Лёля. Май, 1999
Потом Лёле казалось, будто она с самого начала чувствовала, чем это кончится. Но если чувствовала, зачем доводила дело до таких крайностей? Ведь о колечке и всем таком прочем и речи не было, когда Лёля спокойно и радостно, без малейших комплексов, забыв обо всем на свете, кроме любви, предалась с Дмитрием этой самой любви. Новые ощущения оказались ошеломляющими; единственное, о чем можно было жалеть, так это о том, что она не встретилась с Дмитрием раньше. Вот только забыла Лёля, что эта встреча была оплачена чужим горем. Тетя Света погибла при том взрыве, да еще сколько людей! А сколько без крова осталось? А ты думала, ускользнешь от этой черной тени по веревке, надежно пристегнутая карабином, оберегаемая кольцом рук Дмитрия? Руки разжались, карабин отстегнулся, веревка лопнула!
Вершиной всего стал тот дождливый вечер.
Лёля тогда как раз побывала в женской консультации, и сомнений относительно своего положения у нее не осталось. Она только очень удивилась, узнав, что срок уже шесть недель.
Докторша посмотрела на нее чуть ли не с отвращением:
– Вы что, женщина, смеетесь? Не заметили, что у вас такая большая задержка? И как насчет токсикоза первых трех месяцев? Неужели ничего не чувствовали или просто решили, будто что-то не то съели?
– Да у меня вообще цикл неравномерный, – пробормотала Лёля, неуклюже слезая с жуткого холодного кресла. – А токсикоз… это когда тошнит, что ли? Так ведь меня и не тошнило ничуточки. А может, этот вовсе и не бере… не беременность совсем?
Докторша, вскинув брови, переглянулась с пожилой медсестрой, и та невежливо фыркнула. Врач потянула из стопки листок с больничным штампом:
– Сейчас я вам выпишу направление, сдадите до часу дня кровь в пятом кабинете, а завтра с семи до девяти принесете мочу. И в том же кабинете запишетесь на аборт. Не повезло вам, женщина: в нашем роддоме на Варварке ремонт, придется ехать аж в Сормово! А вот не тянули бы так, пришли бы на две недельки пораньше – и успели бы на вакуумный аборт. Его прямо здесь, в консультации, делают, в течение дня. Но это только тем, у кого до четырех недель.
– Погодите, – перебила Лёля, выходя из-за шторки уже одетая. – Мне не надо направления.
– Почему? – удивилась докторша.
– Ну, не знаю, – в свою очередь удивилась Лёля. – А зачем оно мне?
– Так на аборт… – начала было докторша и вдруг нахмурилась: – Вы что, рожать будете?
– Ну да, – засмеялась Лёля. – Я же и говорю: зачем мне направление?
Пожилая медсестра разулыбалась и, вытащив из стола большую, сплошь разграфленную бумажищу, начала переписывать в нее данные из Лёлиной медицинской книжки. «Карта беременности» – успела прочитать Лёля вверху бумажищи и неловко улыбнулась докторше.
Однако та смотрела недоверчиво:
– Что, действительно будете рожать? Но ведь вы, кажется, не замужем?
«А ваше какое дело?» – чуть не выкрикнула Лёля, но только плечами пожала:
– Значит, теперь выйду замуж, только и всего.
– За отца ребенка? – сочла необходимым уточнить докторша.
– Естественно! – прошипела Лёля, негодуя, почему эта тетка с тугими фиолетовыми кудряшками так скептически взирает на нее?
Похоже, даже медсестре стало неловко от холодности к будущей мамаше, и она затараторила, пытаясь смягчить ситуацию:
– А что такого, Розалия Даниловна? Я вон тоже, когда первого своего носила, по молодой дурости не знала, что со мной, пока живот не пророс. И не тошнило меня, ела за двоих. Если не тошнит, это почти наверняка мальчик. Девочки – они капризули, вот и привередничают в животе, а мамаша нос от всего воротит…
«Ой, а я так хотела девочку!» – чуть не брякнула Лёля, а потом подумала, что все эти приметы – чепуха: вон мама рассказывала, что, когда ходила с Лёлей, тоже никакого токсикоза не было.
А докторша так и не сменила гнев на милость, и неприязнь, застывшая в ее карих, навыкате глазах, сильно испортила Лёле настроение.
Нет, с Дмитрием должно все уладиться! Одно дело – небрежничать с подружкой, любовницей, строго говоря, но совсем другое… «Часто мужчины нас любят нестрогими, в жены лишь строгих хотят» – это же золотые, даже платиновые слова! Вот смешно, если ледышка и недотрога Лёля сама от себя оттолкнула Дмитрия как раз тем, что пошла наперекор своим обычным принципам. Но когда понимаешь, что человек твой, ну совсем твой, единственный, для тебя предназначенный, хочется сразу отдать ему всю себя! Что Лёля и сделала, не подумав: а если для Дмитрия слова «отдала всю себя» звучат всего лишь как «дала» или «отдалась»?
Да ладно, теперь все позади, все эти недоразумения, теперь их любовь воплотилась в ребенке, и что бы там ни думал Дмитрий, скоро он спасибо скажет, что его затащили в семейное гнездышко, хотя бы и таким стандартным способом. А вдруг… а вдруг он просто обрадуется сразу?
Лёле представилось, как Дмитрий побледнеет, посмотрит на нее с восторгом… а потом будет сдувать пылинки и носить на руках. Может, и на колени перед ней упадет…
Она поморщилась: все это напоминало сцену из какого-то сериала. Ладно, пусть напоминает. Действительность все поставит на места!
Как ни храбрилась Лёля, ей было невыносимо страшно начать этот судьбоносный разговор. Да и возможности такой особенно не представлялось: Дмитрий дважды не пришел на свидание. Ну, один раз хоть сподобился позвонить, а второй… Лёля ждала его, ждала, потом решила взять судьбу в свои руки и позвонила 30-30-30: в «Радугу-Поиск».
– Примите сообщение для абонента 2929, – сказала, чувствуя, что краснеет.
– Так, слушаю, – ответил равнодушный голос. – Чего замолчали, девушка, будете передавать?
– Дима… – с трудом выдавила Лёля и вдруг протараторила: – Дима, у меня неприятности, жду тебя сегодня в восемь дома, пожалуйста, обязательно приходи, это очень важно, Лёля.
– Ляля? – уточнила оператор «Радуги».
– Лёля! – взорвалась та. – Не Ляля, не Люля, а Лёля! Что, никогда такого имени не слышали?
– Нет, – откровенно призналась девушка и хихикнула. – Сообщение принято.
В трубке послышались гудки.
Лёля, стиснув зубы, с ненавистью посмотрела на свое отражение в китайском лакированном подносе, висевшем около холодильника. Она была в таком взвинченном состоянии, что сейчас все причиняло боль, и если не ранило, то чувствительно царапало. Да, не только эта девица знать не знала имени «Лёля»! Уж сколько раз в жизни она слышала это насмешливое уточнение: «Ляля? Люля?» Да и от Дмитрия тогда, на стене… Ну разве Лёля виновата, что мама в юные годы раз и навсегда пленилась фильмом «Добровольцы», где была такая черноглазая обаяшка Лёлька? Спасибо хоть в метрике записала красивое высокомерное имя «Ольга». Все-таки мама поняла, что Лёля Викторовна звучит по-идиотски. И вот вам результат: Ляля! Люля! Ай лю-ли, люля-кебаб…
Настроение испортилось, но Лёля все-таки заставила себя действовать. Она приготовила романтический ужин с салатом из крабовых палочек и кальмарами под майонезом, накрыла стол в большой комнате, поставила свечи и бутылку вкуснейшей дынной водки. Дмитрий, строго говоря, не пьет, а ей уже, наверное, нельзя, но ведь «Ледяная водка» – это не столько выпивка, сколько удовольствие. Подумаешь, двадцать четыре градуса!
Мысль о том, что ей чего-то «нельзя» из-за ребенка, не только исправила настроение, но и привела Лёлю в состояние тихой радости. Сразу же завертелись в голове всякие такие умилительные картины… а вообразив, как научная мама будет рассказывать внуку (а может, все-таки внучке?) мифы славянского язычества, Лёля просто-таки прослезилась от умиления. Нет, пусть будет сын, пусть опытная медсестра окажется права. Для мужчин почему-то много значит, если у них первым рождается сын. Вот придет Дмитрий к этим своим спасателям, скажет: «Мужики, моя ненаглядная Лёлька сына родила!..»
Подобной чепухой была занята Лёлина голова весь остаток дня, до восьми часов, когда, нарядившись, накрасившись, она оглядела сверкающую чистотой квартиру и глубоко вздохнула: сейчас, сейчас, сейчас он придет!
…Спустя час Лёля, нахмурившись, позвонила на базу АСО оперативному дежурному.
– Только что все уехали, – был ответ. – Вернулись с аварии на шоссе, сгрузили снаряжение и разъехались по домам.
От сердца отлегло. Понятно, почему он опять не позвонил, не предупредил. Вот сейчас, сейчас, сейчас раздастся звонок: или телефонный, или в дверь. Скорее всего Дмитрий появится не заезжая домой – усталый, сонный… на миг мелькнуло острое огорчение, что ему будет, пожалуй, не до романтического ужина, но тотчас Лёля улыбнулась: да у них теперь таких ужинов будет несчетное количество! Хоть всю жизнь ежевечерне возжигай свечи и готовь кальмары под майонезом!
Однако время шло, а в дверь никто не звонил. Лёля сидела на диване, теребя кружево длинной бирюзовой блузы, которую купила сегодня – нарочно, чтобы выглядеть неотразимой, – и, как адвокат перед лицом суровых присяжных, с самого начала настроенных на вынесение смертного приговора, изобретала все новые и новые доводы в пользу своего подзащитного: поехал домой переодеться, но транспорт ходит плохо, дождь, поздно, ни такси, ни «чайника»; Дмитрий начал гладить парадную рубашку, но прожег ее утюгом, а больше нечего надеть; в ванной намылил голову, а в эту минуту отключили воду; он звонил Лёле, но к ее телефону подключились какие-то паразиты, номер был беспрерывно занят, Дмитрий обиделся и решил не приходить…
Присяжные зевнули и сочли, что речь адвоката затянулась. Пора выносить приговор!
Лёля метнулась к телефону и порывисто набрала номер. Черт, почему она так долго колебалась, прежде чем сама решилась ему позвонить? Дмитрий, правда, просил этого не делать – разве только в самом экстренном случае. У него были какие-то сложные отношения с квартирной хозяйкой. Ничего, переживет. Сейчас как раз такой случай!
Гудок… другой, третий… пятый и шестой. Никого нет дома, что ли?
Наконец-то!
– Але? – сонный, недовольный женский голос.
– Ради бога, извините, – забормотала Лёля, вытирая слезы, которые терпели-терпели, да вдруг, в самый неподходящий момент, хлынули ручьем. – Пожалуйста, простите, я понимаю, сейчас ужасно поздно, но не смогли бы вы позвать к телефону Дмитрия? Это очень важно!
– Дмитрия? – переспросила женщина, и Лёля просто-таки физически ощутила, как в ее приглушенном голосе растаяли остатки сонливости: он стал жестким, настороженным. – Ну, вообще-то он уже спит… – На секунду отвернулась от трубки, голос зазвучал еще глуше. – Да, крепко спит. Я могу его разбудить, конечно, если что-то очень срочное. До утра нельзя подождать? Он такой усталый пришел сегодня…
Лёля прикусила губу. Бог ты мой, что за чушь вдруг полезла в голову… Как не стыдно! Но почему, почему эта тетка говорит, понизив голос, словно боится разбудить лежащего рядом человека? И… кто этот человек?
– Хорошо, – выговорила она похолодевшими губами. – Я подожду до утра.
– Ой, подождите! – шепотом вскричала женщина. – А что передать, кто звонил? Кстати, вы не Лёля?
– Лёля, – выдохнула она с внезапно ожившей надеждой. – Да, это я.
– Ах это вы-ы, – насмешливо протянула женщина. – Ну, вот что, Лё-ля: Дмитрий просил передать вам – вам персонально, – чтобы вы этот номер забыли. Понятно? За-бы-ли! И никогда не звоните ему сюда больше, никогда!
Через некоторое время до Лёлиного сознания дошел какой-то истерический писк. Похоже было, что она сжимает в руках живое существо, пытаясь открутить ему голову, а существо отчаянно стонет.
Глянула вниз. Да это в трубке пищат короткие гудки, трубку-то она так и не положила!
Лёля прерывисто вздохнула, нажала на рычаг и, дождавшись нормального гудка, набрала номер. Но не тот, по которому только что звонила.
– «Радуга-Поиск», – раздалось после долгого ожидания.
– Для абонента 2929, – сказала Лёля, с трудом шевеля губами.
– Громче, вас не слышно! – послышалось раздраженное.
Ах громче?!
– Для абонента 2929! – прокричала Лёля и отчеканила: – Забудь мой телефон! Лёля!
И бросила трубку, не дожидаясь, пока телефонистка переспросит, как ее зовут.
Лёля вошла в комнату, бездумно глядя на трепет свечных огонечков. Маслянисто поблескивал майонез на салатах. Включила люстру и задула свечи. Дым показался слишком едким, каким-то химическим. И от салатов, оказывается, исходил острый рыбный запах.
Она судорожно сглотнула. Вдруг вспомнила, как варила кальмаров, какими они сначала были мерзко-скользкими, а потом, покипев три минуты (не больше, не то будут жесткими!), побелели и сделались похожими на обезглавленных белых мышей…
Лёля прижала ладонь к губам, едва удержав отвратительную массу, вдруг взметнувшуюся из желудка. Ринулась в туалет, еле-еле успела. Ее рвало отчаянно, страшно, текло даже из носа, Лёля задыхалась, обливалась слезами. Едва успевала высморкаться, глотнуть воздуху – и снова захлебывалась рвотой.
Через какое-то время, показавшееся нескончаемо длинным, смогла разжать руки, вцепившиеся в унитаз, и побрела в ванную, хватаясь за стены. Из зеркала на нее взглянуло незнакомое, землисто-зеленоватое, отекшее лицо, испещренное красными крапинками порвавшихся кровеносных сосудиков, с опухшими, красными глазами.
О господи!.. Не тот ли это астральный антипод, которого ей так и не удалось разглядеть в Светином зеркале?
Лёля устало отвернулась и начала раздеваться. Бирюзовая блузка была вся в пятнах. Кое-как простирнув ее под краном и забросив на веревку, Лёля вползла в ванну. Одной рукой направляла на себя душ, другой чистила зубы. Но даже «Аквафреш» не мог уничтожить привкус желчи во рту, а тугие горячие струи оказались не в силах вымыть из головы мысли, от которых Лёлю било, будто током.
Наконец она закрутила краны, вытерлась. Но стоило войти в комнату и ощутить теплый рыбный дух, как спазмы вновь стиснули желудок. Сглатывая отвратительную слюну, стараясь не дышать, Лёля ринулась к столу, схватила обе вазы с салатами и опустошила их в унитаз. Вымыла посуду, но запах не исчезал.
Лёля открыла все окна, вынесла ведро с кальмаровыми внутренностями в мусоропровод – и здесь ее настиг новый приступ рвоты.
Лёля не помнила, как вернулась в квартиру, как прошла ночь. Сохранились в голове какие-то обрывки: она тупо убирает со стола, снова и снова склоняется над унитазом, корчится на полу от резей в пустом желудке, перегибается через балконные перила, подставляя лицо под дождь в надежде, что хоть это даст ей облегчение… Да нет, пожалуй, она должна была благодарить свои страдания, потому что они не оставляли сил думать. Все, что она могла теперь сделать с собой и своей жизнью, – это дождаться утра, поехать прямо к восьми, к началу приема, в женскую консультацию и взять у докторши с фиолетовыми волосами направление на аборт. Что характерно, та не сказала ни слова против, а пожилой медсестры не было в кабинете.
Ну и слава богу!