Глава 2
ИСКРИС ФРОНТИС ФОРТЕ
В первую пятницу мая Безглазый Ужас в подвале перестал душераздирающе стонать и греметь кандалами. По грудь втянувшись в пол, призрак заинтересованно уставился на каменную стену, на которой сами собой проступили кровавые пятна.
– Это та самая стена… Скоро что-то будет… – сказал он с нехорошим смешком.
Почти в ту же минуту тремя этажами выше Великая Зуби с удивлением разглядывала руны, вышедшие только что из-под ее пера. Эти грозные, точно сотканные из пламени руны совсем не походили на заурядные руны угрызений совести, которыми Зуби собиралась усовестить своего мужа Готфрида за то, что он слишком засмотрелся за ужином на Медузию.
«Хм… Хотела бы я знать: что это означает и как меня угораздило?» – подумала Зуби. Она попыталась стереть руны, но те стремительно разбежались от ее ладони. В этот момент Зуби впервые посетило нехорошее предчувствие.
Недолеченная Дама томно выплыла на стену Тибидохса и посмотрела на луну. Луна была красная и плоская. Она точно прилипла к горизонту, окрашивая океан в алый цвет. Взгляд Недолеченной Дамы мечтательно затуманился.
– Такая луна была в день, когда мое сердце перестало биться. Жаль, нельзя заново пережить этот волнующий момент… – произнесла она.
Рядом кто-то хмыкнул. Повернув голову на сто восемьдесят градусов, что было бы весьма экстремально для простого смертного и даже живого мага, Дама увидела поручика Ржевского.
– Bon soir, мамуля! Опять скорбим?.. А я вот даже не помню, как умер. Стоит наш гусарский эскадрон полевым лагерем. Гусары, значит, у костров, то-се, кашку, картошечку, а мы, офицеры, в палатке у эскадронного, лихой был рубака. Как раз случился день его ангела. Ну выпили бутылочку-другую за нашу победу… В общем, только нам хорошо стало, а тут часовой стреляет. Французы! Ну я выскакиваю из палатки, прыгнул на коня, саблю наголо – и в бой. Лечу, рублю направо и налево, крошу всех в капусту. Демон тьмы, властитель боя! Неприятель в ужасе! О моей отваге, мамуля, слухи ходили! Меня сам государь отличал! И вдруг вижу – несется мне навстречу толстый французский кирасир. Я увернулся от его удара и всадил ему клинок снизу под кирасу, да только вдруг смотрю: моя сабля проходит сквозь француза, а он даже не замечает. Я лечу дальше – и та же история. Бой идет, я сражаюсь как лев, проявляю чудеса геройства – и ничего. Тут я оглядываюсь и, вообрази, обнаруживаю, что меня убили. Весь окровавленный я лежу на траве, сжимая в руке саблю, а мой верный конь стоит рядом и жалобно так толкает меня мордой…
Поручик душераздирающе вздохнул и покосился на Даму. Недолеченная Дама, никогда не упускавшая случая проронить слезу, сострадательно всхлипнула и начала было деловито отжимать носовой платок перед новыми, уже более продолжительными рыданиями, но, внезапно спохватившись, с сомнением воззрилась на мужа. Она всегда почему-то думала, что он служил в пехоте. Правда, иногда воображение переводило его в артиллерию. Теперь же выплыли вдруг новые подробности.
– Постой-ка, а ножи?.. Ты же утверждал, что тебя зарезали на балу? – сказала она.
Ржевский закашлялся.
– Кгхм-кхх… В самом деле? Э-э… Так и быть, признаюсь. Только для тебя. После того случая с ножами я выжил. Меня спас наш полковой доктор. Гений, мамуля, просто гений. Напоил водкой до бесчувствия и штопал всю ночь. Подумаешь, что такое дюжина ножиков для мужчины в расцвете лет, который выпивает в день не больше двух бутылок вина и выкуривает всего десяток трубок?
Поручик быстро взглянул на супругу, проверяя, какое впечатление произвел его рассказ. Поверила ли?
– Да, дорогой. Конечно, дорогой! Приди же ко мне в объятия! – коварно улыбнувшись, сказала Дама.
Она поняла уже, что одержала победу. Теперь ей долго чем будет язвить мужа. «Лет на пять хватит, а там придумаю что-нибудь новенькое», – прикинула она.
Привидения поцеловались. При этом их носы глубоко вошли друг в друга, чему ни Дама, ни поручик не придали особого значения. Призраки вообще снисходительно относятся к мелочам. Некоторые из них так обленились, что даже не пытаются переставлять ноги, а просто плывут над полом, точно влекомые ветром.
– В ближайшие дни что-то должно произойти. Вот увидишь, дорогой! У меня редкое чутье на смерть, – вдруг задумчиво сказала Недолеченная Дама. Она никак не могла отделаться от того, первого впечатления, когда она только увидела сегодняшнюю луну.
Ржевский расхохотался своим неподражаемым смехом, звучавшим как ржание целого кавалерийского эскадрона.
– Больше трупов – больше призраков! – прокомментировал он.
Нападающий сборной Тибидохса Семь-Пень-Дыр сидел у себя в комнате, запершись на два основных заклинания и одно добавочное. Он был серьезен и сосредоточен, как хирург перед операцией. Перед Семь-Пень-Дыром стояла шкатулка, очень похожая на ту, с которой некогда ездил по России небезызвестный интуитивный маг-психолог и просто пройдоха Чичиков.
Выдвинув у шкатулки секретный ящичек, Семь-Пень-Дыр слюнявил пальцы и пересчитывал жабьи бородавки, зеленые мозоли и дырки от бублика.
– Четыреста девяносто два плюс десять от Тузикова… Итого: пятьсот две жабьи бородавки, триста восемьдесят зеленых мозолей и две тысячи семьсот пять дырок от бублика!.. Почему семьсот пять? Ага, тридцать сегодня взял Жикин… Опять небось на подарки своим цацам. Пусть только попробует задержать – сразу процент подниму! Эхе-хех, грехи наши тяжкие!
Пень вздохнул, закрыл шкатулку и, положив на нее подбородок, задумался. Когда он попал в Тибидохс одиннадцатилетним мальчишкой, по горячности превративши учительницу в выдру, он был так же беден, как Танька Гроттер. Только Гроттерша сразу тратила ту небольшую стипендию, которую ежемесячно выдавал ученикам Сарданапал. Семь-Пень-Дыр же вначале экономил, отказывая себе во всем, даже в необходимом, а затем додумался ссужать товарищам деньги в рост под грабительский процент. Из опасения, что деньги ему не вернут и он потерпит убытки, Пень накладывал на дырки от бублика и на зеленые мозоли всевозможные заклятия и тройные угрызения совести. В день же раздачи стипендии Дыр стоял где-нибудь в уголке и, как паук, собирал долги, виртуозно с математической точностью высчитывая проценты.
«Оно, конечно, сдирать с товарищей деньги неловко… Да только я же не заставляю их у меня брать! И вообще, кто родился шляпой, тот все равно все прошляпит!.. Лучше уж я, чем кто другой…» – самодовольно говорил себе Пень.
Внезапно, когда наслаждение обладанием достигло пика и душа Пня купалась в магических дензнаках, как ангел в тучке, какая-то неприятная мысль настигла его и, ударив под дых, испортила настроение.
«Тут вкалываешь-вкалываешь, а все равно у меня нет и тысячной доли того, что есть у Бессмертника Кощеева только в одном каком-нибудь его подвале. Это ж сколько мне еще за ними гнаться!.. Нет, точно в ближайшее время произойдет какая-нибудь гадость. У меня на это нюх!» – подумал Пень и впал в глубочайшую меланхолию.
Горыня, Усыня и Дубыня обходили потайные самострелы в лесу, примыкавшем к скалистому берегу. С добычей все было глухо. Те из лосей и оленей, что не стали еще шашлыком, научились быть осторожными. Перешагивая через корягу, Дубыня неосторожно задел протянутую над тропой веревку. Тренькнула тетива. Тяжеленная стрела вонзилась богатырю в ляжку. Ее зазубренный наконечник вышел с другой стороны.
– Глюха-клюха! Чихать на твою рать! – с чувством произнес Дубыня и тяжело обрушился на землю.
Горыня и Усыня принялись ругаться, споря, кто из них поставил здесь самострел. Выходило и так и эдак. Истина ускользала, как мокрое мыло. Проругавшись минут с десять, братья вспомнили о раненом Дубыне и, взвалив его на плечи, потащили в магпункт. Дубыня стонал и порывался поубивать всех подряд.
– Как в Тибидохс войдем – ты помалкивай. А то Медузия услышит. Сам знаешь, что нам за браконьерство будет. Наложат заклятие, переведут на одну пшенную кашу – хоть в Магфорд беги! – опасливо предупредил Горыня.
– Клопп с ней, с Медузией! Пускай слышит! – заявил Дубыня.
Но все же напоминание о доценте Горгоновой заставило его взять себя в руки. Он стиснул зубы и лишь изредка, когда становилось особенно больно, обращался к таинственной глюхе-клюхе.
У подъемного моста Усыня наступил себе на ус и остановился. Его плоское, все в рытвинах лицо приобрело задумчивое выражение.
– Давно не было такого скверного мая. Вот помяните мое слово, чего-нибудь да будет! – сказал Усыня.
– Не каркай! – проворчал Горыня и немедленно получил дубинкой по уху от обидчивого брата.
Число пациентов Ягге разом удвоилось.
После того как Тане удалось одержать победу над Цирцеей, ее страсть к Пупперу пошла на убыль. Нет, окончательно излечиться от любви ей пока не удалось. Магия вуду не та магия, которую можно обуздать за одну минуту, час или день. Она въедается в кровь и плоть, точно яд. Растравляет душу. Нужно много недель мучительной борьбы с собой, много бессонных ночей – и то еще неизвестно, кто возьмет верх.
Таня продолжала любить Гурия, но одновременно она любила и Ваньку. Порой она сама удивлялась своей противоречивости. Пуппер и Ванька абсолютно дополняли друг друга. В Пуппере были черты, которых не было в Ваньке, но одновременно мягкий и озорной Валялкин многим превосходил прямолинейного Пуппера, имевшего привычку кстати и некстати вспоминать про свой счет в банке и плакавшегося в жилетку после каждого столкновения с тетями. Порой Таня ловила себя на мысли, что целоваться ей больше хочется с Ванькой, а по ресторанам ходить с Пуппером.
Бывало, она срывала в поле ромашку и гадала: «Ванька… Пуппер… Ванька… Пуппер». Иногда выходило, что она останется с Ванькой, а иногда – что с Пуппером. И всякий раз результат гадания казался Тане окончательным и бесповоротным. Гробыня тоже любила гадать подобным образом. Правда, если у Тани это была ромашка, то мадемуазель Гробыня отрывала лапки мухам. К тому же гадания ее имели очертания даже не любовного треугольника, а гораздо более сложной фигуры.
– Пуппер… Жикин… Гуня… Шейх Спиря… Семь-Пень-Дыр… Бульон… Тьфу ты, опять лапки кончились! Что же мне, с Бульоном оставаться? – раздраженно говорила Гробыня и, чтобы подтасовать нужный результат, отрывала мухе еще и крылья.
«Вот и я как Склепова! Никак сама в себе не разберусь! И как меня такую могли перевести на белое отделение? Ванька вяловат немножко, но это потому, что он мой ровесник. Подрастет – станет побойчее. Зато его руки не ползают куда не надо. И целуется он хорошо. Гурик, конечно, поэнергичнее, но у него подбородок колючий, а бриться ему киношники запрещают!» – думала Таня. Порой после таких размышлений она начинала опасаться, что из ее перстня вновь будут выскакивать красные искры.
В тот теплый майский вечер Соловей О. Разбойник был в хорошем настроении. Посовещавшись с Дедалом Критским, он решил разнообразить тренировку и вместо подросших сыновей Гоярына, которые все чаще путали игроков с кровяными бифштексами, выпустил на поле десятка два амурчиков. Пухлые купидоны резвились под куполом, кувыркались и со свистом рассекали воздух золотистыми крылышками.
– И что нам делать с этими оболтусами? – кисло поинтересовался Жора Жикин.
– Поймай хотя бы парочку! Представь, что это мяч! – насмешливо предложил Соловей.
– Поймать? Да как нечего делать! Эй ты, пацан в красных трусах, стоять бояться! – крикнул Жикин.
Он погнался за ближайшим купидончиком и почти уже схватил его, но тот изловчился и быстро нырнул вниз. Жора замешкался, не притормозил и впечатался лбом в купол. Купидончики мельтешили, хихикали и прятались друг за друга. То там, то здесь мелькали их розовые ускользающие пятки. Вскоре сборной пришлось признать, что купидоны куда маневреннее и хитрее магических мячей. Лично же Таня убедилась в этом, едва не расколотив о купол свой контрабас. Увернувшийся купидончик заливался звонким смехом у нее над головой.
Наконец Кузя Тузиков изловчился и, поймав упитанного младенца, только что увернувшегося от Кати Лотковой, небрежно сунул его под мышку. Разгневанный купидончик заверещал, как поросенок, выдернул из колчана стрелу и, не трудясь даже наложить ее на тетиву, воткнул Тузикову в бедро. Кузя вскрикнул, выпустил купидона, порозовел, позеленел, снова порозовел и, точно перезрелая груша, кувыркнулся с реактивного веника. Хорошо, что было не слишком высоко.
К Тузикову, прихрамывая, кинулся Соловей и принялся трясти его. С минуту Тузиков оставался неподвижен. Потом томно приоткрыл глаза и задумчиво уставился на тренера.
– У тебя есть капитанская фуражка? – поинтересовался он. – Я люблю почтальонов, но ты тоже симпатичный!
– Не-е-ет! Что вы с ним сделали? – возмущенно завопила Рита Шито-Крыто, обстреливая амурчиков своими убийственными сглазами.
Взбешенный Соловей лично сшиб купидончика свистом и, за ухо подтащив его к Кузе, заставил снимать любовную магию.
– Я тебе дам какие попало стрелы использовать! А ну лечи давай! – крикнул он.
– Отпушти ухо, фулюган! – пропищал купидончик.
– Не отпущу! Так лечи!
Купидончик достал другую стрелу и ее опереньем начертил на ноге Кузи какой-то знак. Тузиков вновь, радужно меняя цвета, опрокинулся на песок. Минуту спустя он встал и на негнущихся ногах направился к реактивному венику.
– Парень, ты в порядке? – крикнул ему Соловей.
– Моя твоя не понимай! Хочу рисовать маслом и кататься на слонятах! Других слабостей у меня нет! – отчетливо сказал Тузиков.
Опростоволосившийся купидончик торопливо слинял.
Тренировка продолжалась. Постепенно сборная приноровилась к суетливому мельканию розовых пяток и золотистых крылышек. Игроки перехватывали купидонов влет, иногда даже по паре штук.
Раззадоренные младенцы принялись осыпать тибидохцев стрелами. По счастью, после истории с Тузиковым Соловей заранее велел снять с золотых стрел наконечники. Это значительно ослабляло любовную магию, и любовь получалась мимолетная, на уровне флирта. Техничный донжуан Жора Жикин ухитрился влюбиться за тренировку трижды. Девочка-пантера Маша Феклищева – пять раз. Сколько раз влюбился Баб-Ягун, не знал даже он сам. У говорливого внука Ягге с точными науками было взаимное недопонимание.
После тренировки Таня вышла из раздевалки и обнаружила, что ее ждет Ванька. Это всегда было приятным сюрпризом. Ванька редко предупреждал о своем появлении. Его коньком была непредсказуемость. К тому же в последние недели у них с Тарарахом было много возни с магическими зверями. То драконы принимались угасать, и их отпаивали ртутью, то гарпии стали гибнуть, подхватив магический вирус от птицы феникс, от которого сам феникс излечился элементарно, применив свое коронное самосожжение и возродившись из пепла.
– Привет! Я тут был неподалеку и решил заглянуть, – сказал Ванька.
Таня спрятала контрабас в футляр и вручила его Ваньке. Валялкин всегда охотно таскал ее контрабас, в отличие, кстати, от Пуппера, который, обжегшись еще в подростковом возрасте на феминистках типа Гореанны, предпочитавших все делать самостоятельно, не всегда решался предложить помощь.
Они пошли к Тибидохсу, делая большой круг, чтобы не сразу оказаться у школы. Ванька рассказывал Тане что-то забавное, кажется, о Тарарахе, который гонялся сегодня с утра за болотными хмырями, устроившими погром в его берлоге. Когда Таня засмеялась, Ванька обнял ее и поцеловал.
В этот самый неподходящий, или, напротив, исключительно подходящий, момент (с какой стороны посмотреть) их прервал чей-то гневный вопль. Сверху на метле спикировал Гурий Пуппер, имевший почти магический дар появляться некстати. Соскучившись по Тане, он решил навестить ее. Пуппер был в новой майке, с которой добрыми глазами смотрела его тетя. Заметив Таню, тетя на майке мгновенно повернулась к ней затылком.
Пуппер спрыгнул с метлы. Как порой случалось с Гуриком, от негодования он растерял добрую треть русских слов.
– Damn! Отойди от нее, валяйнок! – крикнул он, причудливо скрещивая «Валялкина» с «валенком».
– Сам отойди, лох румяный! – мгновенно парировал Ванька. Ему было проще. Все-таки русский язык был его родной стихией. С «румяным лохом» он угадал. Пуппер от злости действительно основательно подрумянился.
– Do you understand me? Таня есть мой! Я, а не ты стану ее хазбонд! – воскликнул Пуппер. – Ты, рашн лайподь, не стоишь один ноготь на ее finger!
Некоторое время Ванька размышлял над словом «лайподь», но окончательно так и не определился с его значением.
– Сам ты фингер! – сказал он, решив придраться к этому более обидному, с его точки зрения, слову.
– Лайподь!!! – взвыл Гурий.
Не вникая дальше в лингвистические тонкости, Ванька аккуратно поставил футляр с контрабасом на землю и шагнул к Гурию. Пуппер насмешливо ждал. Ванька смахнул с Пуппера подклеенные очки и точным ударом в подбородок заставил Гурия сесть на землю. Таня едва поверила своим глазам – семнадцатилетний Пуппер был на добрую голову выше Ваньки и на десяток килограммов тяжелее.
Упавший Пуппер сразу же подскочил, как пружина. Первым его желанием было кинуться на Ваньку с кулаками, но он сдержался.
– Посмотри на него! – сказал он, обращаясь к Тане. – Разве это мужчина? Он не сможет обеспечить тебе никакой левел оф лайф! Вы будете жить на берегу океана и есть тухлый рыба, которую бросать волны!
– Почему обязательно тухлую? – удивилась Таня. Ей стало обидно за Ваньку. Категоричность Пуппера выводила ее из себя.
– Потому что он не заработает на удочку. Ха-ха! Это есть метафор! – категорично заявил Гурий, нашаривая на земле очки. – Ну вот, дужка отлетела! – сказал он укоризненно.
– Нечего ныть! Замотай скотчем! По-моему, они уже ломались пару раз, – хмуро посоветовал Ванька. С его точки зрения, очки Пуппера и прежде выглядели так, словно их переехали автомобилем.
– Глупый лайподь! Это есть такой модель от лучший магзайнер Буччи! Специально сломан и подклеен! Тебе, валяйнок, не расплатиться за эти очки всю жизнь, даже если продать тебя в рабство! – небрежно сказал Пуппер.
– Угу! – произнес Ванька и вновь смахнул с Пуппера очки. Теперь они улетели вдвое дальше прежнего. К тому же на пути у них встретилось дерево. – Ой, какой я неосторожный! Теперь и скотч не поможет. Магзайнеру придется повеситься на своих подтяжках, – грустно сказал Ванька.
Гурий позеленел от злости. Его длинное лицо приобрело необычно благородное и горделивое выражение. Ну прямо герцог Магкингем, основатель Магфорда, на парадном портрете.
– Мое терпение лопнуть! Я преподам тебе хороший lesson! Иди за мной, Джон Валялька, и не вздумай отстать! Если попробуешь убежать, я буду отшлепать тебя по задний карман твоих брук! – сказал он мрачно и, повернувшись, быстро пошел к роще.
Добрая тетя, лицо которой смотрело теперь со спины Гурия, снова торопливо отвернулась. Но Тане было не до родственников Пуппера и не до их настроений. Она виновато смотрела на Гурия и Ваньку. В конце концов, все, что происходило, происходило из-за нее.
– А ну, прекратите! Что я вам, собственность? Какое вы имеете право меня делить? – сердито крикнула она.
Пуппер резко остановился и вернулся к Тане. Самая добрая тетя, вновь оказавшаяся к Тане лицом, пришла в замешательство и сердито завертелась как флюгер.
– Отлично. Определяйся кто: он или я? Есть у тебя свой мнений? Тогда говори! И пусть другой уйдет сам – раз и форева! Ты согласен, Вайлялька?
Ванька кивнул.
– Клянешься?
– Клянусь! – твердо сказал Ванька.
– И я клянусь! – повторил за ним Гурий.
Теперь оба – Пуппер и Ванька – выжидающе смотрели на Таню. Она, не ожидавшая этого и растерянная, замешкалась с ответом. Странная нерешительность овладела ею. Ее душа буквально разрывалась на две половины – одна из них устремлялась к Пупперу, другая к Ваньке. Ей хотелось сохранить и того, и другого. Сколько раз она потом проклинала себя за это!
Молчание затягивалось. Несколько раз Таня набирала воздух, чтобы произнести одно какое-нибудь имя, но так ничего и не произнесла. Зато в ней проснулось вдруг дикое раздражение человека, которого пытаются загнать в угол.
– Какие же вы оба болваны! Терпеть вас не могу! – воскликнула она, отворачиваясь.
– Не можешь решить? Прекрасно! Тогда мы решим сами. Пошли, Пуппер! – вспыхнув, сказал Ванька.
Теперь уже Гурий вынужден был тащиться за ним, что было не совсем приятно для его самолюбия. Роли переменились. Таня, которую оба этих петуха почти не замечали, двинулась за ними следом.
– My dear Татьяна! Прошу, не ходи за нами. У нас будет разговор сугубо фо мэн! Я научить этот сосунок с прической а́ la moujik хороший манер! – обратился к ней Пуппер.
– Научишь, научишь… Всему научишь! Не отставай давай! – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, пообещал Ванька.
– Ванька! Не надо! – жалобно попросила Таня. Она отлично знала, чем закончится для Пуппера это Ванькино показное смирение.
– Нет надо! Подожди нас здесь!.. Я не сделаю ему ничего плохого: просто доступно объясню, что невест нужно искать подальше от Буяна, – твердо сказал Валялкин.
Тане стало тревожно за Пуппера. Правда, и за Ваньку она боялась ничуть не меньше. Но Ванька все же был более приспособленным. Не проходило недели, чтобы он не подрался с Семь-Пень-Дыром, Ягуном или даже Гуней Гломовым. С другой стороны, драконбол, в который играл Пуппер, тоже не был спортом для благородных девиц и кое-чему должен был его научить.
Все еще надеясь помешать, Таня кинулась было за ними, но тяжелый футляр контрабаса оттягивал ей плечо. Она остановилась, растерянная и очень недовольная всем происходящим.
В роще Пуппер обогнал Ваньку и пошел первым. Ваньке это не понравилось, и он оттеснил Гурия плечом. Некоторое время они молча толкались на ходу. Ветки, которые никто не пытался придерживать, норовили хлестнуть по глазам. Наконец Гурий остановился, оглянулся и убедился, что деревья надежно скрывают Таню от них и она не может ни видеть, ни слышать их.
– Последний раз спрашиваю, уступишь ты мне Таню или нет? – спросил Пуппер.
– Размечтался. Держи карман шире! – сказал Ванька.
– Но у нас с ней the great love!
– Меньше надо было ползунки выкрадывать и с Цирцейкой интриговать. Не было бы никакого «грейт лава», – насмешливо произнес Ванька.
Об истории с ползунками знала уже вся школа. Не так давно Пипа под большим секретом рассказала все Ритке Шито-Крыто, та еще под бо##льшим секретом – Зализиной, а Зализина назло Тане – Попугаевой. А рассказать о чем-либо Верке было все равно что сделать объявление по зудильнику.
– Как хочешь, Вайлялька!
Гурий пробормотал заклинание. В руке у него появилась перчатка, которую он бросил Ваньке в лицо.
– Джон Валялька, ты есть наклый плут! Я вызываю тебя на магическую дуэль! Один из нас умрет! Вдвоем нам нет места в этот тесный жестокий мир! – холодно сказал Пуппер.
Ванька поймал перчатку, скользнувшую по его щеке, и в свою очередь швырнул ее в лицо Пупперу. Два взгляда встретились – пылающий рассудочной отвагой взгляд Пуппера и прищуренный, испытующий взгляд Ваньки. Никто не собирался отступать.
– Дуэль так дуэль. Сам додумался или в книжке прочитал? – поинтересовался Валялкин.
– У тебя есть метла? – деловито осведомился Пуппер.
Ванька покачал головой.
– Ни метлы, ни ведра. Даже детского совочка нету. Я думал, все это дворникам на работе выдают, – усмехнулся он.
– На чем же ты собираешься лететь без метлы? – спросил Гурий, не уловив юмора. – Магические дуэли происходить в воздух!
– Я возьму у Ягуна пылесос, – сказал Ванька.
– Меня это устраивает, – кивнул Пуппер. – Завтра на рассвете мы поднимемся над океаном и будем поочередно атаковать друг друга усиленный боевой искра. До тех пор, пока у Тани не останется только один поклонник.
– Или ни одного, – сказал Ванька.
– Или ни одного, – серьезно подтвердил Гурий. – Моим секундантом будет my bodyguard Прун.
– А моим Баб-Ягун. Думаю, он согласится… А нет, стоп! Ягуна нельзя, – спохватился Ванька. – У кого я тогда пылесос одолжу? Ладно, найду кого-нибудь еще.
– Wonderful! Тогда до завтра! Встречаемся в четыре утра в этой же роще. Постарайся не опаздывать, Джон Валялька. И еще одно: когда мы сейчас выходить, сделай так, чтобы Таня ни о чем не догадалась! Она может помешать наш дуэль! – сказал Гурий, потирая пальцем свой знаменитый шрам в форме копирайта.
Для всех, кто знал Пуппера, это был верный знак, что он просто в бешенстве.
– Она ни о чем не догадается. Уверяю тебя, – пообещал Ванька.
Таня, сходившая от беспокойства с ума на опушке рощи, была поражена, когда из-за деревьев, любезно беседуя, появились Ванька и Пуппер. Они не только не собирались бить друг другу морду, но сделались, казалось, лучшими друзьями. Ванька что-то сказал. Пуппер засмеялся. Гурий что-то сказал. Ванька одобрительно похлопал его по плечу. Дружба была в самом разгаре.
«Что-то мне совсем не нравится, как они спелись. Может, это я теперь третья лишняя?» – негодующе подумала Таня, хотя еще минуту назад мечтала, чтобы все закончилось мирно.
Одновременно она с удивлением смотрела на майку Пуппера. Самая добрая тетя, прежде демонстративно поворачивающаяся к ней затылком, пребывала в странном и необъяснимом возбуждении. Она таращила глаза, высовывала язык и делала рукой движение, точно затягивала у себя на шее петлю.
«Это она меня, что ли, удавить хочет? Очень милое и естественное желание!» – подумала Таня и, подождав, пока Гурий повернется к Ваньке, чтобы сказать ему нечто дружелюбное, показала тетке язык. Тетя порозовела от негодования, оскорбленно заморгала и вновь повернулась затылком.
Вскоре Пуппер откланялся и улетел, уронив на прощание загадочную фразу:
– Dear Tanjusha! На всякий случай запомни меня таким! Вскоре мы с тобой будем либо очень близки, либо очень далеки…
– Что это он? О чем вы с ним говорили? – спросила Таня, провожая взглядом стремительно удаляющуюся спину Гурия. Пуппер сидел на метле как профи. Он был сгруппирован и одновременно расслаблен. Казалось, нет такой силы, которая сбросила бы его с метлы.
– Э-э… О разном, – неопределенно ответил Ванька.
– В смысле?
– Ну, в основном об очках. По очкам этот парень просто ходячая энциклопедия! У моего прадедушки остались прикольные очки – ободки из консервных банок, в которые вставлены два бутылочных донышка! Я рассказал об этом Пупперу – он едва не умер от восторга. Мечтает заполучить их в свою коллекцию, – заявил Ванька, торопливо изобретая на ходу новые подробности.
Таня с сомнением посмотрела на него. Если по Ягуну и Пупперу заметно было, когда они лукавят, то Ванькин голос ничуть не менялся. Лишь глаза поблескивали насмешливо и хитро. Вот и сейчас Таня догадывалась, что что-то неладно, но никак не могла понять, что же на самом деле произошло между Ванькой и Пуппером.
– А что это была за фразочка про очень близки и очень далеки? Не знаешь, что Пуппер хотел этим сказать? – спросила Таня у Ваньки.
– Вот уж не знаю, – ответил Ванька. – Англия – страна туманов. Они там такого туману понапустят, что держись. Но ты Пуппера на всякий случай запомнила? Можешь представить, если закроешь глаза?
– Да, – неуверенно сказала Таня.
– Чудненько. А меня можешь? – ревниво спросил Ванька.
– Сейчас кто-то схлопочет ядреный запук… Не буду я тебя представлять!
Фыркнув, Таня толкнула его под коленки контрабасом и, взвалив на Ваньку футляр, пошла к Тибидохсу. Позднее она сто раз ругала себя, что была в этот миг такой близорукой. Недаром Ягун, многократно влюблявшийся и столь же многократно терпевший фиаско, утверждал, что любовь делает человека слепым и глухим. «Всякий влюбленный немного кретин, но все равно ради этого стоит жить!» – обычно добавлял он.
В половине четвертого утра в комнате у Шурасика деревянная статуэтка Древнира окуталась вдруг золотистым сиянием и принялась обстреливать бедного владельца заклинаниями бодрости. Эту статуэтку, вырезанную тибидохскими домовыми из лукоморского дуба, Шурасик, как единственный тибидохский отличник, получил еще в прошлом году из рук самого Сарданапала.
Шурасик упорно сопротивлялся. Он и бодрость были понятия совершенно несовместимые, особенно в такой час. Высунув из-под одеяла руку с перстнем, он запустил в статуэтку Дрыгусом-брыгусом, которую деревянный Древнир с легкостью парировал.
– Кофеусрастворимус! – немедленно отвечала умная статуэтка.
– Идиос нафигус! – применял нейтрализующее заклинание Шурасик.
– Чифирюс!
– Гопус-стопус! Отвалеус!
Некоторое время Шурасик и статуэтка Древнира перешвыривались запуками, искрами и сглазами, все больше входя в раж. В результате на сухом дереве фигурки зацвела вишня, а подушка Шурасика была разнесена в пух и перья, точно близким выстрелом из базуки.
Рассерженный Шурасик приготовился ответить чисто конкретным заклинанием калибра 7,62, но вовремя спохватился, что сам вчера заговорил статуэтку, чтобы она разбудила его в это время. К тому же, перебрасываясь со статуэткой атакующей магией, он окончательно проснулся, так что цель в конце концов была достигнута.
– Спасибус не булькус сменяюус пузырюс! – произнес Шурасик формулу общей благодарности, одну из семи универсальных формул Астрокактуса Параноидального.
Астрокактус был знаменитый маг: он начал жизнь, как гений, открытием волшебного спирта, погружающего в состояние вечного удовольствия, и закончил как гений – в психушке с белой горячкой.
Услышав формулу общей благодарности, деревянная фигурка Древнира довольно скрипнула и перестала окутываться сиянием. Можно было отправляться в рощу искать волшебные корни незрим-травы, ради чего Шурасик, собственно, и поднялся на рассвете.
Большинство магических отваров сохраняют свои свойства лишь несколько мгновений. К примеру, то, что только что было эликсиром привлекательности, превращается в смертельный яд спустя ровно секунду после приготовления, и маг, замешкавшийся сделать глоток, имеет больше шансов стать трупом, хотя, никто не спорит, чертовски привлекательным. Та же или почти та же история повторяется с настойкой вечной жизни, растиркой красоты или бальзамом всеведения. Незрим-трава – и это главное ее свойство – делает связи других магических составляющих долговечнее. Правда, даже она не гарантирует, что бальзамы или эликсиры будут храниться вечно, но поднести кубок ко рту успеть можно.
Нет смысла объяснять, что в мире магов незрим-трава ценится куда больше золота, произвести которое из обычного свинца способен всякий нерадивый аспирант кафедры общей магии, помнящий формулу всеобщности и способный вычертить перстнем по воздуху пару рун.
Лопухоидам незрим-трава неизвестна по двум простым причинам: первая та, что трава живет только один день и бесполезно искать ее назавтра там, где она была вчера. Вторая та, что трава невидима и поиски ее превращаются в гонку за призраком.
Прежде Шурасик выменивал незрим-траву у малютки Клоппика, но теперь тот растранжирил все запасы, и Шурасику волей-неволей пришлось искать ее самому. Он собирался уже неделю, но все время просыпал, пока не догадался заговорить фигурку. Шурасик вооружился ржавым турецким кинжалом, взял вилочку из скелета лягушки и отправился в рощу. Здесь он остановился и задумался, соображая, откуда начать поиски.
«Главное, ничего не перепутать. Нож держать в левой руке. Корень брать не рукой, а вилочкой из скелета лягушки, зарытой в муравейнике. Через все препятствия перешагивать левой ногой. На солнце не смотреть. По дороге не оглядываться», – напомнил себе Шурасик.
Задача перед ним стояла непростая. В «Справочнике мага-травника»[2] черным по белому было написано, что незрим-трава любит солнце, но не переносит света. Предпочитает низины и овраги, но растет исключительно на возвышенностях. Требует постоянного полива, но ненавидит влагу. Кроме того, незрим-трава растет наоборот – на рассвете она до колена, в полдень чуть выше ступни, на закате же втягивается в землю, чтобы завтра появиться невесть где.
Шурасик безуспешно раскапывал кинжалом землю, как вдруг вспышка семи радуг Грааль Гардарики заставила его торопливо опуститься на четвереньки и резво отползти в лопухи. Он хорошо помнил правило номер пять настоящего мага-травника: когда ищешь незрим-траву, не попадайся никому на глаза – или в тот день точно ничего не найдешь.
Прячась в лопухах, Шурасик видел, как, скользнув между деревьями, на поляну опустились Гурий Пуппер и Прун. Оба были на метлах, оба в темных плащах. Бледный и благородный нос Пуппера был украшен тоненькими очками в стиле «мальчик-вамп» (№ 45 его уникальной коллекции). Попутно очки Гурия были снабжены особыми стеклами, позволяющими определять тип атакующей магии и ее интенсивность. Возможно, по отношению к Ваньке, который не имел таких очков, это было не совсем честно, но, как шутил семейный адвокат Пупперов Хадсон: «Справедливость – понятие несправедливое».
Демонически скрестив руки перед грудью, Гурий прохаживался по роще, пылая от негодования. Изредка он взмахивал рукой, как если бы уже сейчас сокрушал Джона Валяльку боевой искрой.
Зато Прун ощущал себя явно не в своей тарелке. Всю сегодняшнюю ночь он кричал во сне. Его мучали кошмары, что сделают с ним тети Пуппера, если Гурий погибнет. «Бросят в зыбучие пески и, пока я буду погружаться, станут читать мне нотации! А то и того хуже: превратят в подставку для сапог-скороходов», – мрачно размышлял он.
А еще он думал так:
«И подложили же мне свинью! Почему Гурий не выбрал секундантом Гореанну? Женщина-секундант – это так необычно! К тому же у Гореанны есть сглаздамат. От теток она бы как-нибудь отбилась».
Пока Шурасик, выглядывая из лопухов, соображал, что делают здесь Пуппер и Прун, послышался рев двух приближающихся пылесосов. С одного пылесоса спрыгнул Ванька, с другого – Гуня Гломов. Гуня был единственным, кого Ванька сумел разбудить в этот час. Узнав про дуэль, Гуня воодушевился и заявил, что сам будет драться с Пуппером, если тот одолеет Ваньку.
– Как ты с ним будешь драться? У тебя же с магией неважно! – улыбнулся Ванька.
– У меня есть коронное заклинание Гломус вломус! Стиль чугунного кулака! Просто, как истина. Китайские школы отдыхают, японцы отправляются на перекур! – заявил Гуня и нежно посмотрел на свою огромную лапищу, которая выглядела так, точно была плодом запретной любви ковша экскаватора и боксерской перчатки.
Прежняя сила полностью вернулась к Гуне. Сложно было поверить, что недавно он лежал на кушетке в магпункте слабый, как младенец. Но все же пережитое потрясение не прошло для него бесследно. Например, прежний Гуня никогда бы не дал Пупперу такую сложную характеристику:
– Он мне никогда не нравился. Шрамик нагленький на лбу, очочки, галстук… Ну прям сетевой распространитель с Лысой Горы. Я все жду, когда он предложит мне отвертку-фонарик со встроенным датчиком магии вуду или набор шариковых ручек – дырка от бублика штучка, две дырки кучка.
– Тихо! – сказал Ванька. – Они уже тут!
Гуня и Ванька подошли к Пупперу. Гурий сухо поклонился.
– Ты опоздал, лайподь! Джон Валялька! – укоризненно сказал он.
– Это ты прилетел раньше, Гуся Поффер! – щурясь на всходившее солнце, произнес Ванька.
Проигнорировав его, Пуппер посмотрел на Гуню.
– А вы есть секундант?.. Очень приятно… Пуппер. Пуппер Гурий, – представился он, одаривая его профессиональной улыбкой.
Гуня тоже вежливо улыбнулся. Улыбка у Гуни была, увы, не голливудская. Максимум мосфильмовская.
– Гуний. В смысле… кгхм… Супергуний! – шаркая ножкой сорок восьмого размера, сообщил он.
Пуппер вежливо приподнял брови.
– Really? Супергуний? – переспросил он.
– А чего? Нельзя, что ли? – набычился Гломов.
– Почему нельзя? Можно! – поправляя очочки, разрешил Пуппер.
«Пуппергурий» и «Супергуний» раскланялись и взаимно потеряли друг к другу интерес.
Воинственный Прун вслед за Гурием тоже возжелал сказать нечто колкое в адрес второго секунданта, но вовремя посмотрел на Гуню. Блаженная улыбка и удалой размах его плеч заставили Пруна передумать.
– How do you do, mr. Glomoff? – вежливо осведомился он.
– Спасибо, Пруша, помаленьку, – отвечал Гуня, дождавшись от Гурия перевода. Из английских фраз он помнил только «What is your name?», да и то больше на уровне генетической памяти.
Тем временем удивление подглядывающего Шурасика перешло все возможные и невозможные границы. Отодвинув носом лопух, он попытался не упустить ни единого звука.
– В первый и… ну это… в последний раз предлагаю вам отказаться от дуэли! – сказал Гломов голосом, который сам по себе исключал всякое примирение.
Пуппер покачал головой. Ванька фыркнул.
Прун вздохнул. Ему продолжали мерещиться грозные тети. Они плясали у него в глазах, точно кровавые мальчики.
– Не хотите мириться? Тогда чего мы стоим гарпий считаем? Меня что, напрасно разбудили? Давайте деритесь! – заявил Гуня.
Возможно, его кровожадность объяснялась тем, что он имел о магических дуэлях весьма приблизительное представление. Скорее всего Гломов считал, что речь идет об обычном мордобое, после которого противники расходятся с разбитыми носами и поэтической синевой под глазами.
– Еще раз напомниль правила в присутствии секундантов! – сказал Гурий. – Мы вылетаем за купол и поднимаемся высоко над океаном. Боевые искры выпускаются по одной. Заклинание усиленной формы Искрис фронтис форте! В случае промаха все повторяется, и так, пока… пока все не закончится. Число искр не ограничено. Предлагаю проверить мой и ваш кольца.
Ванька кивнул. Пуппер подышал на свой перстень, протер его и, оглядевшись, выбрал цель. Это была часть старой крепостной стены, расположенная метрах в ста от них, там, где роща смыкалась с побережьем. Когда-то во время войн с нежитью здесь был один из внешних бастионов обороны, теперь почти уже разрушенный.
– Искрис фронтис форте! – твердо сказал Пуппер.
Очень яркая зеленая искра с треском оторвалась от его кольца и стремительно скользнула к стене. Послышался грохот. Взметнулась кирпичная пыль. С полдюжины камней было выбито. В стене образовалась приличная брешь, в которую мог бы протиснуться человек.
– Ничего. Слабовато, но сойдет, – довольно сказал Пуппер, чуть встряхивая пальцами, чтобы остудить перстень. – Теперь ты, Джон Валялька!
Разинув рот, Гуня Гломов уставился на Ваньку.
– Искрис фронтис форте! Даже не просто Искрис фронтис! Ну ты и влип! Это же похлеще базуки! – проговорил он.
Ванька пожал плечами. В отличие от Пуппера, он не стал протирать кольцо и прицеливаться, а просто, чуть согнув в локте руку и направив костяшки пальцев на стену, сказал:
– Искрис фронтис форте!
Зеленая искра, довольно яркая, но не такая, как у Пуппера, ударила в стену чуть выше пролома. Хотя глиняная крошка и брызнула, все кирпичи остались на месте. Пуппер удовлетворенно улыбнулся.
– Я недостаточно разозлился, – точно оправдываясь, произнес Ванька. – Ничего. Еще успею.
– Угу! Пропустишь одну такую искру и успеешь, – хмыкнул Гломов, разглядывая оставленную Пуппером брешь.
– Еще не поздно отступить, Джон Валялька! Отдай мне Таню и не смей к ней приближаться! Ну? Клянись! – задиристо сказал Пуппер.
Ванька прищурился.
– Садись на метлу и не потеряй очки! Таню ты не получишь! – отрезал он.
Пуппер сухо кивнул и двинулся было к метле, но остановился. Прун что-то негромко подсказал ему по-английски.
– Он говорит, надо бросить жребий, кто стреляет первым. Секунданты тянут соломинки. Тот, чей секундант вытянет короткую, будет вторым, – перевел Гурий.
Прун нашел две соломинки, обломал у одной конец и, спрятав обе в ладони, протянул Гуне. У простодушного Гломова от ответственности вспотели руки.
– Законус подлостус! – прошептал Прун, незаметно выпуская искру. Ему хотелось дать Гурию лишний шанс.
Гуня долго мялся, сомневался и вытянул, разумеется, короткую. Поняв, что первый выстрел будет делать Пуппер, Прун облегченно вздохнул. Возможно, Гурий не промахнется, и тогда ему, Пруну, не придется отдуваться перед тетями.
– А что делать с телом? В смысле, если кто-то погибнет? – озабоченно спросил Гуня. Ему хотелось понять, как далеко готов зайти Пуппер.
– В океане полно акул. Похороны будут за их счет, – кровожадно сказал Гурий.
Он сел на метлу, чуть ссутулился – той самой особой пружинной сутулостью, которая придает шик драконболистам и жокеям, – и стремительно рванул ввысь. За ним поспешил Прун. Ванька и Гуня Гломов завели пылесосы и взлетели уже без такого шика. Вскоре четырежды сработавшая Грааль Гардарика подтвердила, что оба дуэлянта и их секунданты покинули Буян.
Шурасик, не пропустивший ни слова, вспахал подбородком прошлогоднюю листву.
– Дуэль! Надо предупредить Сарданапала! Это же смертоубийство! – пробормотал он и, спотыкаясь, метнулся к Тибидохсу.
Циклоп Пельменник дремал у подъемного моста, опершись на секиру. Возле него стояла огромная бутыль самогона, на горлышко которой была надета детская соска. Изредка, не открывая своего бешеного глаза, Пельменник нашаривал бутыль, присасывался и вновь погружался в сладкий утренний сон. Шурасика он даже не заметил.
Едва Шурасик перебежал мост и нырнул в Башню, кто-то цепко поймал его за рукав. Он пугливо оглянулся. Это была Пипа Дурнева.
– Стой, руки за голову! – приказала она.
Шурасик остановился. Пробивная и уверенная Пипа ему нравилась. Мягким и интеллигентным людям часто не хватает зубастости. В Пипе же ее было хоть отбавляй. Она могла не только войти в любую дверь без стука, но и унести дверь с собой в качестве моральной компенсации за то, что ей не сразу открыли.
В то утро Пипа тоже встала рано. Она и Катя Лоткова исполнили свое давнишнее намерение устроить Жоре Жикину хороший пробегунчик. Пипа назначила ему свидание в четыре утра у подъемного моста, а Катя – в четыре пятнадцать на чердаке Большой Башни. Оба свидания, разумеется, были самые важные. Пипа с Катей наобещали Жоре по семь вагонов нежности, одновременно пригрозив рассориться с ним на всю жизнь, если он проспит или попробует не явиться. И вот теперь Жора, высунув язык, разрывался на части и носился туда-сюда, загнанный, как бегун-марафонец. Пятьсот ступенек вниз, пятьсот вверх. Сорвав поцелуй у Пипы, которому бедняга был совсем уже не рад, Жора заплетающимся языком врал про эликсир, который кипит у него в комнате, и тащился обратно к Лотковой, а потом от Лотковой снова к Пипе.
Пипа и Катя Лоткова, вполне вернувшая свою красоту и вместе с тем уверенность в своей неотразимости, отрывались на полную катушку. Отправив Жикина, они перезванивались по зудильнику или, сговорившись, начинали названивать Жоре и сочувственно спрашивать, не выкипел ли его эликсирчик.
Жикин, застрявший где-то на середине гигантской лестницы, мог только хрипеть в зудильник. Ему хотелось раз и навсегда забросить все свидания, поставить на девушках жирный крест и записаться в кружок выпиливания лобзиком. Он где-то когда-то читал, что это спокойное и умиротворяющее занятие отлично сохраняет от потрясений и крайне полезно для психического здоровья.
– У меня для тебя хорошая новость, котик! Мы теперь будем встречаться каждую ночь. Часа в три тебя устроит? – мурлыкала Лоткова.
Жора вздрагивал. Дело в том, что ровно минуту назад ту же фразу, едва ли не слово в слово, он слышал от Пипы. И той тоже почему-то хотелось видеть его ровно в три. «Ах, девушки, девушки! Как же они предсказуемы!» – самодовольно думал Жора.
Вспомнив о дуэли, которая, возможно, уже началась, Шурасик попытался рвануть к кабинету главы Тибидохса, но юная Дурнева цепко поймала его за задний карман.
– Ну и куда бежит юное дарование? – дурачась, спросила она.
– Мне нужен Сарданапал! Отпусти! – потребовал Шурасик.
– А вот и не отпущу! Неужели этот старикашка нравится тебе больше, чем я? – капризно нахмурилась Пипа. Только что у нее мелькнула забавная мысль: задержать Шурасика до возвращения запыхавшегося Жикина и развести того на ревность.
– Не в том дело! Там Валялкина убивают! – крикнул Шурасик.
– Ну и что? Утешься, мальчик! Каждую минуту на Земле происходит два убийства, тысяча краж и пять вооруженных ограблений! – зевнула Пипа.
– И Пуппера тоже убивают! Дуэль у них!
Пипа мигом стала серьезной. Если на Валялкина ей было, в общем и целом, плевать, то к Пупперу она относилась трепетно.
– ПУППЕРА? – охнула она, вцепляясь в Шурасика мертвой хваткой. – А ну веди меня к нему! Да я за моего Гурочку… Что ты встал, как истукан? Ищи где хочешь мне пылесос!
Рассветное небо было нежно-малиновым. Ветер налетал порывами и мял рыхлые телеса туч.
Пуппер, летевший впереди, поднимался все выше. Вскоре они оказались так высоко, что у Ваньки закружилась голова и стало не хватать воздуха. Океан был уже не виден – лишь изредка в разрывах туч мелькало что-то серебристо-стальное. Мелькало и сразу гасло.
А Гурий все поднимался и поднимался, ни разу не оглянувшись. Он явно стремился, чтобы тот из них, кто сорвется вниз, не имел ни малейшего шанса. Гуня Гломов озабоченно хмыкал. Под конец даже верный Прун начал проявлять беспокойство. Один только Ванька упорно мчался вслед за Пуппером, заставляя двигатель пылесоса реветь от перегрузки. Лицо у Валялкина было задумчивым и отрешенным: он думал о Тане и только о ней.
Наконец, Пуппер остановился и, развернувшись, подлетел к Ваньке.
– Отличное место, чтобы умереть, Джон Вайлялька! Здесь нам никто не помешать! Пусть пролитая кровь смоет наши страдания и тот, кто останется жить, получить Таня! – сказал он, искоса бросая взгляд на океан.
Ванька кивнул. Он был настроен менее пафосно, чем Пуппер, но все равно мысли его были о том же.
Прун засуетился. С помощью заклинаний, рисующих по воздуху малиновые полосы, они с Гуней отметили границы. Теперь Ваньку и Пуппера разделяло с полсотни шагов – куда ближе, чем до той стены у рощи. Согласно правилам дуэли, сближаться было нельзя. Стрелять нужно было не сходя с места.
Прун и Гуня Гломов заняли позицию чуть в стороне, где они могли наблюдать за соблюдением правил. Прун достал из кармана огромный платок, промокнул лоб и взмахнул платком, давая сигнал.
Пуппер подышал на перстень.
– Ты сам хотел этого, Джон! Я не могу позволить тебе погубить мой Татьяна и задушить ее убогий быт! Я есть ее благодетель и спасатель в один лицо! – произнес он вполголоса и, раззадорив себя, крикнул: – Искрис фронтис форте!
Зеленая искра с треском оторвалась от его перстня и помчалась к Ваньке.
Валялкин смотрел на стремительно несущуюся к нему яркую точку. Тридцать метров… двадцать… Сейчас она будет здесь. Ванька видел, что искра летит точно ему в грудь. Нет, Пуппер не промахнулся. Рука бывалого драконболиста не дрогнула.
– Ванюха, сматывайся! Уклоняйся! Рви когти! Черт с ней, с Танькой! Девчонок много, а ты один! – забыв о своих секундантских обязанностях, завопил практичный Гуня.
Но Ванька висел неподвижно, не делая попыток спастись. Он знал, что это его смерть, но почему-то не боялся ее. Возможно, ему трудно было поверить, что он вдруг перестанет существовать от одного прикосновения зеленой яркой точки.
Когда Ваньку и боевую искру разделяли считаные метры, внезапный боковой порыв ветра отбросил пылесос немного в сторону. Это была чистейшая случайность, но именно она оказалась спасительной. Боевая искра скользнула по Ванькиному бедру, обожгла его и, ударив в хромированный обод пылесоса, погасла.
Пылесос, получивший более чем чувствительный удар, заглох было, провалился в воздушную яму, но потом вновь загудел, выплевывая из трубы майонезные пары с блестками русалочьей чешуи. Ванька, с трудом усидевший на нем, выправился и вновь набрал высоту. Поврежденный пылесос слушался неважно, но все же пока повиновался. Обожженная нога болела. Бедро было все как сплошной огонь, ниже колена Валялкин почти не ощущал ноги. Виски взрывались болью.
Поняв, что его искра лишь зацепила Ваньку, Гурий раздраженно встряхнул рукой с кольцом и, пригнувшись к метле, кинулся к нему.
– Chuma-del-Tort! – выругался он.
– Джон Вайлялька ранен! Дуэль надо прекратить! – размахивая руками, поспешно закричал по-английски Прун, сообразивший, что теперь выстрел придется принимать Пупперу.
– Нет, за мной еще моя искра! – сказал Ванька, когда Гурий перевел ему слова секунданта.
– Но ты ранен! Дуэль откладывается! – заспорил Прун.
– Возвращайся на место, Гурий! Или не смей больше подходить к Тане! – кусая от боли губы, сказал Ванька.
– Это ты не смей! Таня есть моя! Я не уступить ее такой чурбан! – заклокотал Гурий.
– К барьеру!
– Ты глюп, Джон! Глюп, тюп и нельеп! Ты есть бесхарактерный тюфяк! Скоро ты становиться алкоголик, как твои родители! Надо быть ваш русский девушка, чтобы полюбить такой, как ты! – заявил Пуппер.
Он пожал плечами и, вернувшись на прежнее место, стал ожидать выстрела.
Ванька поднял руку с перстнем. Все перестало существовать для него, кроме маленькой фигурки Пуппера. От боли магфордский нападающий, точно перечеркнутый длинным древком метлы, двоился у него в глазах. Это мешало целиться. Странная нерешительность овладела Ванькой. Он и презирал Гурия, и одновременно жалел его.
– Стреляй, Джон Вайлялька! Таня моя! Если ты промахнешься, ты будешь нести ее фата на нашей свадьбе! – использовав усиливающее заклинание, задиристо крикнул Пуппер.
Это было уже лишнее. Ванька вспыхнул, как порох. Он мог снести многое, но только не это! Таню он не отдал бы никому.
– Искрис фронтис форте!
Кольцо накалилось и выплюнуло искру. Пульсирующая боль в ноге и мысль, что Таня может достаться Пупперу, придали Ваньке решимости. Зеленая искра стремительной пунктирной линией прочертила небо. Пуппер мог еще увернуться, но, как и его противник, предпочел остаться на месте. Но не исключено, что он просто растерялся, не ожидая у Ваньки такой магической мощи.
Миг растянулся в вечность, а затем искра ужалила метлу. Метла вспыхнула, как хворост. На лице Гурия мелькнул ужас. Он взмахнул руками, точно стараясь удержаться за воздух, и без единого крика стал падать. Короткий огрызок обугленной палки, которую он продолжал сжимать, никак не мог уже удержать его в воздухе. Несколько мгновений Гурий еще как-то ухитрялся замедлять падение, но лишь пока огонь не охватил метлу целиком и не перекинулся на его плащ.
– Не-е-ет! – крикнул Ванька, поняв, что натворил. – Не-ет! Держись, Гурий!
Вся его злость, вся ненависть к Пупперу исчезли, едва он увидел, как вспыхнула метла. Теперь у него была одна мысль и одно желание: спасти Гурия от неминуемой смерти. Ванька рванул к нему, но его подраненный пылесос не летел, а тащился. К тому времени, как он преодолел несколько метров, Пуппер исчез в ватных разрывах облаков. Его кувыркающееся тело, лишенное магической опоры, стремительно набирало скорость.
Когда замешкавшиеся Прун и Гуня Гломов промчались сквозь тучи, Пуппер уже исчез. Океан, покрытый молочной утренней дымкой, был спокоен. Стоило бросить на него один взгляд, чтобы понять, что искать в нем кого-либо бесполезно. Похоже было, что этим водам нет никакого дела до судьбы несчастного Гурия.
«Пуппером больше, Пуппером меньше – какая разница? Я же живу вечно. Что за дело мне до этих магов? Сколько их каждую минуту появляется на свет и сколько гибнет в моей пучине», – точно говорил он.
Но все равно Гуня, Прун и подоспевший Ванька искали Гурия, пока не закончилась русалочья чешуя в пылесосах. Искали до тех пор, пока Прун не выудил из волн обгоревшее древко метлы. А, как известно, палки от метел, да еще с клеймом фан-клуба Гурия Пуппера, не относятся к распространенной флоре и фауне Мирового океана.
Сомнений не было: Пуппер погиб. Дальнейшие поиски становились бессмысленными, тем более что немного в стороне, там где рассвет окрашивал океан в розовый цвет, Прун увидел мелькнувший плавник акулы.
Гурий Пуппер был погребен именно так, как сам желал…
Захватив с собой метлу в качестве вещественного доказательства, рыдающий Прун помчался сдаваться тетям. На лету он сам себя щипал и хлестал по щекам.
«Я жалкий несчастный пигмей! И почему я не погиб вместо него! Мадам, умоляю о снисхождении! Я ребенок из многодетной семьи», – репетировал он.
Гуня Гломов уставился на Ваньку и долго шевелил пальцами.
– Блин! Блин! Блин! Ну ты и влип! Ты хоть понимаешь, кого ты ухлопал? – сказал он наконец.
– Все я понимаю! И без тебя тошно! – огрызнулся Ванька.
Но одно он знал точно – Таню Пупперу он не отдал, и уже одно это стоило всех жертв.
Новость о гибели Пуппера разнеслась по Тибидохсу со скоростью гриппозного вируса. Метла Гурия вспыхнула примерно в половине шестого, Прун прилетел к тетям никак не раньше девяти, а уже одиннадцатичасовой выпуск магвостей был полностью посвящен гибели ведущего нападающего Магфорда.
Гурия Пуппера называли безвременно закатившимся солнцем, а Ваньку Валялкина – циничным убийцей и психопатом. Грызиана, малость поднапрягшая извилины и соскоблившая с них остатки образования, сравнивала Пуппера с Пушкиным и Лермонтовым, а Ваньку – с Дантесом и Мартыновым.
Толпы фанатов рыдали. Многие порывались мчаться хоть на край света и, обыскав океанские глубины, найти Пуппера живого или мертвого. Мелькавшие на экране принц Омлет, Шейх Спиря, О-Фея-Ли-Я, Бэд-Фэт-Рэт и Кэрилин Курло были облачены в траур. Тетя Настурция ревела в полный голос так, что ее слышали даже те, в чьих зудильниках сроду не работал звук. Другую тетю – ту, чья доброта не знает границ, – не показывали вообще. Корреспонденты зудильников не могли набраться мужества, чтобы приблизиться к ней.
Несколько тысяч самых горячих фанатов порывались линчевать Джона Вайляльку и не могли сделать это лишь по той причине, что Сарданапал предусмотрительно блокировал Грааль Гардарику.
Прун, стремясь максимально обелиться, представил дуэль таким образом, что все окончательно запуталось. Он утверждал, что Ванька блокировал боевую искру запрещенным заклинанием и сразу после этого выпустил свою, не дав Пупперу времени приготовиться.
«Это было жестокое преднамеренное убийство!» – заявил Прун в одновременном интервью Пи-Пи-Си, Ку-Ку-Эн и Врейтеру.
Что касается Гуни Гломова, то, говоря по правде, менее подходящего секунданта Ванька просто выбрать не мог. Мало того, что у Гломова была дурная репутация, он еще и ничего не мог толком объяснить.
– А чо? Ну врубили Пупперу искрой, он и кувыркнулся! Утоп, короче. Сами виноваты, что у вас метлы как спички горят, – грубо отвечал он всем корреспондентам.
– Мистер Гломофф, еще вопрос: верно ли, что Джон Вайлялька блокировал искру?
– А Чума его знает! Я лично не видел. Может, блокировал, а может, и нет. А чего, надо было, чтоб ваш Пуппер ему искрой голову оторвал? А теперь валите, пока я вам вломусом не влепил! – заявлял он.
Неудивительно, что общественное мнение, направляемое журналистами, моментально отвернулось от Ваньки и стало делать из Пуппера героя и мученика. Издательство на Лысой Горе воспользовалось случаем и немедленно скинуло весь запас календариков. Причем в нагрузку к Пупперу продавались залежавшиеся календарики с Графином Калиостровым, Фролом Слепым и даже с Древниром, которые в издательском прайсе почему-то значились как лучшие друзья покойного.
Таня, любившая отоспаться в выходной, ни о чем не подозревала и видела приятные утренние сны, когда ее растолкала Гробыня. Вернувшаяся Склепова успела уже вселиться в прежнюю комнату. Паж, когда увидел ее, подпрыгнул на полтора метра и едва не рассыпался от счастья. Правда, Пипа из комнаты так и не выселилась – Медузия велела ей ждать до конца года, пока пятикурсники не покинут Тибидохс и на Жилом Этаже не появятся свободные комнаты.
– А пока я могу только поселить тебя в кладовку Жилого Этажа. Но хочу сразу предупредить: там часто появляется инвалидная коляска и жутко пахнет нежитью. К тому же лет триста назад там повесился маг вуду, что крайне негативно влияет на микроклимат, – сказала доцент Горгонова.
Разумеется, услышав такое, Пипа предпочла остаться с Таней и Гробыней, хотя ей и пришлось основательно потесниться со своими чемоданами. Сосланная в район шкафа, Пипа буянила и атаковала Черные Шторы интуитивной магией. Верка Попугаева, сплетница номер один Тибидохса, называла их комнату обиталищем кобры, дикой свиньи и пумы. Кобре она уподобляла Гробыню, пуме – Гроттершу, Пипе же, видно, была отведена третья, не самая лестная роль.
– Вставай, Гроттерша! – сказала Гробыня, бесцеремонно запуская в Таню запуком.
– Отстань! Чего тебе?
– Как отстань? Ты это мне, своей лучшей подруге?.. Мы с тобой овдовели. Похоже, мне теперь придется более серьезно рассмотреть кандидатуру Шейха Спири… Кстати, не помнишь, на Лысой Горе дают напрокат траурные платья или мне придется украсть у кого-нибудь свадебное и перекрасить его чернилами?
– Почему это мы овдовели? – зевая, спросила Таня.
– А, подруга, да ты же ничего не знаешь! Твой Ванька ухлопал Пуппера, – поведала Склепова.
– Мой Ванька? Как ухлопал? – не понимая, спросила Таня. С утра у нее было неважно с чувством юмора.
– Ну ты, Гроттерша, просто как маленькая! И что в тебе парни находят? Или нынче дефективные в моде? Натурально ухлопал! – пояснила Гробыня. – Брык – и нету! Магвости надо слушать.
– Ты серьезно? Ванька убил Пуппера? Как это? – похолодев, спросила Таня.
– На дуэли, ясный перец. Вообрази: эти олухи бились на Искрис фронтис форте! Хорошо еще, Ничегоусом невечнусом не додумались. Но Гурику и этого хватило. Строгие родственники, мало витаминов… Да и Ванька тоже хорош, гусь… Эй, Гроттерша, что с тобой?
Тане почудилось, что ее мир, заботливо собранный из надежд и веры в чудо, раскололся, как китайская ваза. Длинная трещина рассекла ее изнутри, разделив на две неравные части. Слишком много потерь. Слишком много… Все поплыло у нее перед глазами.
– Вот черт!.. Слабонервная какая оказалась! Можно подумать, я по Гурочке не страдаю. И где я сейчас, интересно, буду искать нашатырь? – укоризненно сказала Гробыня, обращаясь сама к себе.
Но нашатырь оказался не нужен. Когда Таня открыла глаза, первым ее вопросом было:
– Что с Ванькой?
– Да ничего. Правда, Гуня говорит, что Пуппер ему пылесос подшиб. Обратно он еле долетел. И нога обожжена.
– Это все из-за меня! Я никак не могла определиться. Но зачем, зачем они дрались? Может, Гурий жив? Мог же он выплыть? – спросила Таня.
Гробыня всплеснула руками.
– Гроттерша, киска, ты меня умиляешь! Если человек падает в океан с такой высоты, то умеет он плавать или нет – уже как-то по барабану. Не спасет ни свисток с жилеткой, ни магический плот, ни полное собрание сочинений Древнира. Даже окажись на его месте тридцать три богатыря дядьки Черномора, они откинулись бы. Смотри на вещи реально. Наш сладкий Пуппер отбросил коньки, согласно купленным билетам. Если бы он спасся – мы бы уже об этом знали.
Совесть удавкой захлестнула Таню. Пуппер мертв, Ванька ранен. И все из-за нее. Как она сможет жить дальше? Как она могла быть вчера такой близорукой? А теперь ничего уже не поправишь. Маг в подклеенных очочках, пылкий возлюбленный и звезда зарубежного драконбола навеки сгинул в океанской пучине, пригласив на обед местных акул.
И Таня завыла как вьюга, как раненый зверь. Она каталась по кровати и грызла себе руки. Ей было безразлично, что о ней подумают и как она выглядит. Не считая нужным утешать Таню, Гробыня перевела взгляд на пустой матрас у шкафа.
– А Пипа-то наша какова! Еще с ночи куда-то свалила. Над Жикиным измывалась. Я его видела полчаса назад. Полуживой. Язык набок свешивается, на девушек и не смотрит, хоть виагрой отпаивай… Интересно, знает Пипа про Пуппера или не знает? – затараторила она.
Танины рыдания становились все тише, все глуше. Она поняла, что должна увидеть Ваньку и узнать все от него. Торопливо натянув свитер и джинсы (оранжевые мантии и вообще магическую форму в школе носили разве что под угрозой запуков и на всякие торжественные мероприятия), она кинулась вон из комнаты. Хлопнула дверь. Гробыня задумчиво проводила Таню взглядом.
– Блин, и чего в ней все парни находят! Ну ни кожи ни рожи! Одевается как попало, косметикой не пользуется, свитер как пыльный мешок! Разве что ноги еще ничего и волосы… И из-за этого сокровища Пуппер дал себя ухлопать, а Ваньке чуть ногу не сварили! Ну не понимаю я парней, хоть ты тресни! И чего им надо? – буркнула она.