© Ж. Ложникова, 2016
© ООО «Написано пером», 2016
Обретение смысла
Глава I. Очищение
– Эй, Червяк! Иди скорее!
Мысль лопнула и рассыпалась. Червяк лежал на траве, раскинув руки, и смотрел в небо. Ветерок щекотал босые ноги травой, цветы нежно благоухали, и в голове сами собой рождались стихи.
Его позвали снова. Он встал и нехотя направился к шалашу, там у костра сидели Гусь, Миха и Нарзаныч. Над костром висел котелок, в котором кипела уха.
– Ну ты чего там застрял? – Глазки Нарзаныча недобро сверкнули. – Уха готова уже.
– Ты нам о себе рассказать обещал, вот за ужином и расскажешь, – потер руки Миха.
Гусь только тупо смотрел то на одного, то на другого.
Червяк сел на бревно напротив этих троих, таких разных, непохожих друг на друга. Пока они молча хлебали уху, он успел их рассмотреть хорошенько. Вот этот коренастый мужичок с недобрыми глазками, Нарзаныч, явно здесь за главного.
А Миха, большой и полный, похожий на медведя не только своей неуклюжестью и размерами, но и лицом и маленькими коричневыми глазками, казалось, был ужасно добрым и мягким. Червяку удивительно было, как сдружились эти две противоположности.
А Гусь, он был так, средним, из тех, кто ценит силу и всегда льнет к сильным людям. Глаза его ничего не выражали, кроме раболепия перед Нарзанычем. Он, раскрыв пухлые губы, смотрел, как идол его ест, и ждал удобного момента, чтобы опустить свою ложку в котелок. Глядя на него, Червяк поморщился, это заметил Миха и спросил:
– Что, не вкусно?
– Да нет, очень вкусная уха. Давно такой не ел! – отправил полную ложку в рот.
– Ты откуда будешь-то? – опять недобро уколол глазками Нарзаныч.
– Я оттуда, – указал ложкой на закат.
– Из Першина, что ли?
– Ага, – вздохнул.
– Из дома выгнали? – поинтересовался Миха.
– Нет, сам ушел…
Гусь чуть не поперхнулся и в недоумении уставился на Нарзаныча. Тот, прищурив злые глаза, внимательно изучал Червяка: высокий худощавый парень с большими синими глазами, на вид лет восемнадцать, но должно быть больше. Чего он бродит по лесам?.. Странный тип. Надо быть осторожней, переночует и пусть дует дальше – нечего ему тут делать…
– Вы не беспокойтесь, я с рассветом уйду, мне нужно спешить… нужно спешить… – повторил шепотом и посмотрел на закат.
Ветер колыхал занавеску, у окна сидела Саня. Она смотрела на заходящее солнце и знала, что он ушел, что уже не придет никогда. Слезинки одна за другой медленно текли по пухлым щекам девушки.
Червяк Дмитрий Алексеевич приехал в Першин по направлению отработать в сельской школе учителем русского языка и литературы.
Першин – деревенька глухая, автобусы сюда не ходят, только один раз в неделю почтовая машина возит письма, вот на ней-то и отправили Дмитрия из районного центра.
– И куда же тебя занесло, парень, – сказал водитель, когда уже подъезжали к Першину, глядя на покосившиеся ворота – пережиток совхоза.
– Правду говорите – занесло, – вздохнул Дмитрий, помрачнел, но тут же спохватился: – Но ведь это не навсегда, а на два года только.
– Да, все вы так говорите… – Отвернулся, глядя на детей, пускающих в лужах кораблики.
Дмитрий поморщился – ему не понравились слова водителя, он не привык относить себя ко всем, он верил, что он другой и что у него все будет по-другому.
Его поместили во второй половине двухквартирного дома, которая пустовала и была приготовлена специально для такого случая. Там было все, что могло понадобиться молодому специалисту: стол, стул, кровать, шкаф, книжная полка, даже электрическая плита и, конечно же, печь.
Чуть позже, запыхавшийся директор, принес маленький телевизор. Пока настраивали, спросил, понравилась ли квартира. Может, чего не хватает? Предупредил, что завтра линейка в 10 часов.
Дмитрий отвечал, что все в порядке и квартира хорошая и теперь (указал на телевизор) у него все есть. И что завтра он непременно придет.
На линейке все с любопытством разглядывали нового учителя, обсуждали его костюм, глаза, руки, волосы. Зашел разговор о возрасте. «Да он сам как ученик!» – шепнул кто-то недовольно. Дмитрию все это ужасно не нравилось, и он ждал, когда наконец закончится эта «экзекуция» – так он называл линейку про себя.
Потом все девчонки сходили по нему с ума, строили ему глазки, кокетничали, а он не обращал на это никакого внимания. Тогда они стали спорить, кому удастся растопить эту глыбу льда, шли на всякие ухищрения, но он оставался безответным. Он будто был над всеми страстями и событиями, они не касались его, и никто не знал, что там в душе у этого человека. Даже глаза его были не зеркалом души, а толщей льда, сквозь которую ничего нельзя было разглядеть, лишь изредка сверкала она на солнце обманным блеском. Никто не мог долго смотреть в его глаза, потому что они начинали завораживать и погружаться в душу смотрящего. Потому-то ученики переставали шалить, если он устремлял на них взгляд, а девушки сразу краснели, стыдясь своего жеманства.
Так он жил в Першине год, пока однажды не появилась она. В руках у нее был черный котенок:
– Вам, наверно, скучно одному, вот, – протянула котенка, – это вам…
Усмехнулся:
– Черный…
– Верите в приметы?
– Нет, – взял котенка и пригладил вставшую дыбом шерсть.
Посмотрел на нее.
– Я соседка, – поспешила объяснить она, – дочка Анны Ивановны, через стенку с вами живу.
– Почему я вас раньше не видел?
Улыбнулась:
– Я недавно приехала – училище закончила, работать здесь буду. Вот, зашла с вами познакомиться.
– Дмитрий, – протянул руку.
– Саша.
Застыли в рукопожатии.
Так началась их дружба. Вечера они проводили вместе: читали книги, спорили, обсуждая поступки героев, или он читал ей свои стихи, а она, сидя у его ног, восхищенно слушала.
Поползли слухи. «Добрые» люди предупреждали Аннушку:
– Ох, принесет твоя-то в подоле! Поговори с ней!
И она поговорила…
Кровавая луна наконец оторвалась от земли, напившись до отвала ее крови.
Река спокойно несла свои воды. Вокруг костра виднелись три фигуры. Каждый думал о своем. Глаза Червяка стали совсем большие и потонули в огне. Нарзаныч наблюдал, как в них играет пламя. Миха ковырял травинкой в зубах. Храп Гуся доносился из шалаша.
– И куда ты теперь пойдешь? – спросил, нарушив молчание Нарзаныч.
– Туда, – махнул на восток.
– Тебя там кто-нибудь ждет?
– Нет.
– Оставайся с нами! – предложил вдруг Миха и сделал это так громко, что Гусь перестал храпеть.
Нарзаныч метнул в сторону Михи колючую стрелу глазами. Червяк оторвал взгляд от огня и посмотрел большими синими глазами на обоих.
– А вы кто?
– Мы рыбаки, – зло и почему-то с вызовом сказал Нарзаныч.
– Рыбу ловите… – задумчиво произнес Червяк.
– Ловим.
– Нет, не могу остаться…
– Почему? – с досадой спросил Миха.
– Я должен ответить на один вопрос…
– Вопрос?.. – Оба в недоумении уставились на него.
– Да, – прутиком пошевелил угли.
– Какой вопрос-то?
– Какой… – прищурился, – а такой, что ни один человек на него еще не ответил.
– Да ну, ни один человек! – махнул рукой Нарзаныч.
– Быть этого не может, – подхватил Миха.
– Может. Ни один человек еще не ответил на такой вопрос: в чем смысл жизни? Для чего мы пришли на эту Землю?
– Смысл… – задумчиво произнес Нарзаныч, насмешливо посмотрел на Червяка и сказал, указывая на восток: – И ты думаешь там найдешь ответ?
– Не там, так в другом месте. Каждый человек задает себе этот вопрос, и у каждого свой смысл жизни, а многие его не находят до конца своих дней.
– Например, я, – засмеялся Миха, – я и не искал!
– Так ты из-за этого из дому ушел? – спросил вдруг Нарзаныч.
– И из-за этого тоже…
Аннушка поговорила с дочерью коротко и почти без слов. Она была из тех людей, которые убеждены, что физическая боль воспитывает лучше, чем нравоучительные беседы. Да и не умела она по-другому.
Саша не приходила больше, а он ждал, вечера проходили тускло, скучно, одиноко. Одинок… Он стал вдруг одинок – не с кем было разделить жизнь.
За месяц он так привык к встречам с ней, что это стало необходимостью, без которой не было гармонии в его жизни… не было… смысла.
За окном уже все посинело от сумерек, а она не шла. Часы пробили девять, а она не шла. Недочитанная книга лежала на столе, ожидая ее, а она не шла. Она все не шла… Он простоял у окна до глубокой ночи, а она все не шла…
Бедный, бедный он ничего не знал, не замечал косых взглядов, не слышал «случайно» брошенных колких фраз. Не знал, что произошло с Саней.
Он был слишком оторван от всего земного. Все эти люди были чужды ему. А он был чужаком в их стае, и все боялись его, не понимали. Не понимали… Не хотели понять…
Он устал ждать. В конце концов, что случилось?! Надо объясниться…
Они столкнулись в прихожей. Так близко их глаза еще не были никогда. Она окунулась в бездонную синеву для всех холодных глаз, и ее обдало теплом. Он потонул в нежном бархате ее глаз. Дыхание с трудом вырывалось из груди, и говорить не хотелось, взяла какая-то истома. И упасть бы в объятья друг друга, и никогда-никогда не расставаться!
– Саша! – пели его глаза.
– Митя! – пели ее.
Сказка обняла их ласковой теплой рукою и повлекла куда-то. Другой чистый светлый мир развернулся перед ними и манил своим теплом.
– Санька, ну ты где пропала?! – Аннушка отправила свою дочь за мукой. – Тебя только за смертью посылать!
Плюнула и вышла в прихожую.
Луна набрала силу, полностью очистилась от крови и стала похожа на дольку лимона. Нарзаныч сидел у костра и курил, прищурив правый глаз, так было всегда, когда он думал.
Смысл, смысл жизни… Для чего живем? Хм, а он-то об этом и не думал никогда, жил себе да жил, ни о чем не думая, ничего не ведая. И жизнь почти уже пролетела, а тут на тебе, в чем смысл-то ее был? Поди узнай теперь.
Он вспомнил мать. Эх, мамка! Сколько он ее помнит, она жила все для него. Ну, конечно, не для него одного, пятеро их у нее было. Всем помогала, всех на ноги поставила. Так что ж выходит, жила, что б им помочь, – вот ее смысл жизни? А он, сам он, что он такое есть?
Вон Паха в прошлом году девчонку из проруби вытащил, а сам под воду ушел, это что, он жил ради этой минуты?
А смысл – что это вообще такое? Червяк говорил – содержание. Говорил, если жизнь – это бокал, то смысл – это то, чем наполнен этот бокал. А наполнен он может быть чем угодно – от изысканного вина, до болотной мути. Но разве бывают люди, жизнь которых пуста и не наполнена смыслом? В это Нарзаныч верить отказывался, просто не мог.
«Ты-то сам для чего живешь?» – спросил он себя, насупившись и зло сплюнув. Семьи у него не было, работы теперь тоже. Для кого живет? Для чего?
Тишина. Звезды гаснут. Храпит Гусь, сопит Миха.
– Ха, пришел! – раздалось шипение за спиной Сани.
Она вздрогнула, оглянулась и увидела мать, готовую к прыжку.
– Анна Ивановна, я как раз хотел вас видеть, – спокойно сказал Червяк и подошел ближе. – Я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться, как вы на это смотрите…
Тишина. Хриплое дыхание Аннушки. Лицо Сани, наполненное тайной радостью и явной тревогой. Вот все, что отчетливо помнил Червяк из того вечера, то, что случилось после признания, превратилось в размытую картину – краски и звуки смешались. Он уже не слышал Аннушку, но чувствовал ее злобу, ее звериную злобу. Он видел слезы Сани. И еще ясно чувствовал, что его бокал, его жизнь треснула, и сквозь эту трещину медленно сочится золотистое шампанское. Капля за каплей он терял смысл, смысл жизни. Он пытался оставить в бокале хоть каплю, что-то говорил Аннушке – бесполезно.
Саня выбежала из прихожей, рыдая…
Он не помнил, как пришел домой, он чувствовал, что бокал пуст, – шампанское обожгло душу, и та корчилась в агонии.
– Митя!
Оглянулся. На пороге Саша, косы растрепались, глаза влажные горят.
– Это правда? – подошла ближе, заглядывая в глаза.
– Да, я люблю тебя.
– Я тоже…
Нежные тонкие пальцы коснулись его волос и заскользили вниз по щеке, он припал к ним губами.
– Давай уедем из этого ада… – зашептал он, целуя ее руки, – здесь все злые, чужие нам… уедем и поженимся в К-нске.
– Нет, Митя, я не могу. Не могу без ее согласия. Надо подождать.
– Ждать… – повторил он глухим голосом. – Я не могу ждать. Я скоро должен уехать… – поморщился, будто съел что-то кислое, – неужели ты не видишь, что она никогда не даст согласия?
– Почему ты не хочешь остаться здесь?
– А что это изменит?
– Ты боишься?
Грустная улыбка мелькнула на его губах, он отпустил ее руки и отошел к окну:
– Я боюсь пустоты, застывших форм, жизни, лишенной смысла.
– Смысла? Но разве смысл твоей жизни не в том, чтобы учить детей здесь?
– Возможно, но я вижу его в другом.
– В чем?
– В ком… – посмотрел ей в глаза. – В тебе.
– Во мне, – длинные ресницы скрыли бархат глаз. – Но я не могу бросить ее одну… не могу так поступить с ней.
– Тогда… Тогда для нас обоих будет лучше расстаться.
– Расстаться, – тихо повторила она.
– Да, ты видишь, я хочу поступить как честный человек, но мне не дают этого сделать, а прятаться и скрываться, делать что-то исподтишка, не в моих правилах.
– Ты уйдешь?
– Да, я не вижу причины остаться. Нам даже нельзя быть друзьями. Прости меня и пойми, – он взял ее за руку.
– Да-да, я все понимаю… – медленно произнесла она.
– Прощай.
– Прощай, – задрожали слезы в глазах, пелена скрыла его лицо.
Ушла. Тишина. Капает вода из крана. Сел на кровать, включил телевизор.
Рассвет улыбался сонной реке, а она блистала в ответ тысячью улыбок. Природа дышала спокойно и мирно, зачарованно глядя вокруг. Все так резко переменилось, очистилось от грязи прошлого дня и от мрака ночи. Дышалось легко и свободно. Нарзаныч удивился прелести утра. Сколько раз он встречал рассвет, но никогда не замечал его очарования. А тут будто прозрел! И душа поет!
– Эй, Червяк! – крикнул он вдруг, – Червяк, смотри как хорошо-то!
Он не знал почему, но именно с Червяком хотел поделиться этим утром.
– Ты чего, Нарзаныч? – высунулась из шалаша лохматая голова Михи.
– А где Червяк-то? – удивленно спросил Нарзаныч.
– А нет его, ушел, наверно, – усмехнулся Миха и сладко зевнул.
Нарзаныч вдохнул полной грудью, будто вина выпил! Повернулся к Михе:
– Ну что, давай сети проверим…
И снова восход, и снова он стремиться к нему. Вперед, вперед! Огромное поле, дорога. Пахнет полынью и еще чем-то нежно-нежно…
Свобода! Впереди целый мир, и весь он твой, весь для тебя! Там, там он найдет то, что ищет. Найдет то, что утратил так недавно и так неожиданно…
Глава II. Дама, Туз, Валет
Как же невыносимо долго длится зима в этой Сибири! Червяк стоял у окна, опираясь о подоконник, и смотрел на пустую аллею перед домом, мокрую от мартовского снега, на тоскующие деревья, на мутно-серое небо.
Вот уже девять месяцев прошло с тех пор, как он покинул ту богом забытую деревеньку. Вот уже девять месяцев прошло с тех пор, как он покинул ту, которую любил, которая любила его. Он пробовал писать ей, но письма так и остались в ящике стола. Да и что он мог написать ей? Он никогда не вернется, зачем бередить ей зря душу, возможно, она уже счастлива с другим.
В дверь комнаты просунулась рыженькая головка Лены:
– На панораму любуемся? – весело рассмеявшись, спросила она.
Он отвернулся от окна и воззрился на эту огненно-медную куколку с большими черными глазами и маленькими капризными губами, которая уже успела влететь в комнату, игриво улыбаясь.
Они были друзьями, казалось, уже сто лет, хотя познакомились в сентябре, когда она приехала к своей тете в гости. Тетя Лены была хорошей знакомой Червяка, и как раз они в этот день пили вместе чай и о чем-то говорили, как вдруг влетела эта милая огненная девушка и ослепила их. Рабочее общежитие, в котором, кстати сказать, и жил в данное время Червяк, казалось, горело от медного цвета ее волос и яркой улыбки.
Она была студенткой педагогического университета, училась на третьем курсе дефектологического факультета. Лена ужасно любила театры и поэзию, поэтому найти с ней общий язык Червяку не составило труда.
Яркая подвижная она скрадывала его меланхолию и прогоняла тоску. Если Лена появлялась, он знал, что намечается поход в театр, в музей или еще куда-нибудь. Вот и теперь она стояла перед ним с горящими глазами и таинственно улыбалась.
– Куда идем? – спросил он, заранее повинуясь ее желанию.
– В Художественный музей, там что-то интересное намечается. Кажется небольшой спектакль!
В зале было уютно и тепло. Зрители напряженно слушали, ловили каждое слово, сказанное актерами. Играли прекрасно. Пьеса была очень интересная, а молодость актеров придавала ей особый шарм. Все это были студенты разных вузов и училищ, посещающие театральную студию.
Из всех особенно выделялся симпатичный молодой человек высокого роста, темноволосый, с едва заметным пушком над верхней губой. Он буквально перевоплотился в своего героя и не играл, а жил его жизнью.
Червяк заметил, что этот молодой человек произвел довольно приятное впечатление на Лену, она украдкой заглянула в программку и прочла имя актера.
До автобусной остановки шли молча. Так часто бывало после театра, казалось, в воздухе еще висит очарование хрустального мира, атмосфера пьесы наполнила собою все, и невольное слово могло разбить и уничтожить это очарование. У Лены перед глазами стоял бледный красивый Боварский (так звали актера) с горящими глазами и яркими полными губами.
– Какое яркое имя – Боварский! – невольно произнесла она вслух.
– Это наверняка псевдоним, – буркнул Червяк.
– Все равно красиво… – Она улыбнулась как-то таинственно, глаза ее влажно блестели.
Вот уже семь месяцев Дмитрий работал в колледже преподавателем русского и литературы, помимо этого он много писал. Его рассказы и стихи печатались в газетах и журналах. У него появилось много интересных знакомых. И все-таки чего-то не хватало, что-то мучило его незавершенностью. Он знал, что это, но не хотел ничего менять.
«Интересно, как она там?» – думал он, шагая по шумному коридору колледжа. Неожиданно дорогу ему преградила маленькая девочка. Это была Аня, ученица начальных классов колледжа.
– На… – Она протянула Червяку конфету, улыбаясь лучистыми глазами и по временам бросая быстрые взгляды за спину Дмитрия.
Он наклонился к ней, взял конфету и погладил ее по шелковым волосам:
– Спасибо, куколка!
Девочка бросилась прочь, весело смеясь, не сдержалась и крикнула:
– Олеся, он взял, взял!
Червяк невольно оглянулся, и взгляд его упал на девушку, стоявшую у окна, к ней и подбежала Аня, остановилась возле нее, подпрыгивая от радости:
– Он взял, как ты и хотела!
Девушка заметила, что на нее смотрят, но это ее нисколько не смутило, напротив, она, казалось, была довольна и глядела на Дмитрия почти с вызовом.
У нее было поразительное лицо! Брови от переносицы стремительно летели вверх, раскосые глаза ядовитого цвета обрамляли длинные ресницы, на тонких губах застыла надменная улыбка.
«Интересное лицо, будто чему-то удивляется…» – подумал Червяк, и это было все, о чем он подумал.
Зал потонул во мраке и тишине, освещена была только сцена, украшенная огромным плакатом, возвещавшим о приходе студенческой весны. Сегодня был последний день этого фестиваля, подводили итог, на сцену выходили лучшие из лучших. Лена не могла не пойти туда, ведь там, вероятнее всего, она встретит Боварского. Поэтому она и Червяк сидят сейчас в мягких креслах и ждут: он начала концерта, она – появления светила.
После нескольких номеров, которые показались Лене пресными и нелепыми, появился он. Боварский стоял у рояля, на нем был костюм XIX века. «Он будет петь!» – пронеслось в голове у Лены, и все, что окружало ее, перестало существовать. Весь мир сконцентрировался в одном человеке, который в восторженных глазах девушки был почти богом.
Зазвучал его бархатный голос, и Лена вся затрепетала. Оказалось, что этот молодой актер-любитель хорошо поет. Потом он читал стихи, накрывая зал волнами своей экспрессии.
Когда концерт закончился, Червяк и Лена вышли в холл, обшитый красным бархатом и черным деревом. Вдоль стен стояли мягкие кушетки, толпились люди. Лена услышала знакомый голос и оглянулась. Боварский стоял, возвышаясь над толпой друзей и поклонников, и выслушивал их похвалы, редко бросая им, как кость голодным собакам, несколько фраз. Она в первый раз видела его так близко, и это ослепило ее, она впилась в него глазами. Червяк заметил это. Сколько любви и обожания увидел он в ее взгляде, но была в нем и злость на свою беспомощность, неспособность подойти к этому богу.
Меж тем толпа вокруг Боварского поредела. Червяк воспользовался этим, взял Лену за руку и подошел к актеру. То, что произошло дальше, было неожиданностью как для Дмитрия, так и для Лены.
Увидев Червяка, Боварский вдруг широко улыбнулся и воскликнул, протягивая руку для рукопожатия:
– А, Дмитрий Алексеевич! Знаком с вашим творчеством!
– Приятно слышать, – сказал слегка смущенный Дмитрий, он еще не привык к тому, что его узнают.
– Как вам концерт?
– Превосходный.
Тут взгляд Боварского упал на Лену, которая все еще смотрела на него обожающим взглядом.
– Это Елена Викторовна, мой добрый друг, – поспешил представить ее Дмитрий. – Она давно желает с вами познакомиться.
– Лена, – едва выговорила она.
– Владимир, – Боварский поцеловал ее руку так изящно, как это мог сделать только человек XIX века.
«Актер», – пронеслось у Червяка в голове.
Червяк читал какую-то скучную книгу в тот момент, когда Лена, размахивая сумочкой и хохоча, влетела в его комнату.
– Димка! Димочка!
Она кружилась, подпрыгивая по комнате, и что-то напевала. Он внимательно ее рассматривал, где-то глубоко в его огромных синих глазах застыли ужас и беспокойство за эту «золотую куколку», так резко переменившуюся за последнее время. Ее обычная веселость и подвижность обострились настолько, что веселость переросла в нервную эйфорию, а подвижность в патологическое беспокойство.
Она резко остановилась, подошла к столу, за которым Дмитрий все еще сидел, вглядываясь в нее, закрыла скучную книгу и, приблизившись, глядя прямо в его глаза своими влажными черными глазами, спросила:
– Ты ведь мне друг?
– Конечно, Леночка, – ответил он, немного опешив.
– Вот и хорошо. – Она склонилась к его уху и зашептала. – Значит, я могу доверить свою тайну тебе. Ты ведь ее никому не расскажешь?
– Нет, Леночка, никому и никогда.
Она отстранилась от него и, глядя в окно, сказала:
– Я люблю его. Это серьезно.
Червяк затаил дыхание:
– А он?
Она будто не услышала его вопроса:
– Один его взгляд, одно его слово – и я отдам свою жизнь! Если он умрет – умру и я, ведь без него мне нет смысла жить!
Взгляд Червяка стал темнее, он будто погрузился в себя.
– Смысла, – повторил он.
– Это, наверно, плохо и противно даже, но я иногда мечтаю упасть перед ним на колени, обхватить его ноги и плакать – пусть решает мою судьбу! Это лучше, чем, обнимая вечерами подушку, думать, что завтра он опять пройдет мимо меня и даже не посмотрит в мою сторону!
Она все смотрела в окно, и в ее черных глазах горел отблеск заката, он лежал и на всем облике девушки, отчего она казалась огненной. Это делало ее ужасно привлекательной, и Червяк, затаив дыхание, любовался пламенем разгоревшейся любви.
Вот уже две недели Лена не появлялась. Червяк начал беспокоиться, пытался разузнать у тетушки, что случилось, но она-то знала меньше его – все, что она могла сказать, так это то, что у Лены сейчас сессия, поэтому она будет реже заезжать в гости. Такой ответ совсем не успокоил Червяка. Он вернулся в свою комнату. Рассеяно глядя перед собой, что-то все искал. Протянул руку к полке и взял первую попавшуюся на глаза книгу, рассмотрел ее, прочитал название «Русский язык» и хотел было поставить на место, как вдруг из книги выпала записка.
«Что такое? – мелькнуло у него в голове. – Не в характере Лены писать записки».
Червяк поднял записку, и все подозрения насчет Лены рассеялись, как только он развернул листок и прочел подпись: «Олеся Л.» Перед его глазами заблестели ядовитые глаза той девушки с необычным лицом – жесткие, решительные. Взгляд побежал по острым буквам:
«Дмитрий! Вы, наверно, уже поняли – я Вас люблю! Без Вас моя жизнь лишена смысла! Не отвергайте меня, прошу Вас, иначе Вам будет плохо! Я буду ждать Вас завтра у входа в колледж. Я люблю Вас! Спасите меня!
Олеся Л.»
Дмитрий отложил записку, полную угроз, мольбы и надежд.
– Лишена смысла… – задумчиво пробормотал он, – смысла…
Подошел к письменному столу и выдвинул ящик. Там были письма, много писем, написанных его рукой и не отправленных. Он взял чистый листок, и ручка зашуршала, выводя привычное: «Здравствуй, моя единственная и родная, судьба моя Сашенька!»
Лена вошла тихо, плотно затворив за собой дверь. Червяк было ринулся к ней, но, увидев ее лицо, резко сел, будто его толкнули.
– Что случилось? – выдохнул он.
Она приложила палец к его губам, прошептав: «Молчи!» Ее лицо страшно переменилось, да и вся фигура стала какой-то прозрачной, невесомой, так что если бы она не прикоснулась к Червяку, он подумал бы, что перед ним призрак.
Он остался сидеть на кровати, она отошла к окну и встала к Дмитрию спиной.
– Все эти дни я была с ним, – начала она, медленно выговаривая каждое слово. – Я была счастлива, и он тоже… Мы были близки, понимаешь? Близки, как мужчина и женщина…
Червяк глядел на ее тонкий силуэт в проеме окна, залитого золотыми лучами солнца, и молчал.
– Слышал бы ты, как он клялся мне в любви! Как изысканно! – Она болезненно усмехнулась. – Сколько он дал обещаний, клятв… Финал слишком банален – он исчез, а я по-прежнему его люблю. Все равно люблю!
Она отвернулась от окна и теперь стояла лицом к Дмитрию, но как он ни старался, ему не удалось из-за солнца разглядеть выражение ее лица. Вдруг она вся подалась вперед и упала прямо у его ног, как за спасительный берег схватилась она за его колени и подняла свое бледное лицо с сухими полными жара глазами.
– Ты же знаешь, ты мне поможешь, – шептала она как безумная. – Помоги мне! Спаси меня!
Он взял в свои ладони ее лицо и, глядя с нежностью в ее глаза, твердо сказал:
– Ничего не бойся – я с тобой.
Он помог ей подняться и посадил рядом с собой на кровать. Она упала ему на грудь и зарыдала, вздрагивая всем телом.
– Все будет хорошо… – повторял он, перебирая ее огненные волосы.
Они шли по безлюдной аллее, которая тянулась вдоль церкви. Снег падал крупными хлопьями на землю, на людей, и все вокруг казалось мягким и пушистым. Лена смотрела себе под ноги, изучая следы, оставленные на весеннем снегу, глубокие и не очень, узкие и широкие – следы, которые остались в памяти снега. Червяк рассматривал золотые купола церкви, увенчанные резными крестами. Так, молча, они вышли на площадь. На том краю площади, который примыкал к дороге, стояла машина. От нее двигалась группа людей, состоящая в основном из мужчин, среди них особенно выделялся высокий брюнет. Он шел впереди в сопровождении симпатичной девушки. За ним двигалась группа головорезов, что-то бурно обсуждающих и громко гогочущих. Говорил и смеялся и высокий брюнет, девушка же молча улыбалась, сверкая своими ядовитыми глазами.
Лена крепко сжала руку Червяка и остановилась – она узнала этот голос, она бы его ни с кем не спутала. Это он пел ей так нежно когда-то о любви, а теперь поет для другой!
Червяк тоже остановился, он был удивлен – он узнал в девушке Олесю.
Меж тем группа приближалась к ним.
– Владимир! – вдруг выкрикнула Лена, выходя из оцепенения. – Любимый!
Она бросилась к высокому брюнету и остановилась перед ним, заставив и его остановиться. Черные глаза ее снова влажно блестели, губы и щеки пылали. Боварский не мог скрыть восхищения, глядя на нее.
– Нам нужно поговорить, – произнесла она тихо, но твердо.
– Простите, но я вас не знаю. – С вежливой улыбкой Боварский отстранил Лену и попытался шагнуть вперед.
– Как? – она вцепилась в его руку, удерживая его. – Это неправда!
– Что это, Вова? – спросила до сих пор хранящая молчание Олеся, надменно выдвинув подбородок.
– Да так, – поспешил успокоить ее Боварский, – навязчивая поклонница – совсем разум потеряла от любви!
Он зло посмотрел на Лену и, усмехнувшись, оттолкнул девушку, освободив руку. Парни заржали как лошади, Олеся хихикнула, и процессия двинулась было дальше, но на пути ее возник Червяк. Он неожиданно подскочил к Боварскому, и тут же раздался громкий шлепок. Удар был такой сильный, что заставил актера откинуть голову назад. Все произошло мгновенно. Червяк увидел перед собой малиновое от гнева и стыда лицо Боварского. Ядовитые глаза Олеси и ее злую улыбку. Потом на него накинулись головорезы. Двое крепко держали за руки, остальные наносили удары один за другим, Боварский не пытался их остановить. Потасовка на площади вызвала интерес патруля. Головорезы это заметили – у одного из них что-то блеснуло в руках и со словами «Чтоб неповадно было!» он ударил Червяка в бок. После чего вся группа бросилась к машине и скрылась.
Червяк лежал, скорчившись на плитах площади, зажимая рану рукой, сквозь пальцы сочилась кровь. Вокруг него громко причитая, бегала Лена.
Глава III. Саня
Опять пришла Мариша. Сане эти визиты казались чем-то обыденным, не приносящим ничего нового и интересного, как все то, что происходит каждый день, то, к чему привыкаешь.
– Единственный приличный мужчина и тот сбежал из нашей «дыры»! – с жеманством возмущалась Мариша.
– Ты о ком это? – спросила Аннушка, догадываясь.
– Как о ком? О том учителе с ледяным сердцем, о Червяке! – и понизив голос, подмигнула Аннушке. – Хотя, я слышала, не такое уж у него и ледяное сердце, а?..
Аннушка сделала суровое лицо и метнула в подругу молнию. Мариша сразу затихла.
Саня мыла посуду, но плеск воды не смог заглушить последних слов Мариши, ей стало обидно – не проходило и дня, чтоб Мариша вскользь не упомянула о Червяке. Ей нравилось следить за реакцией Сани, но реакция была раньше, теперь Саня старалась не подавать виду. А на душе было неспокойно. Она не хотела признаваться даже себе в том, что ждала от него письма, хотя бы две строчки. Ей даже снился этот заветный конверт с его адресом. И она, всякий раз подходя к калитке дома, с выжиданием смотрела на почтовый ящик, но глазок откровенно выдавал его пустоту – письма не было.
В один прекрасный день Мариша принесла газету, небрежно бросила ее на стол и ушла, увлеченная разговором с Аннушкой. Саня хотела убрать газету – пора было собирать ужин на стол. Взяла и застыла, прочитав знакомую фамилию, а под ней несколько столбиков стихотворений. Она стояла, жадно впитывая в себя каждое слово, улавливая нежную и теплую музыку его стихов. Ей казалось, что он пишет для нее, что каждое стихотворение пропитано любовью к ней. Как она была счастлива в этот момент, ей казалось, что вот он, здесь, рядом, как раньше!!!
– О, стоит, а мы уже ужинать идем!
Она оглянулась – мать и Мариша стояли на пороге кухни. Мариша заметила газету у нее в руках и хитро улыбнулась. Сане удалось оставить эту газету у себя, и каждый вечер она перечитывала его стихи, вновь прислушиваясь к таинственной музыке, которая была спрятана между строк и звучала только для нее.
Так прошла зима, а весной стало еще тоскливее – она поняла, что не все еще достигнуто, что на самом деле у нее была когда-то мечта, которую она легко могла бы осуществить, если бы захотела. У нее был поставленный красивый голос и музыкальное образование, хоть и на уровне училища, но все-таки. И вот со всем этим «багажом» она работает в детском саду учителем музыки. Петь вместе с детьми всегда доставляло ей большое удовольствие, но все же хотелось чего-то большего. Она часто оставалась допоздна на работе – разбирала романсы, арии, и тогда время останавливалось для нее, тогда она попадала в другой мир, состоящий из изящных звуков и чистых голосов.
В этот раз она взяла с собой его стихи. Открыла крышку рояля, взяла несколько аккордов, и вдруг возникла мелодия, это была печальная песня полная любви и муки ожидания. Она пела его стихи. Ее душа неслась над лесами, еще спящими под снегом, но уже почуявшими весеннее дыхание, над полями и селами, дремотно вздыхающими в сумерках, туда, где он. Где-то в груди стало тепло от невидимого огонька…
– Вот ты где! – неожиданно раздалось за спиной.
Оглянулась – Лизка, стоит и улыбается.
– Ну ты даешь, подруга! Ты где такую классную песню взяла?
– Да так, сама сочинила… – неохотно призналась она.
– Да ты что! Ты хоть ноты записала?
– Нет, забыла. – Саня рассеяно махнула рукой, опустила крышку, встала.
– Я что пришла-то… ты домой?
– Ага.
– Ну пойдем.
Вышли во двор детского сада и пошли по аллее.
– Ты сколько будешь затворницей сидеть, а? – строго спросила Лизка. – Пошли-ка на дискотеку сегодня!
Ох и не любила же Саня эти дискотеки, но от Лизки не отвяжешься – придется идти.
С Лизкой Саня познакомилась недавно, та приехала заменить в школе Червяка и теперь жила по соседству. Она была очень общительная и веселая девушка, сразу перезнакомилась со всей деревней, знала всех наперечет, и ее знали все. Где-то в городе жила ее мать с ее ребенком, об отце ребенка она не любила говорить. Но люди болтали, будто он ее до сих пор любит, даже как-то приезжал за ней, но она его выгнала.
Лизка ужасно любила повеселиться, пококетничать с мужчинами, для этого она вечерами часто ходила в бар-кафе или на дискотеку в клуб. Но больше всего на свете Лизка любила себя. Непонятно было, почему она выбрала себе в подруги скромную Саню, которую совершенно не интересовали ни мужчины, ни дискотеки.
Дискотеки в клубе не было, пошли в бар, который уже был заполнен подвыпившей молодежью, музыка заглушала их голоса, кто-то уже танцевал. Лизка и Саня подошли к стойке, чтобы заплатить за вход и купить все необходимое.
– Что пить будешь? – спросила Лизка.
– Сок, только сок, – улыбнулась Саня.
– Как всегда. Может, все-таки водочки немного выпьешь?
«Начинается» – вздохнула про себя Саня. Она ужасно не любила, когда Лизка нудила по поводу водки, ей так хотелось выпить с Саней, но Сане-то этого совсем не хотелось, она вообще к водке была равнодушна.
Сели за столик.
– Сейчас должны Наташка с Андреем подойти, – сказала Лизка, открывая бутылку водки, в то время как Саня возилась с упаковкой сока.
Наташа и Андрей были молодыми супругами, они учились в одном классе, и уже в школе завязалась их крепкая дружба. Потом они уже не смогли друг без друга и решили продолжать свой жизненный путь вместе.
– О, вон они! – Лизка махнула рукой молодой паре.
Наташа и Андрей после шумных приветствий сели за столик. Лизка расставила пластмассовые стаканчики, стали разливать водку.
– Мне сок, – поспешила сообщить Саня, закрыв свой стаканчик рукой, чтобы в него не попало ни капли белой отравы.
– Ты не пьешь? – удивился Андрей. – Может, пива?
– Или вина? – засуетилась Наташа.
– Нет, спасибо. Я вообще не пью – мне это не нужно.
– Да ну! А как же веселиться? Ведь скучно потом с пьяными сидеть. – Горлышко бутылки повисло над Саниным стаканчиком.
– Это хорошо, если человек без водки может расслабиться, веселиться и танцевать со всеми, – не унимался Андрей.
– Ну да, если Саня такая, то хорошо, – лукаво улыбнулась Лизка.
– А я какая? – вступилась за себя Саня. – Сколько мы с тобой ходим в бар, на дискотеки, разве я подвела тебя когда-нибудь, разве не веселилась с тобой наравне?
– Ах, да-да! – спохватилась Лизка. – Она всегда так веселится и танцует со мной, что мне кажется, что это она пила, а не я!
– Ну хорошо, если так, – подытожил Андрей.
В стаканах появилась прозрачная жидкость, и только у Сани был сок.
– За встречу!
Стаканы встретились. Выпили горькую, запили соком.
– Ой, мне так надоела эта работа, эта школа! – залепетала Лизка. – Я такая несдержанная стала, срываюсь на учеников. Не знаю что со мной, понимаю, что это плохо, но ничего не могу с собой поделать. Нет, уезжать отсюда надо, я уже не учитель. Давайте выпьем!
Опять встретились стаканы.
– За любовь!
Саня чувствовала себя подавленной как никогда, но старалась не подавать вида, улыбалась и слушала болтовню Лизки. А та не унималась, она любила поболтать о своих проблемах особенно после рюмочки-другой. Излюбленной темой ее разговоров были мужчины, и это можно понять – она ужасно страдала от нехватки мужского внимания, от недостатка ласки и любви, особенно после того, как рассталась с мужем, который просто ей надоел за три года совместной жизни.
– Давайте создадим общество девушек, желающих выйти замуж! – предложила Лизка. – Кто вступит в это общество? Чур, я первая!
– Я – пас, – махнула рукой Наташа. – Я уже замужем.
– И причем удачно, – улыбнулся Андрей.
– А ты, Саня, со мной? – Лизка положила мягкую белую ручку на плечо Сане.
– С тобой, с тобой, – улыбнулась та в ответ.
– Так, кого будем сегодня соблазнять? Кого я еще не соблазняла? – Тут Лизка принялась обсуждать всех присутствующих парней, мужчин. Обычно это заканчивалось шуточным распределением мужчин между сидящими девушками за столиком. И сегодняшний вечер не был исключением. Андрей и Наташа только посмеивались. Саня рассеяно слушала и наблюдала за молодыми. Ей нравилось, как они смотрят друг на друга, как заботятся друг о друге, видно было, что они понимают друг друга без слов. «Да, это счастливая пара!» – думала Саня.
Постепенно водка сделала свое дело. Лизка щебетала всякие глупости. Андрей угрюмо посматривал по сторонам. Наташа молчала, изредка отвечая Лизке, обнимавшей ее.
– Ой, как выпью, так всех любить начинаю! Пошлите танцевать! – Лизка вытащила из-за столика всех, даже угрюмого Андрея, который потом незаметно сел и стал наблюдать за женой.
Во время танца к Сане подошел парень, лицо его показалось ей знакомым. Обаятельно улыбаясь, он спросил, не учились ли они в одном классе. Тут только Саня узнала его. Это был Витек, ее бывший одноклассник, с которым в школе она вообще не общалась, да и он к ней (как ей казалось) никакого интереса не проявлял. А тут подошел, улыбается, да еще и на танец хочет пригласить. Все бы ничего, но пьян он был ужасно, поэтому Саня корректно ему отказала. Витек отошел, однако отказ его огорчил.
«Симпатичный, шельмец, только пьяница», – подумала Саня, садясь на место. Лизка тем временем уже успела схватить какого-то парня и танцевала под хит Димы Билана. Андрей пригласил Наташу. Витек заметил, что Саня одна, и подсел к ней.
– Ты где работаешь? – спросил он, улыбнувшись.
– В детском саду.
– Воспитателем?
– Нет, учителем музыки.
– А я-то думал, ты давно поешь в театре каком-нибудь!
– Почему? – смеясь, спросила она.
– Ну, ты же всегда пела в школе, и неплохо.
– Да-а-а, – протянула она, вспоминая школьные выступления. – Но не вышло, решила здесь поработать, кто-то же должен детей учить в конце концов.
– Ага, – закивал он, глядя на нее влажными глазами, – правильно говоришь, детей учить надо, ведь дети – это все, это смысл нашей жизни. Для чего мы живем? Да для того, чтобы родить детей и воспитать их…
Он еще что-то говорил, но уже ничего нельзя было разобрать. Вся воля, все сознание Сани застопорилось, уперлось в слово «смысл», так опрометчиво оброненное Витьком, которое теперь ей представилось камнем преткновения, и чей-то портрет смутно вырисовывался на нем.
«И дался же им этот смысл жизни! Вон, Лизка живет себе беззаботно, весело, как стрекоза из сказки, и уж точно ни о каком смысле жизни не думает!» – с досадой думала Саня. Вдруг в голове ее возникла мысль спросить Лизку об этом самом смысле – что она думает? И как только та вернулась к столику, Саня обрушила на нее свой вопрос.
– Тебе что – пофилософствовать негде? – смеясь, спросила Лизка. – Мы ведь отдыхать сюда пришли, а не симпозиум устраивать!
– Ну а все-таки в чем, по-твоему, смысл жизни? – не унималась Саня.
– По-моему… – посмотрела в потолок, – по-моему, он в том, чтобы жить в свое удовольствие, брать от жизни все, а еще устроить жизнь так, чтоб ни в чем не нуждаться…
– Эй, ну чего вы тут развели демагогию! – Андрей и Наташа уже сидели за столиком и держали стаканчики наготове.
Погода была отвратительной. Холодный, пронизывающий до костей ветер гнал по серому небу тяжелые тучи. Саня шла, дрожа всем телом и задыхаясь от встречных порывов. Перед тем как войти в калитку, она бросила взгляд на почтовый ящик.
«Письмо!» – вынула и, увидев знакомый почерк, прижала к сердцу.
По длинному узкому коридору в сопровождении медсестры шла девушка в белом халате, накинутом поверх скромного платья, которое ей очень шло. Ее густые волосы были собраны в пучок, по серьезному лицу скользила тень тревоги. Девушка была настолько занята своими мыслями, что чуть не пролетела мимо палаты, возле которой остановилась медсестра.
– Девушка, нам сюда, – окликнула она ее.
– Ах, да-да… – рассеяно произнесла девушка и вошла вслед за медсестрой в палату.
Там было тихо. У стены стояла кровать. Девушка едва различила на подушке бледное лицо и вздрогнула, бархатные глаза стали влажными.
– Я вас оставлю, но ненадолго, – и медсестра указала девушке на стул у изголовья кровати.
Девушка села и с жадностью стала глядеть на это родное лицо, которое теперь казалось совершенно безжизненным. Две крупные слезинки упали на подол шелкового платья, скатившись по щеке, и оставили два пятнышка.
– Саша, – произнес Червяк, не открывая глаз.
Девушка подалась вперед.
– Саша… – повторил он, протягивая руки, будто кого-то искал. – Это ты?
Она думала, что он бредит, но все же, взяв его руку, сказала прерывающимся голосом:
– Да-да… Это я, Митя…
Червяк не бредил, он делал невероятные усилия над собой, чтобы сказать хоть слово, – он был еще слаб. Когда раздались шаги в коридоре, он сразу понял, что пришла она, он узнал ее голос, полный печали и тревоги, он ясно представил себе ее лицо с большими черными глазами. Сейчас она держала его за руку. Он с трудом открыл глаза, чтобы увидеть ее и убедиться, что это не сон. Саня улыбалась, но глаза будто застилал туман, все куда-то плыло и растекалось. Она моргнула, и опять упали две крупные слезинки.
– Не плачь, я ведь живой. – Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кислой.
– Я не плачу. – Она поспешно стерла слезинки. – Я все знаю, мне Лена рассказала. Приехала в общежитие – тебя нет, я к соседке, там Лену и встретила. И сразу сюда…
– Письмо?..
– Да, получила, по этому адресу и нашла. А ты молодец, доктор сказал, скоро поправишься!
– Хм, скоро… – недоверчиво хмыкнул он.
– Да, скоро.
– Если ты приехала, то поправлюсь.
Смущенно улыбнулась.
– Я думала, ты забыл обо мне…
– Не верю. Ты не могла так думать.
– Да, не могла. Я ждала писем.
– А я их писал, но отправил одно…
– И я его получила…
– Девушка! – Медсестра заглянула в палату. – Пора.
Червяк сжал ладонь Сани:
– Ты придешь еще?
– Да.
– Честно?
– Девушка, выходите, – уже строго произнесла медсестра.
– Честно-честно! Я теперь буду всегда с тобой. Ты мне нужен, – прошептала она ему на ухо и прикоснулась губами к его впалой щеке. Он освободил ее ладонь и долго потом смотрел на дверь, за которой скрылась его судьба, его смысл жизни.
Конец