Смирение
Денис Михайлович сидел в своей квартире на кровати и в задумчивости включал и выключал настольную лампу. Из мрака с промежутком в секунду проступали: уши – маленькие, смиренные, губы – мясистые, добрые, глаза – светло-голубые, тихие. Появлялся и исчезал в темноте высокий – от пола до потолка – сервант. На полке – фото красивой девушки с горящими от счастья глазами. Она на сцене, и по ее сияющему лицу можно догадаться: вокруг трепещут крики «браво», а в проходе между рядами струятся поклонники с букетами.
Он прервал занятие, которому предавался вот уже час с лишним. Подошел к черному окну. На улице густел мрак. Тоска. Но и днем пейзаж за окном был депрессивен: детская площадка, нашпигованная зверушками-чудовищами, скамейки с облупившейся краской, на них – почти неподвижные старушки. Во всем чувствовалось наступление осени, осени, осени, день ото дня становилось все холоднее, темнее, и даже те птицы, которые все еще остаются с нами на зиму, немели с каждым осенним часом.
Денис Михайлович подумал, что мог бы сейчас завести машину и уехать куда-нибудь – к друзьям, а может быть, даже к подругам, пойти в бар или клуб, но… Развлечения не развлекали. Напротив – только подчеркивали: осень.
– И началась она не в этом и не в прошлом сентябре, – медленно сказал он в темноту окна.
Путешествия не манили, реклама вызывала усмешку, чужие женщины не возбуждали. Такое настроение установилось давно, однако по какому-то ему одному ведомому, очень большому счету Денис Михайлович считал себя человеком счастливым. Этой убежденности противоречили грустные глаза и все чаще дрожащие руки, которые он сейчас пытался рассмотреть в темноте. Но все это он считал незначительными мелочами на фоне своего счастья: он жил с женщиной, которую любил. И относился к тому типу мужчин, которые не отступают от привязанностей, окружают свою женщину заботой, осаждают заботой, душат заботой.
Денис Михайлович пошел на кухню и остановился на полпути. Около фотографии. Наташа тогда не знала, что это ее первый и последний успех. И никто из ее однокурсников не мог этого предположить: она великолепно сыграла Джуль-етту в выпускном спектакле. Какой дьявол тогда принес его, далекого от театра человека, на спектакль? Да еще на студенческий? Он усмехнулся, вспомнив этого «дьявола» – полупьяного, франтовато одетого студента, который в облаке перегара распространял у метро дешевые билеты на шекспировский спектакль, начинавшийся через пятнадцать минут. И в первой же сцене, увидев Наташу, он почувствовал, что готов повторить вслед за Ромео: «Любил ли я хоть раз до этих пор? О нет, то были ложные богини. Я истинной красы не знал доныне».
Как это ни печально, как это ни смешно, но он до сих пор эти слова помнил. И помнил то сокрушительное впечатление, которое произвела на него Наташа. Он снова улыбнулся: то, что началось с поэзии, быстро перешло в беспросветную прозу. Вышел на кухню, приоткрыл форточку. Высунул ладонь – потрогать ветер. Холодно.
– Да… – его голос звучал в тишине осени. – В какую же адскую групповуху я угодил благодаря этой Джульетте…
Слово «групповуха» он произнес с отвращением. Ведь он понял, уже через пару недель после их знакомства понял: постель Наташи – место густонаселенное. Это его не остановило. Он бесповоротно решился на любовь. Со странной гордостью решился на страдания. На поздние приходы Наташи он отвечал молчанием. Молчанием отвечал на sms – третий год их совместной жизни ознаменовался полной и омерзительной открытостью. Наташа даже перестала придумывать алиби, просто посылала ему короткие слова вроде: «Дени, дорог, задерж. до трех». И когда она возвращалась, он молчал, снова и снова молчал, молчал упорно, молчал по-разному: снисходительно, бесчувственно, иронично, укоризненно. Он сделал открытие: молчание и тишина – вещи не только разные, но и противоположные. «Твое молчание страшнее упреков», – сказала она ему однажды. Угнетала ли Наташу его тишина? Она знала, что с наступлением утра тишина рассеивается. Так было всегда.
Поворот ключа в замке. Еще один. Холодный воздух врывается в дом вместе с вопросом Наташи: «Не спишь?» Он не оборачивается. Чувствует, как холодный ветер становится прохладным, становится домашним, покорно гуляя у его ног. Вздыхает тяжело – но так, чтобы жена не слышала.
– Не спалось, – отвечает, не поворачиваясь.
– Хочешь, приготовлю поздний ужин? – смотрит ему в спину.
– Ранний завтрак, Наташа. – Повернулся.
– Назови, как хочешь, Денис. – Неспешно снимает пальто.
Тишина.
Она расстегивает молнию на сапогах и говорит:
– Сейчас ты слышишь нечто эксклюзивное – звук открываемых сапог.
Тишина.
Он снова смотрит в черноту окна, прислушивается к ветру, поворачивается к жене лицом. Проходит мимо нее, слегка – случайно – касается плечом. На секунду встречается с ней взглядом. В ее взгляде он читает, что это не мимолетная интрижка, как было раньше. Это роман.
Страх мужа за будущее, отразившийся в его глазах, убедил Наташу окончательно: ее отношения с Александром – судьбоносны. И вновь ей показалось, что будущее, ее настоящее будущее, может быть, страшное, может быть, великолепное – не здесь.
Денис Михайлович тихим шагом прошел в спальню. Наташа услышала, как скрипнула кровать, и ей стало невыносимо грустно.
Скрип кровати, который заставил Наташу загрустить, раздался в тот час, когда карлик Ганель осознал себя частью бесконечности, а Урсула Соломоновна, обладательница монументальных форм и удавьего взгляда, обожгла большой и грозный палец горячим кофе и прокляла этот свет. И в этот момент отец Никодим в который раз отпустил грехи своему духовному чаду – богатейшему и православнейшему Ипполиту Карловичу, меценату театра. А в голове режиссера театра Сильвестра Андреева созрел план, который перевернет жизнь Александра. Журналист Иосиф Флавин, мечтающий о слиянии противоположностей, о единстве добра и зла, решительно приступил к поеданию халвы, нарушая все свои диеты и обеты. А ведущий актер знаменитого театра Сергей Преображенский наконец закончил свои языковые изыскания, то есть перестал ощупывать языком зуб, недавно излеченный дантистом.
Наташа принесла в постель своему смиренному мужу ромашковый чай, который он всегда пил на ночь, что бы ни случилось, какие бы мысли и чувства его ни одолевали.
И пошел дождь над океаном.