Тень улыбки. Нежные тайны ( Misty)

Сверхновая

Стояла теплая летняя ночь. Звезды тихо перемигивались, позванивая серебром. Часы на комоде показывали два. Маленький китайский болванчик ехидно кивал мне с этажерки и показывал нос. Ну и черт с тобой. Тоже мне, философ нашелся. Нет у меня времени слушать твои колкости и затасканные притчи. Полчаса назад мне позвонил Марк и взволнованно сообщил новость… Что-то там насчет Лефрона и сбоев в аппаратуре слежения. Все укатили на озера, и я единственная, кто ему может помочь.

Старенький пикап завелся на удивление без обычных капризов, и через минуту я уже катила по желтой пыльной дороге в сторону гор, где находилась обсерватория…

– Смотри, смотри сюда… – Марк тыкал пальцем на снимки и озабоченно скреб щетину недельной давности. Пренеприятнейшая привычка бриться раз в неделю. Но приходилось закрывать на это глаза, так как лучшего ассистента найти было нелегко. Я внимательно разглядывала снимки, и никак не могла понять, каким же чутьем надо обладать, чтобы определить место рождения новой звезды… А у Марка это получилось легко и непринужденно. Вот она родимая. В Большом Магеллановом Облаке. К сожалению, нужный снимок получился размытым, а последующие – вообще никакие. Это уже было по моей части. Мысленно я проигрывала возможные причины отказа аппаратуры и в пол-уха слушала, как Марк, возбужденно жестикулируя, в сотый раз доказывал гениальность теории звездной эволюции Лефрона. И теперь перед нами долгожданное подтверждение – безымянная маленькая звездочка.

– Я сварю тебе кофе, – наконец опомнился он, увидев перед собой не битком набитый зал, а мое усталое не выспавшееся лицо.

– Да, пожалуй, если остальные не против, – и вопросительно оглядела ряд мерцающих экранов.

– Похоже, что нет, – улыбнулся он, и мы оба прыснули со смеху…

Через полтора часа, изрядно попотев, я устранила неисправность и с чувством выполненного долга плюхнулась в кресло. Жадно затягиваясь сигаретой, я наблюдала, как Марк самозабвенно возился за компьютерами.

– Готово, – сказал он, и я почувствовала мягкое качание – заработала гидравлика. Под мерное и тихое жужжание, меня, словно Дюймовочку, бережно и осторожно переместили вверх к визиру телескопа, и мои глаза заглянули в мир, расположенный за сотни тысяч световых лет от Земли… Я задумчиво смотрела на мир, который был старше и мудрее нашего, и искала маленькую звездочку, способную приоткрыть некоторые его тайны, помочь понять его, нас и тайный смысл мироздания.

В какой-то момент ко мне подкралось неуютное ощущение бездны… Я покрутила настройку… Что-то больно кольнуло глаза и я, крепко зажмурившись, отпрянула от телескопа. Потирая веки, я осторожно приоткрыла глаза. Мягкий приглушенный свет внизу сглаживал силуэты предметов и успокаивал боль. Марка нигде не было видно. Досадливо поморщившись, я вновь прильнула к объективу. И тот час же вернулось ощущение бездны, нахлынула неизъяснимая тревога… То, что потом произошло со мной, с окружающей реальностью и Вселенной, настолько невероятно и непостижимо, что я, пожалуй, ограничусь простым изложением фактов…

Из глубин космоса на меня смотрела Маленькая Звездочка и грустно улыбалась. У меня перехватило дыхание.

– Что случилось, девочка? – невольно вырвалось у меня.

– Мне плохо. Я потеряла Ее и теперь никак не могу найти.

– Кого, милая? – Слова непроизвольно слетали с моих губ.

– Мою любовь. Если, я Ее не найду, мне суждено погаснуть и умереть. – Из глаз звездочки скатилась янтарная слеза.

– Как я могу тебе помочь? Кто она?

– Спасибо… Но это очень трудно будет сделать.

– Я попробую. – Мои губы беззвучно шевелились, не произнося ни слова.

– Но для этого тебе потребуется… – тяжело вздохнула Маленькая Звездочка, – уйти из своего мира.

– Как это уйти и куда?

– Я перенесу тебя к себе.

– Но почему? Почему ты выбрала меня?

– Я твоя звезда. Когда ты родилась, на небе появилась и я… Ты согласна?

Выдохнув «Да», я огненным следом перечеркнула свою жизнь…

Вертолет приземлился у ангара, рядом с обсерваторией… Марк бежал рядом с носилками, прижимая к груди мою куртку, словно боясь меня отпустить. Глупенький. Он еще на что-то надеялся. Я представила его с осунувшимся лицом за просмотром новых фотографий и его колючую небритую физиономию, внезапно расплывшуюся в счастливой улыбке. В руках он будет держать снимок, на котором вместо маленькой звездочки будет четко видна система двойной звезды… Кто знает, может через пару миллионов лет в этой точке Вселенной вновь вспыхнет Сверхновая… если только моя половинка не перестанет меня расспрашивать о китайских болванчиках.

Царь, царевич, король, королевич

Помню, давно в детстве, мне нравилась одна девчонка. Жила она в соседнем подъезде. Я часто встречал ее во дворе с другими девчонками, но они и рядом с ней не стояли. А было мне тогда лет семь. И вот играем мы, считаемся – царь, царевич, король, королевич… ну и все такое… И был среди нас толстяк. Мишка. Отец его работал каким-то важным начальником. Все родители ставили его нам в пример. И такой Миша вежливый и аккуратный и ведет себя, как взрослый – в носу не ковыряет, юлой не вертится (это при его-то весе!) – пай мальчик, да и только… Но зуб на него я заимел еще с тех пор, как он на моем дне рождении все конфеты слопал. «Мишка на севере». Вкусные конфеты были. Редкие в нашем доме. Я их разложил так, чтобы нам всем по конфете хватило. И вот пока мы дружно задували свечи на торте, этот тип незаметно уединился с тарелкой конфет и полагая, что все «Мишки» – Мишке, съел их. Все. Гад… Помнится, я чуть не заплакал от досады. И не из-за того, что мне не досталось, а потому что я хотел девчонку ту угостить… Ну так вот, считаем мы значит, кто водой будет и выпадает на него, а этот тип (а сидит он аккурат рядом с ней), возьми и скажи, что я сжульничал. Не знаю, что на меня нашло. Но, ох, и разозлился я тогда! Взял и высказал все, что о нем думаю. Ну, известное дело драка началась. Он напирает на меня – красный весь, как индюк, животом меня толкает и руками норовит повалить на землю. Не выдержал я, ну и врезал ему по первое число. Хорошо так врезал. От души. Что началось! Он как заревел! Весь двор на ноги поднял. На его вой сбежались ребята постарше. А среди них брат Мишки. Года на три старше… Ну думаю, держись!.. А девчонка та стоит – тихая такая, как голубка. И только глаза широко раскрыла и смотрит на нас. Схватил я тогда палку и стал размахивать ее вокруг себя. По фигу мне было, если кого задену. Вначале меня еще пытались как-то достать, но потом плюнули. Его брат покрутил пальцем у виска и сказал что у меня явно не все дома… С тех пор меня стали обходить стороной и редко звали играть. Но мне было как-то по барабану. У меня и без них дел хватало. Вот только жаль, что девчонка та, тоже стала сторониться меня и вскоре перестала со мной вообще разговаривать… Гнусно это все. Несправедливо.

А был случай – еще в пионерском лагере. Я тогда Конан Дойлем зачитывался. Была у него такая книжка – «Этюд в багровых тонах». Очень мне понравилась. Несколько раз перечитывал. И влюбился я в очень симпатичную девчонку. Так влюбился, что только о ней и думать мог. А она возьми – и заболей. Поместили ее в изолятор. С подозрением на скарлатину. Два дня я изводил себя, как положено Ромео, а на третий – ночью, осторожно вылез из домика, где спал наш отряд и спустился к речке. Вода была ледяная (нас уже две недели как не пускали купаться). Залез я в нее и пока весь не посинел от холода – не вылезал. Вернулся, нырнул под одеяло. А на утро – температура под сорок. Горло болит, хриплю, и колотит меня здорово… Так я очутился в том же изоляторе, только, понятное дело, в другой комнате. И вот наступает долгожданная ночь. Медсестра уложила нас и куда-то ушла. Слышу – девчонки хихикают, о разной ерунде болтают. А у нас – тихо. Только я один. Вдруг слышу – зовут. Но я, хоть и бравый солдат, но жутко стеснительный. Короче – не иду… Только я собрался спать, как вдруг полуприкрытые двери открываются – и я вижу ее. Ума не приложу, как они чувствуют, когда в них влюбляешься? Так они вас еще и с ума хотят свести. Хобби у них такое. Стоит моя девчонка в одной ночной рубашке, а я руки прижал к груди, боюсь сердце выскочит. Помню, голос ее нежный, чуть грустный… Она тихо позвала меня несколько раз… и ушла. А я лежу, молчу. С досады на себя я потом всю ночь проплакал. А через день конец смены. Меня с врачем – в уазик и в город. Больше я ее так и не видел.

А потом пришла Она. Первая любовь… Наш 10«В» собрали в последний раз. Было весело, шумно и немного грустно. Классный руководитель – преподаватель физики, травил анекдоты и разговаривал по душам. Все наперебой делились своими планами, кто, куда пойдет учиться, чем займется после школы… Столько лет прошло, а я как сейчас все помню. Она стояла у окна с подругами и болтала о чем-то. Короткий сарафан с блузкой шотландкой, нежно-пепельные волосы, серо-голубые глаза. Временами она рассеянно, чуть отстранено пробегала взглядом по оживленным лицам одноклассников, что-то кому-то отвечала, улыбалась но, по-моему, как и я, не могла до конца поверить, что все – на этом школьная жизнь закончилась. Не будет больше звонка на урок, шумных переменок, записочек, сплетен, дурашливого соседа по парте, нудной физры по понедельникам и непременных контрольных в конце четверти. Все разлетится как карточный домик… В какой-то момент я поймал ее взгляд. Она с недоумением посмотрела на меня, словно увидела впервые, затем отвела глаза, а я так и остался с открытым ртом. Сердце бешено колотилось, и весь мир пропал в тумане ее серых глаз… А за окном во дворе цвели вишни, теплый ветер дышал в открытые окна и солнечные лучики заходящего солнца цеплялись за наши макушки, словно прощались с нами навсегда… В тот день я впервые проводил ее домой. Оказалось, что она живет в соседнем доме, в двух шагах от меня. А я и не знал этого. Я только сейчас понял, что целый год не замечал ее вообще. Не знал, что она существует… Потом были выпускные экзамены и встречи, и первый поцелуй, и первое прикосновение, и невыносимая жажда видеть, слышать, осязать друг друга. И мы обнимались, целовались прямо у всех на глазах. Не таясь. В школе, на улице, в парке. Да, пожалуй, мы и не замечали никого и ничего. Мы были молоды, счастливы и любили друг друга.

не сезон

холодный, пронизывающий ветер с моря… маленькая пристройка к дому… две пустые кровати… старые гобелены над ними… запотевшие стекла… дождь за окном уже третий день… на подоконнике – полупустая фляжка с коньяком… небольшая книжка в мягком переплете и засохшие апельсиновые корки на блюдце… разбросанная одежда… карандаш, блокнотик, клочки бумаги на полу… вещи, за которыми уже никто не вернется… только еле заметный след от чьих-то пальцев, выводивших сотни раз по ковру одни и те же имена…

И да не наступит никогда Осень…

Осень… Я ненавижу осень за сырость и холод, за внезапно налетающий ветер, за свинцовые тучи и долгие нудные дожди, за пустынные улицы и раннюю темноту, за бабочку, окоченевшую под утро у окна, но больше всего за то, что она выкинула со мной сегодня вечером. Летним вечером… Ну, хорошо, хорошо… Поздним летом, поздним вечером.

Итак, все по порядку.

Я столкнулась лицом к лицу с Осенью, вечером, в одном из старых закоулочков Риги. Подвернув каблук, я лихо спикировала прямо в ее объятия, чуть не задохнувшись от запаха мокрых листьев и сильных рук, прижавших на мгновение меня к своему телу.

– Осторожно! – Губы сжаты, глаза из-под копны пепельных волос понимающе смеются.

– Что-что?.. – Я никак не могла сообразить, что произошло, и ничего не видела вокруг, в секунду потерявшись в непроглядном тумане ее бездонных серых глаз.

Лишь какое-то время спустя, я опомнилась, неловко отстранилась, и густо покраснев, пролепетала:

– Извините, пожалуйста… Я вас не испачкала? – Идиотский вопрос. Ее белый плащ был без единого пятнышка.

Я попробовала стать прямо. Заныла нога. Осень подхватила меня под руку:

– Идем со мной… Здесь, за углом есть тихое уютное местечко. Посидим, пока дождь не пройдет.

– Какой дождь? – Я удивленно вскинула голову вверх, и крупная капля упала мне на лицо.

Еще секунду назад небо было чистым, и закатное солнце освещало город в оранжево-золотистый цвет, а сейчас все заволокло серыми облаками. Потемнело. Поднялся ветер. Большие тяжелые капли забарабанили по крышам домов, по булыжникам мостовой, зашелестели листьями деревьев и холодными струями потекли по моему лицу.

Прихрамывая и опираясь о руку Осени с изящными тонкими пальцами, я кое-как доковыляла до невысокого дома с башенками. Дверь певуче скрипнула за нами, и мы окунулись в атмосферу старинного особняка.

Одинокие свечи бросали слабый свет на неровную поверхность столов. По стенам, обшитым темным дубом, колебались и ползли причудливые тени. В дальнем углу потрескивали бревна в камине. И ни одной человеческой души.

– Где мы? – удивленно спросила я, повернувшись к своей спутнице.

– У меня в гостях. – На красивом широкоскулом лице заиграла таинственная улыбка. – Позволь, предложить тебе бокал вина. – Она бережно усадила меня за стол у горящего камина и грациозным движением скинула свой плащ на спинку соседнего стула. Открытое темно-синее бархатное платье, на руке красивый золотой браслет и на чуть смуглой коже, около шеи, две ярких изумрудных звездочки на жемчужном ожерелье.

Боль в ноге прекратилась. Теперь я вся дрожала, почувствовав тревогу и нереальность происходящего. Я попробовала вскочить и убежать. Но, повинуясь негласному приказу, осталась на месте и, не сводя взгляда с ее колдовских глаз, пригубила вино из хрустального бокала.

Теплая красная жидкость согрела меня и успокоила. Откуда-то полилась нежная мелодия, и старинная музыка захватила меня.

– Это – Корелли, – ответила она на мой немой вопрос и, щелкнув зажигалкой, прикурила сигарету. – La Follia. Восхитительная вещь.

Я протянула руку. Наши пальцы медленно встретились у свечи, и я пару раз затянулась ее сигаретой.

Вновь странная улыбка промелькнула на ее лице и, наклонившись вперед, ко мне, она спросила:

– Потанцуешь со мной?

– Но, я не умею, – смутилась я.

– Ничего. Не волнуйся. У тебя все получится.

Словно в полусне, я прильнула к ней и, вдыхая терпкий дразнящий запах ее кожи, медленно, торжественно закружилась в танце. Магические звуки проникали внутрь, растворялись в моей душе, вознося ее к небесам, и потом бросали в объятия Осени, волнующей меня безумными, соблазнительными прикосновениями.

Осень трогательно и нежно целовала мои губы: – Ты давно ждешь меня?

Внутри, будто кольнуло что-то… «Ждешь меня…» – эхом пронеслось по каждой клеточке и взорвалось в сердце. Память вернулась ко мне.

– Не-е-т! – прокричала я нахально и дерзко, остолбеневшей Осени…

В тот же миг все исчезло и растаяло, оставив ощущение какого-то неповторимого несчастья, дисгармонии и ускользнувшего волшебства.

Пространство вокруг свернулось, уменьшилось, и меня захлестнул рев гитарных аккордов и грохот ударника. Помещение заполнилось людьми, в основном – молодыми, громкими разговорами, смехом. Запахло пивом и дешевым вином, а под потолком, с безвкусными люстрами в виде свечей, клубился сизый табачный дым.

Я подняла стеклянный бокал и поморщилась от боли в ноге. Черта с два, тебе… Осень… И, вспоминая красивое, вытянутое от изумления лицо, глупо захихикала. Светка, сидевшая рядом, покрутила пальцем у виска…

Я вышла в ночь на узкую пустынную улочку. Часы на башне Святого Петра пробили три раза.

Заканчивалось мое долгое ожидание.

Внезапно, по лицу вновь побежали капли… Я испуганно лизнула языком и счастливо рассмеялась – по моим щекам струйкой стекали слезы. И в каждой была частичка радости и дикого шального счастья, что летело, посапывая во сне, на высоте десяти километров… Она возвращалась… Моя Любовь… А значит, Осень никогда не наступит.

Я не люблю смерть

Я не люблю смерть. Я не люблю игры, которые затевают со смертью. Не люблю, когда меня охватывает азарт и появляется щекочущее ощущение на острие бритвы. Когда шаг влево – бездна, шаг вправо – бездна, назад не вернутся, а вперед нет сил больше идти. Закрываю глаза и молюсь всем богам, которые во мне. Закрываю глаза и ухожу в себя, «там, где сбываются мечты»… Там где сбываются мечты, ее нет, не было и никогда не будет. Ни для меня, ни для моих близких, ни для кого на свете. Она – просто миг, не самый страшный, не самый важный из всего, что было или будет в моей жизни. Я не хочу знать ее, я не хочу видеть ее, я не хочу верить в нее… Я открываю глаза – она позади. Ей снова не удалось увлечь, затянуть меня в свой мистический мирок. Пусть белая обезьяна истошно повизгивает, бренчит своими колокольчиками и рядится в шутовской погребальный смокинг. Напрасно старается. Все позади. Все кто ушел… это ничего… они просто ушли. Они живут во мне и рядом со мной, в солнечности лета и морозных зеркалах зимы, в ночном дыхании и дневной суете, в твоих трогательных детских глазах и в цветистом огоньке светлячка… Жизнь будет долгой. Долгой и удивительной. А временами прекрасной, как твой поцелуй) И бесконечной, ведь ты знаешь – я не люблю смерть.

Капелька

Туча нависла над городом. Над парком. Над пожелтевшей от осенних ночей листвой. Тенью легла на сердца двух влюбленных… Возможно, они так никогда больше и не увиделись, если бы не капелька…

Капелька пьянела от свободы. Только что она покинула облако и летела, кувыркаясь, свободная ото всех и от всего. Она летела и пела о своем неожиданном счастье. Лучик солнечного света упал на нее и согрев, засветился красочным фонариком. Удивительно красивая, удивительно искристая звездочка парила и кружилась в пространстве. Весело и безмятежно. Но впереди была земля. Капелька не знала об этом, а земля неумолимо приближалась – года пролетали за секунду. В какую-то из них капелька заметила другую капельку и влюбилась в нее. Переливаясь двумя бриллиантами, капельки приблизились, и растворились друг в друге. Солнечный луч, отразившись от них, упал на лицо веснушчатой девчонки и ослепил вспышкой света. Та зажмурилась. Ее подруга, воспользовавшись этим мгновением, прикоснулась к ее губам. Маленький мокрый бриллиант, рассыпался на тысячи мельчайших брызг, напоил нежные губы, и иссохшие уста прошептали: you don’t fool me… nevermore…

Я была капелькой, а может одной из девчонок, а может быть просто пьяной, пьяной от выпитого вина, от невозможной радости и сумасшедшего счастья.

Моя маленькая нежность

Поезд медленно набирал ход. Мимо потянулись унылые серые постройки. Купе пустовало. Я откинулась на мягкую спинку и тупо уставилась в окно, за которым подходил к концу хмурый осенний день. Чтобы совсем не раскиснуть, я попробовала унять накатившую тоску спасительным самоанализом…

«Никто тебе не обещал легкой встречи. Не девочка же и знаешь, что от инета до реальности, как от Земли до Веги. Наверно легче покорить Эверест, ступая по краешку бездны, но все же по твердой земле, чем в зыбких песках Сети найти любимую и обрести счастье. Пожалуй, если ввести такое понятие Сети (по аналогии с SETI) как поиск любимого человека, то придем к той же неутешительной картине, иже – безысходности. Одни говорят, что никого нет и мы одиноки, другие уверяют, что Она существует, только надо набраться терпения. Вот только нет у меня в запасе столько времени, как у компьютеров, просчитывающих далекие сигналы в поисках братьев по разуму. Жизнь коротка и годы стремительно уходят… Забавно, но мы по отдельности чем-то схожи с Человечеством, которое ищет понимание в глубинах равнодушного космоса. Хотя, может статься, что и то и другое одинаковая блажь и на самом деле ничего не существует кроме инстинктов и любовь, как и инопланетяне – только в кино и книгах, а редкие свидетельства – просто эмоциональная чушь обманувших самих себя людей…»

Заморосил дождь и капли, растекаясь по грязному стеклу, смазывали краски исчезающей реальности, словно оживляя картину импрессионистов. Раздался стук в дверь. Я не успела открыть рот, как дверь с хлопаньем раздвинулась и в купе ввалилась дородная проводница.

– Ваш билет, – грозно произнесла она.

Посмотрев заранее приготовленную мной бумажку, она присовокупила ее к остальным и, окинув взглядом купе в поисках спрятавшихся зайцев, на всякий случай спросила:

– Вы одна?

– Да.

– Чай не будете? – последовал то ли вопрос, то ли утверждение.

– Нет, нет, не беспокойтесь…

Удовлетворенно хмыкнув, она колобком выкатилась в коридор.

Я с облегчением защелкнула за ней дверь и вернулась на свое место. Так… Хотя бы в одном мне повезло – мое одиночество не будут нарушать докучливые соседи. Не надо будет вымучивать из себя вежливые улыбки и живой интерес к незнакомым и безразличным мне людям. По этой причине я по возможности всегда старалась лететь самолетом, где можно было избежать слишком живого и назойливого общения. Но Пулково из-за тумана было закрыто на неопределенное время и волей-неволей мне пришлось плестись на Московский вокзал.

Я вновь уткнулась в окно. Поезд уже несся на всех порах, перестукивая колесами.

Тук – ту-ту-тук – тук, там – та-та-там – там, – выбивал ритм, покачиваясь, вагон.

Там – где-то-там – там, там – где-то-там – там…

Там, где-то там позади, лил дождь и слезы, и губы, напрягшись для прощального поцелуя, неловко коснулись мягкой щеки.

– Прости… – тихо сказала она мне и, наскоро обняв, развернулась, засунула руки в карманы плаща и решительно зашагала в сторону Невского. Я стояла и смотрела, как ее маленькая одинокая фигурка удалялась от меня все дальше и дальше… Так ни разу и, не обернувшись, она скрылась за ближайшим углом и улочка враз осиротела. Как и я… Вот и все… Ушла моя маленькая нежность.

За окном смеркалось. Мои глаза, уставшие от бесконечно мелькавших пейзажей, постепенно закрывались. Стало клонить в сон…

Внезапно раздался тихий аккуратный стук в дверь.

Чертыхаясь, я потянулась к ручке и, не поднимаясь, открыла купе. На пороге стояла девушка.

Прошло уже немало времени, но, даже сейчас, оглядываясь назад – я ясно вижу ее перед собой. Четкий изящный профиль, окаймленный длинными светлыми волосами. Тонкие нервные пальцы, непрерывно теребящие падающий спереди локон. Изящный с маленькой горбинкой нос, неповторимый разлет серо-голубых глаз и почти никакой косметики. Мне она чем-то напомнила фройляйн с картины немецкого романтика. Фройляйн, переодетую в разбойницу. На ней были светлые узкие джинсы и куртка, а за плечами с лихой небрежностью висел рюкзачок. Свободные руки непрерывно накручивали на указательный палец кончики волос и, распуская, вновь брались за дело.

– Мне сказали, у вас есть свободное место, – сказала она мягким голосом, прерывая мой оценивающий взгляд.

– Да, да… – Я спохватилась и, отодвинувшись, пропустила ее. – Проходите.

Девушка оставила в покое волосы и, скинув с себя рюкзачок, вошла в купе.

– Здесь не занято? – Она показала на нижнюю полку напротив меня.

– Нет, здесь никого нет, – ответила я, не сводя с нее глаз.

Сон как рукой сняло. Вне всякого сомнения – это была Она.

Девушка присела, и большие нежные глаза стали внимательно меня рассматривать.

– Дина… – Она протянула длинную узкую ладонь.

– Ира… – Я легонько сжала ее руку, и, чтобы скрыть нахлынувшее на меня смущение, вскочила. – Извините, вы располагайтесь, а я выйду ненадолго. Чай все не несут. – И с застывшей улыбкой пулей вылетела из купе… Пройдя в конец вагона, я остановилась в тамбуре, и закурила. Сердце бешено колотилось, руки – как будто курей воровала… Черт-черт-черт… Зачем… Эй, там наверху!.. Ну, кто тебя просил, а?.. Я прикрыла глаза и на экране своего монитора увидела Ее парижские фотографии…

Наш бурный виртуальный роман начался года два назад. Тогда я впервые прикоснулась к грезам, рожденным из слов и образов невидимого собеседника. Под черным бархатом ночи самые простые и обычные слова сплетались в волшебные кружева и звенели серебряными колокольчиками. Ее письма – ласковые, пронзительно нежные, невидимыми пальцами касались моей души и наполняли ее тайной радостью и очарованием. Десятки раз я перечитывала ее строки, медленно и не спеша, словно пробуя молодое виноградное вино, и каждый раз пьянела от их искристой пронзительной легкости и сладкой щемящей нежности… Так пролетел месяц, одним вздохом, опалив огненными крыльями сердце, а в конце разбросал осколки под мои босые ноги. Ибо в какой-то момент, она замолчала и я напрасно неделями сидела в чате, искала в каждом новом нике знакомые черточки, рыскала по разным доскам, не находила себе места и вывела на рекорд трафик мэйл-ру, но так и не нашла ее. Проклиная все на свете – начиная от клавиатуры до Билла Гейтса, я изводила себя бессонными ночами и немереным количеством сигарет, пока не почувствовала что захожу слишком далеко и инстинкт самосохранения не дал первый звоночек. Будь у меня ее телефон или адрес я, не задумываясь, сорвалась бы и приехала к ней. Но все наши телефонные разговоры начинались с ее звонка, а адреса ее я так и не успела узнать. Единственное что меня немного успокоило – как-то косвенным образом мне удалось узнать, что она жива и здорова, но в инете уже не появляется…

Проходило время и раны понемногу начали затягиваться… Но самое удивительное то, что в глубине меня по-прежнему жило теплое светлое чувство к ней. И по сей день, если услужливая память соизволит мне напомнить хотя бы строчку из ее письма, хотя бы звук ее голоса по телефону – оживает внутренний камертон и вновь звенит серебро ее слов…

Теперь я думаю, вы в состоянии понять меня и тот шок, который я испытала, узнав в случайной попутчице свою виртуальную любовь. Пытаясь унять предательскую дрожь рук, и как следует успокоиться, я закурила еще одну сигарету, приводя мысли в порядок и беря власть над расшалившимися нервами.

Тук – ту-ту-тук – тук, – стучали подо мной колеса…

Узнала ли она меня? Сомнительно. За прошедшее время я очень изменилась, повзрослела, сменила прическу. Да и та пара фотографий, которые я отослала, были из-за спешки небрежно отсканированы и не блистали особым качеством… Что же мне делать? Притвориться, что я ее не узнала или открыться?.. Ладно, пускай все течет само собой, – решила я… Пора было возвращаться.

Когда я вошла в купе, на столике дымился чай и в воздухе висел крепкий запах мандаринов.

– Куда же вы пропали? – Ее глаза светились в предвкушении уютной вечеринки. – Чай уже готов. Я составлю вам компанию. Вы не возражаете?

– Конечно же, нет, – ответила я, присаживаясь напротив. – Извините, жутко захотелось курить.

– А я вот бросила, – с гордостью произнесла она. – А можно мы с вами на ты?

– Отчего же, нет… Давай…

Я чувствовала, как напряжение спадает и уходит вместе со страхом быть узнанной. Мы мило стали болтать о пустяках, понемногу рассказывая друг о друге и делясь впечатлениями от Питера…

Через полчаса я знала, что она в России уже пару недель и завтра вечером улетает с матерью обратно домой в Вену, где в будущем году заканчивает университет. Что она обожает кошек, мороженное, старые иконы, походы и маленькие веселые компании, вроде нашей. Было странно легко и весело. Согревшись чаем, мы перешли на более крепкий напиток, и после третьей рюмки коньяка я словила себя на мысли, что мне неудержимо хочется открыться ей.

– Дина, хочешь, я тебе что-то скажу, – порывалась я прервать очередной рассказ.

– Ирка, ну ты послушай, послушай… что дальше-то было…

Я молча кивала, тут же забывала о своем желании и с глупой довольной улыбкой, немного пьяная от вина и косая вдрызг от счастья впитывала утекающие минуты с жадностью скряги, собиравшего рассыпанные золотые.

Полутьма… Свет бегущий по стенкам купе от фонарей за окном… Голова моя лежит у нее на коленях, и кончики льняных волос щекочут мое лицо. Я вдыхаю нежный мандариновый запах ее рук, приглаживающих мою непослушную челку… Милые, близоруко прищуренные глаза ласково и внимательно смотрят на меня.

– Знаешь, а я ведь тебя знала и раньше, – тихо шепчу я.

Она загадочно улыбнулась и прижала палец к моим губам.

– Тсс!.. Тихо, милая… не говори ничего… не надо…

Затем убрала палец, наклонилась, и ее мягкие горячие губы поцеловали меня. Если у меня еще и были какие-то мысли и желания, то они вмиг испарились. Мир беззвучно рассыпался на маленькие кусочки, и волна нежности накрыла меня…

Москва встретила нас своей обычной равнодушной суетой, кричащими вывесками и лицом провинциального сноба. Холодный ветер гонял по асфальту редкие осенние листья. Я сидела в машине вполоборота, к ней лицом, положив подбородок на левую руку и, молча, смотрела на нее. Как будто сговорившись, мы почти ничего не говорили друг другу, словно опасаясь вспугнуть что-то неуловимое, бесконечно дорогое и беззащитное, витающее вокруг нас… И каждый понимал, что пора было возвращаться в реальность, где только бог мог знать, есть ли для нас в этом сумасшедшем мире уголок или только места в первом ряду «иллюзиона».

Машина, взвизгнув тормозами, остановилась у «Савой». Рассчитавшись с шофером, мы вышли на улицу.

– Позвони, когда приедешь… – Я подняла воротник плаща, прячась от пронзительного колючего ветра.

– Обязательно… – Она кивнула и глаза, немножко грустные и усталые, вдруг вспыхнули таинственным светом.

– Вот, чуть не забыла… Это тебе… – Она что-то достала из кармана и вложила в мою ладонь.

– Что это?

– Так, безделушка на память… – Она быстро чмокнула меня и исчезла за дверями отеля.

Я проводила ее долгим прощальным взглядом, потом раскрыла ладонь. На ней лежал смешной игрушечный котенок.

Домой не хотелось. Мелкий озноб от прохлады осеннего утра загнал меня в первый попавшийся по дороге бар. Заказав чашечку кофе, я присела за свободный столик и, поставив перед собой игрушечного котенка, стала бездумно вертеть его в руках. Внизу, у него на брюшке я заметила какую-то надпись. Я присмотрелась. Мелкими неровными буквами был выведен… мой старый ник!..

Кофе уже остыло, а я все растерянно смотрела на надпись, на улыбающегося котенка, и машинально поглаживая его искусственную шерстку, грустно улыбалась ему в ответ…

Прямо с порога меня перехватил звонок телефона.

– Кира, как ты? Как доехала?

– Все нормально, ма… Я только что вошла.

– А я звоню, звоню… уж и на вокзал позвонила… думала, может поезд задержали… а тебя все нет и нет, – взволнованно щебетала мама.

– Мам, ну все.. все.. хорошо.

– Ладно… Ты зайдешь сегодня к нам?

– Не знаю… Я позвоню попозже.

– Ну, тогда давай отдыхай, детка.

– Мам, ну ты опять за свое… – Я жутко не любила, когда она меня так называла.

– Не ворчи… Да… Тут тебя на днях какая-то девушка спрашивала.

– Кто?

– Не знаю… Раза три звонила… Я ей сказала, что ты в Питере… В пятницу утром будешь.

Сердце у меня замерло.

– Она сказала, как ее зовут?

– Я не разобрала точно… то ли Тина… то ли Дина.

Я в изнеможении опустила трубку, потом вновь поднесла ее к уху.

– Кира, Кирочка, что ты молчишь?

– Извини, ма, у меня ключи выпали…

– Ну ладно, целую тебя… Звони… – И короткие гудки в трубке.

Вечером, так никуда и не выбравшись из дома, я сидела в углу на своем любимом диване. Рядом на только что распечатанных листах, лениво устраивался кот. Накормленный свежим мясом, он уже не с таким ужасом вспоминал «Вискас», который несколько дней в него впихивала соседка.

Резкий звук телефонного звонка спас бедолагу от трепки.

– Алло, Москва?

– Да.

– Минутку, сейчас будете говорить с Петербургом…

– Алло?..

Шорох в трубке и до боли знакомый голос.

– Это Ты?.. – выдохнула я.

– Я… Как ты там?

Из моих рук плавно упал под ноги титульный лист. На нем было написано: Автобиографический роман… «ИГРА»…

И в раю есть смерть

Мне сопутствовала удача. Последние выставки в Хэвенбосхе прошли с большим успехом. Они собрали всю столичную богему и получили самые восторженные отзывы в прессе. Рики, мой агент, была завалена предложениями от известных меценатов, музеев и простых любителей живописи, желающих приобрести столь необычные полотна. В тот вечер она сидела среди вороха бумаг на краешке стола, болтала ногами как маленькая девочка и шутила, что теперь наша любовь, искупавшись в лучах славы, станет бессмертной. А я смотрела на легкое яркое платье, на губы сладкие, как вино и понимала, что ничего бы в моей жизни не свершилось без нее.

Однако я не торопилась расставаться со своими творениями и настаивала на продолжении турне. Мне хотелось, чтобы как можно больше людей увидели своими глазами то, что некоторые называли восьмым чудом света. Мои картины. Вы не видели их? Жаль. В них мне удалось изобразить – к чему инстинктивно влечет нашу духовную сущность, те места, куда она стремиться попасть. На холстах, среди ярких, захватывающих миров, сюжетов и образов отражалась каждая душа, и каждая душа находила в них что-то свое. Неудивительно, что они вызывали такой живой отклик в сердцах людей, черпающих в них истоки будущего пути.

А что же я? Что двигало мной? Желание славы, поклонения, альтруистические мотивы? Трудно сказать. Быть проповедником, промыслом воли божьей мне не очень-то и хотелось. Но как спорить с радостью светящейся в их глазах…

Была, правда, одна странность. Церковь хранила молчание. Шло ли это от сложности определения моего творчества в рамках канонов или были какие-то иные, скрытые причины – кто его знает, но будучи искренне верующей, я не находила ничего зазорного в порывах своего гения…

Завтра мы улетали. Оставалось получить подтверждение.

Светлая тихая ночь.

Еле слышный стук в дверь.

– Рики? Ты?

Молчание.

Я подошла к двери.

В воздухе зазвенел незнакомый мелодичный звук.

Что-то удержало меня на месте.

– Кто там? – спросила я.

Меня спасло предчувствие и хорошая реакция. Дверь словно перышко слетела с петель, и огненный шар пролетел в дюйме над головой. Комната мгновенно заполнилась странным резким запахом, а в образовавшееся отверстие повалил мерцающий туман, пожирая все на своем пути.

Я ринулась на балкон, с размаху перелетела на другой, и, что есть сил, забарабанила по стеклу, пытаясь попасть в комнату Рики. Никто не открывал.

– Рик-и-и! – в отчаянии кричала я, пытаясь достучаться. Непонятное чувство неизбежной утраты душило меня, темной болью сжимая сердце.

Неожиданно для себя я размахнулась и ударила кулаком по стеклу. Оно разлетелось на мелкие осколки, нисколько не поранив руку, и я проникла в помещение.

Тот же самый запах висел в воздухе. В углу на кровати лежала Рики. Я подбежала.

Она еще дышала. Маленькое тельце сводили судороги. Я присела рядом с ней и поцеловала милые черточки у ее губ.

– Картины… – это все что я смогла разобрать в ее шепоте.

– Ну, что ты… что ты… – Я обняла, прижала к себе, и, укачивая, стала поправлять ее светлые волосы, прилипшие к лицу. – Это не важно. Все – не важно. Ты, главное – не уходи… Не уходи…

Из моих глаз потекли капельки. Я попробовала их на язык. Соленые.

Немыслимо. Кто-то или что-то, проделывал невероятные, невозможные вещи. Зачем? Почему?

Через минуту Рики затихла навсегда.

Я машинально встала и вышла на балкон. Туман, свесив молочно-серый язык из моего окна, нерешительно покачивался, как бы принюхивался – где я?..

Когда я выбежала в коридор, было уже поздно – существа в раздвоенных остроконечных шляпах с колокольчиками спешили ко мне, поднимаясь по лестнице. Свободным оставался только один путь. И я помчалась наверх.

Выбравшись на крышу, я, чуть дыша, прислонилась к сетке из железных прутьев. Город тысячи гигантских небоскребов-цветов, подсвеченный ровным красноватым цветом, покачивался словно океан. Откуда-то выплыла большая рыбина и, не мигая, уставилась огромным глазом на мое трепещущее от холода тело. Затем безмолвно шлепнула хвостом и у меня перед глазами заплясали круги – белый, черный, золотой… Белый, черный, золотой… В конце – они превратились в тоннель, в затягивающий серебристый водоворот. Я нащупала плохо закрепленный прут, выдернула его и вонзила в самый центр огромного равнодушного зрачка. Потом сложила руки и прыгнула. Вниз. В бездну. Туда, где меня ждала тьма, смерть и новая жизнь…

Очнулась я в грязном, пропитанном запахом пота и нечистот, полуподвале, служившем прибежищем нищих в долгие морозные ночи. Мое тело было худым, костлявым, одетым в лохмотья и главное – я стала… мужчиной. Я почти все забыла. Тепло, божественный свет, нежный запах цветов, духовную призрачную легкость… Но крупицы того, что еще помнила моя душа, зернышки моих воспоминаний порой всплывали в моей памяти. Тогда я брала кисть и начинала рисовать…

Многие в Босхе смеются над моими фантасмагорическими полотнами, иные же находят аллегории с неким философским подтекстом. Часто я вижу, как некоторые осеняют себя крестом при виде меня, полагая, что моя фантазия не что иное, как порождение дьявола, а что касается собратьев по кисти – те вообще принимают меня за шута.

Недавно я закончила триптих.

Вглядись, любовь моя…. В нем я смешала бред сумасшедшего с нежностью влюбленного… Ты смотришь из прозрачной чашечки цветка, ты множишься в кругу своих отражений с ибисом на голове, ты танцуешь в воде, нежишься на травке и четырехпалые руки жадно обнимают тебя…

Я аккуратно положила на холст последний мазок и вывела внизу: 1504 год от Рождества Христова.

Пройдет еще пять столетий, прежде чем я встречу Тебя.

Мотель

Мотель со странным названием «Кружева» был старым, зашарпанным, двухэтажным зданием с черепичной крышей, с большой грязной лужайкой, парой заброшенной клумб и несколькими коттеджами, разбросанными вокруг маленького озера. Когда-то он был известен в здешней округе своей роскошью и комфортом. Но времена меняются, и теперь он стал похожим на местных шлюх, которых снимают на ночь, когда уже некуда податься.

– Стоп. Приехали.

Серебристый «Форд» остановился перед железными воротами. Стильные, узорчатые – они были, пожалуй, единственное, что сохранилось с прежних времен.

За рулем сидела женщина, в темных очках и длинными русыми волосами. Рядом – дитя неопределенного возраста, с короткой стрижкой. Оно с ужасом взирало на покосившееся здание и капризным тоном вопросило:

– Лия, какого дьявола мы – здесь? Тут даже приличное привидение не остановится.

– Не глупи, Тинка. Идем… Хоть нормально выспимся.

– Знаешь, лучше я в машине переночую, – ныло чудо в клешеных джинсах и огромном кольце в левом ухе.

Лия, сняла очки, резко повернулась и отчеканила:

– Послушай, ми-ла-я, я уже трое суток за рулем и устала как черт. Мне достало ночевать в машине, так что я все готова отдать за стаканчик виски и мягкий матрас. Понятно?.. Так ты идешь?

Дитя нехотя сдвинулось с места, и выползло из машины в серо-дымчатый вечер.

Они открыли дверь и вошли в небольшой холл. Тусклый свет. Вдоль стены – стулья, парочка кресел. Запах свежей краски. В углу – куча строительного мусора.

Маленький лысый человечек что-то старательно писал за конторкой. При звуке открываемой двери он приподнял голову и с любопытством посмотрел на них.

– Комнату на ночь, – бросила Лия, облокотившись на стойку. Тинка прислонилась к стене и, вынув пилочку для ногтей, осталась стоять у дверей, в стороне.

Человечек, по-видимому, управляющий, осклабил рот в слащавой улыбке и, поглаживая заросшую щетину, неожиданно замурлыкал:

– Добро пожаловать, милашки. Каким ветром в нашу глушь?

– Банк грабанули, – жестко отрезала Лия. – Следы заметаем.

Лицо человечка вытянулось.

– Копов здесь нет? – Она щелкнула зажигалкой и закурила. – Вот и славно. Не дрейфь… Тебя мы не тронем, если будешь паинькой… Ну, где тут надо расписаться?

Человечек дрожащими руками подвинул к ней книгу, все время, косясь на Тинку, безразлично полирующую коготки у двери.

– Вы, наверное, пошутили, – нервно хихикнул он.

– Тебе, какая разница, – обрезала его Лия. – Может, шутим, а может и нет… Давай ключи.

Видя, что с ним не настроены разговаривать и вряд ли поделятся добычей, маленький человечек насупился:

– Номера в здании мы сейчас не сдаем. Ремонт… Только в домиках. Пятьдесят за ночь.

– Держи. – Лия сунула мятую купюру в его потную ладонь, и, выхватив ключ, устремилась к выходу.

Тинка последовала за ней.

– Минуточку, мисс. Локи вас проводит.

Из-за стойки вынырнул лохматый сенбернар. Он сладко зевнул и равнодушно прошлепал мимо них на улицу.

– Номер пять! – крикнул им вдогонку лысый.

Туман стелился по сырой земле и серыми змейками путался под ногами. Почти все домики были пусты, лишь в одном – на другой стороне озера светилось окно.

Лия проехала мимо бара, где тихо звучала какая-то музыка и подогнала машину к крайнему домику. К ее изумлению, на веранде в обнимку с сенбернаром сидела Тинка, и они лакомилась печеньем.

– Ты что делаешь? – спросила Лия, вытаскивая тяжелую сумку из багажника.

– Он меня не пускает. А печенье – ест.

Лия подошла к ним и попробовала обойти пса, но тот предупреждающе зарычал.

– Вот видишь… Дай ему пятерку.

– Еще чего. Обломится.

– Лучше дай, – кивнула Тинка, – иначе мы здесь всю ночь проторчим.

Сенбернар скосил большой красный глаз на Лию.

– Вот зараза. На, подавись… – И Лия в сердцах сунула псу пятерку за ошейник.

Сенбернар тяжело вздохнул и нехотя отступил в сторону.

– Пока, Локи! – Тинка чмокнула пса в нос и вбежала в дом.

Домик оказался на редкость приличным, с камином, с большой двуспальной кроватью и маленькой кухонькой.

– Пойду приму душ, а ты давай похозяйничай. – Захватив полотенце, Лия направилась в ванную.

Через полчаса, когда она вышла – в камине весело потрескивал огонь, а на низеньком столике у кресел стояли стаканы и початая бутылка виски. В одном из кресел, закинув ноги на подлокотник, развалилась Тинка. Ее карие глаза бесстыдно звали и дразнили Лию.

– Я думала, что усну, – капризно протянула она. Ее мягкий маленький ротик раскрылся для поцелуя.

Лия улыбнулась и опустилась возле нее на колени.

– Ангел мой, – прошептала она, наклонившись над ней.

– Тише… Ты слышишь? – вдруг остановила ее Тинка. Она вскочила, выключила свет и осторожно приподняла занавеску. За окном, под накрапывающим дождем, маячила темная фигура.

– Это он?

– Нет. Вряд ли… Он бы не успел.

– Тогда кто?

– Тсс…

В дверь постучали.

У Тинки заухало сердце.

Лиа потянулась к саквояжу…

– Кто там? – спросила Тинка резким голосом.

– Это я. Управляющий… Локи не у вас?

– Нет. А что случилось?

– Проклятый пес. Куда-то подевался… Извините за беспокойство, мисс. – До них донеслись удаляющие шаги.

…Когда Тинка вернулась из душа, Лия спала как убитая, а в пепельнице лежала незажженная сигарета. Тинка легла рядом с подругой и уставилась в потолок, по которому бежали огоньки от камина. И все повторилось опять: «Милая, милая девочка… Я пою тебе песни о любви, о трогательности и нежности – и ты любишь меня… Милая моя девочка, я пою тебе гимны, я возношу молитвы к звездам – и ты любишь меня… Ради меня ты перевернешь этот мир… Но это ненадолго… все ненадолго… Ты не знаешь главного… я не люблю тебя… и вряд ли любила… Это скучно… я просто использую тебя, как других… как всегда»… Тинка болезненно сжала голову руками, и, покачиваясь, тихо-тихо заскулила, как одинокий щенок, стараясь не потревожить крепко спящую Лию…

…Громкий стук посреди ночи разбудил, задремавшую Тинку. Она встала и прошла на кухню. За столом сидел старый Тролль и, пыхтя, усердно бил колотушкой по гладкому черному шару. Тот не поддавался. Лишь изредка возмущенно вспыхивал маленькими искорками.

– Чертовы гномы, – раздраженно пыхтел он, – Подземное отродье. Попадись вы мне!.. Ну, чего надо? – не глядя, спросил он.

Тинка, как всегда, немного поколебалась и, набравшись смелости, попросила:

– Не могли бы Вы стучать чуть потише… У меня голова раскалывается от вашего шума.

Тролль оставил в покое шар и уставился на нее исподлобья. На маленькую, легкую как ветерок.

– Может, поможешь?

– Еще чего…

– Тогда по коньячку – и он вынул фляжку.

– С незнакомцами не пью.

– Ну, так давай познакомимся..

– В другой раз, – утомленно ответила Тинка.

И тут какое-то внутреннее чутье подсказало Троллю, что делать.

– Хочешь посмотреть? – и он, не дожидаясь ответа, протянул девушке шар.

Та, со свойственным всем женщинам любопытством, осторожно взяла его в руки.

– Какой он холодный.

– Не торопись, подержи его немного…

Девушка с опаской рассматривала непонятный предмет. Постепенно ладони стали согреваться и ее собственное отражение, перечерченное непонятными, странными знаками стало исчезать. Яркие всполохи пронеслись по нему, сменяя друг друга ураганом пурпура, изумруда, желтого песка и в конце озарились багровым красным туманом. В горле у Тинки моментально пересохло. Шар стал нестерпимо жечь ладони…

Внезапно яркий свет брызнул во все стороны, разлетелся и, ослепив Тролля и Тинку, тут же погас. Они оказались в полной темноте. Воздух вокруг стал густым и вязким. Легкие еле справлялись. Дышать становилось все труднее и труднее… Тролль стал воскрешать в памяти древние слова и бегло зашевелил губами. Через некоторое время заклинание подействовало. Темнота постепенно рассеялась и уступила место серому белесому цвету…

Когда он закончил бормотать, то с удивлением обнаружил, что девушка, крепко прижав шар к груди, молча и любовно поглаживает его.

– Что?.. Что ты сделала?! – в страхе промычал Тролль.

Тинка с мертвенно-бледной улыбкой не отрываясь, смотрела на шар.

– Тебе пора уходить… Возьми, он мне больше не нужен.

Шар с легкостью соскочил из ее ладоней и попал в трясущиеся руки Тролля. Тот, для храбрости отхлебнул из фляжки, нехорошо выругался и спросил:

– Скажи, что ты видела?

– В другой раз, – утомленно ответила Тинка. – А сейчас… не могли бы Вы оставить меня в покое и дать отдохнуть.

– Как прикажете, леди, – с внезапной покорностью кивнул Тролль. В нем словно что-то надломилось. Он устало сунул шар в карман и… исчез.

Тинка посмотрела на свои руки. Кожа стала шероховатой, покрылась струпьями и чешуйчатыми наростами. Тинка почувствовала, как в ней проснулась необыкновенная сила и мощь, и огненный рык со зловещим хохотом потряс воздух… Длилось это всего несколько секунд… Потом она вновь стала обычной девушкой.

В дверях показалась заспанная Лия.

– Ты с кем разговаривала?

– Ни с кем. – Тинка потянулась к холодильнику. – Пить хочу.

Вынув бутылку пива и открыв, она жадно прильнула к горлышку.

– Опять? – Лия настороженно присматривалась к Тинке.

– Ты о чем?

– Ты опять что-то видела?

– Да так, ерунда всякая. Не обращай внимания. Пошли спать, – и она потянула упирающуюся Лию в постель, где крепко прижалась к ней своим худеньким тельцем и наконец-то заснула.

Убедившись, что Тинка спит, Лия встала и, тихонько одевшись, вышла из домика. Взглянув на одинокий огонек на другой стороне, она направилась к мотелю.

Где-то недалеко хихикнул койот, потом еще один, и еще… Потом они разом смолкли.

В мотеле никого не было. Она потянулась за телефоном и стала набирать номер…

Когда она вернулась, Тинка сидела на постели, скрестив ноги, и в упор смотрела на нее. Рядом сидел тот самый пропащий пес и не по-доброму смотрел на Лию.

– Ты где была?

– Ты о чем?

– Ты ходила звонить.

– Нет.

– Врешь!.. Не подходи ко мне!

– Ну, тише… Тише, маленькая моя. – Лия потянулась, было к ней. Пес зло зарычал.

Вдруг Тинка дико завизжала:

– Не трогай меня!.. Дрянь! Сука! – Темные безумные глаза яростно блестели.

– Как знаешь. – Лия равнодушно пожала плечами. – Но ты не понимаешь… Ты – это другое…

Лия, пыталась что-то еще сказать, но Тинка ничего не хотела слушать. Лицо ее посерело. Она вцепилась в подушку и завыла. Пес подхватил ее вой. Лии впервые в жизни вдруг стало по-настоящему жутко. Она бросилась к двери, но та почему-то оказалось запертой. Она стала беспомощно дергать ручку… Горячая волна догнала ее, развернула, ткнулась в живот и притянула к огромным безумным янтарным глазам.

…Дождь прекратился только под утро. Серая пелена тумана висела над озером. Я сидела в домике №5, у темного расплывшегося пятна на кровати и тупо смотрела на пилочку для ногтей, которую не заметили коронеры… Три года прошло с той поры, как я впервые столкнулась с этой хрупкой впечатлительной девчонкой. Роковой и невинной. Каждый день, каждый час я была с ней, жила с ней, думала о ней. Бывали минуты, когда я сама не верила в то, что это может происходить… с ней, со мной… Странные, нереальные цвета…. Но сегодня я была близка как никогда… И она меня опять провела… Я опять опоздала.

Исповедь одной писательницы

Ночь. Я лежу на спине, стараюсь уснуть. Лунный свет падает на рубашку голубоватым инеем. Холодно. Но натянуть одеяло – лень. В голове – кавардак, за окном – Амстердам… Рука Готфрида протопала мимо уже раз пять. Не спиться бедолаге. Интересно, какие мысли у него в голове… тьфу, в пальцах. Уж точно не жалость и не сочувствие. Выговорился через меня, мерзавец. Завтра вечером клацнет последний раз на машинке, поставит точку в романе, уложит аккуратненько листки и ко мне, в постель. Затем хруст нежной шейки – и нет меня. Вроде, как и не было.

«Мы скорбим о смерти удивительной женщины. Писательницы и поэтессы…» – провоют над могилой поклонники и мировая пресса. Седовласый пастор с неподдельным страданием на лице оттого, что не поимел меня при жизни, первый бросит горсть земли. Requiescat in pace… Будут там толпы родственников, любовниц и любовников, безутешные мужья и жены, наконец-то обретшие успокоение, шакалы – журналисты, репортеры, да мало ли разного сброда соберется, чтобы насладиться зрелищем и потешить свою душонку исполнением сокровенного желания – самолично закопать в землю известную ведьму и суку. Так и вижу их руки: очаровательные ладошки – деток, вороватые, нетерпеливые – родственников, нежные – любовниц, скупые – любовников. Давка как при дешевых распродажах и каждый норовит пройти по второму, а то и по третьему кругу. Через пару минут и следа не найдешь, где была могила…

Я беспокойно заворочалась – слишком живое у меня воображение… Вдалеке, на кухне, щелкнул выключатель.

Да… Помотала меня судьба. Сколько квартир, городов и отелей поменяла я за свою жизнь.

Помню свою первую, питерскую, и Кузьмича, соседа – алкаша. Часто вечерами он мне внушал: – Не твое это дело, книжки писать, – и попыхивая «Беломором» продолжал: – Замуж тебе нужно. Сына аль дочь родить, а то и двойню. Вот бабье счастье… А ты – куды? Книжки писать, да с лизбиянками шастать?.. Эх!.. – вздыхал он, – пороть тебя некому! – И сокрушенно крякал. Запрокидывал стакан с водкой, выпивал и вновь смачно крякал. Потому и звали его Мак Даком. Но был он либерал по натуре, терпелив и смотрел сквозь пальцы на моих девчонок, на ночные гулянки и истошные садомазохистские вопли… А самое убойное наступало утром, когда за чашкой крепкого чая он доставал с полки Сенеку и, подправляя мою нравственность, читал вслух отрывки из писем. В эти минуты он преображался в строгого, благородного патриция, громящего с Форума людские пороки и вскрывая язвы общества.

Сигаретка тухла. Пора было бежать на работу, в редакцию. А вслед мне неслось уже от Вергилия:

«Точно вакханка, она по пещере мечется, будто

Бога может изгнать из сердца…»

и:

«…Как последнюю ночь провели мы в радостях мнимых,

Знаешь ты сам…»

Подбодренная и облагороженная словами древнеримских мужей я тряслась в битком набитом вагоне метро, а в голове стучало напутственное: «Будь здоров… будь здоров… будь здоров…»

А разве я была больна?

Пожалуй. Множеством пороков. И самым сильным из них была любовь к женщинам. Не то, чтобы я была лесби или нимфоманкой, но временами я и эти понятия так тесно сплетались, что у некоторых невольно складывалось превратное представление обо мне. Но вообще-то речь сейчас не об этом… Мне бы в детстве прочесть рассказ «Как я стала писательницей», напечатанный в БСФ, возможно все и сложилось бы иначе. Но, к несчастью, фантастику я не любила, оттого-то и начались мои беды и скитания.

Как-то раз случай свел меня с любительницей средневековья. Мы занимались любовью под звуки хоровых литургий и доводили друг друга до экстаза, сами знаете чем. Там по глупости я и приняла прощальный подарок в виде железной руки. Кое-как запихнув ее в портфель, я возвращалась осенним утром домой и балдела от собственного маразма. На кой бес мне рука, пусть даже герцога Готфрида… как его там… Берли-ген-хен… А, один черт – мужика же, и я, глупо улыбнувшись, представила с какой бережностью и нежностью несла бы Ее руку, а не эту железяку. И так мне тошно стало, что я в сердцах, со всего размаха бросила портфель в ближайшую подворотню. Тот с грохотом кувыркнулся по асфальту, насмерть перепугав половину улицы, севшей на очередной синдром. Кто-то самый смелый попытался было поднять его, но видя мою решительность, раздумал. И правильно сделал, а то получил бы тем же – и по уху. Я прошла метров сто, и тут вспомнила, что в портфеле лежит ко всему прочему готовая рецензия, которую давно ждут в редакции.

Зинаида Александровна, главный редактор, была стервой. Не исключено, что еще в песочнице. А может даже раньше, еще до рождения. Она то и стала моей первой жертвой, вернее – железной руки… Получая в то утро очередной нагоняй за недисциплинированность, я чтобы не сорваться прикрыла глаза и мысленным взором представила в своих руках тонкий шнурок, стягивающий ее горло. Железный скрежет и тихий хрип вернули меня в реальность. Ойкнув от увиденного я, как прилежная институтка, тут же потеряла сознание…

Очнулась я уже днем, в кожаном кресле, за редакторским столом, держа в руках подписанное постановление о назначении меня главным редактором, в связи со смертью прежнего руководителя. Рядом лежала только что принесенная секретарем справка из больницы, где говорилось, что Маркова Зинаида Александровна была доставлена в 11:35 бригадой скорой помощи, с сезонным обострением церебральной шизофрении и, не приходя в сознание, скончалась через два часа, случайно удавив себя правой рукой.

Траурное молчание моих мыслей сбил какой-то незнакомый скрежет и клацанье в дальнем углу кабинета. Я обернулась. За стареньким «Ремингтоном» лихо прыгала рука Готфрида фон Берлихингена, печатая для меня свой первый рассказ.

С него и началось мое триумфальное шествие на литературном Олимпе.

Но, тсс… Я слышу, как Он крадется, возвращаясь из кухни… С чашечкой дымящегося кофе и ликером…

В Москву я приехала в начале апреля. Улицы потихоньку очищали от снега. На душе было скверно и муторно, оттого может и воспринималась пестрота людей и зданий, как нечто болезненное, раздражающе – балаганное, суетное. Не радовали взгляд ни золотые купола, ни просторные магистрали, ни гранитно-мраморные здания – все уносилось прочь за окном машины, словно подчеркивая быстротечность, временность и какую-то надуманную важность столичного города. Таково было мое первое впечатление от Москвы, мало изменившееся со временем, разве только приукрашенное страстями, гордыней и глубоко запрятанной сентиментальностью людей, с которыми мне довелось пересечься на недолгий срок.

Обосновалась я в центре, на Малой Бронной. Прежний владелец скрылся от назойливых кредиторов за границу, продав мне роскошные апартаменты за символическую цену. Днем я бездельничала, болтала по телефону, принимала гостей, не забывая предварительно запирать Готфрида в потайной комнате, наверху. Вечерами я слепила «своими» перлами столичный бомонд, заводила флирт с прелестными дамами, много пила, играла, веселилась, пока не наступала глубокая ночь. Ночь же тешила меня изысканными ласками надменных красавиц, возжелавших экзотики и тепла моей славы… Иногда, когда приходило время, и железная рука по ночам начинала нервничать, все настойчивей скребясь под дверьми моей спальной, я выбирала одинокую, бездетную, несвязанную семейными узами красавицу и заманивала к себе. Напоив жертву до полного бесчувствия, я крепко привязывала ее руки к кровати, и оставляла наедине с Готфридом. Что происходило дальше за стеной, отделанной добротным звукопоглотителем – я не слышала и не желала знать. Главным было то, что на следующий день все было чисто и спокойно. От ночной гостьи не оставалось никаких следов, вплоть до одежды. Вроде, как и не было никого.

Однажды ко мне все же заглянул участковый с опером, молодые, с немного нервными, прыгающими глазами. Походили, пораспрашивали, поцокали от восхищения перед антикварными картинами, купленными мной на аукционах – на том все и закончилось. Уходя, они держали в руках по экземпляру моей книги с дарственной надписью и уже за порогом, смущенно переминаясь с ноги на ногу, пригласили меня как-нибудь выпить пивка в местном кабаке. Я не выдержала, дико рассмеялась и резко захлопнула дверь, чуть не прищемив их удивленные носы… Однако их визит меня встревожил и, когда мне подвернулось предложение о стажировке в Пражском Университете, я, недолго думая, прихватила портфель, печатную машинку и, повесив пять нераскрытых дел на районный УВД, в тот же вечер вылетела из Шереметьева.

Прошел месяц…

Я сидела на краю холма, у монастырских развалин, под густой раскидистой липой. Внизу у моих ног дремала Прага, утопавшая в синеватых сумерках. Лунный свет окутывал мягким сиянием кровли домов, костелов, башен, серебрил шпили и окна Старого Города. Все дышало глубоким покоем. Я любовалась чудесной картиной, расстилавшейся передо мной, и совершенно позабыла обо всем на свете. Внезапно, знакомый, мрачный звук вернул меня на землю. Железная рука, почувствовав чье-то приближение, беспокойно скребла внутри портфеля, прося выпустить. Мой взгляд скользнул по скату холма, и я увидела маленькую одинокую фигуру. Она беззвучно поднималась по тропинке, ведущей ко мне. «Видит бог – я этого не хотела» – вырвалось непроизвольно у меня и непривычно защемило сердце.

Н-да… Последнее время меня явно потянуло на сентиментальность, я стала замечать какого цвета небо, птичек, улыбки и прочую дребедень. Причиной тому стала, вы не поверите, – хорошенькая цветочница с серо-голубыми глазами, вздернутым носиком и по-детски наивно округленными губками. Это наивность в сочетании с раскованностью и легкостью поведения вначале насторожили меня. Мне довелось повидать немало подобных особ, умело, с холодным расчетом использующих свою мнимую инфантильность. Но тут было другое. Все мои страхи рассеялись, стоило мне один раз заглянуть в ее глаза. В их глубине светило ясное теплое солнышко, пели цветы, порхали бабочки и скучал на лужайке одинокий олененок. Алика – было его имя. «Олененок» – нежно шептала я, лаская ее. Алика трогательно и смешно тыкалась мне подмышку, щекотала и мы, смеясь и кувыркаясь, летели вниз с кровати на пол, устланный пушистым ковром, борясь за место сверху. Потом одна из нас сдавалась, – и мы вновь погружались в середину мира, в самое сердце друг друга.

Проходили дни, пролетали ночи. И все было прекрасно, пока однажды, загадочно и непривычно долго молчавший Готфрид не поставил меня перед выбором. На следующее утро я не пошла на свидание, сославшись на важные дела, и переехала в другой отель. Весь день я провалялась в номере, мучаясь и страдая как последняя дура, а вечером вышла на улицу. Смеркалось. Моросил дождь, дул резкий ветер. Откуда-то неподалеку донесся заунывный, жалобный звон колокола. Я остановила такси и вскоре оказалась в квартале, где жила Алика. Адреса ее у меня не было, и я побрела наугад, в надежде, что случайно ее встречу… Дождь все усиливался, надвигалась ночь, а я промокшая насквозь, все плутала по незнакомым безлюдным улочкам еврейского гетто и на память приходил легендарный рабби и его слуга Голем. Вот только не знала я ни Талмуд, ни Каббалу, мне неведомы были сокровенные тайны природы. Я была простой, смертной женщиной и вместо чудодейственного шема вкладывала в железную руку человеческие жизни…

В ту осеннюю ночь я так и не нашла Алику.

Спустя некоторое время я оформила бельгийское гражданство, бросила университет и отправилась путешествовать по Европе. Моим единственным спутником был Готфрид. Я настолько свыклась с этим железным пауком, что иногда ощущала к нему что-то вроде дружеской привязанности. У нас даже выработался ритуал. Когда приходило время очередной жертвы, он приносил мне утром в постель кофе с ликером, скручивал сигаретку (знали бы вы чего это ему стоило!) и рассказывал (вернее, печатал) о новых замыслах… Надо сказать что сей симбиоз был очень плодотворным. Наши книги имели потрясающий успех. Их перевели на 45 языков мира. Были заключены долгосрочные контракты с ведущими издательствами, а Sony Pictures выкупила право на экранизацию моих романов, опередив высоколобых скряг из Miramax.

И вот в какой-то момент я поняла, что мне пора всерьез подумать о настоящем муже. Слишком сложно стало отбиваться от назойливых поклонников, грязных намеков и пустых разговоров. Папарацци – те совсем обнаглели. Днем и ночью, эти жирные мухи кружились поблизости и отслеживали каждое мое движение. Не помогали ни охрана, ни частые переезды, ни судебные иски. Короче, нужен был дом – крепость, где я могла бы вздохнуть спокойно. Задавшись целью, я перебрала всех потенциальных женихов и остановилась на сэре Чарльзе младшим, богатом наследнике газетного магната, отчасти из-за его склонности к своему полу, отчасти из-за моей любви к туманному Альбиону. Не прошло и недели, как он сделал мне предложение. Мы обвенчались с подобающей нашему сану пышностью и после медового месяца стали жить в родовом поместье в Сассексе. Вместе с сестрами. Милые были девушки… Только слишком любопытные. Говорят, что частный пансион в Швейцарии им не понравился. Ерунда. Мне его рекомендовали весьма уважаемые люди.

Вскоре, после их отъезда, случилось несчастье. Во время прогулки гнедая Чарльза неожиданно рванула и понеслась вскачь, как видно чего-то испугавшись. Мой супруг не удержался и при падении серьезно повредил позвоночник.

Местный констебль был на редкость корректен. Он не изводил меня бессмысленными расспросами о моем детсадовском прошлом и количестве родственников в России. Задав парочку формальных вопросов, он опросил прислугу, осмотрел место происшествия и до вечера провозился в конюшне с лошадьми. Перед уходом, он еще раз выразил мне свое сочувствие, но уже более теплым тоном. Да и кто бы ни прослезился, видя убитую горем молодую жену, с полностью парализованным мужем на руках?!

Последующие пять лет критики единодушно признали самыми лучшими в моем творчестве, а легкий налет мистики и мрачноватые реминисценции объясняли случившейся трагедией и добровольным заточением в стенах замка. Правда, несколько раз в год я ездила в солнечную Испанию, чтобы поправить здоровье, пошатнувшееся от непривычной для меня сырости и частых туманов. Но я быстро впадала в тоску и через пару недель возвращалась. Меня ждал муж, дом, преданные читатели и кабинет со старенькой машинкой у камина.

Чарльз перенес несколько операций, но безуспешно. Было страшно смотреть, как он мучился. Особенно в те минуты, когда я развлекалась с его сестрами прямо у него на глазах. Милые из них вышли подружки после пансиона. Месяц назад он умер. Я шла за гробом и впервые плакала. После похорон я всем объявила, что бросаю писательское ремесло. Это прозвучало, как гром средь ясного неба. Понятное дело – никто не поверил. А через неделю, обговорив срок сдачи последнего романа, я уладила все формальности связанные с наследством, и уехала в Амстердам.

Вот такая история…

А как же Алика, спросите Вы? Что произошло с ней?..

У Алики все в порядке. Через год после нашей разлуки она вышла замуж за адвоката. Они нежно любят друг друга. Детей бог не дал, но это дело – наживное. Правда, за ее жизнь, расплатилась девчонка, на свою беду гулявшая в тот памятный вечер на холме.… Но – это такая мелочь. Главное, что Алика – счастлива.

Светает. Я зевнула и лениво потянулась. За окном тихо накрапывал дождь. На столике перед кроватью – пустая чашечка из-под кофе и немножко ликера на дне. Я взяла сигаретку, прикурила и с наслаждением затянулась. Я курила, смотрела на аккуратненькие, чистенькие крыши, вымытые дождем и мне отчаянно захотелось блевать.… Господи, как же я устала! Как я устала от этого мира! От его лживости, алчности, мерзкого лицемерия и тривиальной предсказуемости… Смертельно устала… Глаза мои стали слипаться. В голове странный глухой шум…

Черт!.. Готфрид!.. Ведь завтра еще не наступило!

Семь ночей в декабре

02.12

04.12

05.12

06.12

07.12

09.12

После дождичка в четверг

На перекрестке

Плохо, просто плохо…

Так бывает. Потом проходит… Успокаивается. Потом снова накатывает… Как на перекрестке: желтый, красный, потом зеленый… Мне пора идти. Но я стою, возле столба, бездумно смотрю на спешащих мимо прохожих: на девочку – воробушка, болтающую сменкой, строгую, деловую даму, знающую себе и другим цену, мужчину с авоськой, хохотушек в кожаных юбках… Стою. Рядом подземный переход. Безопасно. Но я их не люблю – там грязно, душно, как в могиле. Перебегаю всегда поверху, стараясь не задеть и без того расшатанные нервы водителей… Бывает – не рассчитаю. Скрип тормозов… Ругаются, чаще. Иногда смотрят как на инопланетянку и крутят около виска. Контакт устанавливают… Замигал зеленый. Я поздно спохватываюсь. Опоздала.… Срываясь с места, пижонски газуют иномарки, переваливаясь гадким утенком, медленно проезжает троллейбус, какой-то парень на мотоцикле улыбается. Прокричал. Улыбнулся. Значит что-то хорошее. Или анекдот вспомнил. Про даму с картиной, картонкой… Ну вот. Вокруг меня опять люди. Рядом старушка что-то шепчет про себя: то ли молитву читает, то ли сдачу считает – не обманули ли? Чуть дальше – мужик сверлит колючим взглядом. Хорошо. Спокойно. Я как все. Жду. Сейчас загорится зеленый, и мы все вместе потопаем на другую сторону… Я внутренне собралась… Замигал желтый. Красиво. Желтый на черном… Бог мой! Как же давно это было. Желтые, желтые, песочные глаза… Маленькие усталые руки. И весь мир в них… Плохо… Опять плохо… Но, надо идти… Надо? Кому это надо? Какого черта! А не послать ли куда подальше все эти «надо»?! Чтобы жизнь не портили… Или мне надо это «надо»?.. Злюсь. Не понимаю: почему так долго мигает желтый? И где все? Куда дели бабушку? Я непонимающе кручу головой. Упс… Красный. Та-а-ак… Вокруг постепенно собирается народ. Все. На фиг. Пусть мне будет плохо, просто плохо. Я поворачиваюсь и иду в свой любимый скверик.

– Девушка, вы куда? – Меня догоняют темные девичьи глаза, и я вижу на немного недовольном лице странное внимание. Будто прислушивается.

– Ваше? – Она протягивает мне холст.

– Ой… – Я как дурочка сияю. – Как я вам благодарна! И что у меня только в голове?!

– Вам видней. – Она деловито закуривает сигарету и, глубоко затянувшись, пристально смотрит на меня. – Мы не встречались раньше?

– Нет, нет… – растерянно бормочу под нос и ухожу в себя, черепашкой.

– Может, на выставке?

– Может быть.

Я вскидываю вверх глаза. Хочу сказать. Но, уже поздно… Я смиряюсь с неизбежным и тороплю ее:.

– Смотрите, уже зеленый… Спасибо Вам, большое… Идите, а то – опоздаете.

Она нерешительно стоит на месте.

– Идите же… Вас, наверно, ждут.

– Да… – долгий грустный взгляд. На мгновение промелькнуло что-то жалостливое, а может – жалобное. Ко мне, к себе или ко всему миру? Не знаю… Отвернулась. Бежит к перекрестку. Птицей.

Плохо, просто плохо…

Так бывает. Потом проходит.

Ангелы не летают после смерти

И нечего хныкать

Говоришь, Тень у тебя исчезла?.. Вот была с утра, была, а потом – хоп, и к обеду исчезла… Подумаешь. Тоже мне новость. Не у тебя одной случалось. И ничего. Обошлось без трагедий… Да и мало ли что могло случиться – вон какой сегодня ветер сильный. Деревья, что травинки. Может, не удержалась – и унесло в облака… Ну-ну, нечего хныкать… Ненадолго это… Полетает, полетает и вернется… Они всегда возвращаются… Правда, немного иные, чем прежде… Но это даже хорошо – будет, о чем поговорить… Кстати, вот ты. Когда последний раз с ней трепалась?.. А?.. Не помнишь?.. Вот, то-то. А они же живые – их поить, кормить надо, заботится о них, на танцы водить. А ты ее все в кресло норовишь запихнуть… Ну, хоть о чем говорили, помнишь?.. О чем?.. О смысле жизни?.. Упс… А может и хорошо, что ушла? Что-то умная больно… Ну, ладно-ладно, поставь вазу на место… Это я так, сгоряча… Не подумала… А ваза, между прочим, из хрусталя. Богемского. Мой подарок… Слушай, а может она в прятки решила поиграть… Ты за шкафом смотрела?.. А под диваном?.. Нету?.. Вот, зараза… А у кота спрашивала?.. Он не попугай?… А причем здесь попугай… Говорящий?.. Впрочем, бог с ними – заболтают напрочь. Ты вот лучше припомни – когда ты свою Тень видела в последний раз? Перед третьим стаканом? А потом?.. Потом тебе было не до нее… Почему? Соломинка упала? Куда упала? На колени к Машке?.. Та-а-ак, понятненько… Перестань хныкать, кому говорю… Перестань… Отдай салфетку… Это не платок – это салфетка от 3М. Год за ней гонялась… Так говоришь, в Испанию уезжает? А ты здесь остаешься? Не приглашала?.. Ах, ты и не спрашивала… А почему?.. Все равно не поехала бы?.. Правильно… Нечего там делать с твоей профессией… Песок, пыль и Антониони… – может оттого твоя Тень и понадобилась? Не знаешь?.. Ты перестань хныкать, соберись, слезы утри – и позвони… Что?.. Не будешь?.. Это почему?.. Номер длинный. Тяжело набирать?.. А ты на повтор нажми. И пусть себе набирает… Боишься, что Тень окажется у нее?.. И что?.. А она что – их собирает?.. Не захочет вернуть? Ну и пусть. Ее проблемы… А ты новую заведи. Лучше прежней… А то та слишком много смеялась. А тебе надо грустную – по сезону… Грустные – они привязчивые. Надолго. И молчать любят. Как рыбы… Змеи? Зачем змеи? Ну да… Тоже молчат. Правда, шипят иногда… Звонить будешь? Нет?.. Покуришь?.. Ну, кури… кури… Кстати, когда будешь ложиться – балкон не забудь закрыть, а то под утро я замерзаю.

Недосказанное

Я сижу, курю на балконе. Длинную сигарету. Обязательно длинную. Чтобы как можно дольше побыть с тобой. Помечтать. Интересно, какие мы все же настоящие? Те, которые целыми днями бегают по кругу или в минуты короткие, когда остаемся одни, наедине с собою. А что если все поменять местами?..

Тогда – тропический рай, горы, сафари на джипах, дикий лес и водопад, к которому мы едем. Я договариваюсь с водителем – он остается в поселке, и вот – ты за рулем. В своей тарелке. Деловая и решительная. Ты сейчас больше похожа на мальчишку и в диком восторге от старенького джипа, от неизвестной дороги и предстоящего приключения. А я… я – никогда не любила машин. Даже где-то побаивалась. Но сейчас – рядом ты, и я – спокойна. Я доверяю твоей реакции, и с улыбкой наблюдаю, как ты лихачишь на поворотах. Ты так похожа на мальчишку… Но когда ты входишь в белую пену водопада, и встаешь под прозрачные струи – ты преображаешься. Я замираю, любуюсь тобою, и смотрю, как падает с огромной высоты вода, и удивляюсь – как медленно и нежно она ласкает твою кожу. Я не дотрагиваюсь до тебя – просто смотрю. И каждая ее капелька летит секунд десять. И эти десять секунд – ожидание тебя. Встречи с тобой. С твоим телом. Она напоит его влагой и подарит тебе свою коротенькую жизнь, тебе – смеющейся, радостной, счастливой тебе. Десять секунд до встречи с тобой и одно мгновение – вместе… А потом ты захочешь курить и привычно скрутишь косячок. Только – не хочется, и я валю тебя в воду, и озеро смыкается над нами, я обнимаю тебя – ты, я и изумрудная вода… А потом придет вечер, и мы усталые плюхнемся в удобные плетеные кресла на веранде отеля, где нас ждет ужин при свечах. В ресторане мало народа – не сезон. Всего-то занято несколько столиков. Играет музыка. Чувственно, чуть грустно… И закат. Таких закатов нигде больше нет. Сказочных, фантастических и ярких как вино, пригубленное тобою. На этот раз – не джин, а – вино. Оно медленно раскрывает тебя, как цветок. Твои глаза смеются, вновь бегают знакомые шальные искорки и поцелуй слетевший с ладони, замирает у моих губ… Вскоре нас настигает ночь. Мягкая, бархатная, но она – ни в какое сравнение с ощущениями от твоего тела. Мы одни. Где-то недалеко шумит океан, редкие голоса, звук гитары… но они не мешают – нам ничто не может помешать, мы – одни во всем мире. Беззаботные дети. Мальчишка и девчонка, которые не встретились. Обманувшие время, свернувшие пространство и показавшие нос одиночеству… А потом захочется спать. И мы улетим в один и тот же сон. Мы будем спать, и видеть одни и те же сны, а просыпаясь – видеть все ту же нежность в глазах, и вместо мы станем одним я. Пусть ненадолго, на десять секунд – пока летит капля, пока догорает сигарета… стоит ли это всей жизни? Той – другой, которая там?.. И я подарю тебе радость, или ангела, или бесконечную жизнь, или просто любовь и ты не захочешь возвращаться, потому что здесь не будет грустных дней, здесь исполняются самые невероятные, самые невообразимые желания и мечты о которых ты когда-нибудь могла подумать… и так до тех пор, пока… пока, однажды утром, звук дождя или талого снега не разбудит меня и откроется дверь, за которой мои пальцы обжигает уголек сигареты. Я потушу ее и войду в комнату… Полумрак… Свет ночника падает на книгу. Смешно натягивая одеяло на голову, ты что-то устало бормочешь и не знаешь, что минуту назад я подарила тебе радость и частичку моей недосказанной нежности.

Чувство легкой влюбленности

Они сидели у стен Мертвого Города, поглядывая в ночную мглу, и молча, курили. Одиноки, несвязны были их движения и взгляды, бросаемые порой в пустоту темного неба. Казалось, они даже не подозревают о существовании друг друга. И только изредка вспыхивающий огонек в ладонях, объединяя на миг, высвечивал песочно-зеленые и серо-голубые глаза.

– Ты жалеешь?

– О чем?

– О том, что было.

– Хм-м… Так ничего особенного и не было. – Она усмехнулась краешком губ и затянулась сигаретой. – Так… Поиграли в жмурки… Я же предупреждала.

Он промолчал. Повторять было бессмысленно. Она не слышала никого, кроме себя. И все же чтобы унять ком в горле он повторил:

– Мне плохо без тебя.

– Ну и что? – она подернула плечами. – Как-нибудь переживешь.

– И одиноко.

– Всем бывает одиноко.

– Ты не понимаешь. Я не о том…

– Нет, понимаю. Очень хорошо понимаю.

– Я не смогу жить без тебя.

– Перестань, Клайд… Пожалуйста. – Она нервно стряхнула пепел и вновь глубоко затянулась.

– Я серьезно.

– Не загоняй себя в угол. Ни к чему это.

– Послушай…

– Нет. Это ты послушай. Ничего уже не изменишь… Ничего.

Она резко встала, закинула за спину рюкзачок, и хитро прищурив глаза, сказала:

– Пора двигать. Поднимайся.

– О, че-е-ерт!.. Нога… – проскрипел его голос.

– Что еще там? – недовольно спросила она и наклонилась.

– Нога затекла, – извиняющимся тоном ответил он. – Дай руку.

Она протянула крепкую маленькую ладошку и, не успев ойкнуть, оказалась в его руках.

Он привлек ее к себе и заглянул в глаза.

– Знаешь, Бонни. Разница между нами в том, что для тебя – я один из многих, а для меня ты – единственная из всех. И от этого мне не по себе.

– Господи… Ну, перестань же жалеть себя! – Песочные глаза заглянули ему вовнутрь. – Я только и слышу твое – Я…Я…Я…

– Ты не чувствуешь это сердцем…

– Ох… Смешно… Что ты можешь знать о моем сердце?

Она поморщилась и резко освободилась из его рук.

– Пошли. У нас осталось мало времени. Скоро начнут разводить мосты.

Чувство легкой влюбленности дрогнуло… и так и не расправив свои крылышки, рассыпалось серебристой мишурой на ее ресницах.

Бриллиант в водопаде Ангелов

такие разные… иные, чем все…

как стая белых ворон, кружащая над темным лесом. уродливые и прекрасные. как сладкоголосые сирены с далеких островов. очаровательные и коварные. словно водопад ангелов, сверкнувший на солнце миллиардом брызг, а затем угасший во тьме.

в том водопаде ты – таинственный бриллиант.

ты то – чего не должно быть.

и ты то – что есть.

этим и притягательна, этим и опасна.

для меня. для себя.

для всех вокруг.

и тебе это нравится…

ведь так?

посмотри… у меня на руке – мангуст, шебутной такой, непоседа, со смешной рожицей. бусинки его глаз похожи на твои. они озорно сверкают и радужкой проникают в меня… нос к носу… он встал на задние лапки и забавно покачивается, будто хочет меня загипнотизировать. а я притворяюсь, что ему удалось. медитирую. мы смотрим друг другу в глаза и молча покачиваемся в такт… харе-харе, харе-харе, харе кришна… проходит пара минут и он, уверовав в мое погружение, спрыгивает на пол. молнией летит на кухню, где на столе стоит завтрак. мой завтрак. еле сдерживая улыбку, я наблюдаю в зеркале, как он возится со стаканчиком йогурта и причмокивая выпивает сливки. когда я вхожу – он замирает. рот, набит остатками бутерброда, глаза преданно смотрят на меня. он вновь начинает покачиваться, будто ни в чем не бывало. я подыгрываю. но чем дольше смотрю на его усатую физиономию, на нос перепачканный розовым йогуртом, на пухлые щеки, как у хомяка, тем больше меня разбирает смех… все… не могу больше… я прыскаю и медленно сползаю на пол. мангуст еще некоторое время машинально покачивается… он недоуменно смотрит на меня – как я, держась за живот, трясусь от истерического хохота… тут уж его терпение лопает. он обиженно проглатывает оставшееся, и с жутким кличем, леденящим кровь, прыгает на меня. он верещит, крутится юлой, подпрыгивает на мне всеми четырьмя лапами. я слабо сопротивляюсь и после нескольких неудачных попыток – все же ловлю. крепко прижимаю его к себе. поглаживаю, лаская, и вскоре, успокоенный, он сворачивается клубком, словно кот и засыпает… я осторожно кладу его на диван и, тихонько собравшись, ухожу на работу…

падает снег… идет дождь… плутает в небесах солнечный ветер… совсем рядом – тихо улыбаясь проходишь ты…

я люблю тебя.

Спящие отражения

Ты знаешь – как это прикоснуться к тебе…

Я мог бы тебе рассказать множество историй, которые хранит моя память… историй сказочных и обыденных… историй, которые были и которые будут и даже те, которые никогда не произойдут… но сейчас мне почему-то не хочется этого делать… сейчас мои руки коснутся тебя и я вновь смогу ощутить тепло твоей кожи.. трепет нежных губ… неровное, сбивчивое дыхание… маленький пушок на твоем животике.. бархатистую податливую мягкость грудей твоих… запах твоих волос, еще влажных, пахнущих ветром и теплой осенней ночью…

ты знаешь – как это? твоих коснуться губ, где в уголках горячих плачет нежность, бесстыдно язычком по ним водить, испив их вкус – в безумии забыться…

ты знаешь – как это? твоих коснуться рук, испуганно взлетающих, как птицы, и ласково их бережно любить и истово им преданно молиться…

ты знаешь – как это? коснуться твоих глаз, а после – в темноту волос твоих зарыться

и нежно – нежно много раз с ума сходить и знать, что от любви нельзя укрыться.

Эскиз

Я охотилась на нее давно. Очень давно, и все – напрасно. Все осложнялось тем, что у нее было много лиц, слишком много лиц, и вы никогда не были уверены в том, что наконец-то встретили именно ее. Она могла быть разной – стильной леди и неистовой блудницей, сказочной феей и амазонкой, призраком Лигейи и Вифлеемской звездой, манящей, таинственной женщиной и трогательной, невинной девочкой, распутной стервой и изощренной сучкой… Многие путались, терялись, гордость их недовольно сопротивлялась неотразимому очарованию и они, не желая портить себе жизнь, спешили покинуть ее. Однако, оставив, потеряв ее из виду, их начинало мучить что-то, беспокоить и тянуть к ней назад. Они упрекали себя в робости и малодушии, злясь на себя, на окружающих, на весь мир и вновь искали, искали ее, пытаясь вернуть утраченную гармонию и равновесие.

Меж тем, узнать ее было легко. Была у нее одна слабость. Танец. Изысканный танец слов. Она всегда исполняла его в начале знакомства. Вам стоило только прислушаться к мягкому грудному голосу, заглянуть ей в глаза – и вас охватывал сладостный омут, а невыносимое желание, не покидало больше никогда…

Как-то на одной вечеринке мне представился шанс, и я его не упустила… Мы ушли вместе, не оглянувшись на вытянутые лица милых сподвижников, и утонули в чудной, густой метели, которой я не видела с далекого детства… Сидя на кухне, не скинув шубы, мы целовались, курили, пили жутко-крепкий коньяк и я решительно собиралась утром назвать ее своей женой.

Тихий голос вернул меня в реальность.

– Извини.

– Ты о чем?

– Так… Извини меня, – Она отстранилась. – Тебе пора.

Я обиженно уставилась на нее.

– Почему?

– Извини, но я не могу.

– Что ты заладила, – извини, да, извини? Чего не могу?

– Мне правда тяжело тебе говорить, – мягко сказала она. – Я иная, чем ты думаешь.

– Как это? Что ты мелешь! – возмутилась я, а у самой внутри все оборвалось и как-то тошно, что ли стало на душе.

– Долгая история, – Губы нервно дернулись и она, вошла в меня взглядом. – Скажи, разве можно увидеть ветер? Запах вереска? Шуршание листьев под ногами? Шепот дождя за стеклом? Тепло пальцев у губ?.. Ты же знаешь, дурочка. Меня не существует. Я лишь твое отражение… Так… Просто дым от твоей сигареты. И только…

– Какого черта!.. – Я медленно осела и, теряя последнюю волю, в попытке ее поцеловать, лбом уткнулась в прохладное стекло и увидела свои глаза, широко раскрытые, затянутые зеленоватой ряской, в которой плясали желтые лилии.

Девочка с кошачьим сердцем

Как всегда, она забудет позвонить, уехав под утро. И как всегда, я не буду сердиться. Невозможно сердиться на того, чей запах до сих пор витает в воздухе, льнет к тебе, впивается в губы, прикусывает пальцы, прячется в спутанных простынях, дразня и проникая под кожу. Запах растекается горячими струйками по венам, лаской впивается в память, чтобы, перевернув там все вверх дном, надурачившись, затихнуть и уснуть рядом со мной, под подушкой.

Конец ознакомительного фрагмента.