Тайна таны
1
– Бедная моя госпожа! И красавица, и благородная, и образование какое получила! А счастья нет! Никак нет! А этой белоглазой дикарке из прỏклятых всеми Богами земель – всё дано даром! И как только мог Бласт связаться с ней и привезти с собой в Италийские земли? А моя госпожа так любила его! Так любила! Не оценил!
Петал приходилось делать вид, что не слышит слезливых бормотаний и вздохов старой глупой няньки, оставленной в её доме при осиротевших близнецах. Но приоткрытую тайну о давней и безуспешной влюблённости Лии в пасынка намотала на ус…
Она будто не замечала, что старуха всё время старается подсунуть ей «сироток» на кормление раньше родного сына, который теперь вынужден был довольствоваться тем, что осталось.
Ей и самой нестерпимо жалко было несчастных подкидышей, присасывающихся к её груди с такой жадностью! Будто эти беспомощные комочки тёплой плоти чувствовали: после гибели отца и ухода матери их жизнь повисла на волоске. И они страстно вцепились в эту жизнь, воплотившуюся для них в благодатных молочных грудях Петал.
…Когда насытившиеся дети сонно отпали от вытянутых жадными ротиками сосков, тяжёлой поступью по-хозяйски подошла насупленная нянька и ревнивым захватом забрала оба свёртка, значительно потяжелевших и притихших на ближайшие полчаса.
На Петал, занявшуюся сыном, она даже не взглянула.
Была б её воля, младенцев своей любимой госпожи она и вовсе не спускала бы с рук!
Жена Бласта была для неё только средством сохранения жизни порученных ей детей и не заслуживала отдельного внимания, не говоря уже о какой-то благодарности! Пусть считает за честь, что ей доверили выкармливать господских детей вместе с её собственным щенком!
Петал было неимоверно трудно испытывать по отношению к себе столь незаслуженную враждебность. Но Бласта, пропадавшего на стройке от темна до темна, она старалась не волновать своей обидой. Просто стала больше отгораживаться от злобной ворчуньи.
А с некоторых пор старуху сильно озадачивало, как это юная жена Бласта умудряется кормить всех трёх младенцев сразу? И заметила это не она одна. Болтовню глупых слуг нянька, конечно же, презирала. Она привыкла считать себя почти членом семьи. Но какая-то тайна тут всё-таки была…
То, что кормление шло одновременно, было понятно из резкого умолкания тройного голодного рёва.
Но больше всего старую няньку возмущало, что молодая мать стала запираться от неё на время кормления! От неё, к которой никогда не относились как к прислуге, и для которой всегда были открыты любые двери в доме господ!
Однажды поутру старуха, некоторое время послонявшись с поджатыми губами вокруг недоступной комнаты, решила украдкой, по неимоверно скрипящей строительной лестнице, пробраться на недостроенный чердак.
Ревность вознесла её туда, куда не загнала бы даже угроза.
Она очень старалась пробираться бесшумно и не чихнуть от строительной пыли, взметаемой её обширнейшими юбками и накидками. В рассветных сумерках это было нелегко. К тому же вес её тучного тела явно превышал возможности лёгкой постройки. Доски скрипели и угрожающе прогибались.
Несмотря ни на что, она решила продвинуться ещё чуть-чуть. Потом ещё немножко. Потом…
Сначала она сослепу не рассмотрела, что там внизу: ей привиделся лежащий диковинный зверь, с головой и хвостом, …с опорой на три зубца. Будто прорисованный на белом какой-то странный иероглиф. Но этого же не могло быть!
– Что за чудеса? Совсем я, старая, слепая стала!
С усилием проморгавшись для остроты зрения, она ногой подраздвинула хлипкие доски перекрытия.
…То, что она увидела у себя под ногами, заставило её обомлеть. Она ожидала чего угодно, но не этого!
На ложе, укрытом шкурами, растянулась …рыжеватая волчица!
А младенцы, все трое, мирно лежали у неё под брюхом, вцепившись жадными ротиками в тёмные звериные сосцы!
Кулачками они решительно подталкивали волчицу в живот, усиливая тем самым ход молока. А она терпеливо удерживала позу, удобную для маленьких деспотов.
Потом…
О, ужас! Волчица, задрав лобастую голову, зевнула и, склонившись над одним из близнецов, начала заботливо вылизывать его!
У старой няньки от вида её черноатласной пасти захолонуло сердце. Ноги сомлели, и она рухнула прямо там, где и стояла. Недостроенный помост не вынес её туши, доски раздвинулись, и старуха с грохотом свалилась с высоты, подняв тучу пыли и сломав лодыжку.
Когда пыль осела, первое, что она увидела перед собой, – гневный взгляд Петал.
Свободная серая туника привольными складками укрывала её тело. Трое младенцев, сытые, покряхтывали на ложе, готовясь заснуть. На них грохот падения не произвел такого впечатления, как на Петал.
Вся она была будто взъерошенный зверь, приготовившийся к прыжку. Смотрела исподлобья.
– Что ты там, вверху, делала, старуха?
Вынести белый провал её взгляда было непосильно для старой няньки. Боль и страх ответили за неё: она жалобно заплакала.
Но это её не спасло.
2
Бласт узнал о страшном несчастье поздним вечером, когда вернулся домой со стройки.
Тело бедной няньки уже было подготовлено к сжиганию на погребальном костре. От него ждали только команды, как от хозяина.
Смертельно усталый, он уже почти дал отмашку начать ритуал. Но его остановили испуганные лица рабов и рабочих. Они сгрудились в углу двора, возле кучи строительных блоков, и испуганно перешёптывались.
Это ему не понравилось, как-то насторожило. В его доме происходило нечто, требующее сил и внимания. Бласт подозвал управляющего – темнокожего Вариса. Он-то и рассказал, какие странные раны получила старая женщина, свалившись с недостроенного чердака. На лице слуги явно боролись стремление услужить господину и временами перебивающий это стремление очень естественный ужас.
– На ноге у неё, мой господин, была несмертельная рана, перелом. Но горло! Госпожа сказала слугам, что бедняжка упала горлом прямо на кувшин, разбив его.
Слуга бешено вращал желтоватыми яблоками глаз. В мечущемся свете факела его возбуждённое лицо будто приплясывало. Это было бы даже смешно. Но Бласт внезапно испугался.
– Господин, эти раны на горле – не порезы от разбитого кувшина! Это следы звериных зубов! Я вырос в джунглях! Я видел людей, загрызенных дикими зверями!
Пламя факела в руках слуги притихло, будто затаилось, а потом вытянулось, выдернутое из черноты невесомым дымным завитком. Мучительное воспоминание прихлынуло в голову Бласта – «на что же это похоже?» – и, так и не найдя зацепки, растворилось бесследно.
Надо было что-то сказать, но слуга опередил.
– Господин, я понимаю, господин, что мои слова нелепы, – слуга засуетился. – Диким зверям здесь неоткуда взяться – я знаю! Но рабы глупы и пугливы, господин. Они твердят своё. Я не могу их переубедить. Боюсь, они разбегутся!
– А ты тогда зачем? Я тебе дам, «разбегутся»! – Бласт в очередной раз порадовался, что в своё время, по совету Петал, не стал нанимать слуг из соседних деревень, а купил рабов, которым, в общем-то, некуда разбегаться. Впрочем, ситуацию всё равно нельзя пускать на самотёк.
Но сперва надо поговорить с Петал о недопустимости подобных поступков, которые могут их погубить. Твёрдой рукой он почти бесшумно притворил дверь в спальню.
…Тревожная весенняя луна всей своей откровенной обнажённостью безмолвно присутствовала в комнате. Дети, все трое, молчали, будто затаились. Петал тихо дышала в тёмной глубине – он чувствовал её.
Он сел намеренно шумно, лишь бы сохранить свою решимость и разрушить этот заговор явно противостоящей ему тишины.
– И что теперь прикажешь с этим делать? Мы ведь договорились хранить в тайне твою сущность таны! Неужели ты не могла сдержаться!
Петал хранила молчание.
– Да, согласен, она старая дура… Была… Но она же не враг! Стоило ли с ней так? Здесь уже и так болтают о близнецах, выкормленных волчицей! Так нужно ли было лишний раз подтверждать это? Из-за этой нелепой случайности у нас могут быть огромные неприятности…
Петал решительно вышла из темноты, поймав глазами лунный свет. Волосы зримо поднялись дыбом на её затылке, будто на холке у воинственной волчицы. Губы над клыками подрагивали…
– Бласт, это не случайность! Она шпионила за мной! Она увидела меня! С ней невозможно было бы договориться! Она не стала бы молчать! Я обязана была защитить свой выводок! – лающие интонации захлестнули взвинченный голос Петал. В ответ обеспокоенно завозились младенцы.
Странное дело. Он чувствовал, что был прав. А она не права. Но не мог противостоять ей. Она будто перевешивала, самим фактом своего существования делала ничтожной весомость его доводов.
На её стороне были дети. Все трое, включая его сводных братцев-близнецов. За неё же была эта вторгшаяся в их дом огромная луна.
Да и сам он был за неё…
Какое нелепое завершение дня! Дня, в течение которого ему пришлось так успешно разрешить десятки труднейших ситуаций! Применять расчётливость, предусмотрительность, хитрость – да много ещё чего! Чувствовать себя сильным. Хозяином, владеющим ситуацией!
Сейчас же он осознавал свою полную беспомощность. От него ускользало что-то главное в этом происшествии. Разрешение проблемы с точки зрения человеческого разума здесь точно не срабатывало. А интуитивно он почему-то признавал правоту Петал, как и её верховенство вообще.
В их маленькой стае вожаком была она. Побеждало всегда её мнение. Как и на этот раз. Он сам не заметил, как это произошло: обнимая, он уже приглаживал её волосы, утешал.
– Я согласен с тобой, что это не случайность.
Жёсткий запах пережитого ею стресса перебил мягкие ароматы грудного молока. И он вспомнил! Он вспомнил, на что похож был причудливо извивающийся во тьме дымный завиток факела.
На дракона.
Уродливо корчащегося дракона Хроноса. Край Белоглазых тан продолжал напоминать о себе. Он призывал, он вопил о спасении!
Бласт понял, что не выйдет у него затаиться, сделать вид, что всё у него в семье хорошо настолько, что никуда не надо плыть! Бог весть, сколько ещё ему нужно напоминаний, чтобы он решился, наконец, вернуться в Тановы земли! Одна надежда: эти напоминания не будут столь же жуткими, как последнее.
Но не успел развеянный над полями пепел старой няньки напитать весенние ростки, как произошло то, с чем жить дальше стало просто невозможно.
3
– Я не понимаю тебя, Бласт! – Петал со слезами отчаянья схватилась за голову. – Я не понимаю! Что я должна им передать? Этим, твоим подрядчикам?
Все трое младенцев заливисто орали, требуя немедленно накормить их.
В это время постучался Варис, их управляющий, и, пряча глаза, настоятельно попросил дать ему срочный расчёт, так как он уезжает к внезапно заболевшему отцу. Да, он раньше о нём не рассказывал. Но отец у него есть, и к нему надо ехать. Далеко. Навсегда.
А у ворот скандалили подрядчики, желающие выяснить, куда же всё-таки так подозрительно исчез Бласт? Почему он всё бросил на полуслове? И что им теперь делать с теми чрезвычайно дорогими материалами для храмовой постройки, посвящённой богине Минерве, которые он заказал у них? И кто им теперь заплатит? И куда девать нанятых рабочих? И почему, в конце концов, Бласт не выйдет к ним, чтобы разобраться по-мужски, даже если у него нет денег?
Вопросов было так много!
Увидев растерянность Петал, подрядчики укрепились в решимости ворваться в дом и разобраться как следует на месте.
От ворот их бесцеремонно оттеснила фигура в лохмотьях.
Когда они поняли, что это местная сумасшедшая, которая молится по ночам у придорожной статуи Минервы, они хотели отшвырнуть её, чтобы эта ненормальная не мешалась.
А «ненормальная», обратясь к Петал, по-свойски шепнула.
– Ну, что? Бласту не легче?
Петал в неподдельном ужасе округлила свои яркие глаза.
– Не бойсь! Не бойсь! Я никому не скажу, что это заразно! – забубнила безумная, с воодушевлением пуская пузыри слюны.
Энтузиазм желающих прорваться в ворота поубавился.
Тогда старуха, безуспешно попросив окружающих подержать свои подозрительные узелки, начала яростно чесать бока и с интересом заглядывать себе в тёмные прорехи. Тут уж самые воинственные отступили, пообещав, впрочем, наведаться завтра. Уходили все быстрым шагом, стеснительно почёсываясь и отплёвываясь.
Закрыв за гостями калитку, Петал обессилено привалилась к ней спиной. Потом, будто включив слух, помчалась к охрипшим от рёва детям.
Петал любила кормить детей.
И не только из-за того, что умолкал их требовательный голодный ор. Когда они присасывались к ней, всё остальное в большом мире будто останавливалось. А у неё с детьми наступалал такой взаимный покой и умиротворение, словно только они вчетвером существовали в этом, совершенно отдельном, замкнутом, пространстве. В котором никакие угрозы и заботы их ни за что не достанут!
Ей казалось, что вместе с молоком она переливает в детей свою душу. И тем самым распространяет себя за пределами материального тела, заполняет собой окружающее пространство, гармонизируя жизнь вокруг.
…Умирая, великий император города, уже при его жизни названного «вечным», не думал о ни о победах, ни о поражениях.
Его не уже тревожили предавшие друзья и недобитые враги.
Он не вспоминал, ни жену, ни детей. Даже ту женщину по имени тана, что считал своей матерью.
Одно и то же странное виденье преследовало его во все его мгновения болезненной слабости и предсмертного бреда: ощущение тепла и защищённости, исходящее от волчьего брюха, под которым он блаженно засыпает, сытый и такой любимый…
4
Наконец, насытившись, дети отвалились и заснули.
На очереди был вопрос: что же делать с Бластом? Серой тенью он молча сидел перед ней, смотрел в упор. Теперь она понимала его, понимала, что он хочет ей сказать. Но помочь по-прежнему не могла. Он не верил.
– Не мучай меня! Этого просто не может быть! Такой ужас просто невозможен в реальности!
– Бласт, не относись к этому так трагически! Ты жив-здоров, и мы вместе! Мы что-нибудь придумаем!
– Так придумай же скорей! Тебя, наверняка, учили этому, ты просто забыла! Ну, скажи!
– Такого не забудешь. Если бы учили, я помнила бы! Не тешь себя иллюзиями. Я бессильна что-то изменить!
– Ты ещё скажи, что я сам виноват! – Бласт хрипло зарычал и уронил тяжёлую волчью голову на пол…
…Вчера утром сон его был разорван хищным когтем месяца на светлеющем небосклоне.
Тёмная лапа наползающей тучи то втягивала его, то выпускала…
И тогда он вонзился прямо в голову, так что треснул …сон!
Почему он не воспринял это как предостережение?!
Почему не стал осторожнее?!
Даже становясь волком, он всё ещё по инерции использовал человеческие жесты: он так накрыл глаза лапами, будто человек в горе.
Сердце Петал разрывалось от сочувствия и беспомощности.
Нужно было перепеленать детей, но Петал не решилась покинуть свой волчий облик и тем самым оставить мужа без возможности контакта с ней. Став человеком, она отчасти переставала понимать его. А им сейчас надо многое обсудить. И лучше без слов, которые только мешают.
Тогда она по-волчьи начала вылизывать детей, ловко переворачивая лапами и мягкими захватами зубов, демонстративно сердито порыкивая. Будто показывая, что пока она занята главным, её лучше не злить.
Бласту так хотелось помочь жене в уходе за тремя младенцами: сыном и сводными братцами-близнецами! Но он не умел этого делать в своём волчьем облике, в котором застрял так глупо.
…Ночью, во время ставшей привычной прогулки, с ним случилось ужасное: он потерял материнский перстень.
Они с Петал обрыскали всю округу, переворошили кучу песка, подняли каждую травинку. Перстень так не нашли. Он будто провалился!
Сначала Бласт даже не поверил в окончательность происшедшего. Ужас обрушился с утра, когда он не смог явиться в назначенный час на встречи, запланированные заранее.
Вернее, явиться-то он мог.
Волком.
И в Тан-Аиде его поняли бы. Но не здесь, на Италийских холмах…
Теперь в человека ему уже, наверное, никогда не превратиться!
Как?! Как он мог потерять перстень?! Ведь Петал его предупреждала!
Но магическая вещица была такой старой, такой стёртой! Ободок совсем истончился за время ношения его матерью – жрецом Гиером…
И зачем только ему понадобилось так рисковать!
…Он сам не заметил, как всё больше и больше увлекался волкопревращением.
После безумных трудовых будней, волнений и забот, они с Петал так любили уходить в ночь, сливаться с ней безмолвными серыми тенями!
Его тана многое рассказывала о прошлом своих предков. О жизни странной, незнакомой, причудливой, но принимаемой им с поразительной лёгкостью. От этих рассказов на сердце становилось тревожно, как от северного ветра или света луны.
У него всплывали, вот странно, послойные воспоминания давно-давно известных ему истин! Воспоминания о свободе, о великолепной жизненной игре, доступной ему в какой-то иной, но тоже его – жизни!
Доигрался.
Что же теперь делать-то? Неужели так и придётся до конца жизни бегать на четырёх?
– Петал, ты ведь меня даже из мёртвых в живые вернула! Помнишь, там, на реке? Неужели вернуть из волчьей в человечью шкуру – это труднее?
– Это не труднее, родной мой. К сожалению, это просто невозможно, – Петал помолчала, раздумывая. – Быть зверем или человеком это личная воля каждого. В это не может вмешиваться никто другой. Этого не бывает, понимаешь?
– А Чиста тогда, в доме Атея, превратила тебя!
– Нет, тогда она просто вернула меня в сознание. А превратилась я уже сама!
– А твоим перстнем я, действительно, не смогу воспользоваться, чтобы превратиться?
– Возьми, попробуй, если не веришь мне.
– Тебе-то верю. Но я не могу поверить, что этот ужас навсегда! Не могу поверить, что насовсем потерял возможность взять на руки сына и поцеловать его, а не лизнуть по-волчьи! Мне хоть бы временно стать человеком, разобраться с подрядами и закупками. Как я подвёл этих людей! А Варис! Как он мог покинуть тебя в такой трудный момент! Подлец!
– Он не подлец. Он просто трус и приспособленец. А вокруг нас слишком много слухов и странностей. Он решил поберечься.
Бласт решительно протянул лапу к перстню Петал, почти скрытому густой рыжеватой шерстью. Но, как он и ожидал, снять его через подушечку волчьего пальца было просто невозможно. Его собственный слетел, видимо, из-за перетёршегося ободка…
5
– Петал, но это очень не предусмотрительно! Наверняка, я не первый, кто столкнулся с подобной проблемой! Почему же не заложена в перстень возможность передать превращение кому-то, хотя бы родственнику?
– Ты же не можешь передать кому-то собственную возможность насыщаться, слышать, нюхать? Как может кто-то радоваться за тебя? Понимаешь? Так же и возможность превращаться! Она только твоя. А перстень это просто, …это просто орган, твой собственный орган превращения. Ты утратил его. Это не смертельно. Но превращаться теперь ты не можешь. Как не может видеть человек, утративший глаза.
– Понятно. Но ты не ответила на вопрос: я ведь не первый, кто столкнулся с подобным? Ты о чём-то умалчиваешь? Ну, говори же! Я уже готов ко всему!
Петал принакрыла сонных детей кудрявой овечьей шкурой, пофыркала от прикоснувшихся к чутким ноздрям назойливых шерстинок и прилегла рядом.
– К сожалению, это единственное, к чему ты сам считаешь себя неготовым…
– Что? Опять ты о своём? Я не поеду туда, Петал! Сколько можно говорить об этом? Тем более в таком виде! Да я из дома выйти не могу! Ты хочешь, чтобы меня затравили собаками?
– Не очень-то тебя и затравишь! Я видела, как ты дерёшься: ты же раскидал шестерых!
Бласт самодовольно приосанился и демонстративно-равнодушно перетряхнул гриву своей густой волчьей шкуры. Лёг, положив лобастую голову на скрещенные лапы. Сквозь ресницы взглянул на Петал. Что ж, не всё так плохо. Его жена умеет ценить его!
А Петал, проверив мгновенным броском взгляда произведённый эффект, продолжила.
– К тому же, в Крае Белоглазых тан сейчас больше волков, чем собак. Все танаиды-одиночки по приказу старейшин превратились в волков. Окаменели ведь только семейные, не пожелавшие бросить не умеющих ещё превращаться детей. Тебе нужно будет найти этих волков-одиночек.
– Найти-то я их найду! Но для чего? Чтобы вместе горевать и выть на курганах? Они ведь тоже не могут превратиться в людей, несмотря на то, что перстни у них остались! И что толку мне от их компании?
– У вас общий интерес: ты поможешь им, они помогут тебе.
– Как?
– Ты найдёшь белый камень и восстановишь ритуальную гривну. После чего, я уверена, боги простят нас за отступничество жрецов, и жизнь вернётся в Край Белоглазых тан. А потом танаиды помогут тебе.
– ?
– Не спрашивай, как. Я не знаю. Знаю только, что помочь тебе в этой безвозвратной ситуации могут только наши жрецы. Вернее, может захотеть помочь один из них – Старый Гиер. Думаю, к нему, несмотря ни на что, ты всё-таки сможешь обратиться.
Бласт не удержался от досадливого рыка. Но Петал упорно продолжала.
– Понимаю, что тебе страшно даже вспоминать о нём. К тому же, вместе с отречением от бога Тана он, наверняка, утратил своё могущество жреца. Но знания-то остались! Этот выход пока единственный. Он очень опасный и неверный. Но другого просто не вижу.
Бласта буквально распирала дикая какофония чувств: отвращение к путешествию в Тановы земли, сочувствие к жене с её явно преувеличенным пониманием долга, досада на себя, растяпу-растеряху. Он вскочил, волнение не давало покоя, он начал метаться по комнате мягкой поступью звериных лап.
Петал с сочувствием следила за ним, понимая, насколько он был не готов к подобному развитию событий. Ему бы ещё немного времени на освоение волчьих навыков, на осознание волчьих привычек.
Но всё сложилось так, как сложилось…
– Может быть, если Старый Гиер не сможет помочь тебе стать человеком, так просто посоветует, как быть? Хорошо бы ещё отыскать Чисту… Может, она что-то придумает. Но, найти её может только тот, кому она позволяет себя найти…
Бласт внезапно остановился.
– Петал, ты хоть понимаешь, что отправляешь меня на верную смерть? Ты сама-то хоть осознаёшь это? Скажи, тебе меня совсем не жаль? Не жаль расстаться навсегда? Да и как ты здесь выживешь без меня?
Петал смежила веки, пытаясь сохранить равновесие чувств.
– Тебя отправляю не я. Перед тобой выбор. Ты можешь тихо дожить свою жизнь волком. Я и дети будем всегда рядом. Будем тебе помогать во всём, кроме одного: стать человеком с нашей помощью ты никогда не сможешь. В этом тебе в силах помочь только Край Белоглазых тан.
– Там же всё мертво!
– Ил и пепел – хорошее удобрение для новой жизни.
– Но как я попаду туда? Все торговцы напуганы известием о происшедшей катастрофе!
– Торговцы знают: катастрофа уже произошла. А теперь у того, кто первым осмелится вернуться в земли Тана, больше возможностей обогатиться. Я уже знаю, скоро туда отправляется караван из трёх судов.
– И как я попаду на эти суда? В зверинце уличного фокусника?
– Туда хочет плыть Ида, чтобы отыскать своего сына Георга. Она считает, что это он, тот, о ком мы ей рассказывали. Ты можешь сопровождать её.
– У тебя на всё есть ответ. Будто ты сама всё это спланировала!
Петал с трудом подавила раздражение от напрасного обвинения. Она понимала, что у Бласта это от беспомощности.
Как ей быть? Она совсем не умела говорить о своей любви, нежности, преданности. Она доверяла только поступкам. А Бласту не хватало слов и заверений. Как ей быть? Ей нужно сдержаться, нужно быть терпеливей, иначе они перегрызутся!
Она вздохнула.
– У тебя эти ответы тоже есть. Ты же видишь вещие сны. Только я не сопротивляюсь знакам, читаю их. А ты гонишь их с возмущением и страхом. Не гони, смягчись к ним, вчувствуйся. И ответы на твои главные вопросы придут сами.
Петал не стала добавлять мужу волнений напоминанием о том, что трёхдневное пребывание в волчьей шкуре опасно, оно может стать окончательным. Об этом она решила позаботиться сама.
Удивительное дело: родив сына и тем самым продолжив род, она вдруг ощутила в себе обновлённую и весьма значительную силу. Петал назвала бы это уверенностью в исполнимости своих решений.
Странно… Она ни с кем не контактировала, никого ни о чём не просила. Новая сила будто развернулась, сама вызрев внутри неё. Это радовало и тревожило Петал.
6
На палубе «Афины» пахло свежеструганным деревом и смолой. Новая, не выбеленная ещё солеными морскими ветрами парусина топорщилась на реях. Хорошее название. Богиня Афина – это целые миры, рождённые из головы Верховного Бога-отца. Афина – это мир амазонок-воительниц. Это мир градостроителей. Это мир Знаний.
Холодная волна, пронизанная радужным весенним солнцем, нетерпеливо похлопывала в борт.
Деревянная статуя богини-покровительницы на носу смотрела на восток своими белыми выпуклыми глазами. Её горделивая шея была вытянута, будто от нетерпения скорей начать путешествие!
Команда спешила завершить все приготовления, не дожидаясь капитанского гнева. Самыми тяжёлыми были бочки с пресной водой. Ящики с провиантом и товарами для продажи – будет ли кому? – тоже были нелёгкими.
Команда кряхтела и упиралась.
Неподалёку покачивались ещё два парусника: «Диана» и «Эвридика», на которых приготовления к дальнему походу в грозные Тановы земли тоже шли своим чередом.
А капитан «Афины» не мог отвязаться от юнца, таскающегося за ним всё утро и умоляющего взять его на борт. Не помогала ни ругань, ни тычки. Капитан обессилел и подобрел.
– Ну, на что мне юнга, дурья твоя голова? Мне нужны работники, ты можешь это понять? С силой и сноровкой! А от тебя какой прок? На тебя ж плюнь и перешибёшь!
– На вёслах от меня, согласен, толку мало. Но зато я умею готовить еду на всю команду. Умею петь. А ещё…, а ещё я – грамотный!
Отвернувшийся уже было, капитан остановился.
– О-о! С этого надо было начинать! С того, что ты грамотный! А ну, прочти, что здесь? Сумеешь? – Капитан всё ещё недоверчиво протянул настойчивому парнишке пергамент.
– Сумею, конечно! Это распоряжение, господин капитан. Распоряжение взять на борт женщину с собакой. Сказано, что она заплатит, сколько скажет господин капитан.
– Хм! Ещё собаки мне не хватало! Сколько там они мне заплатят! И где эта женщина? Я никого ждать не собираюсь! Давай обратно пергамент и …иди! Иди, помогай в погрузке! Но учти, понадобится сбросить балласт – первым полетишь за борт!
Юноша обрадовано помчался по сходням, прихватив с берега несколько коробов с товаром.
В это время какое-то неопределённое существо в лохмотьях, на которое капитан даже не обратил внимания, приняв за береговую побирушку, придвинулось к нему.
– Я женщина с собакой.
Из-за неё выглядывал огромный пёс, похожий на волка.
Капитан только собрался было разразиться привычной бранью, как подбежавшая светлоглазая, нарядно одетая женщина раскрыла перед ним свой кошелёк. Сговорились быстро, поскольку красавица была немыслимо щедра.
Погрузка скоро завершилась, и настал момент прощания.
Петал присела перед псом, обняла его. Но, чтобы не привлекать к себе внимания, разговаривала с пожилой женщиной.
– Ида, почему ты ходишь в лохмотьях? Ведь мы с Бластом подарили тебе много новой одежды.
– Когда переполняет внутреннее, ясная моя, на внешнее перестаёшь обращать внимание.
– Не стану спорить. Но сегодня это могло помешать тебе попасть на корабль. Ты выглядишь подозрительно, понапрасну привлекаешь к себе излишнее внимание.
Петал передала ей узлы с едой, одеждой и особо щепетильно вручила аккуратно увязанную в шарф гривну, наказав не раскрывать и никому не показывать, беречь больше всего остального вместе взятого до тех пор, пока Бласт не захочет забрать её.
Бласт вспомнил, как мгновенно увяла и покрылась уродливой чёрной коростой ветка цветущего шиповника, на которую Петал повесила ритуальный обруч, в тот раз, когда он украл любимую в Тан-Аиде. Меньше года прошло, а сколько всего произошло!
Гривна проглядывала сквозь сетку тонкой ткани, будто живое существо. Очень больное живое существо, сквозь пелену дней, отделяющих от грубого насилия, совершённого над ним.
Когда чьи-то руки властно выломали белый камень из гнезда.
Обезглавили белую змею…
Одну из двух проводников природной силы, неразделимо сплетённых, образовавших собой кручёный обруч.
Исцеляющая и ядовитая, добро и зло, свет и тьма – узнаваемые и различимые не сами по себе, а лишь рядом со своей уравновешивающей противоположностью.
Что, в общем-то, и соответствует природе мира сотворённого.
Всякий, кому доступно было чтение перетекающих выпуклых граней ритуальной гривны, понял бы, они говорят о том, что лишь природа может преодолеть природу. Природа, не терпящая насилия над собой. Самонадеянного и высокомерного.
Две змеи. Чёрная и белая. Две силы, постоянно балансирующие и удерживающие мир в равновесии.
Теперь лишь чёрный камень потерянно смотрел на мир из своей болезненно запавшей глазницы.
Одинокому, ему недоступно стало покровительство циклическому обновлению, таинственной изменчивости. Один, он не мог уже управлять приливами и отливами, плодоносящими циклами женских особей.
Ветви древа жизни замерли в Тановых землях.
– Мне кажется, мы никогда не избавимся от этой вещи! – Бласт был мрачен. – Проще выбросить её прямо сейчас за борт и не заботиться о ней больше. Своих бед хватает!
Петал не выдержала.
– Я ещё в Тан-Аиде предупреждала тебя, что моя судьба тебе не по силам! Ты сам схватился за неё, как за собственную! Не жалуйся теперь!
Прощанье вышло не таким, как обоим хотелось. Бласт вслед за Идой шагнул на сходни.
Особо его нервировало настоятельное напоминание Петал: всегда помнить себя человеком и всегда поступать как человек, не вестись на зов животных инстинктов. Не совсем понятно было, какие контексты имелись в виду. Напоминание купаться по ночам в лунном свете было выполнимее.
…Лазурь воды качнулась в просветах между досками – невинная и сияющая. Глубина казалась нестрашной. По белому донному песку мраморной сеткой скользили лучи, бросками перемещались блестящие рыбки. И небо, и земля, и вода казались простыми и дружелюбными.
Но Бласт был полон гнетущих предчувствий. В Краю Белоглазых тан всё будет не так.
Год тому назад он вместе с приятелем Долихом отправился в подобное путешествие с совершенно лёгким сердцем, как в избавление от назойливых домашних проблем! Ничто не мучило его. Ничто не страшило. Может быть, потому, что мало знал об этих таинственных землях? Или просто было нечего терять? Приятели надеялись обогатиться и с триумфом вернуться домой. Ан не вышло!
Долих сгинул. А Бласт, повстречавший свою трудную любовь, еле выжил, еле уцелел. Однако вместо того, чтобы радоваться спасению, тихой семейной жизни и успехам в бизнесе, опять он лезет туда, откуда еле успел убраться, где неумолимая смерть чуть не прищемила его! Кто после этого назовёт его умным?
7
Изломанная.
Грязная.
Всеми гонимая.
Хорошо, хоть жива…
Да хорошо ли?
Она до такой степени была зла на себя, что готова была выпихнуть своё предавшее тело за порог со словами: «Уйди! Ищи себе другого хозяина!» И закрыть дверь.
Может, и впрямь, расслабиться, и будь что будет?
Ох, нет…
Если бы не прямая угроза жизни, разве стала бы она так яростно бороться за неё, постылую?
Давно бы сама приняла яд, как спасение от несчастливости и раздирающей злобы! А так – нет, нет и нет!!!
Назло самой судьбе, обошедшейся с ней столь немилосердно! Выжить! Доказать, что всё-таки права, что достойна! Что будет так, как ей хочется!
Да будет ли…
Нет уже сил верить. Нет уже сил надеяться…
Каждое утро просыпаться для новых мучений. И так уже много лет! Когда каждый день тянется невыносимо! А ночь вымучивает так, что не рада рассвету! И всё пустая канитель обыденных, ненужных дел! Сплошная досада!
Хуже всего, что власть и богатство тоже веселили душу лишь сначала. На волне удивления и зависти подруг и знакомых. А потом и это опостылело. Разве что еда была почище. Так что, можно сказать, никаких перемен!
…Выстраивала-выстраивала свою жизнь, тянулась-вытягивалась. И что? Пустые руки. Повисли бессильными плетьми…
А сколько пришлось хитрить, ненавидеть, даже прибегать к самой чёрной магии! Душу свою изгадить! И всё зря!
Всё равно не добилась того, чего хотела!
Не получила его. Свой заветный приз.
Будто он питается её проклятьями и становится от них только счастливее и отстранённее!
Сколько её уговаривала старая нянька: бросить все мысли о нём! Нет, она, как упрямый мотылёк, кружилась-кружилась около, пока окончательно крылья не сожгла!
И что теперь?
Можно было, конечно, снова попытаться остаться с ним рядом. Он не прогнал бы.
Его улыбка волнует так же, как в юности! Броском счастливого мячика она по-прежнему скачет навстречу! Ах, какое сияние! А его голос по-прежнему выжигает водоворот в душе!
Но эта, белоглазая… Резанула ревнивым взглядом, как алмазом по стеклу! Ноги сами унесли из их дома!
Красота, образованность… Кому это надо?!
…Сны мучительные не дают покоя. Давильня, а не сны! Всё лодка, отвязавшаяся от причала и тихо-тихо отплывающая. Пустая.
Почему это так мучительно?
Только сегодня мелькнуло в серости что-то, будто красное… И она – бегом! По грязным ступеням! К чистой воде!
…Будто пила она там …белый сок из красного тюльпана…
Боги! Какая чушь! Приснится же такое!
8
– Курс-то я знаю наизусть, хаживал в эти края не раз! Да что толку? Ныне здесь всё по-другому. Все берега снесло водой! Все карты, все лоции псу под хвост! Как идти? Наугад? Догадайся, попробуй, где тут мели? А то ещё на скалу напорешься! И тю-тю! Рыбам на корм!
Старый капитан имел привычку разговаривать сам с собой и на вошедшего юнгу даже не среагировал. Хотя не заметить того было просто невозможно.
Капитанская каюта, в обиходе называемая «сундук» – единственное отдельное помещение на судне, была столь тесна, что два человека, вместившихся в неё, буквально дышали друг другу в лицо.
Карты Атлантики и внутренних морей грудой лежали на столе, перемежаемые грузиками для удерживания. Но были бесполезны.
После прошлогодней катастрофы, когда гигантская волна, придя из самого сердца океана, расплеснулась-разлеглась на берегах, на полях, на человеческих поселениях, всё стало другим. Освоение этих земель нужно было начинать сначала, заново.
Но самая страшная катастрофа, по свидетельствам немногих уцелевших очевидцев, постигла Край Белоглазых тан – земли, расположенные на востоке, на самом краю исследованных греческими и италийскими мореходами земель.
Тан-Амазон – столица амазонок, был полностью затоплен. Соседний Тан-Таган – выжжен огнём, пришедшим из морских глубин. «Не иначе, в искупление неведомой страшной вины!» – шептались старушенции на базарах.
Какова ж тогда была вина жителей Тан-Аида перед богами, что все они, окаменев, навеки встали истуканами на вершинах курганов!
Капитан усиленно делал вид, что страшные сказки не пугают его, опытнейшего морехода. Хотя, прежде чем отправиться в путь на своей красавице «Афине», он всё же принёс полагающиеся жертвы к весьма почитаемой в этих местах придорожной статуе богини, называемой местными Минерва.
– Не было раньше таких морей на картах Атлантики! Мёртвое море, Морморное море, Чёрное море! Это кто ж дал им такие названия? Все как одно на разные лады дышат смертью, морморой!
Капитан раздражённо выдохнул, и острый чесночный дух настолько щедро наполнил каморку, что юнга мог бы смело принять именно это за «дыхание смерти».
– Да, издалека шла волна в земли бога Таната, и обозначилась она чёткими метами! Наследила, так наследила! Не собьёшься с пути! Ну и несёт же меня нелёгкая злыми путями!
Юнге пришлось ещё немного продвинуть вперёд кувшин с вином и миску с сухарями и наструганной солониной, чтобы обратить на себя внимание. Ему хотелось скорей покинуть это помещение, в действительности похожее на запертый сундук, и выйти на воздух. Но у капитана были в отношении его совсем другие планы.
– Нам надо сделать карту! – капитанские круглые, с красными прожилками очи многозначительно завращались у его лица. – Чуешь, какая цена будет у неё, если это будет первая правильная карта? Ты мне должен помочь, раз ты грамотный!
Капитан бережно свернул карты на столике, освободив место для еды. И по-хозяйски надавив на плечо, усадил юношу рядом.
– Ешь смелей! Что ж у тебя такая стать никчёмная? Всякий худой человек продырявленной бочке подобен!
Капитан взыскательно осмотрел юнгу, как инструмент, который собирался активно использовать, удовлетворённо грызанул сухарь и, воображая себя хитрецом, продолжил.
– Я, конечно, сынок, мог бы обойтись и без тебя, я тут и так всё наизусть знаю! Но все эти тонкие линии…
Капитан вытянул руки, заполнив ими всё оставшееся в «сундуке» свободное пространство.
– …их лучше прорисовывать твоими молодыми пальчиками, а не моими лопатами, – скаля коричневые остатки зубов, он радостно заржал, оттого что нашёл отличный способ решения проблемы.
Юнге выбирать не приходилось. Это был ещё не худший вариант работы, за которую его согласились взять на борт. Капитан снабдил своего юного картографа кучей устаревших, уже не актуальных после происшедшей катастрофы карт. В каждом порту, где они останавливались за пополнением запаса воды и еды, он ещё и ещё за бесценок скупал устаревшие карты, лоции и описания. По пути им много приходилось расспрашивать рыбаков, моряков и просто прибрежных жителей об изменениях береговой линии после подъёма уровня морей.
Свидетельства мореходов, как и их карты, были неимоверно путаными и чаще всего отчаянно противоречили друг другу.
У юнги с непривычки уже пестрило в глазах от изобилия этих немыслимо сумбурных мелких деталей. Он уже жалел о своей непригодности для работы гребца. Лучше уж на вёслах работать, чем в душном «сундуке» капитана, терпя его нескончаемые поправки и замечания.
Вообще-то в планах юноши не было заплывать так далеко. Ему главное было убраться с Италийских холмов. Но теперь уже заинтересованный в нём капитан не отпускал «малыша» от себя ни на шаг.
9
Команда ревновала «хитрого юнца» к капитану.
Им всем поочерёдно выпадало поработать вёслами, особенно в штиль. Один юнец тяжелей грифеля ничего не поднимал! И это было несправедливо! Правда, он мастерски играл на кифаре. Это немного смягчало суровое отношение к нему команды.
К тому же пожилая женщина с собакой, что напросилась к ним в пассажиры и многим головорезам напоминала их полузабытых матерей, явно сочувствовала ему.
Яркими закатными сумерками, когда поневоле заканчивалась работа юнги над картами, они встречались на корме. Где и ютилась Ида, пряча под лавкой свою собаку. Юнга перебирал струны кифары, Ида рассказывала хитроумные истории из жизни богов и героев. Так коротали они вечера.
Одним таким вечером, когда свежий ветер избавил моряков от необходимости проливать пот на вёслах, юнга взял свою кифару. Благозвучное металлическое бряцание тугих струн инструмента ладно сочеталось с посвистыванием ветра вкруг паруса, с плеском воды, с алеющим закатом.
Как от северного ветра или света луны
Покидают мою голову тихие сны.
И несёт меня там, где не мыслил я быть
Даже сам.
Всем, что нужно для счастья, мои будни полны.
Не хватает только ветра и света луны.
И волны, бьющей в борт,
И забот.
Словно гости незваные с чужой стороны,
Ветры с севера дуют, и свет от луны
Вновь тревожит, поёт
И зовёт.
Мелодия завораживала, рефрены округляли-сглаживали все углы-конфликты, юношеский голос был чист и звонок. Но моряки, не желая сознаться во власти над ними таинства пения, сочли своим долгом в очередной раз показать мальцу его настоящее место.
– Да, с такими песнями этот парень не скоро станет толстым и сытым! – Хриплые голоса оборвали мелодичные переборы струн.
– А ну-ка, спой-ка нам лучше про весёлую девчонку!
– Подхватывай! – Рявкнули лужёными глотками с притопыванием босыми пятками.
Эй, привет, длинноносая девчонка!
Большерукая, с глазом, как у жабы,
С деревенским нескладным разговором,
Ты утешить меня бы не смогла бы?
Дальше с восторженным гоготом и гомоном шли описания «утешения» длинноносой девчонкой страждущего моряка.
– Хеп-оп! Хеп-оп! Хеп-оп-па!!!
Горлопаны так увлеклись, что аккомпанемент уже был лишним. Юнга тихо отошёл от поющих.
Когда один из моряков приблизился к нему, он сначала подумал, что его отсутствие замечено и певцы снова зовут его аккомпанировать. Но огромный чернокожий Варис, источая запах остывающего пота, заговорщицки навис над ним.
– Слышь, малыш, давно хочу спросить у тебя, да всё не с руки: солдаты там, на берегу, разыскивали женщину, отлучённую от воды и огня, изгнанницу с двумя детьми. …Не тебя ли?
Юнга ответил дерзким взглядом.
– С чего вдруг?
Но Вариса это не сбило.
– Ты ведь …девчонка? Я видел, как ты при загрузке рассматривал…, э-э…, рассматривала драгоценности. Парню-то это ни к чему. Да и питаешься …одними апельсинами.
По ответному растерянному, беспомощному взгляду Варис понял, что догадка его верна. Он удовлетворённо хохотнул.
– Что ж, пусть кретины горланят про длинноносую девчонку. А у нас с тобой сейчас начнётся своё веселье. Он подгрёб тонкую фигурку под себя, грубо задрав на ней холщовую рубаху.
Волчий бросок был мгновенным.
Варис не успел опомниться, как уже лежал, неловко уткнувшись ушибленной головой в бухту канатов, а желтоватые клыки в подрагивающих в угрожающем рыке губах нависли над его лицом.
10
Лия передвигалась теперь перебежками между «сундуком» капитана и кормой, где обосновались Ида с собакой. Да и то, только предварительно оглядевшись, нет ли поблизости Вариса, занят ли он делом настолько, что не прицепится снова к ней.
Не случись внезапное заступничество странного пса, жизнь её развернулась бы настолько круто, что могла и вовсе сойти на нет.
Дрожь пробивала при одной мысли об этом.
Как расценили бы её проникновение на судно в мужском платье моряки, так ревностно следящие за «юнгой-бездельником»? Да и сам капитан, её главный защитник, вряд ли был бы в восторге.
Она так и не поняла, с чего эта страшная, рыжеватая, так похожая на волка, псина бросилась ей на выручку?
А если бы Бласта спросили, зачем это ему понадобилось наживать себе врага в лице Вариса, своего бывшего управляющего, злобный характер которого он знал достаточно хорошо, он и вовсе не смог бы ответить.
Разве что природным легкомыслием он мог бы объяснить заступничество за свою молодую мачеху, которую, конечно же, сразу узнал в хрупком юноше, так настоятельно стремящемся убраться подальше от Италийских берегов. От волчьего дальнозоркого взгляда не укрылось и её желание избежать встречи со стражниками на берегу.
После трагической гибели мужа Лии пришлось спасаться бегством вместе с новорождёнными близнецами. Счастьем оказалось, что детей согласилась приютить и выкормить жена пасынка, Петал.
Лия не скучала по младенцам.
Рождённые от нелюбимого, они не заняли места в её сердце. Ей нужно было срочно скрыться от убийц мужа, спасать свою жизнь, а дети связывали ей руки. Она была несказанно рада избавиться от этого балласта. Ей хотелось начать новую жизнь, напрочь забыв обо всём, что привязывало её к семье мужа.
Любовь к пасынку истерзала её.
Оставив в доме Бласта не нужных ей детей, она решила, что не увидит его уже никогда. Не оставит для себя никакой возможности ни для любви к нему, ни для ненависти. Впервые за много лет она испытала облегчение, будто снова была молода, свободна и беспечна. Ей удалось втереться в доверие к капитану, который был просто помешан на составлении новых карт для мореходов.
Править карты она не умела. Но капитан и слушать не желал возражений. И, странное дело, у неё всё начало получаться! Капитан был страшно доволен. А команда, видя это, не смела проявлять свою завистливую ревность. До недавнего времени.
Как удалось этому зловещему Варису понять, кто она на самом деле? Она-то считала себя сильной актрисой, безупречно разыгравшей свою роль! Напрасно! Мужской костюм теперь сидел на ней коробом, настолько ожидала она разоблачения. Тихо чахла под многозначительными усмешками Вариса, подкрепляемыми сверканием затачиваемого ножа.
Она бы давно удрала в одном из портов, куда они заходили. Но, похоже, эта мысль посетила не только её. Поскольку на стоянках капитан не спускал глаз со своего любимчика-юнги. Теперь она ежесекундно ожидала громогласного, позорного разоблачения. Но что-то останавливало Вариса. Понять бы, что.
Она видела только, что не одна она постоянно следит взглядом за слишком догадливым матросом. Пёс, которому она была обязана спасением, тоже не давал Варису расслабиться. И к сверканию насторожённых глаз порой добавлял угрожающее посверкивание клыков.
Лия нервничала.
Казалось бы, ей в самый раз испытывать благодарность к псу-спасителю. Но когда она однажды решила дружески потрепать его за ухом, жест, который любят все собаки, странный пёс так рыкнул на неё, что теперь она не только не притрагивалась к нему, но и боялась встречаться взглядом. А он имел странную манеру по-человечески смотреть в глаза.
Это напрягало.
Выручала блаженная доброжелательность старой Иды. Только рядом с ней Лия и отдыхала.
Однажды капитан приказал пристать к берегу, чтобы подкормить команду горячей пищей. Варис перерезал горло овце, поигрывая длинным ножом и косясь на Бласта. Принёс положенную жертву Афине и начал умелыми движениями ножа разделывать тушу.
Бласт был дико голоден.
Застряв в волчьем обличье, он в полной мере ощутил потребность насыщения именно сырым мясом.
Они с Идой не могли себе позволить подобного роскошества на виду у всей команды. Собаку не принято было так баловать, когда люди недоедали. А сухари и солёные щепки солонины совершенно не прельщали Бласта. Он обрыскал уже окружающие расщелины, с отвращением сожрал нескольких крабиков. Но разве это была еда! Вот бы баранинки!
Он исподлобья наблюдал за священнодействием Вариса, разделывающего овцу. Тот издевательски возносил в воздух куски мяса, демонстративно нюхал их, потом медленно погружал в кипящий котёл.
Бласт был уверен, что даже если Ида и попросила бы для него кусочек требухи, не получила бы желаемого. Это был бы только ещё один повод для унижения. Давясь голодной слюной, Бласт прикрыл предательский нос хвостом и задремал.
…Нос – хвостом…
…Нос хвостом осеняя, пролилась кольцами лунного света на землю белая змея. Тело её длилось, перетекая бесконечно. Белизна его сияла-высветляла окружающую тьму.
Свернувшаяся привольными изгибами белизна связывала и отпускала, ограничивала и соединяла. До самого кончика хвоста, вложенного в жаркую пасть!
А под белизной светилась живость, буро-красная, трепещущая и тёплая.
Она струилась, светясь, будто дорога, наполненная и дарящая жизнь. И повороты её напоминали жизненные: чтобы продвинуться вперёд, надо было взять разгон и назад откатиться.
Чудный змееобразный лабиринт!
Но стоп! Дорога извернулась плотным узлом! Болезненным заворотом! Грозящим смертью!
Бласт с ужасом проснулся. Ида пристально смотрела на него.
– Пора! Отплываем!
Бласт и хотел бы рассказать ей свой сон, но она не понимала его. «Вот, насмотрелся на вожделенные бараньи кишки, снится теперь всякая дрянь с изгибами! Хоть гадай по этой требухе! Аж вспотел весь от жути!» – Бласт подскочил и, взъерошив густую шкуру, отряхнулся. От берегового песка. И от гудящих мыслей.
11
После прохода Босфора оставалось всего ничего до цели путешествия. Непогода не оставляла «Афину». Команда нервничала. Два других парусника, вместе с которыми они отправились в поход, как-то растворились в сбитне опускающегося неба и взлетающих волн.
Капитана уже не волновало, остались ли там, на побережье, причалы? Да и люди, с кем вести торговлю, – остались ли? Его уже не заботили даже новые карты. Он метался с одного борта на другой, орал на команду, нервно грыз кулак.
А море, называемое на старых картах «Амазонский понт», настолько изменилось, что стало неузнаваемым. Изменились его очертания, да и сам дух. Не зря, видимо, успели прозвать его Чёрным. Дружелюбным оно не выглядело!
Капитан, считающий себя лихим мореходом и всегда презиравший каботажное плаванье, на этот раз плюнул и решил продвигаться вдоль берега, опасаясь неисследованного водоёма подозрительно тёмного цвета. Вода колыхалась черным-черна, будто нафа. Казалось, поднеси огниво – море загорится!
Бласт лучше других понимал боязнь капитана. Уж он-то видел, как горело море год назад, издавая отвратительную серную вонь. И сегодня ещё над водой продолжал стоять остаточный запах серы, будто над исчадием ада.
Моряки, пытавшиеся по привычке наловить рыбы, были удивлены полной безуспешностью этого предприятия. После этого море показалось им ещё черней! Что это за водоём, в котором даже живность не водится!
Бласту, и так не ждавшему ничего хорошего, это и вовсе показалось дурным предзнаменованием!
Вскоре в небе воцарилось полное безумие. Молнии стригли водяные струи, как бешеные. Громы взламывали все мыслимые представления о верхе и низе, кувыркая парусник, как никчёмный листок. Небо кулаками туч лупило с маху по водной поверхности, взбивая её в пену. Волны хлёсткими оплеухами обрушивались на «Афину», выстраивали рядом с ней целый город стен, и тут же обрушивая их, будто затем, чтобы показать, что даже такое великолепие кратковременно. Что уж мечтать о большем ничтожеству, типа человеческого судёнышка!
Ценой огромных усилий капитан отвёл судно подальше от берега, чтобы не оказаться выплеснутым на прибрежные скалы разъярившимся молодым морем. Вода бешено вскипала белейшей пеной, подхватывала парусник, и кружила, и подбрасывала ввысь, и упускала в глубь впадин морских – до спазмов в кишках!
Тьма небесная и тьма морская в круговороте молниеносно менялись местами. А взъярившийся бог морских пучин всё продолжал щедро нарезать глубину высоченными стружками волн, будто масло горячим ножом! Каждая из этих кружевных стружек так и норовила закрутить в себя «Афину». Но пока капитану удавалось храбро взрезать их грудью величественной богини Афины на носу парусника.
Шторм длился уже несколько дней.
Паруса давно сняли, но это не сильно помогло.
Команда обессилела в беспрерывной борьбе за плавучесть судна. Без сна, без отдыха, без нормальной еды. Те, кто отработали смену у руля или с вёслами, «отдыхали», вычерпывая воду, щедро заливавшую беззащитную посудину. Ида вместе с Лией тоже безостановочно трудились с черпаками.
Только Бласт ничем не мог помочь. И ему было хуже всех. Никакая деятельность, не могла отвлечь его от грозящего ужаса погружения в кипящую бездну. К тому же, цепляться за спасительный поплавок парусника в этом взбесившемся водоёме он мог только зубами!
Ида, по примеру капитана, привязавшего себя к штурвалу, прицепила к Бласту обломок доски. Потом, поразмыслив, и себе с Лией соорудила такие же поплавки.
На третий день шторма потрёпанный парусник не смог без потерь выбраться из очередного круговорота воды и ветра. Словно наказанная за несгибаемость, мачта треснула и вместе с остатками реи рухнула на капитанский «сундук», разнеся его в щепки!
Бласту, затаившемуся по соседству, досталось больше всех. Его основательно зашибло рухнувшими обломками. Ида ахнула. А Бласт, с трудом выбравшись наружу, попал под ноги несущемуся Варису. Тот с удовольствием от безнаказанности со всего маху отшвырнул ненавистного пса. Мокрый, исхудавший, а теперь ещё и окровавленный, зверь производил жалкое впечатление.
Что осталось от красавчика Бласта, любимца всех афинянок от тринадцати до тридцати? Когда-то он и не подозревал даже о самом существовании Края Белоглазых тан, столь могущественно вмешавшемся в его судьбу… И вот теперь…
Он превратился в никчёмное облезлое животное, которое даже его бывший слуга раздражённым швырком ноги убирает со своего пути! Вот результат всех его жизненных стараний, всех его потуг!
А перспектива – на выбор. Смерть от ножа Вариса или на дне этого бешеного моря. А если повезёт, миновав эти две смерти, можно сберечь себя для зловещих жрецов Края Белоглазых тан. Те уж на этот раз не промахнутся! Слишком давно собираются прикончить его. Слишком уж вожделенной мишенью он для них является!
12
Бласт, угрюмо сторонясь с трудом перемещающихся мимо него моряков, и с привычным уже отчаяньем косясь на поднимающиеся раз за разом пенные валы за бортом, размышлял над превратностями своей судьбы.
Его единственная, неповторимая жизнь. Судя по всему, пора подводить итог. Из этой передряги ему уже не выбраться. Почему ему выпала такая странная судьба? Есть же люди, живущие свою жизнь тихо, семейно! Почему у него по жизни такая жестокая болтанка? Такое нагромождение странностей и невероятностей? Для чего и кому это надо было, чтобы после удивительного взлёта личного счастья в жизни – вновь швырнуть его в шкуре твари бессловесной и бесправной в глубины отчаянья?
Кто прописал такой сценарий? С какой целью?
А сны? Зачем он постоянно получает какие-то полупонятные наводки, намёки? Зачем ему дано всё это?
Будто в ответ – память услужливо подсунула Бласту давнее-давнее воспоминание о случайно вырвавшейся у него страстной молитве в отцовском саду, обращённой к любимому богу счастливого случая Кайросу. Молитву о ниспослании крутых перемен в унылом бытии.
Выпросил.
Унылой его нынешнюю жизнь точно не назовёшь!
…Зато какие упоительные взлёты, так похожие на эти взмахи волн, на самой грани жизни-смерти, – доступны были ему с Петал! Только она, одна она, умела наполнить вкусом, и цветом, и музыкой – в общем, смыслом, каждую секунду его бытия!
Все последние события жизни прокатилась колесом перед его мысленным взором: пир в Тан-Аиде, где он впервые повстречал свою удивительную ясноглазую любимую; шок от увиденной им впервые Петал в облике волчицы; пьянящее состояние безграничной свободы, испытанное им вначале после превращения в волка; рождение сына, такого же белоглазого, как Петал.
Мысленно он уже попрощался с женой и сыном, пожалев о том, что, расставаясь, был раздражён. Она составляла главное счастье его жизни. И сын. И его маленькие братья, которых выкармливала его Петал. Как жаль, что случай вынудил расстаться с ними, теперь уже навсегда!
Тем временем «Афина», вынужденно отпустив крайнюю точку взлёта на гигантскую штормовую волну, начала своё ужасающее скольжение по ней в самую глубину тёмной морской пучины.
И сердце Бласта, вслед за ней опустилось в пучину разочарования, раздражения и злобы. Петал всё-таки добилась своего, против его, Бласта, воли. Как он ни пытался избежать этого путешествия, всё равно сложилось всё так, что он не смог увильнуть. И чем всё это закончится – одним богам известно. Он-то – так берёг её! Заботился о ней! А вот то, что она так настоятельно отправляла его в Тановы земли, заботой не назовёшь! Оказывается, она всегда думала только о своём долге! Любила ли она его вообще когда-нибудь? Можно ли верить её словам? Воистину, то, что говорит женщина любящему её человеку, писано на ветре и быстротекущей воде…
…Углубившись в мысленное прощание со всем, что было ему дорого, Бласт пропустил момент, когда парусник, так и не успевший выбраться из водяной впадины, грохоча, накрыла следующая волна! Толкнула жалкое судёнышко в глубину, будто в ненасытную тёмную пасть! И оно, из последних сил потянувшись к поверхности, распалось, словно ореховая скорлупка под ударом нестерпимо тяжкого водяного пресса! Волна победно закрутила кораблик, веером рассорùв с него людей, бочки, ящики, обломки досок с бортов, не выдержавших бешеного напора…
Прежде чем кувырком погрузиться в морские глубины, Бласт снова вспомнил про Кайроса, чего не делал много месяцев.
– Всемилостивый Кайрос, – взмолился он отчаянно, – бог тончайшей грани бытия и небытия, дай мне счастливый случай исполнить то, что мне предназначено! Не пресеки тонкую нить сущего своим небрежным жестом! Спаси! Спаси меня!
И щедрым божественным повелением Бласту было подарено ещё несколько мгновений осознанной жизни. Но за них он пережил многое, многое! Угасающий волчий взгляд ещё успел рассмотреть сквозь толщу рассекаемой его звериным телом воды извилистую змееобразную белизну из последнего сна. Присмотревшись, насколько это было возможно, Бласт признал в извилистых белёсых переходах расходящиеся концентрами улицы затопленного города!
Тан-Амазон!
Это же город амазонок из Тановых земель!
– Так мы были совсем рядом! – Кольнуло едкое сожаление. – Бешеный шторм принёс нас туда, куда мы и сами стремились! Мы были почти у цели!
Мимо тонущего Бласта тут и там уходили в глубину обездвиженные человеческие фигуры захлебнувшихся моряков, ящики с рассыпающимся товаром и множество всяких неопознанных теней. Сознание успело зафиксировать удивление: столбы лунного света, пронзающие морскую глубину, и в самом деле, зелёные!
Всё так, как рассказывала Петал!
Вот он, Бласт, мягкой поступью волчьих лап идёт по белому лабиринту к центру…
На что это так похожи покрытые белёсым налётом изгибы подводных улиц со всеми своими поворотами, вывертами и тупиками?
Да-да! Конечно! Всё удивительно узнаваемо! Это же гадание по внутренностям, которое было у него во сне! Выходит, неспроста снились ему эти вкусные бараньи кишки! Своими изгибами так похожие на покрытые белёсым налётом улицы затопленного города амазонок!
Бласт подивился своей способности предвидеть происходящее. Вяло посетовал на себя, не принимающего всерьёз столь щедро поступающие предостережения.
Волчий дальнозоркий взгляд затянул его к мерцающему впереди центру лабиринта – городской площади Тан-Амазона.
А это что?
Что это за росчерки углов и поворотов?
Сознание уловило динамику движений, повторяющих таинственные изгибы орнамента лабиринта городских улиц. Хорошо знакомый с греческим геометрическим орнаментом, популярным в родных Афинах, Бласт знал и о символике лабиринта.
Дойти до центра в лабиринте – значило, умереть, а выйти – возродиться.
Сознание гасло… Мысли, будто намокнув, ускользали, утекали…
Бласт почти смирился уже со своей гибелью на дне этого нового Чёрного моря. Одна мысль тревожила его напоследок: он не выполнил главного, для чего был послан, ради чего, собственно, и затевалось его таной это путешествие. Он не нашёл белый камень. Не восстановил ритуальную гривну. У него не хватило сил и удачи для возрождения Края Белоглазых тан! Кайрос не сжалился!
Ему оставалось только смириться с переходом в иной мир. Путь в который шёл столь прихотливо извернувшейся петлей…
…Петля с прицепленной доской, накинутая предусмотрительной Идой, преодолела, наконец-таки водяной водоворот и требовательно потянула его тело кверху. Где ждал его очередной завиток волны и стремительный бросок на прибрежные скалы.