Танцы мертвых волков. Часть 1. Бубновая десятка (Г. А. Ланской, 2010)

Юлия

Я люблю быть одна.

Вырвавшись из семейного гнезда, отчетливо понимаешь, какое это счастье, когда тебя никто не ждет, не дергает, не заглядывает в глаза, вопрошая при этом, почему ты такая бука. Когда ты одна, не приходится делать умное лицо и держать спину ровно. Тебе легче думается, потому что никто не гремит над ухом кастрюлями, не смотрит футбол, не просит поиграть «в такую интересную игру! Смотри: главное – перейти на второй уровень, взять артефакт и замочить гоблина…» Мы редко остаемся одни. Нас окружают люди, звуки, чужие пространства, пересекая границы которых, ты рискуешь покрыться ледяной коркой, обвариться кипятком или уколоться о колючие шипы. Мы общаемся, улыбаемся, забывая о мимолетных встречах и случайных знакомых. Мы живем стаей, но умираем в одиночку, запираясь в тесной скорлупе сознания, наедине с мрачными мыслями.

Я люблю быть одна. С тех пор как я вышла замуж, мне не хватает одиночества. До вчерашнего дня мне почти не на что было жаловаться. Дом – полная чаша, любимая работа (правда, на ней приходилось общаться с кучей людей, большей частью незнакомых, улыбаться и делать вид, что они тебе безумно нравятся) и, как я думала до определенного момента, любящий муж. Сейчас мне казалось: люди, считавшие, что хорошее дело браком не назовут, правы, сто раз правы. В свете последних событий мне нужно было подумать. Но уединиться в собственном доме было негде. Поэтому я сидела тут.

Гул вечернего города разбавлял вязкую тишину комнаты. Здесь, в этой неуютной, казенной квартире все было чересчур, несмотря на все попытки придать ей вид уютного гнездышка. Хозяева сделали добротный ремонт, оклеили стены дорогими обоями, стену в прихожей выложили искусственным камнем, эффектно обрамляющим текстурную штукатурку. Потолок украшала массивная люстра под старину, якобы с чугунными завитушками, цепями и литыми украшениями. Треть комнаты загромождала кровать с пышным синим покрывалом в оборочках, россыпью подушек и дурацким балдахином, ненужным, диссонирующим как по цвету, так и по фактуре.

Кухня была обставлена более скупо. Хозяева здраво рассудили, что жильцы, снимавшие эти квадратные метры на несколько дней, вряд ли будут проводить здесь много времени и изощряться в кулинарии. Холодильник был старым, крохотный столик, едва втиснувшийся в пространство между ним и шкафом, – щербатым, а табуреты – явно от другого гарнитура. В шкафу – казенный набор съемных квартир: крохотная кастрюля, сковорода, четыре бокала, два граненых стакана, шесть разномастных рюмок, несколько ложек и три вилки. Над столом в прозрачной файловой папке висели набранные на компьютере правила проживания. Принтер, на котором распечатывали эту никем не соблюдаемую муть, был довольно дохлым. Строчки двоились, налезали друг на друга. Автор же сей нетленки явно не владел русским языком, поскольку в заголовке красовалось «Правела»…

В комнате бубнил телевизор, иногда взрываясь хохотом. Второй, как он сам думал, по значимости канал развлекал аудиторию юмористическим шоу. Потасканные артисты невыразительно пересказывали старые анекдоты, корчили рожи и покатывались со смеху, делая вид, что слышат все впервые. Непотопляемая ведущая руководила этой вакханалией, принимая положенные ей по статусу лесть и подхалимство. Артисты восторженно напоминали зрителям, что именно она вывела их в люди. Ведущая соглашалась и незаметно, по ее мнению, подчеркивала это. Смотреть на все это было невыносимо, слушать тоже, но переключить на что-то еще – невозможно. Потому что там наверняка была бы музыка, интересная информация, возможно, захватывающий фильм. А это было совсем не к месту.

Ситуация, надо признать, была банальной, но легче от осознания этого факта как-то не становилось. Вот я и сидела за кухонным столом, поджав одну ногу и опираясь локтем о другую. Девятый этаж высотки смотрел желтым глазом на галдящий город с его суетным мельтешением. Здесь было хорошо думать. Именно это мне и требовалось в данное время.

Единственное, что примиряло меня с этой кухней, – так это курица-гриль, лежащая прямо посредине стола кверху ножками. Освобожденная от сверкающей кольчуги фольги курица блистала великолепием. Приобретя ее по дороге с работы прямо в уличном киоске и усугубив покупку полукилограммовой упаковкой мороженого, я приехала сюда. Грустить в одиночку – это одно. Заесть переживания курицей и мороженым – совсем другое дело.

Город жил, но для меня он был пустым и вымершим, поскольку внутри тлела горькая обида. Нет, не так. Обида – с большой буквы. Незаслуженная, несправедливая, с горькой нотой предательства и намеком на измену. Телефон, валявшийся на столе, молчал, а самой звонить не хотелось, потому что женщине в наше время модно быть сильной.

Курица благоухала, призывая плюнуть на переживания. Я малодушно последовала древним инстинктам и вцепилась в сочный бок, вырвав ногтями длинный лоскут белого мяса вкупе с поджаристой сочной корочкой. Алчно урча, как голодная кошка, я впилась в него, и в этот самый момент телефон завибрировал, прыгая на столе. Мелодия из детского мультфильма о героическом мамонтенке сказала, что звонит отнюдь не тот, кого мне хотелось услышать. Спешно вытерев руки о бумажное полотенце, я схватила телефон.

– Ты где? – послышался в трубке недовольный, встревоженный голос матери. Она, как всегда, забыла поздороваться, что происходило в момент душевного волнения.

– А где «здравствуй, кровиночка»? – невнятно поинтересовалась я, спешно пережевывая пищу.

– Ты почему не дома, кровиночка? – поинтересовалась мать уже мягче. – Твой заезжал полчаса назад, думал, ты у нас.

– Значит, заезжал? Чего говорил?

– Да ничего. Даже в дом не стал проходить. Я тебе на работу позвонила, но Вильма сказала, что ты только что ушла. Поругались, что ли?

– Вроде того, – вздохнула я. – Странно, что он не позвонил.

– Так ты где? – спросила мать.

– Мама, не переживай. Квартиру сняла тут, рядом с работой.

– Зачем? Если ты не хочешь жить дома, могла бы прийти к нам… Что, у тебя денег много лишних?

– Мама! – прервала я быстрый поток материнских излияний. – Если бы я пришла к вам, он бы меня сразу нашел. Ну не стали бы мы перед вами сцену устраивать. А я не в состоянии сейчас ничего обсуждать.

Мама помолчала. То, что в семье дочери не все благополучно, она узнала впервые, но в моих интонациях безошибочно уловила звуки далекой грозы, соваться в которую не стоило.

– Я же теперь буду переживать, – вкрадчиво попыталась она вернуть блудную дочь в стойло. – Сидишь черт знает где, да еще поди голодная… Ну, пришла бы хоть поела, я плов сделала твой любимый, с лисичками…

– Мама, у меня тут все есть, – прервала я. – Я, кстати, сейчас ужинаю, а потом пойду спать. Мне с утра надо ехать на интервью к черту на рога. Не факт еще, что машина будет. В общем, я усталая, злая и, если честно, совершенно не хочу разговаривать.

– А потом что? – осторожно поинтересовалась мать. – Ты хоть скажи, в чем дело…

– Да шашни у Валерки на стороне, похоже, с лахудрой одной из городской администрации. Ему кровь из носа надо участок один выбить, а архитектурный отдел чего-то там быкует. Ну, он и искал какие-то обходные пути. Вот и нашел на мою голову…

– Ладно, – вдруг сдалась мама. – На ночь глядя, действительно, не стоит об этом говорить. Ты только скажи: сколько собираешься по чужим углам шататься?

– Валерка через два дня уедет, тогда домой и вернусь. Мне просто надо подумать.

– Если что, приходи к нам.

– Хорошо… Мам, у меня тут курица стынет. Я завтра позвоню, хорошо?

– Ладно, – смилостивилась она, – иди, ужинай. Позвони завтра, как приедешь…

Я раздраженно швырнула телефон на стол. Значит, заезжал… Очень интересно. Почему же не позвонил?

Теоретически Валера рассуждал правильно. Деваться мне особо было некуда. Если не вернулась домой с работы, на которой торчала весь день, значит, ушла к родителям. Я действительно не любила обременять родных своими проблемами, хотя казаться сильной женщиной иной раз было невыносимо и под сенью маминого крыла было тепло и уютно. Желание поделиться растущими, как снежный ком, проблемами было невероятным, но не заставлять же переживать еще и мать? Она, прямая и неспособная к обходным маневрам, при первой же встрече выложит зятю все, что о нем думает. Валерий, конечно, с тещей ругаться не будет, но потом ноги его не будет у моих родителей как минимум год. Заманить его туда будет впоследствии не просто и потребует длительного умасливания и уговоров.

Аппетит пропал. Курица мгновенно потеряла свою привлекательность. Я решительно открыла холодильник и вытащила бутылку, цена на которую была заботливо указана в прейскуранте, приколотом к стене портновской булавкой. Вино было скверным, цена – беспредельно завышенной, но сейчас мне хотелось выпить. Точнее, выпить красиво, со свечами, хрустальными бокалами, джазом в колонках и внимательным мачо на другом конце стола, с томным мутноватым взглядом андалузских очей. Осуществить задуманное не получалось по причине полного отсутствия требуемого реквизита. Бокалы оказались коньячными, небогатая фонотека могла предложить лишь шансон и попсу в самых ее неромантичных проявлениях, свечи и мачо отсутствовали как таковые.

Я набулькала себе полный бокал вина, подошла к окну и, прижавшись лбом к стеклу, мрачно уставилась вниз, на освещенную улицу, мелькавшую светлячками автомобильных фар. На город наваливалась ночь, сырая и неприятная после недавнего дождя, великая путаница тоскующих женщин, выходящих в такое время на охоту. После променадов по темным улицам искательницы приключений, как правило, просыпаются в постели с посторонним мужчиной и, сожалея о содеянном, бегут к родному очагу, зализывая раны, нанесенные самобичеванием. Впрочем, хватает и охотниц, для которых случайные связи с брутальными лишь во мраке самцами – дело обыденное, осуществляемое по принципу «всем козлам назло». Ночные кошки приходят к миске с подогретым молоком, когда заблагорассудится, и совершенно не думают о том, что хозяин, возможно, всю ночь дежурил на балконе и дергался от каждого шороха. Ночь – время свободных от предрассудков женщин и гулящих самцов… Ночь – пора обиженных жен, жаждущих реванша… Сколько случайных романов завязывалось в эти минуты? Сколько браков рушилось карточными домиками? Сколько особей обоего пола, поджимая хвост, возвращалось на привычную подстилку, чтобы потом, месяцами покорно снося тычки и издевательства, вновь сбежать в ночь на безумную охоту, пышущую сексом и свободой?

Телевизор бубнил и хохотал. Раздраженно оторвавшись от стекла, я направилась в комнату и нажала на кнопку пульта. Телевизор захлебнулся и смолк. Тишина вползла в квартиру змеиными кольцами. Больше всего мне хотелось что-то разбить, сломать… словом, наполнить этот мир синих обоев звуками. Схватив мобильный, я торопливо надавила на несколько клавиш, заставив динамики тоненькой «Нокии» страдать вместе с солисткой готической рок-группы…

Вино грелось в бокале, но больше пить не хотелось. Слезы наворачивались на глаза. Я упала в кровать и, свернувшись в клубочек, расплакалась. Певица рыдала вместе со мной, словно сочувствуя извечной женской трагедии. Брак летит в тартарары, провинившийся муж даже не позвонил, в итоге приходится утешать себя вином и готической музыкой.

Я прослушала эту песню трижды, а потом, включив на мобильном будильник, заснула в непривычной кровати. Еще несколько минут, прежде чем провалиться в благодатную страну Морфея, я с обидой думала о муже, так и не отважившемся позвонить. Телефон лежал на прикроватной тумбочке, пульсируя зеленой лампочкой через равные промежутки времени, и тоже делал вид, что спит. Внутри методически отчитывал секунды будильник.

Сны после вина, тягостных мыслей и готической музыки были тревожными и путаными. Тоскливая мелодия преследовала меня даже там: я бежала по темной тропинке к крутому обрыву. В небе усмехалась полная луна, а ветер гнул кривые ветки деревьев.

Прошло немало времени, прежде чем я, выбираясь из дымки кошмара, сообразила: мелодия не мерещится. Она доносилась из истерически вибрирующего пластмассового тельца «Нокии». В первый миг недобрыми словами помянула идиота, разбудившего меня в… да, в три часа ночи. Потом мелькнуло легкое разочарование, что это все-таки кто-то посторонний, а не раскаявшийся супруг. Вряд ли тому приспичило бы звонить со скрытого номера. Ночные звонки не бывают приятными. Самые плохие новости обычно сообщают в это время. И там, на другой стороне, всегда оказывается рыдающая подруга или родственница, чья-то смерть или болезнь, или, в лучшем случае, перепутавший номер пьянчужка…

Или шутник, считающий звонок незнакомому человеку чем-то забавным…

– Алло, – глухо буркнула я. В трубке шумел ветер. Что-то царапало мембрану, заставляя думать о скрюченных паучьих ножках. – Алло? – раздраженно повторила я.

– Здравствуй, красавица, – произнес в ответ незнакомец.

– Привет, – невежливо ответила я. – Кто это?

Голос хмыкнул. Его эта ситуация почему-то забавляла.

– Тебе до смерти хочется это узнать? – ехидно спросил он.

Я выдохнула.

В отличие от мужа, которого по утрам следовало будить тормошениями, я просыпалась мгновенно, сразу включаясь в реальность. Ночные звонки еще в прошлом выработали у меня привычку класть телефон рядом с кроватью. Но сейчас, в чужой квартире, да еще в столь поздний час, беседовать с решившим поиграть в загадки чужаком не было настроения.

– В три часа ночи разгадывать ребусы у меня нет желания, – безжалостно отрезала я. – Так что если у тебя есть какое-то дело – говори. Если нет – спокойной ночи!

Незнакомец хихикнул. Отчетливо слышный колючий шорох ветра убеждал, что собеседник говорит откуда-то с улицы.

– Разгадывать ребусы тебе придется теперь постоянно. И преимущественно по ночам.

– Пошел к черту, – разозлилась я и отключилась.

Спустя мгновение телефон снова затрясся и заунывно запел флейтами. Дисплей остался чистым. Я нажала на сброс и нахмурилась. Через минуту телефон вновь зазвонил.

К счастью для меня и к несчастью для неизвестного собеседника, современные средства связи позволяют срабатывать будильнику, даже если мобильный выключен. Поэтому я, недолго думая, надавила на плоский бочок телефона и, дождавшись, когда дисплей погаснет, вновь устроилась на подушке. Звонок незнакомца не слишком расстроил. Единственное, чего я опасалась, так это вероятности не заснуть снова. Но страхи оказались напрасными. Спустя несколько минут я спала, и на этот раз лунные ухмылки уже не тревожили моего сна.

Кирилл

Я задрал голову и с неудовольствием сморщился. Похоже, лето в этом году позабыло к нам дорогу. Вот уже неделю серые тучи не давали солнцу ни единого шанса. Лужи и грязь, грязь и лужи… Сыро, мерзко, неуютно. На работу приходишь, уляпавшись по уши, потому что в микрорайоне в очередной раз прорвало трубы, и коммунальные службы разворотили асфальт. Теперь к автобусной остановке приходится пробираться партизанскими тропами, по кое-как брошенным хлипким досточкам, утопленным в лужах кирпичам, рискуя оступиться и увязнуть в мутно-рыжей глиняной жиже. Верная «копейка» трагически скончалась в гараже, отказавшись заводиться раз и навсегда. Так что из средств передвижения остались маршрутки и автобусы.

– Сдал бы ты ее на металлолом, что ли? – посоветовала утром отчаянно зевавшая Ольга, пока я во дворе с матами понукал мертвый «жигуленок».

– Это памятник автопрома, и должен охраняться государством, – пробурчал я и раздраженно пнул авто в линялый бок. «Копейка» мстительно скрипнула и отбросила левую дверцу как оторванное крыло. Ольга рассмеялась.

– Ты как хочешь, а я пошла на автобус. Лучше уж в нем выхлопными газами дышать, чем в нашем рыдване ехать с перспективой развалиться на части посреди дороги.

Я чмокнул супругу в щечку и взялся за безнадежный ремонт. Нужно было хотя бы дверь на место поставить, но, увы, часы тикали, машина сопротивлялась, а на работу хоть тресни, нужно было к девяти. И если день так паршиво начался, он и закончится препогано, это уж я знал наверняка.

Машина так и не завелась. Нервно ковыряя дверь, я подумал, что точно не смогу поставить ее на место, опоздаю на работу и получу от начальства очередной нагоняй. Когда дверца отвалилась в очередной раз, я, не придумав ничего лучше, откатил машину, притулив ее зияющим проемом к стене подъезда. Дворник дядя Коля, маявшийся с перепоя, помог пристроить авто и даже придержал оторванную дверь, пока я подпирал стену. Красть, по большому счету, в машине было нечего, но сограждане – народ упрямый. Не обнаружив магнитолы, вырвут с мясом все, что плохо держится. Трясясь в переполненном автобусе, я мрачно думал, что уже промочил ноги, вляпался в грязь и забыл дома взятые взаймы у приятеля инструменты. Так что скорее всего и на работе будет запарка…

День, как ни странно, проходил тихо. Бомжи не спешили покидать сухих подвалов и чердаков, сознательные граждане попрятались по домам, не тревожа милицию. Выехать из теплой дежурки, прогретой заботливо принесенным из дома практикантом Сашкой Семеновым обогревателем, пришлось всего один раз.

В крохотной хрущобе, куда нас отправил дежурный, я брезгливо смахнул со старого продавленного дивана какие-то огрызки и, пристроив кожаную папку на колени, начал составлять протокол. Кроме дивана, в комнате не было практически никакой мебели. Колченогая табуретка играла роль импровизированного стола. На ней стояла банка кильки, почти пустая бутылка водки, валялся огрызок огурца и две редиски. У стеночки похрапывал мужчина с синюшным испитым лицом. У балконной двери с ножом в спине остывал покойник. Семенов искоса поглядывал на труп и мужественно боролся с позывами рвоты. Затхлая, насквозь прокуренная халупа, подсыхающая лужа крови в прихожей, в которую практикант вляпался сразу же, смердящий хозяин и свежий жмурик – все это для неокрепшего милицейского организма было чересчур тяжкой нагрузкой.

Я усмехнулся: вспомни себя на первом трупе. Тогда ситуация тоже была неприглядной. Почти в такой же квартире скончалась старушка. Отопление жарило на полную катушку, и когда милиция и встревоженная соседка шагнули на порог, их буквально вымело волной смрада. Старушка пролежала в квартире неделю. Оперов встретил тощий, отчаянно плачущий кот, опрометью бросившийся к их ногам. Животное потом жадно лакало на кухне воду, а я две недели старательно забывал, что постыдно грохнулся в обморок, когда увидел, что пальцы старушки обглоданы до костей…

Я нервно дернул плечами и мотнул головой, как стреноженная лошадь, прогоняя воспоминания. В конце концов, когда-то и я был молодым опером, только пришедшим на работу. Тогда, в квартире кота-людоеда, меня поддержал старый прожженный мент Михалыч, вливший в мою глотку полстакана водки. Михалыча потом застрелил студент из предназначенной для самообороны «Осы». Пуля попала Михалычу в висок, хоронить его пришел весь оперсостав, а студента отмазали богатенькие родители. Из зала суда он вышел под подписку о невыезде, а уже на следующий день уехал за границу, откуда не вернулся и по сей день. Вот такие пироги… Поэтому я не люблю мажоров, прожигающих жизнь на родительские бабки, о чем у нас в отделении хорошо известно. Хотя кто их любит, мажоров этих…

– Семенов, иди лучше протокол пиши, – позвал я. – Я тут сам все осмотрю.

Практикант с готовностью бросился на зов начальства. В конце концов, Семенов был хорошим парнем. Обогреватель вон из дома приволок, проставился, да и соображал неплохо… А первый жмурик – это первый жмурик. От них всегда тошнит и выворачивает наизнанку независимо от степени мужества и привычки. К сожалению, только в ментовских сериалах красивые покойники лежат в лужах кетчупа на тщательно вылизанном полу элитных квартир, широко раскрыв эффектно накрашенные глаза. У настоящих покойников веки частенько полуприкрыты, а взгляд как у тухлой рыбы. Да и находят их в основном в бомжатниках, на помойках и в подъездах. И нет в этом никакой романтики. Начальство за бомжей медалей не давало, правда, раскрываемость ползла вверх, поскольку зачастую рядом с покойником валялся в алкогольной дреме и убийца. Вот и сейчас мы с Семеновым ждали наряд, дабы те оттранспортировали труп в морг, а пьянчужку – в КПЗ.

Стоя на улице, я закурил и, отправив Семенова оформлять новоиспеченного заключенного, не спеша пошел по улице. До конца рабочего дня было еще два часа, вот только делать не хотелось ничего. Честно, я и сам не понимал, почему не поехал в отделение. Впрочем, где-то в голове шевелился червячок предчувствия, что на убитом в квартире алкаше день не кончится и еще до конца смены жизнь преподнесет подарочек сомнительного качества. Поэтому даже не удивился, когда мобильник истошно заверещал «Мурку». Блатной рингтон на вызовы с работы я установил давно, и начальство даже решило устроить мне выволочку, но в процессе устного порицания у полковника на сотовом заиграл «Владимирский централ». Полковник смял разговор и, нервно давя на кнопки, спешно ретировался за дубовые двери кабинета.

– Миронов, ты где? – забубнил дежурный. – Вы же вроде в девятнадцатом?

– Были, – осторожно ответил я. – Семенова с машиной отправил к вам, у него задержанный там… Оформишь?

– А ты сам где? – повторил дежурный, который к выкрутасам коллег был приучен и потоком слов не дал сбить себя с толку.

– Ну, в девятнадцатом еще… В машине места не было. Сейчас на маршрутке доеду…

– Не надо никуда ехать. Не в службу, а в дружбу – сгоняй к плотине. Там неподалеку жмурку на берегу нашли. То ли утонула, то ли нет. Караульные тебя там встретят…

– А… – начал я.

– Эксперт уже выехал. Давай, Кирилл, слетай, тебе ж там рядом.

– Ладно, – раздосадованно буркнул я. – Мне тут и правда недалеко.

– Вот и хорошо, – обрадовался дежурный, – а то Игорюня на драку выехал, Семенова еще нет, если что, я его обратно отправлю, а там глядишь, и труп некриминальный…

– Как же… – фыркнул я. Червячок сомнения раздулся до размеров жирной гусеницы и лопнул с влажным треском. Ну вот и случилось… Как пить дать оно…

У плотины действительно стоял охранник, с недовольством наблюдая за прибывающей толпой. Меня он без излишних эмоций проводил вниз по крутой скользкой дорожке, на которой я шлепнулся на задницу, чудом не съехав вниз как олимпийский бобслеист, только без саней-бобов. На берегу уже копошился криминалист Жора Милованов, который должен был смениться еще вчера. Судя по усталому виду и резким морщинам на лбу, такого счастья ему испытать так и не пришлось. Внизу скучал незнакомый оперативник и толстый мужчина с лицом вечного участкового в милицейской форме. Рядом переминались несколько горожан, сумевших подобраться поближе.

– Вы из убойного? – спросил участковый. – Старшина Рылин. Это мой участок. Мне Мишаня позвонил, говорит – жмурку нашел у плотины. Ну, я прибежал, посмотрел, а потом уже ваших вызвал. Сейчас еще прокуратура должна быть.

– Мишаня – это кто? – спросил я, пожимая протянутую руку.

– Мишаня – это свидетель… так сказать. Он тут рыбу ловит частенько, ну, продает ее на базаре, на опохмел зарабатывает. Вон он стоит, в кепке…

– Ясно, извините, – произнес я, вытаскивая вибрирующий в кармане телефон. В динамике зазвенел захлебывающийся от волнения голос Семенова:

– Товарищ капитан, у вас там труп криминальный? Правда? Можно я подъеду?

– Да неизвестно еще, криминальный или нет, – буркнул я и покосился на старшину. Тот удрученно развел руками. – Ладно, приезжай. Будет чем заняться…

Сунув телефон в карман, я отправился к небольшому пятачку песчаной отмели, находившейся между двумя раскидистыми кустами ивы. На нем лицом вниз лежала девушка с длинными светлыми волосами, одетая в тонкое розовое платье. Одна туфелька на длинной шпильке была на ноге, вторая сиротливо валялась поодаль. Повернутое в профиль распухшее лицо жуткого синего цвета вызывало содрогание. Милованов сидел рядом с ней на корточках и выковыривал из-под ногтей мертвой руки грязь и какие-то волокна. Рядом с ним лежал фотоаппарат, которым он, видимо, только что снимал положение трупа.

– Как дела, Жор? – спросил я. – Так и не сменился?

– Покой нам только снится, – мрачно ответил Милованов. – Ты там по бережку осторожно ходи. Я следочки нашел интересные, мы их гипсом залили, не поломай. И вообще, порыскай тут, я бегло очень смотрел. Мне бы с покойницей разобраться.

– Чего не сменился-то, Жора?

– А на кого? Ленка в декрете, Кузьминична слегла с воспалением легких. Вот ты мне скажи – лето в этом году будет?

– Так оно было, – обрадовал я.

– Когда?

– А, ты в этот день работал…

– Юморист… – недовольно фыркнул Милованов. – Ладно, иди отсюда, не отсвечивай.

Я отошел. Когда Жора работал, лучше было не лезть под руку. Воспользовавшись паузой, я закурил. Сверху замаячил Семенов. Заметив начальство, он рванул было к тропинке, но я ожесточенно замахал ему руками. Семенов недоуменно развел руками. Я набрал его номер и велел походить по берегу, поискать что-нибудь интересное. Прямо напротив пляжика в миниатюре на глиняном склоне виднелась длинная борозда, как будто сверху спускали что-то тяжелое. Небрежно попыхивая сигаретой, я принялся осматривать окрестности.

На берегу ничего интересного не нашлось. На крохотном пятачке было трудно что-либо не заметить. Узкая тропинка убегала в две стороны: направо – к плотине, налево – к большому пляжу. Покойница, лицо которой скрывалось за спутанными волосами, на этом песчаном берегу выглядела инородным телом. Столпившиеся у плотины люди что-то негромко обсуждали и строили предположения. Я неприязненно подумал, что зеваки неизменны во все времена. Ну что, скажите, может быть привлекательного в мертвом теле, если вы, скажем, не некрофил? Будь моя воля, я предпочел бы скоротать этот день дома, на родном диване, в обществе жены. Ну а если не повезет, то хотя бы в дежурке за кроссвордом, слушая ментовские байки и попивая крепкий чай с вареньем. Вместо этого приходится торчать на берегу реки, искать улики с перспективой простудиться, потому что от воды немилосердно дует.

– Жор, что скажешь? – спросил я, подходя к эксперту. Копавшийся в своем объемном чемоданчике с инструментами Милованов недовольно поморщился.

– Ну что я тебе сейчас сказать могу? Смерть явно насильственная, это к гадалке не ходи, а вот отчего она наступила – это уж пожалуйте в морг, как говорится, вскрытие покажет. Убили девочку, а вот утонула или удавили ее – пока не знаю.

– Удавили?

– Ты сюда посмотри. – Милованов ткнул шариковой ручкой в багровые пятна на шее покойницы. – Видишь, странгуляционная борозда отсутствует, а эти следочки – от пальчиков. То есть душили ее руками, не веревкой какой. Об этом же говорят кровоизлияния в оболочке глаз, трупные пятна опять же… Девочка сопротивлялась, но недолго. Так что, возможно, захлебнулась…

– Значит, сопротивлялась?

– Без сомнения, хотя… Видишь вон там, на берегу след характерный? Она оттуда сверзилась, и, похоже, не сама. Оттого вырывалась и брыкалась как могла. Ногти сломаны, под ними грязь и пара ниточек синеньких. Ну, и ходил кто-то по берегу в спортивной обуви типа кроссовок или кед. Ребристая подошва, без каблука. Я у свидетеля на башмаки глянул и на всякий случай слепок взял, но он в сапогах, и размер другой – меньше.

– Кирилл Сергеевич, – крикнул сверху Семенов, – она, похоже, тут бежала. Тут следы в глине. И мужские отпечатки тоже есть…

– Посмотри, откуда они ведут! – сложив руки рупором, заорал я. – Может, найдешь чего… Жора, а девочку не поимели перед удушением?

– Да откуда ж я знаю? – измученно произнес Милованов, всем своим видом изображая умирающего лебедя. – Она ж в воде лежала. Если что и было на ней, то все смыто. Более подробно в морге.

– А предварительно?

– А ты не торгуйся, – высокомерно парировал Жора, но потом добавил мягче: – Если чего и было, то, скорее всего, добровольно. Бельишко на ней целое, не похоже, чтобы его снимали. Убили ее тут, вне всякого сомнения.

Над обрывом показалась тощая женщина в синем мундире и с черной папкой под мышкой. Она недовольно поглядела вниз, а затем отправилась к спуску, осторожно ступая по влажной глине.

– Прокуратура прибыла, – сварливо прокомментировал Жора. Женщина неловко взмахнула руками и приземлилась на пятую точку. Участковый, до сего момента столбом стоявший рядом со спуском, встрепенулся и поспешил даме на помощь. Женщина, цедя сквозь зубы приглушенные ругательства, неуклюже поднялась с земли и попыталась отряхнуть юбку. Оценив тщетность своих усилий, дама, высоко поднимая ноги, словно цапля, направилась вниз. Протянув руку с растопыренными грязными пальцами участковому, она наконец-то обрела точку опоры. Мне, вымазавшемуся до самых бровей, ее передвижения доставили искреннее удовольствие.

– Здравствуйте, – неприязненно поздоровалась женщина хриплым, словно простуженным голосом. – Ну, где клиент?

– Я покажу, – произнес я, изо всех сил стараясь быть галантным. Следовательница симпатии не вызвала. Видеть ее приходилось впервые, она совершенно не подходила под мои представления об идеале красоты. Худая, нескладная сорокалетняя баба с грязными волосами, почти полным отсутствием макияжа, только губы мазнуты противной фиолетовой помадой, отчего выглядели ничуть не лучше, чем у покойницы на берегу.

– Труп криминальный? – осведомилась следовательница, отказавшись от предложенной мною руки. Вместо этого она, бегло взглянув на тело, подошла к воде и сполоснула руки.

– Безусловно криминальный, – вздохнул Милованов. – Я ее уже осмотрел. Будем протокол составлять?

– Будем, – кивнула женщина. – Найдите мне на что сесть…

У рыбака, вытягивавшего шею в тщетной попытке разглядеть происходящее с того места, куда его оттеснил участковый, спешно реквизировали складной стульчик. Дама в синем мундире заботливо подстелила на стул пару листков бумаги и уселась на них своим вымазанным в глине задом. Милованов подошел к трупу ближе и забубнил:

– …Тело обнаружено частично лежащим в водоеме верхней частью туловища, головой под водой, лицом вниз. Руки вытянуты вертикально вперед. Левая нога согнута в колене…

Я отошел в сторону, где скучал оперативник, сдерживавший набежавших горожан. Несмотря на то что место было не особенно проходным, желающих посмотреть на свежего покойника набралось немало. В первом ряду переминался с ноги на ногу свидетель – коренастый мужичок в грязноватой куртке и бейсболке с лихой надписью «Монтана».

– Подойдите, пожалуйста, – попросил я. Мужичок робко скользнул за спину стоявшего в ограждении оперативника. – Вас как зовут?

– Михаил, – запинаясь, представился мужчина. – Табашников. Я тут недалеко живу. Пару дней из-за погоды клева не было, думал, может, сегодня хоть кошкам рыбы наловлю, у меня их две…

– Кошки?

– Кошки, пропади они пропадом. Дочка со свалки приволокла, а они, заразы, по утрам орут – жрать просят. Корму-то не напасешься, да и дорогой он. А рыбку они с удовольствием употребляют…

– Короче, свидетель, – строго прервал его я, доставая из папки чистый листок. – Значит, вы пошли на рыбалку. В котором часу это было?

– Утром еще. Просидел почти до вечера, и ведь даже не подозревал ни о чем. А тут в кустики по нужде хотел… Подошел к ивняку – а она там на берегу. Жуть-то какая…

– Во сколько это было?

– Да, считай, в начале пятого, наверное, может, в четыре.

– Вы не пытались ее вытащить из воды?

Мужичок помотал головой, как отгоняющая слепней лошадь. По его испуганному лицу было видно – он и близко к трупу не подходил.

– Нет, что вы…Тут же сразу видно было – мертвая она совсем. Синяя же…

– Понятно, – протянул я. – А раньше ее не встречали?

Мужичок хмыкнул и как-то странно оскалился, обнажая ряд гнилых зубов. Улыбка, впрочем, быстро с его лица сползла, превратившись в жалобную гримасу.

– Так, это… я ж в лицо-то ее не видел. Мало ли кто тут ходит? Молодежи тут ошивается…

– Почему?

– Так пляж же вон там, – мужчина махнул рукой в сторону спуска. – А сюда тоже ходят. Тут отмель и песочек есть, не везде камыш. Если компания небольшая, так они на этом пятачке поместятся. Опять же дискотека тут через дорогу и бар недалеко.

– Вам надо будет еще следователю показания дать, – произнес я. – Пойдемте, я вас провожу.

– Хорошо, – согласился мужичок, – да и стульчик свой заберу.

Мы направились к прокурорше и Жоре. Подтолкнув оробевшего рыбачка поближе к народной власти, я сказал:

– Это вот свидетель Михаил Табашников, он труп нашел.

Жора, чей монолог я прервал, недовольно покосился на свидетеля и закончил:

– …на левом предплечье рваные раны, оставленные, по всей вероятности, зубами животного, возможно, крупной собаки.

– А следы давние? – спросила неприятная следовательница.

– Прижизненные, полученные, вероятно, незадолго до смерти, – пожал плечами Жора. – Я бы сказал – перед самой смертью.

– А приблизительное время? Когда ее убили?

– Ну, милая, кто ж вам так сразу скажет… На глазок – между двенадцатью и четырьмя утра.

– Я вам не милая, – отрезала дама. – Значит, между двенадцатью и четырьмя утра?

– Ну, тогда я вам тоже не святой дух, – обиделся Жора. – Милости прошу в морг, там и узнаете все подробности. Жмурка в холодной воде пролежала ночь и полдня. Я в причине смерти-то не уверен, а вы у меня время спрашиваете… Сталина на вас нет…

Мне на мгновение стало весело. Когда Жора, коему не исполнилось еще и сорока, поминал Сталина, это выражало крайнюю степень его раздражения. Сейчас он замкнется и перестанет пояснять противной следовательнице все, что успел увидеть. Его заключение она увидит в самую последнюю очередь, как бы ни наседала и ни уговаривала. На все случаи жизни у Жоры была универсальная отговорка: вас тут много, а я у себя один. В любом случае перемена Жориного настроения ничем хорошим не закончилась бы ни для следствия, ни для оперов, которые тоже были в этом заинтересованы. Поэтому я сделал шаг вперед и уже хотел вмешаться в диалог, как вдруг где-то неподалеку заиграла веселенькая мелодия.

– Ответьте, – буркнула ему прокурорша. – А то будет тут орать под ухом…

– Это не мой, – сказал я, на всякий случай коснувшись мобильного. Впрочем, мог бы этого и не делать. Мне бы никогда в голову не пришла мысль поставить в качестве рингтона рыжеволосую певичку, под песни которой сходила с ума молодежь от тринадцати до восемнадцати лет. Жора дернул бровями, даже следовательница оторвалась от протокола. Назойливая песенка звучала совсем близко и откуда-то сверху. Я поискал глазами и увидел в глубине куста висевший на ветке прозрачный полиэтиленовый пакет. Внутри трепыхался розовенький телефончик. Кроме него, в пакете виднелся какой-то цветной прямоугольник.

– Это что такое? – удивилась следовательница. – Это что – ее?

– Похоже, – ответил я и потянулся к ветке, но был остановлен Миловановым.

– Не залапай там мне все. Веточку обломи подальше и прямо с нею давай сюда.

Я залез в куст поглубже и с трудом отломил неподатливую колючую ветку. Мобильник замолчал. Я осторожно передал Жоре ветку, тот бегло взглянул на узел, а потом скальпелем вскрыл мешок у дна. Полиэтилен тут же был упакован в пакет, а мобильный и прямоугольный кусочек картона стали объектом пристального внимания со стороны Милованова и прокурорши.

– Неужели просмотрели? – укоризненно спросила она в пространство.

– Ну, как видите, нашли, – пожал я плечами.

– Нашли они… – фыркнула женщина. – Прошляпите все царствие небесное. Если бы телефон не зазвонил… Что там с отпечатками?

– Да погодите вы, – злобно ответил Милованов. – Что я вам тут – реактивный, что ли? Сейчас вообще все заберу к себе в отдел и пока отчет не напишу – ничего не узнаете!

– Жора, да мы ж не против, – торопливо вмешался я. – Нам бы только узнать, кто ей сейчас звонил. Личность же надо устанавливать, сам понимаешь…

Милованов злобно зыркнул на меня, неприязненно покосился на прокуроршу и снова стал производить загадочные манипуляции с телефоном. Спустя несколько минут он разочарованно произнес:

– Нету пальчиков на телефоне. Нате, исследуйте.

– Совсем нету?

– Совсем нету. Стерты.

Я перевел взгляд на другой пакетик, сквозь который теперь отчетливо виднелась десятка бубен. Прокурорша посмотрела на нее со странным выражением лица и бесцветным голосом осведомилась:

– На карте отпечатки есть?

– Ни единого, – буркнул Жора. – У меня только на пакет надежда, но его я в лаборатории посмотрю.

– Ну что там, в телефоне? – нетерпеливо спросила прокурорша. – Кто ей звонил?

– Это не звонок был, а смс, – медленно ответил я. – Записывайте номер. Некий Никита с регулярностью в полчаса прислал ей три сообщения. Первое в десять утра: «Привет, я приехал». Второе через час, в одиннадцать ноль две: «Почему не отвечаешь?» И последнее только что: «Перезвони, я дома». От него же есть четыре непринятых вызова в этом же промежутке времени. Еще один непринятый звонок от мамы… так, хорошо, значит мама есть… Теперь посмотрим набранные номера…

Я несколько раз нажал на кнопки и прищурился. Очень, очень интересно…

– Жора, во сколько, ты говоришь, она умерла?

– Между двенадцатью и четырьмя утра, – вместо Жоры ответила следовательница, торопливо и как-то лихорадочно стараясь скрыть нарастающее возбуждение. На ее бледных щеках выступили два красных пятна.

– В три ноль три с этого телефона был сделан звонок на один номер. Разговор продолжался минуту двенадцать секунд. Спустя еще три минуты была сделана еще одна попытка соединиться, но там не ответили. Через две минуты еще одна и снова безрезультатно. Абонента в базе данных нет. Семенов!!!

Запыхавшийся практикант прибежал через минуту. Я сунул ему бумажку с номером последнего абонента и неизвестного Никиты.

– Пробей по базе, кто такие. И ее номер тоже.

– Будет сделано, – козырнул Семенов и убежал. Я повернулся к следовательнице, торопливо переписывающей номера в протокол.

– Скажите, – осторожно спросил я, – почему вас так взволновала эта карта?

Следовательница не ответила и даже глаз не подняла. Она торопливо дописала строчку и, захлопнув папку, решительно поднялась со стула. На свидетеля она не обращала внимания, пока тот не попытался забрать свой складной стул. Только тогда заметив его, она быстро переписала его паспортные данные, всучила повестку и стала подниматься наверх, увязая в глине.

– Зверь баба, – прокомментировал Милованов, собирая свою амуницию.

– Ты ее знаешь?

– Да видел пару раз. Противная, занудная и, судя по слухам, не очень профессиональная. Не хвалят ее, в общем. С области она. Неужели в город перевели?

– Чего она на карту так среагировала?

– Да кто его знает? Может, выпала ей дальняя дорога и казенный дом, – захихикал Жора. – Вон твой Семенов летит, щас споткнется и разобьется насмерть.

Практикант Семенов действительно летел со всех ног, но вряд ли потому, что торопился передать начальству информацию невероятной важности. Просто спускаться по склону медленно у него не получалось. Вытаращив глаза, он тщетно пытался притормозить, но получалось плохо. Опрометчиво выбрав более короткий спуск по глине и траве, Семенов скользил вниз с бешеной скоростью.

– Все, щас в реку улетит, – вздохнул Милованов. – Пошли, поймаем его.

Семенова удалось перехватить у самой кромки воды. Ухвативший его за руку Милованов укоризненно поцокал языком.

– Семенов, ну что ж ты бежишь как на свадьбу? Вылавливай тебя потом, как вот эту…

– Так скользко, – попытался оправдаться Семенов. – Хочешь тормозить, а ноги сами вперед выпрыгивают…

– Ладно, не тормози, – прервал я. – Кто у нас потерпевшая?

– Телефонный номер зарегистрирован на имя Марии Тыртычной, – затараторил Семенов. – Два других номера принадлежат Никите Шмелеву и Юлии Быстровой.

– Только этого мне и не хватало, – вздохнул я.

– Мажоры? – осведомился Милованов.

– Хуже, – ответил я. – Журналисты.

Юлия

– Никогда ее не видела, – произнесла я и отодвинула от себя фотографии. Видеть то, что на них запечатлел фотограф, было выше моих сил. Раздувшееся лицо с провалами бессмысленных кукольных глаз, синими прожилками вен и страшными черными пятнами на шее. С раннего утра такое вот… зрелище натощак. Впрочем, хорошо, что натощак. В жизни приходилось видеть всякое, но кто знает, не вывернуло ли бы меня прямо тут, в этом гадком кабинетике с облезлым линолеумом на полу, умирающим сингониумом на подоконнике и мерзкой бабой за обшарпанным письменным столом.

– Вы уверены? – с ядовитой иронией осведомилась мерзкая баба с погонами майора на плечах.

Я вздохнула.

Хозяйка кабинета, следователь по особо важным делам, Лариса Земельцева приятного впечатления не производила. Она была тусклой, как пыльная лампа, несуразной и нездорово-тощей. На лоб свисали тонкие жирные пряди, которые было бы неплохо покрасить или хотя бы вымыть. Лицо тоже было так себе: среднестатистическая физиономия давно махнувшей на себя усталой женщины, у которой в перспективе одинокий вечер в компании с телевизором, плюшка с вареньем и затертый роман о любви в розовой обложке. Я даже специально посмотрела на руки. Обручального кольца не было, неухоженные пальцы в заусенцах, на ногтях облупился лак.

После того странного звонка мне и в голову не могло прийти, что речь действительно идет о чем-то серьезном. Нам, публичным персонам, ежедневно встречающимся не с самыми адекватными на планете людьми, не привыкать ни к странным звонкам, ни к пугающим заявлениям. Сколько раз мне угрожали расправой, сколько признаний в неземной страсти и любви я слышала. Сколько кликуш обрывало телефон редакции, утверждая, что я разбила их семью. Отвечать за всех ненормальных я не желала. Но тут…

Миронов заехал ко мне на работу около часа дня, когда я, благополучно позабыв о ночном звонке, собиралась на обед. На вопросы Кирилл не отвечал, предпочитая задавать свои, в глаза не смотрел и вообще вел себя как с посторонней, словно не было дружеских отношений, завязавшихся, как ни странно, после одной неприятной истории. Отвечая на его вопросы, я холодела, подкожно чувствуя опасность, как мышь приближающуюся змею. После визита я, сорвавшись с места, полетела на съемную квартиру и вернулась домой, под крыло к супругу.

Валера собирал вещи. Мое стихийное возвращение его слегка шокировало… Нет, не слегка, поскольку он уронил все, что держал в руках, а я мялась в прихожей и не знала, как себя вести. Наверное, следовало что-то сказать, как-то поступить, но в голову не лезло ничего умного, а выглядеть полной дурой не хотелось.

Бурное примирение состоялось здесь же, так как до спальни мы не дошли. Попугай в клетке демонстративно отвернулся, а разомлевший от ласк супруг нашептывал, что я самая, самая, самая… Призрак потенциальной соперницы растворился в небытии, а я малодушно скрыла, что вернуться меня побудили вовсе не любовь и благоразумие, а элементарный страх…

Утром Валера уехал в командировку, а меня выдернули с работы в прокуратуру, где женщина со стылым лицом потасканной Снежной Королевы не самым вежливым тоном принялась допрашивать с пристрастием.

– Никогда ее не видела и никогда с ней не говорила, – с любезностью, от которой веяло инеем, ответила я. – Боюсь, ничем не смогу помочь, хотя меня, признаться, очень интересует это дело…

– Юлия Владимировна, – с крокодильей улыбкой отбила подачу Земельцева, – согласно распечатке звонков вы проговорили с Тыртычной больше минуты. Это слишком много для простой ошибки.

– Я с ней не говорила.

– Но данные оператора сотовой связи утверждают обратное, – прервала Лариса уже менее любезным тоном.

Следовательница почему-то невзлюбила меня с первого взгляда. Привыкнув дружить с прокуратурой, милицией и городской администрацией, я впервые почувствовала, что могу вызывать с их стороны скрытую агрессию. Вообще-то я могла понять эту Земельцеву. Взгляд, которым она мазнула по моей сумочке, сережкам и кольцу, был типично женским, завистливым и алчным. Но, кроме этого, в темных паучьих глазках светилось что-то хищное. Такой масляный взгляд я привыкла ловить от мужчин, особенно если надевала короткую юбку, и она, возможно, задиралась выше чем следовало. А тут… Непонятно…

Земельцева странно тряхнула головой, точно отмахиваясь от комаров. Не говоря больше ни слова, она подвинула распечатку звонков и ткнула ручкой в нужное место. Я бегло взглянула на лист бумаги и закатила глаза.

– Видите? – резко спросила Лариса.

– Вижу. Ну и что?

– И после этого вы утверждаете, что вам никто не звонил?

– Ничего подобного, – ядовито возразила я. – Я сказала, что не разговаривала с ней! А звонок был. Только вам ведь это не важно?

– Как интересно, – презрительно улыбнулась Лариса. – Значит, она позвонила, но не разговаривала. Как это понимать? Она пела серенады? Сопела? И вы тоже наверняка молчали? Не так ли?

– Я не говорила, что молчала. Только разговаривала я не с Тыртычной.

– А с кем? – вкрадчиво спросила Лариса, вцепившись тонкими, сухими пальцами в крышку стола с такой силой, что лунки ногтей побелели. Я подумала, что следователь действительно похожа на паучиху: такая же зловещая, с сухими когтистыми лапками, неопрятная и злая. Того и гляди накинет свои тенета и утащит в темный уголок.

– Он не представился, – хмуро буркнула я. Лариса дернула бровями и откинулась на спинку кресла.

– Он?

– Ну да. Со мной разговаривал мужчина.

Лариса ненадолго задумалась, а потом вновь наклонилась ко мне.

– И что же он сказал?

– Да чепуху какую-то нес. Я вообще-то спала, не сразу сообразила, кто звонит, тем более с незнакомого номера. Вот. – Я вытащила из сумки мобильный, нажала на несколько кнопок и сунула его под нос Земельцевой. Та перевела взгляд с дисплея на листок с распечаткой.

– И какую он нес ерунду? – осведомилась она.

Я сморщила нос и ненадолго задумалась.

– Что-то вроде: «Привет, красотка, скоро увидимся». Не помню точно.

– Вы узнали голос?

– Нет. Сейчас даже не вспомню, какой он, но могу поклясться, это был мужчина, а вовсе не Тыртычная, если только она не разговаривала басом.

– А почему вы вообще ночевали на съемной квартире? – сладко поинтересовалась Лариса.

– С мужем поругалась, не хотела идти домой, ну, вы понимаете…

– Нет, не понимаю, я не замужем, – отрезала Земельцева.

– Оно и видно, – усмехнулась я.

Следователь на мгновение потеряла контроль над собой. Ее руки судорожно сжались, словно она хотела вцепиться мне в глотку. Но вот Земельцева судорожно сглотнула и кисло улыбнулась.

– Знаете, что я думаю. Дело было так: вы ждали на съемной квартире звонка от сообщника, что Тыртычная устранена, потому дома и не ночевали. И дождались, судя по звонку.

Я изогнула бровь и презрительно ухмыльнулась. Разговор мне нравился все меньше и меньше. Тетка явно хотела повесить на меня всех собак.

– И зачем, позвольте мне спросить, я ее, как вы изящно выразились, устранила? Для убийства должен быть мотив, насколько мне известно.

– Если мы не знаем мотива, не значит, что его нет, – улыбнулась Земельцева. – К примеру, ревность. А что? Она молода, хороша собой, вполне могла встречаться с вашим мужем. Или еще того хлеще, с вашим любовником – Шмелевым. Или вы не знаете Шмелева?

– А задушил ее, надо полагать, Шмелев? – осведомилась я. – Понятно…

Я взяла телефон со стола. Лариса улыбнулась.

– Адвокату звоните?

– Ну зачем же сразу адвокату, – парировала я. – Прокурору. Вашему шефу… Егор Константинович, добрый день… да… да… ой, спасибо…

Лариса беспокойно заерзала на месте. Чего-чего, а вот близкого знакомства прокурора с какой-то брюнетистой выскочкой вроде меня она явно не ожидала. Лариса протянула руку.

– Отдайте телефон!

– Вы со мной драться будете? – удивленно спросила я. – Ах, нет, это не вам, Егор… А я буквально на этаж ниже… у некоей Земельцевой. Конечно, подожду, куда же я денусь…

Лариса задышала как собака. Думаю, она отметила, что я не назвала начальника по отчеству. Ну все, теперь пойдут слухи, что он как минимум мой любовник…

– У вас есть собака? – быстро спросила она.

– Нет, есть попугай. Сторожевой попугай вас не устроит? – нагло ответила я.

Лариса стиснула зубы.

– Что вы делали одиннадцатого июня? – быстро спросила она, черкая в протоколе соответствующую строку. Я покосилась на Земельцеву как на врага и вздохнула.

– Да откуда я знаю, это месяц назад было. Какой хоть день недели?.. Четверг… мы наверняка сдавали номер, так что торчала на работе до позднего вечера, скорее всего.

– А двадцатого мая?

– За границей была. Это совершенно точно. Мы с мужем ездили в Италию. Решили сгонять, пока не начались летние каникулы, там в это время поспокойнее, знаете ли…

– Не знаю, – мрачно сказала Лариса.

– Ну оно и понятно, – усмехнулась я.

В коридоре послышался гул. Думаю, Земельцева инстинктивно догадалась, что к ее кабинету летит гроза, готовая обрушить на ее несчастную голову громы и молнии. Подвинув протокол, она быстро произнесла:

– Прочтите и подпишите: с моих слов записано верно… Боюсь, вынуждена ограничить вас подпиской о невыезде…

– Премного благодарна, – рассеянно ответила я, впившись глазами в листок бумаги. – Надеюсь, на улицу хоть выходить разрешите?

Земельцева хотела достойно ответить, но не успела. Дверь в ее кабинет распахнулась без стука. Увидев радостно улыбающегося шефа, Лариса поняла, что окончательно проиграла.

Никита был мрачен. Потерев обеими руками лоб, он взъерошил коротко постриженные волосы, отчего они стали дыбом.

– В голове не укладывается, – вздохнул он.

Я пожала плечами. Мы встретились в кафе «Пиццоли» на следующий день после моего визита в прокуратуру, что для обоих было удобно. Никита рядом жил, я работала. Вырвавшись на обед, я позвонила Никите и решительно потребовала встречи. Никита приехал в кафе, опоздав всего на полчаса. Издергавшись в ожидании, я встретила его градом вопросов.

– Да отстань ты, и без того тошно, – отмахнулся Никита и убежал за едой.

– Кофе мне возьми! – крикнула я вдогонку. Никита кивнул и исчез за стеной. Мельком взглянув на часы, я со вздохом уставилась в окно. Над городом висела туча. Угрожающие всполохи в чернильной синеве сверкали все ближе. В стекло гулко стучали редкие капли.

В кафе было малолюдно. Место это было не самым дешевым, отчего простые служащие обедать сюда в свой перерыв не ходили. Может быть, именно поэтому кафе и не успело встать в один рядом с большинством провинциальных заведений, уравнивающихся в статусе с забегаловками, где посетители не гнушаются потреблять дешевый алкоголь под еще более дешевую закуску, а то и без оной. Нет, здесь атмосфера была уютной и даже с намеком на что-то изысканное, если можно было бы посчитать таковым дикую смесь деревенского и средиземноморского стилей и мрачной готики. Почему-то хозяин кафе решил сделать один зал аскетично средневековым, от чего хотелось повеситься прямо на тяжелой деревянной люстре в виде колеса не то от прялки, не то от телеги. Однако готический зал у публики пользовался не меньшим спросом. Особенно здесь любила развлекаться по вечерам молодежь, давно и прочно причислившая себя к взбитым сливкам общества. Но сейчас в темном зале, кроме меня, не было никого. Я посмотрела в сторону кассы, где с подносом стоял Никита, и перевела взгляд на широкий жидкокристаллический телевизор, где хорошо поставленным оперным голосом приглушенно стенала иностранная певица:

Слова песни доносились как из другого мира. Сегодня эта гнетущая атмосфера как нельзя кстати подходила моему внутреннему состоянию. Вряд ли, издергавшись после бессонной ночи, я смогла бы усидеть в каком-нибудь другом месте. Например, с веселенькими обоями, интерьерными коровками и овечками из раскрашенной керамики и прочей дешевой мишурой, способной лишь отвлечь взгляд от сырого пятна на потолке, отколотого куска напольной плитки, сального пятна на фартуке официантки. Нет, темно-шоколадные стены сегодня – сознательный выбор, не позволяющий мыслям бродить в неизвестности. Я уставилась на экран, где сквозь дикую вакханалию бас-гитар ручейком пробивался дивный и почему-то жутковатый голос.

Никита так грохнул подносом о стол, что я вздрогнула. Он на мгновение замер, сделав вид, что не на шутку напуган, вытаращив глаза в притворном ужасе.

– Ты не находишь, что для полноты ощущений здесь не хватает гроба? – спросил он, усаживаясь напротив. – Держи, твой кофе… Рассказывай, что там в прокуратуре…

Пока Никита алчно поедал свой обед, я во всех подробностях поведала об истории с уходом из дома, телефонным звонком, визитом в прокуратуру и противной следовательницей. Никита все более мрачнел и вскоре вообще отодвинул тарелку с недоеденной пиццой. Туча за окном ощетинилась молнией. Гром жахнул так, что на столах жалобно зазвенели чашки и ложечки. В стекла часто затарабанили тугие капли. Официантка на мгновение появилась в зале и, одарив посетителей никем не замеченной дежурной улыбкой, исчезла.

– Дурацкая какая-то история, – пожал плечами Никита. – Зачем он тебе вообще звонил? Почему тебе? Ты не испугалась?

– Тогда нет, – покачала я головой. – Мало ли придурков трезвонит? В журнале под моей рубрикой есть фото, так что узнать телефон особого труда не составит. Секретарша у нас – дура, раздает личные телефоны направо и налево. А уже потом после визита к этой стерве Земельцевой на меня как-то накатило… Представляешь, одна, в чужой квартире, а тут какой то урод названивает… Нет, я сразу к мужу под крылышко вернулась.

– А что Валера? – хитро прищурился Никита.

– Да рад был по уши. Конечно, форс держал, ведь я была холодна и неприветлива, но, знаешь, лучше дома с ним, чем одной неизвестно где.

– Он уже знает?

– Что ты! Узнает – увезет к черту на рога, запрет в избушке без окон и дверей, прикует к кровати… – (Никита мечтательно закатил глаза.) —…ну и всякое такое… Хватит корчить рожи! Ты-то сам в прокуратуре был?

– Был, – вздохнул Никита. – И алиби у меня дохленькое. Я ж по районам мотался, по дороге движок сдох. Пришлось ночевать под кустами. Ну, не совсем под… Я на станции техобслуживания жил два дня, в гостинице. Они, конечно, может, и вспомнят, но эта грымза всем своим видом дала понять, что ни одному моему слову не верит. Я для нее – подозреваемый номер один.

– Откуда она вообще взялась? – возмутилась я. – Мы вроде «важняков» всех знаем. Я так думаю, она откуда-то с района к нам перевелась. Миронов с тобой не разговаривал еще?

– Нет, завтра к нему схожу. Я и не знал, что это его дело. Он на трупе был, что ли?

– Я так поняла – да. Он мне звонил. И был совсем не рад слышать.

Никита глубоко задумался. Я помешивала свой остывший кофе. В зале было темно. За дальним столиком разместилась парочка существ формата эмо: неопределенного пола, одинаково утыканные серьгами, цепочками, с густо подведенными глазами и рваными стрижками, с торчащими под невероятными углами волосами. Парочка, скосив на нас подозрительные взгляды, все же решила не опасаться за свое барахло. Оставив на диванчиках свои необъятные рюкзаки-мешки с изображением Курта Кобейна, удалились в зал с легкой пародией на шведский стол.

– Тыртычную ты откуда знал? – спросила я.

Никита поморщился.

– Да встречались мы. Не очень долго, правда. Очень уж она была прилипчивая и доставучая. Правда, что характерно, если хотелось поразвлечься, никаких проблем не было. Всегда готова, на все согласна. В любви признавалась… Но, думаю, не только мне. В общем, среднестатистическая сучка с постоянной течкой. Такие вещи иной раз вытворяла… ну, тебе это лучше не знать, а то плохому научишься.

– Земельцева мне какие-то странные вопросы задавала, – хмуро перебила я. – Где я была двадцатого мая и одиннадцатого июня.

– Почему?

– Откуда я знаю? Наверное, не просто так. Может, в это время тоже что-то происходило. Не нравится она мне. Стервозная, взгляд неприятный, как у волчицы. Ты попробуй узнать, откуда она взялась? Все-таки у тебя больше связей в околокриминальных кругах.

– Попробую, – кивнул Никита. – А что с подпиской? Ты теперь невыездная?

– Да щас, – фыркнула я. – Когда прокурор зашел, она эту подписку прожевала и проглотила. Она же не знала, что Егор с Валеркой периодически рыбачат и охотятся. Так что вышла я на свободу с чистой совестью.

На экране появилась рыжеволосая французская бестия. Ее тихий голос был почти неразличим на фоне агрессивной музыки. Она шагала по выжженной земле, наблюдая, как волки терзают окровавленную тушу. Ее развевающееся балахонистое платье из простой холстины стелилось по земле. Глаза (о, эти карие с красноватым отливом глаза, так похожие на очи подстреленного олененка) натолкнулись на ужасную картину: ее любимый изменял ей с красавицей блондинкой…

– Тебя подбросить? – спросил Никита. – Или ты на работу?

– Да какая тут работа, – отмахнулась я. – Домой поеду. Валерка в командировку умотал. Даст бог, не проведает, что тут творится.

– Юль, – нерешительно выдохнул Никита и невольно коснулся шрама на голове, скрытого волосами, – а ты не думаешь, что это… ну, отголоски той… истории?

– Надеюсь, что нет, – нерадостно ответила я. – Иначе несладко нам придется. Может, это все-таки случайный псих? И звонил он совсем не мне?

– Ты сама в это веришь? – хмыкнул Никита.

– Не верю. Но думать об этом сейчас не хочу.

Кирилл

Из спальни доносились приглушенные рыдания. Я чувствовал себя неуютно, но ничего поделать не мог. Приносить плохие известия в дом всегда тяжело. Сообщать о смерти – вдвойне тяжелее. А уж говорить, что любимый человек был зверски убит, – просто невозможно. Но деваться некуда. Вот и сегодня мне пришлось посетить дом Маши Тыртычной. Поговорить с родными в привычной казенной обстановке не получилось, и я отправился к Маше домой. Вот только разговора не получилось и тут. В небольшой двухкомнатной квартире меня встретила полная, заплаканная женщина, которую я поначалу принял за мать. Оказалось, это не так.

– Маруся мне племянница, – странно дергая носом, объяснила женщина, представившаяся Полиной Викторовной. – Мать у нее еще пятнадцать лет назад под поезд попала, пьяная была, конечно… Ой, простите, я не могу…

Полина вскочила и унеслась в другую комнату, откуда донеслись стоны и всхлипывания. Я поежился.

Кухонька, где я сидел, была крохотной, как во всех пятиэтажках, построенных с благословения Никиты Сергеевича. Здесь не пахло особым достатком. Мебель была простецкой, электрический чайник на столе самой дешевой модели, сделанной энергичными и предприимчивыми китайцами. На столе в имитирующей хрусталь пластиковой вазочке красовалось несколько конфет и печеньиц. От стен, у самого потолка, отставали обои, кран плевался каплями, а линолеум на полу был стерт и обломан по краям. В квартире нестерпимо воняло кошачьей мочой.

Уловив краем глаза движение, я повернулся в сторону дверей. В проеме стояла крупная черная кошка с желтыми глазами. Весь ее вид выражал крайнее недовольство присутствием постороннего человека на вверенном ей участке.

– Кис-кис-кис, – дружелюбно поманил я. Животное посмотрело с презрением и демонстративно отвернулось. В спальне плакала Полина Викторовна. Оставаться и слушать это мне было уже невмоготу. Наверное, все же придется выждать и вызвать ее в отдел. Я поднялся с места и направился к выходу. И в этот момент лязгнул ключ в замке, и входная дверь открылась. Я сделал шаг назад, вошедшая девушка испуганно отпрянула.

– Вы кто? – спросила она.

– Я из милиции, – торопливо ответил я и, нашарив в кармане удостоверение личности, сунул девушке под нос.

– А как вы сюда попали?

Особо напуганной девушка не выглядела, только глазки настороженно отсвечивали бутылочным стеклом. Вообще она была довольно симпатичной, вот только на Тыртычную не походила совершенно. Хотя что тут удивительного? Они же не родные сестры…

– Меня Полина Викторовна впустила. Она… там…

Я мотнул головой туда, откуда слышались всхлипы. Девушка покосилась в сторону спальни, а потом, решительно поставив объемный пакет на пол, схватила меня за руку.

– Пойдемте на улицу. Она теперь все время плачет, боюсь, в таком состоянии она плохая рассказчица. Или она что-то уже вам сообщила?

Я вновь помотал головой и позволил утащить себя из затхлой норы, где по всем углам, вкупе с развесистой паутиной, болтались тоска и отчаяние. На лестнице было не лучше. Спускаясь вниз по ступенькам, я вдруг вспомнил знаменитую книжку известного фантаста. Вот в таких домах и подъездах растет синий мох, паразитирующий на негативных эмоциях. На какой-то миг показалось, что я смог войти на первый слой Сумрака и краешком глаза зацепить шевелящиеся кустистые наросты на стенах и потолке. Даже рукава моей джинсовой куртки будто бы позволили впитаться спорам внутрь ткани, и там они, подобно паразитам, расползаются по продольным и поперечным нитям, словно те были венами и артериями. Так упавшая на землю пакость превратила героя голливудского фильма в страшилку с хищной пастью. И уже никто не помнил, что пару дней назад это был борец за справедливость в красно-синем обтягивающем костюме. Я с трудом сдержал в себе желание почесаться.

«Вроде не новичок, – удивленно подумал я, – не сопливый практикант, как Семенов. Трупов повидал немерено, в засадах сидел, наркоманов ловил, и даже стрелять приходилось, правда, только по ногам… Маньяки были, целых двое… Взыскания и премии, словом, обычная ментовская жизнь, а тут расклеился как девчонка… Что со мной такое?»

Девушка толкнула щербатую дверь подъезда и направилась к детской площадке, которую уже давно использовали не по назначению. В песочнице валялись бычки и пустая бутылка из-под пива. Качели были сломаны, а железная вертушка скрючена так, что прокатиться на ней не было никакой возможности. Девушка смела с некрашеной скамейки песок и, с сомнением посмотрев на испачканную руку, все же осторожно уселась на доски. Я пристроился рядом.

– Меня Катей зовут, – негромко сказала девушка. – Машка – сестра двоюродная. Вы лучше меня спрашивайте, мать не тревожьте лишний раз, у нее сердце больное.

– Она всегда с вами жила? – спросил я.

Катя неопределенно пожала плечами.

– Ну, мы в первый класс вместе пошли, хотя я на полгода моложе… У вас закурить не будет?

Я молча сунул Кате пачку и зажигалку. Быть галантным даже в голову не пришло. Это в голливудских фильмах роскошные дамы с изящными завитками волос под Грету Гарбо выпускают клубы дыма из длинных мундштуков, после того как элегантные кавалеры подносят им зажигалки. Я, неуклюжий и неловкий, никогда так не делал. Чаще всего для женщин это заканчивалось подпаленными волосами. Даже дорогая супруга обходилась без этих высококультурных изысков. Здесь же на лавочке сидела двадцатилетняя девчонка в линялых джинсах, которой и в голову не пришло казаться светской львицей. Она молча вытянула сигарету из пачки «Мальборо», щелкнула зажигалкой и жадно затянулась.

– Знаете, – невесело сказала Катя, – я уже год как не курила, а как Машку убили, смолю одну за другой… Странно, правда?

– Это стресс, – ответил я с умным видом.

– Ну да, стресс. Мне, если честно, страшно. Кто ж знал, что все может вот так закончиться… Машка, конечно, дура была, но чтобы в двадцать лет умереть – такого врагу не пожелаешь.

– Так почему она с вами жила? – быстро спросил я.

– Ну, тетка моя – пропащая баба была. Я ее плохо помню. Мама ее не шибко жаловала. А потом она погибла, мама Машку-то и забрала, хотя отец против был. Он так и не смог ее принять.

– А кто отец Маши?

– Да фиг его знает. Алкаш какой-нибудь. Алиментов мы не получали, в метрике прочерк стоит, одно отчество – Анатольевна. Так у меня деда Анатолий звали.

– Ваши родители в разводе?

– Ну да. Отец нас бросил. Женился на молодой и уехал на Север. Я его редко вижу. В прошлом году звал к себе, но как-то прохладно, в общем, я не поехала…

Катя затянулась и картинно выдохнула сизое облачко, которое мгновенно разметал ветерок. Закинув ногу на ногу, она искоса посмотрела на меня. Я тоже потянулся к пачке и закурил.

– Маша не говорила, что она боится кого-нибудь? Или, может быть, в ее жизни что-то случилось в последнее время?

– Никого она не боялась, – фыркнула Катя. – Она вообще безбашенная была. Шла куда попало, с кем попало, лишь бы весело было. Правда, в последнее время поубавила пыл, стала про замужество говорить, мол, все девки уже замужем, я одна гуляю. Все присматривалась… – Катя невесело ухмыльнулась. – То есть если раньше она трахалась просто так, то теперь это было уже с перспективой замужества. Только все это было уже бесполезно. Ее тут весь двор поимел, кто ж на ней женится-то?

– Вы ее недолюбливали? – вкрадчиво спросил я.

Катя одарила меня томным взглядом из-под полуприкрытых век. Во всей ее позе появилось некое жеманство. Продолжая рассказывать о непутевой сестре, она растягивала гласные, да и вообще старалась придать тембру сексуальную хрипотцу, этакий жженый бархат. Вот только получалось у нее скверно. Я подумал, что не только Маша в этой семейке хотела обзавестись семьей.

– Скажете тоже… Я ее в последние пару лет вообще терпеть не могла. Мечтала, чтобы она замуж вышла или учиться уехала. Меня из-за Машки тоже ведь шалавой считали. Как людям объяснить, что если мы в одной квартире живем, необязательно, что и я – такая же. Только она уезжать никуда не собиралась. Работала то тут то там, нигде долго не задерживалась. Характер у нее такой… был…

Катя замолчала. Ее пальцы дрогнули.

– Вы не думайте, она мне все-таки не чужая… И вообще мы с ней ладили. Просто она себя так вела, что трудно было терпеть ее выходки. Мать ее жалела, прощала все, а Машка этим пользовалась безбожно. Эгоистка она была, всегда и во всем.

– Катя, я вас ни в чем не обвиняю, – мягко сказал я и даже положил ладонь ей на руку. От этого простого движения Катя вздрогнула и покраснела. – Скажите, что она могла делать там, у реки?

– Может, на дискотеку пошла? – немного подумав, ответила она. – Мы там часто бывали. Хотя от дома далековато, но там дешевле, и нас мало кто знает… Точнее, ее… Но в этот вечер она туда, кажется, не собиралась.

– А куда она собиралась? – равнодушно спросил я, мгновенно сделав стойку, как охотничий сеттер.

– Вроде бы на свидание, – пожала плечами Катя. А потом ойкнула и прижала пальцы к губам. – Вы думаете…

– Ну, пока еще рано судить, – глубокомысленно сказал я. – С кем она встречалась?

– Да фиг его знает. У нее парней было как грязи. Многих я знала, а вот последнего… и ведь был у нее нормальный парень, только она его удержать не смогла.

– Это вы про кого?

– Да журналист наш, Никита Шмелев. Хороший такой… Мне лично нравился. Машка ему не пара была. Так, переспать, погулять… Я это сразу заметила, а она, дура, планы строила, в загс хотела затащить. Говорила – я ему скажу, что беременна…

– А он?

– А он сказал – рожай. Тест на отцовство сделаем, тогда поговорим о замужестве. Он ведь… – Катя прищурилась, подбирая нужные слова, – очень уж холодный человек. Таким не повертишь. Машка ему скандалы пыталась закатывать, но он просто или уходил, или трубку бросал. Потом она собиралась с духом и шла извиняться. Мне жаловалась, что не одна она у него такая дура… А накануне очень злилась – он уехал, а ей слова не сказал. Вот она мне и призналась – с парнем каким-то познакомилась.

– Что она о нем говорила?

– Почти ничего. Зовут Олегом, работает дизайнером или что-то в этом духе. А, вот еще – он брюнет.

– Почему?

– Машка сказала – он такой, как я люблю. А она любила темноглазых брюнетов, такого, знаете, итальянского типа, мачообразных.

– Что-нибудь еще? Возраст? Где живет?

– Больше ничего, – понуро призналась Катя. – Я ее и не видела после. Она на свидание ушла, а я на работу. Машка ночевать не пришла, а потом вы позвонили…

– Катя, – осененный внезапной мыслью, спросил я, – Маша никогда не упоминала имени Юлии Быстровой?

– Нет, – подумав, сказала Катя. – А кто это?

– Да так, – отмахнулся я. – Вы мне очень помогли. Я попрошу вас, составьте список всех парней, с которыми встречалась Маша, и позвоните мне. Вот, возьмите, с девяти до девятнадцати часов я на работе, или можете на мобильный…

Катя взяла визитку из простой бумаги и сунула в карман.

– Ну, до свидания, – нерешительно сказала она. – Вы еще зайдете?

– Возможно, – улыбнулся я. – Всего вам доброго…

– Кирилл… подождите… – робко сказала Катя. – А вы… женаты?

Вместо ответа я с улыбкой показал ей руку с красовавшимся на пальце обручальным кольцом.

– Очень жаль, – грустно вздохнула Катя.