Глава третья
I. Распад античного мира при падении Римской Империи.
II. Различные периоды указанного распада.
III. Полная анархия X и XI столетий.
IV. Феодальное восстановление.
V. Короли Франции и феодализм.
VI. Перехватывание королем политической власти баронов. Различные периоды данного процесса. Первый период от святого Людовика до Людовика XI.
VII. Второй период от Людовика XI до Людовика XIV.
VIII. Античный режим. Король. Суд. Дворянство.
IX. Чиновничья и судебная организация.
X. Армия и финансы.
XI. Заключительные соображения по поводу причин, способствовавших падению античного строя.
I. По мере ухода и разрушения Западной Римской Империи, от нее постепенно отделялись ее различные части и занимались варварским населением германского происхождения. В древней Британии кельтское население так никогда полностью не романизированное и, в среде которого сохранилась еще древняя клановая организация, (а) в которой каждый подчинялся местному вождю, оказало жесткое сопротивление англо-саксонским завоевателям, но, потерпев поражение, были частью уничтожены, частью обращены в рабов, частью вытеснены за горы Уэльса, в болота Корновальи или же за моря, в Армонику. (1) В то время как на континенте местные народы, то ли потому, что были небольшими по численности, то ли потому, что класс наиболее бедный и более многочисленный не чувствовал угрозы своему материальному положению, почти не оказывали вооруженного сопротивления. Этому способствовал должно быть и тот факт, что в Римской Империи, если не считать легионов, никакая другая военная организация не поддерживала воинственный дух у населения и не подготавливала к сопротивлению, нашествию. Наконец, не следует упустить, что в первые века варварского нашествия все предводители захватчиков предусматривали свидетельства, оправдывавшие их власть в глазах населения римского, называя себя наместниками законного римского императора, имеющего резиденцию в Византии и выполняющими некоторые формальности при видимом подчинении последнему.
По всем этим причинам варварская оккупация происходила относительно мирно. Краткие стычки, по правде говоря, имели место, но почти никогда между коренным населением и захватчиками, но между различными бандами оккупантов. По общему правилу проигравшие отправлялись осваивать другие места, пока еще свободные от варваров.
Римские жители, как видно, привыкли в условиях Империи видеть всю власть, сконцентрированной в руках бюрократии и армии. В их политическом бытии ничего не изменилось, за исключением легионов, которые в последние времена в основном набирались из варваров. Военным образом организованные варвары заместили целые народы. Что касается чиновничьих контор, к которым варвары были менее приспособлены, были почти полностью оставлены во власти римлян. Варварские народы, чья организация, как отмечалось, была исключительно военной, жили среди римлян, подобно армии, расквартированной на постой среди людей, если и не враждебных, но чужестранцев. Особенно не вмешиваясь в муниципальные дела римлян и гражданскую администрацию страны, их вожди, которых называли королями, иногда наследственными, чаще избираемыми, возглавляли всю военную иерархию, осуществляли в отношении всех вещей, представляющих публичный интерес право высшего контроля, который ранее принадлежал императорам, сводили это правомочие единственно к своей персоне, но теперь перешедшее к людям, выдававшим себя за его представителей.
Это положение вещей является точным только на первые времена варварского нашествия. Оно слишком напоминает ситуацию в Империи. Фактически, в политическом отношении, если не принимать во внимание универсальный характер Империи, все оставалось как вначале. Единственное существенное отличие состояло в том, что полномочия, которые сначала имела военная организация, состоявшая из местных элементов, сейчас перешли к другой военной организации, состоящей из иностранцев, составлявших все вместе народ, проживавший со своими семьями и обосновавшийся на римской территории.
И все же эти первые времена первых вторжений не были, так сказать, началом конца, первым шагом по той дороге, которая должна была привести античный мир, такой мирный и устроенный, к состоянию полнейшей анархии, к растворению всякого организованного политического класса, к исчезновению любой центральной власти, регулярно функционирующей, к войне всех против всех. Этот процесс разложения, который переживал мир, вещь слишком важная, чтобы, хотя немного (кратко) остановиться и поинтересоваться причинами и выяснить точки, откуда этот процесс берет начало и доходит до завершения.
Прежде всего, мы должны упомянуть рост нищеты, постоянное уменьшение населения, невежество, которое становилось все более дремучим и всеобщим. Кое-кто мог бы перепутать все это с проявлениями того, что мы называем причинами политического упадка и в самом деле они таковыми являются. Но в нашем случае необходимо рассматривать их как причины и следствия в одно и то же время, и больше как причины, чем следствия, поскольку очевидно, что они не только следовали за политическим упадком и сопровождали его, но и предшествовали ему. Действительно, мы констатировали, что возникают в Поздней Империи, и что среди конкурирующих факторов, его генерирующих, одним из наиболее важных выступает распространение христианства. В отношении неграмотности в особенности: без сомнения в последние времена и в начале Средних Веков христианство не способствовало его распространению. Вся античная наука была языческой, и этого было достаточно для того, что Церковь создавала препятствия ее распространению. Святые отцы вообще особо не ценили знания. Необходимо также добавить, что, если безграмотность и нищета постоянно увеличивались в течение Поздней Империи, приход варваров, которые были умелыми воякам, но были посредственными работниками (что же касается образования, они стыдились умения читать и писать), лишь углубил сложившуюся ситуацию.
Второй причиной стала продолжение новых вторжении варваров, которые были продолжением первых. Препятствуя укреплению любого правительства, увеличивая нищету, лишая каждого и всех всякой безопасности, вынуждая вооружаться для защиты собственного дома и поля, эти вторжения должны были способствовать развалу общества, хотя преувеличивать их значимость и не нужно.
Истинный зародыш общественного разложения находился в самой организации первых варварских завоеваний, как мы уже показали.
Мы видели, что в Римской Империи, централизующим организмом, поддерживавшим единство, часто была армия. Во время первых варварских нашествий армию заменило целиком все пришлое варварское население, организованное военным образом (на военный лад). Можно сказать, что некоторые варварские короли, например, Теодорих пытались сознательно осуществить эту замену и полагали, что проведенная добросовестно, она сможет обеспечить длительное существование готического правления, мир и прочный порядок итальянцам. Хотя это устроение, прекрасное для гарантирования мира на тридцать, сорок и даже пятьдесят лет, должно было со временем неуклонно привести народы к полной анархии. Римская армия смогла поддерживать единство Империи столь долгое время, потому что сама представляла собой прочно организованную иерархию, способную к повиновению и готовую действовать по единому приказу. Первое время этот единый приказ, эта строгая дисциплина, прочное сцепление всех частей, варварское население могло поддерживать, когда еще подчинялись своему вождю, который вывел их из родных лесов, когда оно селилось среди людей, если и не открыто враждебных, но вполне определенно чуждых. Но как только оно натурализовалось и почувствовало себя прочно на этой земле, где их отцы обосновались, как солдаты в гарнизоне, и, когда, наконец, оно (соединилось) слилось с римским населением, с которым каждодневно контактировало, тогда и проявились явным образом начала разложения, присущие их собственной природе. Не сформировав германское население в единое систематизированное государство, более того, без какой-либо ясной государственной идеи и умения сложить некую иерархию на основе общего принципа подчинения тому, кто представляет законы, строя все постоянно лишь на личной преданности человека к человеку, господина к подвластному, ситуация необходимым образом должна была привести к разложению древнего единства. Король, высшие, но существовавшие где-то далеко, руководители, не находились в непосредственном общении с военачальниками, им прямо подчиненными. Последние рассматривались чуть ли не равными им и, когда за ними не предусматривались прав избираться, судить, назначать и смещать с постов, то они демонстрировали чисто формальное уважение. Любой нижестоящий командир оказывался на своей территории абсолютным господином и его солдаты, знавшие только его и ему персонально подчиненные, практически не чувствовали над собой никакого сдерживающего начала, чинили над безоружным населением любой произвол, который во времена анархии сильные могли обрушить на слабого. Слабые, чтобы иметь хоть какую-то защиту, поступали на службу к могущественным или же группировались в большинстве под защитой аббатства или епископства, чья материальная и моральная власть и защищала, и увеличивала свое владычество, или же, в конце концов, собирались в гильдии, корпорации, коммуны. Все эти лиги людей свободных, но малоимущих образовывались с целью обеспечить их общую безопасность. Поэтому организм государства мало-помалу сворачивался и другие организации, созданные по необходимости, по нужде такого рода защиты его стали замещать.
Для того, что человеческое общество из состояния полной дезорганизации и анархии сорганизовалось под нормальным правительством, требуется много времени. Для того чтобы потом возвратиться снова из нормального правления в состояние анархии (имеется в виду состояние анархии постоянное и длительное) наоборот, ничего не требуется. Это дело одного дня, одного года или одного века. Хотя состояние полного социального разложения было достигнуто Европой в общем плане к девятисотым годам. Движение в этом направлении, как мы уже подчеркивали, восходит к падению Римской Империи. Именно тогда в римском обществе проявились те начала, которые, развившись, должны были привести его к анархии, длившейся в течение веков. Но для того, чтобы созрели сами эти начала, тоже потребовались века. Поскольку встречались силы противоположные, сопротивление которых требовалось преодолеть, которые временами могли и затормозить движение. Поэтому этот длительный период, в течение которого завершился социальный распад Европы, следует подразделить на разные подпериоды, на которых представляется ценным остановиться.
II. Первый подпериод начинается с первыми варварскими нашествиями. Около пятидесяти лет после них начинает становиться ощутимым движение общества к прекращению действия любой центральной власти. Проходит век, второй, и это движение все более обостряется. Тем не менее, ему противостоят три противоположные силы, замедляющие его прогрессирующее действие.
Первая из указанных трех сил – это королевская власть. Следует также сказать, что она наименее важная. Власть короля – это замысел и институт германского происхождения и как таковая она не могла иметь большого практического централизующего значения. На деле королевская власть выражалась посредством иерархической структуры из больших синьоров, которой, как мы видели, не хватало существенных элементов, чтобы быть компактной и дисциплинированной. Власть королей во Франции, Италии и Испании, несмотря на усилия некоторых их дальновидных и энергичных представителей, находилась в эти первые века в постоянном упадке, от которого казалось, никаким образом невозможно было избавиться.
Вторая вытекала из мощи идей и традиций римских, которые в первые века после падения Империи, оставались ещё весьма значительными. Фундаментальная идея Римской Империи, то есть та, которую людям в политическом отношении суждено было разделять и подчиняться, как единому приказу, не была так легко забыта, как кому-то может показаться. Не только римляне, но и варвары сами ещё долго рассматривали варварские королевства как власть фактическую, происходящую, как всегда полагали, по праву Византии. Привычка, имевшаяся у римлян покорно подчиняться повелению, исходящему от далекой центральной власти, не могла не смягчить другое противоположное обыкновение, имевшееся у варваров, управлять по распоряжениям ближайшего начальника, избранного ими же, с которым они были связаны персональными связями. Если изучить все попытки варварских королей установить нормальное управление, кодифицировать обычаи, дисциплинировать чиновников, то будет видно, что все они исходили из идей и традиций управления, существовавших у римлян. Более того, можно сказать, что почти всегда они являлись проектами и результатами прямой деятельности людей римского племени.
Наконец, если христианские идеи ускорили падение Римской Империи и в определенном смысле способствовали упадку античного общества, то с первого века Средневековья, с Григория Великого и впоследствии, мы видим объединение всех христиан, движение церкви ко все большему урегулированию, централизации, организационному соподчинению своих структур и своих задач. Эта изумительная деятельность, начавшаяся в рассматриваемые нами времена, проводилась многие и многие века с выдающимся постоянством и способностями. Она должна была воплотиться в создание того совершенного организма, каковым является современная римская церковь, которой, заметим в скобках, в значительной мере обязаны своей продолжительной жизнью христианские доктрины. Хотя церковь действовала вне государства, она не могла оставить без внимания идеи людей и должна была воспитывать их на принципах порядка, исправности, иерархического подчинения. Само присвоение церковью полномочий государства и претензий на подчинение ей светских правительств придавало этим попыткам почти священный характер и ставило их в предпочтительное положение по отношению к строптивым стремлениям любого, кто, пользуясь ее материальной слабостью, захотел бы отвергнуть принцип вообще какого-либо подчинения. Эта третья антиразрушительная сила, хотя она еще и не набрала своего максимального выражения, что произойдет много позже, тем не менее, уже с конца второго, начала третьего века средневековья, начала приобретать значительный вес.
Этими тремя силами сумела воспользоваться со знанием дела семья из Геристала для того, чтобы попытаться остановить разрушение античного мира, сплотить прочно варварские элементы с римскими и из их слияния возродить стабильную политическую систему, состоящую из королевств германского типа, слитых и соподчиненных в империю, подобную римской, освященную в целом церковным авторитетом. Следует отметить, что семья из Геристала имела все реквизиты, которые могли бы обеспечить успех в политическом предприятии такого рода. В исполнении этого плана, что по всей вероятности принадлежал наиболее выдающемуся представителю данной семьи, то есть Карлу Великому, использовались наиболее подходящие и эффективные средства. Среди всех синьоров, которые в обстановке неуклонного ослабления власти Меровингов сумели во Франции подняться и приобрести вес и значение в связях, в последователях, в богатстве, члены семьи из Геристала первенствовали. Они достигли такого положения, что стали гербом (олицетворением) самой королевской власти. Заняв должность королевского камердинера, они превратили последних Меровингов в игрушку в своих руках. Хотя эта игрушка служила неплохим прикрытием значительного роста их власти относительно других синьоров. Германские племена еще хорошенько не осевшие, нападавшие на границы Франции по ту сторону Рейна, были отогнаны и впоследствии покорены. Благодаря им, смелым и способным военачальникам, хорошей организации войска был остановлен всплеск нашествий сарацин, которые были отброшены по ту сторону Пиренеев. В конце концов, когда во Франции уже в течение трех поколений власть фактически находилась в их руках, после того, как все привыкли им повиноваться, Пипин, собрав в монастыре последних Меровингов, заставил их (предложил им) засвидетельствовать высшей властью, что его семья обладает (получила) правом на неё от самого епископа Рима. Тем самым он придал своей власти величественный и почти божественный характер новой династии, которая с этого момента официально приступила к правлению.
За Пипином пришел Карл Великий и под воздействием его великой индивидуальности, планы семьи де Геристала не только продолжали осуществляться с той же настойчивостью и счастливой судьбой, но приобрели очертания грандиозности, какой они до него не имели. Его предшественники изгнали сарацин за Пиренеи и подчинили германские племена в приграничье Рейна, он же перешел Пиренеи и, образовав целую серию маркграфств на испанском склоне этих гор, обеспечил безопасность южной границы своего государства. Что же касается северо-восточной границы, то он со своим победоносным оружием дошел до Эльбы и Савы, завоевал наиболее отдаленные германские и славянские народы, принудив их принять христианство, приучив к оседлому образу жизни. Таким образом, ему удалось охватить романогерманской цивилизацией, которая ещё оставалась в странах, входивших в Римскую Империю и обеспечить безопасность этих стран от новых вторжений варваров. Прадед, дед и отец Карла Великого едва-едва объединили под своим скипетром всю Францию между Пиренеями и Рейном, он к этому добавил королевство лангобардов, и, как мы уже убедились, всю Германию. Они восстановили королевство на германский манер, ему удалось возродить империю по римскому типу. Они реформировали иерархию крупных синьоров, заставляя их быть более лояльными к центральной власти, он же с введением института missi dominici (полномочных ревизоров) и периодических собраний свободного населения (campi di maggio), установил административную систему, более продвинутую по сравнению с феодальной, что позволило возвысить класс простых свободных людей, построить тип государства более приспособленного к римским традициям централизованного и регулярного управления, чем имели все средневековые государства.
Достаточно широко известна проверенная историей истина, что гений одного лишь человека, как бы высоко он не стоял и как бы его позиция не заставляла ценить его личные качества, не может существенно изменить направление развития общества, в особенности в той части, которая зависит от исторических причин, которые теряют своё значение только тогда, когда уже проявили свои последствия. Тщета усилий семьи из Геристала остановить неуклонное социальное и политическое разрушение, от которого мучительно страдал европейски-христианский мир в первые века Средней эпохи, показывает, что ни один гениальный человек и даже четыре поколения энергичных людей и тонких политиков не могут сделать, даже если эти поколения представлены генерацией просвещеннейших личностей в делах и мира, и войны, которые никогда до этого не появлялись в истории. Фактически, после смерти Карла Великого, можно констатировать быстрое ослабление любой центральной власти. Общество сразу же возобновило свое движение к упадку, которое не прекратится в этот раз вплоть до своего полного раскола на самые простые и примитивные политические элементы. Но это данный эпизод принадлежит уже второму из подпериодов, упомянутых выше, о котором и пойдёт речь.
III. Во второй период социального демонтажа Европы мы обнаруживаем одну отягчающую причину, несомненным образом ускорявшую движение. Она состоит в новых вторжениях норманнов, венгров, сарацин и особенно в природе этих вторжений. В этот раз это не было перемещение целых народов со своими семьями на новые территории, на которых они хотели поселиться. Это не были огромные и дисциплинированные армии, которые могли завоевать разом значительные части страны и установить там свою власть. Скорее это были банды грабителей, чьё частое появление, проходившее почти всегда безнаказанно, было очевидным показателем того, насколько велика была политическая и военная дезорганизация Европы в то время. Указанные банды с одной стороны наживались, пользуясь существовавшим расколом, грабя и сжигая по своей прихоти, а потом возвращаясь восвояси или скрываясь в недоступных или хорошо защищенных местах. С другой стороны, их растущая угроза, вынуждала каждого вооружаться для защиты собственного дома и из-за отсутствия защиты со стороны государства, собираться под прикрытие укрепленных замков, чтобы иметь какую-то гарантию не потерять свою жизнь и имущество. Антикризисные, центростремительные силы, действовавшие в первом подпериоде, без сомнения ещё наличествовали, но точно также как они оказались недостаточными для предотвращения социального краха тогда, такими же они оказались и сейчас. Думается также, что некоторый уровень стабильности, достигнутый при Карле Великом, несколько понизился, что, впрочем, может быть простым следствием времени. Действительно, римские традиции должны были много потерять в своей практической значимости, постепенно по мере удаления от эпохи существования Империи. Народы будут еще вспоминать Императора, управлявшего целым миром, потому что эта простая мысль легка для понимания и поддерживается всеми, но постепенно забудут античную централизующую и регулярную администрацию, стабильное правосудие, прочную военную организацию, все те вещи, которые массы не видели воочию, не только не помнили, но и не могли даже представить. Само королевство, созданное на германский манер, расширившись и охватив обширнейшие территории страны, должно было много потерять в своем централизующем влиянии. В значительной мере оно управлялось на основе личной преданности, которую демонстрировали leudi своему синьору, и чем дальше находился синьор, тем меньше её ощущалось.
В итоге Церковь в период с восьмисот пятидесятого до тысячного года, хотя и переживала серьезное временное усиление власти епископата, не продолжила линию на организацию и сплочение вокруг епископа Рима с той же энергией, которая была характерна для нее в другой исторический отрезок – от Григория Великого до Карла Великого. После него римский епископат стал объектом мелочных и коррупционных разборок, вследствие чего потерял те широкие и грандиозные перспективы, тот огромный моральный престиж, который смог восстановить лишь с Ильдельбранда.
Таким образом, ослабленные плотины опрокинул паводок: полная анархия, казалось бы, остановленная при Карле Великом, воздвигла свою империю, не противостоящую кому-то, но от этого совсем не мирную на всей той части западной Европы и центральной, которая не была оккупирована сарацинами. Два-три поколения после смерти Карла Великого ещё имели короля и возможно римских императоров, но от мира, безопасности, послушанию законам, нормальной управленческой иерархии не осталось и следа. Государство не могло поддерживать мир и спокойствие, если не имело в своём распоряжении ни моральных, ни материальных сил, их абсолютно не хватало. Моральные и материальные силы невозможно извлечь из общества, если не существует политического класса координированного и организованного, способного вызвать уважение грубых масс. Возможно, тогда политический класс был внутренне расколот на некие элементарные элементы. Каждый, кто в силу своих физических данных, смелости, интеллекта, богатства становился над другими, лично вызывая уважение у своего окружения, не особенно заботясь о том, что где-то далеко. Он остерегался исключительно других сильных, своих непосредственных соседей, с которыми пребывал в постоянной войне или лучше сказать, в постоянном соревновании по части грабежа и убийства. Чтобы немного обезопаситься и обрести некую уверенность в период отдыха, он устраивал гнездо, башню, замок на вершине холма трудно доступного. Туда же были вынуждены скрываться все самые бедные, больные, увечные и подобные им. Туда же шел скромный крестьянин, предлагавший своему защитнику десятину от своего стада, он обрабатывал землю хозяина, защищал в случае необходимости замок, получая в обмен надел земли, достаточный для прожития. Он оказывал ему почести, принося плоды той земли, которой пока обладал, пока ни он, ни кто-то другой ее не отобрали. Пусть права владения собственности не писались тогда ничем иным, как острием шпаги.
Таковым складывалось общее положение для деревни. Но там и тут крестьяне, в противоположность тем, кто собирался вокруг светского синьора, находили более удобным объединяться под защитой богатого аббатства, чье господство обычно было более мягким, более регулярным, менее грабительским. В городах епископ, влиятельный благодаря большим богатствам, положенным при его должности, поддержке клерикалов, связям со многими господскими домами, отношениям с бедными и немощными, укрывавшимися под его защитой, осуществлял власть настолько всеобъемлющую, что подчас она казалась самой настоящей властью сеньориальной. А, кроме того, впоследствии свободные люди, соединившись вместе в большом количестве, более образованные, уверенные в себе и зажиточные, чем деревенские жители, легко организационно сплачивались с целью взаимного гарантирования жизни и имущества. Поэтому образовались гильдии или корпорации, участники которых давали клятву, сохранять между собой вечный мир, разногласия которые могли появиться, предоставлять суждению руководству союза и в особенности взаимно защищать и помогать друг другу в случае необходимости. Из связи и слияния различных гильдий рождается коммуна, которая в античные времена в Италии называлась компания. Она охватывала все города, поскольку все, включая синьоров, часто сопротивлявшихся, были вынуждены входить, как говорилось, с клятвоприношением в коммуну. Но этот исторический факт имеет место в целом после X века, в период более поздний, по сравнению с тем, который мы сейчас рассматриваем.
IV. Общеисторическая закономерность состоит в том, что зерна социальных изменении, происходящих в ту или иную эпоху, неизменно прорастают в эпоху непосредственно предшествующую. Институт, имеющий подлинно социальное значение, почти никогда не является плодом импровизации, но очень часто повторяет свои принципы из другого времени, когда никто и не подозревал, какую важность они приобретут. Более того, можно утверждать, что единственным способом не угадывать будущее, но предвидеть каким-то образом направление, в котором будут развиваться общественные события непосредственно ближайшего будущего, является умение наблюдать хорошенько настоящее, видеть целеполагание, которого придерживаются существующие институты, и потом суметь выяснить последствия необходимые и возможные данной направленности. Применительно к нашему вопросу, мы уже видели, как зародыши анархии, уже проявились в заключительные годы времени относительного порядка и спокойствия, которые соответствуют первому веку средневековья. Сейчас же мы сможем увидеть, как во времена наивысшей анархии, т. е. до X и XI вв., уже существовали ростки, которые, развившись, должны будут реконструировать социальную организацию.
Прежде всего, следует отметить, что даже в условиях безудержной анархии, следовало соблюдать определенные правила и определенный порядок. Известно, что и разбойникам нужна определенная вера, а в средние века, когда почти все были больше или меньше разбойниками, перемирие с Богом всегда скрупулезно соблюдалось и договоры между разными синьорами, либо между синьором и вассалом достаточно точно исполнялись. Поскольку указанные договоры были практически однотипными, ибо вызывались одними и теми же обстоятельствами, поэтому постепенно стало формироваться своего рода обычное право. Последнее, войдя всем в привычку, став общим для всех умов и сознаний, превратилось в моральную силу, которой материальная сила, если другого не дано, должна была приходить к соглашению и даже идти на некоторые уступки. Если в первый период беспорядка всё расхватывалось в толчее и суматохе, и каждый главарь банды отрезал от куска полотна свою часть и только такой длины, насколько позволяла шпага, а также насколько многочисленна была шайка, которая следовала за ним, то, по прошествии какого-то времени, кусок разматывался, и полотно уже нельзя было приобрести по-другому, как не вырвав его у того, кто его уже имел. А тот, естественно, имея все преимущества принадлежащие тому, кто пришел первым, уже утвердился в этом краю, хорошо обосновался в своей крепости и, без сомнения, уже заимел связи и друзей, поэтому совсем нелегким делом представлялось выкурить его из гнезда и занять его место. Действительно, даже в самые смутные времена средневековья, если мы и найдем пример-другой авантюриста новой волны, которому удалось бы успешно скинуть старого барона, то, надо сказать, это будет фактом далеко не частым. Вследствие всего этого, мало-помалу, некоторое число семей в том или ином месте страны прочно укоренялось, и таким образом формировался достаточно однородный и компактный класс, хотя ещё и не имевший пока прочной организации, но объединенный общим духом, в особенности привыкший командовать, в то время как иные общественные классы обрели обыкновение подчиняться. Благодаря этому, без сомнения, вытекало значительное смягчение привычки к насилию, как принципу порядка и управления. Наконец, тот же самый класс, чьё господство над землей и людьми однажды было прочно установлено, почти инстинктивно почувствовал необходимость вновь объединиться вокруг некоего института, имени, имеющего историческое значение. Он почувствовал, подобно всем политическим классам повсеместно и во все времена, удобство и выгоду оправдать свою материальную власть политической формулой. Имя или институт уже существовал там, он выжил среди стольких смут, преодолел собственное бессилие. Это был король, политической формулой стал феодализм.
В самой середине хаоса девятисотых и тысячных лет королевское достоинство выжило. Оно оставалось, лишенное материальной основы, но благодаря моральным идеям, не потерявшим своего значения, воспоминаниям о предыдущих исторических периодах, никогда не терявших своего влияния и постоянно связывавшихся с этим именем. Король всегда был древним руководителем германцев, которому ото всех оказывались благочестие и учтивость. Он был представителем общепризнанного принципа власти, из которого исходил любой закон и любая законная власть. Такому пониманию традиция и воспоминания римского права всегда сообщал определенную жизненность. Наконец, было помазание монарха, получавший от Бога светский меч и право управлять народами. В целом, из этих идей и воспоминаний исходило глубокое уважение к его имени, отвлеченные, возвышенные чувства и общевоспринимаемое и бесспорное распространение его прав. Когда политический класс образовался вновь, единственно в короле он сможет точку своего воссоединения, основание своего организационного строения. В его личности, в акте его власти, полагалось найти законные титулы обладания землей, широчайшие права, которыми фактически этот класс уже обладал.
Феодализм многими рассматривается не как политическая формула, а как подлинное выражение королевской власти. Но это утверждение не выдерживает даже элементарной критики. Потому что короли могли передавать не только право верховенства, но и собственность на землю людям, занимавшим её, то есть баронам. Это было необходимо для того, чтобы они стали ее хозяевами, после того как nemo dat quod non habet. Теперь уже короли в Европе не становились никогда абсолютным хозяином всех суверенных прав, земель и людей, которые её обрабатывали. Значительно в меньшей степени таковыми были короли в средние века, в особенности между девятисотыми и тысячными годами, время зарождения феодального строя, когда было много таких хозяев собственного дома и окрестностей. Впоследствии, из-за того, что власть короля, т. е. государства существенно сократилась, нет более абсурдной вещи, чем думать, что он ее лишился в пользу тщеславных и буйных главарей бандформирований и, что никакой гарантии дисциплины и точного выполнения своих обязанностей с их стороны правительство не дождется. Итак, принимая участие в дискуссии по данному вопросу, мы скажем, что при феодализме предполагаемая уступка королевская феода в обмен на почести, верность и услуги, которые барон должен был предоставить суверену, в большинстве случаев было ни чем иным как простой юридической фикцией. Истина состоит в том, что в эпоху ужасающей анархии, предшествовавшей тысячелетию и чуть позже, сильные овладели стольким количеством земли, сколько могли захватить. На ней они утвердились как абсолютные хозяева над слабыми, которым они сохранили жизнь под условие, чтобы они обрабатывали землю в значительной мере в пользу синьора. Впоследствии, когда многие мелкие синьоры немного укрепились в своих замках крепостях, как это всегда случается, потребовалось фактическое владение оправдать правом. Бароны сделали вид, что они получили законное дозволение от суверена на владение этими землями, регалиями, всем комплексом прав, которые их предки завоевали исключительно с помощью шпаги, по праву сильного, что всегда случается, когда нет никакого высшего института над всеми, который бы всех держал в повиновении.
Без сомнения, поскольку короли в девятисотые годы, в сущности, весьма походили на главарей этих банд, отличались такой же природой, как и феодальные бароны, поэтому совершенно неудивительно, что подобно тому, как крупные бароны имели обыкновение закабалять земли (и предоставлять их) мелким синьорам своим сторонникам, точно также делали и они. Но этот случай все же был исключением, а не всеобщим правилом, и, добавим, исключением довольно редким. В некоторых случаях суверен, желая вновь вознаградить какого-нибудь смелого, но бедного военачальника, предоставлял ему земли, отобранные у побежденного им и лишенного собственности барона. Для примера вспомним, как в северной Италии Оттоны передали многие земли немецким кондотьерам, которые естественно были отобраны у старых итальянских баронов, восстававших против них. Но такие случаи оставались редким исключением. Наконец, после тысячелетнего рубежа произошли три эпизода, когда армии из Франции и других стран, где феодализм, утвердившийся вначале фактически, а потом и санкционированный правом, распространился на другие государства. Мы имеем в виду завоевание Англии и Двух Сицилий норманами и покорение Святой Земли франками. Захватчики пересадили в эти страны, как это всегда случается, институты, к которым они привыкли у себя на родине, а, поскольку, во Франции в то время как фактически, так и по праву был уже полностью развит феодализм, то эти завоевания и были организованы на феодальный манер. Но в этих случаях феодальние институты сохраняли неустранимые черты своего экзотического происхождения. Укажем лишь на одну из них. Жесткая дисциплина баронов во времена первых преемников Вильгельма Завоевателя не объясняется ни чем иным, как самой настоящей уступкой им феода со стороны суверенной власти, отобравшей землю у проигравших и подарившей её своим воинам в обмен на военные услуги, уже оказанные, и те, что ещё предстояло оказывать, а также необходимость поддерживать боеспособной и дисциплинированной армию покорителей в первые времена, под страхом быть изгнанными и покоренными.
Весьма уместно возвратиться к разговору о коммунах. Мы уже видели, что их первоначальное появление следует искать во временах смутной анархии, предшествовавших тысячелетним годам. Мы видели, что отправной точкой здесь были союзы свободных граждан городов, объединявшихся с целью застраховать себя от всех бед, грозивших изолированному индивиду в те времена со стороны частного насилия. Остается сказать о знаменитых королевских или императорских хартиях, к которым восходит появление коммун. У них не большая важность, чем у королевских инвеститур (пожалований), их действие не выходило за рамки санкционирования свершившихся фактов. После того, как коммуна утвердилась фактически, у нее возникало естественное желание получить правовое основание. Даже для свободных людей, объединившихся вместе в гильдии и компании, источником любого права оставался король, и им также требовалось королевское признание, и решали правовую задачу подкрепить королевским разрешением становление своего союза.
Итак, среди множества смелых людей, действовавших порознь и разрезавших на куски западно-европейский мир, находились некоторые, кто в материальном отношении не слишком выделялся от других, но присоединял к своему имени титул короля. С этим титулом связывалось все, что касалось идей и воспоминаний порядка, законности, подчинения центральной власти, остававшихся с античных времен. После более или менее длительного периода хаоса и полной анархии общество нашло себя восстановленным в некотором количестве мелких политических организмов, баронств, епископств, коммун, находившихся всех без исключения в поисках политической формулы, имевших общую задачу собственного становления, привлечения королевского авторитета и влияния, которое постепенно должно было их поглотить. Таковым оказывалось положение Западной Европы на начало двенадцатого века.
V. Прежде, чем приступить к рассмотрению истории социальной реконструкции, произошедшей во второй половине Средних веков, подобно тому, как мы это делали, в случае анализа социального распада, случившегося в первой половине указанного периода, необходимо четко установить различие. Если в первом периоде, рассмотренном нами, представлялось затруднительным дать единое описание идеи общности социальных фактов и событий, развивавшихся во Франции, Италии и Германии по причине их незначительных отличий в этих странах, то в данном периоде это становится абсолютно невозможным. И это не потому, что исторический процесс, развертывавшийся в данных трех странах, существенным образом различен. Мы не имеем в виду совокупность институтов, обычаев, идей, которые в общем находили выражение в духе времени, развивавшемся во всех трех странах примерно аналогичным образом. Мы имеем в виду случившиеся события, настолько различные, что во избежание недоразумений, опасаясь принять видимость за сущность, следует непосредственно изучать историю общественных изменений на примере одной из этих стран. Эта страна, так сказать, наиболее типична из остальных, поскольку цепь социальных изменений развивалась более упорядоченно и прерывалась меньшим числом случайных причин. Кратко указанные, там, где это уместно, они вызвали незначительные изменения, которые в общественном положении других стран были следствием всех тех возмущающих факторов, о которых мы из-за стремления к краткости, и в особенности из-за опасений запутаться в излишних исторических деталях, умолчим. Эта типичная страна, которой мы считаем, полезно заняться по сравнению с другими, и сделать объектом нашего краткого изучения есть Франция.
Конец ознакомительного фрагмента.