Вы здесь

Тамерлан. Правитель и полководец. Часть первая (Гарольд Лэмб)

Часть первая

МАВЕРАННАХР

«Это – одна из четырех рек, которые текут из рая, – рассказывает Клавихо. – А страна эта – очень яркая, веселая и прекрасная».

Сверху безоблачное небо, поодаль горная гряда, над которой возвышается вершина в снеговой шапке, именуемая Его Величество Соломон. У подножий гор раскинулись роскошные луга, по ним струятся потоки воды, все еще не утратившие прохлады после зоны ледников в горах. На высокогорье пасутся овцы, за которыми смотрят пастухи, сидящие верхом на мохнатых, низкорослых лошадях. Ниже в узких горных долинах, близ деревень, в сочной траве разбрелся скот.

Река петляет среди массивов известняка. Более спокойно она течет по протяженной долине, почерневшей от шелковиц и виноградников. От реки отведены арыки к рисовым и ячменным полям, а также посадкам дынь – ирригационные канавы, в которые не спеша поступает вода из черпаков колес, вращающихся со скрипом.

Река Аму с незапамятных времен служила границей между Ираном и Тураном – между югом и севером. К югу расположен Хорасан, земля Солнца, где иранцы, говорящие на персидском языке, издавна возделывали почву. Это чалмоносцы, несчастные люди средневековой Азии с мягким нравом.

За рекой, к северу находился Туран, из глубин которого приходили кочевые племена – скотоводы, коневоды, люди в шлемах. Кроме реки, не имелось никакой границы. Территория к северу от реки называлась Мавераннахр – «та, что за рекой».

Там путники, идущие по дороге в Самарканд, пересекают реку, движутся по лощинам, через густые дубовые леса, попадая в ущелье, между отвесными краями горного песчаника в 600 футов высотой, где над ними потешается эхо. В сумраке этого дефиле красного цвета – Железных Ворот, – в месте, где едва могут разминуться два верблюда, наблюдают за путниками смуглолицые люди, опирающиеся на копья. Это тюркские стражники – крупные мужчины с тонкими усиками, загибающимися к их широким подбородкам, говорящие медленно, растягивающие слова. На них надеты кольчуги, их шлемы увенчаны конскими хвостами.

Первый за Железными Воротами караван-сарай располагался на плодородной территории, которую пересекала маленькая речка и обступали горы. Место, называвшееся Шахрисабзом, Зеленым городом, было обнесено рвом, заполненным водой, а из чащи цветущих смоковниц и абрикосовых деревьев вырастали белые купола гробниц и островерхие минареты, служившие также сторожевыми башнями.

Тамерлан здесь родился. Жилище его представляло собой дом, построенный из дерева и необожженной глины. При доме были дворик и сад, обнесенные стеной. Дом имел плоскую крышу с перилами. На ней мог незаметно поместиться ребенок и слушать в сумерках протяжный зов муэдзина на молитву, пока овцы и крупный рогатый скот сгонялись с пастбищ в стойла.

Сюда приходили также бородатые люди в яркой шелковой одежде, они расстилали свои коврики для сна, толковали о разных событиях и караванах, а также всегда говорили о войне, которая не обходила стороной эту долину.

«У мужчины один путь», – часто слышал Тамерлан.

Он не утруждал себя мыслями о войне – так же как и о значении произносимых мрачным тоном стихов Корана. Слова старших считались законом, но мальчуганам нравилось разглядывать оружие взрослых, рассуждать об остроте лезвия вложенного в ножны клинка или почему сломалось древко копья. Мальчуганы росли среди лошадей и соревновались в верховой езде на лугах, поросших клевером, за дорогой на Самарканд. Они охотились при помощи луков и стрел на перепелов и лисиц, а свою добычу укрывали в горной пещере под выступом скалы. Там они проводили томительные часы в играх в войну, пока собаки спали, а лошади паслись на лугу. Тамерлан главенствовал в этих играх с тремя-четырьмя приятелями.

В играх он был целеустремлен и серьезен, никогда не смеялся. Хотя его кони не относились к разряду породистых, как у некоторых приятелей, но в искусстве верховой езды ему не было равных. Когда же ребята подросли настолько, что им уже доверяли охотничьи мечи, Тамерлан превзошел всех в пользовании этим оружием.

Вероятно, его серьезность проистекала из условий жизни. Мать Тамерлана умерла, когда он был очень юн. Отец, глава монголо-тюркского племени барласов, проводил большую часть времени в беседах со старцами в зеленых чалмах, посещавшими исламские гробницы и приобретавшими тем самым святость. Сын же занимался своими соколами, собаками и общался с приятелями. В доме жили всего лишь двое слуг, конюшня была заполнена лошадьми лишь наполовину. Отец, не принадлежавший к числу правивших ханов племени, жил весьма скромно. Он был воином, отличившимся в битвах.

Мальчик проводил время либо в седле, либо на крыше дома, наблюдая за дорогой в Самарканд. По ней нередко ездили кавалькады богатых персов с вооруженными охранниками, сторожившими хозяйских женщин с лицами, покрытыми паранджой. Тюркские женщины не носили паранджи. Худощавые арабские торговцы сопровождали вереницы лошадей с грузами парчи из Китая, шелковой пряжи или ковров, сотканных на ткацких станках к северу отсюда. По пыльной дороге порой двигались караваны с рабами, нищие с посохами и чашками для милостыни, а также святые старцы, высматривавшие учеников.

Временами показывался еврей со своими мулами или индус, жаловавшийся на афганских грабителей. В сумерки они разбивали палатки рядом с животными и разжигали костры для приготовления пищи, от которых исходил горький запах горелого навоза и полыни. Недалеко присев на корточках, Тамерлан слышал их разговоры о ценах на рынках и городской жизни Самарканда. Когда отец ругал сына за прогулки к стоянкам караванщиков, тот отвечал:

– У мужчины один путь.

ЛЮДИ В ШЛЕМАХ

Долина и все, что было в ней, составляли наследственное владение племени барласов. Нельзя сказать, что это являлось собственностью племени. Барласы могли заниматься скотоводством и земледелием, владеть скотом, виноградниками и пастбищами, пока были способны удерживать эту территорию от посягательств. Много лет назад хан, живший за горами, передал предкам барласов эту землю, и они, подобно племенам Шотландии, владели ею благодаря силе своего оружия, искусству ремесла и достоинству своих вождей. Это были тюрки, круглолицые и ширококостные. Бородатые и загорелые, они важно шествовали по земле – если вообще возникала необходимость куда-нибудь идти, – не замечая никого, кроме более важного соплеменника, нежели они сами. Каждый из них имел коновязь выносливых лошадей, привыкших к горной местности. Лишь некоторые из них имели быстроногих племенных скакунов или низкорослых коней, вышколенных на поле для верховой игры в мяч. Поводья у всадников были богато инкрустированы серебром, а седла им нравилось обтягивать шелковой тканью с вышивкой. Беднейший из этих тюрок и не помыслил бы отправиться из своей юрты в мечеть, не оседлав коня.

Они жили в юртах по собственному желанию и согласно обычаю. Использовали изречение: «Трус строит башню, чтобы прятаться в ней». Они же строили юрты, выстланные белым войлоком или укрытые коврами. Многие из них имели жилища в городе, где можно было принять гостей или в случае необходимости укрыть женщин. Столетие назад тюркские племена считались самыми настоящими кочевниками, перемещавшимися по пустыне в поисках пастбищ. Война сделала их предков (людей, порожденных войной) господами на значительной части Азии. Они хорошо знали истинность поговорки: «Песок пустыни уносится легким дуновением ветерка, еще легче развеивается человеческое достояние».

Они буйно пировали, роняя слезы над чашами вина, однако были веселы в битвах. Лишь немногие из них не имели на теле шрамов и рубцов от ран. Немногие также закончили жизненный путь под крышами собственных домов. Как правило, они носили легкие доспехи – стальную кольчугу под развевавшейся накидкой из полосатого шелка. В них жило бессознательное влечение к битвам в пустыне.

Их страстью в период мирных передышек была охота. Они без сожаления обменивали своих овец и скот на охотничьих соколов, которых им приносили горцы. Хороший ястреб прибавлял владельцу достоинства, а уж золотистый орел, способный летать без пары, повышал престиж целой семьи. Некоторые держали охотничьих леопардов, брали их к себе в седло с завязанными глазами и отпускали охотиться за оленями под наблюдением всадников.

Отлично управляясь с длинными увесистыми луками, они сбивали дичь стрелами с двумя наконечниками и даже ходили на тигров. Когда они садились на коврики поесть и запускали свои пальцы в общий котел, к ним подбегали собаки, а ястребы пронзительно кричали на своих насестах. Любимой едой для них были дичь, конина, они питали слабость и к арабской пище – верблюжьей ляжке.

Они восхищались арабскими воинами и, подобно этим кочевникам пустыни, чувствовали себя спокойно только в седле, когда совершали набеги, охотились либо становились под штандарты войны. Большую часть своего времени они проводили при дворе своего хана.

Барласы гордились принадлежностью к военной касте. У них была военная косточка. Породниться с иранскими купцами или земледельцами означало для них утрату своей породы. Вследствие того что барласы не имели привычки к труду, они занимались грабежом на дорогах. Они были чересчур великодушны, но столь же своевольны и жестоки. Расточали или закладывали имущество, чтобы оплатить расходы на пирушки. Долг гостеприимства приводил к тому, что дворы их домов переполнялись паломниками, на угощение которых уходило немало овец.

Были в долине Шахрисабза люди, жившие лучше барласов. К ним относились иранские земледельцы, заботившиеся об орошении своих полей; городские жители, сарты, торговавшие в своих лавках на рынках; представители персидской знати, игравшие в азартные игры в уютных садах и слушавшие чтецов Корана. Эти чалмоносцы следовали предписаниям последнего, в то время как люди в шлемах придерживались законов, введенных Чингисханом.

Но хуже всего для барласов было то, что они не имели великого хана. Тарагай, бывший когда-то главой племени, отличался мягкосердечием и достоинством. Он наслушался толкователей законов шариата и удалился в монастырь. Тарагай был отцом Тамерлана. Не нашлось другого вождя племени, жившего во дворце из белой глины рядом с Шахрисабзом.

– Мир, – разъяснял сыну Тарагай, – не лучше, чем золотая ваза, полная скорпионов и змей. Я устал от него.

Подобно многим другим отцам, он рассказывал сыну о славе и величии предков, которые хозяйничали на горных хребтах, поднявшихся над пустыней Гоби, далеко на севере. Это были редкие рассказы о языческом времени, и Тарагаю, кажется, нравилось о нем говорить, несмотря на стремление отречься от мира. Он говорил о сонме всадников, постоянно сопровождавших стада овец и других животных, кочевавших с выпадением снега, подстерегавших в засадах вдоль караванных путей и следовавших рысью за рогатыми штандартами в Китай, – об охоте, продолжавшейся два или три месяца на территории степи площадью в 500 миль. Он поведал историю о том, как на могиле вождя принесли в жертву белых коней, как они промчались в небесные ворота, где полыхало северное сияние, – для того, чтобы послужить душам покойников на небесах.

Упоминал он и о китайских принцессах, посылавшихся степным ханам в качестве невест вместе с фургонами, груженными шелком и изделиями из слоновой кости, о том, как ханы-победители пили кобылье молоко из черепов врагов, выстланных золотом.

– Это происходило, сынок, – говорил он, – до того как Чингисхан повел монголов в поход для завоевания мира. Этот поход был предписан ему судьбою. Когда к Чингисхану спустился черный ангел смерти, он, вождь, разделил мир на четыре ханства между тремя своими сыновьями и внуком – сыном своего старшего сына, умершего раньше самого Чингисхана.

Чагатаю (внуку) досталась часть земли, на которой мы живем. Но его дети предались пирам и охоте. Со временем они откочевали к северным горам. И хан, тюра (владыка), теперь пирует и охотится там, оставив правление Самаркандом и всем Мавераннахром наместнику-эмиру. Остальное ты знаешь.

Однако, сынок, – закончил он, печально покачав головой, – не уклоняйся от пути, предначертанного Аллахом и его пророком Мухаммедом (да будет мир над ним и его потомством). Уважай ученых сейидов, испрашивай благословения для дервишей. Пусть укрепляют тебя четыре опоры шариата – молитва, пост, паломничество и жалование милостыни.

Тарагай оставил сына заниматься своими делами, но парнишку заметили другие послушники монастыря. Седобородый сейид, обнаруживший Тамерлана в углу помещения за чтением Корана, спросил, как его зовут.

– Тимуром[1], – ответил мальчик, поднимаясь с колен.

Потомок пророка взглянул на священную книгу и произнес:

– Держись за исламскую веру, она убережет тебя.

Тимур воспринял пожелание всерьез и даже забросил на время игры в мяч и шахматы – свои любимые развлечения. Встречая дервиша, сидящего на корточках в тени у дороги, он спешивался и испрашивал у божьего человека благословения. Чтение Корана давалось ему нелегко, поэтому он сосредоточивался на чтении одной главы священной книги, пока не осваивал ее полностью.

В семнадцать лет Тимуру нравилось посещать дворики мечети, где собирались имамы, духовные руководители мусульман. Он занимал место позади слушателей, там, где оставляют обувь. Говорят, что как-то его заметил некий Зайнеддин (умный и находчивый человек, настоящий духовный пастырь): позвал юношу к себе, отдал ему свою чалму и кушак, а также кольцо с сердоликом. Тимур запомнил его пытливый взгляд, низкий голос и подарок, вероятно, тоже.

Единственным предводителем барласов оставался Хаджи Барлас, дядя Тимура, который редко показывался в Шахрисабзе. Дядя, совершивший паломничество в Мекку, совсем не интересовался племянником. Это был подозрительный, импульсивный и мрачный человек, при котором положение дел в племени только ухудшалось.

Большинство знатных людей и воинов племени перешли на службу к эмиру. По совету отца так поступил и Тимур.

ЭМИР САЛИ-САРАЯ

В это время Тимур – пока мы не можем называть его Тамерланом – был праздным юношей, а праздность его выражалась в деятельности. Такова внешность юноши: здоровый, сильный, широкоплечий и высокий. Величаво посаженная крупная голова, высокий лоб, гордый профиль. Черные глаза поворачивались медленно и глядели прямо на собеседника. Широкие скулы и большой чувственный рот, характерные для его расы, свидетельствовали о большой жизненной силе. Энергии в нем было чуть меньше, чем в клокочущем вулкане. Он не страдал болтливостью, имел глухой проникновенный голос, не терпел дурачеств и пустых жестов.

Известен короткий эпизод из жизни Тимура, когда он в компании товарищей преследовал на охоте зимой оленя. Возглавляя гонку, он встретил на пути широкий и глубокий овраг. Тимур попытался свернуть в сторону, но, когда это не удалось, заставил коня прыгнуть через препятствие. Конь сорвался на дно оврага задними копытами, но всадник успел освободиться от стремян и спрыгнуть на край оврага. Животное погибло, а Тимур обошел овраг стороной, присоединился к своим приятелям и сел в седло другого коня.

Поскольку стало темнеть, всадники повернули домой. Вскоре их поглотили в широкой степи тьма и ливень. Всадники изрядно промерзли, когда им по пути попались темные курганы, похожие на шатры.

– Это песчаные холмы, – предположили спутники Тимура.

Сын Тарагая бросил поводья и вцепился руками в гриву коня. Животное вытянуло шею и заржало. Тимур направился к темным силуэтам курганов и наконец заметил свет. При свете курганы превратились в шатры, покрытые черным войлоком.

Тотчас юных всадников окружили собаки и люди, принявшие их за налетчиков.

– Вы ошиблись, люди, – сказал им Тимур. – Я – сын Тарагая.

Услышав его слова, обитатели шатров опустили оружие и сменили настороженность на гостеприимство. На костре разогрели в котле мясной отвар. Для гостей расстелили стеганые одеяла. Спать мешали блохи. Тимур вышел из шатра, чтобы разжечь костер и поговорить у мятущегося пламени с гостеприимными хозяевами. Их беседа продолжалась до тех пор, пока уже при дневном свете не утихла буря. Через несколько лет Тимур послал подарки семье кочевников, владевшей черными шатрами.

В ранний период ислама гостеприимство считалось долгом мусульманина и на него отвечали взаимностью. Тюркские племена любили странствовать. Тимур мог рассчитывать на гостеприимство в любом шатре или ханском дворе от Самарканда до Хорасана. Неделями он мог путешествовать с приятелями на расстояние в тысячу миль, по горным дорогам или кромке пустыни имея при себе лишь меч и легкий охотничий лук. Он нередко беседовал с караванщиками-арабами, которым льстило присутствие сына племенного вождя. Горцы, вымывавшие из речного песка крупицы золота, рассказывали ему легенды и передавали разные слухи. Он играл в шахматы с предводителями племен в их крепостях.

– Эмир Сали-Сарая хочет тебя видеть, – сообщили ему.

Тимур задумался над тем, что осталось во владении отца. Отары его овец пасли пастухи-соплеменники, получая за это четверть всего количества молока, масла и шерсти. За козами, лошадьми и верблюдами смотрели на тех же условиях. Другого имущества не было.

Уходя на службу к эмиру, Тимур взял с собой несколько лучших лошадей и слугу-подростка Абдуллу, выросшего в его доме. В таком сопровождении он отправился на юг по холмистой местности к большой реке Аму. Вероятно, так же путешествовали при оружии ко двору своего короля молодые дворяне в завоеванной норманнами Великобритании. Разве что ни один дворянин-христианин не ехал верхом в сапогах из мягкой шагреневой кожи и белой войлочной шляпе с высоким верхом, опоясавшись саблей, в бурке из выделанной конской шкуры и башлыке с концами, закинутыми на плечи, с поясом из плотной кожи, украшенным серебром и бирюзой. И совсем мало юношей-англичан были столь отчаянно одиноки, как Тимур. В поисках приключений он присоединился к воинской рати без предводителя.

– Вместо религии, – резко заметил ему эмир Казган, – братство.

Они говорили на одном из языков тюркской группы, но литературным языком считался для них монголо-уйгурский, распространенный в Центральной Азии и сейчас исчезнувший. Многие барласы, включая Тимура, неплохо знали арабский – азиатскую латынь.

За Тимуром следило много глаз с целью оценить его мастерство верховой езды и умение владеть мечом в поединках. Если бы он не преуспел в этом, то его жизни грозила бы опасность. А ведь Тимур – единственный сын вождя племени Тарагая.

В Сали-Сарае, где в лесном лагере собралось две тысячи соплеменников – молодежь, знать, воины, – никто не помышлял научить Тимура чему-нибудь полезному. И он постигал все сам.

Один из гонцов прискакал с известием о том, что с чужой стороны совершили налет разбойники и увели лошадей. Эмир Казган вызвал к себе Тимура и приказал барласам вместе с отрядом молодых воинов отбить лошадей у разбойников. Тимур немедленно отправился на выполнение задания. Его радовала перспектива мчаться полдня верхом по следам конокрадов.

Ими оказались персы с запада, занимавшиеся по пути грабежом и перевозившие добычу в тюках, нагруженных на угнанных лошадей. Заметив погоню, персы разделились на две группы. Одна осталась с похищенными лошадьми, другая выступила против отряда Тимура. Соратники советовали ему атаковать сначала группу персов, охранявшую груженых лошадей.

– Нет, – возразил Тимур. – Если мы одолеем воинов, остальные разбегутся.

У налетчиков хватило мужества обменяться лишь несколькими ударами мечей с людьми в шлемах, потом они признали себя побежденными и рассеялись. Похищенное было возвращено владельцам под охраной отряда Тимура. Казган отблагодарил молодого барласа, подарив ему свой собственный чехол от лука.


С тех пор эмир Казган проникся симпатиями к сыну Тарагая и стал благоволить ему.

– Ты потомок Гуригана Великолепного, – говорил эмир, – но ты не тюра, не потомок семьи Чингисхана. Перед тем как ты родился, предок твоего рода Каюли достиг с Кабул-ханом из рода Чингисидов соглашения. Оно состояло в том, что потомки Каюли должны командовать войсками, а потомки Кабула – править в качестве ханов. Их устная договоренность была выгравирована на стальной пластине, которая хранится в архивах великих ханов. Мне рассказывал об этом отец, и это правда. – Потом он прибавил задумчиво: – У меня был лишь один путь. Я шел путем войны и не сворачивал с него. Теперь это делают мои сторонники, прославившие мое имя. Таков наш путь, и другого быть не может.

Тимур знал это. Он знал также, что Чагатай, сын Чингисхана, правил землями, включающими территорию Афганистана к югу и обширную горную местность, что за Его Величеством Соломоном. Через сто лет после этого дети и внуки Чагатая ослабили свою власть над наследием предков. Отдельные монголо-тюркские племена стали фактическими хозяевами провинций, в которых обитали. Великие ханы удалились на север для охоты и пиров. Теперь они появлялись в районе Шахрисабза лишь для того, чтобы пограбить и утащить все, что приглянулось, под предлогом предупреждения возможного мятежа.

Казган был эмиром, главнокомандующим у такого хана, и жил в Самарканде до тех пор, пока ему не надоело отражать различные разбойничьи рейды и пока в нем не созрела решимость восстать против хана. Последовало продолжительное ожесточенное сражение, завершившееся гибелью хана и сделавшее Казгана действительным владыкой Самарканда и областей, заселенных барласами и другими тюркскими племенами. Чтобы почтить обычаи, заведенные Чингисханом, и порадовать воинов, ожидавших от него высоких постов, Казган созвал совет, на котором избрали преемника по линии эмира Самарканда – марионеточного властителя. Казган опекал и защищал его, а эмир не совал свой нос в дела, выходившие за пределы города. Так Казган получил прозвище Созидатель Эмиров.

Как и Тимур, Казган происходил из побочного рода. Он не принадлежал к тюра, родственникам Чингисхана. Благодаря своей отваге он приобрел немало союзников, честностью и прямотой завоевал уважение неугомонных племен. После ранения стрелой он ослеп на один глаз, а после колоссального напряжения сил, связанного с подготовкой и руководством мятежом, он посвятил свое время охоте и поднимал свой штандарт только в случае войны. У него не было уверенности в поддержке всех племен, поэтому он весьма ценил помощь, оказанную ему сыном вождя племени – Тимуром.

Другие приближенные Созидателя Эмиров преследовали собственные цели. Они оказывали почести и демонстрировали внешнюю лояльность марионеточному правителю Самарканда только потому, что сами оказались в большом выигрыше от успешного мятежа Казгана. Некоторые из них могли призвать под свои знамена десятки тысяч воинов. Только ум и проницательность позволяли Казгану сохранять власть в своих руках.

Он заметил, что Тимур стал любимцем бахатуров (неустрашимых воинов племени, шедших на битву как на праздник), завоевавших среди соплеменников авторитет своей воинской доблестью.

Сын Тарагая по праву занял среди них достойное место. Вместе с ними Тимур выезжал на выполнение боевых заданий, и по возвращении они, сидя на ковре у Казгана, рассказывали истории о его непреклонности и храбрости.

Казалось, в Тимуре была заложена любовь к опасности и риску. Но кроме того, в критической ситуации он сохранял хладнокровие и рассудительность. «Источник энергии», – говорили о нем бахатуры. Его кипучая энергия позволяла переносить продолжительные, изнурительные походы и бессонные ночи. Тимур обладал всеми качествами вождя, и ему нравилось вести за собой людей. Уверенный в своих силах, он попросил Казгана поставить его во главе племени барласов.

– Не подождешь ли немного? – спросил в ответ Созидатель Эмиров, которому не понравилась просьба Тимура.

Через некоторое время Казган отдал в жены Тимуру одну из своих внучек, принадлежавшую к правившей семье другого племени.

СУПРУГА ТИМУРА

Летопись сообщает, что невеста Тимура была прекрасна, как молодой месяц, стройна и грациозна, как кипарис. Наверное, ей было лет пятнадцать, поскольку она уже ездила с отцом на охоту. Девушку стали называть Алджай Хатун-ага – супругой господина.

В то время тюркские женщины не носили паранджу и не знали уединения гарема. С раннего возраста они привыкали ездить в седле, сопровождая мужей в различных поездках и походах, а также паломничестве. Будучи дочерьми завоевателей, они наряду с мужчинами гордились и наслаждались вольной степной жизнью. Их прабабушки заведовали всем семейным хозяйством, включая дойку верблюдиц и изготовление обуви.

Женщины эпохи Тимура имели и личное имущество – приданое и подарки мужей. Жены знатных мужчин были хозяйками собственных апартаментов, имели во дворцах свои помещения и отдельные паланкины во время походов. В отличие от своих европейских сестер они не занимались вышиванием и ткачеством. Это были спутницы воинов. Они заботились о детях, участвовали в пирах и, если побеждали враги, становились частью их добычи.

Принцесса Алджай прибыла из своего дома на северной границе в сопровождении родственников и рабов. Она представилась Созидателю Эмиров и в это время впервые увидела лицо человека, своего будущего мужа – резко очерченное, бородатое лицо Тимура, прибывшего с бахатурами после очередного рейда на собственную свадьбу.

– Твоя судьба написана у тебя на лбу, – говорили ей ученые люди, – изменить ее ты не в состоянии.

Для Созидателя Эмиров и его соратников свадьба была лишь поводом повеселиться, однако для дочери вождя могущественного племени джалаир начиналась ее судьба. Она отсутствовала, когда перед шариатскими судьями зачитывался брачный договор, под которым, как велит Коран, ставились подписи свидетелей.

Перед свадьбой она приняла ванну в воде, благоухавшей эссенцией розы. Ее длинные черные косы, чтобы сиять шелковистым блеском, сначала смачивались в масле кунжута, а затем в горячем молоке. После этого ее одевали в длинное платье гранатового цвета, украшенное вышивкой из золотых цветов. Платье было без рукавов, как и накидка поверх него из белого шелка и серебряной парчи – длинный шлейф от платья несли ее служанки.

На ее хрупких плечах рассыпалась копна черных волос. С мочек ушей свисали подвески из черного жадеита. Голову украшала шапка из золотой парчи, ее венец покрывали цветы из шелка, плюмаж из оперения цапли спускался сзади к волосам.

В таком облачении Алджай шествовала среди ковров, на которых сидели представители племенной знати, привлекая их внимание. То же повторилось, когда она, переодевшись в платье другого цвета, проследовала в обратном направлении. Даже ее чистую оливковую кожу белили порошком из риса или свинцовыми белилами. Поверх бровей и между ними наносили соком особого растения темно-синюю линию.

Пока мужчины подмешивали к вину спирт, чтобы быстрее захмелеть, а Алджай ходила среди них с бесстрастным лицом, прямая и настороженная, Созидатель Эмиров бросал жменями бриллианты в участников пира. По его знакам нукеры били в окольцованные бронзой седельные барабаны, удары в которые возвещали веселье и войну.

– Пусть Аллах дарует этой паре мир! – кричал Зайнеддин. – И нет бога, кроме Аллаха!

Затем наступило время раздачи подарков, но не невесте, а гостям. Казган поднялся и стал переходить от одной группы гостей к другой. Слуги несли за ним халаты. Некоторым достались сабли, другим – драгоценные пояса. Казган не скупился в одаривании испытанных соратников. Он знал, насколько важна их добрая воля.

Пока представители знати и воины лежали в тени дубовых и ивовых деревьев, сквозь которые пробивались солнечные блики, в довольстве и дремоте на коврах, пришли сказители и расположились на корточках между гостями. Заунывно затренькали струнные инструменты, и мягкие голоса стали декламировать заученные предания – слушатели живо реагировали на знакомые интонации и жесты. Эти предания они знали не хуже, чем сказители, и чувствовали себя обманутыми, если какая-нибудь фраза из предания изменялась или выпадала из общей тональности декламации. Время от времени они, как и подобает гостям, выражали громкой отрыжкой одобрение ходом торжества.

Стало смеркаться, и появились слуги с факелами в руках. Вдоль берега реки и под деревьями висели горящие фонари. Вынесли новые кожаные блюда с едой. Гости приветствовали гортанными звуками дымящиеся части бараньих туш и лошадиные ляжки, а также ячменные лепешки, пропитанные медом.

Среди них вновь проследовала Алджай, чтобы больше не возвращаться. На этот раз она сидела на белом породистом арабском скакуне. Он осторожно ступал по коврам. Через седло была переброшена шелковая попона, концы которой касались земли. Тимур вел скакуна в свою юрту.

Там, вдали от гостей, служанки Алджай помогали ей освободиться от головного убора и платья со шлейфом. Они принесли сундуки с ее одеждой. У служанок вызывал улыбки трепет девушки, когда снимали с нее верхнюю одежду. Она осталась в своих ичигах и нижней рубашке. Густые длинные волосы свободно свешивались вниз.

Служанки согнулись в почтительном поклоне перед молодым господином, бесшумно вошедшим в юрту. Его глаза были устремлены на Алджай. Другие женщины удалились. Несколько спутников Тимура, топтавшихся у входа в юрту, опустили занавес входного проема и разошлись по домам.

Той ночью Алджай, дежа в объятиях молодого воина, слышала кроме отдаленного шума реки и гомона голосов резкую дробь барабанов.

Она была первой из женщин Тимура, но долго она не прожила. Но пока, кроме нее, никакая другая женщина не делила с Тимуром ложе.


Нет сомнений, что в возрасте между двадцатью и двадцатью четырьмя годами жизнь казалась Тимуру безоблачной и прекрасной. Он разместился вместе с Алджай в одном крыле дворца из белой глины в Шахрисабзе. Их покои были выстланы коврами по вкусу Тимура, декоративными тканями, вышитыми серебряной нитью, которые он приобрел во время своих боевых рейдов. Отец выделил ему часть скота и пастбищ.

Казган назначил Тимура мин-баши, командиром тысячи всадников, по-современному – полковником. Тимур принял свою тысячу с большим удовлетворением, заботился о том, чтобы его воины были всегда сыты, сам никогда не садился за еду без того, чтобы несколько из них не сидели рядом. За поясом он держал список имен своих тысячников. Казган, знавший толк в боеспособности войск, позволил его тысяче выступать в авангарде своего войска.

Нередко Тимур отправлялся домой по дороге в Самарканд за день до прибытия туда своей тысячи. При лунном свете клубилась пыль из-под копыт его коня. Он спешил увидеть Алджай и приготовиться к пиршеству со своими соратниками, сопровождавшими его. Тимур любил устраивать пиры в саду Шахрисабза, где было вдоволь чистой родниковой воды. Когда Алджай родила ему сына, он назвал младенца Джехангиром – Властителем Мира. На торжество по этому случаю пригласили всех наместников Созидателя Эмиров. Почтить Тимура приехали все, кроме дяди Хаджи Барласа и эмира Баязита Джалаира, вождя племени, из которого происходила Алджай.

– Тимур воистину сын Гуригана Великолепного, – отзывались о нем гости.

Местные горцы сочинили песни о господине и госпоже, владевших Шахрисабзом.

Благодаря военному таланту Тимура Казган добился новых успехов в западной пустыне и южных долинах. В Сали-Сарай привели в качестве пленника правителя Герата. Созидатель Эмиров был обязан многим бескорыстной службе молодого воина из барласов. Их сотрудничество обещало новые победы, когда произошла ссора Казгана с его эмирами.

Они потребовали умертвить пленного правителя Герата, а его имущество разделить. Казган, однако, дал слово пленнику, что ему не причинят вреда. Когда эмиры стали настаивать на своих требованиях – ведь правитель Герата был старым врагом и довольно богатым, – Казган предупредил его тайком о грозящей опасности. Во время охоты к югу от реки по дороге в Герат пленник был отпущен. Не совсем ясно, сопровождал ли пленника в Герат Тимур, как утверждает одно предание.

Во всяком случае, он отсутствовал, когда убили его покровителя Казгана. Созидатель Эмиров в это время развлекался охотой к югу от реки в сопровождении нескольких сподвижников. Два предводителя племен, таившие злобу против Казгана, пронзили его своими стрелами.

Узнав об этом, Тимур прибыл на место гибели Казгана. Он перевез тело покровителя за реку и захоронил его в лесу Сали-Сарая.

Затем, прежде чем позаботиться о защите собственного имущества, Тимур переправился снова на противоположный берег Аму и присоединился к воинам, участвовавшим в погоне за убийцами Казгана в горах. Один из старейших обычаев тюрок запрещал им спать под одним небом с убийцей кровника. Двое убийц Казгана не надолго пережили его.

Преследуемые по лощинам и горам, меняя лошадей в каждой деревне, они не смогли уйти от погони. Мстители гнались за убийцами по пятам, блокируя им пути для маневра. Убийц настигли на верхних скалах гор и лишили их жизни короткими взмахами мечей. Покончив с ними, Тимур поспешил в родную долину, где он обнаружил изменившуюся обстановку.

В этой части Азии сын умершего правителя мог наследовать трон лишь в том случае, если отец оставлял ему в наследство крепкое владение, а наследник был способен его удержать. В противном случае на совете влиятельных вассалов бывшего правителя избирался новый. В худшем случае – что было чаще всего – начиналась борьба за трон, который доставался сильнейшему. Среди людей в шлемах ходила поговорка: «Скипетр может держать лишь рука, владеющая мечом».

Сын Казгана, предприняв слабую попытку взять бразды правления Самаркандом в свои руки, потерпел неудачу. Вскоре он бежал из города, предпочтя власти жизнь. Затем в Самарканде появились Хаджи Барлас и хан Джалаир с претензиями на власть над местными тюркскими племенами.

Между тем другие эмиры удалились в свои крепости и стали собирать под свои штандарты воинов, чтобы защищать свои владения и совершать набеги на соседей. Междоусобная борьба одного клана с другим была извечной слабостью тюрок. По общему согласию они могли следовать за предводителем достаточно сильным, чтобы держать их в повиновении. Но Казгана убили, а Хаджи Барлас и Баязит Джалаир оказались неспособными обуздать этих неукротимых людей.

В это критическое время умер в своем монастыре отец Тимура Тарагай. Большинство барласов последовало за Хаджи в Самарканд. Тимур остался в Шахрисабзе с несколькими сотнями воинов.

Затем в этих местах появился великий хан с севера, наблюдавший из-за гор развитие событий. Помня о мятеже поколение назад, хан привел с собой многочисленное войско, которое набросилось на местность, как стая стервятников на падшую лошадь.

ТИМУР-ДИПЛОМАТ

После нападения хана тюркские эмиры сплотились перед лицом общей опасности. Не стал объединяться со всеми Баязит Джалаир. Он поспешил назад в свой город Ходжент, который располагался к северу от территории барласов на пути нашествия хана. Джалаир преподнес ему подарки и свою готовность покориться его воле.

Хаджи Барлас оказался в это время столь же нерешительным, сколь был импульсивным прежде. Он созвал всех воинов из Шахрисабза и Карши, заявив о своих претензиях на руководство после смерти Тарагая. Затем он раздумал сражаться с войсками хана и известил Тимура о том, что уходит со своими людьми и скотом на юг в направлении Герата.

Однако Тимур не пожелал оставить Шахрисабз беззащитным перед вторгнувшимися северянами.

– Уходите куда хотите, – ответил он дяде. – Я еду ко двору хана.

Тимур знал, что хан с севера, повелитель пограничных монголов, спустился с гор в плодородную долину Самарканда, чтобы восстановить свои прежние права на эту землю, но он склонен был также пограбить. Молодой барлас намеревался каким-нибудь образом уберечь свою долину от грабителей. Алджай с младенцем Тимур отправил к ее брату, который двигался с войском, спустившись с кабульских гор, к Самарканду. Он мог бы и сам отправиться с ними и таким образом уберечься от неприятеля. Попытка сопротивления нескольких сотен воинов двенадцатитысячной армии пограничных монголов – непростительная глупость. В то же время отец и Созидатель Эмиров предостерегали Тимура против подчинения хану с севера, который мог уничтожить всех тюркских наследников престола и поставить на их место своих людей. Но ведь, в конце концов, хан был титулованным владыкой Тимура – повелителем его предков.

Казалось, Тимур ничего не мог сделать в таких условиях. Его племя, по словам летописца, напоминало орла без крыльев. В Шахрисабзе господствовали страх и неопределенность. Часть воинов, захватив с собой лучших лошадей и женщин, бежали по дороге в Самарканд. Другие, решившие не бросать своего имущества, поспешили засвидетельствовать свою преданность Тимуру и стать под его защиту, видя, что он сохраняет присутствие духа.

– Друзья в час беды – не настоящие друзья, – сказал Тимур. Он не хотел их помощи. Многочисленное окружение из всякого сброда лишь дало бы хану удобный предлог для нападения.

Вместо этого Тимур предпринял кое-какие меры. Он пошел к своему духовнику, мудрому Зайнеддину. Они беседовали вдвоем всю ночь. Содержание беседы неизвестно, но после нее Тимур стал собирать лучшее из своего достояния – племенных лошадей, седла с серебряной инкрустацией и прежде всего золото и драгоценные камни разного рода. Очевидно, Зайнеддин открыл для него и кладовые монастыря, поскольку хан с севера был заклятым врагом шариата и духовных лидеров мусульман.

Вскоре показались пограничные монголы. Их разведчики скакали на низкорослых мохнатых лошадях, уже нагруженных награбленным имуществом, по дороге на Самарканд. Их пики с длинными кисточками сверкали на солнце. За ними, по полям созревшей пшеницы, следовали группы всадников, давая возможность своим лошадям подкормиться. Командир головного дозора, направившись к Белому дворцу, был удивлен появлением молодого спокойного Тимура, приветствовавшего монгола в качестве гостя.

Тимур выставил гостю щедрое угощение, зарезав по этому случаю овцу и молодого бычка. И монгол, низведенный до статуса гостя, только жадно оглядывал выставленные молодым хозяином яства. Он не позволил своим людям грабить, но потребовал ценных подарков. Тимур удовлетворил и эту его прихоть.

Затем Тимур объявил о своем намерении встретиться с ханом. Он захватил с собой кавалькаду своих соратников, нарядившихся ко двору, а также все свое богатство. У Самарканда ему повстречались еще два монгольских командира из авангарда армии хана. Оба они были дерзки и жадны до золота. Тимур дал им золота больше, чем они рассчитывали получить.

За Самаркандом Тимур нашел орду – армейский лагерь хана Туглука. Поле между табунами лошадей и вереницами связанных друг с другом верблюдов покрывали шатры из белого войлока. Ветер трепал длинные конские хвосты на штандартах и поднимал вверх клубы сухого овечьего помета. Одежда воинов хана представляла собой живописные варварские облачения: цветные рубахи из китайского сатина, высокие сапоги с серебряным орнаментом. Их деревянные седла были обтянуты мягчайшей шагреневой кожей. Они предпочитали длинные копья и луки – страшное оружие в их руках.

Туглук сидел на белом войлоке рядом со своим штандартом – широколицый монгол, с высокими скулами, маленькими бегающими глазами и редкой бородкой. Хан отличался подозрительностью, страстью к грабежу и насилию. Спешившись перед полукругом монгольских сановников, Тимур почувствовал себя в среде далеких предков. Он приветствовал хана в соответствующей форме.

– Отец мой, хан, повелитель могучего воинства, – обратился он к Туглуку, – я, Тимур, предводитель племени барласов и хозяин Шахрисабза.

На хана произвели впечатление бесстрашие молодого барласа и блеск его дорогих инкрустированных серебром доспехов. Тимур, конечно, преувеличивал свои возможности, когда назвался предводителем воинов-барласов – в большинстве своем они бежали вместе с Хаджи Барласом. Но сейчас был не тот момент, когда можно обойтись промежуточным титулом. А дары Тимура производили на хана впечатление. Даже алчным кочевникам стало ясно, что молодой барлас ничего не приберег для себя. Хан почувствовал к нему расположение.

– Отец, я мог бы положить к твоим стопам больше сокровищ, – дерзко заметил Тимур, – но три собаки, твои ратники, утолили моим добром свою алчность.

Это была чистейшая провокация. Туглук задумался над тем, сколько добра ускользнуло из его рук. Закончив размышления, он срочно направил гонцов к трем своим командирам, приказав им привезти все, что они взяли у Тимура. Правда, он велел им вернуть драгоценности Хаджи Барласу, рассчитывая взять у дяди Тимура то, что было уже невозможно взять у племянника.

– Это собаки, – согласился хан, – но мои собаки. Клянусь, их жадность сидит соринкой в моем глазу и занозой в теле.

Если бы Макиавелли знал детей степей, он написал бы, вероятно, другую книгу. Обман считался у них верхом совершенства, а интриги – верхом искусства. У них не отнимешь воинственности, но, привыкнув к войне, они брались за оружие лишь в крайнем случае. В лагере Туглука Тимур нашел немало единомышленников.

– Правители Самарканда, – говорили монголы, – разлетелись, как перепела под крылом ястреба. Остался только Тимур, он разумный человек. Мы будем советоваться с ним и править через него.

На данный момент было трудно что-то предпринять. Три упомянутых монгольских командира, предчувствуя, что хан завладеет их трофеями и казнит их, объединились и отправились домой, занимаясь по пути грабежом. Добравшись до северной пограничной территории, они стали собирать вооруженных сторонников и сеять смуту в отсутствие хана. Туглук медлил и совещался с Тимуром, который, казалось, был кладезем идей.

– Возвращайся в свои земли, – убеждал его Тимур. – Там ты встретишь лишь одну опасность. Здесь их две: одна – перед тобой, другая – позади.

Хан вернулся к себе на родину, чтобы наказать мятежников. Но перед этим он назначил Тимура тюмен-баши – командующим десятью тысячами воинов, снабдив молодого барласа грамотой на титул и печатью. Этим титулом владели предки Тимура в прежние времена владычества монголов.

Тимур уберег свою долину и города от разорения. Теперь он владел грамотой хана на правление своим племенем. Но как только отступила общая угроза, тюркские вожди вновь принялись за взаимные распри. Последующие три года происходила вереница перемен.


Хаджи Барлас и Джалаир вновь объединили свои силы для уничтожения Тимура. Они пригласили молодого воина в свою юрту, но тот, увидев рядом с ними вооруженных людей, почуял опасность заговора. Сделав вид, что у него пошла носом кровь, Тимур скрылся в одном из внутренних покоев и пробрался таким образом к своим сторонникам. Вместе они сразу же оседлали лошадей и уехали. Впоследствии Баязит Джалаир устыдился своего участия в заговоре и извинился перед Тимуром. Хаджи, однако, ни в чем не раскаивался. Он двинул войска на Шахрисабз, чтобы овладеть долиной.

Тимур не собирался уступать долину, особенно теперь, когда имел грамоту хана на правление и несколько тысяч воинов под своим командованием. Он мобилизовал свои силы. Войска дяди и племянника сошлись в скоротечном сражении у дороги на Самарканд. Неожиданно Хаджи Барлас отступил к городу. Тимур, охваченный воодушевлением, стал его преследовать. Но на следующий день почти все его сторонники перешли на сторону Хаджи, призывавшего их присоединиться к большей части соплеменников, остававшихся лояльными к нему.

Тогда Тимур умчался к эмиру Хусейну, брату Алджай, который прибыл со своими горцами и афганцами из района Кабула. Битва между двумя сторонами продолжалась до тех пор, пока вновь не появился Туглук, «как камень, упавший среди птиц»[2].

На этот раз хан был настроен решительно. Сразу же казнив Баязита Джалаира, он собрался отвоевать все, что не удалось прежде. Хаджи Барлас вновь бежал со своими людьми на юг, но вскоре погиб от рук разбойников. Эмир Хусейн осмелился сразиться с монгольской ордой на поле битвы, но был разбит и вынужден спасаться бегством. Тимур оставался в Шахрисабзе.

Туглук, удовлетворенный победой, оставил своего сына Ильяса в качестве правителя тюркских земель. Монгольский военачальник Бикиджук остался присматривать за Ильясом. Хан назначил Тимура эмиром Самарканда, отдав его под власть двух монгольских правителей. Это было достаточно выгодное назначение, которое сообразительный человек мог с успехом использовать для достижения богатства и власти.

Тимур возражал против подчинения северянам, но хан напомнил ему о соглашении предков, по которому потомки Чингисхана должны были править, а потомки Гуриана – служить. «Это было провозглашено твоим предком Каюли и моим предком Кабул-ханом». Соглашение, заключенное одним из его предков, Тимур был обязан чтить. Разгневанный, он попытался извлечь все, что можно, из своего пребывания в Шахрисабзе.

Однако монгольский военачальник Бикиджук продолжал грабить Самарканд и окрестности, Ильяс же был более чем удовлетворен его поведением. Тимур узнал, что девочки уводились из Самарканда как рабыни, а почтенные сейиды как пленники. Зайнеддин стонал в бессильной ярости. Тимур направил послание хану, жалуясь на грабежи. Но это не помогло. Тогда он в сопровождении своих сторонников отправился на север, освободив по пути много пленников. Хану доложили, что Тимур восстал, и Тугулук велел убить мятежника.

Об этом узнал Тимур. Устав мириться с разорением своей страны, он послал к шайтану дипломатию, оседлал коня и умчался в пустыню. Как и в случае с шотландцем Брюсом, изгнание было лучше, чем заговор.

БРОДЯГА

К западу тянулась красноватого цвета пустыня, ровная, голая и бесплодная. Под ногами блестела красная глина, потрескавшаяся от жары и солнца. Порывы горячего ветра взрыхляли песчаную поверхность и поднимали клубы пыли. Дымка висела над песчаными барханами, как водяная пыль над высохшим морем. Разглядеть какие-нибудь предметы можно было лишь ранним утром и перед сумерками: днем дымка и раскаленное небо затрудняли зрение.

На самом деле эту местность нельзя было назвать пустыней, здесь среди обнажившихся гранитных пород петляли русла пересохших рек, идущих к широкой Аму. Желтые воды реки, превратившие Сали-Сарай в райский уголок на высоте четырех тысяч футов над равниной, создали особый вид растительности. Глиняные берега реки покрывали камыш и кустарник саксаула, иногда полузарытые в песок, иногда вызывающе торчащие вверх шишковатыми корнями.

Рядом с берегами попадались колодцы с водой, вполне пригодной для питья животным, но не людям. Там, где вода подходила Человеку, возникали шатры обитателей пустыни – кочевых туркмен. Они сторожили свои отары овец, посматривая одновременно на проходившие караваны, которые, возможно, охранялись не настолько хорошо, чтобы их нельзя было пограбить. У воды обитали также те, кто бежал от возмездия за совершенное убийство.

Тимур продвигался через Кызылкум, так назывались местные глиноземы. Он взял с собой Алджай и нескольких своих сторонников, которые предпочли разделить вместе с ним испытания судьбы. С ними шли вьючные лошади с грузами запасного оружия и доспехов, остатками драгоценных камней. При беглецах имелись также емкие кожаные меха с водой. Они двигались довольно быстро, располагали достаточной силой, чтобы уберечь лошадей, пасшихся по ночам на холмах, покрытых сухой травой. Они перемещались от одного колодца к другому, пока не встретились с братом Алджай эмиром Хусейном. Он тоже был беглец, поджарый и упрямый, достаточно смелый и честолюбивый – наследник правившей династии в Кабуле, горевший желанием возвратить потерянное.

Втайне Хусейн считал себя родовитее Тимура – он был чуть старше мужа сестры, – однако отдавал должное боевым качествам тюркских воинов. Со своей стороны, Тимур не мог понять планов Хусейна, но радовался союзнику.

Алджай была связующей нитью между братом и мужем. Она – достойная внучка Созидателя Эмиров – могла сохранять веселый и приветливый нрав в критической обстановке. Никогда не жалуясь на невзгоды, она умела выводить Тимура из мрачного расположения духа.

Вчетвером – Хусейна сопровождала одна из его жен, Дильшад-ага, отличавшаяся незаурядной красотой, – они обсуждали ситуацию во время стоянки у колодца, где произошла их встреча. Тимур и Хусейн располагали теперь шестьюдесятью всадниками. Они решили продолжать движение на запад, чтобы выйти к караванным путям и большим городам у Хорезмского (ныне Аральского) моря.

Тимур повел спутников в Хиву, правитель которой узнал о приближении нежданных гостей. Он был более чем настроен ограбить пришельцев и затем передать их монголам. Останавливаться в городе беглецам было небезопасно, и они направились в пустыню. Несколько сот всадников во главе с самим правителем Хивы пустились в погоню за беглецами.

Достигнув верхней кромки горного хребта, Тимур и Хусейн повернули в направлении хиванцев, несмотря на то что те располагали численным превосходством. Своим маневром беглецы озадачили преследователей. Далее произошла одна из ожесточенных стычек сторон, в которых тюркские воины чувствовали себя в родной стихии. Они держали свои небольшие круглые щиты высоко на предплечье. Их тугие луки двойного изгиба посылали в противников стрелы со стальными наконечниками с такой скоростью и силой, что пробивали кольчуги. Эти воины, хорошо владевшие луком с любой из рук, с одинаковой легкостью посылали стрелы впереди и позади себя.

Они хранили свои луки в открытых чехлах, помещенных у одного бедра, а стрелы в колчанах – у другого. Прочность луков нередко усиливалась железными и роговыми накладками, их дальность стрельбы и эффективность соответствовали характеристикам английского длинного лука того времени. С таким вооружением тюркские воины были не менее грозны, чем более поздняя кавалерия, вооруженная револьверами, существовавшая три поколения назад. Натягивая тетиву лука со стрелой единым движением, они могли стрелять очень быстро и часто, практически не останавливаясь, как это происходило при перезарядке револьверов. Фактически чехол для лука соответствовал современной кобуре, а металлические манжеты на предплечье – кожаным манжетам современных рейнджеров.

Небольшой щит у бицепсов и короткий лук позволяли тюркским воинам с легкостью вести стрельбу по противнику.

Они свободно маневрировали среди хиванцев на своих быстроногих низкорослых лошадях, перегибались через седельные луки и издавали пронзительные крики. Они бросались на хиванцев группами по двенадцать всадников, рассеивались и выходили из битвы так же быстро, как и вступали в нее. Тюркские всадники использовали свои кривые сабли и короткие булавы лишь в случае крайней необходимости. С этим оружием они имели устрашающий вид, но более предпочитали пользоваться луками.

Обе стороны несли большие потери. Военачальники держались поодаль от эпицентра сражения, зная, что, если они рискнут подступиться к нему, то будут окружены и изрублены любой ценой. Всадники, потерявшие коней, должны были, чтобы не погибнуть зря, либо бежать, либо найти других коней. Но один из тюркских воинов – Элчи-бахатур – так увлекся сражением пешим, что Тимур был вынужден вывести из строя его лук, перерезав тетиву, что заставило бахатура спасаться бегством.

В это время эмир Хусейн бросился в гущу хиванцев, чтобы сразиться с повелителем города. Ему удалось зарубить штандартоносца, однако затем его окружили враги. Хусейн отчаянно бился в окружении, когда его заметил Тимур и поспешил на помощь. Внезапное нападение отвлекло внимание хиванцев на Тимура, и Хусейн вышел из окружения невредимым. Молодой барлас осадил коня и оборонялся мечами в обеих руках до тех пор, пока не подоспели его воины и не рассеяли хиванцев.

Наступил момент решающей атаки, о чем Тимур оповестил кличем своих воинов. Однако конь Хусейна был ранен стрелой и сбросил седока. Жена эмира Дильшад-ага, заметив падение мужа, подъехала и предложила ему своего коня. Оказавшись снова в седле, Хусейн присоединился к сражавшимся воинам.

Тимур, в это время преследовавший повелителя Хивы, пустил в него стрелу. Та попала в щеку хиванца, который рухнул на землю. Наклонившись в седле, Тимур, не останавливая коня, пронзил тело хиванца дротиком. С гибелью предводителя преследователи дрогнули и повернули вспять. Тюркские воины слали им вдогонку стрелы, пока не опустели колчаны. Затем Тимур усадил Дильшад-агу на коня Алджай и поспешил к горному хребту вместе с женщинами и воинами, оставшимися в живых.

Когда они взобрались на горную цепь, то выяснилось, что в живых осталось всего семь воинов, да и из них большинство были ранены. Между тем хиванцы спешились на равнине и стали совещаться о том, что делать дальше. Время приближалось к закату солнца. Тимур решил пробраться в пустыню. Некоторое время хиванцы преследовали крохотный отряд, но затем потеряли его во тьме.

– Нет, нам еще не пришел конец, – ободрил Тимур своих спутников с улыбкой.

Они бродили во тьме вслепую, пока не набрели, по счастливой случайности, на колодец, у которого обнаружили трех своих людей, солдат из Балха, спасшихся пешим ходом. Пока все спали, освежившись пресной водой колодца, Тимур и Хусейн обсудили ситуацию и решили разделиться, чтобы их вновь не опознали враги.

Когда забрезжил рассвет, выяснилось, что трое солдат из Балха сбежали, прихватив с собой трех из семи коней. Оставшихся коней поделили поровну между спутниками Тимура и Хусейна. Договорились встретиться, если будет возможно, далеко на юге во владениях Хусейна. Проводив последнего, Тимур затем погрузил оставшийся скарб на лучшую из лошадей Алджай. С ним остался лишь один воин. Жена с улыбкой наблюдала, как пробирается по песку Тимур, покидавший дом не иначе как верхом в седле.

– Нам никогда не было так плохо, как сейчас, – говорила она, – когда приходится ходить пешком.

У них кончились запасы пищи. Однако, заметив в отдалении пастухов со стадом коз, они купили у них нескольких животных и насладились жареным мясом одного из них. Других коз они также освежевали и их туши отложили про запас. Тимур расспросил пастухов о местности. Ему указали на одну из троп:

– Она ведет к юртам туркмен.

Они пошли по тропе и дошли до юрт, оказавшихся пустыми. Тимур занял одну из юрт, когда раздался крик. Как выяснилось, в других юртах находились туркмены, принявшие Тимура и его спутников за воров. Оставив Алджай в юрте, Тимур с воинами вышли наружу. Не имея стрел, они сделали вид, что хотят воспользоваться своими луками, однако кочевники не испугались.

Вытащив меч и отбросив бесполезный лук, Тимур приготовился отразить нападение. В это время предводитель туркмен узнал его, поскольку встречал молодого барласа в Шахрисабзе. Он отозвал своих воинов и подошел к Тимуру обняться и поговорить.

– О аллах! – воскликнул предводитель. – Это же сам господин Мавераннахра.

Туркмены, долговязые люди в дьявольски вонючих овечьих шкурах, покончив с подозрениями, уселись вокруг группками и просили прощения. К вечеру они зарезали овцу и устроили пиршество. Гости ели из общего котла, и даже дети кочевников подходили поближе к костру поглядеть на гостей и послушать разговор. Тимур, которого осаждали расспросами о том, что происходит в мире, не спал до утра. Он оказался для кочевников неожиданно свалившимся с неба источником новостей и почетным гостем. Они извлекли из этого обстоятельства все, что могли.

На следующий день Тимур одарил туркмен ценными подарками – дорогостоящим рубином, двумя платьями, украшенными жемчугами. В ответ на подарки туркменский хан подарил Тимуру трех коней, тщательно отобранных из племенного табуна, а также проводника, чтобы вывести гостей на южную дорогу.

Они пересекали пустыню восемнадцать дней в поисках дороги на Хорасан. Первая же деревня, повстречавшаяся им на пути, была разоренной и безлюдной. Надо было рыть колодец, чтобы найти воду, а обнаружив ее, заночевать среди развалин, поскольку лошади нуждались в отдыхе.

Однако здесь их подстерегала новая беда. Их заметили кочевники соседнего племени и отвели путников к своему предводителю, некоему Алибеку, который воспользовался случаем, чтобы обчистить путников до нитки, поместив Тимура с женой в коровий хлев, кишевший насекомыми.

Тимур воспротивился тому, чтобы Алджай загоняли в такое помещение, но стражники заставили их занять его. Беглецы провели в хлеву шестьдесят два дня до конца засушливого сезона, когда стояла невыносимая жара. Впоследствии Тимур поклялся, что никогда не заключит человека в тюрьму, независимо от того, виновен тот или нет.

Торг, затеянный Алибеком вокруг пленников, привел к их освобождению самым неожиданным образом. Брат Алибека, предводитель одного из персидских племен, узнав о том, что происходит, убедил своих соплеменников послать подарки Тимуру и отговорить Алибека от попыток сторговаться с пограничными монголами за счет Тимура.

По истечении долгого времени Алибек согласился послушаться брата и освободил своих пленников, оказав им минимальные услуги. Он забрал себе все подарки, а Тимуру с Алджай предоставил захудалого коня и убогого верблюда.

Несмотря на продолжение невзгод, Алджай не унывала.

– О мой господин, это еще не конец нашего пути, – говорила она улыбаясь.

ВЕРБЛЮД И КОНЬ

Начались осенние дожди. Тимуру предстояло встретиться с Хусейном далеко на юге, за рекой Аму. Однако он не мог отказать себе в желании совершить кружной путь к дому. Кроме того, ему не хотелось встречаться с Хусейном с пустыми руками. Около реки Аму, где проживал дружественный Тимуру предводитель племени, он обнаружил около пятнадцати своих сторонников с лошадьми. Теперь Алджай могла ехать в паланкине. Захудалых лошадь и верблюда, полученных от Алибека, отдали нищим.

Здесь следует сказать несколько слов относительно привязанности молодого барласа к своей супруге. С несколькими воинами он опередил Алджай, чтобы разведать обстановку в окрестностях Самарканда, не подвергая ее опасности. Но когда они подъехали к месту брода через Аму, где сновали вооруженные разъезды, он приказал своим людям остановиться под тем предлогом, что нужно переждать сильную жару. Всадники укрылись в тени тополей, откуда просматривалась дорога, и оставались там около недели, пока не показалась медленно двигавшаяся кавалькада с Алджай.

Женщина удивилась внезапному появлению мужа, но теперь Тимур, беспокоившийся о безопасности супруги, заметил облако пыли, поднятой на дороге группой незнакомых всадников. Он велел спутникам, сопровождавшим паланкин Алджай, перейти реку вброд в месте, где песчаные отмели ослабляли течение воды, и не успокоился до тех пор, пока опасное место не было пройдено, а кавалькаду Алджай и незнакомых всадников не разделила река.

Спрятав жену в окрестностях города, он незаметно въехал в него в сопровождении своих людей во время вечерней молитвы и оставался в городе сорок восемь дней на глазах у охотившихся за ним монголов. Ночью он ходил в караван-сараи послушать новости. Посещал он тайком и дома друзей в надежде возглавить восстание в городе, где монголы меньше всего его ожидали. Остановившись в толпе верующих во дворике мечети, он не раз видел, как мимо проезжал монгольский наследник в сопровождении верховых.

Фактически он бесцельно рисковал жизнью. В данный момент что-либо предпринять было невозможно. Монголы полностью контролировали обстановку. Суровые и властные, победители северяне оставались номинальными представителями власти Чингисхана.

Тюркские ханы в окрестностях Самарканда привыкли следовать за военным лидером. Они не были фанатичными мусульманами, но воспитывались с детских лет воинами и мало думали о чем-либо другом, кроме войны. Они подчинялись всякому человеку, который мог воодушевить и укротить их, дать почувствовать им вкус победы. Но джалаиры покорились Ильясу, Хусейн был в бегах, пока наследник монгольского хана занимал его дворец в Кабуле. Ханов мало воодушевляла перспектива следовать за молодым Тимуром.

Они предупредили барласа, что монголам известно о его пребывании в городе. Снова ему пришлось сесть в седло коня и ночью покинуть город. Уехал он не один. Вокруг него собралась немногочисленная, но разношерстная публика – оставшиеся без хозяев слуги, бродячие солдаты, искатели приключений, разбойники, дикие туркмены и арабы-авантюристы. Они мало годились для формирования боевого подразделения, но весьма подходили для путешествия.

Спутников Тимура позабавило то, что он повел их на виду Шахрисабза и сделал привал на заброшенном летнем пастбище, расположенном над белым куполом его дворца. Оттуда можно было наблюдать за монголами, выезжавшими на поиски хозяина дворца. Они рассказывали о подвигах Тимура барласским бахатурам, которые, узнав о возвращении в родные места своего предводителя, приехали приветствовать его. Среди них находились Элчибахатур, лишившийся своего лука, и светловолосый Джаку-барлас, охочий до приключений.

Ветераны армии Созидателя Эмиров опорожнили не одну чашу кумыса с молодым изгнанником.

– Если Аллах создал такую обширную землю, – говорили они, – зачем сидеть в четырех стенах?

– Это одни слова, – упрекал их Тимур. – Где ваши дела? Вы вороны, кормящиеся крохами со стола монголов, или ястребы, сами добывающие корм?

– Клянемся аллахом, – заверяли оба барласа, – мы не вороны.

Они почтительно приветствовали Алджай – супругу Тимура. Разве она не участвовала в битвах своего мужа? Когда Тимур в конце осени снялся со стоянки и двинулся в горы, на юг для встречи с Хусейном, они поехали вместе с ним.

Дорога была не для слабых. 500 миль она петляла среди гор, подпиравших облака, уходила на территорию современного Афганистана, до сих пор не имеющую подробных карт и лишь частично исследованную. Поднималась через горное ущелье, по дну которого текла река, превращавшаяся в промерзшее русло. Они были вынуждены идти здесь по колено в снегу.

Дорога проходила под ледниками Отца Гор, все еще уходя вверх к продуваемым ветрами горным плато, где они разбивали свои круглые юрты под скалами, отдающими эхом. Днем они двигались на большой высоте в сиянии снежных полей, прерывавшихся только там, где ветер освобождал от снега долины, усеянные галькой.

Лошадей укутали войлочными одеялами, а всадники завернулись в волчьи и соболиные меха. Если попадались на пути деревья, то их рубили на дрова, которые погружали в сани. Порой они проходили под сторожевыми башнями какого-нибудь племени, откуда их окликали невидимые стражники и лаяли собаки с высоты в тысячу футов.

Не раз они подвергались нападениям афганцев, которым пришельцы были незнакомы. В результате этих нападений Тимур и его люди приобретали трофеи. Они прошли через тоннель в 12 тысяч футов, пролегавший между снежными вершинами Гиндукуша, и спустились по скользкой тропе по склону пропасти в долину Кабула.

Но и здесь не было передышки. Им пришлось обогнуть город. Приобретя в деревнях за деньги свежих лошадей и овец, они двинулись по дороге на Кандагар. По ней, свободной от снега, идти было легче. Они спустились в южные долины и обнаружили там эмира Хусейна с войском, похожим как две капли воды на войско Тимура, но более многочисленное.

До окончания зимы оба войска отдыхали. Их порадовало в это время прибытие посла с подарками правителя соседней горной местности.

Оказалось, что в Сейстане против этого правителя вспыхнуло восстание, в результате чего он потерял большую часть своих горных крепостей. Он пообещал щедро вознаградить Тимура и Хусейна, если они помогут ему очистить эти крепости от мятежников. Союзники приняли предложение – Хусейн с целью утвердиться правителем этой провинции, Тимур – с целью вновь оказаться в боевом седле.

Когда дороги освободились от снега, они присоединились к правителю Сейстана в его походе против мятежников, став на это время не более чем солдатами фортуны. Это предприятие было Тимуру по душе. Они отбили большинство захваченных мятежниками крепостей, одни – внезапным нападением, другие – штурмом.

Хусейн, однако, создавал проблемы, занимаясь грабежом деревень и оставляя в них свои гарнизоны. Тимур сохранял нейтралитет, но жители Сейстана были встревожены присутствием тюркских воинов. Оставшиеся главари мятежников решили извлечь выгоду из недовольства населения, направив послание своему правителю. «Мы не держим на тебя зла, – писали они. – Подумай, если татарам будет позволено захватить наши крепости, они овладеют всей нашей страной».

Повелитель Сейстана, не предупредив союзников, оставил их ночью и присоединился к бывшим мятежникам. Это было характерно для глав горных племен, всегда чрезвычайно подозрительных и недоверчивых к чужеземцам. Они напали на Тимура, но тот отбил атаку и совершил ответное нападение.

Во время этого сражения, когда вокруг Тимура осталось не более двенадцати воинов, он стал мишенью для стрел сейстанцев. Одна из стрел попала в кисть его руки, другая – угодила в ногу. Тимур не стал лечить раны, а просто сломал стрелы и вытащил их из руки и ноги. Однако раны оказались серьезными, и он был вынужден удалиться в свою юрту.

Сейстанцев разбили, союзники приобрели трофеи и новых солдат. Хусейн отправился с основными силами на север, оставив Тимура в горах выздоравливать после ранений.

Здесь к нему присоединилась Алджай. На короткое время темноволосая принцесса завладела в лагере тюркским воителем, которого больше никто не мог позвать на войну. Их юрты стояли в винограднике, где воздух был всегда свежим, а лошади наслаждались сочной травой. Ночью в полнолуние месяца шавваль они лежали на коврах, наблюдая за тенями в низинах. Только в этот месяц Алджай могла видеть, как Тимур забавляется со своим маленьким сыном Джехангиром.

Оставались считанные дни их общения. Тимур неустанно хромал вокруг лагеря, тренируя поврежденную ступню. Это доставляло ему сильную боль, но он держался прямо, как прежде. И когда Тимур потребовал свои доспехи и седло, слишком скоро, по мнению Алджай, – она вынесла его меч и опоясала боевым поясом его талию. Ее глаза не выражали печали, потому что молодая жена не должна была омрачать ею настроение мужа.

– Пусть Аллах защитит тебя, о мой суженый.

У КАМЕННОГО МОСТА

На севере понадобилось присутствие Тимура. Самоуверенный Хусейн, ввязавшийся в битву с монголами, владевшими соседней территорией, был разбит, а его люди рассеяны. Это случилось вопреки предостережениям Тимура. Его люди возмущались. Выходило, что Тимур должен был отвернуться от горных племен и присоединиться к оставшемуся воинству Хусейна, а также набирать новых воинов. Между тем его рука еще не настолько выздоровела, чтобы он мог управлять поводьями и одновременно владеть оружием.

В мрачном расположении духа Тимур выступил во главе небольшого отряда. Попутно охотились на дичь. В верховьях Амударьи он сделал остановку, ожидая Хусейна. Но здесь его обнаружили. Летопись довольно подробно передает этот эпизод.

Шатры Тимура располагались на берегу горного потока на склоне горы. После нескольких дней ожидания он потерял сон. Ночь была ясной, луна – яркой. Тимур прохаживался вдоль горного потока. Его новой привычкой стала тренировка ноги, которую так и не удалось залечить. Он же не мог привыкнуть к своему увечью.

Когда Тимур вернулся на склон горы, луну затянуло дымкой. Небо на востоке светилось желтым светом. Тимур опустился на колени, чтобы совершить молитву, а когда поднялся, то увидел всадников, ехавших по противоположному берегу потока. Рядом просвистела стрела. Всадники ехали со стороны Балха, ставшего теперь оплотом монголов. Тимур немедленно спустился к своим шатрам, разбудил людей и потребовал коня.

Он выехал сразиться с чужаками в одиночку. Когда те его увидели, то на время остановились, разглядывая барласа при тусклом свете луны.

– Откуда и куда вы едете? – крикнул Тимур незнакомцам.

– Мы слуги эмира Тимура, – ответили ему, – и ищем его в этих местах. Не можем его найти, хотя слышали, что он покинул Кумруд и прибыл в эту долину.

Тимур не узнал голос и не смог увидеть кого-либо из знакомых воинов.

– Я тоже один из слуг эмира! – крикнул он. – Если желаете, я проведу вас к нему.

Из отряда отделился всадник и поскакал галопом вверх по склону, где его ожидали командиры, прислушиваясь.

– Мы нашли проводника, – услышал Тимур голос всадника, – он приведет нас к эмиру.

Тогда Тимур медленно продвинулся вперед, пока не смог различить лица командиров. Это были три предводителя барласов в сопровождении трех всадников. Они предложили проводнику подъехать поближе, но когда узнали в нем Тимура, то буквально слетели со своих коней, встали на колени и стали целовать его стремена.

Тимур тоже спешился и не смог удержаться от того, чтобы тут же не одарить своих людей подарками. Он передал одному шлем, другому – пояс, третьему – накидку. Они сели на коврах, была подана дичь, и начался пир. Вскоре Тимур смог оценить преданность гостей. Он послал разведчика из числа повстречавшихся воинов за реку узнать, чем занимаются монголы. Воин попытался переплыть Аму, но его конь утонул, а сам он выбрался на отмель и затем на противоположный берег. Разведчик вернулся с сообщением о том, что армия монголов численностью в двадцать тысяч человек выступила из Шахрисабза и опустошает страну.

Сам воин прошел рядом со своим домом, но не заглянул в него, хотя там можно было подкормиться.

– Когда мой господин лишен дома!.. – воскликнул воин. – Как я могу заходить в свой дом?!

Новости вызвали у Тимура лихорадку нетерпения. По старой привычке монголы грабили даже сейчас, когда им противостоял противник. Тимур знал, что племена за рекой натерпелись от монголов и поддержат его. Но численность его войск составляла лишь четверть от армии монгольского военачальника Бикиджука. Старый монгол поднаторел в такого рода войнах, он двинул свои войска вдоль северного берега реки, перекрывая броды.

Пытаться форсировать реку при таком невыгодном соотношении сил было бы безрассудством. Но Тимур пошел на это. В течение месяца он вел за собой Бикиджука вверх по течению до места, где Аму сужалась и становилась мелководной. Здесь он остановился у каменного моста. Монголы при всей выгоде своего положения не собирались переходить мост, а Тимур сделал вид, будто удаляется в свой лагерь. Той же ночью он выделил в резерв пятьсот человек под командованием Муавы, которому доверял, и Мусы – одного из самых способных помощников Хусейна.

Оставив этих пятьсот воинов охранять лагерь и мост, сам он с основными силами удалился. Тимур форсировал реку близ лагеря монголов, переместившись без остановок в расположенную за ними горную местность, которая представляла собой полукруг, обращенный к реке.

На следующий день монгольские дозоры быстро обнаружили след войск Тимура. Бикиджук понял, что через реку перебрался крупный воинский контингент. Было очевидно также, что количество войск в прежнем лагере Тимура не уменьшилось. Если бы Бикиджук стал переправляться через мост, Муава и Муса должны были удерживать свои позиции, между тем Тимур ударил бы в тыл монголам.

Однако осторожный Бикиджук, почуяв опасность, оставался весь день на месте. Ночью Тимур распределил своих людей по всей горной местности с заданием разжечь как можно больше костров по дуге, охватывавшей лагерь противника.

Осторожные северяне были шокированы зрелищем многочисленных костров. Перед рассветом они спешно покинули свои позиции. Тогда Тимур собрал войска и ударил в колонну отступавших монголов. Противник, не выдержав удара, обратился в беспорядочное бегство. Тимур неотступно преследовал его.

Эмир Хусейн, не принимавший участия в битве у реки, присоединился к войскам Тимура, преследовавшим монголов, навязывая свои рекомендации.

– Преследование разбитых войск, – говорил он, – неудачный план.

– Они еще не разбиты, – возражал Тимур и продолжал преследование.

Он горячо приветствовал племена, вышедшие из укрытий; воинов, кружащихся от радости на конях; женщин, помахивающих руками. Он немного отдохнул, поскольку ему предстояло назначить новых предводителей своей формирующейся армии, примирить участников междоусобной войны, распределить землю, отбитую у монголов, выплатить денежные компенсации семьям убитых и пособия – семьям раненых воинов. Все это время он не слезал с седла, руководя передвижениями кавалерийских отрядов в северном направлении, спеша в те места, где образовались очаги сопротивления.

Ощущая горячее дыхание преследовавших войск, монголы полностью ушли с территории между Амударьей и Сырдарьей. К наследному хану Ильясу, собиравшему тюмены на северной равнине, прибыли два всадника из родного улуса за горами. Они спешились и приветствовали наследника как правящего хана, сообщив, что его отец Туглук покинул земную юдоль и вознесся на небеса. Затем они взяли под уздцы коня наследника и отвели его к юрте.

Поневоле Ильяс отправился в Алмалык, расположенный по дороге в Китай. Бикиджук и два других монгольских военачальника были захвачены Тимуром в плен после единоборств с каждым из них – скоротечных боевых поединков на низкорослых, отчаянно подстегиваемых лошадях. Новый повелитель Мавераннахра был доволен чрезвычайно. Он велел устроить пир для воинов-ветеранов в своем шатре; хвалил монгольских военачальников за верность хану и поинтересовался, что, по их мнению, ему следовало бы сделать с ними.

– Твоя воля решать это, – ответили те спокойно. – Если ты предашь нас казни, найдутся многие, желающие отомстить. Если ты подаришь нам жизнь, то у тебя прибавится друзей. Для нас же все едино – когда мы опоясывались мечами и надевали доспехи, то были готовы к смерти.

Эмир Хусейн убеждал Тимура, что щадить плененных врагов не следует. Однако молодому победителю, лично захватившему монголов в плен и чествовавшему их в своем шатре, больше было по душе дать им коней и отпустить на волю.

Между тем Тимур возвратил себе Шахрисабз при помощи маневра, которому научился у кочевников пустыни. Приблизившись к стенам города, он рассредоточил своих людей по всей округе, велев им передвигаться в любом направлении. Некоторые вошли в раж, срезали ветки с тополей и подняли ими невероятную пыль. Монгольский гарнизон, принявший пыливших всадников за дозорных фуражиров многочисленных войск противника, сразу сдался, и Шахрисабз избежал осады.

Один из летописцев Тимура замечает по этому поводу: «Повелитель Тимур, счастливый в войнах, в этом году разбил армию противника посредством костров и овладел городом посредством пыли».

Как это часто случалось у беспокойных тюркских племен, успех оказался для них большим испытанием, чем неудача. Хусейн, жаловавшийся на неугомонность Тимура, требовал в качестве компенсации денег и уступок. Тимур в мрачном расположении духа привел эмира Кабула в святилище и заставил его поклясться в верности их боевому товариществу. Хусейн согласился, но был недоволен тем, что с него истребована клятва. Оба эмира были утомлены и подавлены свалившимися на них заботами и ссорами своих сторонников.

Летопись добавляет: «В лагерь прибыла прекрасная принцесса Адджай, которая стала утешать раздосадованных государей».

БИТВА ДОЖДЯ

То, что Ильяс вернется снова, сомневаться не приходилось. Тимур выступил в поход, чтобы встретить его на полпути – на равнине к северу от Сырдарьи, где монголы любили останавливаться перед нашествием в зону проживания тюркских племен, чтобы дать лошадям попастись на сочных лугах. Ильяс прибыл сюда, сосредоточив всю мощь севера. Он привел дисциплинированную и закаленную в боях конницу, укомплектованную лучшими породами азиатских лошадей, умелыми командирами, хорошо вооруженную.

Монголов было меньше, чем тюркских воинов, но Тимур знал им цену и высылал следить за ними дозоры, пока не подошел эмир Хусейн со своими горцами.

На поле боя объединились представители всех тюркских племен – барласы, кочевники пустыни, сторонники Джалаира, воины племенного союза Селдуз, воины Хусейна из числа гурхских племен и афганцев, чуявших издалека запах войны. Под военные штандарты встали тесными рядами люди в шлемах и бахатуры.

Почти все тюркское воинство имело лошадей – за исключением слуг и некоторых подразделений гуртовщиков, охранявших лагерь за прорытым рвом. Всадники же имели мало общего с легкой кавалерией ополченцев, с которой воображение современников связывает Азию.

Они носили доспехи из добротной персидской стали, остроконечные шлемы с подвесками из стальной сетки, прикрывавшей подбородок и горло. Плечи защищали двойная кольчуга или латы. Некоторые кони покрывались накидками из толстой кожи или кольчуги, на головы животных надевались шлемы из легкой стали.

Помимо стандартного лука, а также луков с роговыми и стальными накладками у них были кривые сабли или мечи из персидской стали, заточенные с обоих краев. Они использовали легкие пики десяти футов длиной с небольшим наконечником, порой легкие и тяжелые булавы, чтобы проломить доспехи.

Основными боевыми единицами были конный эскадрон, хазара и отряд в тысячу всадников под командованием минг-баши. Эти командиры руководили боевыми действиями на поле боя, находясь в рядах сражавшихся воинов. При Тимуре и Хусейне находились таванчи, их адъютанты и курьеры.

Тимур расположил свое воинство на правом и левом флангах, а также в центре, каждая из частей армии, занимавшая свою диспозицию, была разделена, в свою очередь, на главные силы и резерв. Правым флангом, самым сильным, по замыслу Тимура, командовал Хусейн. Слабейший из флангов – левый, где можно было ожидать наибольших неприятностей, возглавил сам Тимур. Вместе с ним там располагались предводитель барласов эмир Джаку и его соратники.

Тимур был воодушевлен и уверен в успехе этого решающего испытания. Силы тюркских племен были довольно значительны, и это внушало их военачальникам уверенность в победе. Но затем начался дождь. В степи разразилась настоящая весенняя буря. На землю и воинов пролились мощные потоки воды. В небе разыгралась своя битва между преследовавшими друг друга вспышками молний и ударами грома. Рыхлая земля превратилась в грязевую топь. Кони, ослабевшие от страха, скользили по брюхо в грязи. К дождевым потокам прибавилась речная вода, затопившая высоты и низины. Воины брели в насквозь промокшей одежде, стремясь укрыть от дождя и воды свое оружие.

Летописец замечает с печалью, что дождь явился хитростью монголов, шаманы которых вызвали его при помощи камня Йеддах[3]. Он добавляет также, что монголы, предупрежденные о дожде заранее, приняли меры, чтобы уберечься от него. Они построили юрты с прочным войлочным покрытием и запаслись войлочными одеялами. Они также прорыли канавы для отвода воды со своих позиций. Таким способом летописец давал понять, что во время потопа, продолжавшегося несколько дней, монголы находились в более выгодном положении, чем воины Тимура. По окончании буйства стихии монголы оседлали свежих коней и начали атаку на военный лагерь своих противников.

Тимур с войском выступил им навстречу. После традиционного поединка воинов с каждой из сторон передовые отряды его конницы ударили в правый фланг монголов. Тюркские воины были немедленно остановлены и отброшены назад. Многочисленные монгольские всадники преследовали их по пятам, а Тимур ввел в бой резервы.

Опасаясь быстрого разгрома, Тимур велел барабанщикам дать сигнал к наступлению и ринулся в бой с воинами-барласами. В сплошной грязи дезорганизованные конные тысячи утратили строй и, напуганные неопределенностью, разбились на отдельные группы.

В такой сырости луки были бесполезны. Лошади барахтались в потоках желтой воды, покрасневшей от крови. Теперь годилось только холодное оружие. Звон сабель и мечей, ржание лошадей, боевые кличи тюркских воинов: «Дар И гар!» – «Получай и умри!» – слились на равнине в оглушающий шум.

Тимур стремился пробиться к штандарту командующего фланговым войском монголов и сумел приблизиться настолько, чтобы нанести ему удар боевым топором. Удар пришелся в щит противника. Монгол приподнялся на стременах, чтобы разрубить Тимура мечом, в этот момент Джаку, находившийся позади своего господина, пронзил монгольского военачальника своей пикой. Штандарт монголов рухнул.

Тимур снова велел подать боем барабанов и цимбал сигнал к атаке. Монголы, удрученные потерей штандарта, начали пятиться. На этой равнине не было никакой возможности для организованного отступления, северяне дрогнули и через некоторое время обратились на своих более свежих конях в беспорядочное бегство.

Выехав на холм, Тимур оглядел поле боя. Эмир Хусейн не преуспел в сражении и был отброшен далеко назад, упорное сопротивление монголам оказывал только резерв. Войска с обеих сторон, расположенные в центре, сошлись в кровопролитной рубке.

Тимур подал сигнал своим войскам перестроить ряды, но они делали это слишком медленно. Раздосадованный проволочкой, он собрал в кулак все находившиеся рядом отряды конницы и ударил в правый фланг монголов, добивавших войска Хусейна. Он совершил также глубокий обходной маневр, получив возможность напасть на монголов с тыла. От неожиданности они стали поспешно отступать. Между тем Ильяс благоразумно держался в расположении своих резервов и был настроен отступать в любом случае.

Возникла выгодная боевая ситуация, и Тимур послал к Хусейну адъютанта с предложением перестроить ряды войск на правом фланге и немедленно атаковать.

– Я не трус, – закричал Хусейн, – чтобы мне приказывали в присутствии моих людей! – Он ударил курьера Тимура кулаком в лицо и не дал никакого ответа на предложение.

Время шло. Тимур, сдерживая гнев, послал к Хусейну двух командиров, родственников эмира, чтобы разъяснить ему, что Ильяс собирается отступать и необходимо немедленно начать атаку.

– Разве я бежал с поля боя? – грубо спросил Хусейн посланцев Тимура. – Почему он требует от меня наступления? Дайте мне время собрать своих людей.

– Государь, – сказали посланцы, – Тимур сейчас сражается с резервом монголов. Гляди!

Сыграли ли роль зависть или какие-то другие соображения, но Хусейн не стал атаковать. В конце концов Тимур перед наступлением темноты прекратил бой. Он расположился лагерем в поле и под влиянием мрачного настроения не пожелал ни навестить Хусейна, ни выслушать его посланцев. Тимур решил, что больше никогда не будет проводить с Хусейном совместные боевые операции.

На следующий день дождь пошел сильнее. Тимур, все еще обозленный, атаковал Ильяса самостоятельно. Однако его встретили отборные тысячи монголов и вынудили отступить. Войско Тимура должно было возвращаться в лагерь во время бури, бушевавшей над болотами, в которых лежали груды трупов как напоминание о поражении двух эмиров. Озябший и убитый горем, Тимур ехал в полном молчании. За ним на расстоянии следовали его воины-барласы. Тимура крепко побили, и он не простил Хусейну отказа от поддержки. Тот слал к нему курьеров с предложением различных планов отступления в Индию, но Тимур в своем дурном расположении духа отвергал их.

– Иди хоть в Индию, хоть к самому шайтану, – повторял он. – Что мне до этого?

Тимур отступил к Самарканду и убедился, что город готовится к осаде. Затем он отправился в свою долину набирать новое войско, пока монголы будут заняты осадой Самарканда.

В долине он узнал, что Алджай, внезапно умершая от неизвестной болезни, была похоронена в белом саване в саду его дома.

ДВА ЭМИРА

Кончина Алджай оборвала нить, связывавшую Тимура и Хусейна последние пять лет. Хусейн не раз грубо обращался с сестрой, и Тимур помнил это. Он всегда тяжело переживал семейные несчастья, а теперь на него обрушилась смерть жены. Захватив с собой сына Джехангира, Тимур отправился с соплеменниками на юг, за реку, туда, где провел последнее лето с Алджай.

«Все мы принадлежим Аллаху, – писал ему благочестивый Зайнеддин, – и к нему должны вернуться. Каждому из нас предопределено время и место смерти».

Тимур, однако, не был фаталистом. Религиозное рвение мулл и имамов не находило отклика в его душе. Внешне его спокойствие казалось умиротворенностью истинно верующего человека, убежденного в том, что его судьба предопределена, а спасение состоит в соблюдении законов, установленных пророком Мухаммедом. Внутренне же Тимура мучили вопросы, на которые он не находил ответов, а также страсти, унаследованные от предков.

Молился он в строго предписанное время, занимал свое место во время богослужения в мечети и внимательно слушал чтецов Корана. Часами он просиживал по ночам за шахматной доской, передвигая по клеткам миниатюрных слонов, коней и тур из слоновой кости с той же частотой, с какой бы делал это, если бы играл с напарником. Когда же он играл с партнером, то почти всегда выигрывал, не оставляя последнему никакого шанса. Тимур был действительно сильным шахматистом.

Увлекаясь шахматами, он соорудил необычную доску с числом клеток, нанесенных на ней, вдвое большим, чем на обычной. Число шахматных фигур было тоже удвоено. Он разрабатывал на такой доске новые комбинации. Между тем пятилетний Джехангир сидел рядом с ним на ковре, наблюдая черными глазками за ходами, которые делал глянцевитыми фигурками поглощенный игрой отец.

За этим занятием Тимура застали муллы – глаза и уши исламской веры, – прибывшие в спешке из Самарканда с вестью.

– Аллах снял хомут угнетения с шеи верующего! – воскликнули они. – Из Бухары в Самарканд прибыл почтенный и смелый богослов. Он призвал горожан выступить с оружием в руках против угнетателей мусульман и сражаться с ними до тех пор, пока наши предводители и эмиры не соберут достаточно сил для отпора неверным. Хотя ненавистный враг подошел к стенам города, жители Самарканда смогли защитить его даже в отсутствие двух своих эмиров. Врага отбросили от стен города.

Затем по воле Аллаха среди коней монголов распространился мор. Три четверти из них пали. Монголам не хватало лошадей даже для курьерской службы. Они ушли с нашей территории. Многие из них тащили свои колчаны и мешки с пожитками за спиной, а мечи на плечах. Без сомнения, мир еще никогда не видел пешей армии монголов.

За муллами пришли воины Тимура – очевидцы событий в Самарканде. Они подтвердили тот факт, что жители Самарканда отстояли город от монголов, добавив, что из-за мора среди их лошадей конные отряды тюркских племен объезжали зараженные места.

Такой неожиданный подарок судьбы снова привлек на эту территорию эмира Хусейна. Он совершил триумфальный въезд в Самарканд под ликование городских жителей, радовавшихся своей победе над монголами. На балконах и ограждениях крыш вывешивались ковры, мечети были переполнены, в каждом саду эмира приветствовали музыкой.

Хусейн и Тимур стали теперь номинальными правителями территории от Индии до Аральского моря. Фактически Тимур имел равные права с Хусейном на правление. Он командовал армией и имел внушительный послужной список. Но Хусейн был внуком Созидателя Эмиров и сыном правящего хана. Он поставил на управление Самаркандом марионеточного хана, подставное лицо, единственным достоинством которого являлась его принадлежность к тюра, потомкам Чингисхана. Со всеми сопутствующими церемониями тот занял дворец, а Хусейн принялся править так, как это делал его дед.

В силу обстоятельств Тимур занимал менее значительное положение, чем Хусейн, собиравший в свою казну налоги, выносивший судебные решения и наделявший земельными владениями. Тимур настоял на одном: он должен владеть своей долиной и районом Шахрисабза, прилегавшим к реке.

– До реки – все мое, – решительно заявил он.

Тимур держался достойно. Он великодушно терпел поборы. Когда Хусейн ввел тяжелый подушный налог на барласов, он протестовал, напоминая, что его соплеменники потеряли в последней битве большую часть своего имущества, но сам выплатил Хусейну полную сумму налогов. На это ушли даже драгоценности Алджай – серьги и ожерелье, которые она носила в их первую брачную ночь. Хусейн узнал драгоценности, но принял их без всяких замечаний.

Окончательный разрыв между эмирами произошел из-за их беспокойных вассалов. Посадив на трон марионеточного хана, Хусейн дал повод для нового вторжения монголов и, сокращая число предводителей племен, нажил себе новых врагов.

Когда его сотрудничество с Тимуром прекратилось – неизвестно по чьей инициативе, – вспыхнула междоусобная война, длившаяся в течение шести лет; начались интриги, повлекшие за собой периодические набеги монголов.


В это время Тимур напоминал бесплотного духа войны. Его спокойная решимость, абсолютное безразличие к собственной безопасности и безмерное великодушие были очевидны. По ночам, устроившись вокруг костров, караванщики рассказывали истории о повелителе Тимуре.

– Он достоин своего имени, – говорили они, – в нем действительно железная воля, железная непреклонность.

Возможно, самой популярной историей, рассказывавшейся на базарах и в военных лагерях, была история о взятии Карши – города в Хорасане, известного как город Пророка под маской, уже давно погребенного в могиле. Речь идет о глубоко религиозном человеке, поражавшем массы людей умением творить чудеса. Он показывал на дне своего колодца восход луны, когда ее не было на небе. Его называли Творцом Луны. Согласно историческим преданиям, он доставлял много неприятностей людям.

Тимур построил в Карши крепость на каменной кладке и гордился своим сооружением. Но в тот период, о котором рассказывала народная молва, Карши, крепостью и всем остальным владели войска Хусейна. Воины Тимура хорошо представляли себе мощь городских укреплений. В городе находились три-четыре тысячи человек под командованием эмира Мусы. Этого военачальника, оборонявшего в свое время каменный мост от Бикиджука, воины Тимура тоже хорошо знали как искусного и опытного, правда охочего до вина и роскошных яств. Он был беспечен, но в трудное время на него всегда можно было положиться.

Тимур в то время имел двести сорок воинов вместе с военачальниками эмиром Джаку и Муавой, сражавшимися вместе с Мусой у каменного моста, а также бесстрашным эмиром Даудом. Когда же Тимур сообщил им о своем намерении взять Карши, те не поверили. Они сказали, что в условиях наступившего зноя такие предприятия невыполнимы, и сослались на то, что им нужно позаботиться о безопасности своих семей.

– О, неразумные, – обрушился на них Тимур, – разве я не поклялся, что ваши семьи будут в безопасности?

– Так-то оно так, – согласился один из военачальников, – но ведь наши семьи не за крепостными стенами.

– Карши обнесен стенами, – рассмеялся Тимур. – Подумайте, что будет, если мы овладеем Карши!

Собеседники задумались. Но даже Дауд промолчал, а Джаку только покачал головой:

– Государь, давай сначала соберем больше сил. Не следует спешить, надо повременить. Муса слишком часто участвовал в походах. Его не следует принимать за женщину верхом на верблюде.

– Тогда ступай к женщинам и бери у них уроки! – глухо произнес Тимур. – Я не возьму с собой тех, кто отбился от монгольской орды у моста. Возьму тебя, Муава, и тебя, Элчи. Кто еще?

Отозвалось немало голосов тех, кто уже пересекал вместе с Тимуром реку и заставлял монголов бежать наутек, теряя коней.

– Ну что ж, те, кто не пойдет со мной, пусть возвращаются к семьям. Нет, лучше идите на базар и хвастайте там былыми подвигами. Я же с другими поеду в Карши.

Те, кто возражал Тимуру, знали, что он осуществит задуманное, даже если они не пойдут с ним. Поэтому спор прекратился. Раз Тимур решился на какое-то дело, отговаривать его от него было бесполезно. Он никогда не отменял своих приказов. Такая целеустремленность приводила порой к большим жертвам и несчастьям, но в то же время она сообщала решениям Тимура неотвратимость перста судьбы.

Согласившись присоединиться к Тимуру, Джаку, держа в одной руке Коран, а в другой меч, сказал от имени всей знати:

– Мы клянемся следовать за тобой, государь. Клянемся на этом Коране. Если мы нарушим клятву, лиши нас жизни этим мечом.

После этого они с воодушевлением стали обсуждать способы выдворения Мусы из Карши.

– Побольше выдумки, – смеялся Тимур, послушав некоторое время участников дискуссии. – Если вы выманите Мусу из города с тремя тысячами войск и сразитесь с ним своими несколькими сотнями бойцов, то какая от этого будет польза?

– Было бы лучше, – вступил в разговор Дауд, нарушая общее молчание, – проникнуть ночью тайком в город и захватить Мусу врасплох, когда он спит. Так его можно обезвредить.

– Действительно, это было бы лучше, – мрачно согласился Тимур. – Но как вы собираетесь добраться до кроватей остальных трех тысяч воинов?

– Все во власти Аллаха, – настаивал Дауд на своем предложении. – Муса знает, что мы здесь. И пока мы здесь, его не выманить из города. Его государь приказал ему удерживать Карши, и Муса не двинется с места.

– Если я приглашу Мусу на прибрежный луг, – вслух размышлял Тимур, – попотчевать его вином или свежей водой, согласится ли он на это?

Дауд улыбнулся. В середине сухого сезона все они, несмотря на то что имели свободу выбора места привала на равнине и легкую одежду, сидели влажные от пота. В Карши зной, видимо, был нестерпимым. Крепость – удобное место зимнего, а не летнего отдыха, а страсть Мусы к пиршествам была хорошо известна.

– Упаси аллах, – сказал Дауд. – Мусе захочется, конечно, но он не поедет.

– Тогда я не стану его приглашать, – решил Тимур.

Больше он ничего не сказал своим собеседникам. Казалось, что он передумал брать Карши, потому что послал курьеров с приветствиями и подарками правителю Герата на юге. Он отправился с войском к одной из дорог в Хорасане, которая вела в Герат. Там на глинистой равнине у песчаных дюн, у колодца Исаака, он, невзирая на жару, разбил шатры своего лагеря.

В течение месяца он задерживал у колодца все караваны, направлявшиеся на север, пока не вернулся его гонец. Как ожидалось, он привез с собой приветствие и подарки от правителя Герата, а также приглашение приехать в гости. Тем временем у колодца скопилось много караванщиков и новости, привезенные гонцом, стали общим достоянием.

На следующий день Тимур отпустил караваны и стал готовиться к отъезду сам. Купцы попросили его предоставить охрану в связи с возможными нападениями со стороны других его войск. Однако он объяснил им, что у него больше нет войск вдоль дороги на Карши. Затем он поспешно ускакал со своими всадниками на юг, караваны же направились на север, пересекли Амударью и прибыли в Карши.

Там Муса порасспросил купцов и выяснил, что Тимур, без сомнения, отправился в Герат, очевидно намереваясь найти там убежище. Муса немедленно отбыл в то благодатное место на лугу, о котором упоминал Тимур. Летопись свидетельствует, что он «разостлал ковер для пира и раскупорил кувшин дурманящего вина». Однако Муса оставил в городе своего сына защищать крепостные стены с несколькими сотнями воинов.

Неделю или около того Тимур в месте стоянки своего войска пережидал, пока караваны доберутся до Карши. Затем он вернулся к Амударье форсированным маршем. Он не стал медлить у реки, но сразу направил своего коня в стремнину и заставил его переплыть водную преграду. Сорок всадников не побоялись последовать за ним.

Остальные воины переправились на лодках. На другом берегу сорок смельчаков бурно приветствовали их. Ночь всадники Тимура провели в засаде у дороги. Несколько из них были посланы перехватывать путников, идущих в Карши. После заката конники этой группы вновь оседлали коней и направились в ночной тьме через открытую равнину к колодцу в окрестностях Карши. Здесь они пережидали светлое время суток, укрываясь в зарослях полыни и тамариска. Все люди Мусы, которым случилось прийти к колодцу, задерживались. Тимур заставил их вместе со своими воинами сооружать осадные лестницы и плести веревки. С наступлением темноты его воины сели на коней, прихватив с собой лестницы, и оставили пленников под стражей.

– Мы едем слишком быстро, – говорил Джаку, – не все наши люди поспевают за нами. Предприятие очень серьезное, лучше бы ехать помедленнее и не подвергаться риску.

– Езжай со своими людьми помедленнее, – согласился Тимур. – Я же поскачу вперед, чтобы осмотреть городские стены и выбрать места для установки лестниц.

В сопровождении всего двух всадников он опередил отряд и скакал до тех пор, пока сквозь листву деревьев не замаячили башни крепостной стены. Тогда они спешились. Один из воинов остался сторожить коней, другой – нукер Абдулла – пошел вместе с Тимуром. Вдвоем они продвигались до тех пор, пока не заметили глянцевитую поверхность воды во рву у себя под ногами. Некоторое время постояли прислушиваясь. Из-за стен не доносилось ни звука.

Следуя по кромке рва, они вышли к месту, где ров пересекал открытый акведук, идущий к крепости. Это был каменный желоб, заполненный по колено водой. Тимур вскарабкался на акведук, Абдулла – за ним. Оттуда он спрыгнул на краешек земли у подножия крепостной стены.

Тимур пробрался по этому краешку до деревянного сруба ворот крепости. Прислушавшись на некоторое время, он постучал затем в ворота. Что заставило его так поступить – неясно. Во всяком случае, он выяснил, что ворота изнутри замурованы, поэтому на стук никто не откликнулся.

Идя крадучись, он дошел до места, где в верхней части стены зиял значительный пролом. Здесь забраться наверх было удобнее всего. Тимур указал на пролом Абдулле и убедился в том, что нукер хорошо запомнил это место. Только после этого он вернулся к своему коню и поехал к воинам, ожидавшим его неподалеку. Сорока трем из них было приказано сторожить лошадей, около ста воинов готовились к преодолению крепостных стен.

Тимур снова покинул отряд, чтобы подобраться к месту пролома в стене, Абдулла же проводил отдельные группы воинов к акведуку и далее к крепостной стене. Воины обнаружили Тимура сидящим на верху стены, откуда он давал пояснения, что делать дальше.

Часть воинов послали нейтрализовать часовых за стеной. В это время, перед рассветом, все часовые спали. Кое-какие стычки наблюдались в самой крепости. Тимуру удалось провести в нее всех своих людей. Во время восхода солнца с крепостной башни зазвучали его боевые трубы.

Жители Карши выбрались на плоские крыши своих жилищ, чтобы выяснить значение этой утренней побудки. Не ведая о численности войск Тимура и оказавшись захваченными врасплох, большинство командиров Мусы поспешили в крепость изъявить свою покорность Тимуру. После беседы они соглашались служить ему. Сопротивлялся только сын Мусы, защищая свой дом. Однако, когда через амбразуры внутрь дома стали бросать горящие головешки, он вышел с мечом на плече и сдался.

Тимур похвалил его за храбрость, но задержал в Карши. Остальных членов семьи Мусы отправили на луг, где пировал военачальник.

– Счастливая судьба государя подарила нам город, – говорил позже Джаку. – Те из нас, кто за ним последовал, преумножили свою славу.

Не меньшим чудом для них казалась способность Тимура удерживать крепость Карши от попыток тысяч воинов Хусейна овладеть ею. В их представлении победы и поражения были предопределены волей Аллаха. Мудрый Зайнеддин и его муллы внушали им это неоднократно.

Однако эти предводители тюркских племен были крайне непостоянны. Часами они могли восторженно внимать неопрятным дервишам, восхищаться их святостью и чудесами пророка Мухаммеда. В другое же время они насмехались над муллами. «Из двух проповедников выйдет один мужчина, – говорили они, – из одного – только женщина».

Их беспокоили видения. Они могли вскочить на своих коней и умчаться вдаль от дурного сна или приметы. Тем не менее перед лицом неизбежной смерти в бою они сбрасывали свои шлемы и пронзительными криками возвещали о себе так, чтобы другие могли завидовать их бесстрашию. Они ревностно оберегали свою честь, а бесчестие, по их представлениям, было больше испытанием, чем страданием. «Какая польза от жизни без славы?» – повторяли они арабское изречение.

НА КРЫШЕ МИРА

В этот смутный период времени предводители тюркских племен все больше и больше обращали свои взоры на Тимура. Его личное мужество вызывало их восхищение. Молва о его успехах ширилась. Даже его противники любили слушать истории о государе Тимуре. В их беспокойных мыслях было устойчивым только представление о его храбрости.

Некоторым из них Хусейн надоел до смерти, и они перешли под штандарт вождя барласов. Мангали Бога, один из самых знатных предводителей кочевых монгольских племен, без всякого предупреждения прискакал в лагерь Тимура и занял место среди его военачальников. Ранее Мангали был одним из наиболее радикальных противников Тимура. Однажды он даже обещал привести последнего пленником, если ему дадут тысяч шесть воинов.

– Теперь, познав великодушие Тимура, – говорил монгол, – я никогда не отступлюсь от него.

Держава, известная в истории как империя Тимура, опиралась не на что иное, как на твердое руководство вождя барласов и преданность ему племенной знати.

Позже не кто иной, как Мангали, выиграл для Тимура сражение благодаря своим незаурядным способностям. Один из тюменов тюркских войск вел тогда бой с предводителем туркменского племени Черная Овца Кара Юсуфом. Воины Тимура были блокированы почти со всех сторон и подумывали об отступлении, когда Мангали выделился из группы командиров и ввязался в жестокую рубку. Он бился до тех пор, пока не отсек голову туркмена с длинной бородой и бритой макушкой.

Мангали насадил эту голову на свою пику и возвратился в ряды своих воинов, громко оповестив их, что Кара Юсуф убит. Эта весть воодушевила воинов Тимура и соответственно внесла смятение в ряды врагов. Туркмены обратились в бегство, увлекая за собой абсолютно невредимого и разгневанного Кара Юсуфа.

Талантливые и решительные тюркские военачальники не раз спасали своего повелителя от гибели. Известна история об Элчи-бахатуре – доблестном гонце. Подобно маршалу Мюрату из свиты Наполеона, он любил пышные плюмажи на головных уборах и золоченые сапоги. Может, из-за представительного вида, а может, из-за склонности к браваде его чаще других посылали к другим монархам в качестве посла. Но и во время сражений он оставался в своем привычном облачении – в плюмаже, сапогах дорогой выделки и тому подобном.

История, о которой идет речь, произошла после того, как Тимур возвратился из похода против пограничных монголов и принялся за преследование враждебных князьков Бадахшана, с горных хребтов которого берет свои истоки Аму.

Конец ознакомительного фрагмента.