Ноги сами тебя приведут
– Ну где же ты? – шептала сквозь зубы Уля, продолжая искать злополучный вентиль в темноте шкафчика, скрытого под раковиной.
Она не могла больше слушать, как мерно капает вода. Каждая капля била прямо в оголенный комок нервов, которым стало ее измученное нутро. Ржавый кран нашелся в самом углу, среди подгнивших тряпок и пустой упаковки моющего средства.
Вода в последний раз звонко ударилась о дно умывальника. И воцарилась тишина. Уля с наслаждением выдохнула, но долгожданного покоя не случилось. Раздражение, помноженное на усиливающуюся с каждой минутой тревогу, мешало сидеть на месте.
Рэм все еще не вернулся. Уля то и дело подходила к двери и вслушивалась, не раздадутся ли в прихожей его шаги. Мимо сновала Оксана, то вытирая пол, то злобно переругиваясь с пришедшим на обед мужем. Рэма не было.
Только скрывшись в комнате, ускользнув от стремящейся прорвать внутренние заслоны полыни, Уля поняла, как много лишнего сорвалось с ее губ. Рэм и правда старался помочь. Пусть это и не было его собственным решением, но он пытался объяснить что-то очень важное. Отталкивать его было глупо и нечестно. Но что поделать с собой, забывшей, каково это – вести разговор с кем-то, кроме бесконечной череды соседей по коммуналкам?
Перед глазами встало побледневшее от обвинений лицо Рэма. Уля сморщилась, пытаясь его прогнать, но совесть неприятно шевелилась в груди потревоженным зверем. Нужно было извиниться. Как можно скорее. Как получится искренне. Но Рэм не возвращался.
Теперь уже тишина начала выводить Улю из равновесия. Она потопталась у порога, вслушиваясь, не откроется ли входная дверь, не проскользнет ли внутрь захламленного коридора Рэм. Не открылась. Не проскользнул.
Уля решительно вышла в прихожую, на ходу просовывая руки в куртку. Она не знала, куда идет. На улице тоскливо накрапывал дождь. Мокрые стволы деревьев темнели на фоне серого неба. Ульяна растерянно огляделась. Идти было некуда, и она, давая волю ногам, бездумно зашагала куда глаза глядят.
Первый же попавшийся на ее пути прохожий пристально посмотрел ей в лицо, почти не моргая, цепко и напряженно. Нужно было самой отвести взгляд, уткнуться в заляпанные грязью ботинки и пройти мимо. Но Уля этого не сделала. Что-то все же успело измениться в ней, пока она сидела на скамейке рядом с Рэмом – слепая, не слышащая ничего, кроме шепота. Полынь все еще пугала ее, пугала до смерти, но мысль о бесполезности борьбы прочно осела в сознании. Потому Ульяна решительно ответила на взгляд незнакомого мужчины и, пока он не скрылся за поворотом, смотрела на него с явственным вызовом.
Полынь не пришла. То, чего так отчаянно боялась Уля, не свершилось. Воздух пах сыростью и осенней улицей. Никакой потусторонней горечи. Ничего такого.
Но вместо облегчения Уля почувствовала досаду. Как ей играть по правилам Гуса, если полынь решила спрятаться? Что делать, если она не покажется даже слабым отголоском весь этот месяц? Как тогда отыскать в шумящей бескрайней Москве три вещицы, что сойдут за подарочки для Гуса?
Вопросы захлестывали Ульяну подобно штормовым волнам, пока она шла, не разбирая дороги. Ноги сами привели ее к станции, повторяя изученный до последней выбоины маршрут. Не думая, зачем это делает, Уля купила билет до конечной, прошла на перрон и, сев в электричку, прижалась лбом к запотевшему стеклу. Люди проходили мимо, усаживались на твердые сиденья, перебрасывались фразами, читали книги, дремали, уронив голову на грудь. И в каждом Ульяна пыталась различить полынь. Но той не было, будто и не бывало никогда прежде. Уля ловила чужие взгляды, а после прикрывала глаза и силилась услышать зов полыни, почуять горький запах, поддаться ему, как учил Рэм. Не выходило. Мир вдруг стал совершенно обычным. Плотным, реальным, вещным.
Еще вчера Ульяна могла только мечтать о таком. Она ввязалась в игру, чтобы реальность перестала походить на бред сошедшего с ума наркомана. Кто же знал, что желание сбудется так быстро и так некстати?
Когда электричка, шипя и покачиваясь, добралась до вокзала, Уля уже стояла в тамбуре. Тревога медленно, но неотвратимо перерастала в предчувствие большой беды. Мимо лились потоки людей. Каждый нес в себе страх смерти, теперь Ульяна знала это наверняка. Знала, но не чуяла.
Подхваченная толпой, она покорно спустилась вниз по скользким ступеням перехода, встретилась глазами с равнодушной отекшей теткой, которая куталась в фирменный бушлат и проверяла билеты на выходе. Та скользнула по Уле взглядом и пропустила. Терминал опять не работал, пассажиры толпились, переругиваясь. Все они чего-то боялись, не могли не бояться. Но полынью не пах никто.
Ульяна не знала, куда она едет. Просто брела, позволяя ногам нести ее по переходам, вбегать в отправляющийся поезд, стоять в углу, с трудом удерживаясь от падения, шагать по эскалаторам. А сама все это время жадно ловила чужие взгляды. Карие глаза менялись серо-голубыми. Темные с восточным разрезом – двумя блестящими изумрудами в золотую крапинку. Окрашенные в странные цвета линзами – водянистыми старушечьими глазами. Дети, мрачные мужики, пьяные подростки, парочки, целующиеся у поручней. Ни один из них не откликнулся на Улин полынный зов.
Поднимаясь по эскалатору, она всматривалась в каждого, кто ехал навстречу. Втягивала воздух, пробовала его на вкус. Все запахи метро смешались в один – не полынный. Совсем. Совершенно. Горькая трава, изводившая Ульяну целых три года, поняла, что та сама ищет с ней встречи, и затаилась.
Думая так, Уля вышла из дверей метро и наконец огляделась. Ветер протащил по асфальту кусок смятой газеты. Люди выскакивали наружу и устремлялись в разные стороны: кто к маршруткам, кто – через аллеи – к домам. Ульяна знала номера рейсов этих автобусов. Да и домов, кучкой высившихся над облетевшим сквером, тоже. Это был ее район. Место, которое отобрала полынь. Улица, на которой стоял ее дом. Дорога, где погиб Никитка.
Ульяна постояла немножко, всматриваясь в тонущие в тумане здания, а потом решительно встряхнула головой. Терять было нечего. Она подошла к киоску, от которого головокружительно пахло свежезаваренным кофе. В одном кармане приятно звенела мелочь, в другом плотным валиком лежали купюры Гуса. Экономить смысла не было. Особенно если полынь не появится больше.
– Капучино, пожалуйста. Большой, – проговорила Уля в окошко, как делала сотни раз.
Бариста улыбнулся ей, подхватывая из высокой стопки картонный стаканчик. Машина заурчала, вспенивая молоко. Уля с наслаждением наблюдала за точными красивыми движениями. Когда в ее ладонь лег теплый стаканчик, она вдохнула аромат и с трудом сдержала стон.
Как просто оказалось вернуться, будто она в самом деле собиралась идти по знакомой аллее туда, где ждут мама и брат. Но дома ее никто не ждал. Этого не исправить стаканчиком кофе.
Мелодичный голос баристы заставил Улю взять себя в руки.
– Вы орешки забыли.
– Да, спасибо, – рассеянно ответила она, забирая коробочку фундука в шоколаде.
Какое несчетное количество раз студенческие дни заканчивались именно так? Они с Вилкой выбирались из метро, брали кофе и шли в сторону дома, хохоча и перекидываясь шуточками. Врученных в подарок орешков хватало как раз до подъезда. Но парочку Уля всегда оставляла Никитке и украдкой совала их в мальчишеский кулачок. Дома сладкое было под строгим контролем. Мама не хотела, чтобы у сына испортились зубы.
– Потом всю жизнь будет с ними мучиться, если не уследить, – говорила она, любовно поправляя сыну отросшую челку.
– Так у него же молочные, ма, – вступалась Уля, но мама и слушать не хотела.
– Сейчас привыкнет как правильно – не испортит коренные.
Если бы она знала, что не будет этих коренных зубов, разрешала бы сыну хватать пригоршнями вредные сладости? Не одергивала бы его, заигравшегося перед сном? Слишком громко хохочущего на улице, отказывающегося есть вареную рыбу? Обнимала бы его чаще? А может, решила бы и вовсе не рожать?
От этих вопросов Уле захотелось упасть на землю прямо тут, у метро, и долго рыдать, захлебываясь и вздрагивая всем своим существом, так истошно, чтобы мама услышала ее плач и пришла, и рухнула рядом, готовая кричать, срывая горло и разделяя боль, которая никогда не пройдет, пополам с дочерью. Но три года научили Ульяну терпеть. Она поморщилась, прогоняя иголки, засевшие глубоко внутри, и пошла по аллее, осторожно прихлебывая обжигающий кофе.
Когда до дома оставалось всего полквартала, Уля замедлила шаг. Все кругом казалось ей знакомым, но чуть иным. Заборчики у тротуаров покрасили в другой цвет, на первом этаже дома открылся новый супермаркет, а парочку гаражей-ракушек смели – на их месте выросла стройка, огороженная сеткой. Засмотревшись на неоновую вывеску салона красоты под странным названием «Изгибы», где ей однажды отрезали челку, да так, что это стало настоящей трагедией на целую школьную четверть, Уля не сразу поняла, что раздавшийся за спиной вежливый голос обращается к ней.
– Разрешите?
Дорожку заливал дождь, и Уля, медленно бредущая по кромке огромной лужи, заслоняла собой весь проход. Она посторонилась, уступая место. Длинноногая красотка в кожаной куртке и ковбойских сапогах, почти целиком закутанная в клетчатый шарф, больше похожий на плед, ловко проскользнула мимо. Роскошные локоны скрывали спину. За руку она держала высокого блондина в строгом пальто.
К горлу подкатил новый ком. По тому, как красотка откидывала волосы назад, как прищелкивала пальцами в воздухе, как смешно чуть подпрыгивала, ускоряя шаг, Уля сразу поняла, кто перед ней. И когда парень, не успевая за стремительной спутницей, засмеялся и окликнул ее, имя, прозвучавшее в осеннем воздухе, не выбило дух, а лишь заставило сердце болезненно сжаться.
– Ну, Вилка, ты чего как угорелая! Погоди, а…
Ульяна знала, что можно прямо сейчас позвать бывшую подругу, и, как бы она ни изменилась, из бывшей та сразу станет нынешней, настоящей, лучшей.
Но Уля слишком долго играла с полынью в прятки. И теперь чем-то новым в себе, особым чутьем поняла: в глазах Вилки увидится смерть, та самая, что так старалась Ульяна отыскать весь этот день, с горьким травяным запахом ужаса. Рано или поздно. Так или иначе. Но увидится.
Имя Вилки застряло в горле. Уля проглотила его, провожая взглядом спешащую парочку, допила кофе – остывший, безвкусный – и свернула к метро.
До дома она добралась в тяжелых осенних сумерках. Двор уже светился окнами: маяками для тех, кого ждут, кому готовят ужин, греют тапочки, обеспокоенно звонят, чтобы услышать голос, увериться, что беда обошла стороной.
Уля на них не смотрела. Она чувствовала себя опустошенной. Весь день бесцельно слоняться по городу, чтобы позволить себе прийти туда, где так легко оказалось встретиться с прошлым. Прийти, чтобы отыскать полынь. Сколько дней она еще будет мучиться поиском вслепую? Как обойти внезапный заслон, прячущий страх чужой смерти от ее глаз? Или стоит прислушаться к Рэму и закрыть их, ослепить себя, чтобы прозреть? Об этом ведь шептал он, прижимая ее к себе?
Горячие объятия – неожиданные, властные, злые – слишком часто всплывали в памяти. И это сбивало с толку еще сильнее. Все пути вели Ульяну к Рэму. С ним нужно было говорить, у него просить совета. Потому Уля ускорила шаг, пронеслась по лестнице и шагнула за порог квартиры.
Дверь в комнату Рэма оставалась плотно закрытой, из-под нее не виднелся свет, с той стороны не доносилось ни звука. Уля заглянула в кухню. Там, устроившись на табурете, сидела Наталья и задумчиво копалась ложкой в кастрюльке, поставленной на краешек стола. Запах капустного варева щедро разливался по всей квартире.
Уля на секунду встретилась с пустыми, равнодушными глазами соседки и поспешила скрыться в коридоре. Она успела вставить ключ в замок, когда в ее спину уперся чей-то палец.
– Эй, девка. – Визгливый голос Оксаны было ни с чем не перепутать. – Это ты на полу следишь?
Уля медленно развернулась. Свинячьи глазки соседки буравили ее, готовые прожечь дыру.
– Я знаю, что ты. Напилась, мужики тебя притащили… Все грязные, нечесаные… а мне мыть! За космы бы тебя да об пол. Поняла? – Оксана задыхалась от гнева и одышки, но продолжала трясти пухлой ладонью. – У меня ребенок, тут должна быть чистота, поняла? – И вдруг завопила, хотя в глубине души Уля была согласна с ее доводами и спорить не собиралась: – Стерва! Курва! Я пол мою, а она следит! Убью! – Оксана уже упиралась в Улю обширным бюстом, прижимая ее к стене, когда свет, льющийся из кухни, заслонила грузная фигура.
– Это я, – равнодушно пробурчала Наталья.
– Чего говоришь? – спросила Оксана, продолжая наступление.
– Это я, говорю, наследила. – Высокая, широкоплечая, похожая на охранника в супермаркете женщина нависла над соседками, оказавшись на две головы выше их обеих. – Я. Вышла и наследила. Чего теперь? Это пол. По нему… ходют.
Оксана шумно сглотнула, бросая испуганный взгляд через плечо, оторвала бюст от Ули и попятилась к двери.
– Ну наследила и наследила… Чего уж, – залепетала она. – Я помою. Иди себе… Кушай.
Наталья довольно кивнула и скрылась за косяком двери. Табурет под ней жалобно скрипнул. Уля проводила соседок испуганным взглядом, не зная, что делать дальше. По-хорошему, нужно было спрятаться у себя и не выходить пару дней, пока стычка не забудется. Но сбегать вот так, не поблагодарив спасительницу, было неловко. Потому Уля опасливо шагнула к кухне.
– Спасибо, – пробормотала она в спину, укутанную грязно-синей накидкой, – точно самодельной, связанной криво, с большими дырами.
– Будешь? – сев вполоборота, спросила Наталья и протянула тарелку, на которой с горкой лежало капустное варево.
Запах стал почти невыносимым. Но отказать сумасшедшей соседке, пришедшей к тому же в период активности, было откровенно страшно. Потому Уля расстегнула куртку и покорно уселась на свободный табурет. Плошка приятно согревала ладони. Стараясь не смотреть на Наталью, Ульяна подковырнула вилкой разваренный кусочек и отправила в рот. Ей понадобилась пара мгновений, чтобы понять: все не так плохо. Кроме тушеной капусты в вареве точно были крахмальные крупинки риса, кусочки мяса и даже какие-то специи.
Ульяна удивленно подняла глаза. Наталья смотрела на нее, довольно улыбаясь.
– Вкусно! – благодарно протянула Ульяна.
– Ленивые голубцы. – Улыбка соседки становилась все шире.
– Это так называется?
– Ленивые голубцы, – настойчиво повторила женщина и начала смеяться. – Мы с тобой ленивые, как голубцы. Она пол моет, а мы ходим! – Наталья уже вовсю хохотала, хлопая себя по колену. – Мы-то его нет… а она! Ой, не могу. – И, резво вскочив на ноги, подхватила кастрюльку. – Ну, бывай.
Ее тяжелые шаги раздались по коридору, хлопнула дверь, и воцарилась тишина. А Уля долго еще сидела в кухне, ковыряясь в разваренных кусочках капусты. Нужно было собраться с силами и встать, уйти к себе, переодеться, залезть в душ, смыть с себя эти странные дни и наконец решить, что же делать дальше.
Когда в коридоре раздался металлический скрип ключа в замке, Уля допивала чай, всматриваясь в промозглую темноту за окном. Повешенные Оксаной прозрачные шторки, все в мелких капельках жира, вздулись на сквозняке, который потянул из распахнутой входной двери. Ульяна вскочила на ноги, щеки мигом запылали. Как давно ей не приходилось извиняться! Она просто забыла, как это делается. Какие слова подобрать для и без того враждебно настроенного парня, чтобы он согласился ей помочь?
Уля осторожно выглянула из двери кухни. В коридоре было темно. Рэм возился там, копаясь ключом в замке своей комнаты. Но ничего не получалось. Связка постоянно падала на пол, Рэм наклонялся за ней, медленно, через силу, чтобы спустя мгновение снова выпустить их из пальцев.
Он втягивал голову в плечи, скособоченный, какой-то поломанный, даже избитый. Уля подошла ближе, и в нос ударил тяжелый запах больного тела.
– О господи, Рэм! – не сдержалась она, подхватывая его за локоть, когда он начал сползать по стене. – Что с тобой случилось?
– Уйди, – прохрипел он, но, чтобы оттолкнуть Улю, нужны были хоть какие-то силы.
Потому она решительно вырвала из его влажных пальцев ключи, щелкнула замком и распахнула дверь. Серый полинявший коридорчик ничем не отличался от ее собственного. Уля помогла Рэму подняться и втащила его внутрь – ноги совсем не слушались. Он стонал, сжимаясь от каждого движения, и рухнул бы навзничь, отпусти Уля его хоть на секунду.
В темноте они добрались до низкого топчана, и Уля осторожно усадила Рэма, прислонив его спиной к стене. Судорога боли прошлась по худому телу. Он всхлипнул и затих, устало прикрыв глаза.
Ульяна просто не знала, что делать. Рэму было больно, мучительно, почти невыносимо. Как помочь? Чем облегчить страдания? Руки дрожали, мысли метались в голове.
– В сумке… Таблетки… – прохрипел Рэм, не поднимая век. – Дай.
Уля метнулась в угол, где распахнутой валялась спортивная сумка со сломанной молнией. Носки вперемешку с футболками, старые книжки с вырванными листами, пара теплых, но изношенных свитеров и, наконец, хрустящий кулек болеутоляющего. Ульяна пробежала по коридору в кухню, плеснула в чашку воды из-под крана и вернулась назад. Рэм успел стянуть куртку – теперь она лежала на полу – и завалился на бок, уткнувшись лицом в подушку.
– Держи, – прошептала замершая перед ним Ульяна.
Рэм дернулся, но подняться не смог. Уля, сама не зная, что именно вселяет в нее такой обездвиживающий страх, протянула руку и прикоснулась к его плечу. Он застонал еще сильнее, подался вперед и оторвал лицо от дивана.
– Помоги встать…
Уля присела рядом, потянула его плечи к себе, и Рэм навалился на нее всем телом. Через тонкую ткань рубашки она почувствовала, как бугрится его кожа: казалось, вся спина была испещрена старыми шрамами, глубокими, как устья высохших рек. Но еще утром она видела его тело – обнаженное, красивое, гладкое, пусть и изможденное нелегкой жизнью. Разве может такое быть?
Рэм тем временем проглотил три сероватых таблетки и затих. Все, что оставалось Уле, – чуть откинуться назад, позволяя ему устроиться поудобнее. Время замерло. Тишина прерывалась лишь редкими стонами да дыханием Рэма, которое становилось все спокойнее и глубже. Он больше не дрожал, тело расслабилось, навалившись на Улю теплым, податливым, живым весом. Та не заметила, как и сама задремала, продолжая легонько поглаживать его плечо.
Они очнулись почти одновременно, когда за окном забрезжил первый свет. Рэм завозился, приходя в себя, и сразу вскочил. Уля открыла глаза, не понимая, почему перед ней стоит помятый парень, ощупывающий себя через ткань рубашки. События прошедшей ночи возвращались в память рывками, и Уле вдруг стало неловко. Они провели ночь, сплетаясь телами, пусть одно и было одурманено лошадиной долей лекарства.
– Ты как? – сипло спросила Уля, прикладывая все усилия, чтобы голос звучал равнодушно.
– Уже лучше. – Рэм потер ладонью лицо. – Мне нужно было… прийти в себя. Теперь все хорошо.
Он смотрел выжидающе, поэтому Ульяна поспешила подняться с топчана, одергивая помятую футболку.
– Я испугалась за тебя, – пробормотала она. – Что все-таки случилось?
– Не слишком удачный вечер. – Он хмыкнул. – Спасибо, что не бросила на полу. Вот крику бы утром было.
– Ерунда, но я так и не поняла, что с тобой… Тебя избили?
Рэм помолчал, подбирая слова, но все-таки ответил.
– В некотором роде да. Я же говорю: все уже хорошо. Спасибо.
От вынужденной близости, что связала их прошлой ночью, не осталось и следа. Уля смущенно кашлянула, прочищая горло, и, сделав над собой последнее усилие, проговорила:
– Вообще, я ждала тебя вчера. Хотела извиниться. За то, что наговорила в сквере.
Рэм вскинул на нее глаза – было в них что-то еще, кроме усталой враждебности. Облегчение? Уле показалось, что именно так.
– Ерунда. Забудь. – Он говорил рублеными фразами и чуть заметно покачивался.
Как бы он ни храбрился, но прошедшая ночь еще била по нему отголосками тупой приглушенной боли.
– И вот еще что… я готова учиться. – Уля ненавидела себя за этот жалобный, просящий тон, но ничего не могла поделать. – Если ты, конечно, не против… Но если так, то я пойму…. Ничего. Ты уже пытался, а у меня не вышло… Но я хочу попробовать, если ты… – Она вконец запуталась и замолчала.
– Да, хорошо. – Рэм поморщился и снова вжал голову в плечи.
Расстегнутая на верхние пуговицы рубашка оголила ключицу, которую пересекал глубокий шрам, на втором плече, где еще утром чуть заметно виднелся круглый ожог, теперь была язва, покрытая коростой. Уля испуганно округлила глаза, Рэм проследил за ее взглядом и тут же поправил ворот.
– Мне нужна пара часов… я зайду за тобой, хорошо? Попробуем снова, – буркнул он и направился к двери.
Ульяне ничего не оставалось, кроме как пойти следом. Когда она шагнула в коридор, уверенная, что дверь тут же захлопнется за ее спиной, раздался сиплый голос:
– Не бойся, у нас все получится. Я теперь у тебя в долгу.
Замок лязгнул всего на мгновение позже, но этого было достаточно, чтобы Уля ушла к себе, пряча в уголках губ давно забытую улыбку.