Четыре Хабаровска
Уля сама не поняла, как оказалась в тесной, пропахшей кислым пивом забегаловке. Кажется, пьянчуга уверенно потащил ее вниз по лестнице, а она пошла за ним – мимо пригородных касс и контролеров через двери – наружу. Город пыхтел дымом выхлопных труб старых автобусов, переговаривался на южном наречии, вертелся и спешил. А Уля покорно семенила за пропитым бездомным, не в силах отвести глаза от цепких длинных пальцев, которые продолжали стискивать ее рукав.
– Сейчас придем, цыпочка, уже недолго, – бурчал под нос назвавшийся Гусом.
Теперь от него пахло так же отвратительно, как он выглядел. Старик пьяно покачивался на кривых ногах и потирал давно немытую шею – словом, был неотличим от других таких же бездомных. Уле уже казалось, что она ошиблась. Воспаленный рассудок сыграл с ней еще одну шутку – страх встретить полынь помутил его, потому и почудилось, что старик… Что ей показалось, она так и не сумела понять. Мало ли в мире длинных мужских пальцев с жирной грязью под ногтями? Отчего же она идет вслед за этим сумасшедшим, не пытаясь вырваться, будто бы он может ей помочь?
Гус словно услышал ее лихорадочные мысли и остановился. Не оборачиваясь, он дернул плечом, будто сомнения в голове девушки были для него назойливыми мухами.
– Дома все равно никто не ждет, – сказал он. – Так что перестань делать вид, что тебе есть куда идти. – И шагнул вперед.
Они уже подошли к низкой пристройке с засаленными стенами и покосившейся вывеской «Чебуречная». Обычно Уля пробегала мимо таких дверей, опустив глаза и сжав кулаки в карманах. Оттуда доносились постоянные крики, запах прогорклого масла и разлитого пойла. И все это заставляло Улю морщиться от омерзения. Но сейчас Гус уверенно тащил ее внутрь, и она просто не могла сопротивляться.
На деле все оказалось именно так, как представляла себе Ульяна. Небольшой прилавок со сваленными в кучу заветренными пирожками, под низким потолком раскачивалась голая лампочка, а у стены ютилась пара липких пластмассовых столиков. Гус подошел к одному из них, облокотился на пластик и уставился на Улю. Как бы она ни отворачивалась, болотные глаза старика все равно оказывались прямо напротив. Из-под кустистых, подернутых сединой бровей они глядели на нее со злой насмешкой, выжидая. Уля тяжело сглотнула и опустила взгляд в пол. На истоптанном кафеле сложно было разобрать орнамент, всюду валялись смятые стаканчики, салфетки и обрывки газет.
– Не бойся, лапочка, – протянул старик, кривя рот в ухмылке. – Мою смерть тебе не увидеть. Не про твою она честь. Ну-ка, купи дедушке чего-нибудь промочить горло.
– У меня нет денег, – угрюмо проговорила Уля, продолжая рассматривать грязные разводы под своими ботинками.
– Врешь. – Гус проворно залез во внутренний карман, покопался там и вытащил потертый стольник, тот самый, что Уля сунула ему в утренней электричке. – Смотри, что у нас есть. На пивко хватит, птенчик. Иди, не томи душу.
За прилавком стояла унылая женщина в переднике, выпачканном маслом. Она нехотя подняла на Ульяну по-рыбьи равнодушный взгляд, когда та подошла к ней, держа купюру в мелко дрожащей руке.
– Что? – спросила продавщица, два передних зуба у которой оказались выбиты, и язык проскакивал в эту прореху, брызгая слюной.
– Бутылку пива, – выдавила Уля, молясь всем богам, чтобы мерзкие капли не долетели до нее, иначе она закричит, выбежит наружу и будет нестись, не разбирая дороги, пока какая-нибудь машина ни собьет ее и не раскатает по асфальту.
Женщина медленно вышла из-за прилавка, открыла пискнувший холодильник с неуместной яркой рекламой колы, позвенела там и достала влажную, с отошедшей этикеткой бутылку. Так же через силу вернулась обратно. Уля протянула руку, но продавщица зыркнула на нее, заставляя податься назад. Из невзрачного шкафчика женщина достала высокий пивной стакан, обтерла его салфеткой, одним движением открыла бутылку и осторожно вылила пенящееся содержимое. Потом поставила бокал на замызганный поднос и протянула его Уле. Той ничего не оставалось, кроме как схватить его и унести к столику. Старик с наслаждением наблюдал.
– Сервис, – хмыкнул он, поднимая бокал. – Твое здоровье, Вячеслава. – Чуть наклонил голову, салютуя застывшей у стойки женщине, и наконец сделал глоток.
Уля не знала, куда себя девать. Все происходившее казалось ей глупой зарисовкой какого-то странного фильма. Эта безжизненная продавщица, пустой засаленный зал и бездомный старик, пьющий дешевое пиво из высокого бокала. Но и уйти Ульяна не могла. Кроме попадающих в точку слов что-то еще в незнакомом пьянчуге заставляло ее смирно стоять по другую сторону липкого столика, покорно наблюдая, как растекается пена на стариковских нестриженых усах.
– Ну, рассказывай, – сказал он, когда бокал опустел.
В горле странно защекотало. Ульяне вдруг захотелось вывалить на незнакомца все, что накопилось в душе, всю эту грязь, страх и смерть, которые так долго собирались в ней неподъемной грудой. Она поморщилась и дернула подбородком.
– Я вас не понимаю. – И подалась в сторону, желая уйти. – Мне пора, извините.
– Куда же тебе пора, киска? – Старик посмотрел на нее с интересом и неожиданной заботой. – Расскажи старику Гусу, как ты справляешься?
В гортани нестерпимо запершило, словно Уля подхватила ангину и воспаление медленно, но неотвратимо сжимает горло, мешая сглатывать и дышать. Она сделала пару неуверенных шагов к выходу.
– Да перестань. – Гус за ее спиной завозился, стягивая куртку, под которой оказался видавший виды свитер грязного травяного цвета. – Я же вижу, как тебе хочется рассказать, ну-ка, давай.
Ульяна схватилась за липкую ручку двери, когда ее догнала тошнота. Обрушилась, стремительно поднимаясь из потяжелевшего желудка. Уля прижала ладонь ко рту, пробуя удержаться, но чья-то воля сжала внутренности, изогнула спину, пробираясь все глубже. Ульяна почувствовала, как желчь во рту мешается с пряной травяной свежестью. Свитер промок от холодного пота, боль нарастала, ноги обмякли.
– Просто дай словам прозвучать, – прошептал ей в самое ухо оказавшийся рядом Гус.
Он подхватил Улю за локоть и повел к столику.
– Говори.
И Ульяна сдалась. Навалилась всем телом на заляпанный пластик, зажмурилась и произнесла:
– Я устала. – Тошнота тут же отпустила, боль отхлынула. – Я замерзла, мне нечего есть, у меня нет денег. – Ее прорвало, она принялась несвязно бормотать обо всем, что болело на сердце, не заботясь, разберет ли старик. – Я всех потеряла, мне даже некому позвонить… Это слишком сложно. Я просто не могу так дальше.
Слезы текли по щекам, Уля смахивала их ладонью.
– Мне постоянно страшно. А самое паршивое, что я боюсь саму себя. И от этого не убежать, не спрятаться. Я, наверное, схожу с ума. Я… – Она сбилась, но горло тут же скрутило болезненной судорогой. – Я вижу чужую смерть…
Повисла тишина, только за прилавком тихо звенела стаканами продавщица. Уля нерешительно подняла глаза и увидела, как бесстрастно слушает ее Гус, подперев заросшую щеку кулаком.
– И ты хочешь, чтобы это все закончилось? – Он говорил ровно и спокойно, будто услышал исповедь очередной малолетней наркоманки.
– Да.
– Хочешь прыгнуть с моста или еще чего, так? А дальше что?
Уля судорожно сглотнула. Сидевший напротив больше не казался ей грязным оборванцем. В том, как он держал плечи, как двигался, глядя на нее, а главное, как говорил, – властно и ровно – сквозила неожиданная сила.
– Ничего. – Она пожала плечами.
– Уверена? – В заплывших пропитых глазах тускло блеснула сталь. – А если там геенна огненная? Или котел с чертями? Или, может быть, новый круг, как думаешь? Обратишься камнем. – Гус чуть наклонил голову и вдруг подмигнул ей. – Серым камнем на чужой могиле. Это будет лучше, чем сейчас?
Уля помолчала.
– Я знаю, что самоубийство – грех… – начала она, но старик разразился хохотом.
Он смеялся, подрагивая бородой, взвизгивал и подпрыгивал на месте. Даже рыбоподобная продавщица при виде такого веселья отставила в сторону бокал и нерешительно улыбнулась.
– Грех, девочка, – всего лишь способ развлечься. А убить себя самому – это глупость, слабость и дурная идея, как провести вечер. – Он наклонился в проход и постучал пальцем по краю бокала, женщина за стойкой чуть подпрыгнула и ринулась к холодильнику.
Уля с трудом оторвала взгляд от толстой полоски грязи под длинным желтоватым ногтем. Гус шутливо погрозил им, а продавщица тем временем уже несла еще одну темную бутылку, чтобы аккуратно вылить ее содержимое в стакан и уйти, почтительно пятясь.
– Какие еще у тебя есть варианты, голубушка? – Старик откровенно издевался над ней, принимаясь за питье.
– Значит, я пойду к врачу.
– И он засадит тебя в психушку.
– Выходит, что так. – Уля почувствовала, как раздражение поднимается в ней подобно тошноте, медленно и неотвратимо. – Может быть, вы наконец объясните, что здесь вообще происходит?
– Мы сидим, я пью, а ты рассказываешь. Все просто. Так что будет дальше? Ты всегда забываешь о завтрашнем дне.
– Я не знаю, что будет дальше. Я вообще ничего не знаю. – Уля оттолкнулась от столика и натянула на голову капюшон.
– Не спеши, мы не закончили. Хочешь, расскажу, что будет дальше? Тебя запрут среди настоящих сумасшедших. О, ты не знаешь, что такое безумие, детка. В нем столько смертей! Собственных, чужих, придуманных. И как они рады будут поделиться всем этим с тобой. – Гус допил пиво, облизнул губы и осклабился. – Мягкие стены, лабиринты бесконечных снов, ты даже голову себе разбить не сумеешь. Лекарства превратят тебя в растение, умеющее лишь пускать слюну да ходить под себя. Таким станет твое тело, а вот душа… Душа останется один на один с полынью. Изо дня в день, из раза в раз. По кругу. И некуда бежать, если кругом стены. Серые каменные стены. – Старик с наслаждением наблюдал, как судорогой искажается лицо Ульяны, которая просто не могла совладать с собой.
– И что же мне делать? – чуть слышно выдохнула она. – Мне не на что жить, меня уволили с работы. Скоро нужно платить хозяину за комнату, я просто не знаю…
– Расскажешь бездомному, что тебе негде жить? – Старик развел руками, предлагая Уле оглядеть его повнимательнее, но даже в своем затасканном тряпье Гус уже не казался ей пьяным бродягой, и сам это прекрасно понимал. – Приходи на вокзал, ягодка. Я поделюсь своей коробкой из-под холодильника.
Он замер на секунду, склонив голову вбок, и скользнул ладонью во внутренний карман, доставая оттуда пухлый бумажный сверток. Ульяна как во сне наблюдала за его медлительными движениями: вот грязные пальцы снимают с пачки хрустящих банкнот резиночку, вот Гус слюнявит указательный, поглядывая на Ульяну, и отсчитывает красновато-рыжие пленительные купюры.
– Раз, два, три, четыре… Хватит на первое время?
Во рту пересохло. Уля смотрела на протянутые ей двадцать тысяч, и голову пьяно вело. Только протяни руку – и неподъемный груз насущных проблем отодвинется, даст ей вдохнуть. Но разве бывает так в жизни? Засаленная чебуречная, сумасшедший бездомный старик, говорящий то, что ей хотелось услышать, видящий ее насквозь. Так еще и четыре новеньких бумажки с изображением Хабаровска… Ульяна глубоко вздохнула и помотала головой.
– Я не возьму.
– Молодец! Кто берет деньги у незнакомца с улицы? Хорошая девочка. Ну, иди тогда… – И, потеряв к ней всякий интерес, Гус принялся комкать купюры и засовывать их в карман.
Как загипнотизированная, Уля смотрела на его равнодушное копошение.
– Что я… что я должна сделать, чтобы вы мне дали их?
– И снова в точку, голубушка! Пока ничего – просто возьми деньги, купи поесть, тряпок каких-нибудь. – Он оценивающе посмотрел на потертую куртку Ули. – И топай домой. А там тебе расскажут, чем старик Гус может тебе помочь. Не согласишься? Ну так и ничего. Живи как хочешь. Твое право. И денежку назад не попрошу, считай ее подарком.
– Кто расскажет? – Язык с трудом ворочался, беспросветная муть, как в лесном болоте, заполняла голову, не давая сосредоточиться.
– Поживешь – узнаешь, детка. – Старик вдруг засобирался, подхватил мятую шапку, натянул ее на седые космы, подмигнул замершей у прилавка женщине и аккуратно положил перед Улей купюры. – Мне пора, засиделся я с тобой. Хорошего вечера.
Когда за его спиной захлопнулась дверь, Уля одним рывком дрожащей руки схватила деньги, оттолкнулась от столика и дернулась к выходу.
– Не начинай игру, – нагнал ее у порога чуть слышный голос.
И тут Уле стало по-настоящему страшно. Она почувствовала, как, не отрываясь, смотрят на нее рыбьи глаза продавщицы, медленно обернулась и с трудом сдержала крик. За прилавком больше не было замученной женщины средних лет – теперь она была похожа на старый манекен без черт, движений и дыхания. По старому пластику щедро раскинулись сколы, разломы и трещины. Суставчатые руки, выглядывавшие из засаленного халата, безжизненно лежали на поверхности стола – Уля не была уверена, что они прикреплены к туловищу. И только глаза существа, подернутые мутной пленкой, напряженно смотрели на Улю.
– Он никогда не проигрывает. – Скрипучий шепот раздавался из глубины застывшего тела, тонкие, плохо прорисованные губы не шевелились на равнодушном пластмассовом лице.
Уля попятилась, открыла спиной дверь и вывалилась наружу. Вокзальная площадь шумела, пахла подгорелым мясом из ларьков, неслась вперед, переговариваясь и галдя. Двери чебуречной со стуком закрылись, но Ульяна этого уже не видела. Она бежала к станции, сжимая в кулаке заветные деньги, сама не зная, что теперь будет делать.
– Мне, пожалуйста, пиццу. Самую большую. С пепперони, – выпалила Уля, рассматривая пестрое меню, небрежной россыпью раскиданное у кассы.
Войти сюда, в жаркий закуток, насквозь пропахший жирными колбасками и острыми перчиками, было сложно. Чертовски сложно. Ульяне казалось, что стоит взобраться по ступенькам высокого крыльца, и она снова окажется в темной забегаловке с безжизненным манекеном у стойки. Думать об этом не хотелось. Щеки пылали от бега по мокрым улицам, грудь стискивало предчувствие опасности. Но голод был сильнее всего прочего. Потому Уля решительно шагнула за порог самой невзрачной кафешки и схватила меню.
– Двойную порцию сыра? – Заказ принимал смуглый паренек с пухлыми ладонями.
– Да.
– Может быть, чесночного хлеба? – От одних только слов рот заполняла слюна.
– Да, пожалуйста.
– Бекон? Наггетсы?
– Да. – Сердце бухало под курткой, словно хотело выбраться наружу, чтобы самому сделать заказ.
– Да – бекон? Или да – наггетсы?
– И то, и другое… – Она представила, как выглядит со стороны: бешеные глаза, растрепанные волосы, красные пятна на щеках и шее. – Пожалуйста. С собой.
– Одна тысяча триста двадцать рублей. Наличными?
Уля кивнула и наконец разжала кулак. Пальцы побелели, четыре красных бумажки в них чуть размокли и помялись. Осторожно, будто держа за крылья бабочку, она передала одну из них кассиру. Тот удивленно поднял темную бровь. Потом взял купюру и засунул ее в небольшой аппарат у кассы. Раздался писк.
«Деньги окажутся поддельными, – с неожиданным спокойствием поняла Уля. – Вызовут полицию, меня заберут в участок и посадят. Потому что никто в здравом уме не поверит в историю про бомжа, который дал мне двадцать тысяч».
Но парень уже открыл кассу, достал сдачу и протянул Ульяне.
– Возьмите. Заказ будет готов через пару минут.
Когда в ее руки легла теплая картонная коробка, Уля совсем взмокла от переживаний. Ей казалось, что время остановилось: еще секунда – и ее разоблачат. Но в кафе все занимались своими делами, не обращая внимания на мрачную девушку в углу, которая сидела, не шевелясь, и разглядывала собственные руки, сложенные на столике в замок.
По дороге к дому Уля успела вонзить зубы в мягкий сдобный бочок чесночного хлеба. Мир сразу перестал видеться серым пятном. Сытный аромат щекотал ноздри, прогоняя память о травяной горечи. И даже образ бездомного пьяницы, который обернулся таинственным Гусом, чуть померк. Обо всем этом можно подумать потом, когда последний кусок теста с сыром исчезнет, а ноги наконец согреются.
Она проскользнула вверх по лестнице, с первого раза нашла ключи, легко открыла дверь – сейчас ей все давалось куда проще, чем обычно, – и вошла в коридорчик. Его почти полностью занимала широкая спина Оксаны. Согнувшись, та протирала пол, тщательно следя, чтобы весь мусор, собранный по углам, исчезал под Улиной дверью.
Еще вчера она потупила бы взгляд, качнула головой и ушла к себе, стараясь не оставлять грязных разводов. Но горячая пицца придавала ей уверенности.
– Мне нужно пройти, – решительно выпалила Уля, отталкивая соседку.
– Куда пошла? Нечего тут свинарник устраивать, иди погуляй, пока просохнет! – Маленькие глазки налились кровью, с грязной тряпки капала вода.
– Это коридор, по нему ходят. – Ульяне даже хотелось сейчас почуять, как все вокруг медленно наполняется полынью. – И вы больше не будете сметать весь сор в мою комнату. Понятно?
Не дожидаясь брани, горным потоком хлынувшей в спину секунду спустя, Уля прошлась по мокрому полу в сторону кухни и со всей силы захлопнула дверь, опуская крючок замка. Пухлые кулаки Оксаны принялись долбить в стену, но Уле было все равно. Она с удовольствием уселась на стул, поставила чайник, открыла крышку коробки и вонзилась зубами в первый кусок. Жевать сил не было. Ульяна отрывала куски пряного теста и проглатывала их, как голодная собака. Она и была ею. Побитым, выброшенным на улицу псом, которому вдруг перепало сытной еды от собачьего бога.
В дверь постучали. Ульяна дернулась, вскакивая. Отчего-то она сразу поняла, что на пороге стоит не взбешенная Оксана. Кто-то другой, спокойный и знающий свою силу, хотел войти, и у Ули не было права его не впускать.
«Топай домой. Там тебе расскажут, чем старик Гус может помочь», – всплыл в памяти хриплый насмешливый голос. Уля тяжело сглотнула вставший комом кусок пиццы и открыла дверь.
На пороге застыл новый сосед.
– Обедаешь? – Он говорил, а нижняя губа кривилась, оставаясь неподвижной правым краем. – Тогда я попозже.
– Нет, подожди, я сейчас заварю чай и уйду к себе. – Уля засуетилась, укладывая еду в коробку, достала чашку, бросила в нее пакетик и отвернулась к плите, стараясь не смотреть на вошедшего.
– Нам нужно поговорить. – Тот, кто назвал себя Рэмом, стоял у нее за спиной, она чувствовала его дыхание – свежее, чуть горькое. Горькое, как полынь.
Судорога пережала горло, стало нечем дышать. Уля судорожно вдохнула ртом и закашлялась. Из глаз брызнули слезы, она задыхалась, пытаясь совладать с собой, но приступ не проходил. Тяжелый шлепок между лопаток заставил ее отскочить к окну. Но кашель прекратился.
Рэм стоял напротив. Рукав куртки сбился, оголяя запястье, – вокруг него затейливым узором вилась татуировка из переплетенных друг с другом листиков и веточек. Почувствовав испуганный взгляд, парень нервно поправил рукав и засунул руки в карманы джинсов.
– Ты в порядке?
– Да, прости…
– Тебе не за что извиняться. И бояться меня тоже не стоит. – Он смотрел на нее исподлобья, подаваясь вперед. – Нам нужно поговорить.
– Кто ты? – Горло, сорванное внезапным кашлем, саднило.
– Мы уже знакомы. Роман. Но лучше Рэм.
– Это я знаю, но… кто ты?
– Неважно. Я от Гуса, мне было велено рассказать тебе обо всем. – Парень чуть покачивался на носках, было видно, что ему самому не слишком приятно вести этот разговор.
Уля слабо кивнула, заботясь только о том, как бы не рухнуть без чувств прямо в ноги мрачному соседу.
– Ты потому и въехал сюда, так? – спросила она только ради того, чтобы проверить, не пропал ли голос.
– Да. – Рэм пожал плечами. – Так будет удобнее. Нам всем.
– Но откуда ты узнал, что я встречусь с Гусом… Вообще обо мне? Как это все только получилось…
Губы скривились в ехидную усмешку.
– Гус – хозяин квартиры. И он знает. Все и всегда.
Уля прижалась затылком к влажному стеклу и прикрыла глаза. Теперь она вспомнила, как это жилье само ее отыскало. Маленькие ручки мальчишки-раздавалы у метро всучили ей плохо отпечатанное объявление. Небольшая комната, подъемная цена, минимальный залог – словом, все, что подошло ей, как по заказу Чудесное совпадение. Но бывают ли они? И чудеса вообще?
– О господи… – Она с силой оторвала руки от подоконника – к коже прилипли ошметки белой краски – и тяжело опустилась на табурет.
Рэм шагнул в сторону, давая ей время передохнуть.
– Скажи, я точно не схожу с ума? Это правда происходит? – жалобно спросила Уля, вглядываясь в его карие глаза в надежде увидеть там проблески сочувствия, но парень болезненно поморщился.
– Послушай, я здесь не для того, чтобы ты причитала, а я сочувствовал. Мне велено ввести тебя в курс дела. Ты можешь меня выслушать? Или лучше прийти позже? – Он говорил медленно, чуть растягивая слова, словно с больным ребенком.
– Да, я слушаю. – Уля представила, как будет сидеть в своей комнатушке, ожидая объяснений, и поняла, что выдержать это ей не по силам. – Просто это все… – Ее замутило. – О боже…
– Первое правило. – Рэм выдвинул стул на середину кухни и сел напротив Ульяны. – Не вспоминай Бога при Гусе. Он взбесится. И при мне тоже не стоит. Бог тут совсем ни при чем, в какого бы из них ты не верила.
Он помолчал, потирая переносицу, и продолжил:
– Второе – сейчас ты еще можешь отказаться.
Его напряженный взгляд, побелевшие костяшки пальцев и то, как он отбивал ритм подошвой тяжелого ботинка, заставили Улю вжать голову в плечи.
– Я уже взяла деньги. – Три оставшиеся купюры и горстка сдачи жгли карман.
– Деньги – ерунда. – Рэм презрительно скривился. – Пока ты не согласилась на игру, пока тебе не поставили метку… Ты ничем не обязана Гусу.
Слабый осенний свет еще лился из окна на пол кухоньки. Потертый линолеум с протоптанной от холодильника к плите дорожкой, шкафчики и столики, втиснутая между ними стиральная машина, банки с крупой и макаронами, заветренная головка лука – все это казалось нереальным, не существующим в мире, где сидящий напротив парень мрачно рассказывает ей о непонятной игре, в которую ей предлагает сыграть бездомный с вокзала.
Догадка мелькнула в голове подобно молнии.
– Это реалити-шоу, да? Скрытые камеры, ведущий за дверью, все транслируется в Сеть? – Уля вскочила на ноги, глупо озираясь.
– Сядь. – Теперь Рэм не скрывал раздражения. – Не мельтеши и слушай. Ты же меченая, так?
– Что, прости?
– Меченая. – Он тяжело вздохнул. – Полынью.
Слова ударили Ульяну наотмашь, заставили ловить воздух потрескавшимися губами. Она послушно присела на край табурета, но продолжала молчать.
– Черт, Ульяна, соберись! – Парень схватил ее за локоть и легонько встряхнул. – Ты же видишь чужую смерть, я прав?
– Да. – Сердце пропустило удар.
– И чуешь запах горькой травы?
– Полыни. – Еще один пропуск такта, и тело ухнуло вниз, как с американской горки.
– Значит, ты – меченая.
– О Боже… Прости. – Уля зажмурилась, собираясь с мыслями. – Выходит, ты мне веришь? Я не свихнулась?
– Может, и свихнулась, мне-то откуда знать. – Парень опять дернул плечом. – Но я тебе верю. Я тоже меченый. В некотором роде.
Уля распахнула глаза, медленно прижимая ладони к пылающим щекам. Бесконечные три года она мечтала услышать от кого-нибудь эти слова. Подтверждение того, что все происходящее с ней пусть не норма, но и не плод свихнувшегося от горя рассудка. Что мир и правда не таков, каким он кажется остальным. Что смерть выглядывает из глаз прохожих, нужно лишь знать, как ее разглядеть, точнее, не ведать, как смотреть иначе, не замечая тягучих мгновений чужой гибели. Что весь этот груз можно разделить хотя бы надвое.
Ульяна бы заплакала навзрыд, всхлипывая и причитая, бросилась бы на шею незнакомому парню, которому можно было рассказать обо всем, но Рэм наблюдал за ней с плохо скрываемым презрением. И она осталась на месте, только оторвала руки от лица и обняла себя за плечи.
– Я очень… рада. Казалось, что я одна такая. Сошедшая с ума, наверное. Мне о стольком надо тебя расспросить…
– Нет. – Рэм снова потер переносицу и отвел взгляд.
– Что – нет?
– Нет, не одна. Нет, не надо. Я сам расскажу все, что ты должна знать.
Он явно хотел поскорее закончить разговор и уйти. Уля выпрямилась, заставляя себя собраться.
– Так на чем я остановился?
– На том, что я меченая. И не сумасшедшая. Наверное.
– Да… и Гус предлагает тебе сделку. Игру. Обмен. Называй как хочешь.
– Я ничего не понимаю. – Уля запустила пальцы в волосы на макушке. – Прости, я не хочу тебя задерживать, но это все кажется глупым розыгрышем…
– Я понимаю, но разве у тебя есть еще варианты? Кроме Гуса.
– А сам он кто?
Оттаявший было на мгновение Рэм дернулся, как от удара.
– Это неважно сейчас. Он тот, кто может исполнить любое твое желание. Если ты выиграешь, конечно.
Он сказал это так, что Уля поверила каждому слову. И перед глазами сразу появился Никитка. В цветастой футболке и полосатой кепочке. Он смотрел на сестру, готовый рассмеяться, полный своей ребячьей силы. Живой.
– Любое? – хрипло спросила Уля.
– Ну почти, никаких восставших мертвецов. Это было бы неуместно. – Рэм сдавленно хмыкнул, так, будто смешок вырвался у него сам.
Никитка померк. Ослаб. Исчез. И только полосатая кепочка, отброшенная на асфальт, виделась теперь Уле сквозь разделявшие их года. Чудес не бывает. Конечно, никто не вернет ей брата. Но было много другого – материального, важного – что она могла бы попросить. Деньги, работа, квартира. Прощение мамы.
– И что я должна сделать?
Рэм уже открыл рот, чтобы ответить, но в дверь решительно постучали. Так отрывисто и нервно могла стучать только Наталья.
– Открывайте! Это общая кухня! Я буду жаловаться! – И чуть тише добавила: – Развратничают, небось. – Не будь рядом соседки, Оксана выразилась бы куда крепче.
– Пойдем к тебе. – Рэм встал, дожидаясь, пока Уля подхватит остывшую коробку с пиццей, успевшей подернуться мерзкой пленкой жира.
Парень пропустил ее вперед, так что она сама открыла дверь и шагнула за порог мимо окаменевшей Натальи и бурлившей праведным гневом Оксаны. Только запираясь, Ульяна поняла, что три скомканных бумажки с Хабаровском торчат из кармана неаккуратным комком, и глупо хмыкнула. Пусть эти клуши думают что хотят. Правда никогда не придет в их головы. Куда проще решить, что мрачный сосед заплатил молодой девчонке за компанию парой купюр, чем поверить в происходящее на самом деле.
Рэм остался стоять у входа, прислонившись к стене с линялыми обоями.
– Так что я должна буду Гусу за исполнение желания? – Отчего-то Уле стало смешно и неожиданно легко на сердце, как если бы все это и правда была игра.
– Три подарочка, – в тон ей ответил Рэм.