Темна вода во облацех. Научно-фантастический роман. Глава 1 (А. Ф. Тебеньков)

1

Потолок проявился так, как и положено после наркоза – чуть смутно и не в фокусе, но через три-четыре секунды поле зрения расширилось до нормального, и он приобрел реальный вид… Буквально только что перед глазами подрагивала светло-серая потолочная обивка фургона «Скорой помощи» и вот – на тебе! – высокий беленый потолок больничной палаты.

«Лихо, очень даже лихо работают ребята! – подумал Баринов. – Я, конечно, не анестезиолог, но все ж таки в наших клиниках похожих препаратов точно не имеется».

А про больничную палату он подумал чисто интуитивно, продолжая ассоциативный ряд.

Стараясь не крутить головой по сторонам, чтобы не давать лишний козырь тем, кто может за ним наблюдать, он, спустив ноги на пол, сел. Словно продолжая находиться в ступоре, скрестил руки на груди и тупо смотрел прямо перед собой, тщательно имитируя «состояние не стояния». Мол, дайте прийти в себя, а вы уж регистрируйте мои реакции на новое место нахождения и на новый статус.

Палата одиночная и весьма специфическая. И явно не минздравская, скорее, узковедомственная… Ну да, особенно если вспомнить, как он здесь очутился.

Большое глухое окно с матовыми стеклами, наверняка небьющимися, перед ним металлический стол и такая же табуретка, наглухо прикрученные к полу, напротив кровати дверца встроенного шкафа без ручки, но с вырезом для пальцев… Вот, собственно, и вся обстановка. Ах, да, само лежбище. Широкая кушетка или тахта, тоже металлическая, и тоже не сдвигаемая, по бокам лежанки поблескивают никелированные крепления для ремней фиксации. Ни подушки, ни простыни, ни одеяла – лишь упругий матрац с подголовником, на нем сменный чехол из плотной серой бязи…

Та-ак… а где же дверь? А-а, вот и она, как и положено, напротив окна. Пригнана неплохо, если бы не едва заметная щелочка по краям, да круглая замочная скважина, догадаться затруднительно. Дверной-то ручки нет!

Его переодели, и на нем, скорее всего, больничная пижама – синяя куртка взапах без завязок и без карманов, широкие штаны на резинке. Нижнего белья не чувствовалось. Он пошевелил пальцами ног – и босиком.

Так-так-так!..

Но и переигрывать не следует. Можно начинать «приходить в себя».

Рекогносцировка сделана, с большей точностью определиться все равно не получится. Зато сознание чистое, ясное, голова как стеклышко, и более-менее понятно, что последует дальше и как при этом нужно держаться. Ну а уж стиль общения придется выбирать на ходу, в зависимости от того, кто сейчас к нему пожалует – сам «хозяин» или его «шестерка»… Ладно, сымпровизируем, чай, не впервой!

А сейчас самое время сыграть «на публику», демонстрируя и испуг, и растерянность, и свое деморализованное состояние. То есть то, чего от него ждут… Итак, начинаем спектакль одного актера. Можно без аплодисментов и выхода «на бис».

Баринов поднялся, теперь уже по-настоящему принялся осматриваться.

Первое впечатление не обмануло, просто открылись новые детали.

Стандартный светильник из двух люминесцентных ламп утоплен в потолок и закрыт прозрачным материалом, видимо, небьющимся. Такой же светильник, но размерами поменьше, точно так же размещен в стене у изголовья кровати. Забавно, что выключателей нигде не видно… Стол и табурет действительно крепились к полу… А вот и первая неожиданность – за небольшой дверкой с вырезом для пальцев оказался не стенной шкафчик, как думалось, а очень даже прилично оформленный санузел. Присутствовал умывальник из нержавейки с рычажным краном, напольный душевой поддон, задернутый прозрачной пластиковой занавеской, а также металлический унитаз, напоминающий аналогичный прибор в самолетах. Ни зеркала, ни полочек или шкафчиков, положенных в подобных местах, равно как мыла, мочалки, полотенец и зубной пасты, не просматривалось, лишь на закрытой крышке унитаза сиротливо розовел начатый рулон туалетной бумаги.

«Ну, ладно, с этим делом погодим, – усмехнулся про себя Баринов. – Как говорят в народе, время в сортир, но мы не ели!»

И повторил то же самое вслух, громко и раздельно, только в более грубой и вульгарной форме. Опять же, из расчета на публику. Не может такого быть, чтобы его не наблюдали, в крайнем случае, не слушали. Он еще раньше отметил подозрительные вентиляционные решетки под потолком – две штуки в санузле и аж три – собственно в палате.

Не торопясь, умылся по пояс, попутно обследовал локтевые сгибы. Точно, четыре дырки, причем одна совсем свежая. И это не считая двух внутримышечных инъекций, которые он точно помнил. Серьезная заявка… Поколебавшись, вытерся полой пижамной куртки – а чего тут перед ними стесняться? – и вышел в палату, подспудно ожидая чего-нибудь новенького.

Так и есть – у входной двери, по-прежнему закрытой, стоял сервировочный столик на колесиках.

– Наконец-то догадались, – чуть брезгливо сказал он. – Учи тут вас хорошим манерам. В приличных местах, например, так положено: напои, накорми, спать уложи – а уж потом разговоры разговаривай.

Ни вилки, ни ножа в этом заведении не полагалось, пришлось управляться ложкой. Обед оказался так себе, хотя съедобен: салатик из свежих огурцов с помидорами, куриный суп-лапша, гуляш с гречкой, четыре приличных ломтя пшеничного хлеба, компот из сухофруктов. Прилагалась даже прохладная бутылка пива «Tuborg» – то ли датского, то ли голландского, Баринов не знал, да и раньше пробовать не доводилось.

Оказывается, он в самом деле проголодался, не оставил на тарелках ни крошки. Пиво, естественно, выпил, а компот лишь пригубил и отставил – сейчас бы пару чашечек черного кофе! И, пожалуй, сигарету…

Но тотчас же накатилась сонливость. Да такая, что он на ватных ногах едва добрался до туалета, а потом буквально рухнул ничком на свою тахту-топчан и мгновенно провалился в сонное беспамятство.

Правда, напоследок успел подумать обрывочно: «Чего они там намешали?.. Эх, потерял-таки бдительность, черт…»

2

Открыл он глаза в той же палате, только за оконным стеклом на этот раз была темнота. Верхний свет не горел, зато светильник в стене у изголовья давал вполне приличное освещение, можно было бы даже читать. Имелось бы, что.

Сервировочный столик, на который он успел составить использованную посуду, из палаты исчез…

Ха, а что это на столе? Никак, книга?

Он поднял увесистый том и не выдержал, расхохотался во все горло. Не на публику, для себя.

– Ах, Федор Михалыч, Федор Михалыч! – сказал он громко, отсмеявшись вволю. – Писали себе и писали, и не подозревали, насколько буквально будут некоторые воспринимать ваши произведения… Надо же, в психушке подкидывать пациентам «Идиота»!

По зрелому размышлению под душ он решил не лезть – вытереться по-прежнему было нечем, лишь умылся. С неудовольствием пощупал щетину – трехсуточная, никак не иначе. Ну и ладно, примемся отращивать бороду. В студенческие годы такая мыслишка появлялась, но в институте «растительность на морде», как выражался их замдекана, не приветствовалась, да и Лиза возражала. А сейчас – можно. Тем более, предпосылки для этого имеются.

Баринов лег на кушетку, закинул руки за голову. Без подушки неудобно и непривычно… Однако, кто ж его спрашивает? Значит, пока прогнемся под окружающую среду. Хорошо, температура в палате приемлемая, ни одеяла, ни простыни не требуется.

Итак, что имеем в сухом остатке?..

Внешнюю канву событий восстановить нетрудно. Там, на дачной веранде, Шишок выстрелил струей нервнопаралитического газа, а уже в машине ему ввели изрядную дозу спецкоктейля из неведомых препаратов, отключив от действительности.

Возможность кое-что видеть и слышать он получил только в аэропорту «Манас». Здесь в сопровождении молоденькой медсестры и двух санитаров его в инвалидном кресле под видом тяжелобольного погрузили в утренний московский самолет, а в Домодедово прямо на летном поле уже ждала карета «Скорой помощи». Там уложили на носилки и снова вкололи пару кубиков – тоже для полной отключки…

Очнулся он уже здесь, в ведомственной спецодиночке.

Это, так сказать, видимая часть айсберга. На эксцесс исполнителя явно не тянет, значит, было соответствующее указание. Шишок, помнится, проговорился, что у него-де приказ, и он тот приказ выполнит… А вот в чем суть-то этого действа, в чем соль? Чего хотят от него добиться?

Как-то не складывается картинка. Стыковки нет. Цель не пропорциональна средствам.

Подумаешь, отказался работать в определенных структурах над определенными научно-прикладными темами. Подумаешь, не согласился передать «чужому дяде» наработанные материалы экспериментов пусть по очень важной, но все же частной проблеме, представляющей на сегодняшний день исключительно и только академический интерес. Подумаешь, проявил неуважение к личности, которая мнит себя великим ученым, почти гением…

Нет, разумеется, нет! Это не причины, чтобы вот так нагло и открыто похищать человека. Форменный киднеппинг какой-то.

Да и, прямо скажем, умыкнули не какого-то Васю Лоханкина из Молдавановки или Кызыл-Аскера, на которого всем сугубо наплевать… Во-первых, человек в научных кругах вполне известный, во-вторых, партийный функционер республиканского масштаба. Академическая и партийная номенклатура, как-никак. И свидетелями его похищения становятся тоже довольно-таки значимые люди: заместитель директора НИИ из Академгородка, обладающий влиянием и разнообразными связями в научном сообществе, а также ведущий патологоанатом республики, который имеет авторитет и известность не только в медицине, но и в правоохранительных органах Средней Азии. Рискованное занятие, одним словом… Причины должны быть очень, ну просто оч-чень веские.

Разумеется, сразу можно предположить, что это изощренная месть обыкновенного психа. Ну, сорвало Банника с нарезки, всерьез и окончательно, а параноик при власти может натворить такого, что ой-ё-ёй! Знаем, проходили… Но данная версия слишком тривиальна, проста и банальна до скукоты. Да и Банник не производит впечатления свихнувшегося гения, «mad scientist», так сказать. Абсолютно адекватен, разумен и по-своему логичен, хотя стопроцентно идефикс исключить, разумеется, нельзя. Кроме того, от безумца, как и от лома, нет приема – окромя другого лома. А это неинтересно.

Ergo, рассмотрим другие варианты. Их немного, и все из сферы профессиональной деятельности.

«Зарубил» чью-то диссертацию?.. За последние годы он дал отрицательный отзыв только на две – одна пришла из Ташкента, вторая из Томска: мелкотравчатые, компилятивно-беспомощные, взращенные в тамошних медвузах. И связь соискателей с Банником, с серьезной наукой вообще, крайне сомнительна.

«Подсидел» кого из банниковской банды?.. Да, были приглашения из Москвы, Питера, Новосибирска и Ташкента, но не настолько привлекательные, чтобы сломя голову менять шило на мыло. То есть, никому дорогу не перебегал. Администрирование – не его профиль. Да здесь, в Киргизии, он еще лет десять назад мог бы спокойно сесть на место Салиева и директорствовать – хоть в полный рост, хоть вприсядку.

Значит, все ж таки причина в тематике лаборатории. Института – едва ли, тогда бы за жабры взяли кого другого, хотя бы того же Наиля.

Баринов мысленно пробежался по лабораторному тематическому списку – в том виде, в котором он вошел в общую тематику института, а далее в положенном порядке был согласован и утвержден соответствующими инстанциями. Человек грамотный, безусловно, понял бы, что де-факто не лаборатория существует для института, а институт для лаборатории. Криминала в том никакого, обычная практика академических некрупных НИИ. И в самой тематике, даже на сверх придирчивый взгляд, не содержалось ничего взрывоопасного, идеологически невыдержанного, покушающегося на основы миропорядка…

Таким образом, круг замкнулся, и, стало быть, Банник не врал – все дело в «эффекте Афанасьевой».

Так что же это за эффект такой, что ради него и из-за него задействованы такие силы, такие средства, такие мощности? Как-то несоразмерно: из «Града» – по тушканчикам… Или он, Баринов, совсем нюх потерял?

Итак, «эффект Афанасьевой».

Действительно, с самого начала сны Нины Васильевны Афанасьевой выбивались из привычного набора жалоб потенциальных подопытных и пациентов. Сны необычные, странные, никак не подпадающие под классическую классификацию и никак классической же наукой не объясняемые. Чем и стали для него интересными. Но, и необходимо это учесть, пока лаборатория занималась только и исключительно исследованием их природы, никто никаких претензий ему, Баринову, не предъявлял. Хотя, на карандаш взяли. Как Банник выразился по поводу Афанасьевой: «Надо было ее забрать у тебя еще год назад – и кончились бы все проблемы»… Не дословно, но смысл такой.

Получается, что его работу кто-то постоянно отслеживал. Не совсем тщательно, к слову, но все же… Интересно, откуда и через кого шла утечка?

Значит, пока он тешился только снами Афанасьевой, его оставляли в покое. Но стоило выявить ее способности к целительству, а затем к лозоходству и ясновидению – замигал красный свет. И та комиссия, что явилась проверять работу института, вполне могла быть первым звоночком, которого он, к сожалению, не распознал. Впрочем, что бы это изменило?.. А затем подключились главные силы. После чего? А после неожиданного и внезапного отождествления содержания одного из снов Нины Афанасьевой с жизнью и смертью реальной и конкретной Марии Запеваловой.

Логично? Логично!

Кстати, до Банника данная информация дошла спустя пару месяцев, а такая наиважнейшая, как трагическая гибель подопытной в автомобильной катастрофе, непростительно запоздала. Из этого факта попутно можно сделать утешительный вывод: «стукач» не в институте, не в ближнем окружении. И это уже хорошо и здорово!..

Поехали дальше.

В запальчивости Николай Осипович сболтнул, что сам видит подобные сны, то есть обладает таким же даром ясновидения. Но этим не ограничился, а весьма и весьма опрометчиво продемонстрировал свои, прямо скажем, крайне неординарные способности – взглядом поджег бумагу, взглядом сломал стрелку настенных часов, взглядом же заставил его, Баринова, сначала ощутить болевой шок, а затем впасть в состояние, близкое к эйфории пополам с просветлением.

И тут возникает интересный вопрос: что, эти, явно паранормальные способности обеспечивает ему именно «эффект Афанасьевой»?

Предположение интересное, но… опять как-то не стыкуется. В огороде бузина, в Киеве дядька.

Нет стыковки. Нет. А должна быть.

Вообще же рассуждать, думать, анализировать Баринов привык на ходу. И дома, и на работе он при этом прохаживался по кабинету, не сидел за столом и уж, разумеется, не отлеживал бока на тахте. Вот и сейчас он то и дело порывался подняться, хотя бы разок пробежать туда-сюда по палате, но каждый раз одергивал себя, опять же, следуя той самой игре, которую затеял с самого начала. Если здешнему персоналу известны его основные привычки и наклонности, то необходимо, временно конечно, от них отказаться. Пусть думают, что клиент серьезно выбит из колеи, полностью апатичен и настолько деморализован, что его поведение резко отличается от обычного. И что именно сейчас надо брать его, субчика, голыми руками… А он пока поразмышляет и в горизонтальном положении, от него не убудет…

Нет, не стыкуется, никак не стыкуется…

Стоп! Ну как же, как же! Как же он забыл, что именно самой Афанасьевой удалось сделать за секунду до смерти! Ведь собственными глазами он видел, как ползущий поперек шоссе тяжелогруженый грузовик вдруг дернулся и завалился направо, словно получив мощный удар в обращенный к ним бок…

Нет, лежать больше сил не было.

Баринов резко поднялся, неспешными шагами несколько раз промерил палату из угла в угол. Остановился перед темным окном, прижался лбом к прохладному стеклу, даже прикрыл глаза.

«Итак, в качестве рабочей гипотезы принимаем, что все дело в „эффекте Афанасьевой“. Собственно, даже не в нем. Банник почему-то уверовал, что я либо разобрался в эффекте, либо очень близко подошел к его разгадке… И теперь предстоит решить такой вопрос: или я в переговорах с ним блефую – или придерживаюсь истины… Н-да-а, проблемка… Помнится, у какого-то американского фантаста есть рассказ „Честность – лучшая политика“, так в нем герой, придерживаясь формально абсолютной правды, одерживает блистательную победу над жестокими и кровожадными пришельцами. Но это, черт его дери, в фантастическом рассказе…»

Он снова принялся прохаживаться из угла в угол хоть и одиночной, но просторной палаты-камеры.

Мягкий бестеневой свет внутристенного светильника настраивал на рабочий лад, а вот неестественная тишина раздражала и отвлекала. Мало, что извне не доносится ни звука, так и собственных шагов не слышно – босиком, да по упругому ковролину… Он попробовал насвистывать на ходу – стало еще хуже.

«А, ладно, чепуха! Как-нибудь, – отмахнулся он от перебивших размышления мыслей. – Будем считать, что я в сурдокамере, вроде космонавта…»

На середине комнаты его неожиданно шатнуло в сторону, потом в другую… Он сделал по инерции еще пару неровных шагов и удержался на ногах, упершись обеими руками в стену. В глазах темнело, мозг туманился, мышцы словно превращались в кисель – так резко и внезапно, вдруг, наваливался сон. Почти так же, как прошлый раз, однако сейчас добраться до тахты он при всем желании и напряжении сил уже бы не смог. Да и сил осталось только подумать: «Снотворное? Так я ничего не ел и не пил… Газ? Но запаха нет…» и не упасть, а мягко осесть на пол.

То, что уснул на полу, Баринов помнил отчетливо. И сам момент засыпания, и то, что ему предшествовало, в памяти отпечаталось четко.

Однако проснулся-то он на «своей» тахте!..

Ладно. Все проблемы, конечно, должны решаться по мере их возникновения, однако прежде необходимо привести себя в порядок.

Уже привычно он прошел в санузел, и на пороге даже присвистнул. Ведет он себя хорошо, правильно, и вот – заслужил! Здесь появилось большое банное полотенце, шампунь, мыло и мочалка. Но самое главное, на унитазной крышке аккуратной стопочкой выложены темно-синий тренировочный костюм из тонкой шерсти, трусы-плавки, майка и пара носков, рядом на полу стоят полукеды… Ну что ж, спасибо и на этом.

Игнорируя вентиляционные решетки, он с удовольствием поплескался под душем, досуха вытерся настоящим китайским махровым полотенцем… Эх, бритву бы еще!

Все, включая полукеды, оказалось нужных размеров. Все новое, только что без торговых ярлыков, качественное и солидное, не дешевый ширпотреб.

Ну что ж, события развиваются вполне логично, и в палате его должен ожидать завтрак.

Но вчерашнего – а точно ли вчерашнего? – столика в палате не оказалось. Кстати, и окно по-прежнему темное, ночное. Уж не сутки ли он проспал? Судя по тому, что голод вполне терпим, едва ли… Часов, естественно, нигде нет, сплошное безвременье.

Хорошо, будем ждать. Ждать и размышлять, уж этого-то у него пока не отняли.

Баринов сел на табуретку перед пустым столом, облокотился на столешницу. И машинально отметил – давешний томик Достоевского почему-то изъяли.

Эх, самое время для чашечки кофе!.. И сигаретку бы. И от рюмочки коньяка он бы не отказался. А лучше – стакан. Не граненый, а тонкий чайный – да «с мениском»…

Ни малейшего шороха он не слышал, но вдруг почувствовал, что за его спиной что-то изменилось. Медленно, очень медленно, сдерживая себя, он повернулся.

В полумраке дверного проема стоял человек, за спиной, по бокам, виднелись еще два силуэта.

По законам жанра положено было бы спросить, грубо так, по-хамски: «Ну, чего надо? Кто такие?», переслоив двумя-тремя матерками, и тем самым сразу же обострить ситуацию. Но, откровенно говоря, в первое мгновение Баринов растерялся – реакция на подобные штуки смолоду была замедленна, а спустя еще секунду такой демарш просто терял смысл. Потому что человек, переступив порог, остановился и вежливо склонил голову в полупоклоне.

– Здравствуйте, Павел Филиппович. Мы с вами были когда-то знакомы – Долгополов Валерий Иванович. Вы – выпускник, я – студент третьего курса, в один день делали свои сообщения на научно-практической конференции биофака МГУ. Может, помните?

Баринов секунду смотрел на него прищурясь, потом неопределенно кивнул.

– Ну и что?

– Да нет, ничего, – пожал плечами Долгополов. – Мне казалось, вам будет любопытно.

– Да, я любопытен, – усмехнувшись, согласился Баринов. – Поэтому у меня к вам два вопроса и одна просьба. Первый – где я нахожусь? Второй – каким образом меня дважды за последнее время усыпили?

Долгополов самым приятнейшим образом улыбнулся и покачал головой. Видимо, что-то подобное он ожидал.

– Извините, Павел Филиппович, на данные вопросы я отвечать не уполномочен. – И словно смягчая свои слова, чуть ли не заискивающе наклонил голову набок. – Ну а просьба? Чем могу…

– А просьба простая. Передайте, пожалуйста, Николаю Осиповичу, что при первой же встрече я с превеликим удовольствием набью ему морду.

Как и ожидалось, Долгополов смутился, закашлялся, будто поперхнулся, и при этом непроизвольно покосился вверх, на вентиляционную решетку. Баринов повторил его взгляд, но уже демонстративно, чем заставил его смутиться еще больше.

– Гм-гм, – еще раз откашлялся Долгополов. – Хорошо, хорошо, я постараюсь… Но, собственно, зачем я пришел. Собирайтесь, Павел Филиппович, провожу вас в ваши апартаменты.

– Вот как? А это что? – Баринов сделал указательным пальцем вращательное движение.

– Это? Обыкновенный бокс изолятора. Извините, другого помещения не нашлось, события были… э-э, несколько форсированы…

Баринов усмехнулся.

– Понятно. Значит, на выход с вещами.

Но Долгополов сделал вид, словно не понял.

– Нет-нет, пижаму оставьте, она вам больше не пригодится. – Он сделал приглашающий знак рукой в сторону двери. – Прошу вас!

Пройдя между отступивших в стороны рослых фигур в белых халатах, будто мимо неодушевленных предметов, Баринов снова пошутил:

– Руки за спину, лицом к стене?

На этот раз Долгополова проняло.

– Все шутки шутите, Павел Филиппович? – в голосе прорезалось явное неодобрение. – Идемте, идемте, по коридору прямо, потом направо.

Скрывать интерес к месту, в котором оказался, Баринов не видел смысла, поэтому рассматривал все с любопытством.

Скучный, плохо освещенный коридор разнообразили массивные и тяжелые на вид двери по обеим сторонам, без табличек, но с порядковыми номерами – 225, 226, 227… После двери с номером 233 повернули направо, видимо, здание имело форму буквы «П» или «Г»… или «Ш». Здесь дверей вообще не было, только ближе к тупику обнаружились шахта грузового лифта и проем на лестничную площадку. Проход на этаж выше перекрывала металлическая решетка.

Спустились по лестнице вниз. На первом этаже слабо, но отчетливо пахнуло виварием, видимо, из подвала, тоже забранного решеткой. А в торце коридора оказался черный вход, или запасной выход – как местные его называют, Баринов, естественно, не знал.

Асфальтированную площадку перед входом плотно обрамляли деревья и кустарники. Баринов присмотрелся: сирень, можжевельник и, кажется, жимолость, а также ясень, липа, ольха… Диапазон – от Калининграда до Владивостока.

Удивило другое.

– А мне казалось, что сейчас ночь, – повернулся он к Долгополову.

– Это почему так?

– В палате, в изоляторе окно темное.

– А-а, это! – махнул рукой Долгополов. – Там внешние ставни, типа жалюзи. Сейчас утро, – он мельком глянул на часы, – четверть десятого… Идемте, идемте, вот по этой дорожке.

Видимо, обязанности санитаров с обликом вышибал заканчивались за пределами здания. Они остались на приступках, а Долгополов, даже не оглянувшись, повел Баринова дальше один.

3

Объективности ради стоит признать, разместили его в самых настоящих апартаментах. Клетки действительно бывают золотыми. Или позолоченными.

…По тенистой аллейке, не дававшей осмотреться, они вышли на другую, перпендикулярную ей, на которой уже могли бы разъехаться два автомобиля. По обе ее стороны на одинаковом расстоянии друг от друга выстроились почти скрытые густо разросшейся зеленью одинаковые одноэтажные домики из светло-желтого кирпича; к каждому вела выложенная бетонной плиткой и обрамленная цветочными клумбами дорожка.

Они прошли мимо трех или четырех, и Долгополов свернул к следующему, с крупной цифрой «12» сбоку крылечка с двускатным навесом. Он открыл ключом английский замок, первый прошел внутрь. Баринов шагнул следом и оказался в довольно просторной прихожей.

Долгополов щелкнул выключателем, закрыл за ними входную дверь.

– Ну вот, Павел Филиппович, располагайтесь, – и протянул связку ключей с небольшим круглым брелком. – Это теперь ваше жилище… Ознакомитесь сами, или показать?

– Хм-м, – Баринов иронически усмехнулся, но ключи взял. Связка весомая: два ключа от разных английских замков, еще два – от сейфов. А то, что он принял за брелок, оказалась медной печаткой для опечатывания по специальной мастике или пластилину. – Чего уж тут, показывайте.

Экскурсия не затянулась. Долгополов, особо не задерживаясь, провел его по помещениям и, словно опытный дворецкий, давал короткие, но емкие пояснения.

– Здесь гостиная. Бар, сервант, холодильник. Телевидение у нас кабельное, пока всего два канала… Спальня. В шкафу белье, вся необходимая одежда и обувь. Если чего-то не хватает – можно заказать в спецателье. Три раза в неделю для уборки будет приходить горничная, о точном времени договоритесь сами… Кабинет. Ну, тут все понятно. Если что-то нужно поменять или переставить – скажете мне: тут, на столе, телефонный справочник… Кухня. Тут тоже все ясно. Можете готовить сами, можете заказывать в местной столовой – в основным корпусе. Работает с шести до двадцати трех… Ну, сопутствующие помещения… Вот, пожалуй, и все. Спокойного вам отдыха, Павел Филиппович.

Последние слова он проговорил уже в прихожей, когда они, плавно завершив обход, вернулись на прежнее место.

– Стоп, любезный! – предупредительно поднял руку Баринов, когда тот уже приоткрыл входную дверь. – А как насчет свободы передвижения?

Долгополов повернул голову, иронически посмотрел на него.

– А вот от этого советую воздержаться, Павел Филиппович. До получения соответствующих инструкций. Честь имею!

Баринов еще немного постоял в прихожей, затем, выключив свет, прошел отяжелевшей походкой в кабинет. Сел за стол.

Интересно, кто такой этот Долгополов? По должности не представился, но, по манерам, какая-то «шишка». На простую «шестерку» не похож, скорее, тянет на «десятку» или даже «валета»… Да и ладно, черт с ним!

Прослушка, разумеется, присутствует, а вот теленаблюдения, скорее всего, нет. Можно слегка ослабить напряжение, побыть самим собой. Однако – не слишком увлекаясь.

Кресло приняло хорошо и обволакивающе, руки удобно легли на подлокотники. И стол отменный – большой, со всеми необходимыми прибамбасами: прибором с подставками под ручки и карандаши, перекидным календарем, стопкой чистой бумаги, телефонным аппаратом, бюваром из тисненой кожи, раскладной металлической этажерочкой для бумаг… Тут же стопка журналов на углу. Верхний – последний номер «Успехи физиологических наук», под ним – судя по всему, «Журнал высшей нервной деятельности» и даже несколько номеров «Biological Abstracts».

По правую руку на низеньком столике с гнутыми ножками стояла пишущая машинка – да не портативная гэдээровская «Эрика» как у него дома, предел мечтаний каждого пишущего человека, а электрическая «Оливетти», и оказаться перед ней – пара пустяков: кресло-то вращающееся, да на колесиках.

Работай – заработайся!..

Ни шевелиться, ни думать о чем-либо не хотелось.

Отбивая пальцами по подлокотнику неведомый и неслышимый ритм, он апатично поглядывал по сторонам – на задернутое тяжелыми шторами окно, на стеллаж во всю стену, забитый книгами, брошюрами и журналами явно научного вида, на другой стеллаж, поменьше, уставленный папками-скоросшивателями, на серый сейф в углу…

Скучно. Утомительно и скучно. А начинать дергаться – глупо. Средств и способов утихомирить у здешних хватит, а вот силы зря растратишь. И намерения свои выкажешь куда как явно.

Он прошел на кухню, поочередно заглянул во все шкафчики, в холодильник – и не удержался от сакраментальной киношной цитаты: «Ого! За чей счет банкетик?»

Аппетита не было, однако ж организм поддержать необходимо. Тем паче, что завтрак в бокс не подали, а дело к полудню.

Не заморачиваясь, он просто-напросто разбил в большую чашку три сырых яйца, взбил, круто посолил и залпом выпил. Но кофе варил не торопясь, по всем правилам и канонам, и в конце процесса от густого аромата даже чуть сильнее забилось сердце и заторопились руки.

Пить кофе он решил в гостиной, поскольку при обходе приметил на журнальном столике у дивана большую хрустальную пепельницу. А где пепельница, там, логично рассуждая, может оказаться курево.

Несколько пачек «Кента» дожидались в уголочке бара, рядом нашлась и зажигалка.

Первый глоток кофе, первая затяжка…

Еще раньше, в прихожей, Баринов разулся и снял носки, он всегда дома предпочитал ходить босиком. И сейчас, откинувшись на мягкую спинку дивана и положив ноги на журнальный столик, он вознаграждал себя за последние двое-трое суток вынужденного воздержания: глоток обжигающего кофе – затяжка хорошей сигареты, глоток кофе – затяжка сигареты, глоток – затяжка…

«Хорошо, черт!.. Все для блага человека, все ради человека, все во имя человека – и я знаю этого человека!»

Исследовать досконально новое место заключения Баринов не собирался, это можно будет сделать в процессе. То, что увяз он изрядно, сомневаться не приходилось: в такой комфорт «пленников на час» не помещают. И специально отслеживать прослушку тоже не стал. Чай, не бокс изолятора, где все на виду, здесь замаскировать микрофоны – раз плюнуть даже неспециалисту. А без внимания его, разумеется, не оставят… Значит, нужно всегда об этом помнить. Здесь, в коттедже, а также в других местах.

Веки отяжелели, глаза сами собой начали закрываться. Зона торможения в коре головного мозга возникла уже без всяких воздействий извне, естественным образом, и принялась распространяться вширь и вглубь…

Баринов проверил еще раз, погашена ли сигарета, и с наслаждением растянулся на диване, погружаясь в нормальный, закономерный в этой обстановке сон.

А приснился ему, как ни странно, Банник. Он стоял перед ним с неизменной полупрезрительной ухмылкой на лице, и что-то говорил, а вот что, Баринов не мог разобрать. Ярость и бешенство ударили в голову, и он ударил сам: тяжестью корпуса, прямым правой, по всем правилам – в эту ненавистную ухмылку. А попал – будто в вату…

Он открыл глаза и в первую секунду оторопел: в придвинутом кресле, через журнальный столик, сидел, прямо держа спину, Банник собственной персоной. И улыбался очень незнакомо, как-то минорно и почти сочувствующе.

Баринов даже затряс головой, стараясь выскочить из этого дурацкого сна, хотя прекрасно отдавал себе отчет, что уже не сон, не наваждение, а самая натуральная явь.

– Ты вот что, сходи, умойся, освежись, – мягко, опять же незнакомым тоном предложил Банник. – А я подожду… А потом уже и потолкуем.

Совет дельный, пусть и исходил от Банника, а к дельным советам Баринов всегда старался прислушиваться.

…Когда он вернулся в гостиную, действительно освежившийся и взбодрившийся под контрастным душем, Банник по-прежнему сидел в кресле, но столик был уже накрыт для беседы.

– Ты уж прости, Павел Филиппович, я немного похозяйничал…

– Да ладно уж, – Баринов аккуратно обошел его и сел на диван, потянулся за сигаретами. – Хозяин ты, а я – так, погулять вышел!

Банник щелкнул перед ним зажигалкой и, пока он прикуривал, сказал:

– О том и речь. Принимай дела – и становись здесь полноправным царем и богом. То есть директором института и моим заместителем по НПО. Хозяйственные вопросы оставь Долгополову, режимные – Арзыбову, а сам погружайся в чистую науку.

И, предупреждая жестом любые слова Баринова, продолжил:

– Сориентирую: мы в Подмосковье, на территории НИИ-403 научно-производственного объединения «Перспектива» при Совете министров. Сюда входят лаборатории, жилые и производственные корпуса, полигон. Естественно, предприятие режимное, закрытое. Штат чуть больше двухсот человек, это вместе с обслуживающим персоналом. Часть живет на территории, часть – в Москве, часть – в поселке неподалеку.

Баринов придвинул пепельницу, заложил ногу за ногу и откинулся на спинку дивана.

– Смотрю я на тебя, смотрю, – сказал он после небольшой паузы, – и не могу понять: ты всерьез думаешь, что я соглашусь на тебя работать?

Банник медленно покачал головой.

– На себя, Павел Филиппович, исключительно на себя. Все твое с тобой и останется… А вот это, – он обвел рукой вокруг, – и остальное прочее, что было – это только метод. Средство вырвать из тухлого болота, в которое тебя в свое время загнали, и дать возможность спокойно, без предвзятости оглянуться по сторонам, вспомнить прошлое, осмыслить настоящее, поразмышлять о будущем… Положа руку на сердце, ответь – разве в Киргизии, Грузии, Латвии, Хабаровске, Мурманске можно делать настоящую науку?

– Что ж ты так, огульно…

Банник махнул рукой.

– А-а, брось! Не хуже меня знаешь нашу систему: кому-то жирный пирог, а кому-то крошки с барского стола… или, как шутил один мой друг-физик: кому татор, а кому лятор… И еще. Я в курсе твоего пунктика по поводу оружия, военно-промышленного комплекса, работы на войну и прочего… Но пойми, это та же система, только всемирная. И заметь: Курчатов и Оппенгеймер – не только атомная бомба, но и ядерные реакторы, Королев и фон Браун – не только средства доставки, но и спутник, Гагарин, Нейл Армстронг… Да что я тебе говорю прописные истины! Эйнштейну приписывают изречение, что если в третьей мировой войне будут воевать атомными бомбами, то в четвертой придется воевать дубинками. Почему-то акцентируют – «бомбами» и «дубинками», а я бы выделил – «воевать». И неважно чем – копьями, стрелами, пулеметами, напалмом или баллистическими ракетами. Да хоть вилами и дрынами из плетня!.. Потому что агрессивность в самой сущности людей, а политики – вожди, фюреры, отцы народов, великие кормчие – то есть те, кто их организует, объединяет и натравливает друг на друга, всегда были, есть и будут есть!

– Про прописные истины – это ты правильно, – сказал Баринов утомленно. – Добавь сюда еще одну – штыком загоним неразумное человечество в светлое будущее.

Банник понял правильно, и ответил соответственно:

– Ты, Павел Филиппович, личность сильная, поэтому и средства применялись сильные. Адекватные, так сказать.

– Да уж, сильнее трудно представить, – усмехнулся Баринов. – Но об этом попозже… Так что тебе от меня надо конкретно и к чему весь этот балаган?

Согласно кивнув, Банник наполнил две рюмки, поднял свою.

– Испробуй. Помнишь, я обещал, что выставлю не хуже?

Они выпили. Банник – врастяжку, не торопясь, Баринов – словно бы и не заботясь о вкусовых ощущениях, залпом. Оба закусывать не стали, разом потянулись к сигаретам.

– Понимаешь, Павел Филиппович, с потерей твоей подопытной я несколько подрастерялся и – оказался в жутком цейтноте. Ну, признаюсь, поспешил. Поторопился. Показалось, что тебя нужно срочно выдернуть из той обыденности, что тебя окружила. Извини, что таким манером, однако времени на раскачку нет. Неприятно говорить, но печенкой чувствую, что назревает что-то невнятное и непонятное, чем-то чреватое. И вот, тороплюсь передать хозяйство в твои руки.

Баринов с интересом поднял глаза на собеседника. Банник, который оправдывается, вроде бы, как и не совсем Банник. Или же настолько вода под подбородок подошла, что и поступиться привычками можно?.. Стоит, видимо, сделать маленький шажок навстречу – ради понимания ситуации.

– Ну, хорошо, предположим, извинения твои частично принимаю. Человечество в моем лице действительно неразумно, а будущее подразумевается действительно светлое. Опять же – приключение, как-никак, а то на самом деле незаметно мхом обрастаешь… А вот об остальном – подробнее, пожалуйста. Помедленнее и с самого начала. Например: в каком качестве я здесь нахожусь?

Банник встал, постоял в раздумье, подошел к холодильнику – ориентировался он, словно у себя дома, машинально отметил Баринов – достал бутылку «Посольской».

– Понимаешь, от коньяка меня в сон клонит, – пояснил он, усаживаясь на место. – Водка – другое дело: и мозги прочищает, и бодрит.

– Ну да, ну да, – снова не удержался Баринов. – Умеренными дозами алкоголь полезен в любых количествах.

Словно не заметив очередного выпада, Банник продолжил:

– Дело в том, Павел Филиппович, что существует такое понятие – гостайна, и ее разглашение всегда чревато для государства. Поэтому оно принимает необходимые меры, чтобы оградить носителя от нежелательных контактов, поскольку очень часто, сам того не желая, носитель может этой тайной с кем-нибудь поделиться.

– Но я не знаю никакой тайны! – возвысил голос Баринов.

– А «эффект Афанасьевой»? – прищурился Банник. – А явления телекинеза и пирокинеза? А также и другие подобные штучки.

– Ну, знаешь ли! Не делай из меня дурака! Это не тайна, тем более, не государственная!

– Как сказать, как сказать, – невозмутимо проговорил Банник. – Сейчас уже мало кто помнит, но с началом «Манхэттенского проекта» из научных журналов исчезли все публикации на тему атомного ядра. И кое-кто наверняка тогда тоже искренне возмущался – нашли, мол, идиоты, что секретить!

Поворот оказался неожиданным, Баринов слегка даже растерялся. Факт этот он прекрасно помнил, но то же ядерная физика, а здесь биология… Связь-то в чем?

– Вот видишь, Павел Филиппович, как все относительно, – неожиданно мягко, почти душевно произнес Банник, прерывая паузу. – И в такой мирной науке, каковой кажется биология, могут появиться секреты высшего порядка. Вот и возник такой парадокс: ты являешься носителем государственной тайны, однако в то же время к ней как бы не имеешь допуска. Что остается делать? Правильно, изолировать тебя на время, дабы предотвратить утечку. И то сказать, поздновато мы спохватились, ты уже кое-кого ввел в курс, не так ли?

– Мои сотрудники не обладают полной информацией, – торопливей, чем следовало бы, сказал Баринов. Этого еще не хватало – Игорь, Александра Васильевна…

– Сотрудники – допускаю. Ты мужик в научном плане осторожный, пока в чем-то не уверен, держишь это в голове, – так же мягко сказал Банник. – А друзья-коллеги? В неофициальном плане.

Та-ак, это он метит в Омельченко и Щетинкина. Попытаться «отмазать» и их, любой ценой! Здесь годятся всякие приемы.

– У них свои заботы, Николай Осипович. И я не настолько наивный, чтобы делиться с кем бы то ни было своими идеями.

Банник широко улыбнулся.

– Вот и чудненько! Значит, я оказался прав, настаивая на изоляции только одного фигуранта, а не всех чохом.

«А ведь это намек, – вдруг подумал Баринов. – Одно неосторожное слово или движение – и все они окажутся тут как тут».

– Хорошо, я понял. И все же – значит ли это, что я арестован?

– Что ты, что ты! – Банник даже замахал руками. – Даже не задержан! Выбрось из головы!.. Временно изолирован, повторю: как носитель государственных тайн и секретов. Получишь к ним допуск – и снова вольная пташка! С учетом, естественно, некоторых ограничений.

И посчитав, видимо, эту тему исчерпанной, он вернулся к началу разговора.

– Так вот, Павел Филиппович, я не зря чуть раньше упомянул царя и бога. Очень скоро на какое-то время мне придется выключиться из здешнего процесса. Скажу прямо, очень надеюсь на тебя… Извини, по здравому размышлению больше не на кого.

– И позволь спросить, почему сподобился именно я?

– Ну как ты не поймешь… А если я не вернусь? Нельзя это отдавать чужим дядям! Сначала они примутся грызть друг другу глотки, потом потихоньку все похерят или растащат по своим каморками – и амба! Кончится вся психотроника с биоинженерией, вся нейробионика… просто пойдет прямиком псу под хвост! А ты… Я знаю, ты не только сбережешь, ты разовьешь и приумножишь! Не секрет, в нашем благословенном околонаучном бомонде у тебя, Баринов, репутация дурака и бессребреника, а ты же знаешь, для них эти понятия – синонимы. Поэтому вначале они станут хихикать, потом вникать да кумекать. И лишь потом-потом, когда до конца все всё поймут, спохватятся, начнут под тебя копать – но ты-то успеешь утвердиться! Нюх у тебя отменный, хватка железная, интуиции выше крыши!.. Меня, конечно, не заменишь, заменимых людей нет, но для дела потери будут минимальные.

Оставив без внимания лестные, особенно в устах Банника слова, вернуться к ним можно будет и потом, Баринов сказал медленно:

– Значит, если ты не вернешься… Что, политика меняется?

– Какая политика? – не понял Банник. Потом до него дошло, и он ткнул пальцем вверх. – Это там, что ли?

– Естественно.

На лице Банника появилось едва скрытое отвращение.

«Ах, артист, ну и артист, – подумал Баринов. – Если играет – актерские задатки отменные. А раньше не замечалось».

– Это у вас, у партактива, с приходом новой метлы наступает время очередной чистки рядов, и вы дружно, наперегонки начинаете колебаться вслед генеральной линии, – брезгливо сказал Банник. – Потом кинетесь перетряхивать хозяйственников и производственников, потом попытаетесь поправить сельское хозяйство, замыслите кувалдой выправить искусство и литературу… Знаем-с, плавали-с!.. Фундаментальная наука, к счастью, реформаторскому окрику не подвластна, она или есть в государстве, или ее нет. Задавить, развалить, уничтожить – на это ваши партийцы способны, но не более. А что-то кардинально изменить – тяму не хватит.

– Ты не опасаешься крамолу озвучивать? Или она санкционирована?

Банник сначала недоуменно посмотрел на Баринова, потом, сообразив, о чем речь, отрицательно мотнул головой.

– Какая ж то крамола? Чистая правда – для служебного пользования… Кстати, жильцы первой дюжины коттеджей – высший комсостав, они вне наблюдения и прослушки. Я сам останавливаюсь в третьем номере.

Баринов коротко хмыкнул.

– Это ты их не слушаешь. А тот, кто над тобой?.. Ему, кстати, не надо слушать всех, достаточно вас – и все как на ладони!

– Да уж поверь! Проверено. Это и в моих интересах, кстати.

– Ладно, вернемся к нашим баранам. Куда ты собираешься исчезнуть?

Банник снова недоуменно посмотрел на Баринова, потом рассмеялся.

– Извини, извини, Павел Филиппович! Я фигурально – «вернусь», «не вернусь»! Никуда я не денусь, просто возьму отпуск на неопределенное время, ну и, соответственно, окажусь не у дел.

– Это как? И что за причина?

– А вот так! Я поступаю в твое распоряжение в качестве подопытного. Основание – ярко выраженный «эффект Банника-Афанасьевой». Если очень настаиваешь – «Афанасьевой-Банника», в претензии не буду. Программа-минимум – повторить все эксперименты, проведенные тобой в отношении Афанасьевой. Программа-максимум – выявить его природу… Стоп! – Он предупредительно поднял руку. – Все вопросы потом. Ты получаешь полностью оснащенную лабораторию и неограниченные полномочия. Ассистентом будет Валера Долгополов, старшим лаборантом – небезызвестный тебе Шишков. Он же обеспечит и секретность темы. Попутно, в качестве моего заместителя, будешь знакомиться с работой всего научно-производственного объединения – с перспективой стать его директором. Ну, это на случай, если со мной в процессе экспериментов случится что-либо непредусмотренное и неприятное. Если «не вернусь»… Сам понимаешь, на это время участники должны быть полностью изолированы. Никакой утечки… Ну вот, а теперь можно приступить к вечеру вопросов и ответов.

– Директором, говоришь, – Баринов усмехнулся и покрутил головой. – Ну и ну… А если ты после экспериментов все же выживешь, тогда как?

– Хамишь, парниша? – кротко сказал Банник. – Не идет тебе, честное слово… И вообще, Павел Филиппович – я перед тобой уже повинился, не так ли?

4

Прогуливаться на свежем воздухе перед сном Баринов не стал – ну его в болото, переть на рожон и дразнить гусей, ведь никаких комментариев что можно и чего нельзя, он от Банника не получил. Были более интересные темы.

И от этих интересных и неожиданных разговоров пухла голова.

Теперь в действиях Банника и даже в мотивах его поведения начинала проступать некоторая ясность. Или какое-то подобие ясности – Баринов предпочел думать именно так.

Утомительный и насыщенный денек, ничего не скажешь.

В спальне он лег, не раздеваясь, поверх покрывала на широкую двуспальную кровать, подумав, включил телевизор. Смотреть лежа было удобно, шнур пульта дистанционного управления как раз дотягивался до изголовья. На одной кнопке транслировалась первая программа Центрального телевидения, на другой крутили черно-белые короткометражки с участием Чарли Чаплина и Макса Линдера… Под незамысловатую музыку и нарочито-искусственные ужимки актеров думалось легко и раскованно.

Да-а, любопытными делами занимается «банда» Банника… Или теперь надо говорить «команда»? Раз уж он сам почти подписался на участие в этой… банде-команде.

А ведь любопытство, как известно, сгубило… кошку? мышку?.. Впрочем, неважно – кого, главное, что – сгубило.

Психолог Банник опытный и грамотный. Подсунул такую лакомую наживку, что почти невозможно удержаться. И добиваться формального согласия на работу даже намеком не пытался, просто стал рассказывать – что, как и к чему. Так сказать, постфактум, явочным порядком.

– …Здесь, в головном и, по сути, основном НИИ, прописаны, главным образом, биокибернетики. Будешь смеяться, мол, ЭВМ на нейронах и аксонах? Смейся, но аккуратнее. Потому что первые искусственные биологические мозги уже существуют, и собраны они вручную из клеток мозга лабораторных крыс. Пока глупее арифмометра «Феликс» и тем более настольного калькулятора, но уже спокойно распознают «да – нет», «и – или», «черное – белое», «свет – тень»… Всего же в НПО четырнадцать структурных единиц – НИИ, отдельные лаборатории и автономные группы. По четыреста третьему я подготовил небольшое досье, ознакомишься на досуге. Оно здесь, в коттедже, в твоем личном сейфе, вместе с некоторыми другими документами. Ключ у тебя есть, но там еще одно отделение, с кодовым замком. Я пока настроил на «павел – 1945 – барин», на будущее придумаешь сам… Подробные отчеты найдешь в библиотеке, допуск сейчас оформляют. Но это так, попутно. Или – при форс-мажорных обстоятельствах… Главный твой объект сейчас – это я.

– Алкоголики, эпилептики, шизофреники в роду были? Черепно-мозговые травмы, сотрясения мозга, венерические заболевания? – Баринов, принимая правила игры, решил не церемониться – пациент есть пациент. Тем более – подопытный объект.

Банник к вопросам отнесся как к должному, даже не моргнул… Профессионал!

– Алкоголики, эпилептики и шизофреники в роду мне лично неизвестны. Черепно-мозговых травм не было, венерическими болезнями и гепатитом не болел, в двенадцать лет перенес сотрясение мозга. Без последствий. В детстве – корь, ветрянка, пищевые отравления, пневмония. Одиннадцать лет назад – сквозное огнестрельное ранение правого легкого, закрытый перелом правого предплечья, тропическая лихорадка. Реабилитация полная… Подробный анамнез найдешь в истории болезни там же, в сейфе.

«Однако ж, биография… Это в каких таких тропиках отстреливают биологов? Или он там не в качестве ученого подвизался?»

Лечащему врачу негоже демонстрировать удивление, ученому-экспериментатору – тем паче. И Баринов лишь отметил про себя, что, фактически, о Баннике-то он ничего не знает! Только три года совместной работы в лаборатории на Большой Дорогомиловской, а все остальное – слухи да сплетни. А еще – его непохожесть на остальных. Уверенный, даже ускоренный рост по административной части, безусловный авторитет в научной среде, заработанный собственным горбом и головой, в чем сомнений ни у кого и никогда не возникало… Да весьма подозрительные связи со спецслужбами. В том кругу, к которому принадлежал Баринов, всегда с осторожностью относились к «людям в штатском», можно сказать, сторонились, а уж сотрудничать считалось, как правило, неприемлемым совершенно.

Правда, и действия самих «людей в штатском» не вызывали симпатий определенной части, так сказать, «научной и творческой» интеллигенции. Вербовка «сексотов», стремление «первых отделов» секретить всё и вся, а особенно – оголтелая компания против так называемых «диссидентов» заставляли не просто сторониться, а демонстративно дистанцироваться от «конторы». Тем более, что у многих и многих были личные, мягко говоря, претензии к тому прошлому, когда Комитет Госбезопасности именовался ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ… Вывески меняли, вроде как лиса или шакал путали свои следы, но суть-то оставалась прежней. Да и сами себя они с гордостью продолжали именовать чекистами, явно подразумевая преемственность не только духа и сути, но и методов, традиций, морали, наконец…

– Хорошо, я ознакомлюсь, – кивнул Баринов. И, помедлив, не выдержал: – Ну, а пока так, вчерне… Ты говорил, что видишь сны… Они появились до сотрясения или после?

– До. Но вот этого в истории болезни не найдешь. Это и кое-что другое знаем только мы с тобой. Так и должно остаться в будущем. Понимаешь, Павел Филиппович?

Да-а, воистину – Париж стоит мессы…

Такого Банника едва ли кто-либо когда-либо мог себе представить, тем более увидеть. Баринов в том числе… Банник не изрекал, не инструктировал, не приказывал, он – просил.

И Баринов невольно отвел взгляд, начал бесцельно передвигать на столике тарелки с закуской, потянулся было к коньяку, но передумал, налил в обе рюмки водку. Слегка прикоснулся своей к рюмке собеседника, кивнул коротко и махнул залпом.

Бумаги в сейфе оказались куда как любопытными.

Во-первых, история болезни Банника. Причем, адаптированная именно для такого случая. Вся написана одним почерком – от начала до конца, а главное, даже начинающий врач сразу бы обнаружил в ней определенные лакуны. Получалось, например, что по своей инициативе пациент к врачам никогда не обращался. Результаты регулярных и довольно широких медосмотров сводились в единую подробную справку, показатели традиционных анализов – в сводную таблицу. Присутствовали описания рентгеновских снимков, ЭКГ, УЗИ и так далее, но ни одного оригинала, скажем, электрокардиограммы, не вклеено… Наблюдались и другие несуразности. При самой поверхностной проверке в любой районной поликлинике за такое ведение истории болезни участковый терапевт точно схлопотал бы выговор, а то и что-нибудь похуже… Вывод: на полном серьезе и с безусловным доверием к содержащейся в ней информации относиться не стоит, но отработать ее надо тщательно.

Следующим интересным документом (и тоже адаптированным) оказался «Журнал лабораторных исследований ЭЭГ пациента Б., 1940 года рождения, пол мужской». Охватывал он период весьма продолжительный – с января 1961-го по декабрь прошлого, 1984-го, но отражал исследования, опять же, исключительно описательно. Правда, перед каждым фрагментом вклеивались образцы электроэнцефалограмм, указывался перечень аппаратуры, ее технические характеристики. Бросалось в глаза, что аппаратура совершенствовалась, но вид ЭЭГ практически не менялся: шестая фаза наблюдалась, вычленялась и описывалась на всем протяжении исследований… Но, естественно, никак не объяснялась.

«Это что же получается, – озадаченно подумал Баринов. – Об этом эффекте Банник знает уже четверть века и нигде, никогда, ни словом, ни полусловом никому не обмолвился? А как же приоритет?.. При его-то бешеном стремлении утвердиться вдруг взял да зажилил открытие?.. Не-ет, тут что-то не так…»

Он пригляделся повнимательнее.

А вот это совсем занятно! И история болезни, и лабораторный журнал исполнены одной рукой. Что характерно, почерк совсем не «медицинский» – ровный, разборчивый, почти каллиграфический, по-женски округлый и аккуратный… Что, Николай Осипович специально готовился к этому моменту?

Вот и подтверждение тому.

В голубеньком скоросшивателе находились несколько машинописных листков, озаглавленных «Примерный план исследования «Эффекта постороннего сна».

Особо не вчитываясь, Баринов стал его просматривать.

Ну что ж, все это мы уже проходили, и примерно в том же объеме и в той же последовательности. Включая ретроспективный гипноз… А вот это что-то новенькое и пока непонятное: «растормаживание отдельных участков коры головного мозга воздействием излучения „ZQ“ различной мощности». И еще вот это: «влияние излучения „S“ на частоту появления посторонних снов».

Баринов перечитал еще раз последние два пункта.

Ну ладно, про эти излучения мы еще поговорим. Ничего похожего ни в научных публикациях, ни в официальных отчетах профильных НИИ и лабораторий встречать не приходилось. И в приватных беседах подобное не упоминалось… Видимо, что-то из засекреченных разработок самого Банника.

А вот почему в план исследований не включены индивидуальные особенности Николая Осиповича? Такие как воздействие на материальные предметы на расстоянии, способность без специальных приспособлений повышать в отдельных точках пространства температуру до 200—250 градусов по Цельсию, ментально воздействовать на ЦНС внешнего объекта по крайней мере в двух режимах… Ведь по его словам данные способности как раз и обусловлены «эффектом Афанасьевой» или, как он здесь его называет «Эффект постороннего сна».