Глава 5
1
Подходила к концу третья неделя исчезновения Павла, но по большому счету ничего так и не прояснилось. Лиза ясно отдавала себе в этом отчет.
Хождения в горком, в ЦК, в Академию, в КГБ, прокуратуру и МВД практически ничего не дали. Ее выслушивали, просили написать очередное заявление, иногда даже понимающе кивали, выражали сочувствие, советовали набраться терпения – дело-то непростое, требует времени… И вообще, как только станет хоть что-нибудь известно, ее непременно известят. Пусть Елизавета Ильинична мужается и не падает духом, все непременно прояснится в самые ближайшие дни, в крайнем случае, недели…
В институте ректор пошел навстречу, освободил от работы с абитурой, и она целиком и полностью могла заняться хождением по присутственным местам.
Но со временем кое-кому ее настойчивость уже стала надоедать.
В Комитете госбезопасности на третий раз вообще дальше вестибюля не пустили.
А в партийных и академических кабинетах стали попросту уклоняться от общения. Приходилось подолгу сидеть в приемных и зачастую уходить ни с чем. Если же избежать встречи высоким лицам не удавалось, ее всё откровеннее стали переадресовывать в милицию, в прокуратуру. Мы, мол, необходимые справки навели, запросы сделали, и результаты вам известны. А непосредственно розыском людей не занимаемся, не наша это обязанность. Что можем – делаем, а больше – извините… В МВД и прокуратуре пока терпели, но и тут принимали с видимой неохотой.
Еще тревожило молчание Бориса Омельченко.
Последний раз он звонил из Москвы, неделю назад. Сказал, что добился приема у руководства союзной Академии, обещал через пару дней сообщить подробности. И вот – исчез с горизонта… Нет-нет, торопливо поправила она себя, не исчез, а просто не звонит. В первый заход не получилось, делает второй, а пока не хочет расстраивать отрицательным результатом. Непременно свяжется с ней или с Сергеем в самые ближайшие дни… Господи, не пришлось бы разыскивать еще и его!
Два раза домой приезжал Салиев, рассказывал, что предпринимает он лично по академической линии – здесь, в Киргизии, и в Москве. В первый раз скупо пересказал разговор с «человеком из органов», который потребовал у него заполненное командировочное удостоверение на имя Баринова – в распоряжение Президиума АН СССР. Передал ей выписку из соответствующего приказа по институту… Больше всего беспокоило то, что, как ответили ему в управлении делами Президиума, с просьбой командировать Павла никто от них не обращался.
Поскольку стесняться и комплексоваться тут не приходилось, все средства должны идти в ход, Лиза перелистала записные книжки мужа, телефонные справочники, выписала полтора десятка имен более или менее влиятельных и высокопоставленных его московских знакомых и коллег. Принялась обзванивать.
Первой реакцией, конечно, было недоумение, удивление, даже негодование – кто посмел? как посмел? да я сейчас позвоню!.. Найдем, непременно разыщем, Елизавета Ильинична! Мое вам понимание и сочувствие, Елизавета Ильинична, и всяческая поддержка и помощь!..
Но однако ж до чего они все похожи, до чего поднаторели в таких играх-ситуациях! При других обстоятельствах можно было просто-напросто диву дивиться. Потому что спустя минуту-другую, видимо, осознав, что здесь действительно что-то не так, или почуяв возможную лично для них неведомую опасность, тон сбавляли, а негодующие формулировки смягчали. Кто резко, кто на тормозах. В зависимости от ума, опыта и сообразительности, общей и частной информированности, но необязательно от высоты положения… Обещали перезвонить, как только узнают что-либо определенное, да только пока ни от одного она телефонного звонка не дождалась.
Ежевечерне на несколько минут забегал Щетинкин. У него тоже как-то не вытанцовывалось.
Поначалу он был полон сдержанного оптимизма, заручившись пониманием и поддержкой высоких чинов МВД – тех серьезно привлекла реальная возможность насыпать немного соли на хвост коллегам из «конторы»… Но дни шли, понимание и сочувствие оставались на прежнем уровне, а вот стремление помочь постепенно испарялось, становясь все сдержаннее.
Буквально днями замминистра, неловко отводя глаза при очередном визите, сказал ему с заметным усилием:
– Знаешь, Сергей, похоже, пустышку тянем. В смысле, ничего не получается. Мне вчера там, наверху, оч-чень прозрачно намекнули, чтобы я больше твоим Бариновым не интересовался. И чтобы как звать забыл.
– Понял тебя, – Щетинкин поднялся и протянул ему руку через стол. – Обиды не держу, Темир, понимаю. Но если вдруг что всплывет…
– Конечно, конечно, Сережа! Мы все ж таки свои люди как-никак…
Разговор случился тягостный. И замминистра было неприятно, и Щетинкин чувствовал определенную неловкость – ничего хорошего, если человек пытается оправдаться за других.
Людям вообще, а особенно в чинах и при должностях, свойственно стыдиться того, что кто-то где-то его унизил, пригнул… пусть даже с глазу на глаз, пусть даже и чином, и должностью повыше. А уж признаваться в этом, тем более хорошим приятелям, почти друзьям – ну совсем уж невыносимо. Иногда даже так случается, что и приятельские отношения после этого как-то гаснут, сходят на нет.
Заместитель же республиканского прокурора на руководство ссылаться не стал, но нашел другую причину отстраниться.
– Не могу я дело возбудить, как ты требуешь! – с заметным раздражением сказал он при очередной встрече. И чувствовалось, что раздражение он направляет не на кого-то постороннего, а на самого себя. – Поверь, Сергей, не могу! По факту исчезновения дело открыли в первый же день – в заведенном порядке, согласно законодательству. А другого, посерьезнее, извини. Сам должен понимать: нет тела – нет дела. Оснований не имеется.
– А свидетельские показания?
– Ты видел, как убивали, или, на худой конец, причиняли тяжкие телесные?.. А по поводу похищения человека в нашем Уголовном кодексе и статьи-то нет.
– Значит, научились наши у гангстеров бочки с цементом в реке топить. А вам и крыть нечем, по таким эпизодам уголовные дела не возбуждаются. Я правильно тебя понял? – спросил Щетинкин.
Прокурор хмыкнул неопределенно.
– Еще вопрос, кто кого научил – про бочки с цементом. А в остальном – примерно так и есть…
Конечно, об этих разговорах Щетинкин Лизе ничего не рассказывал. И вообще, старался донести до нее лишь более или менее положительную информацию. Обнадеживающую, или, за отсутствием, нейтральную.
Но и скрывать серьезность ситуации он не скрывал.
– Мне определенно дали понять, почти открытым текстом: Паша жив и здоров, не нужно зря беспокоиться. А вот где он, зачем и почему – это, мол, компетенция совсем других органов. Но соваться в те дела мои информаторы категорически не намерены и мне не советуют… Ладно, на них свет клином не сошелся.
А вот о совместном походе с Игорем рассказал во всех подробностях.
…Сидели они в кабинете Щетинкина, прикидывали, какими еще способами можно узнать о судьбе Баринова.
– Черт дери, прямо к цыганке какой обращайся! – в сердцах сказал он тогда.
Игорь помялся и осторожно напомнил об их «коллекции» гадалок, знахарей, ясновидящих и прочих лиц, обладающих экстрасенсорными способностями. И, как наиболее внушающего доверие, упомянул Коровникова.
Долго не раздумывая, поехали к нему, по дороге прихватили у Лизы из альбома фото Баринова, на всякий случай.
Игоря Коровников знал плоховато, Щетинкина вообще видел первый раз и поначалу попытался от всего отнекиваться – мол, и я не я, и лошадь не моя… И вообще об экстрасенсах только слышал, сам же он простой «травник», собирает лекарственные дикоросы, сдает в аптеки, ну, иногда кое-кого пользует, по доброте души…
Однако под мягким давлением сдался. Но заявил, что при всем уважении к Павлу Филипповичу все равно ничем помочь не сможет.
– Я ж целитель, не телепат какой-нибудь, не гадалка доморощенная…
– Врачеватель, значит, – задумчиво сказал Щетинкин.
– Целитель, – терпеливо поправил Коровников. – От слова «целостность». Я восстанавливаю целостность, полноту организма, а врач – врачует, лекарь – лечит… Разницу улавливаете?
– Ну что ж, извините, Василий Петрович. На нет и суда нет. Идемте, Сергей Валерьевич, – поднялся Игорь из-за стола, отставив чашку с душистым отваром, которым их угостил хозяин.
– Вот что я вам посоветую, – явно колеблясь и раздумывая, сказал Коровников, глядя на фотографию Баринова. – Раз уж считаете, что все способы хороши… Дам я вам адресок. Правда, сам Павел Филиппович, когда я его на ту гражданку вывел, только посмеялся, даже не стал заносить в свой кондуит. А вы сходите, может, что путное получится.
Отправил Коровников их действительно к цыганке, Вите Ионовне. Озабоченно попросил быть с ней повежливее, не спорить, беспрекословно делать все, что скажет…
Жила она в Молдавановке, одном из самых криминальных районов города, в шикарном особняке красного кирпича, спрятавшимся за высоким глухим забором – только блестела поверх него крыша из светлой кровельной жести, с затейливым флюгером на коньке.
Калитку в зеленых металлических воротах открыла сама хозяйка. Внимательным взглядом осмотрела сначала щетинкинскую «Волгу», потом их самих, кивнула и отступила на шаг, приглашая войти. И здесь же, во дворе, даже не дослушав, потребовала аванс – двадцать пять рублей, и непременно одной бумажкой.
– В руки не давай, вон туда положи и камушком сверху придави, – она указала на стол под навесом в глубине двора.
В дом прошли через заднее крыльцо, сразу попали в небольшую полутемную комнатку, всю увешенную коврами. Из мебели – только лишь посредине круглый полированный стол без скатерти, вкруговую пять стульев в белых полотняных чехлах.
Сели: Щетинкин и Игорь – бок обок, хозяйка – через стол напротив. Щетинкин достал из кармана фотографию, молча положил перед ней.
Цыганка мельком глянула на фото, взяла в руки, зачем-то понюхала, приложила обратной стороной ко лбу и замерла, прикрыв глаза.
Как ни пытался, ее возраста Щетинкин определить не мог. Слишком размытый диапазон получался – от тридцати до пятидесяти. А то и больше… Лицо гладкое, холеное, без следа косметики, и губы не накрашены. Глазища громадные, в пол-лица. Руки – светлые, ухоженные, ногти без лака, но с маникюром, полированные. Одета на типичный цыганский манер – платок, цветастая юбка до пола, глухая плотная блузка с длинными рукавами, но кроме массивных серег и двух перстней с крупными камнями – никакого другого золота…
Наконец она положила фотографию на стол и посмотрела на них с тем же неподвижным выражением лица.
– Что хотите знать об этом человеке?
– Все, что можно, – ответил Щетинкин заготовлено.
Легкая улыбка скользнула по лицу цыганки.
– Думаю, ему не понравится, если все, что можно.
– Но он жив? – нетерпеливо спросил Щетинкин.
– Жив и здоров, если вы это хотите. – Она перевела взгляд на Игоря. – А его кровному родственнику я так скажу… В казенном доме он, и очень к своим рвется. Кровит душа его, плачет. Закрыли его не по его желанию, никуда не пускают. И запоры крепкие, и люди специальные стерегут. Только он пока и сам, куда идти не знает… Большой человек, ученый человек… Ест-спит хорошо, по лесу гуляет. Думает много, мечется в разные стороны своими мыслями. И сердце его никак не успокоится… Скоро известие от него придет, только его самого не скоро увидите. Потерпеть придется.
Щетинкин и Игорь переглянулись. Потом Игорь нерешительно спросил:
– А долго терпеть?
– Долго, касатик, долго. – Она отодвинула фотографию на их край. – А остальное у него самого спросите.
Щетинкин достал бумажник, вложил в него фото, спросил:
– Сколько мы вам должны?
– Самую крупную бумажку достань.
– Да у меня только десятки остались.
– А вот и хватит. Будешь уходить, туда же положи.
Щетинкин и Игорь поднялись. Хозяйка осталась сидеть, как видно, она и не думала их провожать.
Они были уже в дверях, когда цыганка сказала, не оборачиваясь:
– Как объявится, пусть ко мне придет. Кто-то темный разумом его завладеть хочет, на свою сторону перетянуть. Много темного и непонятного вокруг него, чужого, не нашего. Если поддастся – пропадет. Ко мне пусть приходит, помогу.
2
Между тем замаячил последний четверг месяца, день, когда обычно они с Павлом устраивали у себя своеобразные приемы.
И мысли возникали всякие. Готовиться ли к приему? Уместно ли это будет? Да и придет ли кто-нибудь?
Достаточно много людей, и не только из числа близких знакомых и друзей, знает, что Павел пропал. Звонят, расспрашивают при нечаянных встречах, предлагают помощь.
Уже и слухи появились, как ей передавали, самые разнообразные, в том числе совершенно дикие и фантастические. Тайно развелся, просто сбежал, «увела» некая лаборантка из молодых да ранних, неизлечимо заболел и потому решил скрыться от людей, с согласия жены принял постриг и ушел в монастырь, арестован КГБ по обвинению в шпионаже и так далее…
Тайны из самого факта она не делала, лишь уточняла, что исчез он внезапно, не по своей воле и пока бесследно. Но об обстоятельствах говорить по телефону категорически отказывалась. При личной встрече – пожалуйста.
Очередным вечером посоветовалась с Щетинкиным. Тот долго не раздумывал.
– Пусть будет все, как при Паше, – твердо заявил он. – И запомни, Лиза, ничего страшного не произошло. Пусть не мечтают, что мы все здесь раскиснем, упадем духом. Не дождутся, сволочи!
И в четверг с утра она целиком погрузилась в привычные хлопоты.
Приходящая домработница Наташа еще вчера сделала капитальную уборку, напекла свои фирменные пирожные-корзиночки… И сейчас, готовя бутерброды, неожиданно сказала:
– Елизавета Петровна, а вдруг никто не придет? А мы наготовим, столько продуктов переведем… Жалко ведь!
– Ничего, Наталья. Сядем за стол вдвоем, да поработаем за десятерых, – натужено пошутила Лиза.
…Народа, на удивление, объявилось много, вдвое, втрое больше обычного.
Раньше всех, ровно в пять, появились Щетинкины. Пока она и Сергей делились последними новостями, Марина быстренько оглядела гостиную, наведалась на кухню, переговорила с Наташей…
В свое время они познакомились через мужей и близкими подругами не стали, но достаточно друг другу симпатизировали. И сейчас Лиза от души была благодарна Марине, что та взяла на себя хлопоты приема гостей.
Правда, прежних вечеров ничего не напоминало. Люди шли, казалось, исключительно выразить сочувствие, узнать подробности, пообещать, что Лиза в любой момент может на них рассчитывать – помогут, чем могут! И каждый заверял, что все обойдется, что в самое ближайшее время Павел Филиппович непременно объявится здоровый и невредимый, и все пойдет как раньше.
В числе первых оказалась Александра Васильевна. Она расцеловалась с Лизой, утешать не стала, выразила сочувствие, как могла, и отошла к Щетинкину, уступив ее следующим гостям.
– Послушай, Сергей Валерьевич, действительно все так серьезно?
– А ты как думаешь?
– А я думаю, что дюже погано. Наиль ходит как побитая собака, народ волнуется. Какие-то посторонние в институт повадились.
– Тебе-то, Александра, чего опасаться?
– У меня свой, шкурный интерес. До пенсии полтора года, я и дальше бы хотела работать. А тут, похоже, такая намечается ситуация…
– Какая такая ситуация? – не понял Щетинкин. – Ты исполняешь обязанности завлаба, тематика на год утверждена – ну и работай! Считай, что Павел в длительной командировке.
Вздохнув, Александра Васильевна коротко пересказала свои новости.
Историю с исчезновением Баринова, похоже, кое-кто решил использовать до упора. А Салиева назначили козлом отпущения. Вызывал его уже вице-президент, задавал неприятные, щекотливые вопросы. Напрямик выразил недоумение – как вот так, без официального письма, без соответствующего запроса, пусть даже телетайпограммы, по одному пожеланию неизвестного гражданина директор института взял да выписал командировку своему сотруднику. А после этого сотрудник бесследно пропал… Ах, гражданин удостоверение Комитета госбезопасности предъявил? А кто это удостоверение, кроме самого Салиева, видел? Где гарантия, что оно действительное, не фальшивка? И какое право, пусть даже сотрудник органов, имеет приказывать директору НИИ системы Академии наук?.. Да и вообще, был ли мальчик? В смысле, был ли вообще тот гражданин? Может, Наиль Сагирзянович что-то перепутал или что-то существенное забыл?.. Словом, в очередной раз горела земля под ногами Салиева, прижигала пятки. А придет вместо него кто-то из варягов, как пить дать приведет свою дружину…
Щетинкин выслушал внешне спокойно, в некоторых местах даже улыбался иронически, крутил головой в знак удивления этой глупистикой. Постарался успокоить, хотя внутренне ее опасения разделил целиком и полностью. Даже подумалось невзначай, а не здесь ли собака зарыта, не есть ли это та самая подоплека, а Павел лишь попал под раздачу?
Александра Васильевна выразила сочувствие хозяйке, выговорилась Щетинкину, получила от него необходимую порцию успокоительных слов, и незаметно, по-английски, исчезла.
Похожую тактику выбрали и остальные, никто долго не задерживался. Даже стол в углу гостиной, накрытый как обычно для фуршета, остался почти нетронутым.
Чередой проходили друзья, приятели, хорошие знакомые, коллеги… Марина с Натальей не успевали встречать, а потом и провожать гостей.
Случились и неожиданности.
Ближе к вечеру, например, появился Толен Момуналиев, ученый секретарь Академии, а в терминах Александры Васильевны «заклятый друг Баринова». Поцеловал Лизе руку, сказал дежурные слова сочувствия, понимания и поддержки, выпил рюмку «Муската фиолетового» и отбыл восвояси. Намекнул своим визитом, что к исчезновению Баринова никакого отношения не имеет. По крайней мере, все посвященные поняли именно так.
Заглянул на несколько минут второй секретарь горкома Ендовицкий, только что вернувшийся из Москвы после лечения. Он тоже никогда раньше у них не бывал, хотя с Бариновым они на самом деле дружны десяток лет, не меньше.
Некоторых гостей Лиза даже не знала. Как правило, это были бывшие пациенты Павла, прослышавшие о случившемся…
К десяти вечера, отпустив Наташу, они остались вчетвером.
– Ну что, Ендовицкий объявился, может, он что сможет, – задумчиво сказала Лиза, переставляя тарелки с бутербродами с большого стола на журнальный. – Садитесь, ребята, перекусим. Лично я проголодалась, вы, я думаю, не меньше… Схожу к нему завтра с утра. Приглашал.
И, обращаясь к Марине и Игорю, принялась рассказывать, что местные партийцы ведут себя очень непонятно. Пропал без вести член городского комитета партии, а они лишь выслушивают, сочувствуют, туманно обещают разузнать подробнее, предпринять какие-то меры – но не более того. Что в горкоме, что в ЦК – независимо от занимаемого положения. А уж у кого она только ни была, разве что не стала добиваться приема у Усубалиева, первого секретаря. Она бы добралась и до него, только знакомые отсоветовали, шепнули, не стоит, мол. Ходят слухи, что у того большие неприятности в Москве, вот-вот отправят на пенсию, на «заслуженный отдых». Кого поставят вместо – ба-альшой вопрос. Словом, не надо тратить время и силы… Получается, на партийные круги надежды никакой. И вроде бы Баринов их номенклатура, а вот, поди ж ты…
Щетинкин сказал зло:
– Типичная наша практика: помер Максим – ну и хрен с ним!
– Но-но, Сергей, полегче! – поспешила оборвать его Марина.
– Да я не в том смысле, – стушевался Щетинкин. – Я в смысле, что по-настоящему, там каждый лишь о своей шкуре печётся! И вообще…
– Ладно, Сережа, не оправдывайся. Понятно, что ты совсем другое имел в виду, – сказала Лиза утомленно. – Давайте лучше подумаем, куда еще можно обратиться. Я намерена в Москву съездить, прямо на Лубянку. А параллельно – в Академию наук. Может, удастся пробиться к Александрову, на крайний случай – к кому-нибудь из вице-президентов.
Щетинкин махнул рукой.
– Шутишь? Какой там Александров! Боря Омельченко здесь, в Киргизии, к Акаеву пробиться не смог.
– Извините, – вступила в разговор Марина. – По-моему, ребята, вы зря рветесь к первым лицам. На самом-то деле сами они ситуацией мало владеют. Наша задача на сегодня – узнать, где Павел и что с ним. Раз вокруг него такая завеса секретности, значит, нужно действовать на уровне среднего, а лучше, самого младшего звена. Начальник штаба или командующий знает только то, что ему доложили, а вот их адъютанты, ординарцы, водители, прислуга – еще и все остальное… А уж потом, когда будет все доподлинно известно, добиваться освобождения нужно будет как раз у тех самых первых лиц.
– Резонно, очень резонно, – задумчиво проговорил Щетинкин. – Но это уже совсем другая тактика. Не на уровне официальных контактов, а исключительно на личных. А это гораздо тяжелее. И гораздо дольше по времени.
– Вот-вот, – подхватил Игорь. – Действовать придется вроде как шпионам-разведчикам, а нас учили?
Лиза хотела что-то сказать, но в прихожей раздался звонок.
– Что за гость запоздалый? – удивилась она. – Игорек, открой, пожалуйста.
Сюрпризы вечера не закончились, впереди Игоря в гостиную вошел Омельченко.
– Ну, слава богу, жив-здоров, – выдохнула Лиза вместо приветствия, и поднялась навстречу. – Из Москвы?
– Оттуда, вестимо, – обмениваясь рукопожатиями с присутствующими и оглядывая гостиную, сказал Омельченко. – Вечерней лошадью… Что, все разошлись? Ну и отлично!
– Садись, пей, ешь, рассказывай, – Щетинкин пододвинул поближе бутерброды, налил коньяку. – У нас хвалиться нечем. Как у тебя?
Омельченко выпил, поднял с бутерброда ломтик сыра. Прожевав, сказал буднично:
– Вчера вечером состоялся у меня серьезный разговор с Банником в его московском логове. По поводу Паши, естественно. Меня заверили, что чувствует он себя нормально. Сделали его директором «хитрого» НИИ, поэтому вынужден следовать режиму. Освоится – свяжется с нами.
– Подожди, подожди… – Щетинкин непонимающе посмотрел на него. – Он, значит, в Москве?
– Где-то в Подмосковье, в закрытом городке. Я так понял, сразу за «кольцевой».
– И что, согласился работать на Банника? После всего, что было?
– Как объяснил Банник, что было – это эксцесс исполнителя. Виновные наказаны, сам он приносит извинения. А Павел попал под соответствующее секретное постановление Совмина, согласно которому работы данной тематики должны вестись на закрытой территории, при полной изоляции персонала.
– И ты повелся на эту чушь? – взорвался Щетинкин. – Черт, поговорить бы мне с этим Банником – с глазу на глаз!
Неожиданно Омельченко рассмеялся – громко, во весь голос, и явно в разрез с настроением собеседников.
– Да уж, поговорил один… И не далее, как три дня назад, – пояснил он причину такой реакции. – Игорь, что затаился? Вылезай из уголочка, да поведай, так сказать, urbi et orbi*, свои приключения и подвиги!
Игорь смутился. Он сидел поодаль и активности не проявлял. Впрочем, вспомнила Лиза, хотя он и пришел одним из первых, весь вечер старался не выделяться из общей массы, говорил редко и немногословно. Она еще тогда отметила, как непривычно видеть его таким – то ли подавленным, то ли очень уставшим.
– А что случилось, Боря? – она попеременно смотрела то на Омельченко, то на Игоря, ничего не понимая и вместе с остальными ожидая разъяснений.
Омельченко коротко хмыкнул и за явным нежеланием Игоря что-то прояснить, начал сам.
– У НПО «Перспектива» недалеко от Курского вокзала размещается центральная дирекция, с типичным московским адресом – дом такой-то, корпус два, строение пятнадцать. На вид довольно стрёмный двухэтажный особняк типа «памятник архитектуры, охраняется государством». Зато внутри – о-го-го, по последнему слову… Ну и наш герой, – он кивнул в сторону Игоря, – каким-то образом об этом пронюхал, и ринулся на амбразуру… Ладно, эту историю я знаю от самого Банника, интересно выслушать и другую сторону. Итак, Игорек, валяй! Смелее, смелее, ну, как там, в Москве!
Но Игорь рассказывать не захотел.
– Ничего интересного, – сказал он, как отрезал. – Пробился я к этой сволочи, мотивируя, что ученик и сотрудник Павла Филипповича, и хочу знать, где он и что с ним. Банник повел себя… ну, неадекватно, что ли. Хамить начал. Я набил ему морду и ушел. Вот и все.
– …А почему вас так беспокоит чужая судьба, пусть даже бывшего начальника, молодой человек? – Банник уже пожалел, что позволил этому юнцу отнять у него время. По докладам и служебным запискам он вполне имел представление о роли Игоря Лебедева в «Деле Афанасьевой». Особого интереса тот не вызывал – как источник информации, как работник, как ученый. Но стало любопытно – что он представляет собой как личность?
– Я его родственник и имею право знать, где он и что с ним.
– А кто вам сказал, что вы имеете на это право?
– Наши советские законы.
Банник с интересом посмотрел на него.
– Как, как? Какие такие законы?
– Обыкновенные, наши. Конституция, в конце концов!
Банник позволил себе улыбнуться. Нет, скажи, пожалуйста, встречаются еще в ученой среде, особенно в провинции, такие вот наивняшки, ну просто прелесть!
– «Милый, милый, смешной дуралей! Ну, куда, куда он ломится?»… Помните? Есенин, читали?.. Но это – лирика. А теперь суровая действительность: запомните, молодой человек, законы пишутся людьми – и исполняются тоже людьми, причем так, как этим людям надо. А Конституция… Плевал я на твою Конституцию, ты меня понял? А теперь – вон отсюда.
Конец ознакомительного фрагмента.