ГЛАВА 3
Квартира моих друзей очень большая, не то, что моя. Как говорила моя бабушка «в такой квартире в футбол играть». Если оставить открытой дверь шкафа в прихожей, то она, прихожая, выглядит как отдельная комната. Второй коридор, поменьше, ведет в широкую кухню с длинным столом буквой «Г», большая часть которого расположена вдоль окна. Мои друзья очень гордятся собственным дизайном, который, на мой взгляд, имеет свои недостатки. Напротив места в букве «Г», в самой короткой ее части, находится буфет и если обе дверцы навесного шкафа открыть, то человека, сидящего на этом месте, заметить просто невозможно. Не знаю, был ли то умысел или это просто первый дизайнерский опыт, но квартира напоминала о таких ошибках повсеместно. Проектируя свою квартиру, мои друзья, видимо, не подумали о принципе зонирования и удобная большая гостиная стала маленькой и несуразной. Книжный шкаф и кресло находятся сразу за дверью. Там же располагается столик и небольшая тусклая лампа. Днем, когда лампа выключена, заметить человека в этом укромном уголке нельзя. Таких тайных мест квартира содержит достаточно. Перед дверью спальни, например, стоит полураскрытая ширма и отодвинутая ее часть отражается в зеркале.
Было около трех часов после полудня, когда я нехотя открыла глаза. Солнце освещало комнату и я лениво потянулась. Во всем теле еще царствовала сонная слабость. Не знаю почему, я вспомнила о блинчиках. Я отчетливо представила тысячи аппетитных дырочек, выпускающих ароматный пар. Я лежала в теплой постели и мечтала. Мне представлялась большая тарелка с толстой горкой золотистых блинов, на поверхности которых блестело и переливалось растопленное масло. Запах кофе так резко ударил в ноздри, что я набралась всей решимости, какую могла собрать в уставшем теле и опустила на пол ватные ноги. Лодыжки налились тяжестью, я сделала усилие и встала. Перебирая босыми ногами, я шла на кухню, натягивая на ходу любимый старый халат. Понимая разницу между «встать» и «проснуться», я плелась на кухню с закрытыми глазами. Эти несколько шагов, казалось, длились дольше обычного. Переступив порог кухни, я была почти уверена, что сплю, настолько ярко запах вожделенных блинов окутал меня. Вспоминая о собственной неуклюжести, что преследовала меня с детства, я заставила себя открыть глаза. Я знала, что если усну и упаду, то синяки и ссадины еще долго будут напоминать о себе. Я нащупала табуретку и села. Теперь я окончательно открыла глаза и первое, что предстало перед моим взором была тарелка, полная блинов. Да, на столе стояла та самая тарелка, что померещилась мне еще в спальне, с широкими крыльями, на которых распластались с десятка два ярко-золотистых блинчиков, они дразнили мой аппетит, поблескивая маслом. Что бы вы сделали на моем месте? Отказались от завтрака, точнее уже обеда? Вот и я, нет. Я инстинктивно отхлебнула кофе из большой чашки. Кофе с молоком и сахаром, именно так, как я люблю. Я ела блины, щедро промазывая сметаной каждый, откусывала масляную мякоть и запивала любимым кофе, шумно отпивая. Очень люблю обедать или завтракать дома или вообще в одиночестве, когда могу обойтись без лишних условностей и церемоний. Солнце заливало светом все пространство кухни. Я закончила трапезу, подняв глаза, просто остолбенела. В дверях стоял Мефистофель. Да, тот самый герой моей пьесы, чей образ накануне никак не хотел получаться. Ну что вы, мне ли не знать его? Он был в точности такой, каким я представляла его, работая над текстом пьесы. Высокий и худой, с рыжим ежиком на голове и небольшой бородкой, он не был одет в свой полосатый костюм. На нем были какие-то черные брюки, белая футболка и фартук. Его лукавый взгляд буравил меня насквозь.
– Доброе утро – сказал он. – Вкусно?
Я молчала, словно мой язык вдруг приклеился к небу. Посмотрела бы я на вас, окажись вы на моем месте! Он улыбнулся, ничего не сказал и ушел мыть посуду. Я сидела как каменная. Не помню сколько это продолжалось, пять минут, больше. Мефистофель здесь! Он вернулся, бережно снял фартук и сел рядом.
– Что, не получается пьеса?
Голос его звучал ровно, но в этих нотках я расслышала явную заинтересованность. Да, это был он, понимаете, он! Я никак не могла прийти в себя. Он был точно таким, каким я представляла его. Я смотрела на моего персонажа, если теперь уместно так о нем говорить, и одна мысль вертелась в моей голове. «Как его называть? Как правильно к нему обращаться, на «ты!» на «вы»? В голове молниеносно проносились идеи, но их пришлось отвергнуть сразу, всех до единой. Никакого мессира или князя тьмы, ну ее, эту булгаковщину. «Боже – думала я в перерывах между потоками бешеных мыслей, сменявших друг друга в моей голове. Когда внутри меня пронеслось первое «боже», Мефистофель повернулся, поднял бровь и удивленно посмотрел на меня. Я дождалась, когда он отвернется и тихо вышла из кухни. Точнее, мне хотелось выскользнуть тихо и незаметно, но ноги меня не слушались и я прошлепала громко наступая, походкой гиппопотама.
Оказавшись в спальне, я сидела в состоянии полной прострации. Я даже не подумала закрыть за собой дверь. Мысли гудели в голове и мой череп готов был расколоться надвое. Я сидела, уставившись в одну точку. Как будто там, в этой злополучной точке был сосредоточен ответ на все мои вопросы. Не отрывая застывшего взгляда, я нащупала плащ. Ключ по-прежнему лежал в моем кармане. Способность мыслить постепенно возвращалась, но логика явно запаздывала. «Что это, розыгрыш? А что, если попросить этого гражданина показать паспорт?» При слове «гражданин» надо мной нависла тень Булгакова и мне стало не по себе. Где ее носит, эту чертову логику? «Ладно, хорошо, а как же блины?» Ответа не было. Телефонный звонок заставил меня подпрыгнуть. Звонили друзья-москвичи.
– Как ты? Пишешь? – голос в трубке стрекотал, выдавая тысячу вопросов.
– Нет пока, голова болит.
– а, магнитные бури, пройдет. Напеки блинов, старое средство, помогает.
Я поспешила закончить разговор и вернулась к своим мыслям. Невидимая тень Михаила Афанасьевича застыла в воздухе. Я попыталась взять себя в руки. Слово «боже» уже норовило по-хозяйски распространиться в остатках моего сознания, но отскочило, стоило мне вспомнить удивленный лукавый взгляд Мефистофеля. Мысль о проверке паспорта прочно засела в мозгу. Я прислушалась. Стояла звеняща тишина. Я прокралась в коридор и, не зажигая лампу, стала шарить по стене. Еще раз прислушалась. «Будь, что будет!» Я резким движением дернула выключатель и поняла, что вся моя конспирация была напрасна. На вешалке висела только моя собственная куртка. Осмелев окончательно, я пришла на кухню. Стол блестел чистотой, посуда была на своих местах. Часы мерно отсчитывали секунды. Я обошла всю квартиру, никого. Я открыла аптечку и принялась мерять температуру. Я поймала себя на мысли, что совершенно не понимаю своего состояния. Посмотрев на градусник, я обомлела. Внутри него, там, где должен находиться ртутный столб, было пусто. Холодный пот прошиб меня до костей. Я поднесла пустую стекляшку к свету, столба не было. Да, это вам хорошо сидеть дома, на теплом уютном диване и рассуждать, а я в тот момент ни на какие рассуждения была не способна. Все тело стало ватное и какое-то невесомое. Все земное куда-то ушло, улетучилось. Я не приняла душ и не почистила зубы. Я лежала под одеялом, стараясь расставить все по местам, но тщетно. Мои мысли, как большие неуклюжие медведи, толкаясь и сбивая друг друга, медленно бродили в моей голове.
Я открыла глаза. Без пяти двенадцать. Луна ждала приглашения и висела прямо над головой. Вы не видите лицо на поверхности луны? Значит, я сумасшедшая. Ну и правильно, нормальный писатель никому не интересен. Наружные уголки глаз опущены и придают лицу теплый меланхоличный оттенок. Но сегодня полная луна не похожа на томную деву. Прищур странный, кажется зловещий и не предвещает ничего хорошего.
Я злилась на себя. Несмотря на привычку работать ночью, не люблю нарушения режима. Теперь мне не уснуть до утра. Голодный желудок давал о себе знать, отодвигая все мои недавние страхи. Шаркая тапками в сторону кухни, я напомнила себе Веру Ивановну. В моей голове сразу всплыла крылатая фраза о том, «с кем поведешься». Я улыбнулась. Было забавно походить на пожилую учительницу, героиню собственной пьесы.
Я остановилась в дверях кухни. Там хозяйничал Мефистофель. Он проворно двигался вдоль стола, открывал буфет и мурлыкал себе под нос какую-то незнакомую мелодию. Я так устала удивляться, что страх покинул меня. Продолжая мурлыкать, Мефистофель пригласил меня присесть, продолжая сервировку. На столе появилась мраморная говядина, салат и вино. Я сидела, как вкопанная. Легким движением Мефистофель наполнил бокалы и вопросительно посмотрел на меня. Он уловил в моем взгляде вопрос и покачал головой, выражая явное разочарование.
– Бордо – сказал он и пригубил первый.
– Я пришел помочь, а не отравить.
Вопрос правильного обращения к Мефистофелю снова всплыл в моей голове. Ни одна идея не могла прижиться, все было не то. Иногда мой язык не держится за зубами и я начинаю говорить быстрей, чем мысль сформировалась. Этот прием очень выручал меня в школе и выдавал во мне уверенность. Я быстро вдохнула.
– Мефи… – я осеклась на полуслове, понимая, что вопрос по поводу «ты-вы» еще не решен.
– А что, мне нравится – отозвался князь тьмы, разрезая мясо.
Я глотнула вина для храбрости. Внутри меня зрели сотни вопросов, но я никак не могла собраться с мыслями.
– Тема пьесы – великолепна. – Мефистофель, грациозно держа бокал, закинул ногу на ногу.
«Божественна» – вертелось у меня внутри.
– Нет, люди не привыкли думать лил начинают это делать слишком поздно. Для кого-то жизнь может и не повториться, а в остальном я согласен.
– В чем? – во мне проснулось писательское любопытство.
– Оттаяла, наконец – начал Мефистофель. – В том – продолжал он, – что люди живут, удовлетворяя собственные желания.
Совершенно неожиданно я вступила в разговор.
– Да – согласилась я. – Людей останавливает страх, они боятся ада.
– Как это знакомо, люди всегда боялись работы. Святых нет и без работы над ошибками нет решения, что ждет дальше.
– Люди запутались.
Мой ответ совершенно меня озадачил. Я была уверена, что в этом споре буду занимать позицию человечества.
– Люди глупы – сказал мой собеседник, внимательно вглядываясь в переливающиеся винные искры.
– Почему?
– Они так и не нашли ответ на вопрос.
– О смысле жизни? А разве можно его найти?
– Они и не пытались.
Казалось, Мефистофель испытывает разочарование. «Ему-то какая польза?» – подумала я.
– Мне все равно, им – нет. У них кошачья позиция. Каждый уверен, что ему положено перевоплощение и что будет их не меньше девяти. Люди считают, что вправе требовать не проходить работу над ошибками. Все будто сговорились считать Бога добрым папочкой, которого все человечество держит за идиота. Не я отвечаю, куда уходит душа и не я отвечаю за новые перевоплощения, принцип главенства, знаете.
Мефистофель сидел, отпивая вино по глотку, философски глядя в окно.
– Люди пытаются… – робко начала я.
– Что, пытаются? – снова рыжая бровь взлетела, выражая неподдельное удивление.
– Найти смысл – я осмелела.
– Люди либо философы, либо дураки.
– Как это? – я чувствовала, что теряю нить разговора.
Мефистофель понял, что есть вещи, которые нужно объяснить мне с начала. Он вздохнул, поставил на стол бокал и подался вперед.
– Философы – это те, кто пытаются, что-то делают, ищут себя. Чудаки, которые путешествуют, они не боятся менять жизнь.
– А дураки?
– Таких много. Это жертвы страха. Мир для них – враг. Они боятся всего, живут в окружении правил и главная цель для них – физическое существование.
– Инстинкт самосохранения – нахожу оправдание.
– И не больше. Они боятся жить, боятся мечтать.
– Нет – отвечаю, – они мечтают. О том, чтобы вырастить ад, помогать другим.
– В пьесе? Да, правильно, но они начинают это делать после физической жизни.
Я смотрела в окно. Мне хотелось сказать что-нибудь в защиту человечества, в моей голове даже начинали созревать мысли, но я понимала, что проиграю спор.
– И это правильно.
– Что, правильно? – осведомилась я.
– Финал пьесы. Не надо им помогать.
Теперь мне не нужно было переспрашивать, все и так было понятно. В финале я хотела дать зрителям возможность подумать, поразмыслить. Выполнено задание или нет? Кто из пассажиров выжил и чья душа нашла перевоплощение?
– Бал – это проверка, они должны сами все о себе понять.
Князь тьмы снял пиджак и закатал рукава рубашки. Я вспомнила Веру Ивановну. Эта особа живо предстала передо мной и я вспомнила, как настойчиво она защищала себя. Я подумала, что именно Вера Ивановна с ее непримиримой позицией могла бы быть достойным оппонентом в этом споре. Я улыбнулась сама себе, представляя эту картину.
На столе появилась чашка ароматного чая. Мы долго молчали.
– Красивый вечер – начала я.
– Она грустная – тем же тоном сказал Мефистофель.
– Почему?
Я даже не спросила, о ком идет речь, я знала.
– Ждет затмения.
В теле чудовищная усталость отозвалась немотой. Внутри еще кружили вопросы, но смысла их уже нельзя было разобрать. Гул становился все тише, чувствовалось опустошение. Я поблагодарила моего визави за ужин, твердо решив спросить назавтра все, о чем хотела и закрыла глаза.