Тени. Книга 2. Что, если у каждого есть второй шанс?. Глава 6 (Валя Шопорова)

Глава 6

Хенси сидела, не двигаясь, прямо, пожалуй, слишком прямо держа спину, будто перед ней был не знакомый доктор, а английская королева. Ашот, практически стоял перед девушкой на коленях, давно оторвав пятую точку от стула, словно забыв, что его можно придвинуть и поставить удобнее. Мужчина был занят, полностью поглощён тем, что вызывало в глазах Хенси некое подобие улыбки, что зажигало в них искры жизни.

Он устанавливал ей протез, который она выбрала ещё три недели назад и обладания которым ждала долгий двадцать один день. Слишком долго в рамках месяца – слишком мало в рамках жизни или вечности…

– Кажется, всё, – утвердительно, но не слишком уверено сказал Ашот, отнимая от железной и живой плоти девушки руки, но в следующий миг вновь касаясь её подушечками длинных пальцев.

Невесомое, практически неощутимое касание совершенно не раздражало кожу, оставаясь на грани порога ощущений, едва заметно щекоча нервы. Хенси едва заметно улыбнулась, думая, а в следующий миг озвучивая свою мысль:

– У тебя красивые руки, особенно пальцы… – она опустила взгляд вниз, цепляясь им за кисти мужчины. – О таких говорят – «руки пианиста»… Ты не занимался этим? – она подняла глаза, впиваясь ими, ожидая, требуя ответа.

– Нет, – Ашот покачал головой и всё-таки вернулся на стул. – Я не играл на пианино, точнее, почти не играл, всего два года, это ведь не считается?

Он поднял глаза на Хенси, та пожала плечами, показывая, что здесь имеет значение лишь его мнение, она не желает вмешиваться. Ашот продолжил:

– Но я окончил музыкальную школу по классу тромбона.

– Тромбона? – переспросила Хенси. – Ты первый, кого я знаю с подобным образованием…

«Что ж, – подумала Хенси, наблюдая за лёгким смущением мужчины. – Везёт мне на музыкантов: Бруно играл на скрипке, Тимоти был пианистом, но всегда предпочитал гитару… Вот только Мориц никогда ничем подобным не увлекался, он всегда был слишком далёк от прекрасного…».

Девушка резко передёрнула плечами и нахмурилась, ей не понравилось, что в такой момент, который должен был быть наполнен совершенно иными мыслями, она вспоминает о чёртовом Трюмпере, который был в её жизни… смертью, главное трагедией, всем тем, что люди больше всего ненавидят. Право, от одного лишь воспоминания об этой наглой улыбке, о тех словах, что любому бы не сошли с рук, но ему простились, об этой наглой, но чертовски обаятельной улыбке… При мысли об этом хотелось выть и вырвать себе глаза, на сетчатке которых всё ещё жили образы, выдрать из себя память с корнями, с концами, до основания…

– Ты не убьёшь меня ни сегодня, ни завтра, потому что ты бы уже давно это сделала. А не сделаешь ты этого, потому что всё ещё любишь меня…

Девушка вздрогнула ещё сильнее, словно желая сбросить со своих плеч эту мерзкую шаль памяти, не страшно, если она слезет вместе с кожей; она болезненно скривилась, ей хотелось закрыть лицо руками, впиться в собственную кожу ногтями и стальными пальцами новой руки, ей хотелось…

Но Хенси не могла себе этого позволить, не могла, потому что это не просто слабость, а доказательство собственной слабости, подпись под ней, чистосердечное признание, а она была не такой…

«Если врать, то до конца», – верно, это было чем-то вроде негласного девиза Хенси. «Врать до конца, так, чтобы ты сама в это поверила…»…

Она не могла расписаться в собственной слабости, не могла показать её милому доктору, который непременно бы захотел её утешить и, верно, смог бы это сделать. Не могла…

Потому что она – Хенси, бывшая – непобедимая Хеннесси, чьи бои стояли десятки, сотни тысяч долларов. Она – Хенси, та, кто выжил в двух «пеклах», прошёл через два ада, не желая, но посмеявшись над пресловутыми кругами преисподней, которые наводили страх на весь честной народ, а ей приносили скуку и зевоту. Она не боялась ничего и никогда: ни бога, ни чёрта, ни расплаты за свои поступки, ни тюрьмы, ни самосуда тех, кто мог иметь к ней претензии.

Она не боялась ничего, кроме правды, той правды, что не вписывалась в её картину мира, которая выбивалась из неё, портя краски, статистику и стилистику её жизни. Её, правду, знал один лишь Себастьян, верно, это стало одной из причин тому, что в один прекрасный день девушка решила избавиться от мальчика.

«Ты слишком много знаешь. Тебя пора убить», – Хенси никогда не говорила так или похоже на то, но она всегда отдавала себе отчёт в том, что свидетели долго не живут. Потому что на каждого свидетеля есть тот, кто не хочет быть раскрытым и разоблачённым.

«Я непременно забуду тебя и вас, – думала Хенси, не сводя взгляда с Ашота, который что-то говорил, но она его не слышала, медленно, незаметно придвигаясь ближе к краю кровати. – Непременно забуду, потому что от мёртвых, коими вы и являетесь, толку нет. Вы никогда более не дадите мне смысл, а он, уж простите, – в её глазах сверкнули прежние издевательские, глумливые нотки, – мне очень нужен. Мне нужно ради чего-то открывать глаза. Увы, прожив без смысла почти пять лет, убив мальчишку и почти убив себя, я поняла, что ничего не выйдет из простой, ровной жизни, не для меня она. Мне нужно что-то, что взбудоражит кровь во мне, иначе, боюсь, моё сердце вовсе замёрзнет, а таскать в себе обледеневший труп совершенно невыносимо…».

Продолжая следить за говорящим мужчиной, Хенси села на самый край, бесшумно вздыхая и протягивая руку, неожиданно перехватывая ладонь мужчины, которой он размахивал, жестикулируя. Девушка намерено воспользовалась не врождённой конечностью, а вновь приобретенной, она хотела понять, как она действует, как слушается. По лицу Ашота трудно было понять: причиняет ли стальное прикосновение боль или же он молчит от шока?

– У тебя красивые пальцы, – каким-то странным голосом повторила Хенси, опуская глаза, разглядывая его ладонь.

Её глазам представлялась странная картина: её механическая рука, ещё не покрытая внешним слоем, имитирующим кожу; она, рука, была чёрной, блестящей и на ней, контрастируя с темнотой, покоилась живая и тёплая ладонь мужчины, под кожей которой бился истинный пульс, а не бег электрических импульсов.

«Белое и чёрное, – думала Хенси, разглядывая красивую, но странную картину, которую мужчина не смел разрушать. – Свет и тень…».

– Ашот, – вдруг обратилась к мужчине девушка, сама же разрушая то, что сотворила, делая так, как поступала всегда. – Ты поможешь мне?

– Я? – доктор удивился, округляя глаза, что на красивом мужественном лице смотрелась несколько смешно. – Хенси, в чём тебе нужна моя помощь?

– Мне нужны от тебя… – Хенси намерено сделала двусмысленную паузу, задерживая взгляд на губах мужчины. – Мне нужны от тебя, Ашот, минимум три вещи, три одолжения…

– Проси всё, что хочешь, – сказал мужчина, улыбнувшись. В его груди таким набатом било сердце, что он подписался бы на всё, не раздумывая.

Когда ты рядом с тем, кто заставляет твою душу трепетать, а сердце делать кульбиты и цирковые номера, всяко забываешь об осторожности и гордости…

Хенси расплылась в медленной, тягучей, словно топкая карамель, улыбке, обнажая ровные белые зубы. Ашот невольно залюбовался этим зрелищем – за всё это время девушка впервые улыбнулась так открыто и по-настоящему. Мужчина самонадеянно записал это на свой счёт, полагая, что смог помочь прекрасной пациентке. Он же не знал о том, что по таким, как она, мягкие стены плачут горькими слезами…

– Ашот, – Хенси говорила медленно, смакуя слова, муча, понижая тон, – ты так самоуверен…

– В чём же моя самоуверенность, Хенси?

– Ты сказал, что я могу просить всего, чего захочу… А сможешь ли ты дать мне всё, чего я попрошу? – низкий грудной голос и напичканный расплавленным свинцом взгляд сделали своё дело, попадая точно в цель.

– Я уверен в себе, – кивнул мужчина, невольно выпячивая грудь.

«Какой милый, глупый большой мальчик, – подумала про себя Хенси, с лёгким прищуром скользя по телу мужчины взглядом. – Как же я люблю таких… которые сами идут в капкан и в сети. Глупые-глупые мальчики с самомнением льва…».

– Ну? – этот короткий, совершенно не ёмкий вопрос звучал скорее, как требование.

Да, всякий мужчина любит, жаждет доказать, что он способен на многое. И на этом свойстве мужской психологии Хенси мастерски умела играть…

– Что ты хочешь у меня попросить? – уточнил мужчина, уже сам веря в то, что это он жаждет стать помощником-спасителем, героем.

– Ашот, – девушка вновь понизила голос, делая его тихим, интимным, обволакивающим… – Я думаю, ты знаешь о том, что в тот день погиб мой приёмный сын…

– Да, – кивнул мужчина, опережая девушку, не давая ей договорить те слова, что давались ей тяжко. – Тебе нужна помощь в плане похорон?

– Фактически, – кивнула девушка и придвинулась ближе, практически касаясь своими коленями колен мужчины, не давая ощущения кожи, но позволяя ощутить тепло, исходящее от тела.

Ашот громко, слишком громко, для подобной ситуации сглотнул, давая Хенси понять, что она всё делает правильно, что её игра вновь имеет оглушительный успех у единственного зрителя.

– Ты можешь договориться о кремации? – спросила она после паузы.

– Эм, да, – он кивнул, – конечно могу, но… Но ты уверена, что хочешь именно этого?

– Да, – Хенси вздохнула. Она почти верила в то, что чувствует, в то, что играет. – У меня есть одна идея, которая точно понравилась бы Себастьяну, понравится… – она замолчала и прикусила губу. На заднем фоне так не хватало аплодисментов и восторженных криков: «Браво!».

– Хорошо, Хенси, – кивнул мужчина. – Я договорюсь, только скажи, хочешь ли ты присутствовать?

Хенси медлила с ответом, но на этот раз она на самом деле думала. С одной стороны, она привыкла всё контролировать, но с другой… С другой стороны, даже своих врагов не всех она провожала в последний путь, и она была не уверена, что будет правильно видеть это…

– Нет, – она отрицательно покачала головой, слегка сутуля плечи. – Но… но я смогу передумать?

– Конечно.

– Хорошо, Ашот, – она бегло улыбнулась, словно награждая мужчину.

– Я пойду договариваться сегодня, тебя это устроит?

– Бесспорно.

– Хорошо… – он несколько секунд помолчал, после чего продолжил: – А другая просьба?

Хенси улыбнулась, не спеша с ответом, наслаждаясь напором мужчины, который жаждал стать её персональным суперменом.

– Мне казалось, ты хотела чего-то ещё… Или я ошибся?

– Ты прав, – она кивнула. – Следующая моя просьба касается моей руки, – она подняла механическую конечность. – Ты подобрал мне прекрасный протез и качественно его установил, у меня такое чувство, будто я с ним родилась, но… Но мне хотелось бы обзавестись и новой «кожей». Насколько я знаю, такое есть?

– Да, есть, – кивнул мужчина. – Но, если ты хочешь идеальный тон, вновь придётся подождать…

– Сколько?

– Три дня, не более.

– Я согласна, – кивнула девушка.

– Хорошо, сейчас…

Ашот открыл блокнот и начал что-то записывать, каждую секунду отрывая глаза от листов, смотря на Хенси, щурясь, что-то беззвучно шепча, считая…

– Может быть, тебе нужно фото? – спросила Хенси. – Моё фото?

Ашот поднял глаза, несколько растеряно глядя на девушку напротив, у него появилось сейчас такое странное чувство… ощущение тех самых нитей-верёвочек, за которые уже вовсю дёргала Хенси, управляя им. Но молодой доктор отбросил эти домыслы-ощущения. Он привык доверять людям, доверять себе и своему сердцу. А ещё Ашот всегда считал себя крайне удачливым, с ним попросту не происходило дурного, и он был уверен, что так будет всегда.

– Да, думаю, так будет лучше, – наконец-то ответил доктор, доставая мобильный.

Сделав несколько снимков, он вернул аппарат в карман и посмотрел на Хенси. В воздухе висела недосказанность, он кожей, каким-то шестым чувством ощущал, что озвучено ещё не всё.

– Что-то ещё?

– Знаешь, Ашот, верно, твоя жена или просто любимая – одна из самых счастливых женщин в мире, с таким-то мужчиной, который готов горы свернуть…

– У меня никого нет, – ответил мужчина, вновь выпячивая грудь, что выглядело так забавно.

– Это очень странно…

– С последней своей девушкой, с которой я по-настоящему состоял в серьёзных отношениях, я расстался полгода назад. Кстати, ты же её знаешь, это – Нена, медсестра, – выдал Ашот и слегка осёкся, потому что озвучил ту информацию, которая не предназначалась для чужих ушей. Блат никогда и нигде особо не поощрялся…

– Я никому не скажу, – негромко, низко сказала Хенси, видя смятение мужчины, спеша его успокоить. – У нас у всех есть тайны и, пожалуй, твоя одна из самых безобидных.

– Это хорошо, Хенси, – кивнул он. – Просто, Нена – хороший работник, но у неё никак не получалось устроиться, а я смог ей в этом помочь… Но за это не меня, ни её по головке не погладят.

– А мне казалось, ты специалист такого уровня, что на такие мелочи начальство может закрыть глаза.

– Может быть, я и хорош, весьма хорош в своём деле, но с законом никому не позволено шутить, – ответил Ашот, делаясь серьёзным. – Мне кажется, что каждому стоить жить по правилам, иначе будет хаос и беспредел, некоторые вещи просто нельзя допускать и делать в этой жизни…

«Ах, если бы ты знал, что напротив тебя сидит живой сборник подобных «вещей»…», – подумала Хенси и спросила:

– Но, всё же, ты пошёл на преступление закона, устроив сюда Нену? Получается, порой, человеческая справедливость может быть выше справедливости государственной?

– Наверное… – мужчина слегка нахмурился и потёр висок. – Да, Хенси, наверное, если выбирать, поступить по закону или по совести, я поступлю по совести.

«Осталось выяснить, что представляет из себя твоя совесть и насколько громок её голос…», – подумала Хенси, довольно дрогая уголками губ в едва заметной, мимолётной ухмылке.

– То есть, ты считаешь, что закон не всегда прав?

– Получается, что так, – кивнул Ашот. – А почему ты спрашиваешь?

Мужчина открыл было рот, чтобы что-то ещё добавить, но Хенси предусмотрительно лишила его подобной возможности, догадываясь о том, что лишние вопросы ей пока ни к чему. Она сказала:

– Я просто очень люблю размышлять на всевозможные темы. Так сложилось, что в моей жизни был не один период, когда мне не оставалось ничего, помимо философских мыслей и бесед с самой собой.

– Ты много времени в своей жизни провела в больнице?

«Какой догадливый», – отметила про себя Хенси, но вслух сказала другое:

– И это тоже, – она бесшумно вздохнула, приковывая взгляд собеседника к вздрогнувшей, высокой груди под светло-серой тонкой футболкой.

– Да, больницы – не самое лучшее место в мире, – согласился Ашот. – Хотя, стало быть, странно это слышать от меня, как от врача…

– Это твоя работа, – возразила Хенси. – Полагаю, это совершенно другое…

– Наверное, – вздохнул мужчина, слегка прикрывая глаза длинными ресницами. – А чем занимаешься ты, Хенси?

– Ох, чем я только не занималась… Но на данный момент я не работаю.

– А кем ты мечтала стать? – странный вопрос. Этот доктор вообще был странным, он совершенно не видел граней допустимого.

«Я мечтала лечить сердца, а не разбивать их, – горько подумала про себя Хенси. – Но – не сложилось, слишком многое в жизни не зависит от нас самих. Порой, кажется, что сука-жизнь попросту над нами смеётся…».

– Я уже и не помню… – уклончиво ответила Хенси.

Это был один из тех ответов, когда оба знают, что это враньё, но никто не настаивает на продолжении. Воцарилась тишина, в которой Хенси надеялась на то, что Ашот не станет мучить её дальнейшими расспросами. Девушка не была уверена в своей игре так же, как была уверена в ней годы назад. Почти пять лет у неё практически не было практики в фальши, лжи и игре на чувствах, почти пять лет она забывала эту практику, изживая в себе пустого психопата, но он, психопат, оказался сильнее, вот только навыки чуть подрастерял…