Глава третья
Штаб 33-й армии перебирался на восточный берег Нары. Не успели штабные машины миновать мост, как на шоссе налетели «юнкерсы» и начали пикировать на переправу и на ближайшие городские кварталы, где, рассредоточившись среди домов, стояли замаскированные «тридцатьчетвёрки» 5-й танковой бригады.
– Товарищ командующий, заметьте, мост не трогают, – сказал Ефремову его заместитель комбриг Онуприенко.
– Проследите, Дмитрий Платонович, чтобы все мосты в полосе действия армии были подготовлены к уничтожению, – коротко отреагировал командарм.
До вступления в должность нового командующего дивизиями 33-й управлял он, молодой тридцатичетырёхлетний комбриг. И теперь, когда приказом Ставки был назначен генерал-лейтенант Ефремов, комбриг чувствовал себя неуютно. Они не были знакомы прежде. Ефремов молодого комбрига не знал. Но Онуприенко был наслышан о герое Гражданской войны, генерале, который и в летних боях уже проявил себя как опытный военачальник, о котором служившие и воевавшие под его непосредственным началом офицеры отзывались только положительно. Вначале он обрадовался, что судьба послала ему служить рядом с таким авторитетным человеком, но уже через несколько дней обязанности заместителя при новом командарме начали его тяготить. Особенно угнетали молчаливость генерала, его сосредоточенность на решении каких-то задач, которыми он не спешил делиться с ним, своим первым и главным, как ему казалось, заместителем. И, напротив, комбриг замечал, как оживлялся командарм, когда приезжал на свой КП, где их ждал начштаба армии генерал-майор Кондратьев, начальник оперативного отдела подполковник Киносян или заместитель по артиллерии генерал-майор Офросимов. «Что он, не доверяет мне? – думал комбриг. – Уж лучше бы тогда перевели куда-нибудь в соседнюю армию. Кем угодно. Пусть бы даже с понижением. На дивизию».
Дела новый командующий принял быстро, без придирок и неприятных резюме. Но Онуприенко не мог не заметить, как морщил он лоб, как нервно поигрывали на скулах желваки, когда вдруг выяснилось, что все подчинённые армии боевые единицы – и 222-я, и 113-я, и 110-я стрелковые дивизии, и 151-я мотострелковая бригада, и 1-я гвардейская мотострелковая дивизия – ведут бои изолированно друг от друга, имея на флангах не занятые войсками участки протяжённостью до нескольких километров.
– Наше счастье, Дмитрий Платоныч, – сказал командарм, – что у немцев тоже силёнки ослабли и они своими передовыми частями ещё не обшарили наш так называемый фронт как следует. Вы представляете, какой мы подарок преподнесём фон Клюге, если ему на стол их разведка таки выложит реальную картину нашей обороны? Фланги необходимо сомкнуть немедля. Выстроить единую линию обороны. А пока… Какая мы армия? Дерёмся как придётся, несколькими несогласованными ослабленными группировками, которые и группировками-то назвать трудно. Под постоянной угрозой изолированного их поражения.
Фланги, думал комбриг, какие там фланги, когда в дивизиях катастрофический некомплект, когда в полках в лучшем случае до полнокровной роты штыков, когда для пополнения не хватает винтовок, а для винтовок, которые есть в наличии, нет патронов, когда для артиллерии на сутки отпущен лимит в два-три выстрела, а немец всё давит и давит.
– Не хватает винтовок, вы говорите? – переспросил его командарм, когда они возвращались в штабную землянку в Яковлевское от Лизюкова из 1-й гвардейской мотострелковой дивизии.
– Так точно. Вот смотрите, Михаил Григорьевич, – комбриг наконец пересилил себя и назвал командующего по имени и отчеству, и тот отреагировал на это спокойно и естественно, как если бы они давно так называли друг друга. – Вот, смотрите, по моим записям: в сто семьдесят пятом полку при тысячи пятистах пятидесяти семи бойцах списочного состава винтовки имеют только тысяча триста семь бойцов. Восемьдесят девять автоматов. Таким образом, некомплект составляет сто двадцать три винтовки. Если учесть, что пополнение прибывает практически безоружным…
– А в шестом мотострелковом? Что там? Мне показалось, в шестом толковый командир.
Комбриг полистал блокнот:
– Так, шестой мотострелковый полк… Рядового состава – тысяча четыреста восемьдесят шесть штыков. Винтовок – две тысячи четыреста пятьдесят пять. Двадцать три пулемёта, тринадцать огнемётов и семьдесят семь автоматов.
– Вот видите! У них даже запас!
– Возможно, часть этого избытка трофеи, Михаил Григорьевич.
– Немецкими винтовками тоже можно воевать, – сказал командарм. – Заготовьте приказ о том, что каждый боец будет головой отвечать за свою винтовку, автомат, пулемёт. И каждый командир подразделения ежедневно и в обязательном порядке после каждого боя обязан проверять наличие личного оружия. Уверен, что в шестом полку эта практика уже заведена. Кто там командир?
– Полковник Гребнев.
– Надо обязательно отметить это в приказе. Беречь личное оружие.
После этих слов командарм не проронил ни слова. До Яковлевского они доехали молча.
В Яковлевском в просторной штабной землянке их ждал начальник штаба армии генерал-майор Кондратьев.
– Давайте карту, Александр Кондратьевич, – с порога приказал командарм.
Они придавили керосиновыми лампами развёрнутую карту района, отметили участки, занимаемые дивизиями и 151-й бригадой.
– Вот такая картина, Александр Кондратьевич, – командарм бросил на карту красный карандаш. – Что предлагаешь?
С Кондратьевым командарм был на ты. Они быстро сошлись. Сразу приступили к делу, понимая, что им, и тому, и другому, доверено очень многое и что в Ставке от них ждут одного: чтобы Наро-Фоминск, из которого их практически выдавили, был в ближайшие сутки отбит, чтобы фронт во что бы то ни стало держали на прежнем рубеже и чтобы Киевское и Минское шоссе, оказавшиеся в полосе их обороны, были надёжно закрыты.
В землянке повисла мёртвая тишина.
– Что, товарищи офицеры, никто из вас не решится произнести очевидного? – нарушил молчание командарм и посмотрел вначале на своего первого заместителя, потом на начальника штаба.
Комбриг выдержал тяжёлый взгляд Ефремова, но ничего не ответил. Он продолжал стоять в напряжённой позе подчинённого человека, который готов больше слушать, чем говорить. Кондратьев, напротив, выждав минуту и дав возможность комбригу всё-таки высказать своё мнение, сказал:
– Не вижу другого выхода кроме единственного: отвести дивизии немного назад и занять оборону по обрезу реки Нары. Что мы получаем от этого марш-маневра? Линия обороны будет значительно спрямлена. Появляется возможность сомкнуть фланги, чётко определить разграничительные линии. На новом месте отрыть окопы и блиндажи, наладить связь, снабжение, питание.
– Сейчас тринадцать пятнадцать. На четырнадцать пятнадцать назначаю заседание Военного совета армии. Все должны прибыть со своими предложениями и соображениями. Можете быть свободными, – и командарм встал из-за стола.
Через час в штабной землянке за столом, на котором придавленная керосиновыми лампами лежала всё та же, исчёрканная красными и синими линиями и кружочками карта, собрались командарм и его заместитель, начальник штаба, член Военного совета бригадный комиссар Шляхтин, начальник бронетанковых войск армии полковник Сафир, помощник начальника инженерной службы майор Петерс, офицер артиллерийского отдела капитан Гуртовенко, заместитель начальника оперативного отдела полковник Сафонов, помощник начальника оперативного отдела майор Руссков и ещё несколько офицеров. В течение последующего часа прибыли командиры дивизий: 222-й – Лещинский; 113-й – Миронов; 110-й – Матусевич; 1-й гвардейской – Лизюков и командир 151-й мотострелковой бригады майор Ефимов.
А ночью под прикрытием немногочисленных арьергардов и одиночных пулемётных расчётов батальоны и роты скрытно отошли на новый рубеж обороны и начали отрывать ячейки. Не покинула своих окопов лишь 1-я гвардейская мотострелковая дивизия. Отступать ей уже было некуда, противник отжал её полки за Нару, захватив в некоторых местах плацдармы. Вот их-то и предстояло ночью штурмовать гвардейцам, одновременно отвлекая на себя внимание всей немецкой группировки, противостоящей 33-й армии.
По всему фронту на несколько дней наступило временное затишье. Лишь в городских кварталах продолжались упорные бои.
24 октября в 1.00 ночи в штаб командарма 33 поступилателеграмма следующего содержания:
КОМАНДАРМУ 33 ЕФРЕМОВУ ДЛЯ НЕМЕДЛЕННОЙ ПЕРЕДАЧИ КОМДИВУ 1 МСД ЛИЗЮКОВУ, КОМИССАРУ 1 МСД МЕШКОВУ
Тов. СТАЛИН лично приказал передать тов. ЛИЗЮКОВУ и тов. МЕШКОВУ, что он считает делом чести 1-й мс очистить к утру 24.10 НАРО-ФОМИНСК от противника. Об исполнении этого приказа тов. ЛИЗЮКОВУ и тов. МЕШКОВУ доложить 24.10 лично тов. СТАЛИНУ.
Телеграмма была подписана командующим Западным фронтом генералом армии Жуковым и членом Военного совета Булганиным.
На западный берег были брошены лучшие подразделения гвардейцев. Атаку поддержали залпы «катюш» и «тридцатьчетвёрки» 5-й танковой бригады. Но успеха достигнуть не удалось. Потери оказались огромными. К исходу дня от ушедших вперёд батальонов и рот стали поступать донесения: 175-й стрелковый полк удерживал несколько корпусов ткацко-прядильной фабрики и одновременно, ведя непрерывный бой, медленно продвигался к центру города; 3-й батальон этого полка вышел из окружения и занял оборону по восточному берегу реки Нары; батальон 6-го мотострелкового полка продолжал вести бой на южной окраине города, одновременно прикрывая левый фланг дивизии.
В 19.45 из штаба Западного фронта пришла повторная телеграмма, в которой говорилось о том, что ни полковник Лизюков, ни комиссар Мешков до сих пор не информировали Военный совет Западного фронта об исполнении приказа Сталина.
Командарм в это время находился на НП 1-й гвардейской.
О телеграмме доложил офицер по особым поручениям.
– Что докладывать Верховному, Михаил Григорьевич? – спросил Лизюков.
– Докладывай то, что есть, – сказал командарм.
Вскоре в Перхушково ушёл лаконичный ответ:
К 20.00 овладели северной, западной, северо-западной, центральной и юго-восточной частью города Наро-Фоминск. Упорные бои продолжаются. Подробности дадим шифром.
Командарм, зная взрывной характер Жукова, который, прочитав донесение Лизюкова, конечно же вспылит, ждал нервного звонка из штаба фронта. Верховный приказывал очистить Наро-Фоминск от противника. А о чём доносили они? О том, что батальоны рассредоточенно вошли в город и завязли в уличных боях, что никакой перспективы успешного их развития нет. Но реакции из Перхушкова от Жукова не последовало. Видимо, там тоже понимали, что значит ограниченными средствами, без авиационной поддержки, без артподготовки очистить от противника довольно большой город.
Хорошо, что успели эвакуировать в тыл все госпиталя и медсанбаты, подумал командарм. Вот только как они там устроятся, на новом месте? И решил в ближайшие же дни, если позволит обстановка, съездить в тыл, чтобы лично убедиться, что раненые обеспечены хотя бы самым необходимым. Пополнение в штабе фронта приходится вымаливать. Что же касается качества присылаемого пополнения… Многие и винтовку-то видели впервые. Командиры докладывают, что в первом же бою многие из них бросают оружие и бегут. Много дезертиров. Особенно из числа жителей Москвы. Те же, кто возвращается из госпиталей, в бою более устойчивы, опытны, умело маскируются и лучше стреляют. Среди бойцов этой категории меньше безвозвратных потерь. Результаты боёв тех подразделений, в которых преобладают старослужащие солдаты, значительно лучше.
Дивизии окапывались на восточном берегу Нары. Артиллерия вела пристрелочный огонь с новых огневых. Сапёры минировали мосты, дороги и танкоопасные участки. Диверсионные группы численностью до взвода, сформированные в каждом полку, ночами перебирались через реку и нападали на немецкие гарнизоны, жгли бензозаправки, взрывали склады, уничтожали огневые точки и радиостанции. С севера, от соседей из 5-й и 16-й армий, приходили тревожные вести. Там противник атаковал танками, пытаясь проломить брешь. И Ефремов, глядя на карту, понимал, что, если не выдержат Говоров и Рокоссовский, немецкая 4-я танковая армия прорвётся к Москве, одновременно выйдет во фланг и перехватит тылы 33-й армии. Разведка доносила, что в глубине, в стороне Ермолина, ночами слышен рёв танковых моторов. Местность плотно оцеплена войсками, мышь не проскочит. Означать это могло только одно: фон Клюге проводит перегруппировку своих потрёпанных корпусов и дивизий и выбирает место и подходящий момент для концентрированного танкового удара и на этом участке фронта. Самым же подходящим местом для предстоящего удара можно было предположить либо ось Минского шоссе, либо Киевского. И в том, и в другом случае между молотом и наковальней окажется 33-я армия. А поэтому надо было торопить командиров дивизий, чтобы энергичнее и основательнее, для долгой обороны, закапывались в землю и накапливали силы их полки. События в полосе 16-й и 5-й армий, а также относительное затишье на фронте его армии при одновременном оживлённом движении противника в своём тылу могли быть звеньями одной цепи. И цепь эту держал в руках командующий 4-й полевой армией фельдмаршал Гюнтер фон Клюге. Осторожный, привыкший действовать наверняка, он мог дёрнуть эту цепь в любой момент. Рёв моторов в ближних тылах под Ермолином мог означать только одно: немцы сосредоточивали свои ударные силы для решающего броска вперёд. Командующий 4-й полевой армией фельдмаршал фон Клюге сконцентрировал здесь свои основные силы. Предстоящая атака должна была решить многое, если не всё, в судьбе битвы за Москву. В немецких штабах прекрасно понимали: если это наступление провалится, то сил для нового уже нет.