Глава 6
Под цветущими деревьями установили ложе новобрачных, застланное лучшим солнечным шелком. Если первая ночь после свадьбы будет теплой и небо чистое, значит, улыбнулись им духи предков и ниспослали удачу. Будет грядущая жизнь новобрачных сладка, как запах цветущей вишни, и наполнится их дом богатством, как наполняется красными отцветающими лепестками сад. Но если небо затянет тучами, налетит ветер, хлынет дождь и обрушит на новобрачных вместе с водой вишневые лепестки, не успевшие покраснеть, – жди печаль в доме, жди беду у порога, да успевай шептать охранные заклинания.
Такова примета. Но в месяц цветения вишни редки дожди, а ночи почти всегда теплы и щедры на сияние звезд.
Утром мать и сестра обрядили Даргана во все белое, как и полагается жениху. Белая шелковая рубашка, белый стеганый колет, расшитый мелким речным жемчугом, штаны из белой шерсти и даже сапоги – из белой кожи. Дарган спрятал под одежду медальон и ощутил, как вибрирует талисман – в такт ударам сердца.
Густые темные волосы жениха, на солнце отливающие золотом, сестра собрала в пучок на макушке и перевила золотым шнурком тридцать три раза, чтобы тридцать три круга счастья (каждый в три года) увидела семья Даргана прежде чем один из супругов отойдет в царство мертвых и соединится с духами предков. Семь золотых плоских фигурок оленей вплела мать в золотой шнурок – чтобы семерых здоровых и красивых детей родила жена Даргану за эти тридцать три круга.
Еще накануне глава дома Таган заменил на фамильном мече жениха боевую рукоять на нарядную рукоять церемоний. Парадная рукоять была обтянута изумрудной шкуркой смертельно опасной рыбы фе из рек в землях Ништру и перевита золотыми шнурками. И гарда для праздничного меча была особая – на ней танцевал золотой журавль, несущий звезду в клюве – символ дома Таган, а тонкие спицы, которые вставляются в отверстия гарды и которыми воин после кровавой битвы развязывает шнурки своих доспехов, увиты были золотой проволокой.
После обряда смены рукояти и гарды мужчины выпили на веранде дома из подогретой бутылочки теплую водку, закусив ее кусочками копченой рыбы и маленькими колобками, обжаренными в масле.
После всех этих обрядов, когда все мужчины уже захмелели, а небо почти полностью сделалось синим, и лишь чуть теплился на западе оранжевый проблеск, будто на темной воде застыл лист опавшего клена, тогда-то Дарган уловил плывущий с севера запах дыма, едва уловимый горьковатый чад далекого пожарища.
Старик Таган, глава дома, тоже почуял этот запах, кликнул своих сыновей и велел им скакать на север, выяснить, в чем дело, и вернуться к рассвету.
Внезапная тревога охватила Тагению. Уж больно давно не появлялись в их оазисе гонцы из Альзонии, не привозили посланий из столицы и написанных на плотной желтой бумаге указов короля. И торговый караван, что отправляется в путь после окончания весенних дождей, давно уж должен прибыть и привезти из эльфийских земель изумительные ожерелья и диадемы, чтобы женихам было чем одаривать невест и их подружек. И что-то невнятное шептали духи предков в ответ на предложение почтить свадебное пиршество. Нынешняя весна явно была не похожа на все предыдущие.
Теперь же, в утро собственной свадьбы, стоя в саду под деревом, которое умирало, так и не начав цвести, Дарган вновь ощутил запах пожарища, гораздо отчетливее, чем накануне вечером. А потом он услышал отчаянный крик, – но кричали не наяву, а в мире духов. Кричали умершие, предупреждая живых. Не сговариваясь, Лиин и Дарган кинулись бежать. Он впереди, держа ее за руку. Мчались они на холм собраний. С его вершины, украшенной резной золоченой беседкой, можно было обозреть окрестности. Здесь же в беседке был установлен магический жезл, дарующий защиту всем жителям оазиса.
Подъем наверх отмечали ворота учтивости. Ворота, у которых есть столбы, украшенные резьбой и позолотой, и перекладина с красно-черным узором, но нет створок. Ни один алкмаарец не минует эти ворота, не позвонив в висящий на них колокольчик. Ворота учтивости не нуждаются в створках – их охраняет магия.
Как раз здесь, у этих всегда открытых ворот у подножия холма, Дарган нашел лежащих без сознания юношей – сыновья главы дома, посланные накануне в разведку, спешили поведать о том, что увидели, но чужая магия зачаровала их и заставила опуститься на землю, не позволив произнести ни слова. Дарган тряхнул за плечи одного, потом второго, но сыновья Тагана лишь безвольно мотали головами. Тогда Дарган уложил их друг подле друга на траву и уж потом вместе с Лиин помчался наверх по тропинке.
Жених и невеста спешили, обдирая роскошный белый шелк одеяний о камни и ветви карликовых сосен, что росли на склоне холма. Подъем был так крут, что в серой скале вырубили ступени, а по краям сделали каменные перила. У сосен, что росли здесь, были длинные голубые иглы, и только безумец мог попробовать подняться на скалу минуя тропинку.
Очутившись на верхней площадке, они увидели, как по цветущей пустыне, покрытой после весенних дождей красно-желто-лиловым ковром эфемеров, движется нечто черно-коричневое, и там, где проходит этот грязно-коричневый вал, остается только серый мертвый песок. И вал этот уже затоплял оазис.
– Мортис-с-с… – в ужасе зашелестели духи предков, первыми заслышав зов богини мертвых.
– Беги! – крикнул Дарган. – Спасайся, Лиин.
– Без тебя ни шагу, – ответила девушка клятвой новобрачной и обнажила тонкий ритуальный кинжал, которым жених должен был срезать пояс с юной жены в их первую ночь.
Дарган коснулся увитой золотыми шнурками праздничной рукояти меча. Эх, некстати заменили боевую рукоять этой красивой безделушкой! Но клинок у меча один – одна и та же сталь является на пир живых и пир мертвых, и Дарган обнажил клинок для боя. Здесь, в беседке на вершине холма, установлен магический жезл клана Таг, и духи предков собрались вокруг святыни, все еще не подпуская чужое волшебство к холму и беседке. Предки наполнили рукоять меча своей силой – пусть ритуальная праздничная рукоять и не так хорошо подходит для этой цели, как боевая.
Когда по крутым склонам стала карабкаться наверх серо-коричневая нежить, Дарган ринулся вниз и снес голову тому, что лез наверх первым. Черная одежда, наборный доспех из пластин, стальной клинок с нарядной праздничной рукоятью – так выглядел первый, остальных Дарган толком не рассмотрел. Но не кровь брызнула из вен, а серая пыль тугими струями устремилась в воздух. Дарган ощутил на губах вкус мертвого праха. Вскрикнули от ужаса живые, застонали предки, и услышал Дарган голос отца: «Я с тобой». Но голос этот прозвучал не слишком твердо. Дарган продолжал сражаться – за Лиин он был готов сразиться со всей Преисподней и не отступить – так ему казалось в тот час. Как он ошибался!
Раз за разом карабкалась нежить на серую скалу с золотой священной беседкой на вершине, и всякий раз отступала, катились вниз кучи грязных тряпок и иссохших костей. Вскоре серое облако праха окутало холм, стало трудно дышать, Дарган кашлял, слезы бежали из глаз, но он отбивал чужие клинки и разил сам. Лиин заняла площадку чуть в стороне – там кое-кто из мертвых вояк пытался подняться, цепляясь за скалы. Но для этого ему нужны были обе руки, и Лиин наносила удар прежде, чем нежить успевала очутиться на уступе.
Склон же у них за спиной был не просто отвесный, но вершина кренилась наружу так, что казалась, готова была опрокинуться вниз, на проходившую у подножия дорогу. Там никому – ни живому, ни мертвому, было не вскарабкаться.
Повинуясь приказу, нежить пыталась забраться снизу прямиком по склону, минуя тропу. Но росшие плотной стеной длинноигольные сосны не давали им продвинуться вверх, а на острых иглах оставались клочья лохмотьев и мертвой плоти, и атакующие вынуждены были отступить. К тому же Дарган без труда замечал тех немногих, кому удавалось вскарабкаться по уступам, и успевал сбросить вниз нахальных мертвецов.
Не видел он только, как за серой пеленой праха появился колдун в длинном балахоне, как поднял он свой посох и как вонзил его в землю у основания холма. И потекла над оазисом белая дымка магии смерти. Тогда сам собой зазвонил колокольчик на воротах учтивости. Дарган вдруг увидел, что вокруг больше нет лезущей наверх нежити, только колеблется облако серого праха. Прах висел в воздухе и не желал оседать на землю, этим воздухом не хотелось дышать. Но не дышать живые не могут. Дарган снял с пояса шелковый платок и вытер клинок – серый прах оставил грязные разводы на белом шелке – и ни капли крови.
– Дарган! – Лиин подлетела к нему.
Накидку невесты она потеряла. Волосы, убранные прежде в высокую прическу с золотыми шпильками и цветами, растрепались.
Ее платье, белый ослепительный шелк, все было осыпано пеплом. В пальцах она судорожно сжимала ритуальный кинжал.
– Ч-что это было? – Лиин била дрожь. – Кто их призвал?
– Не знаю… Но, кажется, они исчезли. Испугались…
– Вообрази, что мне показалось… – Лиин хмыкнула – как будто попыталась засмеяться, но не смогла. – Будто это мумии из усыпальницы…
Дарган глянул на лохмотья и кости на уступах тропинки. Именно – восставшие мумии. Останки предков. Здесь, на священной горе, жених и невеста только что рубили на куски останки тех, чьим душам всегда поклонялись. Черные тряпки – на самом деле драгоценный черный шелк, последняя погребальная одежда. Нагрудники не из стали, а из нефрита, непременный доспех мертвеца.
– Отец, к душе твоей взываю… – позвал он дух отца.
Но никто не откликнулся.
– Взываю, – повторил Дарган.
Предки молчали.
– Что будем делать? – спросила Лиин.
– Я бы хотел посмотреть с высоты, что творится вокруг.
Дарган вновь взбежал на самую вершину и огляделся. Но ничего не увидел – от родного поселка до самой Фундхеры, чьи контуры угадывались вдали на востоке, больше не было мертвых воинов – вокруг оазиса простирались пески. Только исчезла радостная пестрота весенних эфемеров, все было серо вокруг – именно серо, потому что сама земля сменила цвет – с красно-желтого на грязно-серый.
– Куда они все подевались? – спросил Дарган недоуменно.
– Ты всех убил, – засмеялась Лиин, но тут же закашлялась.
– Откуда они взялись? – В этот раз Дарган обернулся к беседке.
Под ее золоченой крышей духи предков всегда отвечали на заданный вопрос. Но сейчас никто не отозвался. Незнакомая гнетущая тишина повисла над Тагенией в это весеннее утро.
– Кто их прислал? – закричал Дарган в ярости.
В этот раз вместо пугающего безмолвия он что-то услышал. Нечто похожее на шорох осенней листвы, на звук текучего песка, на шип ядовитой змеи. Почудилось даже, что он разобрал какое-то слово. Нечто похожее на «Мортис-с-с…». И еще одно слово, чарующее и тошнотворное одновременно – «Служ-жи», – донес из пустыни ветер.
– Ты что-нибудь слышала? – обратился юноша к Лиин.
– Ничего… разве что какое-то имя…
– Не говори! Не произноси вслух! – остерег он ее.
Дарган стал медленно спускаться вниз, то и дело протягивая девушке руку на крутых спусках. На каждой из ступеней он видел порубленных мертвецов, которые уже были давным-давно мертвы. Потом завалы изувеченной плоти кончились – тут атакующие отступили и ушли. Внизу Дарган увидел сыновей Тага – они лежали там, где Дарган их положил, и по-прежнему спали. Вот только лица их припорошило пеплом. И сквозь пепел проступали красные точки – как будто спящих искусали многочисленные комары, что не дают в эту пору житья близ Альзона.
– О, всевидящие духи!
В доме напротив скрипнула дверь, и человек, держа наготове меч, сделал шаг наружу. Дарган с трудом узнал отца своего друга Морана – так тот был бледен.
– Куда они делись? – спросил старик, клацая зубами.
– Унесло ветром, – предположила Лиин.
Дарган взял Лиин за руку, и они двинулись по улице домой. Судя по всему, странная армия мертвых рассеялась так же внезапно, как и появилась. Но Дарган не испытывал облегчения – на него накатила странная слабость, болели руки и ноги, во рту было сухо, и очень хотелось пить.
Лиин подошла к роднику, чья вода собиралась в каменной чаше, и набрала в серебряный ковш воды.
– Умираю от жажды, – прошептала она извинительно.
Выпила половину и только после этого протянула ковш жениху.
Он сделал глоток и вдруг сильнейший озноб сотряс его тело, а ноги так ослабли, что он опустился на камни мостовой.
– Что с тобой? – с тревогой спросила Лиин.
– Не знаю… Очень болят руки.
Он поднял правую и уставился на запястье – там, на внутренней стороне, повыше сгиба, набухала красная овальная язва.
Лиин тронула ладонью его лоб.
– Да ты весь горишь! – Ему почудилось, что голос ее звучит неестественно резко, и невольно поморщился.
– А ты? – спросил он. – Как ты?
– Мне… кажется… все хорошо… – У нее стучали зубы. – Ты же знаешь: я буду всегда.
Детская клятва прозвучала с неожиданной силой, будто девушка выкрикнула заклинание. Или эти слова в самом деле обладали магией, силу которой распознала только Лиин?
– Это прах… мы надышались мертвым прахом… если вымыться, то все пройдет… – попытался обмануть сам себя Дарган.
Превозмогая боль во всем теле, он добрался до дома. Последние два десятка шагов Лиин поддерживала его. Никто из гостей еще не пришел – только мать и сестра были в доме. Сестра лежала на скамье у входа, завернувшись в одеяло, накрытая сверху еще накидкой из шкур пустынных лисиц. Ее трясло. Мать сидела на полу подле, уронив голову и зарывшись лицом в мех накидки. Рядом стоял кувшин с водой и валялся серебряный ковшик. Женщин тоже мучила жажда. Когда Дарган вошел в дом, мать подняла голову. Глаза ее были мутны, а вся кожа испещрена алыми точками, будто кто-то обрызгал ее лицо кровью. Это и была кровь… Она выступала из пор. Как у сыновей Тага, что так и остались спать у подножия холма.
– Воды, – прошептали потрескавшиеся губы.
Она толкнула кувшин, и тот опрокинулся. Ни капли не пролилось – кувшин давно опустел, а набрать воды у матери не было сил.
Под ногами шелестели серые лепестки. Дарган поднял голову и увидел, что все четыре вишни в саду стоят голые – за несколько часов с деревьев облетели все цветы до единого, а этот серый прах под ногами – опавшие лепестки, которым уже не суждено стать алыми.
Дарган принес матери и сестре воды – это все, на что хватило его сил. Потом он вернулся в сад и повалился на ложе – их с Лиин брачное ложе.
– Беги отсюда, – прошептал он. – Беги, или ты заболеешь. Заклинание будет оберегать тебя. Оберегать час, другой, быть может, день. Потом магия смерти победит твою магию. Я сойду с ума, если ты заболеешь… Кто-то наслал сильнейшую магию смерти на наш несчастный оазис…Тот, чье имя звучит как…
– Мортис-с-с, – прошелестел ветер в голых ветвях.
Дальше была чернота длиною в несколько часов.
Дарган ненадолго пришел в сознание, когда Лиин в очередной раз обтерла его лицо влажным платком. Как сквозь пелену воды, видел он двор и небо, уже темнеющее, с алыми мазками заката. Мертвый дом, в котором уже не спрятаться, не укрыться, не согреться, – он понял это слишком уж хорошо даже сквозь жар лихорадки.
– Мама? Сестра? – спросил он Лиин.
– Они лежат неподвижно…
Мысль, что они умерли, не причинила боли – потому что все его тело была одна сплошная боль.
– А ты?
– Я все еще здесь… Я буду всегда.
– Ты будешь всегда…
Мысли мешались. Он знал, что умирает. Что до смерти остались не часы – а минуты.
Он снял медальон с шеи и отдал Лиин.
– Последний вздох, – прошептал. – Последний вздох прими и вдохни в медальон. Как обещала. Я готов…
Он закашлялся, и на белый шелк, уже испачканный прахом разрубленных мумий, потекла с губ алая пена.
Дарган очнулся следующим утром. Его поразила тишина. И еще странное состояние тела – он больше не чувствовал боли. Он вообще ничего не чувствовал. Лихорадка прошла так же внезапно, как и началась. И еще – он не мог раскрыть глаза. Веки налились свинцом – не поднять. Он раздвинул их пальцами. Мир вокруг был серо-мутный, краски полиняли. Правда, небеса отливали лазурью, но лишь в самой вышине, стекая к горизонту серой дымкой. Несколько желтых пятен горело на прежде сплошь золотой ткани покрова новобрачных на ложе. Все остальное было серым – светло-серым или темным.
Дарган лежал на свадебном ложе, но Лиин рядом не было. Свадьба? Она состоялась? Смутно, кусками, вспоминался вчерашний день – нерасцветшие вишневые деревья, заснувшие у подножия холма сыновья Тагана, ожившие мумии, их атака на скалу. Лиин, потерявшая накидку новобрачной, ее волосы, засыпанные вместо золотой пудры серым прахом. И – Дарган мог сказать теперь точно – тело его не познало сладость соития. На брачное ложе он опустился не в объятиях любимой женщины, а в когтях смертельной болезни.
Он провел ладонями по лицу. Ощущение было странным – кожа казалась прохладной и напоминала кожу перчатки или дорогого плаща. Дарган был одет, но вся одежда его сделалась мерзкой, вонючей, перепачкалась кровью. Его священный медальон из белого золота, обычно спрятанный под одеждой на груди, сейчас лежал поверх ткани. Даргану показалось, что медальон светится, и что свет этот отливает красновато-желтым. Он тронул медальон – тот был теплым, даже горячим. Испугавшись (неведомо чего), Дарган спешно укрыл медальон на груди, запахнул рубашку, затянул заскорузлые от крови шнурки колета у горла.
Нефритовый пояс, меч и кинжал лежали тут же рядом, под рукой.
– Лиин…
Никто не отозвался.
Дарган встал. Застегнул золотую пряжку пояса, прицепил меч. Пальцы слушались плохо – будто не свои.
Где-то за оградой вдруг принялся петь соловей, но после нескольких неуверенных трелей смолк.
Во дворе свадебный стол так и не накрыли для пиршества. Несколько выставленных тарелок были полны засохших лепестков.
Дарган поднялся по ступеням в дом. На широкой скамье с резной спинкой лежали друг подле друга мать и сестра. Дарган приблизился, коснулся плеча сестры. Потом матери. Женщины лежали уже окоченевшие. На губах умерших запеклась кровь. Кровь была на шелке одежд на груди, на лакированной поверхности скамьи и на полу. Перед смертью они кашляли кровью, как и Дарган. Их лица казались вылепленными из воска масками, но в застывших чертах не было покоя. Оскаленные в мучительных гримасах рты, сведенные на переносице брови. Как будто смерть не принесла избавления от мук, что они терпели в последние часы жизни.
– Я сплю! – закричал Дарган. – Духи предков, ответьте мне, подтвердите: я сплю!
Никто не отозвался. Никогда не бывало такого прежде. Наяву и в безумии кошмара всегда можно было получить ответ предков. Сколько раз в таком уже далеком детстве во сне голос умершего деда успокаивал маленького Даргана:
«Это всего лишь сон, малыш! Не бойся, прогони чудовище, ты сможешь!»
«Не бойся, – шептала бабушка. – Ш-ш-ш… я сейчас развею плохой сон, и тебе начнет сниться хороший…»
В болезнях, в бреду, они пророчили исцеление. Когда он плакал, наказанный за шалость, они обещали прощение. Они подсказывали ответы на вопросы, которые ставили мальчишку в тупик. Юноше они открывали глубины мудрости. Они сидели рядом с ним по праздникам, подсказывая, на каких тарелках лежат самые вкусные яства.
Но этим утром духи предков молчали.
Дарган произнес заклинание, концентрирующее магию, попытался собрать остатки волшебной защиты. Но ощутил лишь слабое дуновение. Сил прибавилось – но совсем чуть-чуть.
Где-то на окраине Тагении вдруг залаяла собака, но тут же лай ее перешел в протяжный визг и смолк.
Дарган огляделся. В открытые окна вливался утренний свежий воздух, легкий ветерок шуршал развешанными в проемах тканями и засохшими цветочными гирляндами. Дарган снял с подставки боевую гарду и боевую рукоять, разобрал меч и собрал вновь, превратив церемониальное оружие в боевое. Потом снял с деревянной стойки доспехи и надел, затянул шнурки. Обычно облачиться в доспехи воину помогал оруженосец или домашние. Но сейчас никого не было, и между нагрудником и одеждой осталось пустое пространство. Шлем он повесил на руку, ссыпав туда из шкатулки метательные стальные звезды.
– Лиин!
Нет ответа. Лишь ветер шелестел засохшими гирляндами…
Дарган вышел на улицу.
Здесь у самых ворот учтивости лежал их сосед – мужчина в самом расцвете сил, в руке он сжимал меч, как будто надеялся зарубить страшный мор блестящим клинком.
Ближе к дому на каменных ступенях – к порогу от ворот вели пять каменных ступеней, – недвижно застыли его домашние – женщины, дети, старики. Вся семья. Все мертвы. Малютка младенец покоился на руках матери. Умирая, они задыхались и, уже ничего не соображая от жара и боли, выползли на улицу в надежде, что прохладный ночной воздух облегчит их страдания. Дальше, там, где дорога сворачивала к саду Двадцати трех сосен, лежали, обнявшись, две девочки, Тиин и Таан, племянницы Тагана. Они должны были разбрасывать цветы на свадьбе Даргана. Умершие девочки лежали в белых шелковых платьях, которые сшила сестра Даргана для грядущей церемонии. На груди их платья были забрызганы засохшей кровью.
– Лиин! – Дарган двинулся в сторону пруда.
В воде, среди алых лотосов, плавали трупы. Впрочем, лотосы уже не были алыми, они стали серыми комьями пепла. Или Даргану даже алые лотосы теперь казались серыми? Несколько трупов лежали у самого берега, вцепившись руками в камни.
Дарган медленно шел, огибая пруд. Он искал Лиин и боялся, что найдет ее… Боялся? Значит, он все еще способен чувствовать и испытывать страх? Страх и любовь? Он не ведал, бьется ли его сердце, но ужас при мысли, что Лиин мертва, сжал все внутри ледяными когтями. Год назад она своим появлением преобразила весь мир. Неудивительно, что все сделалось серым и мертвым после ее ухода.
– Лиин…
Внезапно лежавший у самого берега мертвец поднял голову. Его распухшее в воде лицо запрокинулось к небу. Глаза были закрыты. Как прежде Дарган, он тоже не мог раскрыть глаз, посему поднял руку и приоткрыл веки. Вместо глаз светились мутные зеленоватые бельма. Мертвец стал выбираться из пруда, вода текла с его одежд, хлюпала в кожаных сапожках. Это был один из друзей Даргана – Моран… На не свершившейся свадебной церемонии он должен был сидеть по левую руку от жениха и подавать тому тарелки с яствами и бокалы с вином – так велел обычай, дабы в грядущей жизни всегда был человек, способный предоставить еду и питье в любой час дня и ночи.
– Моран…
Тот повернулся, бельма уставились на Даргана. Он видит?
– Пусть духи предков слышат тебя, – пробормотал Моран обычное приветствие.
– Пусть слышат, – отозвался Дарган.
Плавающий в центре пруда труп в этот момент дернулся и, загребая ладонями, поплыл к берегу. Дарган уже слышал повсюду шорох шагов – его друзья, родственники, поднявшись после смерти, шли куда-то, как будто отчетливо слышали призывный зов.
Он и сам услышал – но чуть позже и смутно:
– Мортис-с зовет…
И двинулся вслед за Мораном.
Он не ведал, куда идет. Просто шел. Потому что надо было куда-то идти: оставаться в Тагении не было сил.
«Но я же не умер! Я не мог умереть! Я не видел предков, встречавших меня за чертой, я не видел зеленый туман другого мира. Была только тьма. Она и сейчас есть. Я ее чувствую…»
Ему хотелось крикнуть всем, что он еще жив, но он не мог разлепить губ. Что-то мешало.
Потом вдруг сообразил: живой среди мертвецов – это не достоинство, а недостаток.