат в поле своего зрения экологически ценные и иные особо охраняемые земли, переданные заповедникам, национальным и природным паркам, включенные в заказники, в охранные зоны памятников природы и историко-культурных объектов (в последнем случае органы охраны природы нередко «конкурируют» со специализированными органами по охране памятников архитектуры). В какой-то мере они наблюдают за состоянием ценных природных участков, используемых для отдыха на природе. Они могут вмешиваться также в использование любых земель, особенно в случае их застройки, поскольку при этом выявляются случаи загрязнения окружающей среды или иные неблагоприятные экологические последствия. В таких ситуациях одним из действенных инструментов является требование надзорных органов о проведении экологической экспертизы (обычно за счет потенциального нарушителя).

Органы охраны природы наблюдают за выполнением требований закона о рекультивации нарушенных земель. Но в данном случае они могут дублировать функции земельных органов, поскольку последние также контролируют проведение рекультивационных работ. Такое дублирование трудно устранить на уровне Российской Федерации. Разграничение функций между надзорными органами удобнее производить на уровне регионов, поскольку здесь легче учесть местные особенности.

Вместе с тем, как представляется, законодатель недооценивает роль и возможности Земельной службы. Например, этой службе поручено следить за сохранностью межевых знаков. Но кроме межевых, на местности установлены и другие легальные знаки: топографические, геодезические, гидрологические, знаки, указывающие прохождение подземных коммуникаций, а равно знаки временного характера, привнесенные проектными организациями, например, показывающие строительную разбивку будущего линейного сооружения (дороги, канала, трубопровода и др.). Разумеется, за сохранностью «своих» знаков должны следить заинтересованные предприятия и ведомства. Но вряд ли в каждом из них надо учреждать специальный штат надзирателей, коль скоро существует «генеральный надзиратель» в лице Земельной службы. Очевидно, у сотрудников последней должны быть ведомости легально установленных знаков, подлежащих охране. И если возникает опасение, что знак поврежден или исчез, то соответствующая информация должна передаваться заинтересованному ведомству. Такие отношения желательно отрегулировать в межведомственных соглашениях, но позаботиться об их «аранжировке» должен закон.

Надо сказать, что действенность норм, касающихся надзорных функций земельных органов, вызывает серьезные сомнения в связи с тем неопределенным и приниженным состоянием, в котором эти органы ныне оказались. Исторически государственная землеустроительная служба состояла при органах сельского хозяйства, но при этом она и обслуживала в основном только сельское хозяйство. В 1990-х годах после придания этой службе статуса особого ведомства она действительно стала государственной, но при этом своих землеустроителей лишилось сельское хозяйство – положение явно ненормальное для этой отрасли. Но и на государственном уровне земельная служба стала выполнять (судя по названию «Росземкадастр» – ведомства, в которое она ныне входит) в основном только кадастрово-учетные и оценочные функции в отношении земли. В современных условиях местные органы этой службы занимаются главным образом регистрацией границ земельных владений и уточнением прав на землю ее владельцев.

На региональном и федеральном уровне звенья этой службы должны снабжать органы власти земельно-хозяйственной документацией, необходимой для определения ставок земельного налога, а также для земельно-планировочных мероприятий. Однако вся такая деятельность имеет слабое касательство к надзору за землепользователями.

Следует также учитывать, что в современных условиях земельный налог не имеет отношения к федеральным финансам, так как в бюджет России он не поступает. Что касается земельно-планировочных мероприятий, то большинство из них также «замыкается» в пределах отдельных регионов. Это неизбежно ведет к тому, что земельные органы «регионализируются» и «муниципализируются»; для пребывания их в составе федерального ведомства остается все меньше оснований. По-видимому, дело идет к тому, что основная масса земельных органов должна будет перейти в ведение муниципальных властей и регионов. Что касается федерального уровня, то земельные органы России не должны исчезнуть, поскольку они будут управлять землями Российской Федерации. В своих отношениях с землепользователями они должны представлять Россию как собственника. Но тогда их надзорные (административные) функции должны будут уступить место целому комплексу земельно-хозяйственных правомочий, среди которых будет фигурировать «земельный контроль».

О недостаточной определенности выполняемых функций и приниженности статуса нынешней государственной земельной службы можно судить также по выполняемым (точнее, не выполняемым) ею обязанностям в области капитального строительства. По традиции, земельные органы «отстаивают» выделяемую для застройки сельскохозяйственную землю. Но после того, как решение об отводе земли под строительство состоялось, эти органы как бы теряют к ней интерес. Стройка может затянуться, на ней могут не выполняться требования земельного и природоохранного законодательства – земельные органы на подобные нарушения, как правило, не реагируют.

Слабое воздействие на нарушителей они оказывают и после окончания строительства. Согласно сложившейся практике законченный строительством крупный объект принимается Государственной комиссией. В состав Комиссии приглашаются представители санитарного, пожарного, водного надзора и других ведомств. Но земельный инспектор приглашается только в том случае, если выстроенный объект предназначен для охраны или улучшения самой земли (например, если выполнялись специальные рекультивационные работы); приемка «обычных» объектов строительства обходится без него[82].

Такое положение связано с приниженным хозяйственным статусом самой земли, который достался нам в наследство от периода ее «безденежья». Земля считалась настолько маловажным предметом, что при составлении документов о приемке выстроенного объекта в эксплуатацию в них не всегда включались данные о границах участка и его площади, о физическом состоянии земли и даже о правовом статусе участка (например, о причленении к нему дополнительных площадей, как резервных, для будущей застройки). Не требовалось проверять наличие плодородного растительного слоя и самой растительности. Формы типовых документов не предусматривали упоминания о подземных и надземных коммуникациях, затрагивающих застроенный участок, но принадлежащих другим владельцам. Во многом такое положение сохраняется и поныне[83].

В данном случае есть также недоработка законодателя, который недооценил важности земельных вопросов при проведении строительных работ; в частности, это касалось взаимодействия земельных органов и органов архитектуры. Дело в том, что с середины 1960-х годов (в связи с тогдашним «увлечением» идеей агрогородов) в сельской местности была создана самостоятельная служба архитектуры и градостроительства. При этом архитекторы и землеустроители оказались в разных ведомствах хотя при осуществлении застройки специалисты того и другого профиля должны быть «под одной крышей», чтобы тесно взаимодействовать друг с другом. Впоследствии некоторые города стали создавать самостоятельные земельные службы. Этот процесс усилился с 1990-х годов, когда местные власти «почувствовали вкус» к сдаче земли в аренду; для осуществления таких выгодных сделок и предназначались независимые от городских архитекторов земельные конторы[84].

Между тем нецелесообразно иметь самостоятельные земельные службы в урбанизированных местностях. В городах и поселках земля, как правило, обслуживает строения и является их принадлежностью. Земля является также существенным элементом при планировании новой застройки. В данных условиях землеустроители должны быть повседневными помощниками архитекторов. Чтобы обеспечить подобное положение, они должны входить в органы архитектуры и градостроительства. В этом же статусе они могут и должны быть использованы (наряду с инспекторами-архитекторами) для надзора за строительными работами[85]. Таким образом, вопрос об организационном статусе и о надзорных функциях существующей земельной службы нельзя считать решенным.

Следует добавить, что закон не обратил внимания на такой вопрос, как участие надзорных ведомств в контроле за оборотом земли и вообще за переменами, происходящими в правовом статусе отдельных земельных участков. Но его пробелы не ограничиваются этим.

В настоящее время, как и прежде, надзорные функции выполняют не только четыре указанных ведомства. Например, обязательные указания землепользователям может давать (а следовательно, и вторгаться в чужие владения) ветеринарная служба. Некоторые муниципалитеты (особенно в южных регионах), озабоченные распространением карантинных сорняков или насекомых-вредителей, доводят до владельцев земель некоторые свои обязательные предписания; чтобы контролировать выполнение этих предписаний, выделяются специальные инспекторы. Повсеместно за состоянием пожарной безопасности строений и земельных владений наблюдает пожарная служба.

Подобные надзорные отношения можно назвать традиционными. Вместе с тем законодательство последних лет (закон об охране животного мира) некоторые надзорные функции возлагает на органы охотничьего хозяйства. Так, выжигание старой травы, которое практикуется весной в ряде районов страны, требует согласования с этими органами, ибо если огонь распространяется на низменные места, то от него могут пострадать гнезда водоплавающих и околоводных птиц[86].

Приведенные примеры говорят о том, что регулировать функции надзорных органов в отношении землепользователей на федеральном уровне нецелесообразно или даже невозможно. Более полно и более детально, исходя из местных обстоятельств и местных традиций, это могут делать только региональные органы. На федеральном уровне уместно и необходимо регулировать отношения землепользования (и связанного с ними надзора) только в части федеральных земель (лесов, вод, недр). Это обстоятельство придает дополнительный вес требованию о скорейшем разделении в натуре публичных земель, принадлежащих России, ее регионам и местным властям.

Надо сказать, что с организационной точки зрения, возложение на специализированные государственные службы всей полноты ответственности за обеспечение земельной дисциплины в стране не вполне правильно, так как ее нарушают нередко те органы власти, которым подчинены указанные службы. Они же часто сдерживают «пыл» подчиненных им инспекторов, выявивших земельные нарушения. Фактически инспекторы могут только сигнализировать органам власти общей компетенции о выявленных ими нарушениях, но принимать (или не принимать) меры в отношении нарушителей – этот результат далеко не всегда зависит от надзорных органов[87]. Сюда же добавляются такие специфические трудности надзора, как отсутствие четких границ публичных земель разного рода (федеральных, региональных, муниципальных), а также не законченный процесс приватизации земли, в ходе которого нередко возникает аналогичный вопрос о точном проведении на местности и отражении на планах вновь возникающих границ.

Законодательство о государственном земельном надзоре (контроле) не уделяет достаточного внимания такой проблеме, как несовпадение административных границ с экологическими границами. Например, водохранилища, из которых Москва получает питьевую воду, находятся на территории Московской области. В их чистоте заинтересованы прежде всего город Москва и его санитарно-эпидемиологическая служба. Возникает два вопроса: может ли эта служба осуществлять свою деятельность за пределами своей территориальной юрисдикции, а если может, то насколько обязательны ее предписания для нарушителей? Опыт показывает, что санитарные инспекторы города «выходят» за его пределы, если им требуется обнаружить загрязнителя. Но что касается мер воздействия на нарушителей, то здесь они могут действовать только через своих коллег из области. Между тем для последних борьба с загрязнением «чужих» водохранилищ не является приоритетной задачей. В результате нередко происходит загрязнение питьевых вод, причем многие загрязнители остаются безнаказанными[88].

Очевидно, что несовпадение экологических и административных границ должно найти свое отражение и в законе, и в подзаконных актах. Так, возможно заключение соглашения между Москвой и Московской областью о делегировании Московской областью городу Москве своих надзорных полномочий на питьевых водохранилищах, в которых заинтересована Москва. Возможен вариант создания межрегиональных (город + область) служб охраны природы и (или) санитарно-эпидемиологического надзора. Возможно, что по соглашению сторон Москва возьмет на себя финансирование некоторых мер по охране водоемов, в чистоте которых она всего более заинтересована. Не исключен вариант, по которому надзор за объектами межрегионального значения будет поручен федеральному органу. В любом случае такие решения должны быть оглашены и зафиксированы в правовых документах.

Анализ положения с государственным надзором в отношении земли позволяет сделать некоторые выводы. Вместе с тем круг земельных нарушений, предусмотренных федеральным законодательством, не является полным; он может и должен быть расширен в региональном законодательстве.

Региональному же законодательству следовало бы поручить регулировать взаимодействие государственных органов, призванных осуществлять надзор за землепользованием (и шире – за природопользованием). В настоящее же время государственный надзор за землепользованием напоминает не столько согласованный механизм, сколько отдельные его части, плохо взаимодействующие между собой. Существенный перелом здесь может произойти, когда осуществится (наконец) разбивка в натуре природных комплексов, прежде всего земли, между Россией, ее регионами и муниципальными органами.

В городах и поселках следовало бы укрепить службу архитектуры и градостроительства, придав ей статус землеустроителей – планировщиков. Требуется усилить роль судебной системы в укреплении земельной дисциплины – как в пределах частного сектора, так и в среде организаций и учреждений – держателей публичных земель.

Такие меры необходимы независимо от развития в России земельного рынка. Но с вовлечением земли в возмездные и безвозмездные сделки нужда в усилении государственного контроля за состоянием дел в земельном хозяйстве как бы удваивается: теперь он должен обеспечивать не только интересы государства и муниципалитетов как собственников земли, но и интересы частных собственников, иных добросовестных владельцев и приобретателей земли. Одновременно этот контроль должен предупреждать акты злоупотребления своими правами как частных собственников, так и всех иных владельцев земли.

Нельзя обойти также теоретическую проблему, связанную с функциями земельных органов. По традиции, эти органы выступают в двух лицах: с одной стороны, как хозяйственные организации, управляющие публичными землями, а с другой – как надзорные инстанции, наблюдающие за соблюдением земельного законодательства на всех землях – публичных и частных. Такое сочетание обеспечивает сокращение расходов на государственную земельную администрацию. Но помимо плюсов, наблюдаются и недостатки. Нередко земельный орган не выполняет в полной мере ни своих хозяйственных обязанностей, ни надзорных функций; иногда в его работе перевешивают либо те, либо другие. Юристы-теоретики давно обратили внимание на эту проблему, однако глубоких ее разработок пока не выполнено. Очевидно, что упорядочение земельного хозяйства страны невозможно, пока не получит своего удовлетворительного разрешения вопрос о рациональном построении земельных органов и их функциях.

Исследования подобного рода представляются тем более актуальными, что действующее законодательство практически не разграничивает функции государства-собственника и государства-суверена. Это мешает сконструировать рабочую модель государственного руководства земельным хозяйством страны в новых условиях[89].