Татары. История возникновения великого народа. Часть первая. Империя хунну (Эдуард Паркер)

Подлинная история кочевых племен Восточной Азии ведет свой отсчет приблизительно с того же времени и развивается почти тем же путем, что и история северных народов Европы. Китайская империя, подобно империи Римской, обязана своим процветанием открытиям и завоеваниям, результатом которых стали более тесные контакты между народами и их взаимная ассимиляция, непрестанные пограничные конфликты и глобальное смещение политических центров. Подобные процессы происходили также в Греции и Персии. В отличие от китайских и римских авторов Геродот, рассказывая о скифах, делал акцент скорее на воссоздании картины жизни и обычаев этого народа, чем на изложении его политической истории. И все же рассказ Геродота соответствует нарисованному китайцами портрету хунну, с одной стороны, и представлению римлян о гуннах – с другой. Поскольку этимологическая связь хунну Китая с гуннами Запада едва ли может быть подкреплена неопровержимыми доказательствами, ограничимся простым изложением фактов, зафиксированных в китайских источниках, оставляя за читателем право на собственную точку зрения и стараясь не выдвигать беспочвенных гипотез.

В тот период, к которому относится начало нашего рассказа, китайцы ничего не знали о японцах, бирманцах, сиамцах, индусах, туркестанцах. Они имели весьма слабое представление о Корее, тунгусских племенах, народах, населяющих территорию к югу от великой реки Янцзы, и тибетских кочевниках. Внешние сношения Китая фактически ограничивались контактами с верховыми кочевниками севера. В древности они были известны под разными именами, более или менее близкими по звучанию к вышеупомянутому названию, принятому во всеобщей истории. Однако ошибочно было бы предполагать, как это делают многие европейские авторы, что название «хунну» вошло в употребление лишь со II века до н. э. Историк Ма Дуаньлинь, живший шестьсот лет назад, сам опровергает этот факт и приводит цитаты из двух источников, стремясь доказать не только то, что название это было в ходу задолго до указанного времени, но также и то, что общность, о названии которой идет речь, уже стала довольно значительной. Сами китайцы не уделяли большого внимания хунну вплоть до 1200 года до н. э., когда член правящей семьи, возможно совершивший какой-то проступок, бежал к кочевникам севера и основал там что-то вроде династии. Несмотря на то что на протяжении многих столетий, до 200 года до н. э., северные государства Китайской империи конфликтовали с этими кочевниками, не осталось письменных свидетельств об их племенах и престолонаследии. О них известно столько же, сколько о скифах из рассказов Геродота. Столь же мало было известно о тунгусах или восточной ветви кочевников, с которыми китайцы вступили в тесный контакт лишь двумя столетиями позднее. Куда большими сведениями китайцы располагали о великом кочевом народе хунну. Позднее для обозначения различных однородных племен, формировавших империю хунну, использовались слова «тюркский» и «тюрко-скифский». Однако слово «тюрк» было совершенно неизвестно до V века н. э., следовательно, мы пока не можем говорить о «тюрках», поскольку это было бы хронологической ошибкой. Так же обстоит дело со словом «татары». Любопытно, но китайцы использовали его, наделяя тем же неопределенным смыслом, что и мы. Это слово не встречалось в истории в какой бы то ни было форме до II века н. э., но и после этого, как и впоследствии с «тюрками», оно употреблялось в отношении одного небольшого племени. Таким образом, что бы мы ни думали об отождествлении слов «хунну» и «гунны», совершенно ясно, что у китайцев не было другого названия для верховых кочевников Северной Азии, едящих мясо и пьющих кумыс, точно так же как и у европейцев название «гунны» являлось единственным для верховых кочевников из Северной Европы, едящих мясо и пьющих кумыс. Эти кочевники появились в Европе после того, как правящие касты хунну были изгнаны из Китая. Более того, скифы Геродота, столкнувшиеся с греками и персами, вели в точности такой же образ жизни, как хунну из Китая и гунны из Европы. Таким образом, мы можем прийти к выводу, подкрепленному разрозненными свидетельствами, что между этими тремя народами существовала некая этнографическая связь.

Карта 1

Набросок карты, основанный на карте Азии, составленной Варти

Кочевой народ хунну жил на коне. «Их страной была лошадиная спина». Они переезжали с места на место, перегоняя свои стада и отары в поисках новых пастбищ. Лошади, крупный рогатый скот и овцы – вот их обычное имущество. Однако время от времени в их стадах появлялись верблюды, ослы, мулы и другие представители семейства лошадиных, которых невозможно идентифицировать. Возможно, одним из них был онагр (дикий осел) из Ассирии и Центральной Азии. Хунну не строили городов и других поселений подобного рода, но, хотя они и не задерживались подолгу на одном месте, каждому племени отводилась определенная территория. Поскольку они не занимались земледелием, у каждого шатра, или семейства, был свой персональный участок земли. У хунну не было письменности, и потому все приказы и прочие административные акты передавались изустно. С самого раннего детства хунну учились ездить верхом на овцах и охотились на крыс или птиц при помощи крошечного лука и стрел. По мере взросления объекты охоты менялись, теперь целью охотников были лисы и зайцы. Каждый взрослый мужчина, способный натянуть лук, становился воином. Все, стар и млад, питались мясом и молоком. В качестве одежды они использовали шкуры убитых животных, а поверх них набрасывали войлочные накидки. Полные сил воины всегда получали лучшее, старых и немощных презирали, им доставались крохи. На протяжении тысячи лет в Татарии процветал обычай, по которому к сыну переходили жены умершего отца (за исключением родной матери), а в наследство младшим братьям доставались жены старших. Достоверно неизвестно, кому предоставлялось право выбора – сыну или брату: возможно, брат получал наследство лишь при отсутствии сына или заменяющего его. В мирное время помимо ухода за скотом хунну много времени уделяли охоте и стрельбе. Каждый мужчина был готов к сражению или набегу. Отступление перед врагом не считалось позором. Фактически, тактика ведения боевых действий заключалась во внезапных, плохо согласованных набегах, ложных маневрах и засадах. По мнению китайцев, хунну были совершенно лишены чувства сострадания или справедливости: они подчинялись единственному закону – силе. Хунну пользовались не только луками. В рукопашных схватках они демонстрировали столь же блестящее владение мечом и ножом. В некоторых древних источниках встречается упоминание о хунну, обитавших в зимнее время в пещерах; впрочем, это утверждение относится скорее к тунгусским племенам.

Нет необходимости рассматривать ранние сведения о татарских войнах, описание которых довольно смутно. Достаточно сказать, что с 1400 г. до н. э. до 200 г. н. э. встречаются краткие упоминания о столкновениях китайцев с кочевниками. В каждом случае называются приблизительные даты, поэтому эти сведения вполне можно считать историческими. Следует, однако, помнить, что ежегодная датировка китайской истории начинается лишь с 828 г. до н. э. Северные районы провинций, ныне известных как Шаньси, Шэньси и Чжили[1], находились тогда во власти кочевников. На протяжении многих столетий, во время так называемого периода «сражающихся царств», силой кочевники не уступали Китаю. Император Китая, как и его беспокойные вассальные царьки, в разные периоды заключали брачные союзы с правящими семействами кочевников, и по крайней мере один китайский властитель сознательно заимствовал татарский костюм и образ жизни. Теперь возникает другой этимологический вопрос, а именно: имеет ли китайское слово «тунг-ху», или «восточные татары» (термин так же часто применяемый к предкам катаев, маньчжуров и корейцев, как название «хунну» употребляется в отношении предков тюрков, уйгуров, киргизов и т. п.), какую-либо этимологическую связь с европейским словом «тунгус». Если два этих слова никак не связаны между собой, значит, перед нами чрезвычайно любопытное совпадение, поскольку оба слова и в русском, и в китайском языках имеют одинаковое значение. В источниках упоминается и другой случай, который призван показать, что приграничные государства Китайской империи были глубоко затронуты татарским влиянием. У одного из вассальных владык был кубок, сделанный из черепа правителя– соперника, – факт столь же противоречащий конфуцианским идеям, сколь соответствующий всему, что мы знаем об обычаях хунну и скифов. В конце III века до н. э., непосредственно перед тем, как западному царству Цинь удалось разрушить старую феодальную систему и объединить Китай в единую империю, вассальное государство, под властью которого находились теперешние провинции Шаньси, Шэньси и Чжили, оказывало систематическое сопротивление вторжениям кочевников и в конце концов вынудило татарского царя вступить в открытое сражение, в ходе которого татарские войска были наголову разбиты. Потери татар составили 100 000 человек. После этого император Цинь присоединил это государство к остальным, а прославленный военачальник Мэн Тянь во главе нескольких сотен тысяч воинов был отправлен в поход на татар. Ему удалось отвоевать Желтую реку (Хуанхэ) на всем ее протяжении, включая участок излучины, теперь известный как плато Ордос. Татары были оттеснены к северу от Великой степи. Бесчисленные отряды преступников и других горемык были направлены на север для строительства военной дороги и несения гарнизонной службы. Вдоль границы было возведено около сорока крепостей и укрепленных городов. Наконец, от окрестностей современной столицы провинции Ганьсу – города Ланьчжоу – до моря протянулась Великая стена. Поскольку она отмечена почти на всех современных картах Китая, читатель облегчит себе задачу, если будет держать перед глазами такую карту. Это избавит нас от необходимости приводить многочисленные и причудливые китайские географические названия – а также и имена, которые часто варьируются в зависимости от местонахождения каждой последующей династии. Великая стена – это кровавый след, вдоль которого белеют миллионы человеческих скелетов, знаменуя собой тысячелетнюю борьбу. Надо отметить, впрочем, что Мэн Тянь с полумиллионом рабов всего лишь укрепил уже существующую стену, поскольку нам известно, что китайский царь, перенявший татарские обычаи, уже построил Великую стену с северо-востока Шаньси до самой западной точки излучины Хуанхэ. А незадолго до этого набирающие силу правители Цинь дальше к западу построили другую стену. К востоку приграничное царство Янь, располагавшееся на территории современного Пекина, построило Великую стену приблизительно на долготе Пекина до моря, так что Мэн Тяню пришлось лишь достроить или укрепить существующие фортификации. Позднее внесли свою лепту и различные северные династии – они добавили к Великой стене новые участки или продлили ее линию в сторону, к Пекину. Так что великолепное и почти совершенное сооружение, которое современные путешественники видят на расстоянии почти пятидесяти километров от столицы, имеет мало общего с древней Великой стеной, построенной две тысячи лет назад. Большая часть древней стены сейчас в полуразрушенном состоянии.

Как мы видели, хунну вынуждены были отступить перед внушительной силой китайского императора, человека бескомпромиссного и полного великих замыслов. Можно допустить, что приписываемое ему чудовищное злодеяние – уничтожение всей литературы и ученых людей – косвенно сыграло на руку китайской культуре. Необходимость восстановления литературы и создания более удобного письменного общения для государственных нужд заставила китайцев изобрести предметы более удобные в обращении, нежели древние бамбуковые таблички, бамбуковые кисточки и заостренные стили, а также провести реформу письменности, упростив иероглифы. Как бы то ни было, Мэн Тянь, с одной стороны, считается первым строителем Великой стены, а с другой – недооцениваются его заслуги как изобретателя современной волосяной кисточки для письма. Однако компетентные китайские критики доказывают: самое большее, что он сделал, в условиях недостатка материалов, усовершенствовал бамбуковую или щетинную кисточку, уже использовавшуюся в течение некоторого времени. Хунну вынуждены были противостоять и другой, не менее мощной силе. Это был кочевой народ, известный китайцам под названием юэчжи, чья власть тогда распространялась на западную половину крупной провинции, теперь называемой Ганьсу. Судя по всему, китайцы ничего не знали об этом народе до того, как начался период слияния феодальных государств в империю Цинь. И это неудивительно, поскольку до этого важнейшего события государство Цинь единственное из всех имело хоть какие-то контакты с Западом. В то время хунну вынуждены были отступить перед всепроникающей мощью императора. Владыку кочевников (или «шаньюй», как он сам себя именовал) звали Тумань. Можно сказать, что с него и начинается писаная история кочевых империй. Новая китайская единая империя распалась почти сразу после смерти в 210 году до н. э. ее талантливого основателя. Несмотря на внебрачное происхождение, он многим был обязан правлению своего великого деда, практически своего непосредственного предшественника, который за 56-летнее правление проделал огромную работу по объединению страны. За четыре года анархии, последовавшие за крушением империи, Тумань сумел восстановить и укрепить свое пошатнувшееся могущество. Китайские военачальники, поглощенные борьбой за трон, на какое-то время забыли о северных рубежах. Тумань же, чья неприступная цитадель располагалась к северу от Великой степи, постепенно продвигался на юг и, наконец, перешел северную излучину Желтой реки, вернув себе территорию Ордоса и восстановив прежние границы с Китаем: другими словами, он снова занял восточную часть современной провинции Ганьсу. Тумань был уже немолод и, к сожалению, находился под сильным влиянием горячо любимой им молодой супруги. По ее совету Тумань объявил своим наследником ее сына в обход законного претендента, своего сына – талантливого военачальника Модэ. Чтобы устранить Модэ, Тумань послал его в качестве заложника в соседнее государство Юэчжи, а затем напал на это государство, надеясь, что возмущенные этим обстоятельством юэчжи казнят Модэ. Однако Модэ был далеко не глуп. Вскочив на резвого коня, он целым и невредимым добрался домой. Тумань, по достоинству оценивший отважный поступок сына, незамедлительно поставил его во главе десятитысячного войска. Модэ, однако, вовсе не готов был простить отцу его предательство, совершенное под влиянием коварной жены. Он разработал план по устранению Туманя. Прежде всего, он усовершенствовал конструкцию «поющей стрелы» – нари– кабуры древних японцев. Модэ должен был пустить одну из таких стрел в намеченную жертву, и это являлось сигналом для слуг Модэ, они должны были немедленно стрелять в тот же объект. Опробовав свой план сначала на своей лучшей лошади, а потом на любимой супруге, наказав за неповиновение нескольких воинов, Модэ выждал, когда старый Тумань отправится на охоту, и пустил в него «поющую стрелу». Шаньюй, пронзенный стрелами, упал замертво, а Модэ немедленно возвели на трон. За его воцарением последовала массовая резня, в ходе которой погибла вся семья покойного отца Модэ. Лишь одну из вдов отца пощадил Модэ, чтобы согласно обычаю взять ее в жены.

В этот период тунгусы лишь немногим уступали хунну в могуществе, а между двумя народами лежало почти 500 километров степной равнины, служившей чем-то вроде нейтральной зоны. Услышав о том, что Модэ убил отца и узурпировал его трон, тунгусы направили к нему послов с требованием отдать лучших лошадей в качестве платы за невмешательство во внутренние дела хунну. Модэ был не только талантливым военачальником, но и искусным дипломатом. Он не стал слушать своих советников, выступавших за военные действия, а сделал вид, что, стремясь умиротворить тунгусов, готов удовлетворить их просьбу. Как Модэ и ожидал, тунгусы, злоупотребив его расположением, потребовали отдать им одну из его любимых жен. Желая соорудить ловушку попрочнее, Модэ, к ужасу военного совета, пожертвовал и своей женой. После этого тунгусы начали стягивать войска к своей западной границе и, придя к выводу, что положение Модэ непрочно, бесцеремонно потребовали уступить им нейтральную до того землю. Некоторые из советников Модэ готовы были отдать то, что они называли бесполезной территорией, но поплатились головами за свою неспособность постигнуть всю глубину политики, проводимой их владыкой. Модэ незамедлительно объявил войну. Всякий боеспособный гражданин государства, не успевший встать «под ружье», подлежал немедленному обезглавливанию. Дальновидные расчеты Модэ полностью оправдались: сочтя Модэ трусливым, тунгусы пренебрегли мерами предосторожности. Их войско было жестоко разбито в ходе одной короткой кампании, стада угнаны, а большая часть населения превращена в рабов. Жалкие остатки некогда сильного народа нашли прибежище на Монгольском плато к северо-востоку от современного Пекина, где, как мы увидим позже, постепенно превратились во внушительную силу. Здесь следует обратить внимание на феномен в истории кочевых народов, который объясняет способ формирования каждого последующего государства гуннов, тунгусов, тюрков, уйгуров, китайцев, монголов и манчьжуров и в то же время доказывает невозможность определения точного местопребывания или национальной принадлежности конкретного народа. В результате этого великого сражения многие женщины перешли к новым хозяевам. Пленные юноши стали воинами. Они находились в подчинении своих командиров, но со стороны победителя осуществлялся контроль. Старики присматривали за стадами, сменившими хозяев на несколько лет, до очередного переворота. Условия жизни раба и его хозяина были схожи, единственное различие между ними состояло в том, что один выполнял работу слуги, а другой наслаждался жизнью. Тем временем женщины, смирившиеся с переходом от одного мужчины к другому, что случалось даже и в их собственных племенах, вынуждены были забыть о возможности свободного выбора. В подобных обстоятельствах основные отличительные особенности хунну и тунгусов хотя и сохранялись, но языки их и племена смешались, обычаи взаимно ассимилировались. Могущество тунгусов исчезает. До этого китайцы мало что знали о тунгусах, да и те немногие сведения, которыми располагали, получали от хунну. По меньшей мере на протяжении двух столетий китайцы пребывали в неведении относительно этих племен. У тунгусов, насколько нам известно, не было никаких отношений с Китаем.

Модэ был одним из величайших завоевателей в мировой истории, его по справедливости можно назвать Ганнибалом Татарии. Даже от самых образованных европейцев нередко можно услышать высокопарные фразы о «владыке мира», об «установлении контроля над всеми народами земли», хотя в действительности речь шла о небольшом уголке Средиземноморья или кратковременной экспедиции в Африку, Персию или Галлию. Кир и Александр, Дарий и Ксеркс, Цезарь и Помпей – все они предпринимали чрезвычайно значимые в истории походы, но они не идут ни в какое сравнение с масштабом кампаний, проходивших в восточной части Азии. Западная цивилизация могла похвастаться достижениями в искусстве и науке, которым в Китае уделяли не столь много внимания, зато китайцы развивали историческую и критическую литературу, искусство этикета и административную систему, которой могла бы гордиться и Европа. Одним словом, история Дальнего Востока интересна не меньше истории Запада. Нужно лишь уметь читать ее.

Устранив тунгусов, Модэ обратил свое внимание на народ юэчжи, который счел за благо отойти дальше на юг и запад. Модэ отвоевал все спорные территории, аннексированные Мэн Тянем, и отодвинул границы своего государства далеко на восток, в направлении современных Калгана и Джехола. Если учесть, что под командованием Модэ находилось войско в 300 000 солдат, можно предположить, что численность населения его государства оценивалась в то время приблизительно в такое же количество юрт. Все северные племена, жившие на берегах озера Байкал и реки Амур, находились под властью Модэ. Однако поскольку китайцы в то время ничего не знали об этих отдаленных племенах, мы лишь по обрывочным сведениям можем судить о том, что киргизы (в будущем «высокие телеги», или уйгуры), и племя орунчун (орочоны) были в числе народов, покоренных Модэ.

Хотелось бы сказать несколько слов и об административной системе хунну. Полный титул правителя звучал как «тенгри куду шаньюй», что означает «величайший сын неба». Слово «тенгри» и в тюркском, и в монгольском языках по-прежнему означает «небо», однако тюркские ученые пока не пришли к единому мнению по поводу слова «куду». Самое высокое после шаньюя положение занимали два чжуки-князя: один управлял востоком, другой западом, сам шаньюй управлял центральной частью империи кочевников. Китайцы говорят нам, что слово «чжуки» означает «мудрый», а поскольку восток и запад в китайском разговорном языке являются эквивалентом левого и правого, китайцы в переводе обходятся без татарских слов и говорят «левый и правый мудрейшие правители». Из этих двоих восточный чжуки-князь был выше по положению и обычно являлся наследником трона. Затем шли левый и правый лули-князья, левый и правый великие предводители, левый и правый великие дуюи, левый и правый великие данху, а также еще несколько пар сановников. По положению левый лули-князь стоял выше правого чжуки-князя. Всего было двадцать четыре сановника, имевшие ранг «дека-хи– лиархов», то есть каждый из них имел право командовать десятитысячным войском. Правый и левый чжуки-князья, а также лули-князья образовывали «четыре рога». Затем шли три другие пары, именовавшиеся «шестью рогами». Все они были родственниками шаньюя. Возможно, «белый рог» Чингисхана и Великого Могола как-то связаны с административной системой хунну. Известно, что два великих данху занимались административной работой, а каждый из двадцати четырех офицеров первого ранга наделялся участком земли – пастбищем, а также имел право назначать своих собственных военачальников, командующих тысячей, сотней и десятком воинов. Супруга шаньюя имела титул яньчжи и могла быть избрана из трех-четырех крупных кланов, которые наряду с кланом шаньюя формировали аристократию государства. Нет необходимости перечислять все второстепенные титулы, уместно будет упомянуть лишь титул цугу, который, как мы увидим позже, является связующим звеном между хунну и поздними тюрками. С наступлением каждого нового года шаньюй устраивал большое религиозное празднество в месте, которое китайцы называют Городом Дракона: очевидно, событие это было сродни монгольскому «курултаю» времен Марко Поло. В честь предков, неба, земли, духов и местных покровителей совершались жертвоприношения. Этот факт, вкупе с титулом шаньюй – «сын неба», – определенно указывает на общность религиозных идей татар и китайцев. Осенью устраивалось еще одно крупное собрание для своеобразной «переписи населения» и взимания налога с собственности и скота. Уровень преступности в государстве был чрезвычайно низок, и все имевшие место преступления рассматривались на одном или обоих великих собраниях. В это же время проводились конные скачки и состязания на верблюдах, проходившие под покровительством шаньюя. За преступление против человека самым распространенным наказанием была смертная казнь или перелом щиколотки, а за преступления против собственности, в качестве компенсации ущерба, членов семьи преступника продавали в рабство. Каждое утро шаньюй приветствовал солнце, а вечером выполнял тот же ритуал по отношению к луне. Как и у китайцев, восточная или левая сторона были наиболее почетными. Стоит, однако, отметить, что в некоторых текстах говорится противоположное, а именно что самой почетной являлась правая сторона. В связи с этим приводит в замешательство утверждение, что шаньюй восседал, обратившись лицом к северу, в то время как нам известно, что китайские императоры сидели лицом к югу. Впрочем, с уверенностью можно утверждать, что из двух чжуки-князей левый чжуки-князь считался более почетным. Нельзя не упомянуть о суевериях, связанных с положением солнца на небе и определенными днями календаря. Во всех важных предприятиях учитывались фазы Луны. Так, прибывающая Луна считалась благоприятной для начала дел, а убывающая Луна благоволила возвращающимся домой. По-видимому, личная храбрость в бою поощрялась тем, что воин получал в собственность все захваченное им имущество и людей, становившихся его рабами. Кроме того, в качестве особой награды воину, отрубившему голову врагу, даровался кубок с крепким напитком. В текстах также встречаются сомнительные упоминания о том, что, если воин выносил с поля битвы тело своего убитого друга, в качестве награды к нему переходила вся собственность погибшего. Говорится и о том, что за гробом шла процессия, состоявшая из слуг покойного, его жен и близких друзей (скорее всего, они выполняли роль плакальщиков, а не жертв, которые должны были быть погребены вместе с умершим, хотя Гиббон упоминает подобного рода жертвоприношения, совершаемые «белыми» гуннами из Согдианы; кроме того, этот обряд не был чужд и полутатарской династии Цинь). Вместе с умершим в могилу опускались ценные предметы, но традиции носить траур не было. Место упокоения не отмечалось могильным холмом, плитой или деревом.

Теперь народ считал Модэ великим человеком, и он значительно упрочил свое положение, спася жизнь одного из лучших военачальников новой династии Хань, который сдал свою армию хунну вместе с одним из самых крупных приграничных городов на севере Шаньси. Основатель прославленной династии Хань, сам талантливый военачальник, только что расправился со своими основными соперниками и, не успев утвердиться на китайском троне (202 г. до н. э.), лично отправился освобождать другие крупные города области, которым в то время угрожали татарские орды. Зима была морозной и снежной, и почти четверть огромного китайского войска отморозила пальцы. Модэ не преминул воспользоваться удобным случаем и прибег к излюбленной тактике хунну. Притворившись побежденным, он отступил. 320-тысячная китайская армия, большую часть которой составляла пехота, не устояла перед искушением и начала преследовать войско Модэ, направляясь на север. Китайский император достиг хорошо укрепленного форта, находившегося менее чем в двух километрах от современного города Датун в провинции Шаньси, прежде чем туда прибыла основная масса его армии, на которую Модэ выпустил свое 300-тысячное отборное войско. Он окружил императора и на семь дней отрезал ему все пути сообщения с его армией. Должно быть, это было весьма красочное зрелище, если верить текстам, которые гласят, что белые, серые, черные и гнедые кони татар собрались в четыре соединения, по одному на каждую сторону света. Подобно Аттиле в битве при Шалоне, состоявшейся шестью веками позже, Модэ все же упустил великолепную возможность из-за страха попасть в ловушку. Тем временем китайцы воспользовались его нерешительностью, чтобы вызволить императора. История не говорит нам, как именно это было сделано, но, судя по некоторым намекам, император и яньчжи вступили в подозрительные переговоры, в результате которых Модэ убедили открыть один участок осадной цепи. Император совершил удачный побег и вскоре присоединился к своей армии. На время Модэ оставил попытки завоевания новых территорий. К нему был направлен китайский посол, предложивший Модэ заключить брачный союз с женщиной знатного происхождения и посуливший ежегодные выплаты в виде кусков шелка, в том числе шелка для подбивки одежды, рисового вина и различных деликатесов. На роль посла был выбран тот, кто рекомендовал императору придерживаться этой разумной политики. Идея ее состояла в том, чтобы в будущем использовать отпрысков китайской яньчжи в интересах империи. Однако, как мы увидим, эта опасная дипломатия оказалась обоюдоострым оружием и через пятьсот лет возымела противоположный эффект – несколько императоров хунну взошли на китайский трон как единственные законные наследники.

На протяжении правления основателя династии Хань Модэ продолжал совершать набеги, которые, впрочем, сдерживались из соображений ежегодных субсидий. В старости император Хань уподобился подкаблучнику Туманю и, околдованный чарами наложницы, чуть было не обошел законного наследника в пользу ее сына. Однако императрица, женщина по-мужски решительная, не только сумела посадить на трон своего сына, казнив при этом соперницу, но и сама, после смерти супруга, на протяжении десятилетия правила империей в качестве официально признанного монарха. Модэ, очевидно по подсказке одного из многочисленных китайских перебежчиков, находившихся у него на службе, направил вдовствующей императрице довольно непочтительное письмо с предложением руки и сердца. Это послание вызвало при императорском дворе большой переполох. Перед советниками императрицы стоял вопрос – отправить ли дерзкому Модэ голову его посла или же дать вежливый ответ. «Бравые» генералы не желали навлечь на себя гнев императрицы. Впрочем, она немного остыла, когда один осмотрительный старый государственный деятель напомнил ей, что народ на улицах до сих пор распевает песню о том, как ее покойному супругу едва удалось бежать из осажденного города. Модэ был направлен чрезвычайно дипломатичный ответ, в котором шаньюя благодарили за оказанную честь, но указывали на то, что состояние зубов и волос вдовы вряд ли внушит ему должные чувства. Кроме того, шаньюю были направлены два императорских экипажа и табун лошадей. Модэ, по всей видимости устыдившись своего поступка, отправил императрице свои извинения вместе с табуном татарских лошадей. Мир и спокойствие не нарушались до 180 года до н. э., когда на трон взошел сын наложницы – император-философ Вэньди, Марк Аврелий китайской истории. Модэ, очевидно, решил, что восшествие на престол незаконнорожденного монарха – это благоприятный момент для возобновления опустошительных набегов. Старый владыка Кантона, китайский искатель приключений, правивший аннамитскими племенами, придерживался того же мнения. Однако при помощи вежливой, но твердой дипломатии Вэньди сумел усмирить обоих соперников. Его письма останутся в анналах истории как образцы изощренной дипломатической игры. В одном из своих посланий императору Модэ, воспользовавшись случаем, поведал, что ему удалось объединить под своей властью всех татар – или, как их назвал Модэ, «все народы, стрелявшие из лука с лошади». Могуществу юэчжи пришел конец, а три племени, жившие близ Тарбагатая, Лобнора и Сайрамнора, наряду с двадцатью шестью другими соседними государствами были значительно ослаблены. Другими словами, Модэ владел теперь территорией, которая до 1911 года принадлежала Китайской империи и находилась за пределами Великой стены, но за исключением Тибета. Модэ добавил, что если император не желает, чтобы хунну посягали на территорию за Великой стеной, то он не должен позволять китайцам подниматься на Великую стену. Кроме того, его послы, писал Модэ, не должны содержаться в заключении, их следует немедленно отправлять назад. Разумеется, надменность Модэ пришлась не по вкусу китайцам. Спешно было созвано несколько советов, призванных решить вопрос о военных действиях. Проблему решил сам китайский император – супруга отговорила его от военного похода. Вместо этого Модэ было направлено письмо, в котором император «осведомлялся о здоровье его величества шаньюя», а также богатые дары: великолепные одеяния, застежки, шпильки для волос, превосходные ткани и многое другое. Вскоре после этого, в 173 году до н. э., Модэ скончался. Он успешно правил своей империей на протяжении 36 лет. После него на трон взошел его сын Гиюй.

Гиюю дали прозвище «Лаошань шаньюй». Узнав о его восшествии на престол, китайский император направил к нему принцессу, в свите которой был дворцовый евнух, или личный камергер. Этот человек был настроен против татар и их образа жизни и энергично протестовал против такого унижения. Император, однако, стоял на своем. Евнух стал ворчать, что хунну является «занозой в боку Китая». Но как только он достиг двора татарского владыки, то тут же отрекся от своего подданства и вскоре стал доверенным лицом шаньюя, к которому обратился со следующей речью: «Вся твоя орда едва ли сравнится числом с населением двух китайских префектур, но секрет твоего могущества кроется в твоей абсолютной независимости от Китая. Я замечаю все более возрастающее пристрастие к китайским товарам. Подумай, ведь одной пятой китайского богатства будет достаточно, чтобы купить всех твоих людей. Шелка и атласы и вполовину не так хороши, как войлок, лучше прочего подходящий для той жизни, которую ты ведешь, а лакомства из Китая не сравнятся с сыром и кумысом». Евнух продолжал наставлять шаньюя в финансовых премудростях, а также предложил направить китайскому императору письмо, которое следовало написать на табличке на одну пятую длиннее, чем прежде, а конверт должен был поражать своими размерами. Евнух также дал шаньюю несколько советов по части титулования: «Великий шаньюй хунну, сын Неба и Земли, равный Солнцу и Луне и прочая, и прочая». Один из китайских посланников как-то осмелился критиковать татарский обычай презирать старых людей. «Когда китайская армия отправляется в поход, разве у родственников воинов не отбирают лучшее, чтобы обеспечить армию?» – спросил у него евнух. «Да». – «Что ж, – продолжал евнух, – война для татар – дело всей жизни: слабые и старые не в силах сражаться, поэтому лучшую пищу получают их защитники». – «Но отец и сын делят один шатер! – настаивал посланник. – Сын берет в жены свою мачеху, а брат женится на невестке. У хунну нет ни хороших манер, ни ритуалов». Евнух ответствовал: «Обычай их в том, чтобы есть мясо и пить молоко своих стад и табунов, передвигающихся с пастбища на пастбище в зависимости от времени года. Каждый мужчина – искусный лучник, в мирные же времена он ведет жизнь простую и счастливую. Принципы управления государством просты. Отношения между правителем и его народом крепки и долговременны. Управлять государством – все равно что управлять одним человеком. И хотя сыновья берут в жены супруг братьев, делается это для того, чтобы удержать родственников в семье: обычай этот можно назвать кровосмешением, но он укрепляет клан. В Китае же сыновей и братьев нельзя уличить в кровосмешении (по крайней мере, номинально), но каков результат? Отчужденность, неприязнь, разбитые семьи. Всем правит корысть и классовая вражда, одного человека превращают в раба ради того, чтобы другой вел роскошную жизнь. Пищу и одежду можно добыть только обрабатывая землю и разводя шелковичного червя. Обнесенные высокими стенами города призваны обеспечить личную безопасность. И вот во времена тревог люди не умеют обращаться с оружием, а в мирное время каждый существует сам по себе. И не говори больше ничего, ты – ограниченный человек, раб вещей! Что пользы в мишурном блеске твоей шляпы?» Подобный стиль языка (напоминающий о стиле фаворита Аттилы, римского перебежчика, вольноотпущенника Онегезия, обратившегося к помощнику посланника Приска с речью, обличавшей пороки Римской империи) употребляется всякий раз, когда китайские посланники критикуют татар.

Евнух говорит: «Вам, посланникам, следует поменьше разглагольствовать. Лучше следите за тем, чтобы мы в срок получали причитающееся нам: шелк наилучшего качества, шелк-сырец, рис и напитки». «Разговоры излишни, если к качеству поставляемых товаров нет претензий. Если же случится обратное, мы не станем тратить время на пустые разговоры, мы совершим набег на вашу территорию». Евнух сдержал свое слово: наставляя шаньюя и показывая ему, где сосредоточены истинные интересы хунну, он действительно стал занозой в боку Китая.

Просидев на троне без малого семь лет, Лаошань шаньюй во главе 140-тысячного войска совершил набег на долину реки Цзин, текущей на юго-восток, к древней китайской столице в Южной Шэньси: его разведчики дошли почти до стен города Чжанъань, захватив бесчисленное количество людей и скота. Китайцы собрали все свои силы, чтобы изгнать захватчиков, но те, словно по мановению волшебной палочки, исчезали при приближении китайской армии. На протяжении нескольких лет Великая стена на всем ее протяжении поддерживалась в состоянии боеготовности. Наконец, стороны прибегли к дипломатическим переговорам, в ходе которых было установлено, что «вся территория к северу от Великой стены принадлежит лучникам, а территория к югу – шляпам и поясам» – или, как сказали бы римляне, «тогам».

Именно в правление Лаошаня юэчжи были окончательно изгнаны со своей древней территории, расположенной между озерами Лобнор и Кукунор. Они перешли великий Небесный хребет близ Кульджи, с боем проложив себе дорогу через территорию своих соплеменников – государство усуней, расположенное близ современных рек Кобдо и Или. Усуни также переселились из Ганьсу. Отсюда юэчжи, судя по всему, направились мимо Иссык-Куля и Ташкента к Аральскому морю. Повернув на юго-восток, они захватили государство тохаров. В течение некоторого времени их столица, как определили китайцы, находилась к северу от реки Окс (современная Амударья).

Последний из греческих правителей Бактрии, Гелиокл, умер примерно в это время, а юэчжи и парфяне, судя по всему, поделили между собой его царство. Постепенно империя Юэчжи разрослась и достигла Памира, Кашмира и Пенджаба. Забыв о кочевом образе жизни, юэчжи создали мощное государство, известное на Западе как империя хайталов, абдалов, эфталитов, или гефталитов. Европейские, персидские и китайские авторы в этом вопросе единодушны. Фактически, история государства, которым правила Маньчжурская династия, гласит, что сегодняшний Афганистан – это Ифтах V века, а Ифтах – это территория юэчжей. Их соплеменников, живших близ Кобдо, идентифицировать не так легко. Основываясь исключительно на сходстве звуков, некоторые европейские ученые называют этот народ евсениями, другие – эдонами. Китайские исследователи выдвинули версию о том, что это были русские. Эта теория абсурдна, правда лишь в том, что современная Фергана в древности была частью государства усуней. Как бы ни назывался этот народ, упоминания о нем вскоре исчезли из китайских документальных источников, и он никогда не оказывал сколько-нибудь существенного влияния на историю Китая. Этот вопрос уместно будет обсудить, когда мы перейдем к рассмотрению взаимоотношений Китая со странами, расположенными к западу от Памира. Теперь же отметим только, что именно Лаошань сокрушил могущественное государство Юэчжи и по древнему татарскому обычаю сделал из черепа их царя кубок.

В 162 году до н. э. Лаошаня на троне сменил его сын Гюньчень. Евнух и при новом шаньюе занимал пост советника, поэтому неудивительно, что набеги на Китай продолжались. После кончины императора Вэньди положение Китая осложнилось – то и дело вспыхивали междоусобные конфликты как внутри страны, так и в приграничных районах, а один из внуков основателя династии даже вероломно вступил в союз с гуннами. Однако император Цзинди поощрял пограничную торговлю, направил новому шаньюю щедрые дары и предложил взять в жены принцессу. Результатом этой примиренческой политики стало то, что за 16 лет правления Цзинди количество пограничных конфликтов сократилось, а набеги стали не столь масштабными. Это благоприятное положение дел могло бы длиться бесконечно, и два народа со временем научились бы жить в мире друг с другом, если бы не вмешались советники юного императора Уди. Вскоре после своего восшествия на престол (140 год до н. э.) он совершил вероломный поступок. А случилось это так. Пограничная торговля между двумя народами процветала, и число пунктов для перехода границы множилось. Однажды некоего китайского торговца направили к хунну с предложением сделать одним из таких пунктов город Мачжэн, или «Лошадиный город», – место, которое всегда было одним из самых оспариваемых пограничных пунктов. Этот город находился недалеко от того места, где шестьюдесятью годами ранее Модэ чуть не захватил в плен основателя династии. План состоял в том, чтобы заманить шаньюя в труднодоступное место, там избавиться от него и его армии, устроив всеобщую резню. С этой целью император поставил в засаду 300 000 воинов, поджидавших прибытия татар. Шаньюй, чья жадность при мысли о возможности разграбления столь богатого города лишь возросла, отправился в поход и перешел Великую стену со 100-тысячным войском. Он находился в 50 километрах от «Лошадиного города», когда вдруг заметил, что стада пасутся на равнине сами по себе и поблизости нет ни одного пастуха. Это вызвало у шаньюя некоторые подозрения. Он направился к ближайшей китайской сторожевой башне и захватил в плен стража, который ради спасения своей жизни рассказал о заговоре. Шаньюй не стал терять времени и поспешно отступил. Таким образом, план китайцев провалился, а разработавший его военачальник покончил жизнь самоубийством. Страж, который так своевременно оказался на пути шаньюя, был удостоен титула «принц, посланный богом» и получил высокую должность при дворе шаньюя. В результате, хотя пограничная торговля и продолжалась, поскольку это было в интересах обеих сторон, набеги на китайскую территорию участились и хунну уже не пытались скрывать свои враждебные действия. Напротив, хунну открыто объявили, что это возмездие за предательство китайцев. В течение последующих лет шла непрекращающаяся война, повлекшая за собой военные кампании с китайской стороны и ответные жестокие набеги со стороны хунну. Подробное изложение событий представляет собой довольно скучное повествование. Достаточно будет сказать, что к моменту смерти Гюньченя в 127 году до н. э. положение дел чрезвычайно осложнилось. После Гюньченя трон перешел к его младшему брату Ичисйе, узурпировавшему власть и передавшему законного наследника – сына покойного шаньюя – в руки китайцев.

С помощью попавших к нему в руки китайских сановников шаньюй Ичисйе продолжал осложнять ситуацию на границе. Крупные китайские армии одна за другой совершали вылазки на территорию кочевников, уничтожали поселения, захватывали скот и постепенно продвигали в глубь территории хунну свои форпосты. Большая часть современной провинции Ганьсу была присоединена к китайским владениям, а при захвате Ганьчжоу в руки китайцев попала «некая золотая фигура, которую татарские принцы использовали для поклонения Небу».

Некоторые китайские исследователи считают, что это была статуя Будды. Другие же полагают, что появление буддизма в Китае двумя столетиями позже было непосредственно связано с этим завоеванием. Согласно легенде, император увидел во сне золотого человека, с этого будто бы и началось распространение буддизма в Китае. Можно предположить, что сон императора был вызван вышеизложенным историческим фактом. В любом случае, благодаря этим завоеваниям Китай узнал об Афганистане, Индии и буддизме. Здесь важно помнить, что ранний буддизм проник в Китай не через Бирму или Юньнань (к тому времени китайцам о них ничего не было известно). Не был это и Тибет, который мало того что не был известен китайцам, но и не существовал в политическом смысле. Буддизм пришел через Пенджаб, Памир и основные пути на восток – Кашгарию и Джунгарию. Стоит отвлечься на некоторое время от нашего повествования, чтобы рассказать о том, как это произошло.

Когда юэчжи отступили на запад под натиском хунну, ничто больше не препятствовало объединению верховых кочевников с севера и кочевников-скотоводов с Тибета, они постоянно совершали набеги и угоняли скот с приграничной китайской территории. Для Китая жизненно важным стало «отрубить татарам правую руку» и продвинуть длинную линию своих форпостов на запад, чтобы отсечь два кочевых племени друг от друга. Приблизительно в 136 году до н. э. всемирно известный путешественник Чжан Цзян совершил свои первые открытия на Западе, поскольку нам известно, что через некоторое время после того, как правитель Юэчжи лишился головы, этот бесстрашный искатель приключений решил добровольно взять на себя дипломатическую миссию и отправился на поиски изгнанных со своей земли народов. По пути он был схвачен и провел в заключении десять лет. Воспользовавшись тем, что народ усунь сбросил с себя оковы зависимости от хунну, Чжан Цзян совершил побег в современный Коканд, в то время это было государство, жители которого вели оседлый образ жизни и не имели ничего общего с кочевниками. Отсюда Чжан Цзян через Самарканд перебрался в страну, которая теперь известна как Афганистан, а в то время являлась местом обитания юэчжей, за ним располагались территории парфян. Чжан Цзян обнаружил, что Юэчжи правит вдова правителя, а племя тохаров с Памира – народ, подобный кокандцам, – уже платит ей дань. Чжан Цзяну не удалось склонить юэчжей к заключению союза с Китаем, он провел год среди тохаров и снова был схвачен хунну при попытке вернуться в Китай по дороге Хотан – Лобнор. После двухлетнего заключения Чжан Цзяну удалось вернуться домой. Он рассказал императору о тех местах, где ему довелось побывать, и том, что он слышал об Индии, Парфии и т. д. Китайские авторы отмечают, что в то время еще ничего не было известно о природе буддизма. Живя среди тохаров, Чжан Цзян заметил, что люди пользуются некоторыми предметами китайского производства, пришедшими через Индию. Чжан Цзян считал, что лучше всего избегать Тибетских гор, где есть риск попасть в плен к западным хунну, живущим возле озера Лобнор, и племен с озера Кукунор, а двигаться непосредственно в Индию через современную провинцию Сычуань – как до сегодняшнего дня делают путешественники. Император назначил Чжан Цзяна начальником отряда, который должен был проложить путь в Индию, однако выяснилось, что пройти через территорию современной провинции Юньнань, на которой в то время располагалось множество мелких царств, невозможно. Тогда Чжан Цзян стал проводником китайской армии. Кроме того, император из Кульджи направил его в качестве посла к усуням. Целью дипломатической миссии было убедить это племя вернуть себе свою древнюю территорию к северу от Лобнора и заключить с Китаем союз против хунну. Чжан Цзян находился с китайской армией в 121 году до н. э., когда «была отрублена правая рука», и, судя по всему, до самой своей смерти, последовавшей один-два года спустя, руководил миссиями, отправленными к кокандцам, тохарам, самаркандцам и юэчжам. Позднее посольства были направлены в Парфию, Индию и другие государства, которые сейчас назвать сложно, известно лишь, что они принадлежали к числу трансоксианских. Возможно, среди них была и Кэрия. Это привело Китай к войне с Кокандом и к стычкам с хунну за обладание современным Харашаром. Впрочем, наша цель состоит в том, чтобы показать, каким образом в то время и позднее татары служили своеобразным «проводником», по которому ранний буддизм пришел в Китай. Весной 120 года до н. э. против хунну была организована крупномасштабная экспедиция. По совету одного из перебежчиков – туркестанских беков, или джабгу, – нашедших приют при дворе шаньюя, хунну отступили к северу пустыни (Такла-Макан) в направлении реки Керулон. Узнав, что китайцы решили пересечь пустыню, шаньюй отправил женщин и тяжелую поклажу в безопасное и отдаленное место, а сам с лучшими из своих воинов стал ожидать нападения китайцев. Он придерживался той же стратегии, что и скифы, о которых рассказывал Геродот: скифы отправили самых быстрых всадников навстречу персам в место, расположенное в трех днях пути от Дуная. Хунну ждал сокрушительный разгром, шаньюю едва удалось спастись при помощи нескольких конных воинов. Хунну был нанесен серьезный удар, на протяжении некоторого времени местонахождение шаньюя было неизвестно, и у руля государства встал его родственник – правый лули-князь. В этом случае мы можем говорить о том, что китайское войско дошло до современного Улан-Батора, который стал резиденцией главы буддистов. Кроме того, китайцы оставили документальные свидетельства своей доблести – письмена, высеченные на скале к северу от плато Ордос, близ места, отмеченного на современных картах как Кара-Нарин: как мы вскоре увидим, в конце XIX столетия близ реки Орхон русские обнаружили трехъязычную каменную скрижаль, рассказывающую о событиях из тюркской истории семь или восемь столетий спустя. После этой крупной военной кампании хунну утратили власть над территорией к югу от пустыни. Район Алашань к западу от Желтой реки был включен в состав Китайской империи. Полмиллиона поселенцев-земледельцев были отправлены к западным границам, чтобы удержать завоеванные земли. За год народ хунну потерял 90 000 человек, но и Китай понес существенные потери – около 25 000 человек и 100 000 лошадей. По совету бека-перебежчика (который в прошлом занимал пост в Китае) шаньюй запросил мира, и перед имперским советом встала трудная задача: упрочить ли свое положение, полностью разгромив и покорив врага, или же рассмотреть его мирные предложения. Наконец советники сочли, что прежний курс был наиболее верным, и направили к хунну посла с требованием покориться. Шаньюй был так разгневан этим предложением, что заключил в тюрьму не только этого посла, но и ряд других посланников, прибывших ранее. Число заключенных соответствовало числу татарских сановников, которые после поражения хунну решили остаться в Китае. Китайцы стали готовить очередную крупномасштабную военную кампанию, но тут скончался величайший полководец Китая и экспедиция была сорвана. Три года спустя умер Ичисйе, в 114 году до н. э. на трон взошел его сын Увэй.

Как раз в это время китайский император готовился совершить поездку по своей империи. Кроме того, он был поглощен присоединением к Китаю двух государств, которые теперь входят в состав Китая под названиями Кантон и Фучжоу. По этим причинам он не уделял достаточно внимания северным соседям. Три года спустя, когда два этих прибрежных южных государства покорились империи, император выступил в поход, дошел до Алашаньского хребта и произвел смотр 150-тысячной кавалерии. Войско должно было придать вес дипломатическим переговорам, которые намеревался инициировать император. Подобно тому как впоследствии римские послы, направленные к Аттиле, а также Рубрук на пути в Каракорум, китайский посол, отправленный для ведения переговоров, отказался обсуждать с мелкими чиновниками цель своей миссии, потребовав присутствия самого шаньюя, – переговоры должны были проходить близ Улан-Батора или Каракорума. Здесь посол принялся восхвалять доблесть китайских войск, одержавших убедительную победу на юге, и призвал татарского монарха выступить в поход и сразиться с китайским императором, поджидавшим его на границе. В ответ шаньюй заключил посла под стражу и велел обезглавить придворного, сообщившего о прибытии китайского посланника. Позднее китайского посла направили на унизительные работы в окрестностях озера Байкал. Шаньюй не рискнул отправиться на юг через пустыню: вместо этого он предпочел дать отдых войску и лошадям и подождать более благоприятного момента. Тем временем он направил искушенных в дипломатии придворных к китайскому императору, чтобы потянуть время. Китайцы, со своей стороны, также отправили в Татарию своих шпионов под личиной дипломатов, они должны были сообщать об обстановке в Татарии. Этим послам позволено было войти в шатер шаньюя только после того, как они, согласно местному этикету, зачернили лица и оставили у входа свои посольские жезлы. (Здесь прослеживается аналогия с процедурой «очищения огнем», через которую пришлось пройти Зимарху, послу Юстиниана II, прежде чем ему позволили войти в шатер тюркского кагана Истеми-хана, или Дизавула.) Между тем энергичный император Уди отправился с завоевательным походом на Корею, и внимание его всецело было поглощено этими интригами, которые в конце концов привели к упомянутой выше войне с Кокандом. Теперь китайские форпосты располагались уже близ современного хребта Тарбагатай (который принадлежал хунну), а также вдоль северных и южных дорог в Кашгар и Ярканд. Китайцы направили в Татарию еще одного посла – он должен был выяснить, намерен ли шаньюй выполнить свое обещание и официально объявить себя вассалом. Этот посол, однако, вынужден был проводить переговоры рядом с шатром шаньюя из-за несоблюдения предписанного этикета. Шаньюй готов был принять дары – принцесс, шелк и прочее, но не согласился отправить к китайскому императору заложников в качестве гарантии соблюдения мирного договора. Подобно Аттиле в Европе, шаньюй заявил, что желает вести переговоры лишь с посланниками самого высокого ранга. Он также заявил, что собирается придерживаться политики возмездия за нанесенные оскорбления: короче говоря, «do ut des»[2] и «око за око» – это были единственные условия, на которых шаньюй соглашался строить отношения. В то же время он щедро расточал ничего не стоящие ему любезности и выражал горячее желание встретиться с императором лицом к лицу и заключить с ним союз. Однако вместе с этим он на всякий случай удерживал при себе китайских послов, которые до некоторой степени гарантировали его личную безопасность, а также совершал набеги на китайскую границу всякий раз, когда представлялась благоприятная возможность.

После десятилетнего правления, в 105 году до н. э., умер шаньюй Увэй, к власти пришел его сын Ушилу по прозвищу «юный шаньюй» – довольно кровожадный юноша. По всей видимости, именно в это время хунну утратили власть над тунгусской частью своих владений и сосредоточили свое внимание на двух основных территориях – восточной, доходящей до китайской границы в современном Датуне (провинция Шаньси), и западной, смыкавшейся с Китаем на стыке важнейших путей к востоку от Лобнора. Таким образом, дороги из Харашара и Хотана в Кашгар контролировались китайцами, а хунну пользовались дорогами вдоль Каракорума и Кобдо. В правление «юного шаньюя» разгорелась уже упомянутая война с Кокандом. Однако разразившаяся снежная буря, уничтожившая большую часть поголовья скота хунну, помешала им нанести Китаю сколько-нибудь серьезный урон. Пограничная война не стихала. Китайские войска с боем проложили себе дорогу к рекам Тола и Орхон, а кочевники не сумели оказать достойный отпор китайским форпостам к северу от излучины Желтой реки и плато Ордос. Спустя три года Ушилу умер. Поскольку сын его был еще слишком мал, чтобы управлять государством, на трон взошел его дядя Гюйлиху, брат Увэя. Китайцы стремились сохранить линию форпостов к северу от реки Керулон, поэтому на всем протяжении этой линии то и дело происходили вооруженные стычки, которые, впрочем, не принесли хунну удовлетворительных результатов. Гюйлиху решил атаковать победоносную китайскую армию в тот момент, когда она будет возвращаться домой после блестящей победы в Коканде. Но благоприятная возможность так и не представилась. Гюйлиху заболел и в следующем году (101 год до н. э.) умер. На смену ему пришел младший брат Цзюйдихэу. Успешные военные действия в Коканде настолько укрепили престиж Китая, что император стал подумывать о том, чтобы раз и навсегда сокрушить государство хунну. С другой стороны, хунну, сознавая шаткость своего положения, изменили характер общения с Китаем, их политика стала более миролюбивой. Шаньюй готов был довольствоваться второстепенным политическим статусом «сына» или «зятя» императора, а китайские послы, наотрез отказавшиеся принять татарское подданство или поступить на службу к шаньюю, были отосланы в Китай. Для переговоров к шаньюю был направлен прославленный Су У, однако, несмотря на преподнесенные ему богатые дары, татарский монарх вел себя надменно. Су У, чье имя служило для послов синонимом верности, был заключен под стражу и отправлен в окрестности озера Байкал, чтобы присматривать там за многочисленными стадами. Однако политическая добродетель не защитила Су У от чар татарских девиц – он возвратился в Китай с женой и целым выводком детей.

(В скобках отмечу, что две тысячи лет спустя маньчжурский император официально объявил, что китайский посол, содержавшийся в заключении у правителя Бирмы, превосходит добродетелями даже Су У, поскольку провел все время заключения в монастыре, отказавшись взять в жены бирманку. С другой стороны, позднее несчастный Чжунхоу подвергся насмешкам со стороны государственного деятеля Чжан Цзидуна. Чжунхоу назвали полной противоположностью Су У, потому что Чжунхоу попал под влияние русских и предал интересы своего повелителя в Кульдже.)

За время правления Цзюйдихэу между двумя народами произошло несколько вооруженных конфликтов, главным образом в регионе известном как «Уста Пустыни», чуть севернее излучины Желтой реки и к западу от страны Тендук Марко Поло. Это современный Кукухото или Гуйхуачэн.

Хунну сочли благоразумным отступить в долины рек Тола и Орхон, и преимущество осталось всецело в руках китайцев. Цзюйдихэу правил всего пять лет, в 96 году до н. э. его сменил сын Хулугу. Хулугу не только был левым чжуки-князем, а значит, предполагаемым преемником – отец сам назначил сына престолонаследником. Хулугу не было при дворе, когда отец скончался, и трон перешел к другому принцу, во многом против его воли. В ходе дипломатических переговоров между двумя наследниками решено было, что сейчас трон займет Хулугу, но преемником его станет сын принца, добровольно отрекшегося от трона в пользу Хулугу. Вскоре после этого несостоявшийся наследник умер, и шаньюй вместо того, чтобы в соответствии с договоренностью назначить его сына левым чжуки-князем, отдал этот пост своему собственному сыну, даровав сыну покойного не столь значимый титул. Как мы увидим впоследствии, этот вероломный поступок привел к серьезной гражданской войне. На седьмом году правления Хулугу возобновились набеги на китайские территории, некоторые выдающиеся военачальники сумели достичь современных Каракорума и Баркуля. Хотя сейчас довольно сложно идентифицировать эти места, их можно отождествить с древними поселениями, которые тысячелетие спустя находились под властью тюрков и уйгуров. Для стоянок кочевники выбирали оазисы или орошаемые долины. В то время, о котором мы говорим, все существовавшие дороги на запад за исключением двух были, несомненно, известны китайцам. Двумя дорогами, о которых они вряд ли что-то знали, были: северная дорога от Улан– Батора и Каракорума в Кульджу и дорога из Шаньси, пересекавшая пустыню в северо-западном направлении. По двум этим дорогам в XIII веке двигались монгольские армии. Ими пользовались и посольства, направлявшиеся из Китая к Чингисхану в Персию или в более позднее время из Европы к другим ханам в Каракорум. Следовательно, нам больше известно, по крайней мере не из китайских источников, о дорогах, которыми китайцы две тысячи лет назад не пользовались, чем о тех, которыми они пользовались на протяжении двух тысяч лет. Забытая ныне дорога из Этцины в Каракорум использовалась, вероятно, для передвижения китайских армий. В ходе кампаний 90 года до н. э. китайцы на время захватили Караходжо и Пиджан – в то время столицы двух мелких государств, населенных земледельческими и скотоводческими племенами. Фактически, мы видим целую цепочку городов от Харашара до Кашгара и от Кашгара до Хотана, управляемых сартами – земледельцами персидского происхождения. Возможно, в этнологическом плане они и сейчас похожи на своих предков. В своей последней военной кампании китайцы опять вышли победителями, и хунну были оттеснены далеко на север. В то время китайцы славились тем, что казнили военачальников и послов, потерпевших неудачи на поле битвы или не преуспевших в дипломатии. Следствием этой политики стало то, что некоторые из способных китайских полководцев и неудачливые дипломаты переходили к врагу, спасая свои жизни. Впоследствии некоторые тюркские или киргизские племена, а также правящие семьи выяснили, что ведут свое происхождение от того или иного китайского военачальника-перебежчика. В 98 году до н. э. историк Цзянь был оскоплен императором за то, что осмелился вступиться за одного из военачальников. Блестящий китайский полководец, один из тех, кто покорил Коканд, узнал о том, что его жена и дети заключены под стражу. Ему советовали бежать к хунну, но предательство было чуждо генералу. После некоторых колебаний он разработал военную операцию, решив доказать свою доблесть на поле боя. Из-за предательства его собственных подчиненных, не желавших подвергать свою жизнь излишнему риску, генерал потерпел сокрушительное поражение и попал в руки врага: здесь ему оказали хороший прием, и вместе с остальными перебежчиками генерал стал одним из главных советников шаньюя, который отправил посла в Китай со следующим письмом: «Юг – великий дом Хана, север – владения могущественных татар. Татары – дети Природы, церемонии не для них. Я предлагаю расширить торговлю с Китаем, желаю взять в жены китайскую принцессу, а также ежегодно получать 10 000 бочонков крепких напитков, 10 000 отрезов шелка, а также все, что было обещано в прошлых соглашениях: если это будет сделано, мы не будем совершать набеги на китайскую границу». Китайский посол, прибывший к шаньюю для переговоров, стал объектом насмешек. Татары отпускали язвительные замечания по поводу китайского наследника престола и его взаимоотношений с отцом. В ответ посол сравнил татар– кровосмесителей (особенно прежнего шаньюя Модэ) с дикими зверями. Посла заключили в тюрьму, ему удалось сбежать только через три года. Мать шаньюя слегла. Шаньюй, как и его потомок Аттила, обратился к гаруспикам. Два китайских перебежчика интриговали друг против друга в расчете на милость шаньюя. Это закончилось тем, что покоритель Коканда был принесен в жертву богам. Но боги этим не удовлетворились: на протяжении нескольких месяцев шел сильный снегопад, скот погибал, люди страдали от эпидемий, урожай пропал. Вдобавок ко всему хунну терпели поражения на полях сражений, погибли лучшие полководцы, и хунну были столь обескуражены этими напастями, что в течение нескольких лет вели себя тихо. Тем временем умер император Уди, к концу жизни горько сожалевший о своих суевериях, заставивших его погубить своего сына и наследника, и о своих амбициях завоевателя, повлекших за собой человеческие жертвы. Через три года, в 83 году до н. э., умер Хулугу. Татары видели на троне младшего брата шаньюя, человека с сильным характером, однако вдова Хулугу, желавшая отдать власть своему сыну, приказала убить брата Хулугу. Вся эта история сейчас кажется запутанной. По всей видимости, сын другой яньчжи, известной под именем Чжуанькюй, при помощи китайских перебежчиков сумел посадить на трон ее сына, шаньюя Хуаньди. Сын и братья Хулугу отказались присутствовать на церемонии в Городе Дракона. Неясно, был ли Хуаньди сыном, братом или кузеном Хулугу, с уверенностью можно сказать лишь, что новый шаньюй был очень молод и, по всей вероятности, находился под сильным влиянием матери и ее любовника – китайского советника. Тем временем набеги на китайские территории возобновились. Китайский советник пытался убедить хунну, что правильнее было бы построить укрепленные посты и обеспечить их оружием и припасами. Другие же указывали на то, что татары не сильны в обороне и, таким образом, эти форпосты рано или поздно будут захвачены китайской армией. Китаец посоветовал также отпустить всех китайских послов, и среди них Су У с его большим семейством. Упрямые татары продолжали совершать набеги, невзирая на то что тем самым лишь усугубляют свое положение. Они не желали прислушиваться к советам перебежчика, выступавшего за более миролюбивую политику. Младший брат шаньюя поддерживал китайского советника и, используя все свое влияние, призывал держаться в рамках закона. Вскоре китайский советник умер, за ним последовал и младший брат шаньюя, и на протяжении нескольких лет процветала политика насилия и грабежей. Тунгусский народ, известный в китайской истории под названием «ухуань», находился в состоянии войны с хунну. От пленных китайцы узнали, что тунгусской армии удалось осквернить могилы шаньюев. Поскольку ухуани создавали и Китаю немало проблем на востоке, китайцы решили поссорить два народа, чтобы впоследствии напасть на слабейшего. Ухуани потерпели поражение в сражении с хунну, и китайцы избрали их своей целью. Опасаясь за свою безопасность, хунну попытались заключить союз против Китая с кочевниками Кульджи и владыкой Уша. Хунну хотели заполучить китайскую принцессу, выданную за владыку Кульджи. Тот, в свою очередь, отправил в Китай послание с криком о помощи, и вот стотысячное китайское войско получило приказ выдвинуться за пределы Великой стены почти на тысячу километров. Правитель Кульджи вместе со своими беками и немногочисленным войском должен был поддержать китайскую армию. Китайцам удалось дойти до окрестностей Хамила и Баркула, но результаты были удручающими. Хунну, получившие известие о приближении неприятельского войска, поспешно переправили свои семьи и скот на север. В связи с этим несколько китайских генералов лишились головы или вынуждены были совершить самоубийство. Один-два более удачливых перешли на сторону врага, который, в свою очередь, потерял 40 000 воинов и 700 000 голов скота. Китайцы захватили в плен дядю шаньюя, его невестку и нескольких высокопоставленных сановников. Шаньюй пытался излить свой гнев на кочевников Кульджи, но ему помешал снег – выжила лишь одна десятая его армии. Вдобавок ко всему северные племена: теленгуты, киргизы или уйгуры – напали на хунну с севера, а ухуани – с востока, в результате чего политическое могущество хунну было окончательно сломлено. Одна треть населения и половина всего поголовья скота погибли от голода. Покоренные хунну народы вышли из вассальной зависимости и обратили оружие против своих прежних владык. Китайцы не преминули воспользоваться благоприятной возможностью и тоже нанесли удар. Вот так и случилось, что, когда в 68 году до н. э. умер Хуаньди, хунну находились в состоянии крайнего упадка. После Хуаньди на трон взошел его младший брат, левый чжуки-князь, Хюйлюй-Цюанькюй. По всей видимости, в этот период у хунну еще хватало сил удерживать Караходжо. Новый шаньюй сместил яньчжи Чжуанькюй, к вящему огорчению ее отца, и отдал роль первой супруги в своем гареме другой женщине. Поскольку ослабленные различными перипетиями хунну были не в состоянии совершать набеги на китайские территории, китайцы решили, что настало время для экономии, и убрали гарнизоны, располагавшиеся вдоль северного берега Желтой реки. Миролюбиво настроенный шаньюй воспринял это известие с радостью, он тут же созвал на совет своих придворных с целью выработки мирной политики сосуществования с Китаем. Однако советники шаньюя были настроены не так мирно. Разгорелась борьба за обладание Караходжо, население которого склонялось к союзу с Китаем и потому было выслано на запад. Хунну пытались выдворить китайских поселенцев и оказать давление на Кульджу и Кашгар. Ургендж, самое западное из владений хунну, тоже был втянут в войну, окончившуюся неудачей. Прежде чем шаньюй успел изменить стратегию, он был взят в плен и казнен. Экс-яньчжи, ревнивая Чжуанькюй, и ее брат не стали терять времени и, не дожидаясь созыва совета, или курултая, возвели на трон нового шаньюя Уянь-Гюйди. Неясно, кто был его отцом, известно лишь, что он был правнуком Увэя, а отец занимал пост правого чжуки-князя. Новый монарх незамедлительно предпринял попытку установить дружественные отношения с Китаем. К несчастью для своего народа, это был человек чрезвычайно жестокий, проложивший себе путь наверх по трупам. Он находился под сильным влиянием Чжуанькюй и ее брата. Законный наследник трона, Хуханье, сын Хюйлюй-Цюанькюя, нашел приют у отца своей жены, владыки крошечного государства, затерявшегося где-то между Самаркандом и Кульджей. Этот правитель в свое время попросил защиты у хунну, желая избежать тирании соседнего Самарканда.

Постепенно недовольство народа росло и вспыхнула гражданская война, ненависть к тирану на троне достигла своего апогея. Тунгусы воспользовались возможностью, чтобы напасть на восточные владения хунну, и злосчастный шаньюй Уянь-Гюйди в отчаянии покончил жизнь самоубийством. Это случилось в 58 году до н. э. Новым шаньюем был провозглашен Хуханье. Перед шаньюем Хуханье стояла трудная задача, ибо ряд недовольных высокорожденных персон затеяли интриги, создали заговоры, и вскоре территории хунну от Иссык-Куля до Маньчжурии стали ареной междоусобной борьбы. За власть боролись не менее пяти шаньюев, самым значительным из которых был старший брат шаньюя Хуханье, левый чжуки-князь Чжичжи. Нелегко распутывать паутину интриг, сплетенную соперниками. Впрочем, вскоре многие татарские сановники пришли к выводу, что безопаснее всего было бы сдаться на милость Китая. Сам Хуханье-шаньюй, потерпев сокрушительное поражение от своего старшего брата где-то в районе Каракорума, пришел к заключению, что союз с Китаем – это лучшее, что он может сделать. Он созвал совет, чтобы обсудить этот вопрос. Почти все члены совета осудили предложение шаньюя. Любопытно узнать, какие аргументы они при этом выдвинули. Они говорили так: «Наш удел – грубая сила и действие, постыдное рабство не для нас. Борьба – вот основа нашей политической мощи, только сражаясь мы можем утвердить свое превосходство над варварскими народами. Каждый воин хунну мечтает только об одном – умереть на поле брани. Пусть сейчас наше государство страдает от междоусобиц, если падет один брат, одержит победу другой, и государство останется в руках одной семьи, а те, кому не повезет, по крайней мере, примут достойную смерть. Пусть Китайская империя сильна, но она не в силах покорить нас. Зачем отказываться от дороги, завещанной предками, платить дань китайцам, осквернять память наших владык и делать из себя посмешище в глазах других народов? И пусть это единственный способ добиться мира, он навеки похоронит наше стремление к господству». Один из советников, выступавших за союз с Китаем, ответил так: «Неправда. У всех народов бывают удачи и падения. Китай сейчас в расцвете силы. Кульджа надежно защищена, прочие государства заключили союз с Китаем. Со времени правления Цзюйдихэу мы теряем свои земли и не в силах вернуть их. Мы разбиты. Лучше усмирить гордыню и склонить голову, чем сражаться вечно. Если мы будем платить Китаю дань, сохраним себе жизнь. Если нет, народ наш исчезнет с лица земли». Должно быть, шаньюй обладал абсолютной властью, поскольку, несмотря на сильное сопротивление своих приближенных, он решил отправить к китайскому двору одного из своих сыновей в качестве заложника. Его соперник и старший брат Чжичжи сделал то же самое. На следующий год Хуханье-шаньюй явился к Великой стене в районе современной провинции Шаньси и заявил о своем желании прибыть ко двору китайского императора лично. Китайцы выслали для него блестящий эскорт, а император тепло принял его. Владыке хунну было оказано предпочтение перед прочими – ему позволили предстать перед императором без унизительных церемоний и разрешили называть себя просто «ваш вассал» без прибавления собственного имени, как того требовал китайский этикет. Император преподнес шаньюю ценные дары, включая золотую печать с алой лентой, меч и колесницу, одежды, лошадей, седла и прочее. После аудиенции у императора шаньюя проводили в его покои, а свите разрешили наблюдать великолепный спектакль – возвращение императора во дворец. Через месяц шаньюй отправился восвояси. Эти важнейшие события, которые подвели черту под периодом независимости хунну, произошли в 51 году до н. э. при императоре Сюаньди.

Хуханье-шаньюй предложил перенести свою ставку на плато Ордос, к Великой стене, чтобы служить в некотором роде гарантией для сдавшихся городов в минуты опасности. Такое название, использовавшееся на всем протяжении тюркской истории, было дано цепочке укрепленных форпостов, протянувшейся от современного Гуйхуачэна в Шаньси (у Марко Поло – Тендук) до северо-западного угла великой излучины реки. Эти форпосты должны были помешать кочевникам пересечь Желтую реку. Как уже упоминалось выше, многие китайские гарнизоны не так давно в целях экономии были распущены. Эскорт из 16 000 человек проводил шаньюя за Великую стену. Это войско должно было помочь ему наказать непокорных и утвердиться на троне. Около тысячи тонн зерна и других припасов было отправлено к границам в повозках, чтобы новое поселение ни в чем не нуждалось.

Соперник шаньюя, Чжичжи, решил, что тоже может извлечь пользу из хороших отношений с Китаем, и направил туда своего посла, которого приняли чрезвычайно радушно. Незадолго до этого, пользуясь шатким положением своего брата, Чжичжи тоже объявил себя шаньюем и обрел много сторонников. В следующем году оба шаньюя отправили в Китай своих послов, и представитель Хуханье– шаньюя встретил более радушный прием. Еще через год (в 49 году до н. э.) Хуханье-шаньюй снова прибыл к китайскому двору, был тепло принят и получил даже больше даров, чем в свой первый визит к императору. Однако поскольку на этот раз он остановился в своем лагере, на обратном пути кавалерия его не сопровождала. Чжичжи– шаньюй, снедаемый завистью, внимательно следил за всеми действиями своего соперника и пришел к выводу, что Хуханье считает свое положение нестабильным, раз решил заключить унизительный союз с Китаем, и что он не собирается возвращаться на запад. Чжичжи со своей армией направился к Джунгарии и после нескольких сражений с соперниками обосновался на западной земле, совершая в то же время набеги на кочевников Кульджи. Правитель этих земель оказал послу Чжичжи весьма холодный прием, приказал обезглавить его и объявил войну Чжичжи, думая таким образом угодить Китаю. Однако Чжичжи нанес ему поражение, покорил современный Тарбагатай на севере и, продолжая свой поход на запад, одержал победу над киргизами и другим народом, родственным татарам, – сейчас идентифицировать его не представляется возможным, поскольку он распадался на восточную и западную ветви. За неимением лучшего будем называть этот народ «канкали» (что означает «повозки»). Любопытно узнать, что «штаб– квартира» киргизов находилась в 3700 километрах к западу от резиденции шаньюя (видимо, Улан-Батор или Каракорум) и в 3218 километрах к северу от сегодняшних Турфана и Пиджана, так что район их пребывания остался таким, каким был две тысячи лет назад. В 48 году до н. э. на трон взошел новый император. Первое, что он сделал, – ответил на просьбу Хуханье-шаньюя, послав ему 20 000 мер зерна для его страдающего от голода народа. Чжичжи выразил свое неудовольствие действиями императора, отозвав своего сына, жившего при китайском дворе в качестве заложника. Он не погнушался убить посла, который доставил мальчика домой целым и невредимым. Китай обвинил в этом подлом поступке Хуханье-шаньюя, но шума поднимать не стал. Сына Хуханье-шаньюя также отправили к отцу под эскортом двух послов. Эти послы смотрели в оба и очень удивились, увидев, что народ Хуханье-шаньюя процветает и по силе не уступает народу Чжичжи-шаньюя. Опасаясь, что Хуханье-шаньюй может принять предложение своих приближенных и двинуться на север, в старую резиденцию близ Каракорума, послы взяли на себя смелость заключить с ним следующий договор: «Мир между Китаем и хунну заключен на века, оба народа должны жить как одна семья. Ни одна из сторон не должна обманывать или нападать на другую. Если одна сторона подвергнется грабежу, она должна уведомить другую, дабы та могла наказать обидчика и выплатить компенсацию. Ни одна из сторон не должна совершать набеги. Кто бы первым ни нарушил договор, пусть Небо поступит с ним и его наследниками так, как он поступил с договором!» Утверждение договора прошло следующим образом: шаньюй и китайские послы поднялись на холм, где в жертву была принесена белая лошадь. Шаньюй держал в руках украшенный драгоценными камнями меч или кинжал. Смешав кровь и золото в кубке, сделанном из черепа правителя хайталов (очевидно, сохраненном Кайюком в качестве фамильной ценности), он вместе с послами выпил эту смесь.

Все это очень примечательно, поскольку здесь можно провести аналогии со скифами Геродота, а также гуннами и монголами. Геродот упоминает черепа, покрытые кожей и украшенные золотом, которые использовались в качестве кубков. Он также рассказывает о том, как скреплялись клятвы: в чашу наливалось вино, смешанное с кровью тех, кто приносил клятву, затем в чашу окунали ятаган. По словам Геродота, массагеты Каспия (скифский народ, ошибочно отождествляемый некоторыми авторами с хайталами Окса, появившимися пятью столетиями позже) приносили в жертву солнцу лошадь. В китайских источниках часто встречается упоминание о том, как тунгусские правители Китая в V веке до н. э. приносили в жертву белых лошадей. Гиббон рассказывает, что Чингисхан использовал в качестве кубка инкрустированный серебром череп хана керей (кереитов), а свой первый военный союз скрепил принесением в жертву лошади. В качестве кубка использовали череп римского императора Никифора, инкрустированный золотом, и болгары. То же справедливо в отношении короля гепидов Кунимунда.

На возвратившихся домой послов обрушился град оскорблений, и, подобно злосчастному Чунхоу, вернувшемуся в 1879 году из России, они были немедленно обвинены в государственной измене. Связав будущее Китая с кочевником-варваром и заключив с ним договор, послы превысили полномочия, опорочили честь и престиж Китая. Предложили направить к шаньюю других послов с тем, чтобы они заставили его разорвать договор с соблюдением всех церемоний. Император, однако, предпочел отложить решение этого вопроса. Хуханье-шаньюй двинулся на север и образовал там могущественный доминион.

Тем временем Чжичжи не давало покоя совершенное им убийство. Вскоре он принял решение двигаться дальше на запад. Именно в этот период правитель Самарканда страдал от тирании кочевников Кульджи. Он созвал своих беков на совет, и они пришли к выводу, что самым разумным будет помочь Чжичжи в разрешении его проблем и дать ему возможность восстановить былой сюзеренитет хунну над Кульджей – при этом Кульджа должна была служить «буферным» государством. Самаркандцы отправили послов к Чжичжи, который в то время находился в своей киргизской провинции. В результате переговоров самаркандцы отправили на помощь Чжичжи несколько тысяч верблюдов, ослов и лошадей. Чжичжи немедленно двинулся на запад. Однако мороз был таким жестоким, что почти все войско погибло, и лишь жалкие его остатки сумели добраться до Самарканда. По пятам Чжичжи преследовало войско, направленное китайским правителем западных территорий. В то время его резиденция находилась между рекой Кайду и городом Кучи, как отмечено на современных картах, то есть близ города Янгисар. В 36 году до н. э. Чжичжи казнили. Известие об этом привело Хуханье-шаньюя в такой ужас, что он тут же поспешил заверить Китай в своей абсолютной преданности. Лишь страх перед воинственным братом, заявил Хуханье-шаньюй, помешал ему лично поздравить императора Юаньди. В 33 году до н. э. Хуханье– шаньюй прибыл к императорскому двору и был принят с теми же церемониями, что и во второй свой визит в 49 году до н. э. Хуханье-шаньюй высказал пожелание взять в жены китаянку, и одна из красивейших императорских наложниц, которая из-за интриг при дворе никогда не делила с императором постель, отважно согласилась стать супругой татарского монарха. Император, который прежде никогда не видел девушку, был покорен ее красотой и с радостью оставил бы ее при дворе, но она очаровала и шаньюя, поэтому император не решился нарушить слово. Она отправилась в Татарию, где стала впоследствии важной политической фигурой. Пребывавший в полном восторге шаньюй тут же пообещал, что возьмет на себя защиту границы к западу от Шэньси до Лобнора – фактически, это была главная дорога на запад. Шаньюй торжественно поклялся, что и его потомки будут нести эту обязанность, и предложил распустить китайские гарнизоны. Императорский совет почти единодушно проголосовал за принятие этого предложения. Против этой губительной для Китая политики выступил только один старый, умудренный опытом советник. Он сказал: «Покрытые лесами горы, простирающиеся от Шэньси до Кореи, некогда служили бастионом завоевателю Модэ. Здесь он и его преемники находили дичь и материал для изготовления оружия, отсюда он совершал набеги на Китай. Уничтожил это осиное гнездо лишь император Уди, заставивший хунну отступить на север пустыни и укрепивший Великую стену на всем ее протяжении. Нрав кочевников таков, что они не преминут воспользоваться нашей слабостью, стоит нам только распустить гарнизоны, поскольку они боятся нас, только когда мы показываем зубы. Даже цивилизованному Китаю нужны карательные законы, способные обеспечить соблюдение правил. Как можно быть уверенным в том, что татары станут соблюдать законы, если не будет силы, способной принудить их к этому? Пограничные форпосты точно так же нужны для того, чтобы не выпускать китайских перебежчиков из Татарии, как и для того, чтобы держать татар за границами Китая. Я уже не говорю о том, что большая часть нашего населения, живущего на приграничных территориях, – это татары в процессе ассимиляции. Не так давно мы установили отношения с тибетцами, которые, как это ни печально, затаили на нас зло. Причиной тому непомерная жадность наших чиновников. Союз тибетцев с татарами грозит Китаю большой бедой. Свободная жизнь кочевников может ввести в искушение китайцев, уставших от своих пограничных обязанностей». Далее советник сделал несколько замечаний, доказывающих, что император Уди сделал для завершения строительства Великой стены не меньше, чем упомянутый выше Мэн Тянь: «Прошло больше ста лет с того дня, как была завершена постройка Великой стены. Это не простой крепостной вал. Великая стена повторяет форму ландшафта – забирается на холмы, спускается в долины. В ней полно тайных ходов, она ощетинилась сторожевыми башнями. Разве для того трудились наши предки, чтобы мы сейчас позволили Великой стене рухнуть? Если нам когда-нибудь придется восстанавливать ее, откуда мы возьмем людей и средства? Кроме того, чем больше мы тратим на нашу оборону, тем меньше зависим от шаньюя, чьи аппетиты растут не по дням, а по часам. Трудно сказать, что он сделает, если мы в один прекрасный день не сможем удовлетворить его желание». У императора хватило здравого смысла последовать совету: «Оставим предложение без внимания. Затем необходимо составить дипломатическое письмо, но так, чтобы не обидеть шаньюя». Письмо гласило: «В ответ на предложение шаньюя взять на себя охрану китайской границы и распустить китайские гарнизоны Китай сообщает, что глубоко тронут великодушием шаньюя и учтивостью, с которой было высказано предложение. Однако Китай имеет границы не только на севере, но по всему периметру государства, и пограничные посты призваны не только отражать атаки извне, но также и предупреждать посягательства китайских нарушителей закона на территории сопредельных государств. Китай глубоко ценит дружеские намерения, побудившие шаньюя сделать упомянутое предложение, и заверяет, что ни в коей мере не сомневается в их искренности, однако вынужден отклонить предложение и направляет к шаньюю высокопоставленного посла с этим письмом». Вскоре после этого шаньюй выразил свою благодарность: «Простой человек, каковым я являюсь, возможно, не в состоянии постичь все премудрости политики, в то же время я рад был услышать похвалы в свой адрес из уст императорского посла». Из этой переписки становится ясно, что истинные дипломаты жили не только в Греции и Риме и что в искусстве составления дипломатических документов китайцы превзошли египтян и вавилонян.

Хунну, выступавшие за «политику нападения», так никогда и не простили советника, поддержавшего предложенную шаньюем «трусливую политику», более того, упомянутого советника обвинили в злоупотреблении должностными полномочиями. Приближенные искусно возбудили у шаньюя подозрительность, и советник, опасаясь за свою жизнь, вынужден был бежать в Китай с тысячью своих сторонников. Когда в следующий раз шаньюй прибыл к императорскому двору, он обратился к своему бывшему советнику, ставшему китайским вельможей: «Лишь благодаря твоим советам, господин, я сейчас живу в мире с Китаем. Только я виноват в том, что ты покинул нас, и теперь я хотел просить императора отпустить тебя, чтобы ты смог уехать со мной». Советник ответил: «Шаньюй! Лишь по воле Неба и благодаря своему вдохновению ты пребываешь ныне под защитой императора. Я же теперь – китайский подданный, и, вернувшись с тобой, я бы нарушил свой долг. Однако, если ты пожелаешь, я готов принять пост постоянного представителя хунну при китайском дворе». И хотя шаньюй предпринял попытку вернуть посланника, она оказалась безрезультатной.

Тем временем китайская супруга шаньюя произвела на свет сына и получила титул яньчжи. Судя по всему, у хунну не существовало понятия, принятого в Китае, согласно которому только первая официальная супруга (конфарреация) имела право носить исключительный титул, при этом происхождение ее значения не имело. Хуханье умер в 31 году до н. э., процарствовав 28 лет. Сначала он взял в жены двух дочерей старшего брата советника, пребывавшего в Китае. Одна из дочерей, старшая сестра по имени Чжуанькюй, – это, по всей видимости, мать шаньюя Хуаньди, дяди Хуханье-шаньюя: она родила Хуханье двух сыновей. Ее младшая сестра, получившая титул главной яньчжи, подарила Хуханье четырех сыновей, двое из которых были старше первенца сестры, а другие двое младше второго сына сестры. Из этого следует, что Хуханье первой взял в жены младшую сестру, а на старшей женился после того, как она пережила всех его предшественников. У Хуханье также было около дюжины сыновей от других жен, в число которых, несомненно, входила уроженка Самарканда и племянница Хулугу. По происхождению Чжуанькюй была самой благородной супругой, поскольку она принадлежала к одному из трех кланов, традиционно связанных брачными узами с кланом шаньюя. Ее старший сын был любимцем Хуханье, именно его шаньюй считал своим наследником. К сожалению, по мнению Чжуанькюй, ее сын был слишком юн и неопытен, чтобы руководить государством в это сложное время. Она считала, что для роли наследника гораздо лучше подошел бы ее племянник – старший сын младшей сестры. Главная яньчжи не уступала сестре в великодушии, уверяя ту, что за юного шаньюя могут править министры. Если на трон взойдет владыка неблагородного происхождения, утверждала она, гражданской войны не миновать. Поскольку обе сестры были дочерьми одного мужчины, перед историками встает вопрос – почему происхождение старшей сестры считалось более благородным. Может быть, у Чжуанькюй и ее сестры были разные матери (а как мы вскоре увидим, тунгусы и тюрки первое место в родословной отводили именно матерям), или же благородство главной яньчжи зависело от количества супругов, которых она пережила. Как бы там ни было, на смертном одре Хуханье назвал своим преемником старшего сына Чжуанькюй. Однако по договору двух яньчжи трон должен был перейти сначала к четырем сыновьям главной яньчжи, а впоследствии – к старшему сыну Чжуанькюй. Таким образом, сын главной яньчжи унаследовал трон, получив титул Фучжулэй-жоди-шаньюй. Фучжулэй сделал своего брата левым чжуки-князем, а сыновей Чжуанькюй – правым лули-князем и правым чжуки-князем. Согласно обычаю, он взял в жены вдову отца – китаянку, которая родила ему двух дочерей. К чести китаянки надо сказать, что она, осуждая этот варварский обычай, отправила в Китай протестующее послание. Однако китайский император посоветовал ей лишь «следовать национальным обычаям той страны, где она живет».

После того как эта проблема была решена, новый шаньюй направил в Китай посла, чтобы засвидетельствовать свое уважение императору. После аудиенции у императора посол отправился в обратный путь и, не успев отъехать от китайской столицы, обратился к сопровождавшему его китайскому посланнику со следующими словами: «Я желал бы стать китайским подданным и совершу самоубийство, если желание мое не исполнится. Я не вернусь в Татарию». Об этом подозрительном и удивительном инциденте тотчас доложили императору, а он передал дело на рассмотрение императорскому совету. Большинство его членов считали, что просьбу следует удовлетворить, согласно обычаю. Однако два министра придерживались другой точки зрения: «В старые времена, когда татары совершали набеги на китайские территории, мы поощряли дезертирство, но сейчас, когда шаньюй стал нашим вассалом, а его государство служит буфером, прежняя политика неуместна. Мы не можем одновременно принимать от него дань и давать приют перебежчикам. Разве просьба одного человека равноценна нашему долгу перед шаньюем? К тому же очень может быть, что новый шаньюй сам инициировал этот инцидент, чтобы испытать прочность нашего союза. А возможно, шаньюй ищет предлог для войны, в таком случае, удовлетворив просьбу этого человека, мы сыграем шаньюю на руку. Честность – вот наша лучшая политика, мы должны быть осторожны». Император осознал всю серьезность этих аргументов и направил к татарскому послу своего приближенного для получения объяснений. Посол обратил свои слова в шутку и после возвращения ко двору шаньюя старался держаться подальше от китайского посланника. В следующем году шаньюй лично прибыл ко двору императора и был принят с теми же почестями, что и Хуханье в 33 году до н. э. В 20 году до н. э., после десятилетнего правления, шаньюй умер. Его преемником стал левый чжуки-князь, из этого следует, что семейное соглашение предусматривало царствование двух старших братьев перед старшим сыном Чжуанькюй. Это подтверждается и тем фактом, что после воцарения одного из братьев второй сразу же стал левым чжуки-князем. Новый шаньюй получил титул Сусйе-жоди-шаньюй. Он процарствовал восемь лет и скончался в 12 году до н. э. на пути в Китай. Преемником стал старший сын Чжуанькюй, именовавший себя Гюйя-жоди. Четыре года спустя он умер и монархом стал его брат Учжулю-жоди. Учжулю взял в жены главную яньчжи отца (сестру своей матери) и сделал ее второй яньчжи. Этот факт говорит о том, что главная яньчжи была одной из первых, если не первой супругой шаньюя. Возможно, этот титул даровался первой девственнице, которую брал в жены шаньюй, или той, которая первой приносила сына. Учжулю-жоди сделал двух ее сыновей (своих единокровных братьев) левым и правым чжуки-князьями, а своего сына отправил к китайскому императору в качестве заложника. Между тем китайская династия Хань переживала период упадка, за императора Чэнди государством управлял его дядя по материнской линии. Кто-то из приближенных императора предложил захватить лесистую территорию близ современного Ганьчжоу, которая в те времена, как и сейчас, вдавалась клином в китайскую территорию. По мнению императора, если бы не риск унизительного отказа, можно было бы обратиться к шаньюю и предложить ему уступить землю. Дядя императора воспринял эти слова как команду к действию и соответствующим образом проинструктировал китайского посла. Прибыв ко двору шаньюя, посол обратился к татарскому монарху со следующей речью: «Ты владеешь территорией, которая клином вдается в территорию Китая: из-за этого Китай вынужден содержать три гарнизона. Чтобы освободить стражей от несения обременительной службы и сократить расходы Китая на их содержание, ты мог бы отплатить императору за все его милости, уступив ему эту полоску земли. Император, несомненно, щедро наградит тебя». Учжюлю-жоди, который был далеко не простак, спросил: «Правильно ли я понимаю, что это послание исходит от самого императора? Если так, я, несомненно, повинуюсь его желанию». Посол ответил: «Император намекнул на это, но само предложение исходит от меня, и, по моему мнению, это прекрасный политический ход для тебя, шаньюй». – «Благочестивый Сюаньди и благочестивый Юаньди были очень добры к моему отцу Хуханье и даровали ему территорию к северу от Великой стены, – сказал шаньюй. – Земля, о которой ты говоришь, находится во владении одного из моих вельмож, но с твоего позволения я отправлю туда посланника и выясню, что представляет собой эта территория». Послы вернулись в Китай, но вскоре снова были отправлены к шаньюю. Прибыв к его двору, они повторили свое предложение. Ответ был таков: «Во время правления моего отца и старших братьев ни разу не поднимался вопрос о наших владениях. Отчего же теперь такой пристальный интерес к этой территории? Вельможа, управляющий ею, сообщил мне, что все наши вассальные государства на западе пользуются лесом, растущим на этой земле, для изготовления шатров и повозок. Кроме того, я не осмелюсь отдать землю моих предков». Недовольный шаньюй направил императору послание, и главный посол по возвращении в Китай едва не расстался с головой. Его сместили с должности, и до конца своей жизни он никогда не общался с хунну. Сын шаньюя, живший при китайском дворе в качестве заложника, к этому времени умер, и шаньюй отправил к императору другого своего отпрыска.

Вскоре после этого кочевники Кульджи совершили разбойничий набег на хунну и были разбиты. Спеша умиротворить хунну, кочевники отправили к татарскому двору заложника – одного из юных принцев. Шаньюй сообщил об инциденте китайскому императору, и тот велел отпустить заложника. Во 2 году до н. э. шаньюй выразил желание прибыть к китайскому двору, чтобы лично поздравить императора Айди с новогодними празднествами, однако императору (который скончался в следующем году) нездоровилось, придворные мудрецы сочли визиты татарских монархов недобрым предзнаменованием – по крайней мере в двух случаях непосредственно за этими визитами следовала смерть китайского императора. Встал также вопрос издержек. На сторону татар встал государственный деятель по имени Ян Сюн, чье имя стоит на одном уровне с именами Менция и Цинция, он был одним из величайших китайских философов. Он кратко повторил всю историю взаимоотношений Китая с татарами. Вспомнил о том, как Мэн Тяню с его 400-тысячным войском не удалось достичь намеченного пункта (близ Тендука) и он вынужден был выстроить Великую стену для защиты границ Китая; о том, как основатель династии Хань с армией численностью 300 000 человек едва спас свою жизнь благодаря постыдной уловке; о том, как Модэ оскорбил вдову основателя династии; о том, как не сработала западня в «Лошадином городе», что повлекло за собой многолетнюю жестокую войну; и о том, что даже после того, как хунну были оттеснены на север пустыни, они отказались объявить себя вассалами Китая. Затем последовала военная кампания, которую Китай предпринял совместно с кочевниками Кульджи. Она, впрочем, не принесла Китаю мира и безопасности. Хунну удалось подчинить только после того, как пять шаньюев развязали междоусобную войну и Хуханье обратился к Китаю с просьбой о защите. Но даже и тогда татарские шаньюи появлялись при китайском дворе только лишь когда им это было выгодно. «Хотя нам удалось завоевать Коканд, тунгусов, кочующие племена Кукунора, корейцев, Кантон и Фучжоу, – продолжал Ян Сюн, – нам не удавалось обуздать это северное чудовище. Сейчас шаньюй думает и ведет себя именно так, как нам нужно. Нам, правда, дорого обходится удовлетворение его желаний, но взгляните на результаты! Вы же не скажете, что мы тратим миллионы ежегодно на содержание наместника на западе и на поддержку туркестанских государств только для того, чтобы удерживать на почтительном расстоянии Самарканд и Кульджу? Нет! Все это делается для того, чтобы оградить нас от хунну. Неужели мы допустим, чтобы все усилия наших предков пошли прахом? Пусть ваше величество все обдумает, прежде чем принимать решение, прежде чем мы опять погрузимся в пучину войны!»

Так сказал философ. Император понял всю серьезность его аргументов и призвал к себе посла хунну, который уже собирался в обратный путь. Император направил шаньюю письмо с приглашением посетить столицу. Однако к тому времени шаньюй тяжело заболел и вынужден был отложить свой визит к императору на год. До того дня шаньюев, отправлявшихся с визитом к императору, сопровождала свита в 200 человек. Учжулю-жоди взял с собой 500 человек, «чтобы подчеркнуть свою признательность императору», другими словами, чтобы получить больше подарков. В 1 году до н. э. шаньюй явился в столицу. Из-за необычного поведения планеты Юпитер (которое, возможно, в состоянии объяснить астрономы) покои для шаньюя были приготовлены на территории Зоологических садов. При этом шаньюю объяснили, что это следует расценивать как знак особого уважения. Нечто подобное происходило и с европейскими послами в недавнем прошлом: они принуждены были выражать свое почтение маньчжурскому императору за пределами пекинского дворца. Император одарил шаньюя так же щедро, как и его предшественник в 27 году до н. э., и сверх того подарил 30 000 рулонов шелка, пышные одеяния и 30 000 фунтов шелка-сырца для подбивки одежд. При каждом последующем визите количество подарков возрастало или, по крайней мере, не сокращалось, так что размер этого регулярного налога приобретал большую важность. По возвращении в Татарию Учжулю-жоди отправил к китайскому императору в качестве заложников двух или трех своих вельмож с их женами. Это, видимо, было вызвано тем, что сводный брат Айди – юный император Пинди (чье правление официально началось в 1 году до н. э.) – находился под влиянием вдовствующей императрицы, которая, в свою очередь, была не более чем марионеткой в руках будущего узурпатора Ван Мана. Ван Ман был племянником вышеупомянутого дяди Чэнди по материнской линии и, следовательно, приходился родственником, или cognatus, Айди и Пинди – племянникам Чэнди. Вдовствующей императрице льстило, что среди ее придворных дам есть татарские женщины. Чтобы сделать императрице приятное, Ван Ман намекнул шаньюю, что тот мог бы отправить к китайскому двору одну из дочерей Фучжулэй-жоди, и девушка поехала в Китай.

Конец ознакомительного фрагмента.