Что должен чувствовать слесарь
Телефонный звонок, из Калифорнии в Донегол, 2010
– Клодетт?
Она взяла трубку очень быстро, и он подумал, что она, должно быть, ждала у телефона.
– Дэниел, – то ли вздох, то ли шепот, – какого дьявола, в такое время…
Несмотря на удивление от столь сомнительного приветствия, несмотря ни на что, он вдруг осознал, что поморщился, надеясь, что дети находятся за пределами слышимости. Марита уже освоила гораздо более впечатляющий лексикон, чем следовало бы шестилетней девочке; материнские качества Клодетт он считал почти безупречными, один-единственный упрек заслуживала порой ее неспособность удержаться от сквернословия в присутствии детей. Да и то, неустанно повторял он себе, это не такой уж серьезный недостаток.
– И тебе привет, – не смутившись, ответил он. – У вас все в порядке?
Он услышал, как в трубке усилился и быстро затих звук телевизора, и в точности представил себе, что происходило в доме, где она находилась, и что делала: вышла из гостиной, где в печке потрескивали дрова, а собака разлеглась, растянувшись точно коврик перед камином, на диване сидели, обнявшись, Марита и Кэлвин. Марита, посасывая большой палец, смотрит мультфильмы. Босоногая Клодетт прошла по занозистому дощатому полу коридора в другую комнату, где сможет безнаказанно ругать его на чем свет стоит.
Внезапно его охватило такое сильное желание оказаться там с ней, что он склонил голову к уютному свету фонарного столба и скрипнул зубами.
– В порядке ли я? – уточнила она. – Ну, честно говоря, бывало и лучше. Вопрос в том, в порядке ли ты?
– У меня все отлично, – ответил он. – А что, собственно, могло случиться? Я просто звоню сообщить, что пока еще не доехал до папы. Мне пришло в…
– Я в курсе, что ты не доехал до папы, – перебила она.
– Правда?
– Да. Мне позвонила твоя сестра и…
– Ох, – вздохнул он, испытав легкое смятение. Он тут же осознал, что ему следовало позвонить ей заранее. Следовало попытаться объяснить, какими дырами и подземными течениями осложнена его жизнь и почему вдруг у него прорвалось сильнейшее желание исправить по возможности все злосчастные ошибки прошлого.
– …сказала, что ты просто пустился в бега. Что они чинно ждали тебя в Бруклине с праздничным ланчем, когда ты прислал какое-то бессвязное текстовое сообщение, свидетельствующее, что ты прилетел в аэропорт Ньюарка, но оказался не в состоянии в тот же день добраться до них.
– Да, это проблема, – судорожно сглотнув, признал он. – Дело в том, что я как раз собирался… Очевидно. Серьезно собирался. В общем, да, я прилетел туда, понимаешь? Но потом…
– Где ты сейчас? – спросила она таким тихим и несчастным голосом, что ему мгновенно отчаянно захотелось обнять Клодетт, нежно прижать ее голову к своему плечу.
– Во Фримонте, – пробормотал он.
– Где?
– В Калифорнии.
Резкий вдох. Он прислушался к затаенной тишине. Это мой дом, подумал он, это шум моего дома, жизни моей жены и детей. Ему захотелось наполнить этим звучанием бутылку, заткнуть пробкой, чтобы открывать ее и принимать содержимое, как лекарство, по мере необходимости.
– Прямо из Ньюарка я пересел на рейс в Сан-Франциско.
– Но… что произошло в Нью-Йорке?
– Я прилетел туда. Я был там. И сейчас я лечу туда обратно. Прямо сейчас. Я еду в аэропорт, чтобы успеть на вечерний рейс. Празднование назначено только на завтра. У меня масса времени.
– Дэниел, что ты делаешь в Калифорнии?
– Я… – он прижал пальцы к глазам. – Я должен был… я хотел увидеть… моих детей. Моих взрослых детей. У меня появилось это внезапное… Мне хотелось попытаться наладить отношения с ними.
– Ох, – растерянно произнесла она. Это явно был не тот ответ, которого она ожидала. Безмолвная пауза. – И тебе удалось?
– Да. Я только что встречался с ними.
– Здорово, Дэниел. Чудесно. Я всегда говорила, что тебе следовало просто неожиданно заявиться к ним. Как прошла встреча?
– Она получилась… – Он умолк, мысленно пытаясь облечь в слова то, что почувствовал, увидев их после столь многолетней разлуки, когда они появились в дверях кафе и направились к его столику. Радость узнавания оттеснялась на второй план ощущением справедливости, глубинным пониманием восстановления нужной связи, вновь обретенного правильного положения. Он понял, что должен чувствовать слесарь, когда удается создать ключ, открывающий старый заржавевший замок, или композитор, нашедший ноту для гармоничного аккорда. Дети изменились, Найл и Феба, и в то же время остались прежними, и сам он, Дэниел, увидев их, исполнился безумным почти бредовым восторгом, разглядывая их волосы, руки, обувь и стиль одежды, так уникально отражавший их индивидуальности. «Ваши лица, – хотелось ему воскликнуть, – ваши знакомые черты от макушки до кончиков ногтей. Достаточно взглянуть на вас обоих…»
Через несколько лет, глухой ночью, Дэниел получит сообщение о том, что Феба погибла в результате несчастного случая, и во время похорон он вдруг осознает, что представляет ее именно такой, какой увидел в тот день, после столь долгого перерыва, в кафе, когда она сидела напротив него за столом: волосы с одной стороны заправлены за идеальное белое ушко, запястье обхватывает амулет, а колени почти касаются коленей брата.
Пока, естественно, он не знал будущего. Никто не знал. Он даже не знал, что всю оставшуюся ее жизнь раз в неделю будет получать письма на электронную почту, что их короткие встречи будут регулярными, когда она будет прилетать в Ирландию или он – в Штаты; он поведет ее в ресторан на ужин, и она сделает заказ для них обоих, и они обнаружат взаимное пристрастие к острому тайскому супу; он еще успеет купить ей нужные для колледжа книги, теплую зимнюю куртку, кожаные перчатки…
Однако пока Дэниел шел по улице Фримонта, постукивал ладонью по стене какой-то прачечной и, воскрешая недавно испытанные чувства, отвечал жене.
– Я видел их! – воскликнул он с чистейшей, ничем не омраченной радостью. – Они пришли, Клод. И они замечательны, такие же замечательные, как всегда.
– Я искренне рада за тебя. Очень, очень рада.
– Спасибо, – он вздохнул, тронутый ее поддержкой, пониманием, спокойствием. Видимо, все будет хорошо.
– Разве ты не мог рассказать мне раньше? – помолчав, спросила она.
– Ну, это дело…
– Разве не мог позвонить и сказать, почему ты не появишься в Бруклине? Разве не мог быть чуть более откровенен в единственном сообщении, которое соблаговолил оставить на телефоне твоей сестры? Разве не мог объяснить нам все заранее?
«Вот, – подумал он, – берущий за душу голос, за который готовы платить любители киноискусства».
– Дэниел, это же день рождения твоего отца. Он уже тщедушный старик и надеялся увидеть тебя вчера. Я понимаю, что у вас сложная история взаимоотношений, но он не заслужил этого. Совсем не заслужил.
Возмущенное молчание протянулось между Фримонтом и Донеголом.
– Прости, – удрученно произнес Дэниел, – ты права. Мне следовало позвонить тебе. Не представляю, о чем я думал. Трудно объяснить, но отчасти я удивлен, так же как ты, что оказался…
– Речь идет еще о ком-то?
– Что?
– Кого ты еще видел?
– Клодетт… Это смехотворно.
– Неужели?
– Точно.
– А разве ты никогда не делал ничего подобного?
Он вздохнул.
– Признаю, что мои достижения в этой области далеки от совершенства, но, брось, ты же знаешь, что я не поступил бы так с тобой. Разве мог я вообще подумать о ком-то другом?
– Я не знаю, – фыркнув, ответила она.
– Брось, я не такой человек. – Ему хотелось сказать: «Уж не путаешь ли ты меня со своим бывшим?» – но он понял, что сейчас это неуместно, поэтому предпочел продолжить терпеливо убеждать ее в своей верности:
– Любимая, я клянусь тебе, что ты зря сомневаешься во мне.
– Клянись жизнью.
– Клянусь.
– И жизнью детей.
Он улыбнулся, сознавая, что она не видит его. Ему нравился ее настрой на мелодраму, ее неукротимая страсть.
– Клянусь жизнью детей.
– Ладно, – медленно и выразительно продолжила она, – знай, Дэниел Салливан: если я обнаружу, что ты обманываешь меня…
– Я не обманываю.
– …то я отрежу тебе яйца.
– Ладно.
– Сначала одно, а потом другое.
– Впечатляет, – он невольно издал нервный смешок. – Благодарю тебя, жена моя, за это на редкость яркое и точное описание. – Он увернулся от мужчины, ведущего на поводках не меньше пяти собак, и отступил в сторону, попав ногой в сточный желоб.
– Итак, чем вы там, ребята, сегодня занимались? – спросил он, пытаясь вернуть разговор в нормальное русло. – Придумали что-нибудь особенное?
– А как же, – интригующе ответила Клодетт, – помнишь, я говорила тебе, что хочу попытаться соорудить лебедку? Я реализовала свою задумку…
– Что-что? – Он подумал, что ослышался.
– Лебедку. Я реализовала…
– Ты сказала «лебедка»?
– Да, да, именно лебедка. Мы же говорили об этом на прошлой неделе.
– Говорили?..
– В тот вечер, когда сидели у колодца. С бутылочкой вина. Помнишь?
– Э-э… – Дэниел мысленно вернулся в недавний вечер у колодца, припоминая, что, показывая на амбар, она говорила о каких-то железяках и воротах[53], но реально вспомнил только то, как пытался ласкать ее в темноте. – М-да, вроде бы.
– В общем, мне удалось раздобыть хорошую веревку, достаточно крепкую, чтобы выдержать обоих детей, я имею в виду, но…
– Погоди секунду. То есть… неужели ты думала о вороте?.. – Мысли Дэниела с трудом продвигались в нужном направлении. Он понимал, что ее отчасти преувеличенная и барочно изысканная родительская забота является просто сублимацией ее творческих порывов. Таким образом она освобождалась от всей той энергии, которую когда-то выплескивала, создавая новаторские фильмы. Ей необходимо, резонно рассудил он, куда-то девать весь свой огненный, искристый запал. Но он считал недопустимым воздушные перелеты его детей с помощью самодельной лебедки.
– Не уверен, что это совершенно безопасно.
– Я не сомневалась, что ты так и скажешь, – парировала она. – Именно поэтому мы воспользовались твоим отсутствием. Еще они захотели поставить одну пьесу, знаешь ли, к твоему возвращению. Марита сделала для Кэлвина костюм единорога и…
– А есть ли хоть какой-то шанс, что действие пьесы будет происходить на твердой поверхности? К тому же, когда я вернусь, мы сможем обсудить и качества этой самой лебедки.
– И когда это будет?
– Когда будет что?
– Когда ты вернешься? – вздохнув, уточнила она.
– На следующей неделе, как планировалось. Но сейчас, когда ты упомянула об этом, я подумал…
Он замедлил шаги перед гастрономом. На прилавке высились ровные яркие пирамиды апельсинов, персиков и нектаринов. Для разрушения этой гармоничной структуры он мог бы просто извлечь один-единственный фрукт. Он представил себе, что эти фруктовые шары, как резиновые мячики, скачут вокруг ног по сточному желобу.
– О чем ты подумал? – не выдержала Клодетт.
– Что, если мне придется… – он отвернулся от витрины гастронома, подавив острое желание устроить хаос, – задержаться на денек-другой? Может, и не придется, пока неизвестно. Просто вдруг появится такой вариант? Вы нормально переживете небольшую задержку? Я понимаю, это подразумевает, что тебе придется немного дольше справляться одной с детьми, но зато у вас будет больше времени для репетиций буффонады с единорогом, и вам не будет…
– Ты подумываешь провести больше времени с родней?
– Гм-м, – задумчиво произнес он, – не совсем.
– Не понимаю, – подозрительно сказала Клодетт. – Где ты собираешься задержаться на эту пару дней?
– Дело в том, что… – начал он, понимая, что это бессознательное решение, понимая, что именно в этот момент оно пытается заявить о себе, навязываясь ему самому, понимая, что сама жизнь вынуждает к этому, или, вернее, его прошлая жизнь. – Дело в том, что… – повторил он, – мне, видимо, понадобится кое-что выяснить. Просто разобраться в одном совсем небольшом дельце. Уже после возвращения. С папой я, конечно, увижусь, но сейчас мне просто пришло в голову, что я мог бы поменять билет и на обратном пути заехать в Лондон. Мне может понадобиться лишний денек или около того, поскольку дело невелико, но мне надо бы выяснить один важный момент. Мне хотелось заранее обговорить такой вариант с тобой. Всего пара дней. От силы три дня. Трудно сказать наверняка.
Последовала пауза.
– Трудно сказать? – повторила она.
– Да.
– Могу я спросить, в чем, собственно, дело?
– Это очень… – Дэниел попытался подобрать верное слово, точное определение. Как передать Клодетт тот жуткий страх, даже молекуле которого за двадцать с лишним лет не удалось просочиться в его жизнь? Ведь так он и воспринимал этот страх, как своеобразную газообразную отраву, закупоренную в бутылку, запечатанную и никогда не вскрываемую. – Это сложно, Клод. Слишком сложно объяснить по телефону. Но мне может понадобиться найти одного человека, чтобы выяснить важный вопрос.
– Кого?
– Ты не знаешь. Одного человека, с которым мы дружили в колледже.
– Черт возьми, Дэниел, – возмущенно крикнула она. – Это связано с женщиной, верно? Ты только что поклялся мне жизнью детей, что…
– Да нет же, это парень! – заорал Дэниел, напугав пару, попивающую кофе за столиком в нескольких шагах от него. – Это парень, зовут его Тодд, понятно? Я познакомился с ним в тот год, когда учился в Англии, и мне просто подумалось, что только у него я смогу выяснить кое-что.
– Что? Что тебе понадобилось выяснять у него?
Дэниел быстро вспомнил подробности, оценивая трудность ситуации. Сумеет ли он объяснить все по телефону? Сумеет ли дать достаточно краткое описание той жуткой проблемы? Сумеет ли углубиться в детали того, что произошло так давно или что могло произойти? Он даже не помнит, упоминал ли когда-то имя Николь в разговорах с Клодетт.
– Я уже говорил, – повторил он, – это очень сложно объяснить.
– Все-таки попытайся, – настойчиво попросила Клодетт, – а я попытаюсь задействовать все свои скудные мозговые ресурсы.
– Клод, – пробормотал он, – не надо. Не надо настаивать. Прошу, просто поверь мне, ладно? Ты же знаешь, что можешь доверять мне. Это лишь вопрос двух или трех дней, надо только заехать в Суссекс, а потом я поеду прямо домой, и все…
– Суссекс? Почему именно в Суссекс?
– Там живет Тодд. Разве я не сказал?
– Нет, Дэниел, ты забыл упомянуть и об этом. Я не могу поверить, что ты…
– Послушай, – перебил он, – я даже не знаю пока, решусь ли я сделать это. Может, и нет, может, поеду прямо домой, но мне хотелось сначала обсудить такую возможность с тобой, а потом я уже решу, хватит ли у меня сил…
Издали до него донесся приглушенный вопросительный голос Мариты, по-французски, и хотя он не говорил на нем, но понял, что она спросила, не папа ли звонит и может ли она поговорить с ним, а Клодетт резко ответила ей: «Non, ce n’est pas Papa»[54], – и Дэниел подумал, что его сердце разобьется, прямо сейчас, прямо здесь. Он не представлял, как пережить такое.
– Тогда поезжай, – крикнула она. – Вали в свой Суссекс, встречайся там с этим «другом», о котором я никогда не слышала, увидишь, волнует ли это меня, увидишь…
– Тебе нужно успокоиться, ладно? – произнес он, стараясь вложить в голос все оставшееся у него благоразумие. – Дети слышат все, что ты говоришь и…
На линии раздался тихий щелчок и монотонный звук обрыва связи. Клодетт отключилась.