Творчество и развитие общества в XXI веке: взгляд науки, философии и богословия. Глобальные вызовы XXI века и развитие интеллектуального потенциала России ( Сборник статей, 2017)

К. К. КОЛИН,

главный научный сотрудник Института проблем информатики Федерального исследовательского центра «Информатика и управление» РАН, президент Аналитического центра стратегических исследований «Сокол», заслуженный деятель науки Российской Федерации, действительный член РАЕН и Международной академии глобальных исследований, доктор технических наук, профессор

Аннотация

Рассматриваются основные направления и глобальные цели новой стратегии ООН в области устойчивого развития на период до 2030 года, принятой в сентябре 2015 г. на 70-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Показано, что для достижения этих целей необходимо мобилизовать весь интеллектуальный потенциал мирового сообщества. При этом важную роль играет фактор времени, так как комплекс глобальных угроз развитию цивилизации быстро разрастается. В этих условиях проблема использования интеллектуального потенциала России для решения глобальных проблем объективно выдвигается на первый план.

Ключевые слова: глобальные вызовы и угрозы, глобальная безопасность, новая стратегия ООН, устойчивое развитие цивилизации.

Современный мир и актуальные проблемы глобальной безопасности

В последние годы проблемы глобальной безопасности становятся наиболее актуальными и стратегически важными среди других глобальных проблем развития цивилизации в XXI веке. Исследования показывают, что эти проблемы являются комплексными, а их дальнейшее развитие представляет собой реальную опасность для существования человечества как биологического вида [1]. Для противодействия этой опасности необходимы решительные широкомасштабные и согласованные действия всего мирового сообщества, которые должны быть основаны на принципах партнерства цивилизаций.

Именно такой подход и был провозглашен в новой стратегии ООН в области устойчивого развития на период до 2030 года, которая была принята 27 сентября 2015 г. на 70-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН [2]. В этом документе сформулированы 17 глобальных целей в области устойчивого развития, которые должны быть достигнуты к 2030 году. При этом определены пять основных направлений практических действий, на которых должны быть сконцентрированы усилия мирового сообщества. Распределение целей по этим направлениям и их краткое содержание представлены в табл. 1.

Таблица 1

Основные направления и глобальные цели стратегии ООН в области устойчивого развития на период до 2030 года

Масштабы поставленных в стратегии ООН глобальных целей таковы, что для их достижения необходимо мобилизовать весь интеллектуальный и творческий потенциал человечества, и, прежде всего обеспечить строительство мирного общества и глобальное партнерство различных цивилизаций [3]. При этом необходимо учесть, что в новой стратегии ООН отсутствует целый ряд важных геополитических, информационных и гуманитарных угроз глобальной безопасности, без устранения которых устойчивое развитие цивилизации практически невозможно, и поэтому поставленные цели, вероятнее всего, не будут достигнуты. Обоснование этого вывода сделано в работе [4]. '

В этих условиях роль интеллектуального потенциала общества в решении проблем обеспечения глобальной безопасности становится определяющей.

Структура современных угроз для глобальной безопасности

В сжатом виде структура наиболее важных угроз для глобальной безопасности представлена в табл. 2. При этом угрозы распределены по трем кластерам: ПРИРОДА, ОБЩЕСТВО, ЧЕЛОВЕК. Такая структура была предложена в работе [1] и оказалась методологически удобной, так как позволяет наглядно показать как содержание отдельных видов угроз, так и их возможные последствия.

Таблица 2

Современные угрозы для глобальной безопасности

В работе [1] проведен анализ источников представленных выше угроз и показано, что их подавляющая часть имеет гуманитарную природу. Она обусловлена, главным образом, разрушительной техногенной деятельностью человека, которая определяется его мировоззрением и искажённой нравственной ориентацией жизнедеятельности.

Потребительская ориентация целей развития современной цивилизации в сочетании с рыночной экономикой и деградацией духовно-нравственных качеств человека – это именно те ключевые факторы, которые сегодня ведут человечество к самоуничтожению тем или иным способом. Новая мировая война с применением оружия массового поражения, экологическая катастрофа и гуманитарная катастрофа – все эти трагические события становятся всё более реальными и, по оценкам специалистов, могут произойти уже в середине XXI века. Эти опасения подтверждаются результатами моделирования глобальных процессов, которое сегодня проводится как российскими, так и зарубежными специалистами [5].

Фактор времени в решении проблем глобальной безопасности

Фактор времени в стратегии глобальной безопасности сегодня становится критическим по следующим основным причинам:

• Разрушение человеком природной среды своего обитания продолжает нарастать и осуществляется в таких масштабах, что возможности восстановления многих жизненно важных экосистем становятся проблематичными, а в значительной части из них уже произошли необратимые изменения. Поэтому при сохранении современной стратегии глобального развития, по прогнозам специалистов, экологический кризис может наступить уже в первой половине XXI века.

• Согласно законам синергетики, в период кризиса сложных систем многие процессы их развития приобретают лавинообразный характер (это так называемые режимы с обострением) [6]. Поэтому в ближайшие годы следует ожидать возникновения ряда новых глобальных проблем, к решению которых общество окажется неподготовленным. Характерными примерами здесь могут служить дефицит чистой воды, изменения климата, события на Украине, международный терроризм, а также потоки беженцев из стран Ближнего Востока в Европу.

• Для решения проблем глобальной безопасности необходимо подготовить большое количество специалистов нового профиля, способных разрабатывать, осваивать и эффективно применять на практике принципиально новые социальные, информационные, энергетические и другие технологии нового поколения. На это потребуется несколько десятилетий, даже в том случае, если эта задача будет понята, признана приоритетной и начнет решаться безотлагательно.

Таким образом, исторического времени для предотвращения глобального кризиса современной цивилизации практически не остаётся. Поэтому шансы на его успешное преодоление представляются минимальными, поскольку альтернативное решение этой стратегически важной проблемы сегодня не просматривается.

Интеллектуальный потенциал общества в решении проблем глобальной безопасности

Анализ содержания комплекса проблем глобальной безопасности показывает, что для их решения в столь сжатые по историческим меркам сроки потребуются принципиально новые технологии организации жизнедеятельности общества во многих сферах: экономике, науке, образовании, культуре и здравоохранении. Их эффективность должна быть на порядок выше современного уровня. Такие технологии сегодня называют прорывными, так как они дают принципиально новое качество конечного результата в области своего применения, т. е. прорыв на более высокий уровень этого качества.

Примерами таких технологий могут служить информационные технологии передачи данных по сети «Интернет», а также технологии мобильной связи, которые в настоящее время используются во всём мире. Эти технологии кардинальным образом изменяют образ жизни миллиардов людей, позволяют экономить социальное время общества и даже изменяют наши традиционные представления о пространстве и времени.

Прорывные технологии, как правило, создаются на основе научных открытий и социально значимых изобретений [7]. А это, в свою очередь, предполагает создание эффективной инновационной системы, защиту интеллектуальной собственности, моральное и материальное стимулирование научной и изобретательской деятельности. Об этом убедительно свидетельствует опыт реализации стратегии научно-технологического развития Китая, где созданы и при поддержке государства успешно функционируют 75 зон высоких технологий. Так, например, численность специалистов и другого персонала в одной из таких зон в районе Пекина превышает 500 тыс. человек [8].

Хорошо известен также и опыт научно-технологического развития Японии, где ещё в начале 90-х годов минувшего века была принята и затем реализована национальная программа создания сети из 19 технополисов, связанных между собою скоростными каналами транспортных и информационных коммуникаций [9]. Это позволило Японии стать второй (после США) технологической державой мира, и только в последние годы она уступила это место Китаю.

Необходимо отметить, что содержание Третьей научно-технологической революции[10], которая в настоящее время только начинается, предполагает не только создание прорывных технологий, но также и их массовое распространение в обществе. Именно тогда эти технологии позволят снять с повестки дня целый комплекс социально значимых проблем, т. е. станут закрывающими технологиями.

Примерами таких технологий сегодня могут служить так называемые «зеленые» технологии в энергетике, а также нанотехнологии, которые в последние годы находят всё более широкое применения в самых различных сферах жизнедеятельности общества. Можно ожидать, что в ближайшем будущем такими технологиями станут и технологии автоматизированного изготовления различных изделий при помощи 3D-принтеров, а их широкое распространение коренным образом изменит весь облик мировой системы промышленного производства.

Ещё одним примером прорывных технологий могут в будущем стать информационные технологии, основанные на использовании гибких биологических экранов отображения информации. Они позволяют заменить современные жидкокристаллические и плазменные средства отображения информации и обладают высокими функциональными и экономическими характеристиками. Использование таких экранов, например, в системе образования позволит создать принципиально новую образовательную среду на базе полиэкранных педагогических технологий, которые позволяют более эффективно использовать возможности правого полушария головного мозга человека, ответственного за восприятие образной информации. Ниже будет показано, что это очень важно не только для развития ассоциативной памяти и креативных способностей человека, но также и для развития его альтруистических качеств, необходимых для сотрудничества с другими людьми.

Однако нужно помнить, что создание и распространение прорывных и закрывающих технологий требует адекватных перемен в системе образования и просвещения, в культуре и искусстве, а также в деятельности средств массовой информации. Только после этих перемен указанные технологии получат необходимое распространение и станут неотъемлемой частью новой технологической культуры общества.

Проблема использования интеллектуального потенциала России

К сожалению, в России всё ещё отсутствует целостная национальная стратегия инновационного развития, которая была бы адекватной современным угрозам для обеспечения глобальной безопасности и уровню имеющегося в стране интеллектуального потенциала, возможности которого сегодня явно недоиспользуются. Ведь Россия является единственной страной в мире, где проводится экспертиза и регистрация научных открытий, а также существует общественная ассоциация их авторов. Кроме того, в России имеется целый ряд общественных научных организаций и аналитических центров, возможности которых также недостаточно используются в интересах решения задач национальной и глобальной безопасности [11].

В работе [7] показано, что создание БРИКС открывает новые возможности для кооперации специалистов стран-участниц этой организации в области создания и использования высоких технологий, перехода к новому технологическому укладу общества. Эта кооперация принципиально позволяет преодолеть критическое состояние отечественной экономики и её зависимость от импорта оборудования и технологий из стран Запада, а также существенным образом изменить социально-психологическую ситуацию в российском обществе, энергия которого будет направлена на достижение актуальной, понятной и крупномасштабной цели – переходу страны на качественно новый уровень технологического развития.

Онтология человеческой деструктивности и проблема творчества

Специалисты утверждают, что стремление к творчеству является врожденным качеством человека. Ведь процессы творчества обеспечивают ему возможность наиболее полного самовыражения как уникальной личности, которая заслуживает уважения со стороны других людей. А это именно то, что дает человеку ощущение счастья и полноценности своей жизни. Исследования показывают, что утрата этой возможности делает жизнь бессодержательной и в общем-то бессмысленной. Возможно, этим и объясняется тот высокий уровень самоубийств, который в последние годы наблюдается во многих экономически развитых странах Европы, превратившихся в общество потребления.

Человек приходит в этот мир, для того чтобы стать лучше, а не затем чтобы стать квалифицированным потребителем и грамотным избирателем на очередных политических выборах. Ему нужна большая цель и возможность плодотворно трудиться для её достижения. Такова уж природа человека, которая в последние годы также претерпевает существенные изменения под воздействием внешнего окружения.

Свидетельством этому являются результаты научных исследований молодого поколения современного общества – детей младшего и школьного возраста, а также студенческой молодёжи [11, 13]. Они показывают, что создаваемая в информационном обществе новая среда обитания человека оказывает на его социальное поведение, психику и даже физиологию существенно большее влияние, чем это ожидалось ранее.

Исследования американских специалистов по возрастной психологии показали, что интенсивные потоки видеоинформации в телевизионных и компьютерных сетях современного общества губительно действуют на детей младшего возраста, так как нарушают процессы нормального формирования нейронной структуры их головного мозга [14]. В результате этого на наших глазах формируется новое поколение людей с измененной психикой, для которых характерными являются клиповое мышление и неспособность сосредоточиться на решении более или менее сложных задач. А ведь именно этому поколению и предстоит в будущем решать не только все указанные выше глобальные проблемы, но также и те новые проблемы, о которых сегодня мы даже не догадываемся [15].

Что можно предложить в этой ситуации, и какую роль здесь могут сыграть новые прорывные и закрывающие технологии? Отвечая на этот вопрос, целесообразно рассмотреть концепцию природы человеческой деструктивности, предложенную российским философом, инженером и композитором В. С. Дашкевичем. Он выдвинул гипотезу о том, что глубинную мотивацию социального поведения человека определяет его подсознание. А оно, в свою очередь, определяется информационной средой обитания, в том числе средой звуков и символов, т. е. музыкальной и художественной культурой общества [16].

Деформируя эту природную среду, современный человек нарушает гармонию деятельности левого и правого полушарий головного мозга. При этом ослабляется деятельность правого полушария, ответственного не только за образное восприятие, но также и за альтруистические качества человека, его доброту и внимание к другим людям. Собственно, это и является причиной того аномально высокого уровня эгоизма и жестокости в современном мире, который мы сегодня наблюдаем повсеместно. Для того чтобы устранить эту причину или же существенно ослабить её влияние, необходимо таким образом воздействовать на подсознание людей, чтобы гармония деятельности левого и правого полушарий была восстановлена

По мнению В. С. Дашкевича, гармонизации деятельности левого и правого полушарий головного мозга человека может содействовать классическая музыка. Причём эта концепция находит и своё экспериментальное подтверждение. Так, например, в 2001 г. полицейские города Уэст-Палм-Бич (США, штат Флорида) нашли новый способ борьбы с преступностью. В самых неблагополучных районах города они установили на крышах домов мощные динамики, через которые круглые сутки транслировалась классическая музыка – произведения И. С. Баха, Л. Бетховена, В. А. Моцарта. В результате этого нарушений правопорядка на улицах города стало меньше, а единственная проблема, с которой столкнулась полиция, заключалась в том, что некоторые горожане потребовали сделать классическую музыку более громкой [17].

Таким образом, для снижения уровня человеческой деструктивности, необходимо создавать благоприятную для психики человека информационную среду его обитания. Эффективными средствами для этого являются глобальное телевидение и радиовещание, а также интернет-технологии социальных сетей. Позитивное содержание массовой информации, распространяемой при помощи этих средств, может кардинальным образом изменить психологическую атмосферу современного общества, снизить его социальную напряженность, создать между людьми атмосферу доверия, которое необходимо для их сотрудничества.

Поэтому перед деятелями культуры и искусства, а также специалистами в области массовой информации и религиозными деятелями стоит сегодня стратегически важная и ответственная задача – изменить к лучшему нравственно-психологическую атмосферу современного общества, предложить ему такие образы «героев нашего времени», которые стали бы образцами для подражания и содействовали воспитанию в человеке подлинно человеческих качеств, необходимость которых так убедительно показана в работах президента Римского клуба Ауреллио Печчеи [18].

Заключение

Сегодня человечество переживает критический и очень опасный период своей новейшей истории. Глобальные проблемы возникают одна за другой и кажутся практически неразрешимыми. При этом основные механизмы обеспечения глобальной безопасности – фундаментальная наука, традиционная культура, этика, духовность и нравственность – стремительно разрушаются. Создаётся впечатление, что человечество утрачивает один из самых важных инстинктов – инстинкт самосохранения.

Аргументируя этот вывод, приведем цитату из Декларации Всемирного форума духовной культуры, который состоялся в 2010 г. в Казахстане и в котором приняли участие более 1500 представителей различных стран: «Человечество испытывает острую необходимость улучшить условия жизни. Глобальные природные катаклизмы и социальные потрясения беспокоят людей всей планеты, заставляя задуматься над происходящим. Помимо воздействия внешних природных факторов, мир сотрясают экономический кризис, геополитические и социальные конфликты. Но наибольшую опасность несёт нарушение традиционных устоев, упразднение институтов жизни, имеющих духовно-нравственное содержание» [19].

В заключительной части этой Декларации приведены следующие слова Конфуция: «У человека нет более высокого призвания, чем воистину признать себя человеком и стать творцом культуры – единственной реальности, целиком и полностью создаваемой людьми». От того, сможет ли человек осознать и решить эту главную задачу, целиком и полностью зависит наше общее будущее.

Таким образом, ключевые проблемы глобальной безопасности находятся сегодня не в области геополитики, экономики или же энергетике, а именно в гуманитарной сфере. И это наглядно подтверждают последние события в Европе и на Ближнем Востоке. Серия террористических актов во Франции в ночь на 14 ноября 2015 г. оборвала жизни 130 граждан этой страны, а более 350 человек получили ранения. Этот день можно считать началом новой войны, которая объявлена странам Европы террористами ИГИЛ.

В своём выступлении по этому поводу король Иордании Абдалла II назвал эту войну «войной цивилизаций». Нам представляется, что более точным является другое определение, которое предложил известный специалист в области теории развития цивилизаций Ю. В. Яковец. В своём обращении к мировому сообществу [20] он указал, что новая война по своему содержанию является «мировой цивилизационной войной – войной антицивилизации против цивилизации», а её результатом может стать возвращение человечества в средневековье. В обращении указано, что «эта война носит глобальный, всепроникающий характер. Она охватывает все социальные силы и поколения, все политические партии и общественные движения, все культуры и религии, все общины и семьи. Никто не может чувствовать себя в безопасности перед безумием шахидов, управляемых опытной рукой». Поэтому осмысление природы этой войны и роли в ней гуманитарных и культурных факторов является сегодня исключительно важной задачей для всего мирового сообщества.

По оценкам специалистов, следует ожидать, что в ближайшее время террористическая деятельность ИГИЛ будет нарастать, и крупные террористические акты будут происходить и в других странах, которые сегодня ведут борьбу с международным терроризмом. При этом аналитики не исключают возможности использования террористами и оружия массового поражения – химического, бактериологического, радиационного («грязные бомбы») и даже ядерного.

Таким образом, та глобальная опасность, о которой политических руководителей различных стран неоднократно предупреждали учёные, аналитики и службы разведки [21, 22], сегодня стала реальностью. Это одна из серьёзных угроз для глобальной безопасности, которая должна стимулировать объединение различных стран, народов и конфессий для совместной деятельности в интересах обеспечения глобальной безопасности.

Пришло время, когда политические амбиции и разногласия, а также коммерческие интересы должны отойти на второй план перед лицом общей угрозы. Сегодня беда стучится в каждый дом, и международный терроризм – это далеко не самая главная опасность. Есть и другие, не менее важные. Учёные давно предупреждают об опасности глобальных изменений, которые происходят в мировом океана, температура которого повышается. В результате этого Гольфстрим уже распался на два независимых фрагмента, его температура снизилась на 11 градусов, и он больше не сможет обогревать Западную Европу так, как это было ранее. Ускоренными темпами идёт таяние льдов в Арктике и Антарктике. В странах Азии и Африки возрастает дефицит питьевой воды, от недостатка которой страдают полтора миллиарда жителей этих регионов.

Все эти глобальные угрозы реальны и зримы. Они требуют безотлагательных действий. Поэтому ключевая проблема современности состоит в том, чтобы выработать новую Стратегию глобального развития цивилизации на период до 2045 года, о которой говорил Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев в своём выступлении на 70-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН [23].

Причём эту стратегию нужно не только разработать, но и практически осуществить в ближайшие десятилетия совместными усилиями мирового сообщества. Но ведь для этого необходимо партнерство и сотрудничество различных стран, а не войны и геополитические конфронтации. Поэтому в современных геополитических условиях эта проблема является неразрешимой, и шансов на выживание у человечества практически не остается.

Необходимо осознать, что жизнь на нашей планете будет сохранена лишь в том случае, если мировое сообщество успеет понять грозящую ему глобальную опасность и совместными усилиями предотвратить или, по крайней мере на некоторое время отодвинуть быстро надвигающуюся катастрофу.

Ведь альтернативный сценарий развития цивилизации на своём заключительном этапе скорее всего будет осуществляться вообще без свидетелей, так как их просто не будет.

Литература

1. Колин К. К. Глобальные угрозы развитию цивилизации в XXI веке // Стратегические приоритеты. 2014. № 1. С. 6–30.

2. Преобразование нашего мира: повестка дня в области устойчивого развития на период до 2030 года // URL: https://sustainabledevelopment.un.org/post2015.

3. Колин К. К. Актуальные проблемы и стратегические приоритеты глобальной безопасности в стратегии устойчивого развития // Партнерство цивилизаций. 2015. № 3. С. 149–154.

4. Колин К. К. Половинчатая стратегия: критический анализ новых глобальных целей ООН в области устойчивого развития // Партнерство цивилизаций. 2015. № 4.

5. Стратегический глобальный прогноз 2030. Расширенный вариант. М.: Магистр, 2013.

6. Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Основания синергетики. Режимы с обострением, самоорганизация, темпомиры. СПб.: Алетейя, 2002.

7. Яковец Ю. В., Колин К'. К. Стратегия научно-технологического прорыва России //Аналит. материалы. 2015. Вып. 7.

8. Шабалов М. П. Стратегия научно-технологического развития Китая//Аналит. материалы. 2014. Вып. 1.

9. Тацуно Ш. Стратегия-технополисы / Пер. с англ. М.: Прогресс, 1989.

10. Рифкин Дж. Третья промышленная революция: как горизонтальные взаимодействия меняют энергетику, экономику и мир в целом. М.: Алпинанонфикшн, 2015.

11. Сибиряков П. Г. Аналитические центры стратегических исследований//Аналит. материалы. 2014. Вып. 2.

12. Луков Вал. А. Биосоциология молодёжи: теоретико-методологические основания. М.: Изд-во МосГУ, 2013.

13. Колин К. К. Биосоциология молодёжи и проблема интеллектуальной безопасности в информационном обществе // Знание. Понимание. Умение. 2012. № 3. С. 156–162.

14. Смолл Г., Ворган Г. Мозг онлайн: человек в эпоху интернета. М.: КоЛибри, 2011.

15. Колин К. К. Информационная антропология: поколение NEXT и угроза психологического расслоения человечества в информационном обществе // Вестник ЧГАКИ. 2011. № 4. С. 32–36.

16. Дашкевич В. С. Великое культурное одичание: арт-анализ. М.: 2013.

17. Американские полицейские заставляют преступников слушать классическую музыку//URL: http://www.newsru.com/world/19apr2001/muzika.html.

18. Печчеи А. Человеческие качества. М.: Прогресс, 1985.

19. К Новому миру и созиданию через духовную культуру. Декларация Всемирного форума духовной культуры (Астана, 2010 г)//URL: http:// mcenterdk.ru/всемирный-форум-духовной-культуры-2010.

20. Яковец Ю. В. Мировая цивилизационная война началась. Проект обращения к мировому сообществу. 15 ноября 2015 г.

21. Колин К. К. Системный кризис культуры: структура и содержание проблемы // Стратегические приоритеты. 2014. № 3. С. 6–27.

22. Кошкин Р. П. Россия и мир: новые приоритеты геополитики. М.: Стратегические приоритеты, 2015.

23. Выступление Нурсултана Назарбаева на саммите ООН по устойчивому развитию// URL: http://mir24.tv//politics/3305223.

В. Н. РАСТОРГУЕВ,

профессор кафедры философии и права философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, доктор философских наук

Аннотация

Идеология есть особый тип проектного мышления с ярко выраженной функцией долженствования. Поэтому идеология может как активизировать творческий потенциал человека и общества, так и подавлять его, превращаясь в промывание мозгов. Под идеологией в широком смысле следует понимать систему идей, формирующую замысел проекта и конструирующую образ желаемого результата. В статье понятие «идеология» в основном рассматривается применительно к политическим учениям и доктринам, их влиянию на массовое сознание и превращение их в «гражданскую религию». Показывается, что политические идеологии подменяют религиозные доктрины (преимущественно христианские) и поэтому борются с традицией и духовно-нравственной культурой человечества, одновременно паразитируя на них. В современном мире радикальность цивилизационных преобразований в Европе возродила самые радикальные и бесчеловечные запрещённые идеологии. Политическую идеологию следует отличать от государственной идеологии, т. е. стратегии. Идеологии не должны заменять и подменять жизнь. Они есть наказание людям за несовершенство политического устройства мира.

Ключевые слова: цивилизационная идентичность, иерархия ценностей, надличностное пространство, религия, религиозное самосознание, общественные отношения, социальные доктрины, массы, консерватизм, либерализм, глобализация, индоктринация, Ю. Хабермас, К. Манхейм, А. С. Панарин.

Где проходит грань между коллективным творчеством и промыванием мозгов

Идеология – одно из наиболее политизированных (идеологизированных) понятий, которое чаще всего употребляют применительно к политическим учениям и доктринам, претендующим на роль абсолютного, единственно верного (с точки зрения адептов данной идеологии) и полностью систематизированного знания о законах или тенденциях, целях и этапах социально-экономического и политического развития. Особенность таких учений и доктрин – установка на подчинение массового сознания единым представлениям о природе общественных отношений и о должном политическом поведении, что превращает сами доктрины в объект поклонения, в своеобразную «гражданскую религию». Такая трактовка идеологий заметно вытесняет из языка другие значения этого слова, которые не утратили своей эвристической ценности. Кроме того, именно расширенное толкование позволяет выявить инвариантные смысловые характеристики, важные и для объяснения феномена политической идеологии.

Дело в том, что в любом контексте и в любом значении этим словом обозначают, как правило, особый тип проектного мышления с явно выраженной императивной функцией – установкой на долженствование. В силу этой особенности идеология, с одной стороны, пробуждает, активизирует творческий потенциал человека и общества (творчество масс), но, с другой стороны, способна подавлять, парализовывать саму эту способность, превращаясь в метод, названный промыванием мозгов. Определить, где проходит граница между раскрытием творческого потенциала и его подавлением, крайне трудно ещё и по той причине, что способность к самостоятельному мышлению и творческому самораскрытию предполагает длительную и глубокую социализацию, то есть процесс социальной, политической и культурной адаптации или ассимиляции. Когда мы говорим о результатах этого процесса, то фиксируем внимание не на количественных характеристиках, а на качественном уровне, например на степени врастания объекта социализации в конкретный социум (высокая или низкая социализация).

Во всех этих случаях имеется в виду либо восхождение на новую ступень индивидуального или коллективного развития (социализация как подъём по ступеням развития человека или социума), либо включение объекта социализации в иную, например в более узкую, элитарную и престижную, или, напротив, в более широкую социальную группу. Иногда речь идёт и о большем – о становлении или изменении духа народа, о вступлении общества в новую эру, эпоху, этап цивилизационного развития, что и позволило, к примеру, Э. Гуссерлю рассматривать идеологию как духовную составляющую любой исторической эпохи.

Но за такое восхождение, открывающее новые горизонты и возможности, приходится расплачиваться. Не меньшую цену платят и за вхождение – включение в новую возрастную, профессиональную или социальную группу. Имеется в виду и право пользоваться социальными лифтами, что обеспечивает прохождение в более высокий социальный страт, и изменение имущественного или образовательного ценза («билет в лифт»), и смена гражданской принадлежности или языковой общности, и погружение в какую-то из субкультур. В качестве платы за «входной билет» может быть культурная унификация, добровольный отказ от традиционной идентичности, самостоятельности, суверенности, уникальности. По этой причине современный человек не только приобретает массу преимуществ по сравнению с ушедшими поколениями и даже далекими предками, но и теряет целый набор жизненно важных способностей, начиная с критичности мышления. Такая некритичность выполняет роль анальгетика, позволяет не замечать потерь. То же самое происходит и с независимыми государствами, которые, вступая, к примеру, в межгосударственные союзы, расплачиваются за это частью своего суверенитета (перераспределением базовых компетенций), что иногда граничит с его полной утратой и попранием базовых гражданских прав…

Говоря о феномене промывания мозгов, следует заметить, что только у современного человека, по мнению Э. Фромма, этим методом можно вызвать, к примеру, оборонительную агрессию: «чтобы внушить человеку, что ему грозит опасность… нужно, чтобы социальная система обеспечивала почву для промывания мозгов. Например, трудно себе представить, что такого рода внушение имело бы успех у племени мбуту. Это африканские охотники-пигмеи, которые благополучно живут в своих лесах и не подчиняются никакому постоянному авторитету. В этом обществе никто не имеет столько власти, чтобы заставить кого-либо поверить в невероятное… По сути дела, сила внушения, которой обладает правящая группа, определяет и власть этой группы над остальным населением, или уж как минимум она должна уметь пользоваться изощренной идеологической системой, которая снижает критичность и независимость мышления»[1].

В самом широком плане под идеологией понимается не что иное, как система идей, формирующая замысел какого-либо проекта – технического или научного, художественного или социального, политического или геополитического. При этом идеология позволяет сконструировать более-менее четкий образ конечного (желаемого) результата и сформировать представление об этапах достижения поставленной цели. Специально этой теме (с учетом специфики научного и технического творчества, исторического контекста и эволюции феномена политической идеологии) посвящена известная книга Ю. Хабермаса «Техника и наука как “идеология”». Следует обратить внимание на кавычки, выделяющие слово «идеология», благодаря чему внимание фиксируется на том, что мы имеем дело с неоднозначной интерпретацией этого явления. Уже на этапе общей постановки проблемы и на всём протяжении анализа Ю. Хабермас, как и большинство авторов, пишущих о технике или науке как об идеологии, ссылается на позицию Г. Маркузе (“Kultur und Gesellschaft”), который вполне аргументировано обосновывает базовый тезис: «понятие технического разума, возможно, само является идеологией. Не только применение этого разума, но уже сама техника представляет собой господство (над природой и человеком) – господство методическое, научное, рассчитанное и расчётливое. Определённые цели и интересы этого господства отнюдь не навязываются технике лишь задним числом и извне. Они содержатся уже в самой конструкции технического аппарата. Соответственно, техника – это общественно-исторический проект. В ней спроектировано то, что общество и господствующие в нём интересы замышляют сделать с людьми и вещами. Подобная цель господства “материальна” и в связи с этим принадлежит самой форме технического разума».[2]

Разумеется, аналогичные выводы можно сделать и применительно к художественному творчеству, в первую очередь к литературе, поскольку именно в литературном творчестве пребывает философия и формируются идеи, составляющие основу так называемого рецептурного мышления. Как тонко пометил А. С. Панарин, «модерн выступил как машина утилизации природы, культуры и самого человека и поставил задачу перевода наличной информации из дискриптивного (описательного) состояния в прескриптивное (технологически рецептурное). Те информационные слои культуры, которые не поддавались процедурам такого перевода, третировались как “пережиток”, создающий “информационный шум”. Критерии, по которым осуществлялись указанные процедуры, сформировала позитивистская методология. Это “чувственная” (эмпирическая) верифицируемость, экспериментальная подтверждаемость и операциональность (переводимость на язык исчислений)». При этом Панарин делает чрезвычайно важный вывод: «предварительно надо отметить, что ни моральные заповеди, ни озарения великой культурной классики этим критериям заведомо не удовлетворяли (В самом деле: что стало бы с моралью, если бы её максимы подвергались критерию эмпирической подтверждаемости или практической отдачи!)»[3].

Среди множества современных работ, посвященных роли идеологии в художественном творчестве и литературе, можно выделить культурологические исследования М. Кундера. Он предлагает наиболее простое и четкое обоснование этой проблемы, называя идеологией сквозной замысел, мотив, обычно скрытый в подтексте произведения. По этой причине любой повествовательный текст, по его мнению, пронизан идеологией, под которой следует понимать не только ангажированность, зависимость от какой-то идеологемы, программность или идейность (идейность в интерпретации П. Бурже), но и заложенную в художественный текст «определённую мораль и определённую технику». Идеология обнаруживается и в том, что художник «создает свои приоритеты, даже когда сам того не хочет»[4]. Именно по этой причине романист – это не чей-то рупор, а «рупор собственных идей»[5].

Политические идеологии и творчество масс

Отличие политической идеологии от таких трактовок, делающих акцент на личностном начале творческого процесса, заключается, на первый взгляд, в том, что её обычно воспринимают как творчество масс, поскольку она действительно вовлекает в процесс изменения социального мира (коллективное социальное творчество – как созидательное, так и разрушительное) миллионы и даже миллиарды людей. Вместе с тем подобная трактовка ни в коей мере не исключает индивидуального начала. Дело в том, что любая политическая идеология, даже эгалитарная, элитарна по своему генезису (только элиты сохраняют контроль над производством и распространением знаний, массмедиа и технологиями индоктринации). Впрочем, политические идеологии не только не скрывают, но, напротив, всячески демонстрируют свою элитарную (теоретическую) основу – те или иные всемирно известные научные школы и учения, созданные выдающимися мыслителями.

При этом всякий «-изм», который ежеминутно встречается в языке науки или политики, подсказывает нам, что речь идёт в данном случае не об уникальном и сугубо личностном восприятии мира, а по преимуществу о так называемом надличностном пространстве. Но граница, проходящая между личностным и надличностным, в данном случае более чем условна. В обычной речевой практике, политическом дискурсе и даже в языке науки на каждом шагу происходит подмена понятий и установок. Именно здесь и скрыта причина многих и бессодержательных споров о природе консерватизма, либерализма и прочих идей, имеющих неустойчивый статус. Всякий раз надо задаваться вопросом, что перед нами: то ли это отдельные концептуальные схемы, имеющие хождение в науке, то ли сложившиеся теории, ставшие учениями, то ли частные убеждения, связанные с зависимостью от научных школ? К примеру, консерватизмом можно назвать и явления совершенно иного рода – от типа психической конституции[6]до глобальных проектов, которые превращают миллионы самостоятельно мыслящих людей в обезличенные массы, объединённые и, соответственно, разделённые не столько подлинными интересами, сколько большими идеями. Эти идеи кардинально отличаются от научных уже по той причине, что легко изменяют основу основ мировосприятия и моделей поведения человека – его уникальную иерархию ценностей. Иерархия – ключевое понятие, позволяющее выявить подмену, поскольку в данном случае главное не набор значимых ценностей, а их положение в иерархии. Само наличие тех или иных ценностных ориентиров и предпочтений (набор) может оставаться неизменным, что и плодит заблуждения. Но подробнее об этом будет сказано ниже.

В зависимости именно от этого выбора полностью изменяется и сам контур жизненных интересов и смыслов, наполняющих жизнь.

Этот вывод можно сделать применительно к отдельным людям и большим социальным группам, классам и нациям, хотя само разделение свободно проходит как через сознание отдельного человека, так и через любую группу, в том числе профессиональную или возрастную. Разделение-единение такого рода бывает на порядок сильнее даже классовых антагонизмов, хотя часто апеллирует именно к ним, и этнокультурных отличий, из-за которых зачастую возникает, а также конфессиональной принадлежности, которая играет едва ли не основную роль в возникновении и сохранении или в распылении той самой иерархии ценностей.

В надличностном пространстве производятся и пребывают как научные теории, становящиеся предметом доктринального изучения и образовательных практик (школьные учения), так и политические доктрины, в том числе идеологии (великие учения). Эти великие учения, носителями которых становятся, иногда против собственной воли, сами идеологи и яйцеголовые, участвующие в их распространении и упаковке, а также, и это главное, миллионы людей, далеких от производства и внедрения политических идеологий в массовое сознание, по многим принципиальным позициям отличны от теорий. Трудность заключается в том, что по форме подачи, и в частности по своему понятийному аппарату, а точнее, по терминологии (за каждым термином может стоять множество различных понятий, в том числе и несовместимых), политические доктрины и идеологии могут почти не отличаться от своих теоретических двойников.

К надличностному пространству можно отнести с определёнными оговорками богословские школы и доктрины, а также иные духовные феномены, которые, по определению К. Манхейма, «обладают структурой и надличностным измерением». Все эти уровни надличностного, или внеличностного (определение А. Маслоу), познания мира «обнаруживают свою генетическую связь с определённым пространством опыта», но лишь постольку, поскольку познание осуществляется на определённом уровне «установленных в определённой системе понятий»[7].

И либерализм во всех его разновидностях, и консерватизм во всех его формах, и любой иной «-изм» можно и нужно, разумеется, рассматривать через призму этой методологической установки, фиксирующей наше внимание на различных уровнях надличностного познания, не смешивая их между собой и с личностным восприятием. Это представляется необходимым, прежде всего потому, что слишком велика пропасть между такими феноменами, как научные теории, авторов которых относят к лагерю либералов или к лагерю консерваторов (иногда не считаясь с тем, как авторы идентифицируют собственные концепции), и, к примеру, самим политическими доктринами. Многие из таких доктрин на самом деле давно потеряли хоть какую-то связь с научным мышлением и рассчитаны искпючитель-нона массовую индокринацию. Если мы не замечаем этой пропасти, то только потому, что становимся жертвами такой индоктринации. Возможно, слово «жертва» слишком сильно стилистически окрашено, но в данном случае его употребление уместно, так как человек, утративший способность критически относиться к концептуальной схеме – пусть даже самой продуктивной и многое объясняющей, но заимствованной из «учений», – становится зависимым от программы, а точнее скрытого императива, заложенного, казалось бы, в совершенно нейтральную схему.

Имена теорий, взятых на прокат…

Остановимся подробнее на том, почему идеологии часто сохраняют имена научных теорий, к которым они восходят, хотя ни одна из теорий в сфере политических наук, в том числе и те, на которых паразитируют идеологии, не только не претендует, но и не может претендовать на статус вероучения. В лучшем случае подобная теория может рассчитывать на признание в рамках научного сообщества с поправкой на то, что это признание не исключает ни альтернативных подходов, ни конкуренции теорий и школ. И когда мы говорим о великих учениях в области науки, то имеем в виду всего-навсего два обстоятельства. Во-первых, отдельные научные концепции и теории приобретают особый статус по той причине, что оказали заметное влияние (созидательное или деструктивное) на становление научной картины мира, на эволюцию взглядов или на социальную и политическую жизнь. Во-вторых, особое положение отдельных теорий отражает объективную потребность в унификации базовых знаний и в разработке образовательных стандартов на всех стадиях обучения, что предполагает целенаправленный выбор немногих адаптированных теорий, дающих общее представление об основных дисциплинах, научных направлениях и доминирующих парадигмах.

В отличие от научных теорий и даже принятых в научном сообществе учений политические идеологии в основном апеллируют не к уму и не к знаниям профессионалов, а к чувствам массы, причём самым сильным и возвышенным. Либерализм – к чувству личного достоинства тех, кому улыбнулась удача (поэтому, как подметил К. Вебер, именно для либералов столь привлекателен протестантизм, трактующий успех как награду свыше); социализм – к неистребимому инстинкту справедливости; национал-социализм – к оскорблённому чувству национального достоинства. Но высокие чувства – это только внешняя оболочка. Невелика была бы цена любой политической идеологии, если бы она, апеллируя к высокому, не паразитировала на низменном: либерализм – на гордыне и патологической жадности, социализм – на зависти, а национал-социализм – на больном и извращённом сознании, способном превратить человека и целый народ в убийцу и маньяка.

Доминирование этой тенденции связано с существенным изменением функций великих учений (политических идеологий и доктрин), которые давно (уже в начале XX века) перестали быть уделом узкого круга политиков и дипломатов. Политические учения перестают быть инструментом в руках специалистов и, овладевая массовым сознанием, подменяют собой религиозные доктрины (преимущественно христианские) и религиозную регламентацию поведения человека и общества, вытесняя на периферию основные традиционные формы самоидентификации – конфессиональной, гражданской, этнокультурной. Именно поэтому важнейшие центры распространения христианской цивилизации, прежде всего Европа и Россия, не только стали основным театром и полигоном идейных войн – гражданских и мировых (самых разрушительных и бесчеловечных за всю историю становления цивилизаций), но и превратились в антиподов. Механизм реализации такой самоистребительной стратегии – навязанная политическим элитам конкуренция взаимоисключающих геополитических проектов, предполагающих полную перестройку всех межкультурных связей, социальных и экономических отношений.

Возникает закономерный вопрос: насколько жизнеспособны политические идеологии и есть ли необходимость их совершенствовать или видоизменять, изобретать новые и новые доктрины, претендующие на эту роль? Как отметил Святейший Патриарх Кирилл, выступая 6 декабря 2010 года на встрече в Краснодаре, «иногда говорят, что страна не может жить без идеологии, что непременно нужна идеология. Я задал себе вопрос: так ли это? И подумал: это неправда. Идеология живёт в течение трёх, максимум четырёх поколений людей. Ни одна идеология, которая существовала в мире, не выдерживала больше этого срока»[8]. И это действительно так: распространение идеологий (индоктринация) порождает иллюзии, в том числе иллюзию обладания вечной истиной или знанием неких неизменных и объективных законов развития. На основании такого «открытия» одни строят этические теории, призванные обосновать «общечеловеческие ценности», который приходят якобы на смену религиозным доктринам, разделяющим мир на верных и неверных. Другие используют сходство для сколачивания политических коалиций единомышленников (примером служат широко распространённые в мире идейные течения христиан-марксистов). Многие говорят о том, что ценности разных культур и эпох если и не совпадают, то имеют несомненное сходство, ссылаясь, например, на мнимое совпадение кодекса строителя коммунизма с христианскими заповедями.

Что стоит за такой позицией и есть ли в ней хотя бы малая доля правды? Для того чтобы ответить на этот вопрос, можно воспользоваться образом перевернутой пирамиды (пирамиды ценностей), которая состоит почти из такого же набора элементов, что и пирамида-эталон. Разница лишь в том, что высшая точка перевернутой пирамиды – преходящие интересы или откровенный культ мамоны, а её основанием стала бывшая вершина – признание воли Божией и поклонение Творцу. Причём эта бывшая вершина стёсана таким образом, чтобы сохранить хоть какую-нибудь устойчивость. Бог поругаем не бывает, но те, кто допускает разрушение иерархии, не могут рассчитывать на спасение. К слову, так называемая концепция устойчивого развития, которая рассматривается едва ли не как основная политическая формула мировой интеграции и, более того, как спасительная доктрина для человечества, является не чем иным, как попыткой создать систему подпорок для перевернутой пирамиды. Такие попытки могут лишь задержать крушение: зачем надо было бы искать устойчивости там, где она уже есть? Естественно, что человеческий мир, в котором нет места ни для высших ценностей, ни для учителей, которые их приносят в мир, обречен: «Истинно говорю вам: отраднее будет Содому и Гоморре в день суда, нежели тому городу» (Мф. 10:11).

Что же касается мнимого совпадения кодекса и заповедей, всего грандиозного советского опыта по построению спасительного града на земле, но без Божия участия, то причина относительно продолжительного существования подобной идеологии не должна вызывать сомнений. Чтобы пояснить эту мысль, лучше всего продолжить цитату, взятую из выступления Предстоятеля Русской православной церкви, которую мы привели выше. По словам Его Святейшества, «самая сильная идеология была в нашей стране. Почему она была сильной? Почему она выжила три поколения, а другая идеология в Германии – только одно? Потому что идеология, которая существовала в нашей стране, эксплуатировала христианскую идею. Люди оставались верующими… не потому что они посещали храмы – они не могли их посещать, в духовном смысле они были загнаны в подполье. Но они сохраняли систему ценностей, сформированную в Православии… Что такого было в атеистической идеологии, что могло бы заставить человека идти навстречу пулям или отдать свою жизнь на прокладке железной дороги? Да ничего, потому что атеистическая идеология не верит в будущую жизнь, а значит, всякий призыв отдать свою жизнь бессмыслен, потому что жизнь одна. И каждый может ответить: да пойдите прочь с вашей идеологией, я один раз живу, я хочу любить, иметь семью, я хочу иметь дом, комфорт. Как вы можете вдохновить человека на то, чтобы встать и идти в атаку, если за гробом нет ничего? А ведь люди шли. И не только потому, что стояли загранотряды за спиной, но шли и по совести. В людях генетически работала христианская нравственная идея. А идеологии не живут. Нам не нужно больше никакой идеологии. У нашего народа есть сильная, ясная христианская система ценностей»[9].

Неприятие идеологий

Как видим, жизнеспособность даже самой влиятельной из идеологий зависит от того, насколько долго она сможет паразитировать на традиции и духовно-нравственной культуре, неотрывно связанной с религиозным самосознанием народа и воспитанной во многих поколениях. Сегодня на смену идеологиям, ослабленным или уже канувшим в Лету, приходят новые доктрины, обосновывающие историческую неизбежность глобализации и характерной для неё культурной унификации – якобы закономерной тенденции, не имеющей альтернатив. На основании этой идеологии происходит явное, а чаще неявное вытеснение традиционных укладов жизни новыми алгоритмами поведения, замещение национальных культур универсальными субкультурами, не признающими ни государственных границ, ни конфессиональных ограничений, но хорошо адаптированными к различным формам коммерциализации всех областей человеческой жизнедеятельности, в том числе и политической. Отсюда – срастание профессиональной политики, которую можно рассматривать как самостоятельную субкультуру, с коммерческими субкультурами.

Остро критическое отношение к идеологиям необходимо, в первую очередь, представителям научного и экспертного сообщества, предметом деятельности которых являются великие учения. На них лежит особая ответственность за то, будет ли у человека шанс защитить своё сознание от тотальной индоктринации. При этом следует признать очевидное: у каждой из конкурирующих идеологий будут и взлёты, и падения, и множественные перерождения при сохранении старых имён (имена дорого стоят, будучи, по сути, политическими брендами), и, конечно, миллионы новых последователей. Почему невозможно освободиться от идеологий? Ответ прост: их время продлится до тех пор, пока существует социальное неравенство и антагонизмы, пока функционируют демократические институты, пока сохраняется реальная или иллюзорная возможность выбора альтернативных вариантов развития.

Без партийных идеологий не обойтись ещё и по той причине, что только конкурирующие партии защищают интересы отдельных социальных групп и сословий, что только в этой борьбе достигается если и не согласие, то хоть какое-то взаимопонимание, похожее, правда, на торжище. На этом торжище каждый из его участников способен уступить немного противнику, пусть даже только для того, чтобы выжить самому. И даже те, кто не переносит идеологий, профанирующих знание, принимают их как меньшее зло, поскольку других вариантов реализации своих политических прав гражданам никто не оставил. Так что идеологии, похоже, переживут ныне существующие государства, в том числе те, которые погибнут в результате войны идеологий или реальной войны, спровоцированной столкновениями на идеологическом фронте.

Сегодня мы наблюдаем возрождение запрещённых идеологий, в том числе самых радикальных и бесчеловечных. Реанимация радикализма во многом предрешена чередой грубых политических ошибок, которые, как известно, хуже преступлений. Среди них – судьбоносные и уже необратимые решения европейских стран, призванные расширить пространство для глобальных экспериментов, для чего, видимо, и потребовалось в масштабах западного мира разом сокрушить базовые устои традиционного общества – семейные и этнокультурные связи, права христиан и даже биологические ролевые функции. И это происходит в режиме не имеющего аналогов истории нового переселения народов, не способных в принципе не только ассимилироваться, но и адаптироваться, приняв нормы толерантности, к которым уже приучено коренное население в результате промывки мозгов. По сути, происходящие на наших глазах цивилизационные преобразования до такой степени радикальны, что на их фоне самые масштабные идеологические утопии насильственного преобразования человечества перестают восприниматься как абсолютное зло. Так что идеологии, похоже, переживут ныне существующие государства, в том числе те, которые погибнут в результате войны идеологий или реальной войны, спровоцированной столкновениями на идеологическом фронте.

Именно здесь, кстати, скрыта причина несовместимости всех существующих конкурирующих идеологий с духом консерватизма как особого типа мировоззрения (в этом случае следует отличать консерватизм как эволюционирующую сеть старых и новых политических идеологий, взрывающих традиции, от консерватизма, понимаемого как традиционализм). Фундамент подлинного (неизменного) консерватизма – уважительное и бережное отношение к живым традициям, и прежде всего к религиозным, а следовательно, и к традиционной цивилизационной идентичности. Ещё одна причина несовместимости заключается в том, что жизненные циклы политических идеологий, постоянно мутирующих с учётом политической конъюнктуры, совершенно несопоставимы с временными горизонтами мировых локальных цивилизаций, измеряемыми столетиями и тысячелетиями.

Источник риска, исходящего от идеологий, – тот неоспоримый факт, что каждое из великих учений в области политики требует от своих адептов всей полноты веры, хотя на поверку оказывается набором идейных шаблонов или идеологем, способных повлиять на выбор решений, но не имеющих ничего общего с серьёзными теориями. По сути, распространение идеологий – это целенаправленное покушение на религиозную веру и, более того, попытка захватить ту самую нишу в сознании человека и общества, которую занимает религия. Причём эта агрессия осуществляется под псевдонаучным прикрытием, а иногда и с демонстрацией нейтрального или даже уважительного отношения к тому или иному вероучению, поскольку идеологии борются за признание со стороны как можно большего числа своих потенциальных сторонников.

Таким образом, даже враждующие идеологии, как это ни покажется странным, стоят по одну сторону баррикад. Они солидарны в главном – в своём стремлении любой ценой, даже ценой собственной гибели, убить традиционализм. В этом смысле они скорее союзники, члены одного закрытого клуба или ордена: проигравший идеологический проект если и гибнет, то не зря, ибо он расищает дорогу другому проекту-победителю, не оставляя шансов у главных противников – традиций, сакральной власти, которую невозможно приватизировать. Более того, если мировое сообщество устаёт от какого-то монопроекта, то сразу из небытия, как по мановению волшебной палочки, возникают якобы навсегда забытые идеологии. Устанут толпы от вакханалии смешения народов, и вернутся из небытия самые чудовищные формы расизма. Уже возвращаются. Не случайно в либеральной Европе так терпимо относятся к проявлениям нацизма в новообразованных постсоветских странах.

«Споры идеологии»: возможности индоктринации

Сразу следует отметить, что в названии рубрики нет никакой опечатки: не о спорах вокруг политической идеологии идёт речь, а о спорах иного рода, которые можно уподобить спорам грибов, посредством которых те размножаются. Что посеешь, то и пожнёшь, если, конечно, есть необходимые условия для размножения. Споры идеологий почти недоступны зрению, но это живые и весьма активные клетки, в которых идеология скрыта, спрятана. Благодаря этому механизму самовоспроизведения она и получает вторую жизнь каждый раз, когда её споры попадают на благодатную почву. Причём произрастают идеологии, в том числе самые радикальные, вплоть до откровенно нацистских, иногда там, где мы меньше всего готовы с ними встретиться. Они зачатую поражают сознание людей, считающих себя совершенно аполитичными и независимыми уже в силу своего образовательного ценза и самодостаточности. По этой причине многие интеллектуалы искренне полагают, что они-то совершенно свободны от любой идеологической зависимости.

Но мир так устроен, что споры радикальных, то есть наиболее активных и агрессивных, идеологий с заложенным в них генотипом оседают именно на почве, пропитанной гордыней самодостаточности. Сегодня все знакомы, наверное, со статистикой, отслеживающей ручьи и реки, которые питают радикальные группировки, в том числе и самые бесчеловечные, типа ИГИЛ. Факты подтверждают, что в реки эти вливаются не только и не столько тёмные потоки, состоящие из деклассированных элементов и людей, желающих отомстить миру за свою нищету и попрание человеческого достоинства. Основная масса, как ни странно, – это вполне просвещённая и сытая публика. Почему такое происходит? Чтобы объяснить этот факт, можно воспользоваться метафорой: грязь к грязи если и пристает, то не так сильно, как к рафинированным защитникам личной свободы от контроля и любых внешних влияний – от той же общей морали или поповских нравоучений, как называют атеисты проповедь Христова учения.

Свобода такого типа на то и дана, чтобы её адепты могли вести себя так, как им заблагорассудится, и, соответственно, поступать, не считаясь с приличиями, исключительно по личному волеизъявлению. Такие процессы внутреннего перерождения, а точнее, расчеловечивания, происходят, увы, во многих омутах интеллектуального застоя. Правильно говорит пословица: не буди лихо, пока оно тихо. Именно в тихом омуте просыпается иногда такое лихо, которое на порядок радикальнее любого зла, известного каждому. К сказанному следует добавить одно немаловажное наблюдение: подобные противоположности часто находят друг друга, сходятся, хотя сами носители недуга и не догадываются о причинах взаимного тяготения… Идеологии вроде бы у них разные, и даже противоположно направленные (одни ориентированы на культ «эго», другие – на культ «послушного стада»), но их роднит общая радикальная установка, а потому их сцепка неизбежна.

Такая сцепка во все времена возникала и в России. В качестве иллюстрации достаточно вспомнить реакцию многих просвещённых и посвящённых на бесчисленные беды и катастрофы, которые обрушивались на Россию. На все социальные потрясения, военные потери или акты террора они отвечали не состраданием и не желанием объединиться с народом в одно целое, а непонятным и болезненным всплеском презрительной радости, почти эйфорией. И так идёт издавна – от восторженных поздравительных телеграмм японскому императору в дни тяжелых поражений в Русско-японской войне 1904–1905 годов до ельцинских времён и далее. Разве не они именовали на ведущих медиаканалах повстанцами банды террористов, орудовавших в нашей стране? Разве не они легко и с лёту находят оправдание организованным убийствам женщин, детей и стариков на Донбассе, демонстрируя нацистам в Киеве свою полную поддержку и называя тех, кто давит нацизм, фашистами? Разве не они предлагают нам, наконец, именовать эту свою особую систему взглядов и не вполне адекватную реакцию на боль, которую испытывают другие граждане собственной страны, не идеологией, а деидеологизацией и даже борьбой с идеологией?

Война идеологий или столкновение цивилизаций?

После череды риторических вопросов можно задать ещё один: далеко не риторический: как связаны цивилизации с радикальными идеологиями, да и существует ли такая связь в принципе? Повод для размышлений на эту тему возникает постоянно, как только разгораются споры вокруг государственной культурной и образовательной политики России. Градус противостояния здесь временами зашкаливает, что объяснимо: от того, какой будет эта политика в России, зависит, какой будет Россия, да и будет ли она вообще. Но самые ожесточённые дискуссии по этому поводу вспыхнули сравнительно недавно, а по сути на следующий же день после первых заявлений о разработке проекта «Основ государственной культурной политики».

Причина столь быстрой реакции – заявка на цивилизационный подход при выработке культурной политики России. Мощную волну протеста вызвало, к примеру, всего лишь беглое упоминание о том, что традиционализм – условие культурной, цивилизационной и гражданской идентичности, а к России следует относиться как к особой цивилизации и даже стране-цивилизации, которая отлична от прочих стран и цивилизаций, в том числе и от западной. Собственно, фиксация внимания на этом последнем отличии и всполошила радикальных либералов и западников, которые традиционно прилепляются к власти – политической, идейной, медийной, любой, ибо, как известно, абсолютное доминирование радикальных либералов (рыночных фундаменталистов) во власти – это одно из главных завоеваний западной цивилизации. Если российская власть вдруг повернётся лицом к идее цивилизационной самобытности России, то что тогда останется от этого завоевания?

Новую, куда более яростную, вспышку негодования и бурный поток филиппик в адрес традиционализма вызвал проект «Стратегии государственной культурной политики Российской Федерации», поскольку и здесь легко прочитывается установка на защиту цивилизационной идентичности. Критики требуют вовсе не улучшения текста, а отказа от самой попытки такую стратегию предложить. Как видите, есть повод задуматься: почему у определённых групп экспертов сразу же возникает столь ожесточённое неприятие любого упоминания о приоритете защиты культурных традиций и об особом цивилизационном пути России?

Не будем называть имен наиболее активных критиков – и не потому, что они никому не известны. Напротив – почти все они уважаемые люди, добившиеся известности вполне заслуженно. Среди них немало раскрученных медийных персон. Причина анонимности совсем в другом: их личности не играют в этом случае, как ни парадоксально это звучит, ни малейшей роли. Дело в том, что все их доводы абсолютно, дословно совпадают, как будто вещают не интеллектуалы, у каждого из которых должно быть своё особое видение происходящего, а один и тот же человек. К тому же их обвинения совершенно не связаны с анализом текста документа.

Приведу только основные «кричалки» (иначе назвать аргументацию такого типа сложно), предложенные в качестве основных доводов против «Стратегии…». Первое обвинение: «документ чисто идеологический» (?), другое: «это излишнее вторжение в мировоззренческую сферу», третье взывает к правосудию: «проект не соответствует Конституции», четвёртое: «это не должен быть идеологический документ», пятое: «неправилен сам ценностно-нормативный подход». Но другие критики выступают ещё круче и прямолинейней: «традиционные ценности – это неофашизм», «мы не должны закрываться от современности традиционализмом». И далее в том же духе. Почему они так мыслят – столь непохожие, но столь похоже? Нет ответа.

Впрочем, ответ есть, и дан он был, к примеру, А. С. Паниным, который писал: «То, в чем нам по-настоящему отказывают сегодня, – это наличие особой цивилизационной идентичности. Нашу специфику пытаются подать в сугубо отрицательных терминах – как традиционализм, отсталость, нецивилизованность. И это несмотря на то что общественная наука давно уже не отождествляет цивилизованность с одним только Западом, признавая множество сосуществующих цивилизаций на земле. Сегодня мало-мальски образованные люди не скажут, что Китай и Индия – это варварские страны, на том основании, что они отличаются от Запада… Отсюда – концепция глобального “открытого общества” и “открытой экономики”, где национальные государственные границы объявляются устаревшими, а сама попытка защищать местные экономики от международного хищничества оценивается как проявление агрессивного национализма и традиционализма, которые должны немедленно пресекаться и наказываться… Самое знаменательное состоит в том, что современный авангард не стесняется оторвать свободу от равенства, от морали и справедливости и провозглашать право современной элитарной личности на свободу в противовес всему тому, что к ней прежде “некритически” примешивалось. Равенство, мораль, справедливость ныне отмечены знаком традиционализма и ассоциируются со стереотипами инертного массового сознания, которому, по всей видимости, так и не суждено стать по-настоящему современным».

Именно по этой причине, по мнению А. С. Панарина, господствующим языком на деле становится английский: «это язык референтной группы – господ однополярного мира, в число которой представители нашей элиты хотели бы попасть. На этом языке говорят эксперты, втайне готовящие стратегические “реформаторские” решения, в первую очередь экономические. Английский стал знаком тех, кто принят и признан, посвящён и включён в списки кандидатов, кому доступна дефицитная информация. Напротив, национальный язык стал знаком изгойства, знаком тех, кто находится на подозрении в традиционализме, патриотизме, национализме и прочих “смертных грехах”»[10].

Идеология и конституция

Политическую идеологию следует отличать от идеологии государственной, то есть от стратегии. Какой должна быть идеология России, да и должна ли у неё вообще быть идеология? Именно эту премудрость и не усвоили те, кто писал текст конституции, заложив в её основу принцип деидеологизации. В глубине души авторы текста осознавали, вероятно, что Россия слишком велика для мелких интересов и мелочных людей. Возможно, они, будучи по большей части людьми образованными, понимали и то, что их полными антиподами являются не русские консерваторы (здесь ничего пояснять не надо), а идеологи канувшего в Лету классического русского либерализма, представленного в своё время крупными мыслителями и патриотами. Его не чурались и просвещённые монархи, поскольку он в целом не был враждебен интересам России. Тем же, кто сегодня называет себя российскими либералами, нравится, скорее всего, само это словцо (согласимся, «либерал» звучит лучше, чем «казнокрад») и приобщение к вполне респектабельной западной идеологии. Они, доморощенные либералы новейшей популяции, не без основания боятся русских – и людей, и идей, и северных русских пространств, в которых даже европеоидный либерализм русских самодержцев не приживался. Основания для фобий у либеральной элиты такого разлива весомы: основную часть русских действительно не перекуёшь, не научишь воровать, не пересажаешь, наконец.

Но никакая писанная политическая конституция со всеми своими запретами, а тем более заведомо безыдейная, не в состоянии изменить подлинную, неписаную конституцию – дух русского народа. О человеке, физически сильном от природы и не подверженном заразе, говорят, что у него такая конституция, имея в виду явно не набор высоких слов, запечатлённых на бумаге. Также, впрочем, судят и о худом, слабом: не в коня корм, такая уж у него конституция. Конституция русского народа в этом смысле – на зависть другим народам, о чём говорит история. Поэтому, как ни прикладывай последнюю политическую конституцию к нашему народу, это дела не изменит. Конституция, даже беспамятная, не способна освободить наших граждан от исторической памяти и неистребимого коллективизма (духа соборности), т. к. для этого потребуется не одна образовательная реформа и не два десятилетия нефтяной иглы, а как минимум несколько десятилетий тотального разложения.

Там, где конституции успешно функционируют в течение очень долгого времени (столетиями), людям действительно не приходится каждый раздумать. За них «думают» производные от конституции социальные институты, предлагающие отлаженный алгоритм решения задач любого класса – и для отдельных граждан, и для социальных групп на все случаи жизни. Эту способность институтов исправно работать на людей и за людей и называют обычно политической и правовой культурой. При наличии такой культуры изменяется сама природа политической идеологии: она престаёт быть только текстом, поскольку идеи, ее составляющие, уже материализовались, т. е. превратились в действующие социальные институты. Этот процесс и называют объективацией, или, точнее, созданием институциональных фактов. Таким образом, западные конституции более или менее успешно работают, функционируют на институциональном уровне и только поэтому почитаются народом даже в том случае, если они глубоко связаны с иллюзорным сознанием политических идеологий и, следовательно, настроены на защиту интересов меньшинства, контролирующего власть.

В современной России, в которой безоглядно демонтировали все советские институты, в том числе и те, которым доверяли несколько поколений советских людей (а это все старшие поколения, отстоявшие страну и спасшие мир от политической чумы), подобных традиций уже нет. Их вытравили в процессе демонтажа социалистического государства. А новые, имплантированные, институты, в том числе наиважнейшие – парламентаризм с двухпалатной системой, примат президентства, кардинально перестроенная судебная власть, полиция и прочие, – почти с момента своего рождения поражены неизлечимой заразой, коррупцией. Возможно, она не поразила отдельных носителей власти, во всяком случае, в это хочется верить. Но она глубоко поразила и обезобразила все её механизмы, суставы, органы, жизненные центры. Поэтому сама обезличенная и безыдейная власть выдавливает из себя неподкупных и достойных людей, а надежда на правовую и политическую культуру, тем более на эффективность конституции (её текст можно, конечно, и поправить, и заменить), к сожалению, остаётся пустой мечтой. Для «опривычнивания» новых демократических институтов, скопированных с западных, потребуются долгие десятилетия. Причём летоисчисление начнётся, когда развернётся реальная война с коррупцией в верхних эшелонах власти, ибо коррупция не что иное, как срастание власти с криминалом.

В заключение короткий вывод из сказанного. Жить без политических идеологий – такая же утопия, как биологическая жизнь без болезней и смерти. Идеологии поражают слабых и немощных – те институты власти и государства, которые страдают самой опасной формой иммунного дефицита – неверием, потерей религиозного самосознания. Некоторые умирают сразу, иные долго сопротивляются недугу, но есть и такие, кто приспосабливается. Они-то выживают, но разносят заразу. Отношение к идеологиям должно быть соответственное: они не должны заменять и подменять жизнь, с ними просто надо считаться, по возможности от них надо лечить и лечиться. Не смиряться, а именно считаться и лечиться, ибо они не что иное, как наказание людям за несовершенство политического устройства мира.

В. Э. БАГДАСАРЯН,

декан факультета истории, политологии и права Московского государственного областного университета, доктор исторических наук, профессор

Аннотация

Описываются методы ведения когнитивной войны, в ходе которой геополитический конкурент когнитивно программируется на саморазрушение. Описываются технологии государственной деконструкции, с поражением общества и человека, ведущие к гибели страны в цивилизационно-органическом смысле. Описывается использование квазинаучных концептов в качестве инструмента идеологического прикрытия геополитической борьбы. Внешнее управление национальной наукой осуществляется через зарубежные гранты, научные премии, рейтинги, индексы цитирования, иностранные стажировки и т. п. Констатируется, что сегодня Россия оказалась заложницей ряда квазинаучных концептов, восприятие которых на уровне околовластных экспертных группировок ведёт к снижению суверенности государства. Противодействие «когнитивному оружию» связано с возрождением национально ориентированной российской науки, в первую очередь гуманитарной.

Ключевые слова: цивилизационная идентичность, ценностные платформы, проектирование будущего, политическое манипулирование научными данными, научные бренды и табу, западническая идеология, культурная матрица, Высшая школа экономики, грантовая поддержка, разгосударствление, идейное позиционирование, патриотическая платформа.

Постановка проблемы

Практика использования науки и информации в качестве идеологического прикрытия политических проектов сложилась довольно давно. Хорошо известно о применении их в данном качестве в рамках советской пропаганды. Но аналогичным образом они использовались и геополитическими противниками. Исчезла ли такая практика в современном формально деиделогизированном мире? Есть основания считать, что она не только не исчезла, но вышла в связи с развитием новых коммуникационных технологий на принципиально новые масштабы применения.

О масштабности такой практики можно получить представление из обошедшего несколько лет назад мировые СМИ сообщения. Десять тысяч американских учёных, включая 52 нобелевских лауреата, обвинили правительство США в манипулировании научными данными в политических целях. Численность подписантов для такого рода обращения беспрецедентна. Среди тем манипуляций назывались вопросы от изменения климата Земли до психологии человека. То есть проблема манипулирования наукой по меньшей мере существует[11].

Рис. 1. Виды зависимостей научного сообщества от «клуба бенефициаров»

Если манипулирование наукой в целях управления миром существует, то, соответственно, существуют и механизмы зависимости науки от условно определяемого «клуба бенефициаров». Эти механизмы зависимости могут быть классифицированы следующим образом:

– идейная зависимость;

– материальная зависимость;

– клиентная зависимость;

– клановая зависимость;

– статусная зависимость (условия когнитивного характера как пропуск в учёную корпорацию) (рис. 1).

Войны нового типа и эволюция технологий поражения государственного суверенитета

Советский Союз, как известно, распался без применения военной силы со стороны противника. Однако воздействие внешнего фактора на его распад сейчас общепризнано. Следовательно, результатов в борьбе с геополитическим соперником можно сегодня добиться и несиловым способом. Констатация этого факта приводит к постановке проблемы о качественной типологической трансформации межгосударственных войн в современную эпоху.

Классические военные стратегии основывались на понимании войны как столкновения боевых единиц. Целевой ориентир такой войны заключался, соответственно, в поражении живой силы противника. Война велась войсками, не изменяя принципиально жизни невоенизированной части общества. Это становится невозможно при переходе к следующему этапу развития военных стратегий. В войну систем включались не только армии, но и все ресурсы экономики, государственного управления, культурных потенциалов и идеологии. Побеждали уже не армии, а системы. Главное в этой войне было не столько поразить живую силу противника, сколько подорвать его инфраструктуры, сделать невозможным функционирование системы. Информационно-психологическая война была сфокусирована уже на подавлении воли противника. Его необязательно было уничтожать физически. Достаточно было подавить в нём дух борьбы. Для этого могли использоваться различные демотиваторы. Когнитивная война отличается от информационно-психологической. В ней подавляется и подчиняется сознание противника. Если результатом информационно-психологической войны является нежелание противника продолжать борьбу, то результатом когнитивной – внушение ему мысли, что самой борьбы нет. Противник когнитивно программируется на саморазрушение и даже самоликвидацию (рис. 2) [12].

Рис. 2. Когнитивное оружие в эволюции военных стратегий

Технология государственной деконструкции – сложный многокомпонентный процесс. По отношению к нему в литературе используется понятие «молекулярная агрессия». Государственность, сообразно с новыми технологиями, не демонтируется лобовой атакой, а кропотливо подтачивается изнутри.

Ликвидация института государства при непосредственном силовом воздействии на него ещё не означает гибели государственности. При высоком потенциале жизнеспособности общества и человека разрушенные институты власти будут восстановлены (рис. 4). Так, собственно, не раз исторически и происходило (в т. ч. в истории России). Но если окажутся поражены общество и человек, то властные институты при всём их техническом совершенстве будут обречены. Лишившись базовых оснований своего существования, источников жизненной силы, страна «усохнет». Это уже будет не институциональный кризис, а гибель в своём цивилизационно-органическом смысле. Следовательно, если ставится цель разрушения соответствующей страны, более эффективно данная задача может быть решена при опосредованном воздействии через подрыв его основ.

Навязываемые образы: «правильная элита» и «неправильный народ»

Обратимся к некому историческому ряду. 1990 год: Нобелевская премия вручается Михаилу Горбачёву. За год до этого рухнула международная социалистическая система, через год прекратит своё существование и Советский Союз. 1997 год: лучшим министром финансов признается Анатолий Чубайс. Россия тогда находится в преддефолтном состоянии. 2010 год: лучшим министром финансов признается Алексей Кудрин. До этого, в 2009 году, в ситуации мирового финансово-экономического кризиса Россия из всех ведущих держав мира имеет наибольшие показатели падения. Наконец, 2015 год, недавнее решение лучшим в мире главой Центрального государственного банка признаётся Эльвира Набиуллина[13]. Обвал рубля в 2014 году и продолжающееся падение в 2015 году заставляет предположить, что чем хуже показатели в России, тем больше шансов у российских министров получить награждения на Западе (рис. 3).

Рис. 3. Лучшая элита?

Предлагаемое из серии этих награждений заключение западных экспертов-аналитиков сводится к тому, что в России лучшие министры, лучшая властная элита. Но Россия при этом пребывает в кризисе. Возникает вопрос: что мешает элите, если она лучшая, осуществить успешную реформаторскую деятельность?

Препятствие это обнаруживается достаточно просто. Обратимся к рейтингам, в которых берутся показатели отношения не к качеству государственного управления, а к населению, к стране в целом. Рейтинги, необходимо подчеркнуть, составляются экспертами. Чем место ниже, тем положение соответствующей страны хуже. Нас интересует, естественно, положение России. Итак: 138-е место России по рейтингу ксенофобии (из 140 стран); 138-е – по уровню благотворительности населения (из 153 стран); 49-е место по рейтингу порочности (из 57 стран); 188-е по рейтингу свободолюбия населения (из 199 стран); 153-е место среди самых опасных стран для проживания (из 162); 42-е по рейтингу доброты (из 48); 52-е по рейтингу общему интегральному репутации страны (из 55); 113-е по рейтингу рабства (из 162 стран) (рис. 4)[14].

Рис. 4. Худший народ?

Напрашивается, таким образом, вывод: элита прекрасна – страна плоха, плох народ. В соответствии с этим, чтобы «прекрасной элите» реализовать политический курс, надо сменить «плохую страну». Значит, надо из идентичной России, с её народами, со всеми обстоятельствами её исторического жизнеустройства, сделать нечто другое. Что сделать? Ответ: самоликвидироваться, уничтожить Россию в качестве цивилизационно-идентичной общности.

Необходимость возрождения национальной науки

Существует распространённое представление, что наука всегда универсальна и национальных наук не может существовать. В действительности гуманитарные науки всегда национальны. Они выстраиваются на ценностном фундаменте, а в ценностях человеческие сообщества отличаются друг от друга.

Джеффри Саксу, одному из видных идеологов неолиберальных реформ в России, принадлежит следующее признание причин провала политики 1990-х: «Мы положили больного на операционный стол, вскрыли ему грудную клетку, но у него оказалась другая анатомия». В либеральной, неозападнической печати сложился стереотип, что Россия имела все основания развиваться так же, как страны Запада, но некие зловещие силы подталкивали её на тупиковый путь. Е. Т. Гайдар свою книгу «Государство и эволюция» завершает призывом «сместить главный вектор истории России», т. е. весь её исторический опыт[15].

Дж. Сакс, по сути, опроверг западнический стереотип. Он не только констатировал провал политики реформ, он пошёл дальше, заявив, по сути, о бесперспективности применения для России универсальных для западной цивилизации схем. Другими словами, неправильная хирургическая метода обернулась тем, что пациент едва не был зарезан. Обнаружилось, что Россия тривиально не может вписаться в систему еового мирового порядка в силу своего цивилизационного своеобразия – «у ней другая анатомия».

Но если гуманитарные науки национальны, то возникает вопрос: где сегодня национальная российская наука? Где та теория, дающая специальную методологию описания «российской анатомии».

Западническая идеология в науке и образовании

В то время, когда президент обозначил вектор поворота в направлении восстановления суверенных потенциалов России, образование и наука России по-прежнему дрейфуют на Запад[16]. Так, в качестве одного из показателей эффективности высших учебных заведений России Миноборнауки установило выражаемый в денежном эквиваленте критерий международного сотрудничества. В проигрышном положении при таком расчёте автоматически оказываются вузы, ориентированные на российский рынок труда. Международные связи становятся самоцелью вне зависимости, нужны ли они реально высшему учебному заведению или нет. А рейтинг эффективности вузов, необходимо напомнить, используется в качестве основания для закрытия неэффективных учебных заведений. Вузы, поддерживаемые извне, оказываются в итоге «на коне». Напротив, вузы, традиционно работающие на российские интересы и выражающие российско-ориентированную ценностную платформу, отодвигаются на позиции аутсайдеров.

Создаваемый рейтинг российских учёных задаёт логику несуверенности российской науки. В качестве высшего критерия рейтингования было взято наличие публикаций, индексируемых в международных системах Scopus и Web of science[17]. Но круг российских журналов, включённых в эти системы, незначительный. По гуманитарным наукам, сопряжённым с ценностными парадигмами, он особенно мал. Нет, в частности, в них ни одного российского политологического журнала. Доминируют англоязычные, и прежде всего американские издания.

В итоге создаётся такая ситуация, что в иерархии российских учёных на первые позиции выводятся те, кто публикуется в американских журналах. Аутсайдерами оказываются публикующиеся в журналах национальных. Между тем американцы берут в авторитетные издания только те статьи, которые соотносятся с их идейными и ценностными подходами. Для размещения публикации о России российскому автору следует в той или иной степени продемонстрировать свою оппозиционность государственному режиму в Российской Федерации. Обязательным требованием для него будут ссылки на американских же исследователей. Итогом такого рейтингования является раскрутка той части учёного сообщества, которая идеологически ориентирована на Запад (рис. 5).

Рис. 5. Ориентир цитируемости в западных журналах – политическая диверсия

В гуманитарных науках создаваемые угрозы такого положения очевидны, и удивительно, что они не замечаются властью. Но есть эти угрозы и в естественных науках. Важным оказывается не само исследование, а публикация его результатов в ограниченной группе заокеанских журналов. «За рубежом, – свидетельствует, в частности, С. В. Дробышевский из МГУ, – наша антропология почти неизвестна. В немалой степени из-за того, что западные журналы не принимают наши статьи из принципа, только потому, что они из России. Единственный способ издаться нашему человеку на Западе – провести там много времени, перезнакомиться с их специалистами, а потом, лично написав статью, отдать её этим специалистам, поставив себя не на первое и даже не на второе место в списке авторов. Понятно, что такого никто из наших не хочет. Замкнутый круг – на Западе не берут к публикации наши статьи и поэтому считают, что у нас антропологии нет, и поэтому не берут наши статьи»[18].

Лабораторией имплементации западнических подходов в России выступает с самого момента своего создания Высшая школа экономики. Фактически ей присвоена роль, с одной стороны, законодателя реформ в образовании, с другой – главной экспертной площадки экономического реформирования. Особый статус ВШЭ поддерживается государством. Туда идут заказы на государственные разработки, выделяются гранты. Представителей ВШЭ неизменно включают в экспертные группы и комиссии. Заработная плата профессорско-преподавательского состава в Высшей школе экономики принципиально выше, чем в любом другом вузе страны. Она выше, чем, к примеру, в главном национальном вузе России МГУ.

Западническая парадигма по-прежнему определяет содержание учебных программ. Возьмём для рассмотрения перечень дидактических единиц примерной программы основного общего образования по всеобщей истории. Что изучается в рамках исторической дисциплины в школе? Почти 73 % дидактических единиц – это история Запада, около 10 % – мир в целом, т. е. по сути дела тоже история западной цивилизации. Таким образом, история мира излагается как западноцентричная версия мировой истории. Российские школьники в рамках всеобщей истории изучают историю одной из цивилизаций – западной. Через эту доминацию закладывается в сознание матрица исторического превосходства Запада (рис. 6)[19].

Рис. 6. Доля цивилизаций в дидактических единицах примерной программы основного общего образования по всеобщей истории (в %)

В качестве иллюстрации перехода на патриотическую платформу преподавания истории приводится принятый с начала 2014 года историко-культурный стандарт. Однако анализ текста стандарта не позволяет принять это утверждение[20].

Удивляет настойчивость исключения из представляемых пояснительных вводных к разделам смыслообразующих событий российской истории. Исключённым совершенно оказалось всё, что связано с внешними угрозами, агрессией Запада. Ещё С. М. Соловьёв указывал, что история России была историей непрекращающихся войн.

В пояснительных записках к разделам удивительным образом, за исключением Первой мировой и Великой Отечественной, не представлено больше ни одной войны. Нет ничего об отражении агрессии крестоносцев Александром Невским, о польско-шведской интервенции периода Смутного времени, о петровской победе над шведами в Северной войне, победах А. В. Суворова, об Отечественной войне 1812 года, о холодной войне… Случайным такое игнорирование всех исторических конфликтов с Западом быть не может. Если это не случайно, то возникает вопрос: зачем? Нетрудно предположить, что это связано с попыткой ретуширования исторического цивилизационного антагонизма Россия-Запад. А если антагонизма не было, то тогда можно утверждать о единстве России с Европой, о праве её на включение в общеевропейский дом. Но иллюзия о бесконфликтности отношений с Западом может дорого обойтись для будущих поколений россиян. Стандарт был принят в январе 2014 года, а уже в феврале произошли события, политически опрокинувшие подход по минимизации конфликтных компонент в освещении истории взаимоотношений России и Запада.

Вызов агрессии со стороны Запада являлся важнейшим фактором истории России. Именно он определял в первую очередь мобилизационный тип российской государственности. При игнорировании же фактора внешней угрозы этот мобилизационный тип оказывается представлен в стандарте как проявление исторического запаздывания России. Отсюда, соответственно, направленность исторического процесса (тренд истории) связывается разработчиками с разгосударствлением. Либеральные реформы оцениваются в плюс (при известной оговорке об ошибочности радикального реформирования), тогда как этатистская политика – в минус.

То, что наряду с российской литературой, должны изучаться в школе и лучшие зарубежные литературные произведения, не вызывает возражений. Но возникает вопрос о пропорциональном распределении этих произведений по языкам. Почти половина выделяемых часов приходится на англоязычных авторов. Есть также немецкоязычная, франкоязычная компоненты… Однако, помимо европейских языков, другие языки, представляющие незападные цивилизации в программе изучения мировой литературы, не представлены. То есть опять-таки предложен западноцентричный вариант культуры (рис. 7)[21].

Рис. 7. Зарубежная литература в почасовом распределении в примерной программе основного общего образования (в %)

Рис. 8. Место русской литературы в западных рейтингах

Рис. 9. Поддерживаемые и неподдерживаемые темы в грантах гуманитарных исследований

В последнее время широкое распространение получили различные рейтинги, относящиеся к сфере культуры. Западноцентричность проявляется в них ещё более акцентированно. В индексах цитирования безоговорочно лидируют западные авторы. В индексах успешности университетов абсолютно доминирует западное высшее образование. Обратимся для примера к рейтингам, отражающим место русской литературы в мировом литературном творчестве. Известно, что её роль трудно переоценить. Однако в международных рейтингах она на третьих ролях. Доля русской литературы от мировой находится в международных рейтингах в среднем на уровне – 1,9 %. Легитимизируется, по сути, культурное превосходство Запада. Принимая западноцентричную модель, мы принимаем, соответственно, и вторичность российской культуры, отказываемся от цивилизационно-ценностного первородства, отказываемся от своего идейного позиционирования в мире (рис. 8).

Через гранты государство имеет возможность поддерживать те направления науки и культуры, которые соотносятся с государственным интересом. Какие направления получают грантовую поддержку в современной России? Для рассмотрения были взяты данные по грантам на гуманитарные исследования Российского научного фонда и Высшей школы экономики[22]. Обнаруживается наличие поддерживаемых и неподдерживаемых тем в гуманитарном дискурсе. Поддерживаемые темы: изучение субкультур, девиантного поведения, трагедии человека в отношениях с государством и т. п. в общем направлены на разрушение целого. И совершенно не поддерживаются темы (их нет в соответствующих грантовых представительствах), связанные с русской общностью, русской цивилизацией, вообще с русской проблематикой, с интеграционными проектами. Грантовая деятельность оказывается, таким образом, направлена на разрушение целого и выстраивание препятствий для артикуляции холистской перспективы (рис. 9).

Среди преподаваемых в высшей школе гуманитарных дисциплин, есть такие, как, например, политология, фактически транслирующие западный политический и ценностный контент. Ситуацию в преподавании политологии иллюстрирует подсчет по персоналиям политологов и политиков, представленных в соответствующих учебных изданиях. В одном случае для анализа был взят энциклопедический словарь по политологии, в другом – учебник по политологии МГИМО. Западные персоналии составляю более 80 % фигурантов учебника и более 90 % словаря (рис. 10)[23].

Рис. 10. Персоналии, представляющие разные цивилизации в дисциплине «Политология»

Что, исходя из полученных данных, представляет из себя в таком случае российская политология, та самая дисциплина, которая готовит государственно-управленческие кадры для России? Получается, что это подготовка кадров на основе западной истории, западного политического опыта, западного ценностного багажа.

Целесообразно напомнить в этой связи и уроки истории. Они свидетельствуют о том, что культурная экспансия всегда предшествует военной. Воевать России приходилось именно с тем, кто служил до этого объектом преклонения. Задавалась транслируемая извне новая культурная матрица, вступающая в противоречие с традиционными нормами жизни. Вначале осуществлялось культурное подчинение, а за ним осуществлялись попытки подчинения военного (рис. 11).

Рис. 11. Культурная экспансия предшествует военной интервенции

Для выявления современного поражающего воздействия когнитивного оружия в сфере истории обратимся к практике нацистской пропаганды на оккупированных территориях. То, что она была направлена против СССР и советского народа, очевидно. Следовательно, использование её составляющих сегодня, если такое использование обнаружится, будет означать их антироссийскую направленность.

Во время войны на оккупированных территориях не все школы были закрыты. В функционирующих школах велось преподавание неких гуманитарных дисциплин. Было два фиксируемых этапа нацистской политики в определении их содержания. Первый этап – объяснение истории России через борьбу азиатского и европейского начала. Азиатское представлялось со знаком минус, европейское – со знаком плюс. Оккупация и приход фашизма преподносилось как новая европеизация России и оценивалось как благо. Новый порядок, который устанавливался нацистами, преподносился как очередной этап российской европеизации. А не точно ли так выстраивается у нас изложение российского исторического процесса? Заявляется наличие общего мирового тренда, европейских ценностей, служащих основой модернизации России. Правильный вектор российского исторического развития, точно так же как в гитлеровских циркулярах, – европеизация (рис. 12)[24].

Рис. 12. История России для российских школ в изложении немецких оккупационных властей периода Великой Отечественной войны

Однако на практике выстроить таким образом образовательный процесс не получалось. И тогда осуществляется переход ко второму этапу. Суть его состоит в выхолащивании из истории больших смыслов, сужение континуума. От рассмотрения больших процессов уходили к рассмотрению жизни человека в ситуационном измерении.

Новый предмет получил привлекательное название родиноведение. Что плохого в родиноведении? От большой истории в родиноведческом курсе отказывались вообще. Историю страны в рамках родиноведения не изучали, а изучали историю сёл, историю фамилий, историю человека в быту, в повседневности. Ничего плохого в изучении истории повседневности нет. Но когда микроистория противопоставляется большой истории, это подрывает ту общность, которая выстраивается на соответствующем едином историческом сознании[25].

А не тоже ли самое происходит сегодня? Вместо истории как процесса, истории как концепции даётся история как информация. В качестве наиболее перспективного направления рассматривается история повседневности, история локалитетов.

Обратимся к гитлеровской пропаганде среди советского населения. Смысл её состоял в том, чтобы отделить народ в СССР от государственной власти. Выстраивалась дихотомия: с одной стороны власть, жестокий тиран Сталин, с другой – народ. А теперь обратимся к тому, как преподносится война в изложении истории с либеральных позиций. Та же самая дихотомия: была плохая власть и народ, добившийся победы вопреки Сталину.

Научные теории как инструмент идеологического прикрытия периода холодной войны

Уже применительно к эпохе холодной войны обнаруживаются проектирующие функции генерируемых на Западе мирообъяснительных концептов. Казалось бы, реальное мироустройство – это двуполярный мир: с одной стороны социалистическая система, с другой – капиталистическая. Однако выдвигаемые концепты описывают мир не в рамках существующей бинарной модели, а совершенно иначе. В противовес реальной системе двуполярного мира в период холодной войны были выдвинуты следующие теоретические направления:

– теория цивилизаций А. Тойнби, развитая С. Хантингтоном (основные субъекты – цивилизации и сверхцивилизация)[26];

– теория конвергенции (единая, объединяющая капитализм и социализм социальная система)[27];

– теория модернизации (основные субъекты – модернизированные страны и страны традиционного общества)[28];

– теория постиндустриального общества (основные субъекты – постиндустриальные, индустриальные и аграрные сообщества)[29];

– теоретические разработки Римского клуба (основные субъекты – страны богатого Севера и бедного Юга)[30];

– теория мир-системы И. Валлерстайна (основные субъекты – страны центра, полупериферии и периферии) [31].

Рис. 13. Проектируемое мироустройство гуманитарной наукой Запада периода холодной войны

Описываемая в рамках указанных теорий модель выстраивалась при всех вариациях в парадигме однополярности. Рухнул Советский Союз, и установилась именно та однополярная система, которая описывалась при разработке всех этих теорий. Следовательно, мы имеем дело не столько с собственно научным анализом, сколько с проектируемостью мира. Соответственно, в ракурсе проектируемой футурологии следует посмотреть сегодня на современные вызовы гуманитарной науки (рис. 13).

Теория постиндустриального общества

Одним из популярных концептов этого периода явилась теория постиндустриализма. Однако анализ статистических рядов по доле занятости и доле в ВВП в мире индустриального сектора за двадцатое столетие тренда снижения его значимости не подтверждает (рис. 8, 9)[32]. Удельный вес промышленной составляющей экономики устойчиво возрастал. Сегодня по отношению к ряду бурно развивающихся стран современного мира уместно использовать понятие «неоиндустрилизация». Значит, концепт постиндустриализма не отражает ни реальных исторических трендов, ни современной действительности. А в действительности индустриальное производство в мире не исчезло, а оказалось выведенным в значительной мере в страны третьего мира. Сложилась модель, при которой Запад переориентировался на сервисную деятельность, возложив функцию материальное производства на страны полупереферии. Искажая реальные геоэкономические тренды, теория постиндустриализма указывала ложные стратегические ориентиры для стран незападных цивилизационных ареалов, включая Россию, – деиндустриализацию и сервисизацию.

Рис. 14. Промышленное производство в России и США, в млрд. долл.

Скрытая сторона теории постиндустриализма определялась контекстом холодной войны. Советский Союз, как известно, сделал основную ставку на развитие индустриального сектора экономики. Индустриализация страны преподносилась в качестве главной экономической задачи. Теория постиндустриализма подсказывала совершенно иные стратегические ориентиры. Удивительным образом её вброс в мировое информационное пространство совпал с изменением траектории мировой исторической гонки между СССР и США. Советский Союз с начала индустриализационного рывка последовательно сокращал своё отставание от Соединенных Штатов по совокупным объемам промышленного производства. К началу 1960-х гг. этот разрыв был минимальным. Сохранение существующих на тот момент трендов означало бы, что СССР обходил в течение десятилетия США. И тут происходит нечто. Темпы промышленного роста в США резко возрастают, тогда как в СССР (РСФСР) происходит торможение. На постсоветском этапе показатели роста промышленности в России и вовсе приобретают отрицательное значение. США между тем продолжают увеличивать обороты промышленного производства (рис. 14)[33].

Проектирование будущего сегодня

Если верен тезис о том, что гуманитарная наука используется в интересах проектируемости будущего мироустройства, можно диагностировать что проектируется. В частности, нас прежде всего интересует, что составляет целевые ориентиры проектных разработок в отношении России. Соотнесение глобальных футурологических концептов и производных от них проектных научных постановок раскрывается в рамках следующих логических связок:

– глобальное потепление – Россия в будущем – страна максимально благоприятного климата;

– ресурсное истощение – Россия – обладатель наиболее крупных ресурсных потенциалов мира;

– угроза глобального китайского экспансионизма – Россия неспособна сама удерживать свои территории в случае китайской экспансии (Э. Люттвак открыто говорит о грядущей китайско-американской битве за Россию[34]);

– утрата контроля за распространением ядерного оружия – ядерный арсенал России может оказаться в руках террористов.

Исходя из всего этого, суммируя выводы указанных теоретических разработок, Россия должна быть взята под контроль международного консорциума. И показательно, что всё это артикулировалось ещё до крымского прецедента (рис. 15).

Такая же методика идентификации обозначаемых в западной гуманитаристике дуальных связей между глобальным вызовом и предлагаемым концептом решений применяется при выявлении проектируемого будущего мира. Именно в этом смысле номинируются и информационно распространяются, как показывают результаты исследования, так называемые «глобальные проблемы современности»[35]. Образуются следующие дуальные связи такого рода:

– терроризм (в том числе ядерный) – международная борьба с угрозой терроризма, безопасность в обмен на ограничение свобод;

– новое переселение народов – установление ограничительных барьеров по притоку мигрантов в страны «золотого миллиарда»;

– «война цивилизаций» – усиление международного арбитража;

– финансовый кризис, объясняемый как следствие неуправляемости мировыми финансами – интеграция мировых финансов;

– утрата функций национальных государств – создание наднациональных структур управления;

– катастрофический характер загрязнения окружающей среды – международный контроль за экологическим состоянием регионов мира;

– перенаселение Земли за счёт неконтролируемости прироста населения в странах мировой периферии – установление мирового контроля за демографическими процессами, планирование семьи;

– угрозы распространения эпидемиологической катастрофы из стран периферии – прямое вмешательство мирового сообщества с гуманитарной миссией.

Рис. 15. Россия в фокусе западной научной футурологии

А в итоге, суммируя ответы на каждый из обозначенных вызовов, все предложения сводятся к усилению роли международного сообщества в управлении мировыми процессами. Другими словами, речь идёт о создании «мирового правительства». Само понятие пока публично не озвучивается. Но именно это и подразумевается как итог разрешения глобальных проблем (рис. 16).

Рис. 16. Мировая наука о глобальных проблемах современности и проектирование нового мироустройства

Механизмы «информационной раскрутки»

Итак, наука (или, точнее, – квазинаучные концепты) широко используются как инструмент идеологического прикрытия. А как технологически осуществляется распространение желаемого проектёрам научного концепта? Для этого прежде всего существует соответствующее информационное обеспечение. Следовательно, нужен контроль за медиаресурсами. И такой контроль достигнут. Медиаресурсы, сконцентрированные в странах Запада (86 % крупнейших медиакомпаний мира), обеспечивают его тотальное доминирование в мировом информационном пространстве (рис. 17)[36].

Рис. 17. Доли стран и регионов среди крупнейших медиокомпаний мира (в %)

Инструменты научных брендов и научных табу

Ещё одним механизмом поддержки соответствующих научных концептов является номинирование: что считать истинной наукой, а что нет. Распространённым приёмом является в этом отношении вручение научных премий, установление научных рейтингов и индексов. Классический пример – Нобелевская премия. Подавляющее большинство её лауреатов по научным номинациям (от 91 % до 96 %) – граждане западных государств. О том, что такое распределение не соответствует реальному развитию науки, косвенно свидетельствует аналогичное доминирование Запада в номинациях по литературе и борьбе за мир. Очевиден ангажированный характер награждений (рис. 18).

Рис. 18. Лауреаты Нобелевской премии в научных номинациях по странам мира (в %)

Литература не зависит в той мере, как наука, от экономической мощи государств. Она опирается на фундамент культуры, а все культуры равноценны. Но и по литературе, как и в области науке нобелевские премии получают главным образом представители западных стран. И за мир, судя по соответствующей нобелевской номинации, борется преимущественно западное сообщество. Ситуация абсурдная! Как будто не западные государства бомбили Югославию, Ирак, Ливию (рис. 19).

Рис. 19. Лауреаты Нобелевской премии в ненаучных номинациях по странам мира (в %)

Существуют различные рейтинги, обеспечивающие фигурантам информационную раскрутку определённых идеологических проектов. Так, в 2011 году 24-м номером списка глобальных мыслителей мира авторитетным журналом Foreign Policy был определён один наш соотечественник – Алексей Навальный. Рейтинг определял не политических деятелей, а именно, подчеркнём, глобальных мыслителей человечества[37]. В 2012 году российское представительство существенно расширилось. Наряду с А. Навальным (45-е место), в топ-100 вошли на этот раз участницы панк-рок группы Pussy Riot М. Алехина, Н. Толоконникова, Е. Самуцевич (16-е место), программист Е. Касперский (40-е место), Е. Чирикова (70-е место). Позиционирование Pussy Riot как глобальных мыслителей человечества служит наилучшей иллюстрацией того, что собой представляют научные рейтинги в современном мире[38]. 2014 год открыл дверь в перечень глобальных мыслителей экологу-«яблочнику» Евгению Витишко, борцам за права ЛГБТ-сообщества – Елене Климовой и Игорю Кочеткову[39].

Провозглашение того, что считать «передовой наукой», сочетается с использованием маркера «ненаучности». Казалось бы, для научного познания не должно быть принципиально запретных тем. Однако такого рода табу существуют. Связаны они, как правило, с развитием тем, способных подорвать позиции бенефицириата. Одним из маркеров такой табуизации является конспирология («теория заговора»). Признание работы конспирологичной фактически подразумевает вынесение ей вердикта ненаучности.

Научные гранты и стажировки в контексте геополитической борьбы государств

Управляем ли в целом процесс формирования ценностных предпочтений учёных? Запад ежегодно расходует миллиардные средства на помощь государствам с переходной экономикой и развивающимся странам. Ещё в период так называемой «перезагрузки» Филипп Гордон, заместитель госсекретаря США по вопросам Европы и Евразии, прямо заявляет о существенных средствах, затрачиваемых Соединенными Штатами на поддержку демократии и обеспечение прав человека в Российской Федерации[40].

Рис. 20. Динамика расходов на науку в России (в млрд долл. США)

Рис. 21. Динамика отношения зарплаты в сфере науки к средней зарплате в стране (в %)

Безусловно, одним из наиболее весомых компонентов этого финансирования является опосредованная «вербовка» интеллектуальной элиты. Официально легче всего это сделать через поддержку науки. Поддержка через гранты является одной из важнейших и наиболее технически простых способов трансляции. В тот самый момент, когда российское государство устранилось от финансирования науки, резко возрос поток западных грантов. Падение в масштабах средств, выделяемых на науку в Российской Федерации по сравнению с советским временем, выражалось на точке минимума почти стократным разрывом. Резко снизилась заработная плата научных работников в отношении к средней заработной плате по стране. Входившие в СССР в круг элиты учёные в постсоветское время оказались в статусе аутсайдеров (рис. 20, 21)[41].

Прослеживается зависимость в динамике обоих обозначенных финансовых потоков: сокращение финансирования науки со стороны российского государства и возрастание её финансирования со стороны США, позволяющая говорить об их сценарной увязке. К концу девяностых годов по зарубежным грантам работала половина всех российских учёных. По другим оценкам – 70 %. Западная финансовая поддержка являлась для российских учёных одной из главных статей дохода. Вопрос о том, насколько волен грантополучатель в своих ценностных и идейных установках, не имеет универсального ответа. Однако нельзя сбрасывать со счетов и тривиальное положение «кто платит, тот и заказывает музыку»[42].

Соединенные Штаты Америки выделяют ежегодно миллиардные суммы «на поддержку демократии в мире». Выделяемые статьи расходов позволяют четко зафиксировать осуществляемую «мягкую экспансию»: госуправление, обеспечение законности и прав человека, развитие гражданского общества, развитие политической конкуренции[43].

Многократно возросла с 2000-х годов финансовая активность одного из главных акторов американского управления мировым общественным мнением – «Национального фонда демократии». Фонд напрямую финансируется Конгрессом и Госдепартаментом США. На сайте фонда приводится широкий перечень адресатов помощи фонда в России[44].

Цели фонда:

1) поощрять свободные и демократические институты во всём мире через частные инициативы, в том числе через деятельность, способствующую становлению индивидуальных прав и свобод, имеющих важное значение для функционирования демократических институтов;

2) способствовать налаживанию обмена между частным сектором США (в особенности – двумя основными американскими политическими партиями, профсоюзами и бизнесом) и демократическими группами за рубежом;

3) способствовать неправительственному участию США (особенно – двух основных американских политических партий, профсоюзов, деловых кругов и иных частных групп) в программах обучения демократии и создания демократических институтов за рубежом;

4) укреплять демократические избирательные процессы за рубежом посредством сотрудничества с местными демократическими силами;

5) содействовать участию двух главных американских политических партий, профсоюзов, деловых кругов и других частных групп США в развитии сотрудничества с теми, кто за рубежом привержен культурным ценностям и институтам и формированию демократического плюрализма;

6) поощрять создание и развитие демократии, отвечающей как интересам Соединенных Штатов, так и конкретным требованиям иностранных демократических групп, получающих помощь по программам, финансируемым фондом.

Направления финансирования охватывают фактически все ниши возможного целевого воздействия на несиловые потенциалы государств:

1) плюрализм;

2) демократическое управление и политические процессы;

3) образование, культура и коммуникации;

4) исследования;

5) международное сотрудничество[45].

«Национальный фонд демократии» – важнейшая, но не единственная структура, финансирующая в американских интересах развитие соответствующих направлений науки в странах мира. Активная роль принадлежит, в частности, посольствам США.

Основания для грантовой поддержки Комиссии по демократии посольства США в России в рамках Программы малых грантов «Открытый мир» устанавливают следующий перечень направлений:

– открытый доступ к информации, свобода слова, свобода прессы, открытость органов управления;

– развитие гражданского образования;

– правозащитная деятельность, в том числе права женщин, детей, представителей различных национальностей;

– поддержка общественных движений и общественной активности, подготовка и поддержка корпуса волонтёров;

– развитие правового государства и механизмов правовой защиты личности;

– предотвращение насилия в семье и торговли женщинами;

– распространение опыта строительства демократии, в том числе опыта США.

Основными формами грантополучателей определяются:

– конференции, семинары, тренинги, презентации и другие виды образовательной и обучающей деятельности;

– публикация материалов;

– подготовка видеоматериалов;

– проведение общественных кампаний;

– организация общественных центров, ассоциаций;

– создание базы данных и компьютерных пунктов открытого доступа[46].

Безусловно, международное сотрудничество для развития национальной науки необходимо. Без него, будучи изолирована, она может оказаться в состоянии стагнации. Но достаточно посмотреть на долю зарубежных и российских источников в финансировании научных исследований в рамках международного сотрудничества, чтобы убедиться, в чьих интересах и по чьему целевому заказу это сотрудничество осуществляется (рис. 22) [47].

Рис. 22. Финансирование научных исследований вузов в рамках международного сотрудничества

Характерно определение пропорций отраслей наук, получающих финансирование по зарубежным грантам. Следовало бы ожидать, что это должны быть технические или естественные науки. Авторитет России по этим направлениям в мире ещё достаточно высокий, чего не скажешь о российской гуманитаристике. Но преимущественное финансирование из-за рубежа получают именно общественные науки. Представителей точных наук предпочитают приглашать на работу за рубеж, нежели инвестировать через них российские научные инфраструктуры. Преимущественное финансирование по зарубежным грантам общественных наук в России объясняется опять-таки идеологическими, а через них и геополитическими обстоятельствами (рис. 23)[48].

Рис. 23. Распределение объема финансирования зарубежных грантов и контрактов по областям знаний (в %)

Наряду с грантами традиционным каналом «вербовки» элит всегда являлись иностранные стажировки. Этот механизм был активно применён в период, непосредственно предшествующий распаду СССР. В конце 1980-х гг. открылись «шлюзы», и многие будущие флагманы российской политики и науки, направленные стажироваться на Запад, оказались в обойме пропагандистской обработки. Изменилась ли принципиально ситуация сегодня? Статистика показывает, что зарубежные стажировки финансируются преимущественно из зарубежных же источников. Интересантом стажирования представителей нынешних и будущих элит России за рубежом выступает Запад. Ответ на вопрос, зачем ему это нужно, очевиден (рис. 24) [49].

Рис. 24. Источники финансирования зарубежных стажировок по направлению «Наука и образование» (в %)

Характерно распределение по регионам мира доли российских стажёров, поддерживающих отношения с центрами стажировки после её завершения. Определённо лидирует в этом отношении США, несмотря на те объективные трудности, которые связаны с удалённостью Соединенных Штатов от России в сравнении со странами Европы. Значит, американские центры стажирования представителей российской элиты проявляют большую заинтересованность в сохранении соответствующих коммуникаций (рис. 25)[50].

Рис. 25. Поддержание стажёрами активной связи с иностранными вузами, где они проходили стажировку (в %)

Россия сегодня оказывается в значительной степени заложницей ряда квазинаучных концептов. Восприятие их на уровне окормляющих власть экспертных группировок заводит государство в «стратегические ловушки», ведёт к снижению суверенности. Отсюда актуальность создания системы информационного противодействия «когнитивному оружию». Это противодействие напрямую соотносится с возрождением национально-ориентированной российской науки.

Вызовы современной космополитизации сферы знания обусловливают обращение к словам И. В. Сталина, сказанным им в 1947 году, всего через два года после окончания войны, о преклонении перед иностранцами. «А вот есть такая тема, – говорил он на встрече с писательской общественностью, – которая очень важна, которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя ещё несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Эта традиция отсталая, она идёт ещё от Петра. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами-засранцами. Простой крестьянин не пойдёт из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия… В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает. Вот взять такого человека, не последний человек, а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед учёным, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет своё достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов»[51]. Сталинские слова сегодня звучат не менее актуально, чем в 1947 году.

М. И. ГЕЛЬВАНОВСКИЙ,

сопредседатель научного совета по религиозно-социальным исследованиям отделения общественных наук РАН, д. э. н., профессор, академик РАЕН

Аннотация

В статье констатируется наличие фундаментального парадокса, обусловленного противоречием между нарастающей сложностью современного мира и всё более узкой специализацией учёных, утративших понимание больших смыслов развития, исследуемых философией и осмысляемых в религиозных системах. Вследствие этого наука как социальный институт создает препятствия для интеллектуального универсализма, без которого невозможно развитие общества. В современной России снижение социального авторитета науки и ещё недостаточный авторитет религии усиливает влияние этого парадокса на духовную безопасность страны. В условиях агрессивного западного глобального проекта по демонтажу когнитивной идентичности «мыслящих иначе» перед российскими учёными, философами и богословами стоит задача создания собственной научной базы, использующей отечественную религиозно-философскую методологию, применимую прежде всего в социогуманитарных науках. Только это позволит обеспечить конкурентоспособность России как геополитического субъекта.

Ключевые слова: глобализация, транснациональные корпорации, транснациональные банки, мегапроект, когнитивная война, демонтаж государств, социокультурная деконструкция, Российская академия наук, Русская Православная Церковь, православное социальное учение, программа «Христианство-2000».

Сохраняющееся различие в понимании творчества

Сегодня в религии, философии и науке творчество понимается по-разному, несмотря на то что в одних и тех же людях может сочетаться принадлежность всем трём средам. По крайней мере так было несколько веков назад.

Если посмотреть на причины такого рода разногласий, то придётся констатировать, что утрата целостности мышления и чувств, свойственная древним и средневековым мыслителям, которые в своих исследованиях прежде всего опирались на религиозную картину мира, привела к тому, что учёные, философы и религиозные деятели по-разному представляют природу творчества, его цели и задачи. Основой этих различий являются различия в мировоззрении, корень которых лежит в глубокой разнице между материализмом и идеализмом и различными ответвлениями этих двух полярных течений человеческой мысли.

Великим злом нашего времени является попытка представить религию и науку как две несоединимые между собой противоборствующие силы. Именно мировоззрение определяет позицию в этом вопросе.

Для материалистов наука – это противопоставление идеалу путём установления истины через эксперимент, доказывающий реальное существование какого-либо явления или закономерности. В тех случаях, когда эксперимент затруднителен или невозможен (это касается прежде всего гуманитарных наук), на помощь приходит логика, с помощью которой достигаются всё те же убеждения в правильности того или иного утверждения и красота умозрительных построений и схем, в которых «всё сходится» и «всё сопрягается» в гармоничной конструкции. В этом отношении очень похожи теоретические конструкции плановой организации хозяйственных систем, игнорирующие принципиальную невозможность запланировать всё и вся, и теоретические построения рыночного хозяйства, основанные на совершенной конкуренции, которая тоже существует только в воображении теоретиков. Тем не менее обе абстрактные модели послужили не только основой для практики социальной хозяйственной организации, но явились предметом почти векового противостояния мировых социально-экономических систем.

На этом примере хорошо видно, как наука используется в качестве инструмента в политической борьбе, теряя свою объективную основу, превращаясь в сервильную схоластику, способную «доказать» недоказуемое.

Для людей, верящих в Бога, наука представляет собой процесс раскрытия тайн мироздания, которые открывает Бог в ответ на пытливость людей, стремящихся раскрыть эти тайны. В этой позиции наука получает некую ориентацию, заставляющую бережно относиться как к предмету изучения, так и к тем выводам, которые получаются в результате исследований. В этом случае сервильность менее вероятна, поскольку изначально взята высокая планка достоинства и чести учёного, служащего высокой цели науки – установлению истины.

Но есть и более глубокая разница между религией и наукой, которая не ставит их в позицию противоречия, но, наоборот, их дополняет. Это разные «сферы влияния»: религия дает пищу сердцу, как наука – разуму. Это фундаментальное положение почему-то практически игнорируется большинством современных учёных-атеистов. Возможно, потому, что сердце они воспринимают только как мышцу, перекачивающую в организме кровь. И не более того.

Фундаментальный парадокс современной науки

С развитием материальной науки, доминирующей в современном мире и европейской культуре, на второй план отошла не только религия, но и философия, уступив место прагматичной науке (что вполне естественно для материализма как мировоззрения), предлагающей человечеству всё более сложные технологии, требующие от человека всё более глубоких и обширных знаний и интеллектуального напряжения.

Возник своеобразный парадокс: сложность современного мира требует от среднего человека всё более значительных творческих усилий для продвижения научного знания, а постепенная утрата понимания целостности бытия, больших смыслов развития, изучаемых философией – и тем более являющихся объектами религиозной практики, – резко ограничивает творческие возможности человека. Специализируясь на всё более узких сегментах усложняющейся науки, утрачивая универсальное мышление, современные учёные, точнее, наука как социальный институт, организующий исследовательскую деятельность людей, создаёт определённые препятствия для интеллектуального универсализма, без которого развитие сегодня уже невозможно в силу разрастания междисциплинарных и трансдисциплинарных задач. Это грозит тупиком в развитии самой науки.

Ещё одним весьма важным и теперь уже вполне опасным аспектом этой проблемы является сочетание фрагментарности науки и отсутствие нравственных императивов в её развитии. Это особенно заметно в биологии, где вмешательство в живую природу приобрело угрожающие формы и масштабы (генная модификация организмов, клонирование и пр.), последствия которых, видимо, особенно остро придётся испытать на себе будущим поколениям.

Специфика религиозно-социальной ситуации в России

В современной России в последние два десятилетия её развития наметилась ситуация, которую можно охарактеризовать как ситуацию нарастания духовно-нравственного и интеллектуального разрыва. Он выражается в том, что религиозные институты (прежде всего институты Русской Православной Церкви (РПЦ)) находятся ещё на пути от полной социальной изоляции советского времени к ещё не освоенной социализации. Сама социализация идёт стихийно, пока ещё очень слабо затрагивая науку, образование, культуру. Советский тип отношения к религии ещё очень силён и живуч, особенно в научной и культурной среде. Позитивное отношение учёного к религии до сих пор на социальном уровне воспринимается как маргинальное, противоречащее духу и самому смыслу науки. Религия, при всём её признании светскими властями, продолжает сохранять декоративное статусное положение, практически не проникая в научную и образовательную среду, встречая в этой среде глухое, в основном молчаливое, сопротивление.

С другой стороны, научные институты (прежде всего институты Российской академии наук) за последние четверть века совершили драматический путь от высшего авторитета, создавшего новое общество с его технологичной культурой советского периода, к практически полной дискредитации, прежде всего на государственном уровне. Речь в первую очередь идёт о социогуманитарных науках.

Сегодня религия (прежде всего РПЦ) не может в полной мере влиять на социум, формируя его духовную основу. С одной стороны, это связано с пока ещё слабым в социальном отношении кадровым потенциалом и мощной инерцией советского периода, с другой – с серьёзным сопротивлением, а порой и агрессивными действиями антицерковных сил, пытающихся дискредитировать Церковь как социальный институт, организуя широкоизвестные провокации.

Но и наука уже не может, как раньше, исполнять флагманские функции формирования социальных ориентиров развития, как это было в советский период. И это связано не только с тем, что в последние годы значительной мере утрачен её социальный авторитет, но и с тем, что резко ослаб сам кадровый потенциал науки (он оказался недостаточно сильным и консолидированным даже для того, чтобы эффективно защитить свои собственные интересы) и сама научная социальная теория зашла в тупик, не предлагая обществу серьёзных альтернатив тому пути развития, который сегодня уже многими оценивается катастрофическим с разных точек зрения: экологической, социальной, геополитической, духовно-нравственной.

В итоге резкое снижение социального авторитета науки и ещё не набравшего необходимой мощи социального авторитета религии в современном российском обществе создает опасную ситуацию в сфере духовной безопасности, резко усиливая влияние фундаментального парадокса на его развитие.

Преодоление фундаментального парадокса – условие развития науки

Сегодня наблюдается совершенно явный застой в развитии мировой науки, которая уже в течение нескольких десятилетий не даёт фундаментальных открытий, философия зашла в тупик релятивизма. Выход из этого тупикового состояния видится в раскрытии творческого потенциала, заложенного в религиозном сознании. Именно религиозное сознание создаёт условия для универсализации деятельности ума. Именно в религиозном сознании действуют нравственные императивы, позволяющие, во-первых, сохранять в науке объективную основу, уклоняясь от сервильности, и, во-вторых, сохранять ответственность за последствия результатов научной деятельности. Прежде всего это относится к христианству. Именно оплодотворенная христианским универсализмом творческая мысль учёного способна создать новые открытия в современном сложном мире.

Особенно следует отметить роль восточного христианства – православия – в современной науке. Сегодня становится всё более очевидной надежда на то, что именно соединение верящего в Творца сердца и пытливого ума, освящённого дыханием Святого Духа, способно вновь запустить процесс раскрытия тайн мироздания, которые открывает Бог людям в тех сферах и в той мере, в какой это ведёт к возвышению людей в их пути в мировой истории.

Глобализация как препятствие для преодоления фундаментального парадокса науки

В последние десятилетия западные страны, опираясь на мощь своих государственных институтов и на мощь своих гигантских информационных и пропагандистских холдингов, создают для себя конкурентные преимущества для обеспечения мирового лидерства западного глобального проекта. Можно с уверенностью сказать, что в современных условиях мировое лидерство в его дискурсивном аспекте во многом формируется гуманитарной наукой и сферой образования, которые становятся важнейшими, но пока ещё недооценёнными в России интеллектуальными факторами в борьбе за мировое лидерство.

По мнению известного русского философа Е. Н. Ивахненко, «уже в конце прошлого столетия сложилась особая “гегемонная” концепция универсального знания. Система образования стала функционировать по образцу эпистемологической матрицы, формирующей для всего остального мира дискурсы развития и модернизации, а само социально-гуманитарное знание стало подаваться в терминах эффективности и превосходства Запада над остальным миром. Так, шаг за шагом по “магнитным” линиям образовательного и технологического превосходства постепенно выстраивается непроходимая граница, жёсткая иерархия, разделяющая мир на тех, кому отведена роль творцов и производителей знания, и тех, кому предписано оставаться его потребителями». Вслед за установившимся в конце XX века экономическим и геополитическим доминированием западный мир стал активно продвигать технологию установления полной эпистемологической зависимости и контроля эмиссии знания. России в целом, как и российской науке и образованию в частности, в неоглобальном раскладе уготовано отнюдь не лидирующее место[52].

Говоря в терминах идеологической и политической борьбы можно говорить об агрессивном продвижении западного глобального проекта. Однако этот процесс, в терминах главенства дискурсивных практик, может быть представлен как рекурсивное распространение анонимной властной самодостаточности современной эпистемы западного мира в целом. «Данная эпистема выражает самую настойчивую и энергичную претензию на перехват управления человеком мыслящим – его смыслового приятия одних ценностей и когнитивных установок и неприятие других».

Применительно к пространству, в котором продолжают доминировать иные, «незападные» и «неевропоцентричные», языковые практики и ценностные установки, современная доминирующая не-оглобальная эпистема призвана осуществлять демонтаж когнитивной идентичности «мыслящих иначе».

В этих условиях со всей очевидностью перед российскими учёными и богословами встаёт задача создания своей собственной научной базы, в которой должна найти своё место и религиозно-философская методология, дающая возможность транслировать эту методологию в другие, прежде всего гуманитарные, науки. Другими словами, перед ними стоит задача принять вызов и достойно на него ответить.

Экономика как главная арена когнитивной войны

Одним из ярких примеров такого демонтажа когнитивной идентичности является придуманная полвека назад в США монетаристская теория, применяемая исключительно для внешнего потребления зависимыми странами. Выражаясь современным языком, она применяется денежными властями США в качестве когнитивного оружия, поражающего сознание элиты туземных стран в целях навязывания им нужной западному (прежде всего американскому) капиталу макроэкономической политики.

Парадоксальная живучесть монетаризма и его поддержка со стороны международного финансового капитала объясняется соответствующими экономическими и политическими интересами. Монетаризм играет роль научного основания идеологии рыночного фундаментализма и либертарианской экономической политики, в проведении которой заинтересован международный финансовый капитал, стремящийся минимизировать государственные ограничения своей деятельности. Монетаристская доктрина предоставила для этого разрушения необходимые идеологические основания, облачённые в тогу «научно обоснованных» рекомендаций.

Причина выбора псевдонаучной монетаристской доктрины в качестве идеологической основы для проведения денежно-кредитной политики связана не с ее истинностью или приверженностью ее проводников к каким-то научным школам, а с банальным удобством этой доктрины для обслуживания интересов офшорной олигархии, с одной стороны, и заинтересованностью международного капитала в её проведении – с другой. Сбитые с толку (а отчасти и почувствовавшие свой личный интерес и поддержку) монетаристской схоластикой властвующие элиты сами организуют разорение собственных стран[53].

Неудивительно, что последствия применения этой «теории» никогда ещё не приводили к официально заявляемым целям. Экономисты заметили, что существует обратная зависимость между применением монетаристской теории и темпами экономического роста. Экономика стран, применяющих рекомендации МВФ, растёт в среднем вдвое медленнее, чем остальных[54]. Важно подчеркнуть, что развитые страны никогда не применяли и не применяют рекомендаций МВФ, относясь к нему как к инструменту их общей неоколониальной политики по отношению к зависимым странам. Не случайно в правительстве США МВФ курирует заместитель казначея (министра финансов), отвечающий за взаимоотношения с иностранными государствами. Советы МВФ предназначены прежде всего для них.

Но это лишь один из примеров, относящихся к экономике. На самом деле таких форм когнитивного оружия много, и именно им должна быть противопоставлена творческая мысль учёных России, оплодотворенная православным христианским сознанием.

Роль интернационального капитала в разрушении традиционных норм социальной жизни

В последние два-три десятилетия рыночная парадигма приобрела форму идеологической экспансии. Так называемый «естественный рыночный отбор» стал глобальной социальной нормой, что привело к усилению процесса дифференциации доходов и обусловило углубление разрывов между бедными и богатыми. Удельный вес спекулятивного капитала и так называемой сферы услуг (финансовых) резко увеличился, по сравнению с капиталом индустриальным или связанным со сферой материального производства, при сохранении активно навязываемой по всему миру идеологии свободного рыночного хозяйства, ориентированного на непомерное гедонистическое потребление относительно небольшой части населения как внутри отдельных стран, так и в масштабах всей планеты.

Глобализация приобрела явные черты агрессивного и аморального мегапроекта. Одним из важнейших факторов ускорения и углубления отмеченных выше негативных процессов в современном мире является нарастание влияния развивающегося быстрыми темпами усиления крупных транснациональных корпораций и транснациональных банков (ТНК и ТНБ), которые по своей финансово-экономической мощи и международному влиянию часто превосходят возможности даже средних стран, не говоря уже о малых и слаборазвитых странах. Отличительной особенностью ТНК и ТНБ является практически полное отсутствие у них социальной ответственности и агрессивное неприятие местных социокультурных особенностей. Подчиняя своим интересам правительства многих стран (часто путём подкупа и различного рода интриг и других форм деструктивной конкуренции), они решают вопросы расширения и оптимизации своей деятельности, создавая благоприятные для себя условия проникновения в национальные экономики и использования ресурсного потенциала стран-реципиентов. Следствием такой деятельности является зачастую варварское подавление естественного сопротивления местного населения, в основе которого, как правило, лежит обострённое национальное самосознание, приверженность национальным традициям и связанным с ними базовым нравственным ценностям. Именно поэтому по всему миру (и особенно в странах-реципиентах) ТНК и ТНБ совместно с правительствами стран их базирования через глобальные СМИ осуществляют внедрение интернационализированной масскультуры, пропаганду половой распущенности, распространение наркотиков, словом, всё то, что ослабляет нравственное здоровье населения, изменяет его социальную психологию, снижает его национальный нравственный иммунитет, отвлекает от борьбы за свои права, национальные и социальные интересы. Эти же цели преследуют различного рода реформы в образовании, маркетизации тех сфер, где применяемые «рыночные» схемы скорее наносят вред, чем способствуют решению проблем.

Признаки глобальной социальной и социокультурной деконструкции

Мы не заметили, как вступили в период, который можно назвать эпохой глобальной социальной и социокультурной деконструкции.

Наиболее яркий признак – социальные революции, которые стали вполне обыденным явлением. В глубине этих процессов лежат такие явления, как десакрализация власти. Более глубокий и долгосрочный уровень – планы трансгуманизма по расчеловечиванию человека, развитие процессов, ведущих к утрате человеком глубинных нравственных свойств.

Другая проблема, вытекающая из торжества либертарианских доктрин, призывающих к маркетизации всего и вся, – труд профессиональных воинов (легально вооруженных людей – военнослужащих, сотрудников спецслужб, работников правопорядка (полиции)) становится товаром. В рыночной системе такие люди, несмотря на кодексы служебного поведения, по существу превращаются в наёмных насильников и убийц, поскольку в условиях общего растабуирования поведения человека нравственные рамки поведения оказываются размытыми. Формирование частных военных компаний (ЧВК), призванных обслуживать интересы крупного, в основном международного, капитала, создают весьма зловещие перспективы для современного общества. Эта проблема особенно остро стоит в крупных городах – разбухающих мегаполисах, всё более заселяемых мигрантами, – людьми, с одной стороны, не укоренёнными в местных культурных традициях, а с другой, социально слабо защищенными и не отягощенными социальной ответственностью. Последние события в Европе добавляют этой ситуации особую остроту. В целом картина получается не слишком оптимистичной.

Нельзя сказать, что такого вовсе не было раньше. Но, пожалуй, впервые в истории все негативные процессы соединяются во времени и выходят на глобальный уровень. Впервые в истории эти процессы сопровождают высокие и крайне эффективные информационные и другие технологии (NBIC).

Вот почему крайне актуальной становится выдвинутая Президентом России задача возрождения и укрепления традиций и призывы Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла к патриотизму.

Задачи учёных, философов и богословов в создании синергийности творческого процесса развития

В условиях изменения геополитической ситуации развитие творческого потенциала общества, и прежде всего учёных, особенно актуально для современной России. Активизация созидательного творчества становится сегодня одной из приоритетных задач, к решению которой призваны каждый гражданин и общество в целом, интеллектуальная элита страны и государство.

Представляется, что учёные, философы и богословы, опирающиеся на достигнутые знания и опыт, могут внести свой вклад в поиск подходов к решению задачи развития российской науки и философии и использования результатов этого развития в условиях глобальной геополитической конкуренции для повышения конкурентоспособности России как крупного геополитического субъекта.

В этой связи важным представляется определение наиболее важных, приоритетных направлений исследований, осуществляемых в этом синергийном процессе. Среди таких направлений следует выделить следующие:

• усиление взаимосвязи творчества, мировоззрения и морали; роль культуры, образования и воспитания в развитии творческого потенциала общества;

• формирование четких когнитивных установок, отвечающих национальным интересам России, на фоне повышения роли творчества в познавательной деятельности и формирования универсального комплекса знаний;

• формирование фундаментальных конкурентных позиций в глобальном противостоянии России и Запада;

• мобилизация общих усилий учёных, философов и богословов в решении задачи по преодолению фундаментального парадокса современности в науке, трансляция этого преодоления в сферу образования и практику социального управления.

Для более полной и эффективной реализации исследовательского процесса в этой сфере необходимы следующие условия:

• Выстраивание системных связей между институтами РПЦ и РАН, в результате чего могли бы быть созданы новые формы активизации действий академической и вузовской науки для теоретических разработок и решения прикладных задач. Православие как мировоззренческая основа научного метода могло бы стать базой для теоретических исследований и практической реализации православного социального учения, способствовать углублению религиозно-социальных исследований, ведущихся на системной междисциплинарной основе. Это позволило бы актуализировать потенциал, который заложен в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви», принятых на Архиерейском соборе в 2000 г., и других принятых церковной властью документах, развивающих изложенные в «Основах…» подходы.

• Организация совместных исследований того, к чему ведёт деградация, для чего необходимы также глубокие исследования влияния изменения норм социального поведения и социальных отношений на развитие государства и общества, а также прогнозирование возможных последствий и угроз, связанных с дальнейшей деградацией социокультурного поля и её влияния на социальное, культурное, политическое и экономическое положение в России и за её пределами.

• Организация связей научных и религиозных институтов (прежде всего институтов РПЦ и РАН) должна быть построена на проектно-программной основе. В этой связи отдельно следует отметить приоритетные направления научной проектно-методической работы и научных и религиозно-социальных мероприятий, посвященных 2000-летию христианства, прежде всего это программа «Христианство-2000», начало которой было положено в конце прошлого века Российской академией наук, Московской патриархией и Министерством культуры России.

• Разработка научнообоснованных критериев и показателей духовно-нравственной безопасности России. На этой основе научное сообщество совместно с представителями Русской Православной Церкви могло бы взять на себя инициативу разработки программ духовно-нравственного оздоровления в России.

Приоритетная задача – противодействие ползучей катастрофе

Эта ползучая катастрофа на глазах меняет свои структурные признаки. На первых порах она имела черты некоей стихии (в первую очередь рыночной), которая хлынула на те общества, в которых были сняты барьеры государственного социального контроля. Сегодня она уже принимает черты системного демонтажа государственного национального управления.

Внутренняя дестабилизация несёт опасность внешнего вмешательства, как это уже неоднократно происходило во многих странах.

Опыт стран Северной Африки и прокатившиеся в последнее время по этим странам социальные волнения показывают, что такая дестабилизация вполне может повлечь за собой иностранное вмешательство, чреватое серьёзными политическими последствиями для страны и мира в целом. Новая угроза глобальной военной катастрофы нависла над современным миром.

Сложившая ситуация требует принятия энергичных мер по предотвращению надвигающихся угроз. При этом предлагаемые меры должны быть адекватны нарастающим проблемам: они должны носить системный и долгосрочный характер. По существу речь идёт о национальной программе возвращения России к нормальной жизни, отвечающей её исторической роли и статусу не только великой державы, но прежде всего хранительницы великой восточно-христианской традиции, приверженность которой явилась залогом процветания страны в предшествующие столетия её истории.

Необходима разработка и реализация мер, направленных на парирование нарастающих угроз и содействие обретению Россией адекватного ей полноценного статуса мировой державы. И здесь наука должна сказать своё слово именно на системном уровне.

Важной формой практической реализации задач по духовно-нравственному преображению России, в которой должны найти отражение результаты работы над формированием социального учения Православной Церкви, является разработанная в начале XXI века российскими учёными долгосрочная программа религиозно-социальных мероприятий «Христианство-2000», рассчитанная до 2033 года – юбилейного года 2000-летия появления христианства на планете Земля.

Миссии и проекты программы «Христианство-2000», охватывающие практически все основные стороны общественной жизни России, рассчитаны на комплексную реализацию задач религиозно-социального оздоровления не только России, но всех стран, готовых включиться в осуществление намеченных программой мероприятий.

Реализация данной программы «Христианство-2000» позволит связать среднесрочные задачи развития России со стратегическими задачами, ориентированными на длительную перспективу-до конца XXI века, – и придаст всей стратегии преображения России возвышенный духовно-нравственный смысл.

Д. Н. ЗЕМЛЯКОВ,

заведующий кафедрой организационно-управленческих инноваций Российского экономического университета им. Г. В. Плеханова, доктор экономических наук, профессор

Аннотация

Предметом наук об обществе являются институционализированные аксиологические конструкции. Но и сама наука как систематизированная рефлексия над данными конструкциями есть продукт аксиологического творчества. Этому правилу подчиняется и самая материалистическая из всех гуманитарных наук – экономика. В статье рассматриваются особенности формирования национальных научных школ как организационно-методологических форм национального мировоззрения на примере российской экономической школы. На обширном историческом и фактологическом материале показана взаимосвязь доминирующих форм исторического русского национального мировоззрения с интеллектуальными гносеологическими конструкциями, институционально оформленными в виде научных школ. Доказывается способность России к осуществлению самостоятельного социального и интеллектуального творчества, результаты которого наиболее адекватно отражают специфику отечественных социально-экономических процессов и имеют общеметодологическое значение, занимая достойное место в мировой науке.

Ключевые слова: аксиология, научное творчество, гносеология, ментальность, целостность, историчность, целеполагание.

Постановка проблемы

Истинная наука во все времена была настолько сопряжена с процессом творчества, что не будет большим преувеличением говорить об их абсолютной неразрывности, почти тождественности: наука есть творчество, а творчество реализуется посредством систематической работы человеческих интеллектуальных способностей и воплощается в культуре – ноосфере (области разума). Последнее положение особенно наглядно проявляется в гуманитарных науках, в которых человек, человеческие сообщества во всех их многообразных культурно-институциональных проявлениях выступают не только и не столько сторонними исследователями объективных законов, но и творцами самих этих законов, составляющих предмет исследования науки. Иными словами, можно утверждать, что предметом наук об обществе в самом общем смысле является не что иное, как живые или овеществленные, т. е. институционализированные аксиологические конструкции, так или иначе сотворенные определёнными человеческими сообществами в определённые исторические периоды.

Но и сама наука как систематизированная рефлексия над данными конструкциями тоже продукт аксиологического творчества. Этому правилу подчиняется даже самая материалистическая из всех гуманитарных наук – экономика во всех её дефинициях и ответвлениях. Аксиологемами являются практически все базовые категории экономики: труд (целеобусловленная деятельность), ценность (стоимость как воплощенный в товаре труд и производная от неё цена), производственные отношения (К. Маркс), собственность (воля, помещенная в вещь (Г. Гегель)), полезность (маржинализм), новаторство (Й. Шумпетер), склонность к потреблению или сбережению (Дж. М. Кейнс), рациональные ожидания (Р. Лукас) и многие другие. Из аксиологического характера предметного поля и теоретических конструкций гуманитарных наук, и в частности экономики, следует очень важный вывод о том, что наука как в своей эмпирической части, так и в области методологии не может не содержать в себе существенные элементы релевантных национальных мировоззрений, что подтверждается фактом существования различных национальных научных экономических школ. Поэтому наша задача – показать, что Россия имеет достаточный духовно-мировоззренческий, интеллектуальный и организационный потенциал, чтобы претендовать на статус самостоятельного суверенного субъекта социально-культурного творчества. В качестве примера рассмотрим известную дискуссию о Российской экономической школе (РЭШ)

Вопрос об оригинальной исторической и современной российской экономической школе, или школе отечественной социально-экономической мысли, приобрел в последнее время особую повышенную актуальность. Он активно обсуждается на страницах печатных и электронных изданий, в рамках семинаров, конференций и форумов и пр., принимая порой остродискуссионный характер, затрагивая при этом не только научно-методологические, но и социально значимые идеолого-мировоззренческие, партийно-групповые и даже этические аспекты. Вопрос об особенной, автохтонной экономической школе многими учёными-обществоведами сознательно или подсознательно формулируется в радикальной форме: а способна ли вообще современная отечественная социально-экономическая мысль, опираясь на собственное действительно богатое духовное, философское и историко-эмпирическое наследие, вырабатывать оригинальные и адекватные своим же практическим потребностям, особенные и специфические теоретические системы, не говоря уже об универсальных ив мировом смысле общезначимых теориях? Может ли она сегодня на современном языке дать современному российскому человеку убедительные ответы как на злободневные вызовы времени, так и на вечные, «проклятые» вопросы? И далее: обладает ли современная интеллектуальная элита России способностью к относительно автономной самобытной рефлексии, прагматическая реализация которой будет эффективна с экономической и духовной точек зрения и в рамках которой необходимое, прежде всего идейно-концептуальное, внешнее заимствование не превысит той критической отметки, за которой начинается эрозия национального самосознания?[55] Именно руководствуясь этими соображениями, такие авторитетные авторы – инициаторы и теоретики признания, возрождения и культивирования современной РЭШ, как Л. И. Абалкин и Ю. В. Якутии, напрямую связывают её утверждение и развитие с поиском национального самоопределения[56], а В. Т. Рязанов – с национальными интересами России[57].

Признавая действительную значимость социально-мировоззренческого и идеологического аспекта данной проблематики (к этому вопросу мы будем периодически возвращаться), отметим, что актуализация вопроса о российской экономической школе вызвана, на наш взгляд, целым комплексом взаимосвязанных побудительных причин когнитивного, методологического, прагматического и социального характера, вызванных ходом новейшей отечественной истории и характером её научного осмысления. Прежде всего это связано с явным неуспехом теоретически обоснованных экономических реформ в России. Действительно, очевидные неудачи и даже провалы научно обоснованных реформ ставят под сомнение свойство адекватности применяемой импортированной неоклассической (не своей) экономической теории, а именно её способность отражать, объяснять и прогнозировать состояние и развитие фактов и процессов реальной действительности вообще, и в особенности в России. Логика обоснования поиска альтернатив, в том числе в виде РЭШ, выглядит здесь довольно прозрачной: радикальные экономические реформы, вот уже 25 лет под разными броскими лозунгами (перестройка, либерализация, стабилизация, модернизация и пр.) будоражащие страну, очевидно, пробуксовывают, приводя не к выводу экономики из кризиса, а к его перманентизации. Но эти реформы проводились далеко не по наитию, они были довольно строго концептуально и теоретически обоснованы, причём не своей, а импортированной теорией (т. н. неоклассическим мэйнстримом), при этом её практические рекомендации формировались стереотипным путём дедуктивного вывода из абстрактно-универсальных априорных методологических конструкций и моделей, сформированных в результате обобщения данных чужого эмпирического пространства. Практика показала, что в условиях российских контекстов и диспозиций они по большей части не работают, следовательно, сама примененная теория неадекватна и непригодна. Вывод: необходимо формировать новый, адекватный, научно-инструментальный аппарат, который, в свою очередь, не может возникнуть иначе, чем на базе достижений отечественных научных наработок, хорошо знающих исследуемый объект. В этом и состоит практическая востребованность новой, почвеннической экономической школы-теории.

Второе обстоятельство обусловлено предыдущим, хотя оно носит скорее гносеологический характер и имеет уже довольно богатую историю мысли, это усилившийся в последнее время историко-методологический особизм – возврат научного интереса к различного рода историческим школам, теориям национальных экономических систем, теориям социальных институтов и др., т. е. приоритетному анализу действительно имеющих серьёзное значение контекстных факторов социально-экономических систем, в нашем случае особенностей России исторического, социального, природно-географического и культурного характера. Данная направленность мысли не просто инициирует в теоретических дискурсах тематику диалектики общего и особенного, в том числе применительно к экономическим доктринам, но обосновывает возможность и даже объективную обусловленность закрепления национального статуса за экономической наукой. Заметим при этом, что научное сообщество, чье предметное внимание занято приоритетной разработкой особенного в экономической теории, при соблюдении условий, рассмотренных ниже, вполне может иметь все необходимые школообразующие признаки.

О научной школе как таковой

Итак, как мы видим, вопрос о РЭШ далеко не праздный и весьма ответственный, его теоретическое разрешение и практическая реализация могут иметь далекоидущие последствия. С одной стороны, вполне понятен пафос некоторых патриотически настроенных авторов, считающих, что экономическая научная школа как бы автоматически возникает и существует вместе с общей, базирующейся на богатом историко-культурном наследии научной культурой, имманентна и производна от цивилизационной и духовно-интеллектуальной самобытности России. С другой стороны, также понятно, что упомянутые условия существования научных школ относятся к необходимым, но недостаточным условиям их возникновения и воспроизводства. Поэтому к данному вопросу следует подойти более фундаментально – потребуется ответ на ряд сущностных вопросов из области науковедения, таких как: что есть научная школа вообще, каковы предпосылки и условия её существования, каков её жизненный цикл, структура, факторы развития и пр. (онтологический аспект)? Далее: для чего возникает школа, какие научные задачи и проблемы решает, на каких принципах и концепциях базируется и какие методы использует и т. д. (телеолого-гносеологический аспект)? И, наконец: какое место она занимает и как позиционируется в культурно-научной среде, какие социальные, в том числе идеологические, функции выполняет и какие практические задачи решает и какие социальные институты её поддерживают (социально-практический аспект)?

Феномен научных школ является предметом исследования различных дисциплин науковедения, истории и философии науки, социальной психологии и педагогики. В обширной литературе по данной тематике понятие школы (от лат. – собрание, сообщество) довольно размыто и, как правило, трактуется двояко: в качестве устоявшегося метода (системы методов) решения значимой научной задачи или же как педагогическая система, воспроизводящая учёных, связанных каким-либо объединяющим признаком, например именем учёного-основателя, мировоззренческими установками, научного или образовательного учреждения, территориальной локализацией и пр.

Научная школа (в отличие от научной теории, научной дисциплины, обучающей структуры) – это прежде всего социокультурный феномен, представляющий собой форму организации и воспроизводства сообществ учёных по формированию и развитию научных направлений, исследовательских программ или решению общезначимых задач в определённой проблемной области науки и практики, связанных совокупностью объединяющих признаков научного, институционального и социально-культурного характера.

Научные сообщества – национальные, территориальные, целе- или проблемно-ориентированные, авторитетно или концептуально сплочённые и пр. – возникают и институализируются стихийно или целенаправленно под действием тех или иных гносеологических и социально-исторических предпосылок. Необходимость их существования может быть в целом обусловлена:

– соображениями формирования единого универсального предмета исследования и упорядочивания и систематизации накапливаемых знаний;

– универсализацией и отточкой в рамках сообщества методологических принципов, теоретических инструментальных конструкций, эвристических методов, алгоритмов;

– возникновением синергетического эффекта коллективного творчества учёных, объединенных единой целью, единой парадигмой, мировоззренческими принципами и даже общим принятым стилем научного исследования;

– реализацией научно-социальных функций, вменяемых школе, например: профессиональное формирование и позиционирование учёного (учёный собственно становится учёным, а затем – известным учёным прежде всего как представитель определённого сообщества-направления); кумулятивное накопление, сохранение и передача массива знаний, формирование научных традиций, возможность коммуникаций, карьерный рост и пр.

Но не всякое научное сообщество принимает институциональную форму школы. Что же делает научное сообщество собственно научной школой? В энциклопедических словарях понятие «школа» определяется как направление в науке, литературе, искусстве и т. п., связанное единством основных взглядов, общностью или преемственностью принципов и методов[58]. Источники отмечают по крайней мере наличие трёх главных признаков, отличающих научную школу, а именно: оригинальная концепция (исследовательская программа), учёный-основатель и / или группа учёных и их последователей, работающих над её реализацией, и некая совокупность социально-психо-логических условий совместной работы[59].

Традиционным и преобладающим является подход к рассмотрению научной школы как исторически обусловленной формы организации научной деятельности группы исследователей, поскольку эта деятельность предполагает производство не только научных идей, но и производство самих учёных, без чего невозможно сохранение традиций, передача эстафеты знаний, а тем самым и существование науки в качестве социально-исторической системы. В рамках данной логики можно обобщить различные трактовки научных школ из различных литературных источников и выделить пять основных существенных признаков научного сообщества, при наличии которых мы можем идентифицировать последнее в качестве научной школы. К этим признакам относятся следующие.

1. Наличие у научного сообщества единого философско-мировоззренческого фундамента, принятой явно или неявно общепризнанной картины мира, на базе которой выстраиваются аксиоматические (априорно-аподиктические) основания исследовательских программ и формируется соответствующая эпистемология и методология науки. Этот признак смело можно трактовать в качестве базового, поскольку именно на его основе формируется то самое единство взглядов, которое в наибольшей степени объединяет учёных в сообщества.

2. Артикуляция проблемы, происходящей от объекта исследования (научный заказ) и построение проблемно-ориентированной исследовательской программы, содержащей как жёсткое ядро – концептуальные, теоретические и методологические положения программы, так и инструментальный защитный пояс – прикладные теории, дисциплины, алгоритмы и эвристические процедуры и методики, приводящие к решению проблемы. В данную предпосылку включается интенциональная функция – способность научного сообщества формировать абстрактный специализированный предмет науки и формулировать общезначимые связанные с ним задачи гносеологического характера.

3. Собственно научные коллективы, группы профессиональных учёных, как правило, под руководством крупных теоретиков и / или организаторов науки, их единомышленники, последователи, ученики, работающие в данном проблемном поле, использующие принятую научную методологию, как правило, в едином исследовательском стиле.

4. Институты и инфраструктура возникновения и воспроизводства научных коллективов – высшие учебные заведения, научные организации, лаборатории, научные издания и пр., в рамках и вокруг которых научные сообщества объединяются и существуют относительно продолжительное время.

5. Социальные институты, социальная среда научных школ (социальный заказ) – идеологические, политические аспекты их существования, экономическая поддержка заинтересованных социальных институтов (в том числе государства), научные коммуникации, конвенции, стиль и традиции, информационно-просветительские возможности, степень социального влияния и пр.

Представляется очевидным, что только при наличии всех перечисленных признаков, или составляющих элементов, научная школа может полноценно существовать в данном качестве, хотя их влияние на формирование школ неравнозначно.

Следует ещё раз подчеркнуть, что возникновение и институализация научной школы реально осуществляется, когда складываются соответствующие общенаучные (гносеологические) и социально-исторические предпосылки.

Во-первых, имеется в наличии развитая философская система, в задачи которой входит формулировка метафизических аксиоматических оснований исследовательской программы.

Во-вторых, сама наука как форма общественного сознания и разновидность познавательной деятельности достигает определённой зрелости – сформировалась система специализации наук, при которой частные научные дисциплины получают свои предметные области при посредстве процедур умозрительного абстрагирования, при этом определяется особенный круг задач и проблем, признанный научным сообществом, которые решаются частными науками при помощи соответствующего специально формируемого теоретико-эвристического инструментария.

В-третьих, сформировался особенный кругучёных-профессиона-лов, получивших от общества санкцию на данный вид деятельности и нуждающийся для собственного воспроизводства в научно-образовательных структурах. Поэтому в проблемно-целевом смысле можно сказать, что любая научная школа представляет собой единство четко артикулированной научной проблемы; концепций, теорий и методов её решения; устойчивого организованного воспроизводящегося коллектива людей, профессионально занятого её разработкой.

Об экономических школах в России

Вернемся теперь непосредственно к анализу экономических школ в России. В массе различных мнений о РЭШ можно выделить три основные авторские позиции.

Первая группа авторов, довольно многочисленная, хотя и неоднородная, по разным соображениям полностью отрицает наличие оригинальной экономической школы, не только в исторической, но и в современной России. Например, упоминавшаяся ранее либералистская концепция догоняющего духовного развития в сочетании с шумпетерианской методой разделения научно-эпистолярного наследия на экономическую мысль и экономический анализ порой формулирует данную идею в довольно радикальной форме[60]. В данной схеме удел российской экономической мысли, не вооруженной ни опережающими абстрактно-универсальными принципами, очерчивающими наш предмет (например, принципами методологического индивидуализма, «невидимой руки», экономического человека с его утилитарно-рациональным поведением, свободы конкуренции и пр.), ни формально-аналитическим инструментарием, выполняющим «защитно-поясную» функцию для этих принципов, в этой схеме довольно невзрачен – она просто превращается в собрание «мнений, лозунгов по поводу экономической политики и других вопросов общественной жизни»[61], а следовательно, не приобретает статус полноценной науки, не обладает возможностями и инструментарием для поиска истины и реализации прочих функций науки, а значит, не способна формулировать целеполагающие установки и стратегии развития страны.

При более мягком подходе сторонники данной точки зрения стремятся обнаружить в отечественном наследии социально-экономической мысли определённое сходство идей, мнений или воззрений отдельных отечественных мыслителей с идеями или концепциями, известными на Западе, что, по сути, также означает отрицание не только её оригинальности, но и общетеоретической значимости. Согласно данной логике, практически все авторы, писавшие в России на экономические темы (это касается как современных авторов, так и учёных прошлых поколений), их мысли, труды, оригинальные теории и пр., приписываются известным, в основном западноевропейским, экономическим школам, например: Ю. Крижанич – представитель меркантилизма, Н. Мордвинов – фритредер, X. Шлецер – смитиаец, Г. Шторх – основоположник исторической школы в России, Е. Слуцкий – маржиналист, П. Струве – легальный марксист, Е. Гайдар – не-окпассик, и т. д. Те же отечественные авторы, которые не вполне или вообще не вписываются в данную канву, например авторы «Домостроя» о. Сильвестри А. Адашев, Г. Сковорода, или славянофилы и народники, или марксисты советского времени, пишущие о закономерностях первой фазы коммунистической формации, объявляются принадлежащими к периферийным, маргинальным (причём скорее социальным, чем экономическим) доктринам, не оказывающим существенного влияния на развитие мировой экономической мысли. Но раз теории заимствованы, то и соответствующие школы привнесены и неоригинальны, их ценность зависит лишь от точности копирования прототипа и проявляется в основном просветительски-дидактическом (миссионерском) аспекте.

Вторая точка зрения частично признает существование самостоятельных школ в истории российской экономической мысли, но жёстко связывает их возникновение и утверждение в таковом качестве с радикальной адаптацией заимствованных теорий. Идея здесь такова: все значимые теории социально-экономической мысли, известные в России, имеют внешнее происхождение[62], однако самобытность условий жизни, особенности природы и исторического развития, народного духа, культуры, ментальности и направленности отечественной мысли привносят в них такие существенные адаптационные изменения, что они приобретают характер обновленных, существенно модифицированных и в этом смысле вполне оригинальных доктрин, имеющих лишь относительное сходство с оригиналом. Примерами могут послужить та же русско-немецкая школа – русификация классической теории[63], теория христианского социализма, теории многоукладных и смешанных экономики т. д. Такие синтетические теории, лишь отчасти являясь порождением отечественной мысли, тем не менее вполне могут быть положены в основание соответствующих экономических школ.

И, наконец, третья точка зрения не только позитивно утверждает существование РЭШ, но и обосновывает её объективно-имманентный характер в качестве необходимой части обществоведческой мысли, неразрывно связанной с русской цивилизацией, культурой, наукой и другими формами общественного сознания, проистекающими из особенностей национального мышления, мировоззрения, ментальности и пр. Подчеркнём, что здесь речь идёт как о природно-исторических и культурных особенностях России (особенных свойствах объекта исследования), так и об особенностях субъекта исследования (национальной ментальности и национальном мышлении, вырабатываемых самой национальной культурой).

Повторимся, что научная школа становится полноценной школой при наличии всех базовых школообразующих признаков. Следует согласиться, что далеко не всегда научные сообщества или отдельные авторы, работавшие на территории исторической России и разрабатывавшие те или иные социально-экономические идеи, могут быть идентифицированы как представители оригинальной российской экономической школы. Показательный пример в этом плане представляет дискуссия о так называемой русско-немецкой экономической школе первой трети XIX века, основателями которой являются X. Шлецер и Г. Шторх. Этих авторов называют по-разному – и как распространителей классических идей в России, и как основоположников исторической школы, всё это отчасти справедливо, однако, считаясь представителями той или иной импортированной школы, самостоятельную школу, основанную на собственной исследовательской программе и на оригинальной философии, они так и не создали, хотя и выдвинули ряд оригинальных идей, например теорию «внутренних благ» и теорию «невещественного производства» (Г. Шторх).

Русская мировоззренческая мысль как «школооборазующий» фактор

Как мы отметили, существенной предпосылкой существования научной школы выступает мировоззренческое единство взглядов членов научного сообщества, основанное на общепринятой философской (иногда – религиозной или метафизической) позиции, которая составляет предпосылочное («донаучное» – Й. Шумпетер) основание для эпистемологии и методологии прикладных наук и формируемое в конечном итоге (в рациональном и духовном аспектах) различными известными религиозными и философскими системами. Например, английская классическая политэкономия (экономическая школа) возникла на базе религиозного деизма и философского эмпиризма, марксизм – на базе немецкой классической философии, философского позитивизма и фейербахианского антропологического материализма (С. Н. Булгаков) и пр. Исходя из этого, историческая русская социально-экономическая школа могла возникнуть только на базе традиционного русского мировоззрения. Но вплоть до XVIII века – до реализации программ европеизации России Петра I и Екатерины II, оно было исключительно религиозным, целостным и самодостаточным и не нуждалось ни в каких дополнительных умозрительных философских конструкциях для истолкования и разрешения проблем жизни, общества и познания истины. Никаких философских систем в их западноевропейском понимании русская мысль до поры не формировала не по причине своей отсталости, а именно по причине не имения в них надобности, не отставая при этом от Европы по глубине понимания и широте охвата указанных проблем. В этом смысле вполне правы те авторы, которые отрицают наличие систематических научных школ в исторической России. Только лишь в последние десятилетия XIX–XX веков в силу действия различного рода причин социально-исторического характера в России возникла «действительно значительная философская литература (в употребляемом здесь «систематически-рационалистическом» смысле), которая вооружена всеми результатами и методами западноевропейской мысли и в то же время глубоко связана с особенностями национального типа мышления и может действительно претендовать на всеобщий интерес как вследствие своей оригинальности, так и по значимости своих результатов»[64]. Именно на мощной интеллектуальной базе этой литературы, отразившей преобладавшее в то время в научно-гуманитарном сообществе религиозно-философское рационально-мистическое «немецкое» мировоззрение, начался процесс формирования «правильных» проблемно-ориентированных школ, прежде всего гуманитарного, экономического социологического и психологического направления, к сожалению, прерванный известными революционными событиями. Не лишним будет отметить, что выработанный отечественными мыслителями оригинальный гносеологический подход и соответствующая синтетическая методология к общезначимым социальным проблемам во многом опередили и существенно обогатили и западную и советскую обществоведческую мысль, поэтому их прямое или косвенное влияние ощущается у отечественных и зарубежных авторов и по сию пору.

Рассмотрим далее в общих чертах сущность и составляющие данной методологии, подразумевая дальнейшую возможность использования её когнитивного и экзегетического потенциала для школообразующих экономических концепций. Как известно, на формирование систематической русской философской мысли оказали влияние три главных интеллектуальных источника – античная (главным образом платоновская) философия, восточная патристика (особенно труды великих каппадокийцев) и немецкая идеалистическая классическая философия[65]. Представляя собой, таким образом, подлинно синтетическое учение, русская философия смогла сгенерировать универсальную научную методологию, отличающуюся целостностью, разветвленностью и многообразием, при этом в ней обнаруживаются некие общие принципы и типические черты, которые в разных терминах и с разной степенью детализации отмечаются практически всеми исследователями. Так, например, многократно цитировавшийся выше очень добросовестный исследователь российской экономической мысли Й. Цвайнерт настойчиво указывает на холизм, антропологизм и акцентирование духовных начал (в противовес материальным) в традиции русской мысли[66]. Академик Л. И. Абалкин, не отрицая указанных характеристик, выделяет в качестве основных методологических принципов РЭШ телеологичность, стратегичность, этическую и социальную направленность[67].

Интересна классификация типических черт русского мировоззрения, а соответственно, методологии познания у признанных классиков истории русской философии. Так, В. В. Зеньковский отмечает, что ещё с раннего Средневековья для русской мысли были характерны целостность (единство веры и мышления, индивида и общества, государства и церкви), антропоцентрическая (сотериологическая) интенция, мистический реализм[68]. С. Л. Франк в статье с характерным названием «Русское мировоззрение», идёт ещё дальше, обосновывая утверждение, что русская философия создала самобытную национально-русскую теорию познания, совершенно неизвестную Западу[69]. Он отмечает такие черты данной гносеологической системы, как антирационализм (интуитивизм), «жизненность»[70] (концепция укорененности познания в жизни, познания как формы и свойства самой жизни, жизненного опыта как основы познания истины и в этом смысле – практицизм[71]), тяга к реализму, или, лучше сказать, к онтологизму – т. н. гносеологический онтологизм (невозможность довольствоваться какой-либо формой идеализма или субъективизма), характерное предубеждение против индивидуализма и приверженность к определённого рода духовному коллективизму («мы-мировоз-зрение», теория соборности), социологичность и антропологичность (в центре научного интереса всегда стоит человек, судьба человека, смысл человеческой жизни, «общественный идеал» и эсхатологические мотивы).

И современные исследователи русской философской мысли единодушно отмечают такие её черты, как духовность, национально-историческая интенция (историософия), антропология, связь с литературой, этицизм, эсхатологичность, целостность и пр.[72]

Таким образом, обобщая типические черты русской философской мысли в её гносеологической части, можно сформулировать основные присущие ей эпистемологические принципы, дающие возможность генерировать методологические основы обществоведческих исследований, а следовательно, правомочие судить о наличии русской школы мысли.

1. Целостность объекта исследования(возможные дефиниции или предикаты объекта – всеединство, системность, комплексность, полнота, синтез, связность с абсолютом[73]) – восприятие объекта познания как целостности, а дифференцированного объекта – только в единстве взаимосвязанных общим замыслом частей, что относится как к материальному природному миру, так и к социуму или отдельному человеку. Истинное познание, согласно русскому гносеологическому подходу, состоит не просто и не столько в обнаружении явления, наталкивании на него и даже не столько в объяснении (экзегезе) его в причинно-следственных соотношениях, но именно в понимании упомянутого общего смысла, точнее даже, замысла о предназначении целого и о месте и роли частей в целом[74]. Такая методология вовсе не обозначает абстрактный синкретически-механистический холизм и не представляет собой простой вариант известной гештальт-философии, но подразумевает именно некое особое живое духовное телеологическое единство объектов и субъектов природных и социальных систем, равно как и самого субъекта познания, который и получает санкцию на знание исключительно в качестве органической части упомянутого живого целого («единосущного» подобия ему), как результата интеллектуально-практического рационально-интуитивного «вживания» в него, «со-чувствия» ему. Концепцию и методологию целостности (философия всеединства, соборности, абсолюта) в разных её аспектах разрабатывали и использовали практически все крупные отечественные мыслители: А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, Н. Н. Страхов, Вл. С. Соловьев (в особенности), Л. П. Карсавин, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, Н. О. Лосский, И. А. Ильин и многие другие.

2. Аксиологичность, телеологичность и этизм в методологии.

Русская мысль на протяжении многих веков истории всегда не просто задавалась вопросами о смыслах, ценностях и целях, не только считала их главным предметом гуманитарных и даже естественных наук, но рассматривала их в качестве когнитивного инструментария, квинтэссенция которого выражается мыслью «верою познаем». Последнюю идею следует кратко пояснить.

Наличие веры (в обобщенном случае – необязательно религиозной) в качестве инструмента любого процесса познания любого учёного методологически необходимо (это следует из целостного подхода к познавательному процессу) как способ получения априорного смыслосодержащего телеологического знания о рационально не познанном, трансцендентном целом, как способа смыслового ухвата целого. В историческом русском мировоззрении и в русской философии познания настоящая полноценная вера познающего субъекта может быть только религиозной, аналогично дело обстоит в античной греческой философии (пантеизм). В западноевропейской философии начиная с Нового времени гносеологическая «вера» – знание о трансцендентном, получаемое ученым при посредстве интеллектуальной интуиции – непосредственного вне опытного знания, облекается в разные смыслосодержащие формы – «научной картины мира», «феноменологической очевидности», «донаучного знания» и пр., которые могут базироваться как на религиозных, так и на метафизических (натурфилософских, позитивистских, сциентистских), мифологических или смешанных основаниях.

Как известно, для западноевропейского научного мышления со времен позднего Средневековья характерна гносеологическая традиция жёсткого разделения субъекта и объекта познавательного процесса, восходящая ещё к английскому эмпиризму и картезианскому радикальному рационализму. Из данной идеи логически вытекает в том числе потребность объективизации знания (истины), очищения его от эмоциональных субъективно-нормативных примесей и искажений. В противоположность данному представлению, другие известные философские системы, прежде всего античные и восточные, считали и считают такую методу неверной и недопустимой. Однако, подобно русской философии проповедуя принципиальную неразделимость, единство субъекта и объекта, укоренённость первого в последнем, пантеистические религиозно-философские системы часто усматривали в этом единстве сакральный характер и не допускали его разрушения ни в форме познавательного, ни тем более в форме активного практически-преобразующего процесса. Русская же философия, воспринимая идею взаимной зависимости и единства субъекта и объекта познания, во-первых, подобно европейской (изначально основанной на христианской традиции) не воспринимает неживой объект познания в качестве божества, десакрализует его, а также признаёт за субъектом главенствующую, активно-преобразующую роль, во-вторых, подчёркивает не просто существенное влияние особенностей познающего разума на ход и результаты процесса познания, но имманентный характер нормативно-регулятивной (аксиологической) составляющей для любой гносеологии. Не только вера, которая предоставляет учёному картину мира и формирует его научную интенцию, но и все ценности, цели, смыслы, принципы «долженствования», упомянутая интуиция и пр., словом, всё то, что обязательно, осознанно или подсознательно задействуется субъектом в познавательном процессе, составляет необходимый каркас – эпистемологию познавательного инструментария. (В этом умозаключении русская мысль в значительной степени предвосхитила выводы знаменитой неокантианской баденской школы.) Отсюда происходят различного рода регулятивные эпистемологии в русской философии – эпистемология веры (у Вл. С. Соловьева и др.), эпистемология ценностей[75], эпистемология смыслосодержащих объектов (излюбленный термин герменевтики), этическая эпистемология^[76] и т. д. Данная тема – предмет особого исследования, здесь же лишь отметим, что, согласно данной концепции, регулятивно-ценностные гносеологические процедуры, такие как, например, упомянутая научная интенция, репрезентация, формализация, интерпретация, категоризация и классификация, конвенции и коммуникации, являются имманентными составляющими любого познавательного действия (это справедливо как для гуманитарных, так и для естественных наук).

3. Антропологизм, социальная и историософская направленность методологии. Об этих свойствах отечественной методологии говорят абсолютно все авторы, мы о них уже упоминали. Ещё раз подчеркнём только, что, затрагивая порой экономические (хозяйственные) темы, отечественные философы с большой осторожностью относились к отождествлению характера действия физических и социально-экономических законов и выступали категорически против упомянутых принципов методологического индивидуализма, моделей человека экономического, «невидимой руки» и свободной конкуренции как движущих сил развития[77]. Критическое неприятие методологического индивидуализма в конструктивном плане сопровождается разработкой русской социальной философией совершенно оригинальной концепции соборности, с признанием приоритета категории «Мы» как экзистенциального условия «Я» (в противовес И. Г. Фихте), при этом в центре научных интересов всегда стоит не «экономический», а целостный, духовный, человек, в единстве всех его атрибутов, свойств и устремлений – тела, души, духа, чувств, разума, воли, свободы, любви, творчества, тревог и забот, социальной позиции и т. д., его судьба (сотериология) и смысл его жизни[78].

4. Синтетическая онтологическая гносеология.

Термин И. В. Киреевского «живое знание», «живоподлинное знание» в противовес абстрактно-схематическому знанию означает, что знание и познание неотделимы от жизни (практики), причём практика понимается как активный процесс творческого преобразования мира на основе понятого (познанного) общего духовного смысла природы вещей и явлений[79]. Идея «практика – критерий истины» в русской онтологической гносеологии полностью принимается и понимается в том смысле, что практика – сознательно-субъектная творчески активная часть истины. Как уже отмечалось, данной методологии присущ особый смыслосодержащий реализм, онтологическое единство (не-разделимость в телеологической единосущности) объекта и субъекта познания, а также неприятие абстрактных идеалистических схем, формального рационализма, редукционизма, а тем более всякого рода демаркаций и фальсификаций, жёсткого деления знания на научное (понятийное, аналитическое) – позитивное, истинное и «ненаучное» (художественное, образное, эмоциональное) – нормативное, неполноценное. Русская «новая» гносеология осуществила подлинный гносеологический синтез, объединив западноевропейский эмпиризм и рационализм с философией одухотворенности и смыслосо-держания бытия и укоренённости в нём самого субъекта познания.

5. Особого рода интуитивистская индукция как базовый рабочий инструмент познания. Данный метод, противопоставляемый логическому дедуктивизму, господствующему, хотя и критикуемому, в настоящее время в постпозитивистской экономической методологии, был особенно тщательно проработан в трудах Н. О. Лосского, С. Л. Франка, И. А. Ильина. Не лишним будет отметить, что данному методу методологически абсолютно чужд универсализм неоклассических теоретических конструкций в экономической теории, равно как и абстрактная гипертрофированная формализация социально-экономических процессов и явлений.

Подведём некоторые итоги экскурса в методологию русской философии познания с позиции заявленной темы. Как мы выяснили, главное в научной школе как форме организации учёного сообщества (или форме институализации научного знания) – это скрепляющее научное мировоззрение, определяющее методологию, стиль, особенности обучающих институтов, дидактики и педагогики для воспроизводства адептов – участников и приверженцев школы. Проще говоря, школа – это прежде всего социальная форма единства взглядов и условия её воспроизводства. Опыт исторического исследования особенностей национальной научной рефлексии приводит к выводу о том, что к понятию «национальная школа», в отличие от понятия «национальная экономика», следует подходить не столько с позиции онтологии – особенностей историко-культурных, приородно-географических контекстов и прочих эмпирических полей, как это делают большинство авторов, занимающихся данной проблематикой, сколько с позиции гносеологии – особенностей сформировавшейся в стране преобладающей и общепризнанной научной ментальности, эпистемологии и методологии научного исследования, на базе которых органично генерируются соответствующие исследовательские программы[80].

Но, с другой стороны, школа должна решать конкретные научно-практические задачи, причём оригинальными, отличающимися от других, приёмами и способами и для этого существовать довольно продолжительное время. Собственно, именно для этого учёные и объединяются в сообщества, рассчитывая на эффекты синергии и масштаба, кумулятивности и ресурсно-организационной поддержки в процессе получения конкретных научных и научно-практических (инновационных) результатов.

Следовательно, учитывая эти два подхода к трактовке понятия школы, уместно говорить о научных школах в двух различных смыслах – широком и узком, мировоззренчески-концептуальном и проблемно-инструментальном. В широком смысле научная школа – это совокупность факторов и предпосылок, отражающих способность научного сообщества генерировать «жёсткое ядро» различных исследовательских программ в разных областях знания, включая их общетеоретические (гносеологические), мировоззренческие, социальные, институциональные и др. предпосылки. Соответственно, национальная школа, например «российская школа экономической мысли», может трактоваться как упомянутая способность объединения учёных-единомышленников на базе сформировавшегося и осознавшего свою идентичность духовно-интеллектуального мэйнстрима, характерного для культурно-ментального поля данной страны, с целью решения актуальных задач, возникающих в сфере экономической теории и хозяйственной практики.

Во втором, узком, смысле, школа – это сама конкретная исследовательская программа, посаженная в определённую социально-институциональную среду, обеспечивающую её воспроизводство и общественное позиционирование. Здесь главным объединяющим школообразующим признаком становится уже не типическое научное мировоззрение, а артикулированная актуальная боле или менее частная научно-практическая проблема, решаемая разработанным научным инструментарием. Поэтому подобного рода школа позиционирует себя, как правило, уже не как национальная, а как инструментально-аналитическая, проблемно-целевая или же по какому-либо другому упомянутому выше признаку (руководитель, университет, город и т. д.). Именно в данном (узком) смысле правы те авторы, которые считают неправильным особым образом выделять национальную экономику, равно как национальную математику, национальную биологию и пр.[81]

Русская, прежде всего гуманитарная, мысль, проявляя на протяжении всей известной истории страны «способность к высшим формам опыта»[82], безусловно, полностью сформировала оригинальные духовные, философско-мировоззренческие, науковедческие и методологические основания для функционирования научных школ любой предметной и проблемной направленности. Расцветом этой мысли стали русская философия и русская литература XIX и начала XX вв. Также была сформирована необходимая для школ научно-учебная инфраструктура – академия наук, университеты, коммерческие школы, научные кружки и общества, научные издания, журналы и альманахи, группирующие вокруг себя единомышленников по взглядам на актуальные проблемы общественной жизни. Эти общественные институты рассматривали и предлагали варианты решения общезначимых проблем общетеоретического и прикладного характера, откликались на злобу дня, находясь в поле общепринятой в данном сообществе научной методологии и стилистики. Сформировался также, хотя и с некоторыми особенностями и оговорками, и социальный заказ на продукцию экономической мысли как со стороны общества, так и со стороны государства. Именно по этим соображениям мы имеем полное право рассматривать национальную обществоведческую мысль в качестве российской школы социально-экономической мысли в широком смысле.

Опираясь (в разной степени) на упомянутое общепризнанное концептуальное основание, ряд крупных отечественных мыслителей предметно занимались экономической проблематикой, причём как в методологическом, так и в практическом аспектах. Так, например, крупнейший религиозный философ, автор знаменитой «Философии хозяйства», С. Н. Булгаков известен и как специалист по истории экономических и социальных учений (преподаватель коммерческого института – РЭУ им. Г. В. Плеханова) и как экономист-практик, исследователь проблем формирования земледельческих рынков в России. Как мы видели, труды на экономические темы оставили такие крупные учёные, как В. С. Соловьев, Д. И. Менделеев, П. А. Флоренский, Б. П. Вышеславцев и др. Кроме того, на данной почве постепенно стали появляться и т. н. профессиональные экономисты – И. И. Ян-жул, М. И. Туган-Барановский, А. А. Чупров, П. Б. Струве, А. Д. Билимович, С. Ф. Шарапов и др., которых уже не называли философами, мыслителями, пишущими на экономические темы, и которые внесли значительный вклад в разработку частных проблем экономики и в экономическую науку в целом[83].

Однако следует признать справедливым, что в рамках полностью сложившейся к концу XIX века российской школы социально-экономической мысли (точнее, даже научного мышления) действительно не была сформулирована известная всему миру предметно-арти-кулированная исследовательская программа конкретно экономического толка (подобная, скажем, австрийской), включающая жёстко привязанный к ней аналитический инструментарий, в том системном виде, как это принято в западной научной традиции, и которую можно было бы квалифицировать как «национальная». Это обстоятельство является главным аргументом сторонников отрицания существования российской школы в узком, критериально полном проблемно-инструментальном смысле этого понятия.

Думается, что всё-таки не следует относиться к этому обстоятельству слишком драматично, тем более квалифицируя его как некую неразвитость или отсталость русской мысли. Гносеологическая обусловленность данного обстоятельства была обоснована выше – дробление проблематики, конструирование частичных, отвлечённых, абстрактных предметов казались русским учёным когнитивно бесплодными и методологически неверными из-за потери в таких предметах целостного системообразующего смысла. В унисон формулировке И. Канта о том, что истинная форма знания – это априорное синтетическое знание, русская мысль даже при исследовании проблем прикладного характера ставила перед собой задачи совершенно иного – системного, целостного – масштаба, и в этом она даже, возможно, опередила западную экономическую мысль, которая лишь впоследствии осознала как потребность в ряде неоклассических синтезов, так и в отказе от слишком одиозных абстракций неокпассики и признания того факта, что институты имеют значение. Изначально не вполне вписываясь в направленность и контексты западной экономической науки, при этом в методологическом смысле категорически не принимая совокупности абстрактных допущений политэкономической классики, а также преобладающую дедукцию, универсализм, индивидуализм, схематизм и избыточную формализацию, русская мысль уж тем более не считала делом правильным, серьёзным и полезным применять соответствующую инструментальную аналитику к проблемам духовного, телеологического или аксиологического характера[84].

Подведём некоторые итоги. Анализ дискурса о РЭШ со всей логической очевидностью подтверждает мысль Н. О. Лосского о способности русских к высшим формам опыта, или, что то же самое, доказывает способность России к осуществлению всех разновидностей социального и интеллектуального творчества, результаты которого в виде разнообразных научных теорий, школ, концепций и пр. не только наиболее адекватно отражают специфику социально-экономических процессов, протекающих в России, но и имеют общеметодологическое значение, занимая достойное место в мировой науке.

А. В. ЗАХАРОВ,

Председатель попечительского совета Московско-Петербургского философского клуба, вице-президент ОАО «Еврофинансы», заслуженный экономист Российской Федерации, кандидат экономических наук

Аннотация

Государство и общество нуждаются в философски осмысленной стратегии национального развития. Главная задача философии – быть школой мысли, а также способствовать формированию рационально мыслящей, свободолюбивой и ответственной личности. По мнению автора необходимо привлечь внимание общества к роли России в интеллектуальной истории человечества, популяризации отечественной философской традиции, создание образа мыслящей России, способной предложить миру новую интеллектуальную повестку дня.

Ключевые слова: социально-философский дискурс, интеллектуальная стагнация, публичное интеллектуальное пространство, интеллектуальная безопасность.

По мнению Юргена Хабермаса, важнейшей функцией интеллектуала в современном обществе является умение «первым почуять важное».

Хотелось бы напомнить, что в 1873 году отечественный мыслитель П. А. Кропоткин написал Программную записку для кружка чайковцев «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?».

А теперь, по прошествии более чем 140 лет, попытаемся повторить тот же вопрос применительно к нашим реалиям, имея в виду то обстоятельство, что современная Россия уже почти четверть века живет без Образа своего будущего и в этой связи до сих пор не имеет долгосрочной Стратегии развития страны в XXI веке. И что же в результате получается?

По всей видимости, отсутствие образа будущего страны является следствием серьёзной интеллектуально-духовной стагнации, приведшей к стагнации экономической. Предварительный итог нашего трансформационного периода (от советской к рыночной системе хозяйствования) весьма неутешителен. За последние двадцать с лишним лет вместо действительно рыночной экономики построена экономика постоянных перераспределений собственности и денег, «построена», если так можно сказать, экономика, неспособная к развитию.

Как недавно отметил Григорий Явлинский, «экономический рост без развития, то есть при отсутствии политической, социальной, экономической модернизации страны, привёл к крайне опасным последствиям. Произошла и продолжается глубокая демодернизация элиты, деградация и архаизация общественного сознания». Экономический кризис в России в обозримом будущем грозит перейти в экономический коллапс. Такова, если угодно «цена» интеллектуально-духовной стагнации и отсутствия «идеала будущего строя».

В настоящее время наша страна сталкивается с вызовами, требующими интеллектуального осмысления и научного анализа. И речь идёт не о косметических изменениях, а о выработке новой стратегической парадигмы. На смену курсу на удержание существующего статус-кво должен прийти курс на опережающее развитие. Востребована стратегия опережения времени, а не тактика выживания.

Сегодня реальными лидерами становятся те страны, которые доминируют в идейно-интеллектуальной сфере. В современном не-оглобальном мире лидерство центров силы определяется не только экономикой и военным потенциалом, но и фактором достижения интеллектуального превосходства (включая языковое, дискурсивное и лингвокультурное). По мнению экспертов, в будущем основные процессы в борьбе за мировое лидерство будут развертываться в сфере разума через управление умами и контроль над сознанием.

Известно, что существует определённая взаимосвязь между экономикой и культурой, между вопросами хозяйства и ценностным состоянием общества. Однако если признаки и последствия экономической стагнации вполне понятны и, главное, ощутимы для всех, то ситуация с интеллектуальной стагнацией не так заметна. Об этом уже говорят не первый год, однако до осознания остроты проблемы ещё далеко.

По определению российского философа Н. Розова, «интеллектуальная стагнация – это затяжное и ставшее привычным отсутствие самостоятельного производства идей». Именно из этого состояния «интеллектуальной комы» России необходимо выйти, пока не стало слишком поздно. Без этого невозможно помыслить о лидирующих позициях России в XXI веке. Более того, всерьёз встаёт вопрос самого выживания нашей страны в условиях глобальной конкуренции.

На сегодняшний день социально-философский дискурс вытеснен из интеллектуально-духовного пространства отечественной культуры. При этом данное направление научной и культурной деятельности является главным каналом генерации и трансляции ценностей в обществе.

Основным элементом этой работы является возможность творческих экспериментов и поисков, осуществляемых в публичном пространстве. Только в результате продуктивной публичной интеллектуальной дискуссии может быть сформулирована ценностная позиция России, принципы её цивилизационной стратегии.

Ключевую роль в подобной работе должна играть философия. Философия – это основание науки и культуры, которые, в свою очередь, создают ту интеллектуальную и духовную почву, что служит основой целостности государства. Слово, которое, по определению Мишеля Фуко, получило задачу и возможность представлять мысль, – это предмет философии. В первую очередь именно философия созидает и сохраняет словесно-смысловое пространство нации. Слово переживает эпохи и создает образы мышления. Британской империи уже давно не существует, но «английская лингвистическая империя» до сих пор занимает лидирующие позиции в мире.

Раскрытие интеллектуального потенциала в масштабах страны формирует общую повестку движения государства. В этих процессах философия играет консолидирующую роль, являясь средством кристаллизации национальной идентичности, понимания страной собственных нужд и выработки общенациональных долгосрочных решений. Подобные факты можно проследить на опыте ведущих западных стран. В частности, Франция ассоциируется мировым сообществом с движением социалистически настроенных постструктуралистов, Англия и США – с развитием аналитической философии языка и философии сознания, Германия – политической и социальной философии и т. д. Предложив собственные национально-ориентированные интеллектуальные проекты, государства Западной Европы и США вступили на инновационный путь развития в области социогуманитарного и культурного знания.

Образ мыслящей страны формируется посредством активного диалога между государством и обществом в ходе выработки общенациональной интеллектуальной повестки. При этом инициатива должна исходить от самого общества, которое внутри себя рождает новые интеллектуальные проекты, а также проводит их первичную экспертизу. Дальнейшее развитие происходит уже в тесном диалоге с государством. Наличие подобной обратной связи свидетельствует о высоком интеллектуальном и культурном ресурсе, который благодаря усилиям философии как фундирующей гуманитарной дисциплины становится актуальным и востребованным. Однако достижение подобных результатов напрямую связано с уровнем и качеством позиционирования самой философии в масштабах страны.

К сожалению, сегодня философия крайне слабо представлена в интеллектуально-духовном пространстве страны. Но проблема не только в этом. Беспокоит глубокий интеллектуальный, культурный и духовный кризис, который переживает российское общество. Происходит «катастрофическое понижение уровня интеллектуальности во всех сферах общественно значимой активности». Преодоление этого кризиса возможно с помощью возрождения просвещения, важным инструментом которого является философия.

«Искусство мыслить» является весьма существенным «интегрирующим фактором интеллектуальности». Философия «как самое свободное пространство мысли» может не только связывать разные формы интеллектуальной активности, но и осмысливать их результаты. Существует необходимость философской рефлексии той повседневной реальности, в которой мы живём. В частности, современные экономисты ведут разговор о символическом, социальном, культурном, человеческом капитале, который определяет потенциал общества. Но изучение названных форм «капитала» уже не может осуществляться только в терминах «экономике». Без участия философии «аналитика духовного производства невозможна».

Вспомним о «мыслящей России», которую мы когда-то потеряли. Немногим более 100 лет назад философско-интеллектуальный образ нашей страны был совсем иным. По мнению Петра Щедровицкого, «к началу XX века в России сформировалась уникальная по уровню плотности среда философского гуманитарного дискурса». На отечественной интеллектуальной ниве трудились десятки мыслителей как минимум выше среднего, а то и международного уровня. Отбытие к иным берегам печально известного философского парохода означало серьёзную утрату страной интеллектуальной инициативы в области производства Идей и Смыслов. Русские философы «разбросанные по всему миру, оплодотворили огромное количество направлений, которые и в Европе, и в Америке находились в зачаточном состоянии, повлияли на несколько поколений интеллектуалов». В нашей же стране наступил сон догматического разума и есть основания полагать, что пробуждение окончательно пока ещё не состоялось.

Существует мнение, что на сегодняшний день Россия не производит смыслов. Очевиден тотальный дефицит творческого научного мышления. В обществе сложился своего рода антитеоретический консенсус, в соответствии с которым отсутствие интеллектуального творчества и леность мысли являются нормой. В этом контексте необходимо отметить, что всё более актуальным с практической точки зрения становится гуманитарное знание. Решение проблем государственной идеологии, национальной идентичности, теоретической и практической ценности различных подходов к развитию экономики и системы права, миссии образования, содержания понятий «свобода» и «справедливость» является критическим для обретения ясного общественного идеала. Всё это – вопросы философии.

Как справедливо отмечает российский философ Андрей Смирнов, «философия черпает фундаментальные идеи из жизни нации. Если у философии нет идей, значит, их нет у нации. То, что философия в сегодняшней России плохо воспринимается обществом, – трагедия не столько для философии, сколько для нации».

Прожить только на заимствованных идеях нельзя, точно так же как нельзя прожить только на заимствованном продовольствии или энергии. В этом смысле интеллектуальная безопасность наряду с другими видами безопасности (экономической, финансовой, продовольственной, энергетической, ядерной, информационной и т. д.) должна рассматриваться как неотъемлемый компонент национальной безопасности.

Наиболее дальновидные представители отечественной интеллектуальной и деловой элиты сегодня призывают включиться в мировую конкуренцию идей.

Гуманитарное знание в целом и философия в частности являются условием развития атмосферы интеллектуализма, которая, в свою очередь, является мощнейшим ресурсом развития в XXI веке. Эта атмосфера является энергией, которая подпитывает стремление государств и наций к самореализации и самоутверждению. Интеллектуальная энергия может быть неосязаема здесь и сейчас, но в долгосрочном периоде её эффект очевиден. Сон разума, свидетелями которого мы являемся, может привести к экономическому и политическому коллапсу.

Обращение к истории позволяет утверждать, что пиковые моменты европейской философской рефлексии, обусловившие прогресс европейской цивилизации, приходятся на такие времена, когда царила особая творческая атмосфера, явственно ощущался «воздух интеллектуализма».

При этом проводятся любопытные исторические параллели. Например, американский публицист Франс Йоханссон считает, что «воздух интеллектуализма», или «эффект Медичи», продолжает ощущаться и сегодня, и сравнивает американскую Силиконовую долину в современной Калифорнии с Флоренцией периода Ренессанса.

Возникает вопрос: возможно ли привнесение «воздуха интеллектуализма» в современную Россию? И если возможно, то какова может быть роль философии в осуществлении этой задачи?

Представляется, что в поисках ответа на эти вопросы нужно прежде всего осознать, что сегодня интеллект – это важнейший стратегический ресурс страны. И не только осознать.

Становление публичного интеллектуального пространства

Необходимо разработать новое видение по развитию современной институциональной среды для «воспроизводства интеллекта». Это видение должно содержать не просто набор умных фраз и благих пожеланий, а действенный и системный подход по реализации этой важнейшей задачи для нашей страны. Результатом такого долгосрочного «интеллектуального проекта» может стать появление в обозримом будущем нового поколения интеллектуалов, мыслителей, учёных и креативных людей. В этом случае мы можем рассчитывать на появление новых идей, без которых трудно себе представить развитие страны в XXI веке.

Философия, как мощное когнитивное средство понимания и наполнения смыслом существующего, является важным интегрирующим фактором интеллектуальности. Однако в российском публичном пространстве её фактически не существует.

На управление обществом сегодня претендуют политики, экономисты, юристы, историки, учёные, духовные пастыри, рекламщики, пиарщики, звезды шоу-бизнеса и спорта и другие социальные инженеры и дизайнеры. Голос философов в нынешнем хоре «властителей умов» подчас едва уловим.

Важно не дать философскому сообществу замкнуться на решении собственных философских головоломок, создать условия, для того чтобы оно могло сосредоточиться на исследовании актуальных проблем современности. Существует необходимость философской рефлексии той повседневности, в которой мы живем. Мыслителям следует покинуть «башню из слоновой кости» в поисках нового «баланса» между преходящим и вечным.

Вспомним, что философия с момента своего возникновения находилась или стремилась находиться в публичном пространстве. Искусство мыслить зарождалось на площадях античных городов-государств. При этом понимание того, что собой представляет это пространство, в разные исторические периоды могло быть различным. В частности, публичное пространство Античности – это пространство жизни человека в гражданском обществе.

А, к примеру, в XVIII веке под публичным применением своего разума Иммануил Кант понимал обращение к публике. Он считал, что сама способность мышления зависима от публичного применения, полагая, что без «свободного и открытого испытания никакое мышление невозможно». Кант никогда не расставался с надеждой на популяризацию своей мысли, чтобы превратить «эту тропинку для избранных в столбовую дорогу для всех». По его мнению, «мыслителю необходимо общество».

Становление публичного интеллектуального пространства в России – это шаг на пути к обретению философской, гуманитарной платформы, способной сделать нашу страну полноправным участником международной интеллектуальной дискуссии.

Знаковые проекты в интеллектуальной сфере

На сегодняшний день одним из важнейших условий продуктивной интеллектуальной дискуссии является современная интерактивная интеллектуальная среда.

За последние годы уже появилось ряд общественно значимых проектов, направленных на поддержку гуманитарной сферы, таких как: Русское географическое общество, Российское историческое общество и Российское военно-историческое общество.

Очевидно, что философия заслуживает не меньшего внимания, нежели историческая, географическая или военная науки. Сегодня нужны проекты, которые выводят философию из «интеллектуальных келий» в пространство общественного сознания, общественной дискуссии и общественного внимания.

В этой связи в этом году ведущие представители философского сообщества выступили с предложением разработать проект под названием «Философия в публичном пространстве современной России» и создать для реализации этого проекта новый интерактивный элемент институциональной среды – Национальный философско-просветительский центр.

Доклад, содержащий философские новации был подготовлен под руководством академиков А. А. Гусейнова и В. С. Стёпина и направлен Президенту России. Кроме того, отечественные мыслители выступили с инициативой о проведении Года философии в 2017 году. Президент РАН В. Е. Фортов поддержал эту инициативу и направил в этой связи обращение в адрес главы государства в сентябре этого года.

Заключение

Современный человек – это единство эмпирического и трансцендентального. На сегодняшний день «проблемой становится уже не познание природы, внешнего мира, но познание человеком самого себя». По мнению М. Фуко, человек – т. е. образ человека в современной культуре – уже близок к исчезновению, и, возможно, исчезнет, как «лицо, начертанное на прибрежном песке».

Как известно, людьми движет не только «императив выживания», но и «императив самоосуществления». В равной степени эти императивы можно отнести и к историческому бытию государства. Чтобы выжить в современном динамичном неоглобальном мире России в XXI веке предстоит пройти тернистый путь нового самоосуществления с опорой на фундаментальное гуманитарное знание, с опорой на философию. За недумание нация расплачивается своим будущим. Преодолеть недумание без мыслителей, без «жрецов мысли» – философов, вряд ли возможно.

Александр ЗАДОРНОВ,

протоиерей, проректор по научно-богословской работе Московской православной духовной академии, кандидат богословия

Аннотация

Общественные ожидания, обращённые в сторону православного богословия, требуют выяснить особенности богословского метода, влияющие на формы ответа на эти ожидания. Ядро православного богословия является неизменным и покоится на Божественном Откровении; однако периферийная часть этого богословия, в которой формируются ответы на сегодняшние вызовы, способна, не теряя связи с этим ядром, выразить его содержание в общественной сфере. Конкретные примеры таких ответов, демонстрирующие интеллектуальный потенциал современного православного богословия в России, рассматриваются в предлагаемой статье.

Ключевые слова: православное богословие, научный метод, теологумен, гуманитарные науки, нравственное богословие, каноническое право, богословие и философия личности.

Говоря об интеллектуальном потенциале православного богословия, следует учитывать те особенности теологического метода, которые накладывают жёсткие ограничения на его применение во внешней среде. Следует выделить несколько таких ограничений.

Ограничения богословского метода

Первым ограничением является непрерывность теологической традиции, т. е. стремление встроить любое новое явление в эту традицию с устранением невстраиваемых явлений. В православном богословии вполне очевидно некое ядро, формируемое неотменяемыми решениями авторитетных контролирующих церковных органов (в данном случае речь идёт о догматических решениях соборов Церкви).

Таким образом, происходит отрицание самого принципа научной революции, в трактовке Томаса Куна, для которой накопление новых данных при достижении этими данными критического количества приводит к смене парадигмы. В данном случае богословское развитие невозможно представить как смену несовместимых научных парадигм.

Православное богословие требует отсечения неконвенциональных, то есть несоответствующих коллективно выработанному богословскому консенсусу тезисов. В этом смысле у богословия есть очень малая возможность легального существования неопределяемых положений, так называемых теологуменов, то есть тех концептов, которые ещё не нашли всеобщего признания или такого же всеобщего отрицания[85].

Отсюда вытекает замкнутость теологической системы в плане оценки и восприятия внешних явлений, затрагивающих смежные с богословием интеллектуальные интересы. Именно в этом причина бесплодных и тупиковых споров (наподобие дискуссии креационизма против эволюционизма или канонической обоснованности какого-либо явления, регулируемого гражданским, а не церковным правом).

Один русский историк Церкви назвал богословие ленивой наукой в том смысле, что в богословии необходим личный поиск и стремление к познанию главного Предмета богословия, но высказывания об этом предмете не необходимы. Всякое уточнение о Боге в истории христианского богословия вызвано только необходимостью корректировки или отрицания чужих высказываний, которые с точки зрения богословия являются некорректными.

Богословие и гуманитарные науки

Отмеченные особенности богословия ставят его в особое положение при разрешении вопроса о социальной востребованности гуманитарных наук. Общезначимыми для использования гуманитарного потенциала сегодня являются смежные дисциплины исторического цикла, а также религиоведческого и филологического. Однако существуют конкретные примеры невозможности использования всего интеллектуального богословского потенциала для общегуманитарной области, например собственно догматическое богословие, экзегетика в полном объеме и некоторые другие разделы.

Принципом определения дисциплин, невозможных для внешнего использования, является их близость к ядру богословия, то есть экклезиологии: насколько близка дисциплина к этому ядру теологии, настолько же труднее использовать его данные на площадке взаимодействия богословских и иных наук.

Открытым остается вопрос о собственно богословском потенциале, не могущем иметь общесоциальное значение в силу конфессиональных причин. Будучи ядром православного богословия, данная нетранслируемая часть важна для сохранения тех источников, которыми питается периферийная часть, входящая в прямой контакт с другими гуманитарными науками.

История православного богословия знает немало печальных случаев отрыва от этого ядра исследователей, именующих себя богословами и обладающих всеми формальными признаками такого звания и при этом продолжающими выступать в роли законных представителей богословского знания для представителей всех других наук.

В качестве примера можно привести известную многим ситуацию, когда декан теологического факультета одного из западноевропейских университетов обладал всеми формальными сертификатами, которые подтверждали его квалификацию в качестве теолога, но при этом отрицал само существование предмета теологии, поскольку откровенно объявлял себя атеистом. В мире точных наук, наверное, был бы странен декан факультета физики, который отрицает сам предмет физики, но в теологии это почему-то считается вполне возможным и законным.

Среди светского образования и науки зачастую именно это ядро (экклезиология) воспринимается как неинтересная периферия, поскольку она действительно не представляет интереса для внеконфессионального исследователя.

Православное богословие и общественные ожидания

Одна из задач современного православного богословия – презентовать именно это эккпезиологическое ядро в качестве тех корней, без которых невозможно произрастание интересующих внешний людей других наук, богословских ветвей.

Теологам нужно быть готовыми к тому, чтобы подтверждать эту связь и демонстрировать такую её необходимость. Такая цель является внутренне необходимой для самой теологии – вновь и вновь ставить двуединую задачу правильного функционирования и восприятия богословской мысли, постоянно воспроизводить внутреннее содержание в виде конкретных интеллектуальных плодов, в том числе и для того чтобы избежать тех случаев оторванности теологии от жизни, пример которых приведён выше.

Для решения этой задачи со стороны собственно теологической требуется повышение статуса научного богословия в самой Церкви.

Существует частично надуманный, частично реально наблюдаемый диссонанс между молитвенной жизнью и научным выражением богословских истин. Почему-то считается, что такое положение естественно. При этом игнорируется один из главных принципов святоотеческого богословия: истинный богослов только тот, кто истинно молится. Опыт богословствования поверяется именно личным опытом познания Предмета теологии, а потом уже владением соответствующей терминологией, знанием истории и так далее.

Ещё один острый вопрос в отношениях с представителями других наук – принципиальный отказ богословия от дискуссий, которые ведутся не на языке богословия и не для его целей. Для утверждения такой позиции требуется твердое отстаивание законного места богословия в семье гуманитарных наук, при котором невозможно навязывание стандартов исторических, филологических и прочих гуманитарных дисциплин. Одной из наших внутрибогословских проблем является, в частности, то, что зачастую богословие сводится к филологии, философии или истории.

Это не случайно, т. к. именно в этих областях гуманитарного знания для людей внешних наук богословие представляет интерес в качестве хранительницы и подачи некоего необходимого материала (например, исторических памятников или литературных текстов). Интерпретация этого материала в рамках собственно богословской системы интересует уже меньше. Именно поэтому экзегеза Священного Писания принимается только в той мере, в какой это соответствует каким-нибудь филологическим изысканиям того или иного автора.

То же относится и к интерпретации церковного текста как исторического источника.

Для того чтобы избежать потери научной автономии, следует продолжать работать над выражением богословского метода на языке современной научной методологии. При этом вполне очевидна и опасность для самих теологов слишком увлечься переводом собственно богословского содержания в наукообразный вид: сегодня нередки работы, написанные в рамках теологических кафедр или даже богословских школ, которые совершенно серьёзно пытаются выразить какие-либо богословские истины с помощью математических формул, языком физикализма.

Несколько конкретных примеров

Продемонстрируем вышесказанное на примере ряда сугубо богословских дисциплин, имеющих тем не менее возможность применения не только в научной, но и вообще общественной среде.

Это дисциплины, ещё Аристотелем связанные между собою и отнесенные к практическим наукам, – этика и право. В форме нравственного богословия этика в богословском освещении, помимо заданной шкалы индивидуальных ценностей и вектора личностного развития, имеет сегодня ещё одно важное измерение – аксиологию общественных отношений, межличностного бытия. Ещё более актуальным (и, увы, пока совершенно неразработанным) является область осмысления аксиологии труда.

«Креативный класс», сколько-нибудь продвинувшийся от чтения элементарных учебников по карьерному и личностному росту, сталкивается сегодня с откровенно декларируемой «добродетелью эгоизма», без которой этому классу не выжить в современном мире[86]. Успех Айн Рэнд в этом смысле – укор богословам, не умеющим сформулировать для современного человека свой ответ на тот же вопрос о смысле и назначении его труда. Пока этот ответ, развёрнутый, аргументированный и применимый к реальной человеческой жизни, дан не будет, ещё одно поколение россиян будет искать его в других источниках и на других берегах.

Это тем более необходимо сделать, что все интеллектуальные возможности у современного богословия для этого имеются[87].

К сожалению, зачастую поиск адекватных современности и одновременно привлекательных для молодёжи социальных моделей сводится к организационным вопросам, а не собственно аксиологическим задачам. В церковных документах часто говорится о «мониторинге выполнения планов», решении кадровых и финансовых проблем, организации работы координационных советов и т. д., не уделяя должного внимания ключевому вопросу – потенциалу конкурентоспособности православного мировоззрения и его формированию у современной молодёжи. Это особенно важно подчеркнуть, поскольку именно предлагаемые сегодня для молодёжи социальные и мировоззренческие модели накладываются на традиционные проблемы этого возраста. И если у Церкви имеется достаточно большой опыт преодоления последних проблем, то в общемировоззренческом плане предстоит ещё большая работа.

Российская философия права также небезразлична для Церкви, имеющей свою давнюю традицию установления юридических отношений в виде канонического права. В данном случае, конечно, «юридизм» вполне законен и не имеет отношения к догматическому богословию речь идёт о рецепции римского права сразу в двух аспектах – собственно церковном и через него – в современную правовую теорию.

Как раз в области церковного права содержится неоцененный ещё сегодня потенциал для развития собственно российской правовой традиции. Если более столетия назад П. Н. Новгородцев сетовал

0 невозможности создания философии права в России (будучи при этом современником таких классиков российской философии права, как Б. Чичерин, С. Муромцев, И. Ильин), то тем более сегодня кризис правосознания невозможно преодолеть без синтеза различных подходов.

Общественные дискуссии относительно ювенальной юстиции или статуса «гражданского брака»[88] и бесплодность этих дискуссий показывают необходимость использовать тезаурус канонического церковного права. Без включения, например, отдельных церковных препятствий к заключению брака, отсутствующих в современном Семейном кодексе, вряд ли можно всерьёз надеяться на преодоление подобного кризиса. Достаточно напомнить, что в качестве подобных препятствий современное законодательство знает лишь запрет между прямыми родственниками по восходящей и боковой линиям, не зная распространения этого запрета на другие ближайшие степени родства.

При этом настороженное отношение к Церкви как источнику подобных норм брачного права может быть легко дезавуировано напоминанием о генезисе канонических норм не только из собственно соборных постановлений, но и из того римского права, чей авторитет вряд ли кто осмелится оспоривать в подобной общественной дискуссии. Пресловутые европейские ценности создавались как раз на этой почве, и не случайно эта почва находится также и в церковной ограде.

Задачи и перспективы

Если попытаться сформулировать конкретные задачи на пути взаимообогащения богословских и светских дисциплин в современной России, то первоочередными шагами должны быть признаны следующие:

а) утверждение богословия как полноправной научной дисциплины, имеющей солидную традицию, собственный категориальный аппарат и четко обозначенный метод (сразу же следует отметить, что речь идёт пока именно о методологическом становлении дисциплины, требующем ещё длительной саморефлексии и презентации в научном сообществе);

б) выработка как со стороны богословия, так и светских наук определённого метода работы с неконвенциональными научными теориями, позволяющими свободно и спокойно дискутировать в том числе и по вопросам, вызывающим мировоззренческое неприятие сторон;

в) в качестве conditio sine qua non[89] – содействие в обоюдном стремлении сохранить принципы научной культуры, фундамент которой размывается в современном мире с огромной скоростью. Богословская традиция, имеющая тысячелетний опыт выработки такой культуры и соответствующего ей языка, способна помочь в этом как никакая другая.