Глава 4.
Командированные
Лепорелло
Проклятое житье. Да долго ль будет
Мне с ним возиться? Право, сил уж нет.
Грязный отвратительный буксир, впряженный в допотопную ржавую баржу, стоя, можно сказать, на месте, с тупым упорством рыл зеленоватую волжскую воду. Злобился и ворчал бурун. На баке над распростертым телом товарища стояли и беседовали два матроса. Один – коренастый, насупленный, весь поросший густым проволочным волосом. Другой – румяный красавец с придурковатым, навсегда осклабившимся лицом.
– Ишь! – злобно цедил коренастый, с завистью глядя на привольно раскинувшеся тело. – Залил зенки с утра – и хоть бы хны ему!
– Да тебе-то что?
– Мне – ничего. А тому, кто на его место придет, думаешь, сладко будет с циррозом печени? Надо ж немного и о других думать!
– Мнится: ангельские речи слышу, – глумливо заметил румяный. – А сам-то что ж ревизоршу багром закогтил? Всех ведь, считай, подставил!
Коренастый насупился, закряхтел.
– Не устоял, – сокрушенно, со вздохом признался он. – Да и домой что-то потянуло…
Капитан (громила с длинным равнодушным лицом), возложив татуированную длань на штурвал, нехотя доцеживал сигарету. Гладкие волны, как в обмороке, отваливались от мерзкого судна.
Ничто, казалось, не предвещало грозы, когда из безоблачного неба пала с шелестом разящая черная молния. Ударом ветра развернуло линялый флаг и сохнущее на снастях белье. Матросы остолбенели. На палубе, распялив кожистые крылья и злорадно скаля клыки, стояло адское создание с шерстистым уродливым ликом.
– Отцепляй, в превыспреннюю, баржу! – гаркнуло оно капитану, ударив в настил черным от смолы багром.
Спящий на баке матрос приподнял всклокоченную голову, поглядел заплывшим глазом – и снова заснул. То ли крылатый бес был ему уже знаком по белой горячке, то ли матросик принял его спросонья за кого-нибудь из команды.
На обветренных скулах капитана обозначились желваки. Двумя пальцами он изъял изо рта окурок и, выщелкнув его за борт, процедил:
– Борода, штурвал прими…
И, не сводя с адского творения неприязненных глаз, спустился по железной лесенке на палубу. Безбоязненно приблизился почти вплотную.
– Что за дела, Хвостач? – угрожающе выговорил он, подавая звук несколько в нос. – Там ты меня доставал, здесь достаешь… Что за дела?
– Баржу отцепляй, – ласково повторил гость из бездны.
Сняв с красного щита по противопожарной принадлежности, подошли оба матроса. Борода (кстати, не то чтобы гладко выбритый, но уж во всяком случае не бородатый) с нездоровым любопытством следил за ними из-за штурвала.
– А ты мне здесь кто? Начальник? – не менее ласково осведомился капитан. – Баржу ему отцепляй! Да в этой барже одних бушлатов на весь второй круг! Сдам только Харону и каптенармусу. Под расписку.
– Да не отсвечивай ты, Хвостач! – хмурясь, проворчал коренастый. – Вон с берега уже пялятся! За рубку зайди.
Вчетвером они отошли за рубку.
– Ну в чем дело?
– Побег, – сказал Хвостач. – У Харона кто-то ладью угнал. В общем так: руби концы – и полным ходом на Баклужино. Может, он еще из протоки не выплыл…
– Так кто бежал-то?
– А я знаю! Если бы Харон сразу спохватился! А то гонял два дня веслом какую-то душу по берегу – делать ему больше нечего!..
Кто-то присвистнул.
– Два дня? Так это ладью уже наверняка в Волгу вынесло…
– Значит, всю Волгу обшарь, но найди!
– А сам-то чего ж? – осклабившись сильней обычного, осведомился румяный. – На крыльях-то чать сподручней…
– Посоветуй мне, посоветуй! – огрызнулся Хвостач. – Придумал: на крыльях! Средь бела дня!
– А что ж на палубе стоял, светился, раз такой осторожный?
– Ну хватит! Поговорили! Отцепляйте баржу!
– Да пошел ты!.. – лениво сказал капитан. – Вот вернемся в Злые Щели – там и покомандуешь.
– А что ж ты думаешь? – злобно сказал Хвостач, прожигая его взглядом. – И покомандую. Попомни, Забияка: ты у меня в Злых Щелях из обходов вылезать не будешь!
Прянул в воздух и стремительным шуршащим зигзагом ушел в зенит. Черной молнии подобный. Плеснуло сохнущее на снастях белье.
– Настучит… – со вздохом обронил Борода.
Запрокинув равнодушное лицо, капитан смотрел в небо. Смотрел, не щурясь. Зрачки – с иголочное острие.
– Начальнички, – проворчал он наконец и, сплюнув за борт, снова полез в рубку. – Один одно командует, другой – другое… Не знаешь уже, кого слушать.
– Это точно, – отозвался румяный матрос, вешая топорик на пожарный щит.
Борода, уступивший штурвал капитану, заржал.
– Сижу это я раз в одном бесноватом, – начал он, спускаясь по лесенке на палубу, – и приходят эти… заклинатели. Штук семь. «Именем, – говорят, – того Иисуса, Которого Павел проповедует, приказываем тебе выйти из этого человека». А я им и говорю: «Иисуса знаю, Павла знаю, а вы кто такие?» Как дал им, как дал! Они от меня два квартала нагишом драли!
– И что тебе потом было?
– А ничего не было. Похвалили даже. – Борода ощерился и махнул рукой. – Так что, может, и сейчас прокатит…
Не прокатило.
И получаса не прошло, как с ясного неба на палубу метнулись, шурша, уже две молнии – одна черная, другая – ослепительно зеленая.
Ангел в изумрудных одеждах с ужасным от гнева лицом шагнул к попятившимся матросам. Огненный меч в его деснице сиял, как язык ацетиленовой горелки.
– Пр-роклятый род! – возгласил он громоподобно. – Во что еще бить вас за гордыню вашу? Уже и грешники бегут из преисподней! Уже и собственным начальникам отказываетесь повиноваться!.. – Он передохнул и приказал сухо и коротко: – Баржу отцепить. Полным ходом в протоку.
– Я им говорю, мол, так и так, побег, мол… – робким баском объяснял из-за крыла Хвостач.
– Так бушлаты же… – начал было оправдываться капитан. – Люди свечки ставили, панихиды заказывали…
– Бушлаты?! – С пылающим от гнева лицом ангел в зеленых одеждах стремительно прошествовал на корму и одним ударом огненного меча перерубил трос.