3
Первый бал в 1904 году состоялся всего через восемь дней после встречи нового года. Соскучившаяся по столь масштабным мероприятиям моя матушка начала подготавливать наши наряды ещё задолго до праздников. Портниха и две швеи, можно сказать, жили в нашем доме, отвлекаясь от работы лишь для еды и сна.
За всё время изготовления моего платья, я примеряла его несколько десятков раз, но всё равно едва узнала, когда увидела себя наряженной в огромном зеркале. Светло-голубая атласная ткань приятно касалась моих ног, сильно расширяясь к низу. Платье упиралось подолом в пол, и его приходилось поддерживать, чтобы не наступить на край. Держать кусок ткани, слегка оголяя носки бальных туфель – в этом было что-то сдержанно-кокетливое, поэтому особенно мне нравилось. Но больше всего в моем новом наряде меня восторгала ажурная ткань поверх основной. Мне казалось, она прибавляла моему образу романтичности и загадочности.
Платье, по всем правилам, оставляло открытыми мои плечи и грудь, которую мама украсила одним из наших семейных ожерелий. Даже мой отец, который обычно оставался равнодушным к моим и маминым нарядам, в тот день пробормотал, увидев меня:
– Charmant!
Мама же, исполнившись гордостью, заплатила швеям и портнихе почти вдвое больше обычного. Она излучала радость, и выглядела довольнее, чем я сама. Меня не слишком волновали балы, ведь я побывала уже на пяти, но платье, безусловно, мне очень понравилось.
– Необыкновенно мила, – сказал отец, снова удивив меня, когда мы уже садились в экипаж.
Расхваленная и покрасневшая я пребывала в каком-то особом состоянии. С одной стороны, повторюсь, я не испытывала ни к танцам, ни к кавалерам особого интереса, свойственного моим ровесницам. Но все же мне безумно хотелось произвести впечатление на присутствующих там высокородных особ, а на императорском балу других и не следовало ожидать.
Передать, что творилось на Дворцовой площади в тот день, невозможно. Стоял поистине лютый мороз, и едва я вышла из экипажа, мои зубы тотчас принялись колотиться друг о друга, отнюдь не добавляя мне изящности. Так, с часто подергивающейся нижней челюстью, я стояла и восхищенно взирала на огни фонарей и праздничных гирлянд, которыми украсили площадь. Дворец также весь светился огнями. Как завороженная, я бы стояла там, вероятно, до того момента, пока не превратилась в огромную ледышку, если бы родители, наконец, настойчиво не попросили меня войти во дворец.
Мы прибыли довольно рано, одними из первых. Император уже вышел встречать нас с двумя своими старшими дочерьми, одетыми в очень простые белые платьица.
– Её Величество спуститься к полонезу, – объявил он папе и маме после приветствия.
Меня не удивило бы, если бы Александра Федоровна вообще не вышла к гостям, так как императрица уже тогда слыла затворницей, недолюбливающей российскую знать. Лично я не видела в её нелюбви ничего особенного, пока она не вставала на пути у моего счастья и веселья, но родители, видимо, остро переживая пренебрежительное к себе отношение, иногда очень жестко критиковали Государыню.
В тот вечер я предпочла, поклонившись Николаю Александровичу и великим княжнам, занять наиболее удобное место, чтобы следить за прибывающими гостями. К моему счастью, совсем скоро ко мне присоединилась моя подруга – Вера Берг. Она очень тихо, но чрезвычайно оживленно принялась обсуждать наряд и прическу каждой входившей дамы, тогда как традиционное белоснежное платье самой Верочки не претендовало на оригинальность.
Так продолжалось, пока приблизительно без двадцати десять не прибыла княгиня Юсупова. Тут уж мы с Верой примолкли, так как выглядела Зинаида Николаевна, как всегда, очень элегантно и дорого. Она сохранила необычайную, для своих лет, стройность и склонность к некоторой экстравагантности: необъятно пышное платье княгини, почти неприлично оголявшее грудь, снова привлекло всеобщее внимание.
Княгиню вел под руку её муж, «графокнязь», как не без иронии называл его отец, во всем остальном относившийся к Феликсу Феликсовичу весьма уважительно и даже дружелюбно. Вскоре, чуть подотстав, вошли оба её сына в сопровождении юной, неизвестной мне, барышни.
– Бог мой, как быстро ты выросла и превратилась в la belle mademoiselle!
Голос Зинаиды Николаевны, обращенный в мою сторону, звучал чуть более восторженно, чем всегда, но, впрочем, довольно холодно. В ответ я только улыбнулась и поклонилась ей. Мы с её младшим сыном родились с разницей в неделю, так что, вполне возможно, мой относительно взрослый вид напомнил ей о собственном возрасте. Феликс чуть наклонился ко мне и прошептал, но так, чтобы все слышали:
– Полонез.
Все рассмеялись, а я кивнула ему, потому что отказываться, когда тебя приглашает один из наследников самого богатого дворянского рода в стране, не только невежливо, но и глупо. Старший же брат Феликса, Николай, лишь сухо улыбнулся мне в знак приветствия, после чего демонстративно отвернулся.
В пять минут одиннадцатого все гости уже находились в зале. Императрица, как было обещано, спустилась, чтобы начать полонез вместе с августейшим супругом.
– Только не обижайся на Николая, – обратился ко мне Феликс, едва мы только начали танцевать.
Благо медленный темп позволял нам общаться, я заверила его, что не понимаю, что он имеет в виду. И действительно я не придавала особого значения тому, что старший сын Юсуповых будто нарочно игнорирует меня. Но Феликс так легко не собирался отступать:
– Он просто не хочет питать слухи о вашей помолвке, которые и так распространились по всему городу.
Мне не хотелось поддерживать разговор на эту тему.
– Сосредоточься на танце
Хотя Феликсу не требовалось сосредотачиваться: двигался он превосходно. Готова поспорить, мы смотрелись с ним очень эффектно.
– Твоё платье прелестно, должен признать, – сменил он тему разговора.
– Да, пришлось ликвидировать швею, чтобы она не смогла повторить фасон для кого-то другого.
Я почувствовала, как мой партнер содрогнулся: с чувством юмора у него всегда были проблемы. Лишь спустя какое-то время он расслабился и улыбнулся.
На вальс и кадриль я не была приглашена, но если по поводу первого чувствовала огорчение, то скачки по деревянному полу бальной залы мне и наблюдать-то не хотелось. Итак, пропустив кадриль и немного печалясь по поводу вальса, я танцевала мазурку с Ипполитом Матвеевым. Он был чуть старше меня, возможно, ему уже исполнилось двадцать, но возраст отнюдь не компенсировал его танцорских недостатков. Ипполит все время норовил испортить мне платье, наступив на подол или вывихнуть мне руку в области запястья. Ни сказав ни слова о том, как я выгляжу, как, впрочем, и ни о чем другом, он, видимо, полностью сосредоточился на том, чтобы не спотыкнуться на ровном месте и не упасть у всех на глазах.
Оглядываясь по сторонам, я заметила, что Феликс посмеивается надо мной, танцуя в паре с сопровождавшей их молодой особой, имени которой я не расслышала. И вдруг я увидела у входа двух опоздавших мужчин. В одном из них я узнала графа Путятина, но вот второго не видела никогда. Граф Путятин был в парадном мундире белого цвета, а незнакомец – во фраке. Не знаю почему, но вид этого молодого человека произвел на меня большое впечатление. И мне повезло: они оба остановились возле моего отца.
Как только самая ужасная в моей жизни (вот именно, что во всей моей бесконечно долгой жизни) танцевальная партия подошла к концу, я тут же подбежала к отцу. Теперь я почти не печалилась из-за того, что вальс у меня оказался свободен. Папа удивленно взглянул в мою сторону, но я уверенно взяла его под локоть и протянула ручку в такой е ажурной, как верх платья, перчатке Путятину.
– Маргарита Сергеевна, – произнес он, прислоняя тыльную сторону моей ладони к своим губам.
Моему отцу не оставалось ничего другого, как представить молодого человека, стоявшего с ним.
– Моя дорогая, это князь Роман Евгеньевич Остен-Сакен.
Наконец, я смогла открыто рассмотреть его, пока он пожимал мою руку. Высокий, со светлыми вьющимися волосами, чуть более длинными, чем тогда было модно, он походил на англичанина (коим и являлся наполовину, но узнала я о том гораздо позже).
Заиграла музыка.
– Что же вальс? – спросил мой отец.
– Свободен
Наверное, я выглядела печально, потому что Роман Евгеньевич тут же протянул мне свою руку.
– Надеюсь, вы не возражаете?
– Разумеется, нет, – ответила я, наверное, слишком поспешно
Танцевать с незнакомцем вальс – танец, в котором партнер так близко прижимает партнершу к себе, казалось мне вызывающим, но, тем не менее, почему-то я согласилась, не колеблясь ни секунды. До сих пор не могу понять, чем меня очаровал Роман. Спустя время, я узнала, что у него множество достоинств, но тогда я и понятия о них не имела. Внешность же его можно было назвать приятной, но не обворожительной.
Тем не менее, мы вальсировали, и я время от времени поднимала на партнера свои карие глаза, доставшиеся мне от моих армянских предков, и чувствовала незнакомую доселе радость, когда взгляды наши встречались.
– Вы родственник Константина Николаевича? – спросила я, имея в виду Путятина, поскольку немного терялась в обществе незнакомого мужчины и не знала о чем ещё спросить.
– Нет, друг семьи. Я только что вернулся из Лондона.
Он ответил по-английски на вопрос, заданный на русском – это, по неизвестной причине, покорило меня окончательно.
– Оксфорд? – предположила я.
Роман Евгеньевич удивленно кивнул, и я сразу решила рассеять возможные подозрения:
– Просто догадка.
Остальную часть танца мы провели, обсуждая достоинства и недостатки Петербурга, после чего, уже при поклоне, князь Остен-Сакен произнес:
– Что-то подсказывает мне, что в скором времени мне придется тут обосноваться
После такой загадочной фразы котильон, в котором мой новый знакомый не принимал участия, доставил мне мало удовольствия. С того момента, почти сто десять лет назад, не прошло ни одного дня, чтобы я не думала о Романе Остен-Сакене.