Глава 5
– Быс-стро иди… с-с-пеши… – шипит в мозгу мерзкий голос.
Куда спешить, зачем – не разобрать.
Под ногами шуршит палая листва. Армия Мортис идет, и цветущая земля вокруг умирает.
Давно уже остались позади Северная пустыня, разоренные пограничные крепости и сожженные башни имперцев. По-прежнему синели на востоке гряды гор Фальген Хейм. Несколько раз появлялись отряды разведчиков-эльфов. Однажды ночью они перестреляли часовых и утащили с собой нескольких мертвяков. Видимо, решили поглядеть, что за дрянь такая объявилась по соседству с их землями. С тех пор количество часовых удвоили. А мертвяки… Кто их считает в армии Мортис?!
Чем дальше на север двигалась армия, тем чаще встречались тучные нивы и зеленые дубравы, сады и виноградники. Но все это зеленело и цвело лишь до тех пор, пока нога нежити не ступала на землю. Тогда все умирало и никло, зеленый цвет сменялся серым, засыхали деревья, облетали листья. Из черной земли оставались торчать только серые стволы с корявыми голыми ветвями – издалека казалось, что они заламывают руки, взывая к Всевышнему, который оставил эти земли.
В этот раз шли недолго, к полудню показалось впереди небольшое селение. На единственной улице – ни души, окна закрыты ставнями, двери в домах заперты, как будто столь жалкие преграды могут остановить нежить!
Видно, ужас лишил жителей последнего разума.
Лишь возле таверны стоят трактирщик да староста поселка. Староста трясется, держа в руках поднос с золотым кубком, так трясется, что темное столетнее вино, гордость здешних винных подвалов, плещется и на поднос, и на землю.
Зитаар подъезжает к старосте на своем вороном коне. Горят копыта, которые не касаются серой пыли дороги.
– Накормите всех, кто хочет есть… – отдает приказ Зитаар. – Тогда Мортис-с сохранит вам жизнь. На время. – Лицо рыцаря смерти искажается гримасой. Наверное, самому Зитаару кажется, что это усмешка.
Он берет с подноса кубок и одним глотком осушает, потом швыряет кубок в толпу, кто-то из людей ловит щедрый дар. В первый раз Дарган видит, что рыцарь смерти что-то пьет. Возможно, Мортис даровала ему не только чудо-коня, но и способность вкушать земную пищу – хмелеть от вина и ощущать вкус изысканных яств. Ведь безмясая богиня сохранила в сердце Зитаара способность любить и ненавидеть.
Дарган еще ниже натягивает на лицо капюшон плаща. Зитаар не должен его узнать. Неведомо, как сильна в сердце рыцаря смерти любовь, но вот ненависть его безмерна.
– Всех накормим, всех… – бормочет староста, а трактирщик распахивает двери таверны.
Неожиданно отряды нежити расступаются, и к таверне подъезжает всадник в изумрудных доспехах. Белые волосы всадника треплет ветер, на белом как снег лице не различить глаз, они тоже белые, только зрачки чернеют – как два прокола во тьму. Это вампир Носферату Лан-дуул, еще его называют «пьющий души». Все живые невольно пятятся, ощущая холод, идущий от всадника. Холод, который неотделим от ужаса.
– Я первым хочу отведать лакомые блюда! – заявляет Носферату и спрыгивает на землю.
Ему никто не перечит. Вампир заходит в таверну. Все ждут.
Дарган ощущает, как вибрирует медальон под одеждой. Дарган пятится. Боль на миг пронизывает его тело, хотя он давно не чувствует ни боли, ни жара, ни холода. Кто-то из живых солдат Мортис кричит, кто-то стонет, кто-то кидается бежать. Только нежить стоит недвижно. Трактирщик падает в пыль, староста хнычет, как малый ребенок или бессильный старик.
Лан-дуул выходит. Губы алы как кровь.
– Чудесные блюда… – Он улыбается и вскакивает в седло.
Никто не рискует войти внутрь. Дарган направляется к двери первым. Скрипит песок под каблуками, из дверей тянет холодом.
Внутри в самом деле холодно, как в склепе.
И как упокоенные в склепе, они лежат на полу и на скамьях – две девушки, женщина лет сорока и мальчишка. Похлебка в большом горшке подернулась коркой застывшего жира, будто весь день простояла на леднике. Вода в кувшине искрилась синеватым льдом, а сам кувшин треснул, и основание из зеленого стекла отделилось от пузатого сосуда. Огонь в очаге погас.
– Вампир выпил их жизненные силы… – бормочет трактирщик, на полусогнутых заползая внутрь, ковыляет, держась за стену, распахивает дверь в кладовую, шепчет:
– Жена, дочка, живы?
В ответ слышатся бормотание, всхлипывание, – значит, живы.
Женщины выползают чуть ли не на четвереньках. Лица бледны, как первый снег в месяц опавших хризантем, губы трясутся, глаза черны – так расширились от ужаса зрачки.
За женщинами выходит, шатаясь, мальчишка-прислужник, на нем поверх кожаного передника надета белая тряпка с грубо намалеванным восьмиконечным крестом – видимо, этим знаком парень надеялся защититься от нежити.
– А ну-ка, Сим, быстро разведи огонь! – приказывает трактирщик. Он нелепо суетится, мечется, не зная, за что схватиться, и делает вид, что не видит убитых Носферату. – У нас высокие гости, и они не любят ждать.
Дарган садится за стол. Староста буквально заталкивает в таверну двух бледных трясущихся парней – судя по сходству со стариком и возрасту – его сыновья. Те поднимают первое тело – это женщина – и выносят.
А в очаге уже трещат дрова, и плавится жир в горшке, а Сим, расплескивая, тащит из колодца ведро воды.
– Вино неси, а не воду! – хохочут гости, заполняя таверну.
Им навстречу, проталкиваясь, сыновья старосты несут тела двух девушек.
– Трупы в конюшню! – приказывает командир отряда.
Дарган сел в самом дальнем углу – там был маленький столик – как раз на одного; наверное, для какого-то особенного посетителя.
Два паренька лет по семнадцать (догадливые, на заднем дворе переждали визит Носферату) теперь носились как угорелые, таская с кухни миски с похлебкой, хлеб, колбасы, кружки с элем и вином. В маленьких белых бутылочках разносили подогретую рисовую водку. Местные сильно отличались от жителей Алкмаара – кожа светлее, черты мягче. И глаза у большинства серые.
Заметив Даргана, один из парней поставил перед ним кружку с элем и миску с похлебкой.
– Что-нибудь еще?
– Колбасы и хлеба… – буркнул Дарган.
Интересно, признал мальчишка в нем нежить или нет? Впрочем, это неважно: вряд ли парень на побегушках будет задавать вопросы – сейчас для трактирщика и его слуг главное – самим не пополнить ряды армии Мортис. Так что они согласны сделать что угодно – даже самолично заливать в гнилые рты гороховый суп и вино. Даргана непременно накормят, принесут, сколько велено, сухарей и копченого мяса. Сами потом будут голодать, но сейчас отдадут последнее, не споря.
Дарган попробовал похлебку. Как же странно: иногда он чувствовал вкус и запах, иногда – нет. А этих несчастных наверняка ждет впереди голодный год – пшеница лишь начала колоситься, а теперь все вокруг увянет и засохнет, полягут хлеба, невызревший хлеб осыплется на землю и не даст всходов. На следующий год они будут печь хлеб из соломы и отрубей, а кто совсем одуреет от голода, примется за человечину. Но пока они даже боятся думать – страх парализовал их, как яд виверны.
Мальчишка принес колбасы и хлеба.
Дарган помедлил, опустил руку в кошелек и извлек серебряную монету. Монет было когда-то ровно сто. Сто монет новобрачный должен был разбросать вокруг себя на счастье, сидя за свадебным столом. Дарган знал, что армия Мортис никогда и ни за что не платит. Но сейчас подумал про грядущий голод и достал монету.
– Не надо, господин… – в ужасе отшатнулся мальчишка.
– Бери! – ответил Дарган глухим голосом.
Мальчишка быстренько сунул монету в карман передника.
– Теперь исчезни.
Парень побелел как мел, попятился. Если честно, Дарган не собирался его пугать. Просто двое за соседним столом шептались, а мальчишка своими дурацкими замечаниями заглушал их голоса. Разговор же этих двоих заинтересовал Даргана чрезвычайно. Говорили они о том, о чем всегда говорят в армии Мортис, – о жизни и смерти. Больше о смерти. Или – о посмертии, если быть точнее.
– Для тех, кто служит Мортис, смерти нет, – шептал один из них, высокий широкоплечий человек в кожаном плаще, отороченном давным-давно облезшим мехом. Слово «смерть» верзила произносил с каким-то особым значением, так в Алкмааре говорили о добрых духах предков.
– Ну, я же вижу… – отвечал второй, явно моложе, с длинными сальными волосами и двухдневной щетиной на нелепо пухлых щеках. – Но только безмозглой нежитью не очень-то охота продолжать путь. Ходить зомбаком со свесившейся набок головой и орать одно слово: «Мозги!» мне как-то не улыбается.
– Дурак, – с чувством превосходства произнес старший. – Все зависит от тебя. Если есть в жизни страсть, если ты ненавидишь или любишь, то перед смертью ты можешь воззвать к Мортис, и она сохранит твою ненависть и твою любовь и поднимет тебя после обращения рыцарем смерти. К чему стремился при жизни, того и после смерти будешь жаждать. Вот как становятся рыцарем смерти…
– Да уж… рыцарем… – недоверчиво фыркнул молодой. – Я и на самой обычной кляче толком-то сидеть не умею, не то что управлять этой жуткой скотиной, на которой разъезжает рыцарь смерти. Думаю, все это байки, для того чтобы мы не боялись умирать.
– Вовсе не байки, – строго сказал старший. – Я знаю, есть чудаки, что не хотят служить Мортис после смерти. Но все это ерунда. Смерть нас от всего освобождает. От всего, кроме того, что воистину ценно. Когда я это понял, все сделалось проще простого.
– Я бы предпочел остаться в живых, – пробормотал толстощекий. Он еще больше понизил голос. – А куда мы идем, скажи?
– В земли Горных Кланов, бить гномов, мстить за смерть Галлеана.
– А что нам Галлеан… мы же вроде…
– Тсс… – оборвал шепот товарища тощий. – Так хочет Мортис. Она ненавидит гномов. Из-за них Вотан убил Галлеана. Пока она не насытится гномьей кровью, ее сердце не успокоится.
– У безмясой есть сердце?
– Тсс…
– Носферату! – прошептал кто-то.
– Лан-дуул…
Все обернулись.
Вампир снова стоял в дверях таверны.
– Неужели не насытился? – дрожа, прошептал кто-то.
Но Носферату, ни на кого не обращая внимания, прямиком направился к хозяйской дочке. Подошел, ухватил за шею и повел. Вздох облегчения разом вырвался из грудей всех сидевших. Кажется, даже сам хозяин перевел дух. С места не двинулся. Девушка шла покорно, склонив голову. Носферату пинком распахнул дверь в кладовую, та осталась открытой, застряв в мешках с мукой, сложенных в углу. Вампир задрал на девчонке юбки, оголил молочно-белые бедра, привалил добычу спиной к стене. Она тихо взвыла – от ужаса или от отвращения – не понять. Вой перешел в скулеж и смолк. На ее лице, обращенном к обеденной зале, застыло бессмысленное отсутствующее выражение. В следующий миг голова ее стала мотаться из стороны в сторону в такт движениями Носферату. Он отпустил одну руку, нога девушки в деревянном башмаке сползла вниз и стала отбивать некое подобие такта по каменному полу кладовки, поднимая при этом облачка белой мучной пыли.
В зале кто-то плотоядно вздохнул, кто-то глупо хихикнул. Остальные молчали, боялись пошевелиться. Даже ложками забыли работать. И в этой наступившей тишине послышался странный звук – то ли хрип, то ли рычание. Не сразу Дарган догадался, что девушка стонет от наслаждения.
Насытившись ее плотью, Носферату толкнул девчонку на мешки и вышел из кладовки.
Верзила, возмечтавший о карьере рыцаря смерти, тут же вскочил, облизнулся и зарысил в кладовую. Лан-дуул ухватил его на ходу, сгреб за грудки рукой в зеленой перчатке и поднес к своему лицу, как будто парень был жалкой козявкой, а не плечистым здоровяком.
– Не порти семя… – проговорил Носферату тихо. – Понял? Или выпить твою душу?
Лан-дуул слегка повернулся и обвел сидевших в зале взглядом белых глаз… Все не просто замерли, а вмерзли – в стулья, табуреты, каменный пол.
Таверна была забита битком. И все – или почти все – живые. Слишком много пищи – не обожраться бы вампиру…
– Я-я… – На пол меж повисших в воздухе ног верзилы потекла желтая струйка.
– Не порти семя, – повторил Носферату, отшвырнул здоровяка и вышел.
Все долго молчали. Еще дольше не двигались. И даже дышали через раз, прикрывая рты и носы ладонями и тряпьем.
Потом кто-то довольно громко спросил:
– И что… кого она теперь родит-то? А-а?
– Дхампира, конечно. Этакий прислужник вампира, – отозвался другой.
Трактирщик сидел в углу за стойкой и плакал.
Дарган положил в сумку колбасу и хлеб, поднялся и направился к выходу.
– А этот, он кто? – услышал за спиной голос толстощекого. – На живого вроде не похож. Но и не мертвяк.
– Вот я и говорю – Мортис может человека сохранить как живого – надо только суметь к ней воззвать. Я заплатил два золотых… у меня тут текст нужных заклинаний… – Верзила уже пришел в себя и вновь просвещал товарища.
– Да ну… хочешь заколдовать Мортис…
За спиной раздался мокрый шлепок пощечины – старший явно не терпел насмешек над богиней смерти.
А ведь когда-то Мортис была богиней жизни Солониэль.
Они всегда играли со смертью, жители Алкмаара. Имперской церкви их обряды казались нечестивыми, эльфы отгораживались от соседей с юга рядами смертоносных деревьев. Имперцы, попадая в земли Алкмаара, непременно надевали одежду с вышитыми восьмиконечными крестами. А стоило им увидеть, как духи умерших садятся за стол, чтобы пировать вместе с живыми потомками, чужеземцы тут же брезгливо отворачивались и шептали молитвы, а то и вовсе покидали застолье.
– Вы не признаете власть Всевышнего и поплатитесь за это! – предрекали гости из-за моря.
– Да, не признаем власть, – соглашались жители Алкмаара. – Но принимаем добрые советы ушедших и ведем с ними долгие беседы. Мы не боимся смерти, потому что, уходя, остаемся рядом с теми, кто был нам дорог при жизни.
Слишком долгие беседы – вот в чем была опасность, которую многие не замечали. Чем старше делался житель Алкмаара, тем дольше беседовал он с мертвецами, пренебрегая обществом живых. Некромагия тончайшей паутиной окутывала их мир, а они, не ведая об опасности, воображали, что черпают мудрость там, где была всего лишь тоска по утраченному.
Они не заметили, как рука мертвой богини дотянулась до каждой магической нити, до каждого дома и до каждого склепа, собрала в тугой узел тончайшую паутину и подчинила их мир своей непомерной ненависти и своей непреклонной воле.