IV
ШИТА
В течение последующих дней Тарзан был занят совершенствованием своего оружия и исследованием джунглей. Он сделал тетиву для лука из сухожилий лани, которая послужила ему ужином в первый день его пребывания на необитаемом острове. Он предпочел бы для тетивы жилу Шиты, но это приходилось отложить до более удобного случая.
Он свил также длинную веревку из сухой травы, наподобие той, которой он много лет тому назад дразнил злого Тублата и которая впоследствии сделалась в ловких руках мальчика-обезьяны замечательным арканом.
Он смастерил также ножны и рукоятку для своего охотничьего ножа и колчан для стрел, а из кожи Бары вырезал себе кушак и передник на бедра.
Затем Тарзан отправился на исследование незнакомой местности. Он определил сразу, что это не был родной ему западный берег Африки, так как в этой местности солнце вставало со стороны моря.
Но это не мог быть и восточный берег Африки, так как он был убежден, что «Кинкэд» не проходил через Средиземное море, Суэцкий канал и Красное море, а для того, чтобы обогнуть мыс Доброй Надежды потребовалось бы значительно больше времени. И он тщетно терялся в догадках, куда его закинула судьба?
Ему приходило в голову, что пароход пересек Атлантический океан и высадил его на каком-нибудь диком берегу Южной Америки; но присутствие льва с несомненностью доказывало, что это не так.
Одиноко бродя по джунглям, вдоль побережья, Тарзан чувствовал сильное желание иметь около себя какое-нибудь живое существо и начинал жалеть, что не остался в стаде обезьян. Ему не пришлось их больше видеть после той первой встречи, когда он победил Молака.
Теперь он почти совершенно стал прежним Тарзаном и, хотя сознавал, как мало общего между ним и большими антропоидами, все же он предпочел бы их общество полному одиночеству.
Во время своих скитаний он питался попадавшимися ему плодами и крупными насекомыми, которых он находил в трухлявых, гниющих деревьях. Насекомые казались ему таким же лакомым блюдом, как и в счастливое время его детства.
Когда он прошел милю или две, его ноздри уловили отчетливый запах пантеры Шиты, доносившийся к нему поверху. Тарзан особенно обрадовался встрече с Шитой. Он намеревался добыть у нее не только крепкую жилу для тетивы своего лука, но и красивую пятнистую шкуру, чтобы смастерить себе новый колчан и передник.
Перед этим Тарзан шел спокойно и беззаботно; теперь он пригнулся к земле и стал красться ползком, чутко прислушиваясь к малейшему шороху. Легко и неслышно скользил он сквозь чащу леса, выслеживая дикую кошку. Теперь он был, несмотря на человеческое происхождение, такой же дикий и свирепый зверь, как и тот, за которым он охотился.
Приблизившись к Шите, он сразу заметил, что пантера, со своей стороны, тоже кого-то выслеживает, и в тот же момент порыв ветра донес до его ноздрей запах больших обезьян.
Подкравшись совсем близко к обезьянам, пантера вспрыгнула на дерево; Тарзан подошел еще ближе и увидел племя Акута, расположившееся на небольшой лужайке. Некоторые из обезьян дремали, прислонившись к пням, другие бродили около поваленных деревьев, обдирая их кору и лакомясь вкусными гусеницами и жуками.
Сам Акут был всего в нескольких шагах от Шиты.
Большая кошка лежала, пригнувшись, на толстом суке, скрытая от глаз обезьяны густой листвой. Она терпеливо выжидала, когда антропоид приблизится к ней на расстояние ее прыжка.
Тарзан совершенно бесшумно занял позицию на том же дереве, немного выше пантеры. В левой руке он сжимал свой новый охотничий нож. Он предпочел бы применить здесь свой аркан, но листва, окружавшая зверя, мешала ему пустить его в ход.
Акут тем временем подошел совсем близко к дереву, где его подстерегала смерть. Шита медленно подтянула под себя задние лапы и со страшным ревом бросилась на обезьяну. Но одним мгновением ранее другой хищный зверь прыгнул сверху, и его боевой крик смешался с ревом пантеры.
При этом ужасном звуке Акут поднял голову и увидел падающую прямо на него пантеру, а на спине ее белую обезьяну, ту самую, которая победила его у залива несколько дней назад.
Зубы человека-обезьяны вонзились Шите в горло; его правая рука обвила могучую шею зверя, левая наносила каменным ножом сильные удары в бок, под левое плечо.
Акут с быстротой молнии отскочил в сторону, чтобы не очутиться под борющимися, и в ту же секунду они шумно упали на землю у его ног. Шита оглашала лес диким ревом и визгом, но белая обезьяна неумолимо добивала свою жертву.
Глубоко в тело вонзился его безжалостный каменный нож, и с воем смертельной боли упала большая кошка на бок; после нескольких судорожных подергиваний пантера уже неподвижно лежала в траве.
Тогда человек-обезьяна вскочил на тело убитого врага, и поднял голову; снова пронесся по джунглям его дикий победный крик.
Акут и другие обезьяны стояли пораженные, глядя то на мертвое тело Шиты, то на гибкую фигуру человека, который ее победил в смертельном поединке.
Тарзан заговорил первый. Он спас жизнь Акута с определенной целью и, зная, как ограничены умственные способности у обезьян, счел нужным объяснить им свою мысль.
– Я – Тарзан из обезьяньего племени, – сказал он, – я великий охотник, могучий боец. В бою с Акутом я подарил ему жизнь, хотя и мог отнять ее и сделаться царем. Теперь я спас Акута от смерти, от когтей кровожадной Шиты. Тарзан – друг племени Акута: если Акут или кто-либо другой из его племени будет в опасности, пусть позовет Тарзана вот таким криком!
И Тарзан издал пронзительный звук, которым племя Керчака при приближении опасности созывало своих членов.
– И если вы услышите, что так кричит где-либо Тарзан, – продолжал он, – вспомните, что он для вас сделал, и стремглав спешите ему на помощь. Сделаете ли вы, как говорит Тарзан?
– Хух! – ответил Акут и остальные самцы его племени подтвердили обещание единодушным «хух!».
Затем, как будто ничего и не случилось, они спокойно вернулись к своим ленивым занятиям на лужайке, и к ним присоединился Джон Клейтон, лорд Грейсток.
Он скоро заметил, что Акут все время старался держаться около него и какое-то новое странное выражение появлялось в маленьких глазках самца, когда он взглядывал на Тарзана. И один раз Акут сделал то, чего Тарзану не приходилось ни разу наблюдать за всю свою жизнь среди обезьян: он нашел особенно вкусное насекомое и передал его Тарзану.
Позднее, в часы, когда стадо охотилось, в гуще коричневых волосатых тел всегда выделялось светлым пятном гладкое и чистое тело Тарзана. Он шел с ними бок о бок и прикасался своим атласным телом к грубой щетине своих новых друзей; мало-помалу его присутствие сделалось для них чем-то обычным, и они стали смотреть на него, как на члена своего племени.
Если он случайно слишком близко подходил к самке, державшей детеныша, она оскаливала клыки и рычала на него. Рычал также, выражая свое неудовольствие, и молодой забияка самец, в особенности, если Тарзан приближался к нему, когда тот был занят едой. Но так же они рычали в подобных случаях и на других обезьян своего стада; и Тарзана это нисколько не обижало. Он быстро отскакивал в сторону от самки-матери, встревоженной за своего малыша, и сам рычал на ретивых молодых обезьян, оскаливая зубы не хуже их. Но в то же время, он чувствовал себя в полной безопасности среди этих могучих и свирепых предков первобытного человека.
Быстро свыкался он с образом жизни своей ранней юности и чувствовал себя в обществе обезьян так, как будто никогда и не знал общества себе подобных.
Пять или шесть дней он бродил по джунглям со своими новыми друзьями, отчасти, чтобы не чувствовать так остро своего одиночества, но главным образом для того, чтобы обезьяны окончательно свыклись с его обществом и хорошенько его запомнили. Это требовало немало времени, так как у обезьян память в большинстве случаев очень короткая.
Из опыта прежней жизни Тарзан хорошо знал, какую пользу сумеет ему принести племя могучих и страшных зверей в минуту опасности.
Убедившись, что его образ достаточно запечатлелся в их памяти, он решил на время отделиться от стада, чтобы продолжать исследование местности. Однажды рано утром он отправился в путь, держась недалеко от берега по направлению к северу. Целый день он двигался вперед высоко над землей, перепрыгивая с дерева на дерево, и только с наступлением сумерек отыскал удобное дупло, где и устроился на ночь.
На следующее утро, когда взошло солнце, он с удивлением увидел, что оно встает из-за моря не прямо перед ним, как это было во все предыдущие дни, а с правой стороны. Из этого он заключил, что береговая линия сильно свернула к западу. Весь следующий день он продолжал свое путешествие вдоль побережья и к вечеру заметил, что солнце закатилось как раз против берега. Результаты исследования были теперь для него ясны: он находился не на африканском материке, а на острове. Он выяснил также и то, что на острове нет никаких признаков присутствия человека.
Обо всем этом он мог бы догадаться уже в первый день из записки Рокова; ведь в том и заключалась ужасная месть его жестокого врага, чтобы оставить Тарзана на всю жизнь на необитаемом острове…
Тарзан продолжал припоминать детали этого дьявольского плана мести: сам Роков, без сомнения, отправился к африканскому берегу, чтобы отдать маленького Джека на воспитание диким кровожадным людоедам…
Тарзан весь содрогнулся при мысли о тех ужасных мучениях, которые ожидали его нежного мальчика. Даже в самом лучшем случае, если бы он попал к дикарям, наделенным чувством человечности, и если бы они привязались к маленькому, беспомощному существу, даже и тогда его жизнь была бы далеко не сладкой. Тарзан был достаточно хорошо знаком с условиями жизни африканских дикарей: это была сплошная цепь жестоких лишений и опасностей, постоянной угрозы смерти и бесконечных страданий. И, увы, в этих суровых условиях борьбы за существование именно те из дикарей, которые отличались мягкостью и человечностью и способны были испытывать чувство жалости при виде чужих страданий, именно они, как наименее приспособленные, терпели больше всего невзгод.
А какая ужасная судьба ожидает ребенка, когда он станет взрослым. Ведь те инстинкты и склонности, которые воспитает в нем жизнь среди каннибалов, навсегда вырвут у него возможность общения с культурными людьми.
Людоед! Его маленький сын превратится в людоеда! Эта страшная мысль стальным буравом сверлила мозг Тарзана.
Подпиленные зубы, изуродованный, сплющенный нос, лицо, изрезанное безобразной татуировкой! Несчастный отец переходил от глубокого отчаяния к взрывам бессильной ярости. О, если бы он мог почувствовать шею Рокова в своих цепких пальцах!
А Джэн? Как она должна терзаться, бедняжка, от неизвестности и тревоги. Тарзану казалось, что она была даже еще в худшем положении, чем он; ведь он может быть спокоен, что, по крайней мере, одно из любимых им существ находится в безопасности у себя дома; а она теперь томится в полном одиночестве, не имея ни малейшего представления, где ее сын и муж.
Это было поистине счастьем для лорда Грейстока, что он не знал ничего о судьбе своей жены, участь которой была не легче, чем у него. Знай он это, он впал бы в такую глубину безысходного отчаяния, что нравственные мучения парализовали бы совершенно его энергию, и он недолго мог бы бороться за свое безрадостное существование.
Углубленный в эти мрачные мысли, Тарзан медленно продвигался в джунглях.
Внезапно его ухо уловило какой-то странный звук, как бы царапанья когтей о дерево. Что бы это могло быть?
Осторожно ступая, двинулся он в направлении, откуда послышался звук, и вскоре открыл его причину: огромная пантера, великолепного золотистого цвета, как-то странно билась у упавшего дерева.
При приближении Тарзана она обернулась и, оскалив зубы, грозно заворчала. Тарзан увидел, что она не могла выбраться из-под дерева; большой сук придавил ей обе лапы.
Человек-обезьяна стоял перед беззащитным животным. Попавшая в капкан пантера была обречена на смерть от голода или безжалостных зубов другого хищника; Тарзан вынул стрелу из колчана и уже натянул свой лук, чтобы ускорить ее смерть, но внезапная мысль остановила его.
Это так легко – оборвать жизнь несчастного животного в расцвете сил и красоты… Это была бы холодная, бездушная жестокость в отношении отважного хищника, попавшего в беду.
У Тарзана возникло острое желание поступить так, как он поступил бы, если бы стоял перед человеком, а именно: вернуть пантере жизнь и свободу. Он обошел вокруг дерева на почтительном расстоянии от хищника, держа свой лук наготове. Позвоночник был несомненно цел, передние лапы крепко ущемлены, так что животное не могло ими шевельнуть, но возможно, что и они не были сломаны.
Тарзан положил стрелу обратно в колчан, перекинул лук через плечо и подошел ближе; он начал мурлыкать, как мурлыкают кошки, когда они чем-нибудь довольны. Это было самое приветливое обращение, которое Тарзан мог произнести на языке Шиты.
Пантера тотчас же перестала ворчать и с каким-то странным выражением глубоких зеленых глаз посмотрела на человека-обезьяну, как бы прося помочь ей. Чтобы приподнять громадное дерево, нужно было подойти вплотную к пантере, сильно рискуя попасть в ее опасные объятия. Но Тарзану из племени обезьян чувство страха не было знакомо.
Без колебания подошел он к груде переплетенных сучьев, продолжая дружески мурлыкать. Шита повернула голову к Тарзану, продолжая смотреть в глаза умоляющим взором. Время от времени она, впрочем, оскаливала беззвучно свои страшные клыки, но скорее для предостережения, чем для угрозы.
Тарзан уперся плечом под ствол дерева; он касался ногой мягкой шелковистой шерсти пантеры, и ему было приятно это ласкающее прикосновение.
Медленно напрягал Тарзан свои могучие мышцы, и громадное дерево с переплетающимися ветвями постепенно приподнималось над землей. Почувствовав, что тяжесть, давившая на лапы, ослабевает, пантера отползла в сторону. Тарзан опустил дерево на землю и, освободившись из сети ветвей, встал во весь рост, сжимая рукоятку ножа.
Человек и пантера стояли друг против друга, и каждый ожидал, что сделает сейчас другой.
Тарзан хорошо знал, что, освобождая хищника джунглей, он не на шутку рисковал жизнью, его нисколько не удивило бы, если бы громадная кошка, получив свободу, бросилась на него. Ведь она, наверное, была голодна.
Но этого не случилось. Пантера остановилась в нескольких шагах от дерева и спокойно следила за движениями человека.
Тарзан, стоя неподвижно в трех шагах от Шиты, решил, что в случае опасности он прыгнет на ветви ближайшего дерева. Это будет для него спасением, так как леопарды не умеют лазить на деревья так высоко, как умел человек-обезьяна. Но какой-то дух удальства заставил его подойти ближе к пантере; Тарзан словно желал убедиться, способен ли зверь на проявление черной неблагодарности по отношению к своему спасителю.
Когда человек приблизился, Шита осторожно и молчаливо отошла в сторону; Тарзан не остановился; он прошел мимо пантеры, едва не коснувшись ее влажной морды, а затем, не оборачиваясь, зашагал и дальше. Пантера одну минуту смотрела ему вслед, как будто о чем-то раздумывая, а затем медленно поплелась за ним, как собака, идущая по следам своего хозяина.
Шагая по лесу, Тарзан слышал, что пантера следит за ним, но не мог решить, с дружескими ли намерениями, или с враждебными. Он представлял себе, что пантера не хочет упустить лакомого куска и выслеживает добычу, чтобы наброситься на нее, как только почувствует в себе силы. Но вскоре он убедился, что это предположение неверно.
Уже смеркалось. Тарзан почувствовал голод. Он спрятался в густых ветвях дерева, держа наготове аркан. Шиты он не видел нигде поблизости: по-видимому, она спряталась в зарослях, когда увидела, что он остановился.
Тарзану не пришлось долго ждать; через полчаса петля затянулась на шее проходившей под деревом лани; он быстро принялся сдирать шкуру с помощью своего ножа, а затем, вспомнив о своем четвероногом спутнике, решил подозвать его, чтобы разделить с ним трапезу. Он принялся мурлыкать так же, как он это делал утром, когда хотел успокоить опасения зверя, но немного громче и внушительнее.
Он не раз слышал, что именно подобное мурлыканье издают пантеры, охотящиеся парами, когда одна из них поймает добычу и хочет подозвать свою подругу. В ответ на призыв Тарзана раздался треск в кустах и из зарослей показалось гибкое золотистое туловище странного спутника Тарзана.
Заметив убитую лань, пантера на минуту остановилась, раздувая ноздри и втягивая аппетитный запах свежей крови; затем, издав пронзительный визг, она побежала рысцой на зов человека, и оба, расположившись рядом на траве, принялись насыщаться свежим мясом.
После совместного ужина Шита совсем привыкла к человеку и следовала за ним по пятам.
Несколько дней бродила эта странная пара в джунглях. Когда одному из них удавалось поймать добычу, он подзывал другого, чтобы разделить ее с ним; охотясь таким образом, они доставляли себе обильную пищу.
Однажды после удачной охоты новые друзья расположились под деревом и закусывали мясом вепря; острый запах крови привлек внимание льва Нумы. Неслышно подкравшись, он внезапно выскочил из чащи переплетающихся лиан и с яростным ревом бросился вперед, чтобы, пользуясь правом царя зверей, отогнать своих слабых подданных от вкусной добычи. Увидев раздраженного льва, Шита прыгнула в кусты, а Тарзан проворно вскарабкался на дерево. Нума медленно принялся раздирать когтями добычу и проглатывать ее огромными кусками; а в это время человек-обезьяна устроился на ветке, свешивавшейся над пирующим львом, и спокойно разворачивал свой аркан.
Выбрав момент, он ловко накинул петлю на шею Нумы. Затем, затянув ее резким движением, поднял барахтавшегося льва кверху так, что только задние ноги животного касались земли. В то же время он не переставал звать Шиту.
Быстро прикрутив веревку к крепкому суку, он спрыгнул на землю и со своим ножом набросился на пойманного льва с одной стороны, в то время, как прибежавшая на зов пантера кинулась на него с другой.
Пантера рвала и терзала Нуму, а человек-обезьяна несколько раз всаживал ему в бок каменный нож, и раньше, чем владыка зверей мог своими могучими клыками перегрызть веревку, тело его повисло беспомощно и неподвижно на суку.
И тогда победный клич человека-обезьяны слился с торжествующим ревом пантеры в один могучий крик, громовыми раскатами пронесшийся по джунглям.
Когда последнее эхо этого крика замирало в воздухе, к берегам необитаемого острова причаливали на длинной пироге два десятка чернокожих.