Суета
Сквозняк хозяйничал в доме, как римский легионер.
Тяжелые двери распахивались сами собой и, тотчас брошенные назад, с животным визгом вонзались в дверные проемы.
Аглая сидела в кресле.
– Встань, закрой окно, – ругала она себя.
– Ну, не ленись, – упрашивала тихо и безнадежно.
Распластанное тело отдавало другие приказы:
– Сиди, не двигайся! Не шевелись... Замри!
– Давай, сударыня, посчитаем, во сколько тебе обойдутся новые стекла, – язвил, как всегда, трезвенник-мозг.
– Сиди, – стонало тело. – Знаешь, откуда я сейчас тебя вытащило?
– Ты хочешь сказать, из ада? – попыталась сыронизировать Аглая.
Лихорадочно рассекая пограничье времени, застукали часы в холле.
Аглая вдавила ногти в ладони. Скулы свела оскомина, спина выпрямилась.
В замке входной двери еле слышно заворочался ключ.
– Ты чего, киска? – на пороге стоял Алик, жилец. – На тебе лица нет.
– Закрой балкон... сквозняк, – прошептала Аглая, чувствуя, однако, что иезуитская воронка, всасывающая в себя потоки ее жизненных сил, прекращает свое бешеное вращение.
– Не понял? – переспросил Алик.
– Я попросила закрыть балкон, потому что сильный сквозняк. Думала, стекла вышибет...
С Аликом она всегда говорила предельно четко.
– Балкон закрыт, – привстав на цыпочки и вытянув кадыкастую шею, констатировал Алик. – Да. На щеколду, – подойдя поближе, деловито доложил. – Собственно, откуда взяться сквозняку...
Он подошел к двери в спальню и закрыл ее.
– Так ты ездила в Иерусалим сегодня? – спросил. И тут же добавил: – Зря!
– Будь любезен, принеси воды, – с трудом попросила Аглая и поморщилась, представив, как долго и тщательно будет выполняться эта маленькая просьба...
...Она лежала в плотной пене, заломив в локте левую руку и свесив ее за фаянсовый край ванны. Ручейки пота все быстрее бежали по влажной груди, обтекая тяжелый серебряный талисман с бирюзой. На квадрате кафеля растекалась лужица. Контур ее...
– Какой странный контур! – удивилась женщина. – Он напоминает... старинный герб. Да, очень напоминает. А вот и лилия... Как четко она видна!
Аглая рассматривала белые лепестки, их изгибы... и все больше теряла силы. Усталость одолевала ее.
– Если бы прямо сейчас, не делая никаких усилий, очутиться в постели! Немедленно! – появившееся желание ничего общего не имело с изысканной символикой на полу в ванной комнате... – И чтоб никаких Аликов в моей жизни больше бы не было!
Выдернув пробку из сливного отверстия, она в который раз, с тех пор как нечаянно переспала с жильцом, подумала:
– Надо сказать, чтоб искал себе другую квартиру.
Вульф, не сводя глаз, следил за длинной резной стрелкой больших напольных часов работы немецких мастеров конца 1б-го века. Куплены они были у одной полунищей и почти безумной старухи с год назад.
Старуха плохо понимала и плохо помнила, какие деньги сейчас в ходу в Израиле, обмануть ее ничего не стоило, но Вульф почему-то поостерегся обманывать это существо. Впрочем, часы и так продавались за бесценок...
– Шекели, шекели, шекели, – все повторяла старуха, обнюхивая купюры.
Ее заболоченные возрастом глаза мутнели.
– Шекели... – раскачивалась из стороны в сторону старуха, монотонно бубня заклинанье. – Тысяча шекелей... А деньков еще меньше тебе осталось, любезный... Не жилец ты, голубчик, не жилец! Долго не протянешь. ...А денежки мои с собой заберу, в саван спрячу, откуплюсь. Ишь, уставились, наглые! Изыдите! И ты убирайся вместе с ними, муженек покойный, нечего подглядывать! Кыш!
Старуха начала мелко плевать прямо перед собой и дергать ногами в шелковых, с желтыми слониками, штанах. Гость сделал знак грузчикам и вышел из пропахшей бредом квартиры.
...Когда стремительная, идеально созданная для полетов по кругам Времени минутная стрелка наконец-то настигла бочонок часовой, Вульф резко встал с кресла, подошел к бюро, достал из верхнего ящичка сигару, чиркнул спичкой, затянулся и подошел к окну.
Красный дракон солнца, медленно покрываясь серебристой чешуей волн, исчез в логове средиземноморской бездны.
– Ты будешь моей, Аглая. Так надо, – сказал Вульф задумчиво, словно что-то еще взвешивая, и задвинул плотную штору.
Аглая услышала, как кошка скребется в окно, пытаясь пробраться в дом, но сознание ее еще блуждало среди грифельно-черных скал. Она видела – отчетливо – как карабкается по этим скалам. Чувствовала на себе чей-то взгляд. Скорбный... Да, скорбный взгляд... Женский... Он предупреждал о чем-то...
Однако сонные образы быстро теряли власть над реальностью.
– Бася! Заткнись! – крикнула наконец Аглая, спустив ноги с кровати.
В тот же миг ее подбросило и швырнуло обратно в горячие простыни. Навзничь. На секунду стерлись все ощущения, кроме одного: мощный поток несет ее по лабиринту, стены которого испещрены орнаментами. Яркие ковровые узоры извиваются в долгом ритуальном танце, затягиваются петлями вокруг летящей фигурки... И вдруг исчезают. Стеклянная пустота в лабиринте. Беззвучие. И в конце его, вдалеке – плывущая в облаках табачного дыма мужская красивая голова. Почему-то – в профиль...
Аглая пошевелилась, открыла глаза. Виденье стало ярче и как бы приблизилось. Резко очерченная ноздря, темный свод глаза... Лицо смутно знакомо, видено где-то, когда-то... Она осторожно перевернулась на бок...
И снова очутилась среди безлюдных скал, одна-одинешенька...
...Стоя посреди кухни – невыспавшаяся, в стоптанных тапочках – Аглая пыталась расшифровать утреннюю полуявь. Ничего не получалось.
Сипло замяукала кошка, завертелась под ногами. Аглая насыпала корма, налила воды в блюдечко. Трижды прокрутившись между ногами хозяйки, Бася с остервенением принялась грызть сухие звездочки.
– Наваждение какое-то! Что за скалы?! Удавки пляшущие, голова без туловища, глаза без лица! Как это все понять?! – гадала тем временем женщина, все больше и больше чувствуя незримую угрозу. – Что значил этот взгляд... скорбный?! Что?! И на какой шабаш я сама неслась... даже помело не прихватив?!
Ниспосланное свыше никак не поддавались разумному толкованию. Тогда Аглая решила объяснить все значительно проще – играми собственного подсознания.
– Сдохнуть можно! – почти развеселилась она, припоминая фрейдистскую концепцию сновидений. – Во сне ползаю по фаллическим символам, наяву... Наяву трахаюсь с кем ни попадя! Что было вчера – не помню.
А что было вчера?!
– Водки, что ли, выпить, – решила, вдруг чего-то испугавшись, Аглая.
Но тут же передумала.
– Аглаюшка, милая, ты меня совсем бросила, – заворковал Юрчик, едва заслышав ее голос в телефонной трубке.
– Это ты меня бросил, – протянула она. – Хочешь, приеду?
– Нет, не хочу! – хохотнул он.
– Тогда жди. Скоро буду.
– Ага.
Быстро – холодный душ, горячая струя фена...
Тушь... Помада... Глаза заблестели...
Что надеть? Белое платье? Годится! Утюг! Где утюг? Хорошо, сойдет и это. Босоножки... Вот они! Все, готова!
Сделав последний вираж по квартире и уже взявшись за ручку двери, Аглая на секунду замешкалась. Пытаясь припомнить, что забыла, она обернулась. И тут же за спиной услышала, что кто-то поворачивает ключ в замке.
– Алик?! – возмутилась она. – С какой стати так рано!
С вызовом посмотрела на дверь. Та, закованная в железные латы дверного проема, взирала на нее безучастно.
– Кажется, слуховые галлюцинации начинаются, – Аглая резко распахнула дверь.
Конечно же, никого...
Обругав себя за мнительность, свалив все на расшатанные вчерашним иерусалимским приключением нервы, она двинулась к стоянке, на ходу рукой взлохмачивая легкие волосы.
– Лапонька, ты так быстро добралась, – Юрчик потянулся к ней, чтоб поцеловать, но тут же озаботился: – Ты чего такая невеселая?
– Голодная. Кормить будешь?
– Спрашиваешь! – обрадовался он и засуетился у плиты, заворочал чугунными сковородками.
– Как дедок-то твой поживает? Еще концы не отдал? – вспомнил он почему-то.
– Жив, – ответила Аглая и, подумав, добавила: – Он... странный какой-то, этот Старик. Жуткий... Я все время настороже. Не боюсь его, но... Что-то не то происходит. Особенно в последние дни.
– Со всеми, лапонька надо настороже быть. Ушко-то востро держать надо. Обведут вокруг пальца – и пикнуть не успеешь! – философски заключил хозяин.
– Но он платит, и – хорошо платит, – парировала Аглая. – А на днях сказал, что я даже не представляю, что для него значу.
– Я тебе, милая, то же самое без конца твержу. Только ты мне не веришь. Цены тебе нет, Аглаю шка.
Юрчик оглянулся. Свет, сжавшийся в точку возле зрачков, остро полоснул гостью. Она поежилась и продолжила:
– Знаешь, за все время, что работаю там, я даже инвалидную коляску его ни разу не двинула... Все служанки делают... Сижу, Гете читаю... Два раза в неделю по два часа... высокая поэзия входит в дом моей жизни... и уносит к сияющим вершинам небесного Санктума....
Нарисовав в воздухе рукой замысловатую спираль, она добавила патетически:
– О!.. Скользя по разверзающимся безднам духовного... погружаясь в вихревые потоки сверхчеловеческого разума... имею с этого... нехилый заработок на хлеб насущный.
– Да что ты говоришь, лапочка! – на лице стоящего вплотную к ней Юрчика блуждало благодушно-радостное выражение. – Тебе помидорчиков нарезать?
Она кивнула, налила джина в стакан, плеснула немного тоника, отпила глоток. И заплакала.
Кто-то почти бесшумно приоткрыл входную дверь. Размазав слезы по щекам, Аглая обернулась...
– Чего ты опять человека обидел! – выкладывая на стол пакеты со снедью, напустилась на Юрку супруга.
– Да я ничего, и слова не сказал! А она как тяпнула стакан без меня, так сразу в слезы... Аглаюшка, ну ты чего!
– Наденька! Он меня голодной смертью уморить хочет, – притворно закапризничала Аглая.
– Юрка, да пошевеливайся ты, наконец! – рассердилась на мужа хозяйка.
– Все я да я! – в ответ беззлобно заворчал тот, распихивая продукты по холодильнику. – Надюша, джинчику тебе налить?
– Я пиво буду, – донесся из ванной голос. – Включи новости. Опять, говорят, теракт был.
Юрчик мощно напряг плечи, сцепил руки на груди. Взгляд его стал желто-звериным.
– Что, не видели, как кишки по мостовой расползаются? На оторванные бошки желаете полюбоваться? Не дождетесь! Мусик, я не буду включать телевизор! – заорал он через голову гостьи.
Шмякнув дымящееся варево в глубокую тарелку, Юрчик хлебанул джина прямо из бутылки, тыльной стороной ладони вытер рот, передернул плечами. И сразу как-то обмяк.
Аглая наблюдала за ним. Она прекрасно знала, что значат столь резкие перепады в настроении друга: болезнь опять одолевала бедную его душу.
– Юрчик, я хотела тебе рассказать что-то. Можно? – спросила она, с трудом отогнав от себя воспоминания о том времени, когда Юрчик был здоров. Сколько тогда возле него всякого люду интересного кружилось, сколько друзей было...
– Ну что ты мне можешь рассказать, милая, – по инерции зло отреагировал тот, но тут же освобождено засмеялся. – Расскажи, конечно, расскажи, я так люблю твои глупости...
– Я вчера... была... в Иерусалиме, – начала она.
– И познакомилась с очередным мудаком, – тут же перебил хозяин.
Аглая пригубила прозрачную, пузырящуюся от тоника жидкость. В нос неприятно ударило запахом боли и отчаянья.
– Ты что мне подсунул! – завопила она.
– Опять человека обижаешь! – вернувшаяся Наденька включила телевизор.
Юрчик задумчиво поскреб жесткую бороду, махнул рукой и принялся варить кофе.
Через час, выйдя проводить гостью, он нацепил новые шлепанцы на пробковой подошве. Идти было неудобно, и по причине этой Юрчик чертыхался на чем свет стоит ежесекундно.
– С тобой стыдно рядом идти, – подтрунила над ним Аглая.
– Зато тебя, лапонька, такое счастье провожать. Приехала, покушала вкусненько, поплакала и уехала. Жди теперь тебя целую неделю!
Дорога была недоброй. Аглая то и дело уворачивалась от машин, норовящих ее подрезать. Потели руки, рябило в глазах, светофоры в упор глядели на женщину за рулем и не давали двигаться. За спиной беспрестанно сигналили.
Вульф медленно наливал тягучее вино в бокал цветного стекла. Горящая рубиновым цветом жидкость источала сладостно-отравный аромат.
– Ты нужна мне... – мысленно обращался он к той, что ехала сейчас по перегруженной тель-авивской улице Бней-Егуда. – Одна ты – и никто другой... Никто...
Свернув на узкую боковую улочку, Аглая чуть не врезалась в желтый «Фольксваген», за рулем которого сидел горбоносый красавец-сабра. Резко затормозила и остановилась. Сабра покинул автомобиль, не спеша приблизился к Аглае. Его продолговатые глаза – две сомнамбулы – тускло смотрели на растерявшуюся женщину...
– Все в порядке? – спросила Аглая.
Голова на гибкой шее качнулась, толстая рыбина губ чуть дрогнула.
– Я доставлю тебе удовольствие. Поехали, – шепнула эта фиолетовая рыбина.
– Найди себе кого-нибудь помоложе! – с досадой ответила Аглая.
– Помоложе меня не интересуют... Ты мне понравилась... Поехали.
– У нас мало времени, – постукивая перстнем по подлокотнику кресла, продолжал говорить Вульф.
– Каменная не ждет. Она уже дала знак. И только ты можешь что-то изменить. Ты будешь моей, Аглая.
– С ума сегодня все посходили! – еле успев увернуться от невесть откуда вынырнувшего палевого «Мерседеса», возмутилась Аглая и нелогично добавила про себя: – как на верблюдах по пустыне едут – куда ни попадя!
И лишь спустя мгновенье поняла, что автомобиль этот был миражем. Он двигался навстречу, летел на скорости неотвратимой беды. И – исчез... Его фары были похожи на скорбные глаза женщины из сна.