Н.В. Гоголь «Мертвые души»
Земное и духовное в поэме Гоголя. В 1843 году Гоголь писал: «Мертвые души», будучи далеки от того, чтобы быть портретами действительных людей, будучи сами по себе свойства совсем непривлекательного, неизвестно почему близки душе, точно как бы в сочинении их участвовало какое-нибудь обстоятельство душевное?.. герои мои потому душе, что они из души; все мои последние сочинения – история моей собственной души» (32, 77). По мнению Гоголя, «Мертвые души» испугали Россию не потому, что вскрыли ее болезненные раны или представили картины «торжествующего зла», а испугала всех пошлость. Герои один пошлее другого, негде перевести дух и «по прочтенье всей книги кажется, как бы точно вышел из какого-то душного погреба на Божий свет» (32, 77). Гоголь признается, что это не карикатура, как полагают некоторые, а его «собственная выдумка»! Душе человеческой представлена картина тьмы, и пугает отсутствие света. Ничтожные люди, выведенные Гоголем, «не портреты с ничтожных людей; напротив, в них собраны черты от тех, которые считают себя лучшими других, разумеется только в разжалованном виде из генералов в солдаты» (32,79).
Таким образом, Белинский, трактуя поэму Гоголя как сатирическую, оказался далек от авторского замысла и авторского смысла произведения. Гоголь еще раз уточняет, что кошмаров не выдумывал, т. к. кошмары давили его «собственную душу: что было в душе, то из нее и вышло» (32, 81).
В «Авторской исповеди» Гоголь вновь вынужден был уточнять свой замысел. Он писал о том, что Пушкин подсказал смешной сюжет и родилась охота посмеяться, смех создает много «смешных явлений», «но на всяком шагу я был останавливаем вопросами: зачем? к чему это? что должен сказать собою такой-то характер»? «Я почувствовал, – писал Гоголь, – все у меня выходило натянуто, насильно, и даже то, над чем я смеялся, становилось печально» (32, 211–212). Гоголь четко определяет для себя план поэмы: предмет наблюдения – душа человека. «Я оставил на время все современное; я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. Книги законодателей, душеведцев и наблюдателей за природой человека стали моим чтением» (32, 214).
Наконец, издан том духовной прозы Гоголя, где можно ознакомиться подробнее с кругом чтения писателя.
Итак, Гоголь исследовал душу человеческую. Он исходил из учения церкви о триединстве человека: тело + душа + дух. Тело более всего пострадало от греха, оно подчинено природе, поэтому все, что ни есть несовершенного и недостаточного в человеке, открывает его животную сторону. Эта «животная жизнь» затрудняет и обременяет духовное начало в человеке. В учении святого Григория Нисского, которого активно читал Гоголь, заявлено, что материальность в мире есть следствие греха. Человек должен стать миротворцем: примирить и «уничтожить в самом себе вражду естества, брань между плотью и духом…» (32, VIII, 534).
В «Мертвых душах» Гоголь призывает бороться с земными пороками: праздностью, скопидомством, лживостью, сквернословием, озлоблением. Указаны и телесные пороки: обжорство, телесная лень и любовная страсть (например, как у Манилова, к долгим поцелуям). Гоголь указал огромное количество пороков, не замечаемых человеком. Свыкся человек с ними, бес пошлости вселился и ужился с душой человеческой, прирос, как «голландские рубашки» к Чичикову. Человек видит в земной жизни только материальную сторону, цель его – борьба за реальное существование, поэтому герои Гоголя много едят (Чичикова все пытаются накормить), пьют, накапливают вещи, собирают их в коробочки и шкатулки или сносят в кучу (как Плюшкин), а Чичиков занимается накоплением «мертвого капитала», самого выгодного, ведь он никогда не тратится. Герои поданы на самом «низшем» уровне. Гоголь использует прием зоологизации: описан внешний вид, повадки, зона обитания, причем, у каждого своя. Гоголь рисует не лица, а рожи, одна интересней другой: Собакевич похож на медведя, Манилов зажмурил глаза, как кот, Ноздрев совершенно слился со своими собаками. А что такое Иван Антонович кувшинное рыло? Прозвище? Общественная сущность? А звучит как фамилия.
Персонажи олицетворяют жизнь человеческую: земную и духовную, то есть бездуховную. В. Маркович, исследуя таинственный гоголевский мир, пишет, что автору удалось отыскать «тайну русской жизни в той косной массе будничной пошлости, которая составляет, казалось бы, всю изображаемую реальность общественного быта и общественных нравов» (33, 187). Вот это «казалось бы» вновь уводит от земного к откровению самого Гоголя: Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу… (34, 201). И вновь, замечает В. Маркович, «мистическое прозрение (сверкающая, чудная, незнакомая земле даль). неожиданно обрывается вполне прозаичным и земным: Держи, держи, дурак! Это уже кричит Чичиков Селифану. Авторские откровения возвращаются к «холодной, раздробленной, повседневной» действительности» (33, 189). Пошлость – материя жизни, поэтому все духовное теряет связь с этой материей. Только в конце одиннадцатой главы, в авторском монологе о «страстях человечески»» открывается высший смысл изображаемого.
Пространство и время в поэме Гоголя. «Но высшая сила меня подняла, – пишет Гоголь в 1843 году, – проступков нет неисправимых, и те же пустынные пространства, нанесшие тоску мне на душу, меня восторгнули великим простором своего пространства, широким поприщем для дел. От души было произнесено это обращение к России: «В тебе ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться ему»? (32, VI, 76). Гоголевский богатырский дух витает над эпическим пространством поэмы. Россия для Гоголя – синоним необъятного, беспредельного. «Но беспредельное, – пишет Е. Трубецкой, – не содержание, а форма национального существования. Чтобы найти Россию, надо преодолеть пространство… В поэзии Гоголя мы находим человека в борьбе с пространством. В этом – основная ее стихия, глубоко национальный ее источник» (35, 324). Русский человек не любит чувствовать себя прикрепленным к единому месту, отсюда такая необыкновенная подвижность, «охота к перемене мест». «Чем меньше удовлетворяет его окружающая действительность, тем сильнее в нем влечение к беспредельному, тем больше манит его дальняя дорога», – заключает Е. Трубецкой (35, 324).
Странничество – русское явление, оно связано с исканием лучшей отчизны. Гоголь искал Бога и Россию. В письмах он не раз писал о том, что его поиск России должен быть связан с отъездом, только через странствования он обретает Россию. Движение есть то, что объединяет Русь в одно целее, поэтому дорогой Гоголь пытается соединить распавшееся, хаос обратить в космос. Бричка Чичикова, завершив круг русских странствий, преображается высшей силой в могучую птицу-тройку, которая вылетает на просторы Вселенной.
Дорога – это поиск. Блуждает душа человеческая в поисках истинного пути и никак найти его не может. А ложных путей много: путь праздности, пустой мечтательности, «собирания сокровищ» на земле, путь буйного разгула и вселенского вранья, культа тела – обжорства непомерного (сколько съедено за несколько дней!). Дорога эта негладкая, поэтому и застревает все время бричка Чичикова, и спорят мужики возле трактира, доедет она до Москвы или не доедет; и ночь застает в пути с грозой и ливнем. Дорога размыта, ухабиста, часто вовсе исчезает, и вынужден человек спрашивать о ней. Скорее, бездорожье, а не дорога. Едет человек и все время сбивается с пути истинного.
Чичиков, путешествуя от помещика к помещику, все время попадает не туда, куда едет. В губернском городе пригласили Чичикова к себе два помещика: Манилов и Собакевич. Первым по дороге оказался Манилов. Но и к Собакевичу Чичиков попадает не сразу. Ночью он заблудился, сбился с дороги и «случайно» заночевал у Коробочки. В тексте очень много случайностей, несоответствий, разорваны логические связи. После Коробочки Чичиков снова не сумел сразу попасть к Собакевичу, потому что на пути ему попался Ноздрев, уйти от которого непросто. От ноздревского вранья и брани Чичиков сбежал в окно и с испугу сразу же приехал к Собакевичу, попав, разумеется, на обед. Плюшкин тоже случайно встретился на дороге и привлек великого приобретателя своим внешним видом.
Чичиков проделал круг: он выехал из губернского города и вернулся в губернский город. Это дорога внутри круга и по кругу.
Время в тексте поэмы также подчинено внутренней структуре произведения. Исследователи давно заметили явные противоречия во временной организации «Мертвых душ» (36). В поэме нет линейного времени. Каждый персонаж приспосабливает время к себе, к своему характеру и среде обитания. Так, например, Манилов пребывает в цветущем мае, у него в имении цветет сирень. Его душа хорошо себя чувствует в это время. Мужики же его сидят на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах (34, 23). Никто ничего не делает. У Манилова Чичиков пробыл недолго, но, уехав, попал в грозу, потерял дорогу и заночевал у Коробочки. У Коробочки на дворе август: урожай созрел, фруктовые деревья закрыты сетками, чтобы воробьи не клевали. Да и Чичикову она предлагает то, что сама «насобирала»: мед, пеньку. У Плюшкина – лето, хмель цветет, жара. В губернском городе, куда возвратился Чичиков через два дня, – зима. Помещики надели зимние картузы и медвежьи шубы.
Таким образом, книга Гоголя с условной пространственно-временной организацией. Следует заметить и тот факт, что Чичиков движется по временному кругу: от «молодого» Манилова к «старому» Плюшкину.
Символический уровень поэмы Гоголя тоже достаточно исследован. Можно обратиться к книгам Ю. Манна, М. Бахтина, Ю. Лотмана и других исследователей. Каждый персонаж – символ, каждый воплощает определенный порок, да еще и не один. У Коробочки, например, несколько: скопидомство, страсть к накопительству (неясно, правда, для кого – ни родственников, ни знакомых), дубинноголовость, непонятливость.
На уровне символов и имена помещиков. Не поймешь, то ли на самом деле фамилии, то ли прозвища – Коробочка, Собакевич и тут же Антон Иванович кувшинное рыло. Вещный мир соответствует возникшим образам. Человек отождествляется с вещью. На огороде Коробочки было «водружено» несколько чучел, на одном из них был чепец самой хозяйки (34, 47); на стенах дома Собакевича висели картины, изображающие греческих полководцев с такими толстыми ляжками и неслыханными усами, что дрожь проходила по телу, потом следовала героиня реческая Бобелина, которой одна нога казалась больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют нынешние гостиные (34, 89).
Символом разобщения нации является не только обособленность помещиков (Коробочка не знает ни Манилова, ни Собакевича, хотя и живет рядом с ними), но и разобщенность между помещиками и мужиками (следствие петровских реформ, так считал Гоголь). Вспомним мужиков Манилова, сидящих на лавках у заборов, «русских мужиков», наблюдавших приезд Чичикова у дверей кабака; дядю Митяя и дядю Миняя… Последние, по мнению В. Марковича, «в своем символическом подтексте являют образ нации, связанной совместной жизнью тех, кто ее составляет. Эта ощутимая связь оказывается в своих границах скорее механической, чем духовной.» (24, 32). В. Маркович пишет о наличии в «Мертвых душах» символического «второго сюжета», который развивался в подтексте, параллельно сюжету эмпирическому. Символическим лейтмотивом поэмы являются: дорога – тройка – душа. Дорога перерастает в путь человечества, бричка Чичикова в «птицу-тройку» (символ национальной истории), индивидуальная душа выступает как национальная, вплоть до самых широких обобщений.
Вполне логично было бы перейти к другому уровню – ассоциативному, где ведущее место займет уже указанная проблема перерастания индивидуального в национальное и общечеловеческое.
Сентиментальность Манилова – это, прежде всего, качество индивидуальное и присущее в первую очередь Манилову. Однако Чичиков возит в своей шкатулке помимо прочих вещей засушенные фиалки, – тоже сентиментален, а у Собакевича читает письмо Вертера к Шарлотте. Так индивидуальное перерастает в национальное и общечеловеческое. Еще примеры: Коробочка собирает вещи, деньги; Плюшкин собирает все, что ни попадет под руку, а Чичиков возит с собой шкатулку, в которой много самых различных предметов, вплоть до какой-то старой афиши.
В традиции мировой литературы мы сталкивались уже с типами-символами лени, глупости, скупости, обжорства (культ тела у Рабле). Гоголь все время выводит читателя на разные уровни: сначала просто «дубинноголовая» помещица Коробочка, а затем – иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка (34, 51), и, наконец, Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования, что напоминает многих «сестер» в аристократических домах, которые рассуждают о политическом перевороте во Франции и модном католицизме и совершенно не имеют представления, что делается в их хозяйстве.
Подобные превращения происходят с ездой Чичикова. Сначала Гоголь говорит нам о том, что Чичиков «любил быструю езду», затем спрашивает, «и какой же русский не любит быстрой езды»? и в конце завершает вопросом, переводящим поэму Гоголя на символический уровень: Не так ли и ты, Русь, что бойкая, необгонимая тройка несешься? (34, 225).
Ассоциативный уровень вводит нас и в культурный пласт мировой литературы, когда Гоголь (как и Пушкин) сам называет имена-ориентиры: Вергилий прислужился Данту (34, 132), К Шиллеру заехал в гости (34, 122) и т. д. Каждый персонаж живуч в разных культурных контекстах.
Инфернальный уровень поэмы. «О влиянии «Божественной комедии» на «Мертвые души» пишут уже второе столетие. Одним из первых, для кого поэма Гоголя напомнила страницы «Комедии», был А.И. Герцен: картины крепостной жизни он сравнивал с рвами Дантова ада, – так начинается статья в книге А. Асояна, посвященная прочтению в России двух великих книг, в ней названы и литературоведческие источники (37, 74–85). Среди новейших исследований можно назвать книгу Е.А. Смирновой «Поэма Гоголя «Мертвые души», изданную в Ленинграде в 1987 году.
То, что перед нами ад, не вызывает сомнений. Мысль Гоголя о трех частях поэмы, подобно Дантовой комедии, известна. Написана 1 часть – «Ад»; 2 часть – «Чистилище» – была сожжена, и сам Гоголь это объяснял: «… так было нужно. «Не оживет, аще не умрет», – говорит апостол. Нужно прежде умереть, для того, чтобы воскреснуть… Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержанье вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным. Появленье второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу. Вывести несколько прекрасных характеров, обнаруживающих высокое благородство нашей породы, ни к чему не поведет. Оно возбудит только одну пустую гордость и хвастовство» (32, VI, 82). Третья же часть – «Рай» – так и не была написана в силу тех причин, о которых уже сказал Гоголь.
Автор предлагает читателю пройтись с ним (проводником) по кругам ада: от еще безвредного Манилова, коего грехи ограничиваются «невинным» бездельем и мечтательностью до самого гадкого и гнусного, уже не человека, а «прорехе на человечестве», Плюшкина. Чем дальше, тем тяжелее спускаться. В доме Плюшкина темно и холодно, как внизу, в преисподней (вспомним, что на улице разгар июля). Утерян пол: не то баба, не то мужик. На Чичикова повеяло нежилым. Потеря пола характерна для героев этого уровня, ибо речь идет о душах. Собакевич пытается обмануть Чичикова, подсунув ему бабу – Елизавету Воробей, правда, пишет ее по-мужски с «ъ» на конце. Получился «Елизаветъ».
Конец ознакомительного фрагмента.