Я не актриса
Клодетт, Лондон, 1989
Близился девяностый год, самое начало последней декады тысячелетия, и мы как раз только что прибыли в Лондон. Совсем недавно выпорхнули из университета. Всего несколько месяцев тому назад наши головы были забиты идеями критической теории[13]; ночами мы зубрили даты европейских войн или хитрые глаголы несовершенного вида в русском языке. Мы входили в экзаменационные залы, выбирали билеты, садились за столы, вооружались нашими ручками, осознавая, что сидим на последних в своих жизнях экзаменах.
Мы накопили огромный багаж разнообразных знаний! В нем хранились очередность пьес Шекспира, определяющие характеристики вилланеллы[14], названия всех до единой мышц человеческой руки, бесчисленное множество сходств и отличий в разнообразных переводах «Илиады». Мы стали экспертами, в нашем смысле, вооруженными острыми шипами знаний: мы знали все, что должно знать в одной достаточно узкой области.
И что же дальше? А дальше мы обивали пороги любых контор, готовых принять нас, теперь мы искали реальную работу.
Теперь мы скрупулезно изучали колонки вакансий в газетах.
Теперь мы задумались о том, зачем же мы все это изучили, что же нам делать с этой информацией, как жить дальше. И осознали, что все полученные нами знания бесполезны. Что никого не интересует, какой именно диплом мы получили. Или как распознать метонимию, или каковы даты жизни Чосера, или последние слова Робеспьера, или этапы объединения Италии, или тонкости иностранной политики Дизраэли[15]. Увы, мы быстро поняли, что это никому не нужно. Нам задавали лишь практические вопросы: умеете ли вы печатать? Знакомы ли вы с электронной обработкой текстов, составлением электронных таблиц, с системами телефонной связи? Можете починить фотокопировальное устройство? Умеете работать с аппаратом факсимильной связи? Сможете ли отвечать на телефонные звонки, наряду с этим готовя кофе, просматривая почту и сортируя входящие бумаги?
Порой мы удивлялись, неужели такова «ценность» наших дипломов.
Да, подходил к концу восемьдесят девятый год. Мы щеголяли по Лондону в коротких юбках, плотных колготках и крошечных футболках, не скрывавших наших плоских, бездетных животов, в ярких неоновых кроссовках и в красочных ветровках, купленных на прилавках барахолки. Мы жили надеждами. Нам хотелось работать. Устраиваясь на временную работу в офисы, мы присматривались к нарядам сотрудников. Какой странный стиль одежды они предпочитали! Мы удивлялись и изучали. Брючные костюмы, туфли на шпильках, блузки с накрахмаленными манишками и стоячими воротничками, дамские сумочки с кожаными карманами и латунными деталями, твидовые куртки с застежками на пуговицах. И прически: прямые или старательно выпрямленные волосы, удлиненные стрижки, обрамляя лицо, покачиваясь строгими волнами. Как достичь столь изысканного облика, когда мы не располагали ни утюгом, ни постоянным жильем, ни регулярным жалованьем, и в наших чемоданах лежала только помятая одежда, не подходящая для нашей новой деловой жизни?
Мы усердно штудировали газеты и журналы, узнавая, что Лондон в то время являлся клевым, крутым эпицентром, что лучшие группы каждый вечер играли в ближайших пабах. Нам не удавалось толком проникнуться ночной жизнью. Если мы забредали в пабы, то они казались нам какими-то мрачными и тесными, компании сидели спиной друг к другу, музыка, несущаяся из скрытых динамиков, прорезала дымовую завесу. Лондон тогда лишь доводил нас до истощения, ведь мы стремились поддерживать видимость сведущих деловых людей, несмотря на долгие, путаные поездки в метро, поиски компьютерных контор, дававших возможности писать, переписывать и распечатывать наши резюме. Лондон предоставлял, безусловно, массу возможностей для собеседований, для отчаянной борьбы на пути поиска собственной ниши – на худой конец, скромного эркера, точки опоры – в этой обширной, чреватой опасностями экосистеме, да, мы жаждали добиться успеха, обретя ту волшебную пару – работа плюс квартира – при наличии единовременного везения, ведь одно казалось невозможным без другого. В общем, мы прозябали на временных работах и продолжали накапливать опыт на диванах многострадальных друзей, родственников или любовников, не теряя надежды найти тот самый золотой ключик к заветной двери, убедить этот город признать нас, успеть вскочить в нужный поезд, достичь заветных высот и с гордостью сказать: «Да, вот мой адрес, и да, я предпочел бы приобрести месячный проездной…» – и больше не думать, где бы раздобыть мелочь для покупки очередных дневных билетов на проезд.
Познавая прелести столичной жизни, мы таскались повсюду, ведь мы стали взрослыми, обрели свободу, к тому же мы не могли каждый вечер надоедать нашим близким, на чьих диванах мирно спали. Просматривали репертуар всех подвальных кинозалов, смотрели все фильмы, о которых много слышали, но не имели шанса увидеть. Проводили вечера на складах в восточном районе города, где в громкоговорителях пульсировали ритмы драм-н-бэйс или джангла[16], парни в вязаных шапчонках предлагали нам кокаин, и все обсуждали знаменитого артиста, чье прибытие ожидалось с минуты на минуту. Мы сговаривались о встречах по телефону на работе, в обрывочных разговорах уславливаясь о свиданиях в кафе или барах, уже известных не понаслышке кому-то из нас. В свободное время, вооружившись картами города и дневными билетами, мы сами отправлялись изучать городские достопримечательности. Постепенно наши разрозненные знания о городе начали складываться в систему. Однажды мы сообразили, что нам нет необходимости спускаться в метро, чтобы доехать с «Лестер-сквер» до «Ковент-Гарден»: между этими станциями всего пять минут ходьбы.
Один из нас получил работу, приличную работу, в газете. Мы пребывали в изумлении. Мы звонили друг другу, радостно обсуждая такую удачу. Некоторые из нас завидовали. Потом кому-то из нас досталась должность сотрудника в художественной галерее. Очередные взволнованные обсуждения по телефону.
Самое страшное не в том, что этот город мог нанести вам поражение, не в том, что вы могли не найти работу, могли не обеспечить себе квартиру, могли перепутать линии метро, не разобравшись, какого они цвета и где пересекаются; самым страшным, лишавшим нас сна по ночам, казалось то, что придется вернуться домой. Возможно, пришлось бы приехать к родителям и сказать: «Я вернулся. Не смог ничего сделать. Не справился. Не смог ничего добиться»
Постепенно все больше наших знакомых находили работу. Один подписал аренду на дом на набережной, и там устроили вечеринку, и вы стояли на балконе, вдыхая смог шумного города, струившего расщепленный свет, и сознавали, как малы ваши достижения и что необходимо действовать как можно быстрее, необходимо срочно что-то придумать.
Опять оправлялись в агентство по найму, осознавая, что явно не понравились тамошней сотруднице. Просто не понравились, по непонятной причине. Вам могли устроить типовую проверку, и вы мило улыбались, радуясь, что пришли в чистой блузке (позаимствованной без разрешения у подруги, предоставившей вам кров на той неделе, пообещав себе, что в тот же вечер выстираете ее и положите на место).
Заметив ваш приход, агент по найму бросала на вас мимолетный взгляд.
– На этой неделе ничего нет, – сообщила она, и вы уже развернулись к выходу, когда она добавила. – Если только…
Вы замерли на верхней ступеньке лестнице.
– Вас интересуют фильмы? – спросила она, взяв какие-то бумаги со стола, сначала одну, потом остальные.
– Да, – ответили вы, – да, интересуют. – И фильмы вас действительно интересовали, но вы могли бы ответить то же самое, даже если бы она спросила о разведении птиц.
– Только что появились кое-какие заявки от одного… киноклуба, – сказала она, мгновенно порождая в вас ощущение стремительного забега на гору – бешенный стук сердца, прерывистое дыхание. Вот оно: это ваш шанс, пропуск, ваш золотой ключик, способ превращения в зрелого самостоятельного человека. Потребовалась вся имевшаяся сдержанность, чтобы не выхватить заветный листок бумаги из ее руки.
– Это небольшая работа, всего на несколько дней, правда, им нужен человек с опытом работы, но вы могли бы зайти туда. Возможно, стоит попытаться. Выделите время, чтобы зайти к ним завтра.
– Я пойду сейчас, – ответили вы, нащупывая в сумке карту.
Этот клуб занимал здание под мостом на берегу Темзы. И вот вы стоите у входа, собираясь с духом, осознавая текущую за спиной реку и автобусы, проезжающие над головой в разные стороны, на север и на юг.
От вас требовалось сложить две тысячи рекламных листовок и вложить их в две тысячи конвертов. Затем две тысячи конвертов следовало снабдить двумя тысячами адресных наклеек и пропустить все конверты, один за другим, через франкировальную машину. Вы получили работу: двухдневную работу. Выполнили ее в подвальном сочащемся сыростью помещении. Вы подумали, что все кончено, но вам сказали вернуться завтра. Вы явились. Вас послали к печатникам забрать какую-то посылку. Очередные рекламные листки. Очередные конверты. Франкировальная машина. На следующий день вас послали на почту.
Вы старательно наблюдали за всеми сотрудниками. Подмечали, что они делали, как говорили, что пили. Вы готовили им кофе, не дожидаясь просьбы. Вы взяли старую футболку и, немного подумав, отрезали рукава, подшили края и стали носить ее поверх белой блузки, именно так, как носила помощница программиста.
В конце двухнедельного срока появилась постоянная работа помощника администратора в верхнем офисе, и поскольку вы проявили похвальное трудолюбие, вам предложили ее, зарплата, правда, для начала невелика, но согласны ли взяться за такую работу? Вы ответили: «Да, да, с удовольствием, конечно, согласна, да, я трудолюбива, вполне, да, мне нравится работать, я обожаю трудиться».
Вы выбежали из здания, исполненная эйфории. Чувствуя себя взболтанной бутылкой газировки. Хотелось смеяться, хотелось хохотать во все горло. Вы взбежали по лестнице и помчались через мост Ватерлоо. Не глядя вперед, вы врезались в фонарный столб. На лбу вскочила шишка размером с дверную ручку. Вы даже не заметили.
И вы уже полюбили эту работу, отчаянно стремились полюбить ее. Вы отвечали на телефонные звонки, принимали сообщения, готовили кофе, вводили полученные сведения в так называемые базы данных (как оказалось, это означало – печатать адреса). Вас изумило то, что в конце месяца на вашем пустом банковском счете появились деньги. Чудесное качество наличия постоянной работы! На следующий месяц история повторилась. Это казалось на редкость простой сделкой алхимического свойства. Требовалось лишь приходить в офис к десяти утра, оставаться там до вечера, выполнять все поручения, и тогда давали деньги.
Изучив колонки сдаваемого жилья в газете, вы нашли подходящую комнату в общей квартире: спальня, рядом с метро, за шестьдесят фунтов в неделю. Эта комната лишь слегка превосходила размер кровати, окно выходило на магистраль и не имело занавесок, но вас это абсолютно не волновало. Вы отправили новый адрес родственникам, матери и брату, друзьям и всем прочим знакомым. Вас переполняла гордость.
Глава Киноклуба, проявляя внимание, могла, при случае, сказать: «Вам нужен человек вашего калибра». Вы не понимали, что она имела в виду, но улыбались в ответ и с удвоенным усердием старались не пропускать ее звонки. Она позволила присутствовать на клубных встречах, поручала вам то, что она называла миссиями поиска фактов, просила зачитывать для нее документы. Ей хотелось, чтобы вы вошли в курс дела, как она говорила, чтобы продвинуть вас по службе.
Она отправлялась с вами за покупками, заставляла примерять темных оттенков блузки с воротничком, длинные брюки, туфли со шнуровкой, на резиновой платформе. Вы покрасили свою комнату в серо-белые цвета лондонского неба. Вы выпивали с подругой из газеты, и она поведала вам о том, сколько часов в день трудится, каково ее жалованье и каковы сложности выплат по закладной. По вечерам, уходя из офиса, вы обычно спускались в мерцающий темный кинозал клуба и смотрели фильмы до упора, уезжая домой на последнем поезде метро. На ужин вы подкреплялись попкорном. Фильмы позволили многое осознать, многое увидеть, особенно про упущенные возможности. Хотелось запомнить все, поэтому вы смотрели большинство фильмов по два или три раза.
Когда режиссер или актер приезжали с выступлением или лекцией, вас озадачивали бронированием для них отелей, заказом билетов и столиков в ресторанах. Вы обеспечивали их артистические уборные напитками и закусками и усаживали их в такси по окончании вечера. Порой вы удивлялись тому, как они нервничали. Один известный французский режиссер так распереживался перед самым выходом на сцену, что его буквально стошнило. Один актер, игравший в крутых блокбастерах, до того как заняться режиссурой низкобюджетного фильма независимой телекомпании, говорил, что не способен выйти на сцену, не приняв двойной виски.
Вы заботились обо всем, выполняли любой каприз, любое требование. И обнаружили, что вполне справляетесь с такой ролью.
Вы перебрались в другую квартиру; на сей раз еще ближе к метро. Комната обрела желтый цвет, но на кровать вам приходилось забираться по лесенке. Возвращаясь поздно с работы, вы порой лежали в ней, представляя, будто попали в покачивающуюся каюту корабля, увозящего вас в ночное путешествие, и что вы могли проснуться в совершенно другом волшебном мире, не в том, где уснули.
Напротив кровати находилось овальное оконце. Вам хотелось снять занавеску, но вы не могли дотянуться до нее. Вам нравилось смотреть на ночной город. Вы обещали себе, что перекрасите стены в бело-серый цвет, но так и не выкроили время.
Теперь вы уже знали этот город. Стали его частью. Больше не приходилось таскаться с картой в кармане. Люди на улицах просили подсказать, как добраться до того или иного места, и вы могли им помочь. Вы стали выглядеть как типичные уроженки Лондона, одевались как они, ходили как они, быстро и ни на кого не глядя. Вы старались звонить маме раз в неделю, но часто забывали. «Да, – говорили вы ей, – у меня все в порядке, все хорошо, да, я нормально питаюсь, да, и с работой все прекрасно». Она не понимала, в сущности, что это за работа. Скорее всего, думали вы, она рассказывает знакомым, что вы работаете кинорежиссером.
Клуб устроил ряд событий по поводу европейского кинематографа новой волны. Вы организовали прилет группы молодых иностранных режиссеров и их свиты: некоторые прибывали из Берлина, Милана или Барселоны, некоторые из Лос-Анджелеса. Эти события вызвали огромный интерес. Названивали журналисты, жаждущие интервью. Билеты были распроданы. Глава Клуба организовала несколько дополнительных выступлений, и опять – полный аншлаг. Вы бронировали отели, поддерживали связь с секретарями, составляли расписание встреч с прессой.
Носились с одного интервью на другое. Телефоны трещали непрестанно, звонки поступали с разных концов мира, всех интересовали эти режиссеры: названивали продюсеры из Штатов, журналисты из разных стран, жены, подружки, агенты по подбору актеров, менеджеры. Вы принимали звонки, записывали сообщения, разносили записи по назначению. В Клубе царила гудящая суета с почти осязаемым безумием. Наслушавшись интервью и телефонных звонков, вы сделали вывод, что всем этим режиссерам нет еще и тридцати лет. Они открывали новые грани кинематографа, расширяя потенциальные способы съемки.
Оставалось провести званый ужин. Этот ужин поручили заказать вам. Ресторан выбирать не понадобилось – нужное заведение в Сохо принадлежало одному артисту, – но вы позвонили туда, подтвердили число персон; со всей ответственностью обсудили и диетические требования гостей. Разослали приглашения представителям прессы, тщательно отобранным и одобренным главой Клуба. На требуемое время вы заказали для всех такси и, соответственно, заходили к каждому режиссеру, сообщая, что машина прибыла, собирали их вместе, доводили до выхода, за которым стояли в ожидании автомобили, и давали указания шоферам: на тот берег, в Сохо.
Когда вы уже захлопнули дверцы предпоследнего такси, кто-то потянул вас за рукав. Вы обернулись. Один из режиссеров держал вас за руку, его указательный палец проник вам под манжету.
– А вы поедете?
– Нет, – ответили вы, – сегодня не поеду.
Правда заключалась в том, что вас не пригласили, вы занимали слишком низкое вспомогательное положение, но признаваться в этом вам не хотелось.
– Очень жаль, – произнес мужчина в американской манере со скандинавским акцентом.
Вы знали, что этот коротко стриженный блондин прибыл из Швеции. Бывая на встречах с другими режиссерами, он выглядел сдержанным и настороженным и говорил немного.
Вы пожали плечами и улыбнулись. Жестом предложили ему занять место в последнем такси, где уже сидели в ожидании два других режиссера.
Но блондин не сдвинулся с места.
– А вы сейчас в какую сторону направитесь? – спросил он.
– В сторону дома, – ответили вы, – я собираюсь прогуляться по мосту, а потом сяду на метро.
– Вы не против, если я прогуляюсь с вами? – спросил блондин, закуривая сигарету, и, приподняв сначала одно плечо, а потом и другое, пояснил: – Я просидел в номере целый день. И сейчас мне как раз просто необходима прогулка.
– А как же ужин? – спросили вы, и этот мужчина, его звали Тимо Линдстрем, выразительно махнул рукой, показывая, что такси может уезжать.
– Могу же я опоздать, – сказал Тимо Линдстрем.
Вы направились к мосту. Он пошел с вами. Он поведал вам истории о других режиссерах, порой неприличные. Рассказал один анекдот из своей ранней жизни, когда он увивался за одной актрисой, удостоившей его просьбой застегнуть ей накладные груди. Вы старались не волноваться из-за ужина: разве вас обвинят, если он не появится там? Что скажет ваше начальство, если за столами обнаружится пустое место? Может, он все-таки отправится на званый ужин, когда вы перейдете на другой берег Темзы?
Он не проявил ни малейшей склонности направиться в тот ресторан. Вы свернули на Олдуич, прогулялись до Холборна, свернули к Ковент-Гарден. На площади Кембридж-серкус, приняв нужное решение, вы остановились.
– Ресторан в той стороне, совсем близко, – сообщили вы, с улыбкой показав в сторону квартала Сохо. Вы протянули ему руку на прощание.
Он глянул на вашу руку и рассмеялся.
– Вы думаете, что я хочу пойти на этот ужин? Думаете, поэтому я прогуливаюсь с вами? Да я ненавижу такие ужины. Ненавижу всех этих парней. Их самовлюбленная трескотня доводит меня до безумия. Я иду с вами, потому что мне хочется где-нибудь выпить вместе с вами.
– О, – сказали вы. – О, все ясно.
Вы отправились выпить. Вы втайне гордились тем, что знали приличное местечко прямо за углом, несколько ступенек вверх и прямо к цели. Каждое окно украшали грязные китайские фонарики. Столик слегка шатался. Тимо утвердил его, подложив под ножку пивную подставку. Для проверки вы облокотились на столешницу: стол больше не качался.
– Волшебство, – сказали вы.
Он расспрашивал вас о вашей работе, о Лондоне, о том, откуда вы приехали. Вы рассказали ему о вашем английском отце и французской матери, как они были дико несовместимы, но как-то умудрялись ладить, о том, что ваш отец умер, когда вы были подростком, и как вы и ваш брат ненавидели загородную общеобразовательную школу и жили только ради каникул, когда ваша мать увозила вас обратно в Париж. Она была, сказали вы, единственной матерью, которая приходила на родительские собрания в нарядах от Шанель.
Слушая ваши откровения, он продолжал разглядывать вас с таким упорством, словно собирал сведения, которые могли пригодиться позже, или обдумывал очередной вопрос, очередное направление своего расследования. Вы еще рассказывали о том, как переправлялись на машине во Францию, когда он попросил:
– Расскажите мне поподробнее, как вы росли в двуязычной семье? Вы упоминали, что ваша мать эффектно появлялась в актовом зале вашей школы, но в каких именно нарядах она приходила?
Сам Тимо рассказал вам о том, что написал сценарий. О компании друзей, отправившихся в поход на безлюдный шведский остров.
– Дело происходит в реальном времени, – пояснил он и, не закончив описания технических сложностей, вдруг спросил: – А вы играли когда-нибудь?
Вопрос так удивил вас, что вы растерялись. Потом покачали головой, слегка усмехнувшись, и сказали:
– Нет, никогда, может, только пару раз в школьных постановках, но по-настоящему ни разу.
– Послушайте… – начал он и усмехнулся. – Простите, я не знаю вашего имени. Как вас зовут?
– Клодетт, – ответили вы.
– Клодетт, – повторил он, взяв вашу ладонь и пожав ее; в правой руке он держал выпивку, поэтому рукопожатие сделал левой. Оно вызвало у вас ощущение какого-то странного однобокого дисбаланса. – Я рад, что познакомился с вами. Очень рад. – Он продолжал удерживать вашу руку, хотя в этом уже отпала необходимость. – Мне еще не приходилось встречать никого, кому бы так идеально подходило выбранное родителями имя.
Вы высвободили свою ладонь. И сделали большой глоток коктейля. Вы сомневались в том, что эта встреча – если это вообще можно назвать встречей – могла хорошо закончиться. Не повредит ли вашей работе, если вы переспите с этим режиссером? Трудно судить, ведь вы пока проработали в офисе слишком недолго. Да и хотите ли вы вообще переспать с ним? Вы никогда не встречались с режиссерами, до сих пор вы дружили только со студентами, да и сами совсем недавно закончили учебу. Вам еще не приходилось спать со взрослыми мужчинами. Вы осознали, что должны решить, в какой ситуации можете оказаться через несколько минут, поскольку события, похоже, развивались слишком стремительно. Понимая, что обманывать старших нехорошо, вы осознали, что нужно либо спешно бежать, либо остаться и посмотреть, к чему это приведет. Пребывая в смущении, вы позвякивали кубиками льда в стакане.
Тимо продолжал рассказывать про свой будущий фильм, о том, как вы подходите для участия в нем. Это вызвало волну такого дикого раздражения, что вы отбросили любые мысли о продолжении такого знакомства. Поверхностная, завлекательная линия казалась очевидной и банальной, и вас оскорбило то, что он мог считать такой подход результативным. Как он посмел думать, что вы клюнете на такую чепуху? Или он считает вас совсем ребенком?
Вы бросили соломинку обратно в стакан, когда он сообщил, что наблюдал за вами целую неделю.
– У вас, – заметил он, – на редкость живое лицо. – Ему также понравилось, как вы хмуритесь и естественный взлет ваших высоких скул. Вы решили, что с ним все ясно. Вы не будете спать с ним. Допьете коктейль, а потом отправитесь домой.
– Вы будете великолепны в этой роли, – произнес он приглушенно, – она подходит вам абсолютно и совершенно.
Вы нащупали под столом вашу сумочку.
– Но я совсем не актриса, – возразили вы, положив сумочку на колени.
– Как раз именно поэтому, – воскликнул он, – вы так совершенны. Мне не нужны актеры для моего фильма, не нужны натренированные, как цирковые животные, персонажи, знающие, как показать себя перед камерой в лучшем виде. Это все так стереотипно, так нарочито. Я намерен собрать людей, которые и близко не подходили к съемочным площадкам. Тогда все будет свежо и непредсказуемо. Я хочу разорвать руководство по производству фильмов и создать новый путь для сценического воплощения. Никаких профессиональных актеров. Только настоящие, реальные люди.
Вы пристально посмотрели на него. Он ответил вам таким же пристальным взглядом. Это напоминало игру в гляделки, кто первый моргнет.
– Я не пытаюсь заигрывать, – заявил он, и вы невольно моргнули. – Клянусь. Я не смешиваю работу с романами. И к тому же у меня есть подруга в Гетеборге, – признался он и добавил: – Мы с ней вместе учились в художественной школе.
– Но у меня есть работа, – ответили вы, – и я не хочу быть актрисой.
Он коснулся пряди ваших волос. Они были длинными, хотя позже станут гораздо длиннее. Он поднес прядь к свету, потом подергал и, казалось, удивился, что она не удлиняется так, как ему хотелось бы.
– Ну и что же, – откликнулся он, – почему бы вам, ради исключения, не попробовать на сей раз?