ПИСЬМА И ДОКУМЕНТЫ
Учеба и начало службы[14] (1759–1763)
Имею я сына Михайла одиннадцати лет[15], который на первый указной срок, имея тогда от роду седьмой год, Правительствующего Сената в геральд-мейстерской конторе явлен, от которой для обучения российской грамоте отпущен в дом по 1760 год до июля месяца.
От того времени обучался сверх российской грамоте, немецкому языкус основанием, по-французски, хотя несовершенно, говорит и переводит и в латинском грамматику оканчивает и переводить начал. Также арифметики и геометрии и фортификации один манер прочертил. И несколько рисовать, также истории, географии и некоторых наук, что принадлежат до артиллерии, яко то в арифметике, географии и фортификации.
По прошению моему, а по ордеру его превосходительства от фортификации генерал-майора Муравьева, оный сын мой через инженер-капитан-поручика Шалыгина и освидетельствован.
И как оный сын мой ревностное желание и охоту имеет служить Ее Императорскому Величеству[16] в артиллерийском корпусе, того ради Ваше высокографское сиятельство всепокорнейше прошу, дабы повелено было означенного сына моего по желанию определить в артиллерийский корпус, а для обучения артиллерии и окончания начатых наук отдать мне.
По требованию моему сего июля 21 дня присланным ко мне из Правительствующего Сената указом велено недорослей: статского советника сына Якова Нартова, инженер-полковника сына Михайла Кутузова […] определить в Артиллерийскую школу. Того ради Артиллерийская и Инженерная школа имеет об[ъ]явленных недорослей в ученики причислить и ведать, что данным от меня артиллерии господину генерал-лейтенанту и кавалеру Глебову ордером велено их для поощрения к наукам написать капралами, и ежели пожелают, для обучения артиллерийской науке, на своем коште в отпуск в дом, то ж данными паспортами отпустить по его рассмотрению.
По представлению оной школы, артиллерии каптенармус Михаил Кутузов за его особенную прилежность и в языках и математике знание, а паче что принадлежит до инженера имеет склонность, в поощрение прочим, сего числа произведен мною в инженерный корпус первого класса кондуктором, о чем Артиллерийская и Инженерная школа будучи известна, имеет ему, Кутузову, сей кондукторский чин объявить, в верности службы привесть к присяге и оставить по прежнему при школе, ко вспоможению офицерам для обучения прочих; а о том же от меня господам артиллерийскому и инженерному генералитету ордировано и об учинении оклада жалованья в Канцелярию Главной артиллерии и фортификации предложено.
В последовавшее от Его сиятельства минувшего февраля 28 числа по инженерному корпусу генеральное обер-офицерам произвождение, состоявшие при оной школе кандукторы 1-го класса Михаил Голенищев-Кутузов, Афанасий Малыгин, Володимир Воейков и Николай Греков произведены во инженер-прапорщики и должны вступить в действительную службу; чего ради имеет школа, объявив им те чины, представить для распределения в чертежную Его сиятельства.
Подлинный подписал генерал-майор и кавалер
В должности звания своего прилежен и от службы не отбывает, подкомандных своих содержит, воинские экзерциции обучает порядочно и к сему тщение имеет, лености ради больным не репертовался и во всем ведет себя так, как честному обер-офицеру подлежит, и как по чину своему опрятен, так и никаких от него непорядков не происходит, и таких пороков, коим в указе Гос. коллегии 1756 году января 20 дня написаны, не имеет, чего ради по усердной его службе к повышению чина быть достоин.
Русско-турецкая война (1768–1774)
[…] Как генерал-квартирмейстер Боур больше других сведущ был об окрестностях тех мест, коими проходить надлежало до неприятеля, то в надежде сего, а не меньше и отличного его искусства препоручил я ему быть предводителем сему корпусу даже до лагеря неприятельского, где и произвести над ним атаку, тем надежнее, что я по его следам шел с армиею в готовности ко всякой помощи.
Распоряжение наше было к атаке, чтоб генералу-квартирмейстеру Боуру зайти в тыл неприятелю, сделав марш ночью против 11 числа сего месяца, а в то же время и от своего корпуса генералу-поручику князю Репнину к содействию с ним переправить часть войск через Прут, в чем оба сии командира между собою и условились, и понтоны к князю Репнину для переправы посланы.
Одно время нужно только было, чтоб выполнить сие предположение, но оного мы и не выиграли у турков, ибо они лишь только приметили движение генерала-квартирмейстера Боура, которого нельзя было никак перед ними сокрыть, поскольку высоты наидальнейшее явление в сих местах ясно представляют взору, то 10 числа пополудни в 4 часу, оставив часть своей пехоты в ретраншаменте против князя Репнина, употребили прочие все свои силы, простиравшиеся до 20 000, на атаку корпуса генерала-квартирмейстера Боура и для того прямо на него маршировали.
Сей генерал, коль скоро их приметил на себя движение, то и повел во встречу им сопротивное наступление и со своей стороны в намерении, сойдясь, ударить на них прежде, нежели бы они еще распростерли свои руки. Неприятель, уклоняясь от смелого шествия на себя наших войск, не стал сближаться в такое расстояние, чтоб гранадерам можно было иметь дело, и хотя со своим корпусом генерал-квартирмейстер Боур к нему чем возможно ближе добирался, но наступившая ночь воспрепятствовала с большим успехом против его действовать.
Итак, отбежав верст 15 от лагеря, где теперь стоит генерал-квартирмейстер Боур, выше Рябой Могилы расстоянием от армии в шести верстах, остановился неприятель на высотах, ведущих к Бендерам и Фальчи. Не нашел бы он спасения себе в сем разе средством обыкновенного ему бегства, если б в содействие корпусу, на него наступавшему, мог со своей стороны переслать войск генерал-поручик князь Репнин, но того ему никак нельзя было исполнить, ибо сколь ни старался он наискорее привезти к себе посланные понтоны, но, спеша всеми способами, оные ранее не прибыли, как перед вечером, а мост построен не прежде 10 часов пополудни.
Прогнавши неприятеля, овладели мы двумя большими мортирами и все его понтоны имеем в наших руках, коих он, стесняем будучи, не мог увезти с собою; также в перестрелках охотники нескольких турков ранили и полонили.
Генерал-квартирмейстер Боур, при действии выше[о]писанном, за совершенный порядок и неустрашимость весьма похваляет батальонных командиров графа Воронцова, Нейбуша, князя Меншикова и прочих, не меньше отдает справедливость за усердие к службе инженер-подполковнику Фалькеншильду, который командовал пикетами, подполковнику князю Долгорукову, командовавшему ротою в батальоне графа Воронцова, майору Пеутлингу, начальствовавшему над казаками, капитанам Кнорингу, Кутузову, Гандвиху и Бергу.
Словом, он рекомендует всех чинов, при его корпусе находящихся, что не боялись ни опасности, ни трудов и шли охотно ударить на неприятеля, да только бегство его, к большему отличению им себя, отдалило настоящий случай. […]
[…] В тот же самый и на другой день, то есть 8-го числа, Его Сиятельство [П. А. Румянцев] по рекомендациям командовавших над корпусами и по собственному своему испытанию отличившихся подвигами в сем деле наградил чинами, именно: в премьер-майоры секунд-майора Михельсона, Варфоломея Потресова, барона Ивана фон Ферзена; в обер-квартирмейстеры премьер-майорского ранга дивизионных квартирмейстеров: Богдана Кнорринга, Ивана Боувера, Карла Гандвига и капитана Михаила Голенищева-Кутузова.
Докладывано по доношениям и рапортам
[…]
От господина генерал-фельдмаршала и кавалера графа Петра Александровича Румянцева.
Что обер-квартирмейстер Михаил Голенищев-Кутузов за неимением в Генеральном штабе того чина свободной вакансии и по собственной его просьбе переименован в премьер-майоры и определен в Смоленской пехотный полк.
Приказали оного примьер-майора из Генерального штаба выключить и написать в имеющийся в Коллегии об армейских штаб-офицерах список и о том, куда надлежит послать указы. […]
Вследствие донесения моего Вашему Императорскому Величеству от 18 числа настоящего месяца о предпринятом мною походе на отражение неприятеля, выгрузившего флот и поставившего лагерь свой при местечке Алуште, поспешал я туда, Всемилостивейшая Государыня, со всевозможною скоростью, присовокупя еще к себе пять батальонов пехоты от войск, расположенных на речке Булзыке.
22 числа прибыл я, Всемилостивейшая Государыня, к деревне Янисаль, в самую внутренность гор, откуда лежащая к морю страшною ущелиною дорога окружена горами и лесом, а в иных местах такими пропастями, что с трудом два только человека в ряд пройти и по крайней мере трехфунтовые орудия везены быть могут, одни же только войска Вашего Императорского Величества, на собственных своих раменах, открыли ныне там путь двенадцатифунтовым новой пропорции единорогам.
23 числа отрядил я, Всемилостивейшая Государыня, к поискам над неприятелем генерал-поручика и кавалера графа Мусина-Пушкина с семью батальонами пехоты, в числе находящихся под ружьем двух тысяч восьмисот пятидесяти человек, сам же я остался с двумя батальонами пехоты и двумя конными полками прикрывать тыл его, чтоб не быть ему отрезану.
Между тем турки, отделясь от главного своего при Алуште лагеря, по уверению пленных, тысячах в семи или восьми, заняли весьма твердую позицию в четырех верстах от моря, перед деревней Шумою, на весьма выгодном месте, с обеих сторон которого были крутые каменные стремнины укреплены ретраншаментами. Как скоро войска Вашего Императорского Величества повели на оные свою атаку двумя каре, то встречены были жесточайшим из пушек и ружей огнем.
Неприятель, пользуясь удобностью места и превосходством сил, защищался из ретраншаментов с такою упорностью, что более двух часов, когда оба каре, подаваясь вперед непроходимыми стезями, приобретали каждый шаг кровью, не умолкала с обеих сторон производимая из пушек и ружей наисильнейшая пальба.
По приближении к обеим ретраншаментам, генерал-поручик граф Мусин-Пушкин, которого храбрость и ревностное к службе Вашего Императорского Величества усердие довольно Вашему Императорскому Величеству известны, приказал, приняв неприятеля в штыки, продраться в ретраншамент, что и исполнено с левой стороны, где самое сильнейшее было сопротивление Московского легиона гренадерским батальоном под собственным приводством храброго господина генерал-майора и кавалера Якобия, с другой же секунд-майором Шипиловым, подкрепляемым от полковника Либгольта столь удачно, что турки, почувствовав сии поражения ударивших в них войск Вашего Императорского Величества, бросились стремглав к Алуште, оставя свои батареи и будучи гонимы к обширному лагерю своему, на берегу стоящему.
В сем случае генерал-майор Якобий хотя командовал, Всемилостивейшая Государыня, и второю бригадою, но по ближайшему ее положению, будучи употреблен ко взятию ретраншамента, в жесточайшем огне поступал с отменною неустрашимостью, получил контузию, застрелена под ним лошадь и близ него убиты собственные его два человека.
Господин же генерал-майор Грушецкой, приближаясь с батальоном гренадер, и произведением жестокой канонады делая великой вред неприятелю, способствовал войскам, ретраншамент атакующим, скорее его достигнуть, когда между тем и секунд-майор Преториус разбил и прогнал многочислие неприятелей из деревни Демерчи, из которой удобно было им зайти в тыл графу Мусину-Пушкину.
Числа побитого неприятеля наверное знать не можно, поскольку и в пропастях и между камнями повержены тела их, но на месте осталось более трехсот трупов; взятых же в плен: один байрактар и два рядовых турков, четыре пушки и несколько знамен. Из числа же всего войска Вашего Императорского Величества убитых: унтер-офицеров, капралов и разного звания рядовых тридцать два.
Ранены: Московского легиона подполковник Голенищев-Кутузов, приведший гренадерский свой батальон, из новых и молодых людей состоящий, до такого совершенства, что в деле с неприятелем превосходил оный старых солдат. Сей штаб-офицер получил рану пулею, которая, ударивши его между глазу и виска, вышла напролет в том же месте на другой стороне лица. […]
Ее Императорское Величество, снисходя на прошение Тульского пехотного полка подполковника Михайла Голенищева-Кутузова, Высочайше указать соизволила уволить его для излечения ран к теплым водам, считая с 1 января будущего 1776 года, на год без вычета жалованья. О чем Государственной военной коллегии к подлежащему исполнению объявляю[17].
Командир Луганского пикинерного полка (1777–1782), Полтавского пикинерного и Мариупольского легкоконного полков (1783–1785)
Указ Нашей Военной коллегии
По взнесенным Нам докладам всемилостивейше пожаловали Мы кавалерами военного ордена Святого великомученика и победоносца Георгия […] в четвертый класс […] подполковников: […] Михаила Голенищева-Кутузова […]. Наша Военная коллегия имеет посему вписать в грамоты каждого из них храбрые подвиги, коими заслужили сие награждение, и поднести оные к Нашему подписанию, как равномерно и, по включении их в кавалерский список, производить пенсию по установлению.
Указ Нашей Военной коллегии
На состоящие в войске вакансии всемилостивейше жалуем из подполковников в полковники […] в пикинерные [полки]: подполковников тех полков… Михаила Голенищева-Кутузова […], повелевая Военной коллегии распределить их по полкам.
[…] Государственная военная коллегия приказали учинить следующее:
1-е. Вышеобъявленным Всемилостивейше от Ее Императорского Величества пожалованные полковничьи чины объявить и на оные присягу также за повышение и патенты надлежащей вычет учинить при командах на основании указов.
[…]
3-е. А затем вышеобъявленных Всемилостивейше от Ее Императорского Величества пожалованных в полковники распределить и именно: […] в пикинерные: […] Михаила Голенищева-Кутузова в Луганский […].
4-е. Всех сих […], выключа из прежних, отправить ко вновь определяемым полкам, которые им и принять во всякой исправности так, как по полковничьей инструкции положено[18].
Указ Нашей Военной коллегии
Всемилостивейше жалуем в бригадиры полковников: […] Михаила Голенищева-Кутузова […].
При объезде моем на сих днях границы по новой Днепровской линии, для осмотра состоящих там полков, имел случаи смотреть и расположенные там по повелению Вашей светлости Луганский, Полтавский и Екатеринославский пикинерные полки. За долг поставляю Вашей светлости донести, что из них Луганский и Полтавский полки, старанием и попечением господ полковых и ротных командиров, во всех частях как внутренно, так и наружно, равно и в военной экзерциции, доведены до такого состояния, которого только желать можно от конных полков, да и Екатеринославский, хотя оный от прежде бывшего в нем полкового командира принят и неисправен, старанием и трудами господина подполковника Львова приведен также в лучшую исправность и в короткое время надеяться должно быть может в соответствующем прочим состоянии.
[19]
По указу Ее Императорского Величества дана сия господину бригадиру и кавалеру Леванидову в том, что вверенный ему Полтавский пикинерный полк, по повелению главной команды присоединенной к Луганскому пикинерному полку со всею его внутренностью, как люди, так и лошади по спискам, равно и положенные по штату оружейные, мундирные и амуничные вещи, обоз и упряжку по табелю, и остаточную по книгам денежную казну сходно с полковничьею инструкциею исправно принял; при приеме ж того полка недостатка и начетов никаких не оказалось и все в полку военнослужащие чины подлежащим денежным жалованьем, а нижние чины и всеми следующими вещами и деньгами и прочим за все прошедшее и нынешнее время удовольствованы, а притом и неудовольствий своих никто никаких не показали, а объявили каждый при расспросе: всем довольны, в доказательство чего ему, господину бригадиру и кавалеру, и квитанция дана за подписанием моим и с приложением герба моего печати.
Указ Нашей Военной коллегии
Всемилостивейше пожаловали Мы на состоящие по армии вакансии […] в генерал-майоры бригадиров […] Михаила Голенищева-Кутузова […].
По указу Ее Императорского Величества Государственная военная коллегия приказали: господам генерал-майорам Михаилу Голенищеву-Кутузову, Андрею Леванидову, графу Ивану Соллогубу, князю Николаю Ратиеву и Ивану Штеричу состоять при дивизиях, и именно: Голенищеву-Кутузову, графу Соллогубу и Штеричу при 4-й, а Леванидову и князю Ратиеву при 2-й: и о том к командам, в Главный комиссариат, оного в контору и в Провиантскую канцелярию послать указы.
[20]
По указу Ее Императорского Величества дана сия господину генерал-майору и кавалеру Голенищеву-Кутузову в том, что вверенной ему Мариупольский легкоконный полк, по повелению главной команды, со всею его внутренностью, как люди, так и лошади по спискам, равно и положенные по штату оружейные, мундирные и амуничные и прочие вещи, обоз, и упряжку по табелю, и остаточную по книгам денежную казну, сходно с полковничьей инструкциею исправно принял, по приеме ж того полка недостатка и начетов никаких не оказалось, и все в полку военнослужащие чины подлежащим денежным жалованьем, а нижние чины и всеми следующими вещами и деньгами и прочим за все прошедшее и нынешнее время удовольствованы, а притом и неудовольствий своих никто никаких не показали, а объявили каждой при расспросе: всем доволен, в доказательство чего ему, господину генерал-майору и кавалеру Голенищеву-Кутузову, квитанция дана за подписанием моим и с приложением герба моего печати августа 4-го дня 1785 года.
Командир Бугского егерского корпуса (1785–1787)
[21]
В сходство полученного мною от Его сиятельства господина генерала-аншефа и кавалера князя Юрия Владимировича Долгорукова секретного ордера, с прописанием повеления Его светлости господина генерала-фельдмаршала Государственной военной коллегии президента, всех российских и разных [иностранных] орденов кавалера, князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, первому батальону рекомендую.
1-е. С расставленных для носки писем, почт и со всех ближних отлучек собрав людей, сего месяца не позже 3-го числа со всеми чинами (кроме тяжелобольных и у надзирания оных) выступить в поход и следовать по приложенному при сем маршруту в Новые Койдаки, по приходе же под оные в слободу Каменку, приняв все казенные паромы в свое ведомство, не упуская ни мало времени, переправляться через Днепр в Койдаки, и по переправе, сдав их другому батальону, которой прибудет, самому о дальнейшем следовании к Береславлю ожидать моего повеления.
2-е. Всех тяжелобольных при одном обер-офицере оставить и свезти их в Водолаги, которых, равно и других батальонов, пользовать от меня приказано 2-го батальона лекарю Андрею Бушману, для чего дать ему от батальонов несколько медикаментов и от 4-го одного исправного цирюльника.
3-е. По неимению квартирмейстеров к приему для пастбищ лошадей лугов и к занятию квартир, посылать обер-офицера, и дабы от несостояния палаток люди не могли приходить в изнурение, на квартиры при ночлегах и когда будет растах, и хотя бы то было и с великою теснотою, ставить.
4-е. Дабы батальон был провожаем от селения до селения и было все нужное за деньги доставляемо, того требовать от капитанов-исправников, от которых, или кто к тому от них назначится, при проходе получать надлежащие квитанции и их по окончании похода ко мне предоставить.
5-е. При выступлении в поход прислать ко мне о числе людей и лошадей с ним идущих рапорт, а об отлучных и оставленных тяжелобольных – ведомости.
6-е. Ежели в батальоне есть старые мундиры, то выступить в поход в них позволяю для того, чтобы по наступлении осени можно было сделать из них положенные по штату брушлуки, ежели же старых мундиров и брушлуков нет, то постараться построить их к осени, хотя из другого какого платья.
7-е. Хотя я и не сомневаюсь, чтобы уже господа батальонные командиры не предупредили своими приказаниями, дабы в артелях нижних чинов было довольное число припасено на поход сала и прочего, однако и о сем напоминаю, с тем чтобы гораздо более было запасено.
Русско-турецкая война (1787–1791)
Ордер Вашей светлости от 24-го числа об открытии с турецкой стороны военных действий их морскими силами против бота и фрегата российского я получить имел счастье сегодня. Нет никого в здешнем корпусе, кто бы сего неровного сражения и по обстоятельствам его столь важного для флага российского не почитал справедливым предзнаменованием усугубления славы знамен российских, Вами одушевляемых.
От Ольвиополя получил несколько рапортов вчера и сегодня, которые в себе ничего достойного Вам донесену быть не заключают. Они состоят в тревоге, которую произвел будто бы казак, привезший ложное известие; казак известил коменданта об усмотренных небольшого числа конных людей за Бугом, а коменданту рассмотреть должно было, производят ли такой шум около крепости или нет.
Еще уведомляет, что противолежащая деревня турецкая Голта жителями оставлена, и сие кажется не имеет другой причины, как ту же самую тревогу около Ольвиополя произошедшую; сегодня еще рапортует комендант, что напротив крепости видно было на горе татар или запорожцев до пятидесяти человек, которые, издали увидев лагерь близ крепости Ольвиопольского полка, тотчас назад за гору уехали.
Может быть, сие действительно разъезд неприятельский, может быть, и те же самые обыватели, которые близ таможни жили. Словом сказать, большая часть известий знаменуются робостью или вымыслом, но то кажется верно, что теперь Ольвиопольская крепость не в опасности находится.
Магазейн на Лысой Горе внутрь земли двадцати пяти верстах, о котором я недавно сведение получил, но и тот приведен, надеюсь, в безопасность частью Денисова казачьего полка, да и тем, что я по нужде завтра туда бы прибыть мог; но ежели чего не произойдет, то остановлюсь я завтра на Песчаном Броду, а во Ольвиополь мог бы дойти 27-го числа, но думаю, что того числа остановлюсь близ того магазейна (дабы они, знав о приближении большого корпуса, были о силах его в неизвестности) и, осмотрясь на Буге, ежели из разных известий проникнуть истину счастье иметь буду, то Вашей светлости донести не замедлю так же и о том, какое мне должно будет взять для границы вообще положение.
Сегодня соединился я с Херсонским и Александрийским легкоконными полками, последний нашел в наилучшем состоянии, лошади бодры и сбережены, в первом же лошади требуют великого поправления.
Сейчас получил от ольвиопольского коменданта повторение, что из противолежащего турецкого селения уехали жители в Очаков, убоясь приближения наших войск, но я все думаю, что ускорило бегство их произошедшая перед тем в Ольвиополе тревога, ежели же бы сие и от слухов о приближении наших войск произошло, то и тогда кажется сие дел не испортит.
Мужики какие-то, пишет он, жившие с ними, перешли на польскую сторону; я велел полковнику Лизеневичу послать туда не в военном платье офицера и о чем можно сведать.
Я вчерашнего числа, то есть 27-го, приблизился к Ольвиополю и остановился, не доходя до него двадцать верст, при деревне Лысой Горе. Сегодня был в Ольвиополе, где крепость нашел не в самом лучшем, однако же в таком состоянии, что она весьма крепким шанцем назваться может. Артиллерии двадцать два орудия, которые с малым трудом в состояние приведу достаточное для обороны, кои против такого неприятеля, какого в сем углу ожидать вскорости можно.
Я в ней оставлю 150 егерей, да два эскадрона Херсонского полка, которые, сим случаем воспользуясь, приведенных от маршей в некоторое несостояние лошадей поправят, и 100 казаков. Все сии люди в случае нужды войдут в крепость; прибавить к тому должно изрядное число обывателей нарочито вооруженных. Совокупя сии силы, надеюсь твердо, что сего места сорвать невозможно.
Я сегодня должен был остановиться здесь для печения хлебов, а может быть и завтра, и перейду отселе расстоянием сорок верст на речку Арбузянку. Лагерь возьму такого положения, что в равном и недальнем расстоянии буду от бродов Чертальского и Овечьего, от берега верстах в двенадцати и в закрытом от обозрения меня месте.
Взяв сие положение и усиля, ежели бы нужно было, в некоторых местах кордон, можно почти быть уверену, что малое ничто не прокрадется, а большое, что бы ни покусилось, найдет в свое время сильное сопротивление. Я буду почти в среднем пункте своей дистанции, то есть от Ольвиополя до устья Ингула, где почитается кордон Екатеринославского казачьего полка.
После отправленного мною к Вашей светлости рапорта от 25 числа ничего важного на кордоне не происходило, как только, что почти ежедневно видят разъезды в разных местах не в большом числе и будто бы от нас кроющихся; известия поступили следующие:
25-го числа перешли границу на кашпировском кордоне[22] чабаны, жившие у турок в услужении, а оттуда бежавшие к нам, Иваница Даинч с четырьмя товарищами, и объявили, что в городе Очакове и близ него на кораблях турецкого войска многое число и что турки имеют намерение взять Крым и Кинбурн; близ Очакова татар будто бы нет, а запорожцев ожидают из-за Дуная[23], но когда – неизвестно.
Известие от 27-го числа: присланным ко мне рапортом комендант Вукотич пишет, что турецкий жид Лезер, в польское местечко Богополь приехавший, которого я сегодня уже не застал, объявляет в Очакове турецкого войска весьма множество и запорожцев; в Березовой Балке, расстоянием от Ольвиополя во ста верстах, не малое ж число, им платье – кафтаны белые и шаровары черные и оружие присылают из Очакова, к ним собирается множество от всех сторон мужиков, коих они и принимают.
Какую степень вероятия сии вести заслуживают, Ваша светлость сами рассмотреть изволите.
После отправленного мною Вашей светлости от 31 числа рапорта все находится спокойно, и жители упражняются в своем хозяйстве.
Я сейчас получил рапорт от донского полковника Табунщикова, что сего числа утром приехал с турецкой стороны на гард жид Сапсай Гершкович с одним турком и одним мужиком польским для ловли рыбы, которые находящимся на посту сотником позваны на нашу сторону и без всякого затруднения тотчас переехали и привезены в полк Табунщикова, где жид без всяких расспросов сам рассказывал, что он содержал всякий год от кабарджи-паши и прочих турок на Буге принадлежащую часть гарду, назад же тому две недели был в Балте и слышал, что принадлежавших к Очакову турок, в службе находящихся, требовали в Очаков для войны с Россиею, почему того местечка Балты жители, встревожась и убравшись со своим имением, бежали в Польшу, от того же по слуху и местечка Голты, против Ольвиополя лежащего, жители также перешли в польское местечко Богополье, да и каймакан, узнав, что из Балты жители разбежались, не дождавшись повеления, забрал состоящих под командою его почтальонов, присланных из Бендер семь человек турок, почтовых лошадей и весь экипаж, прошедшего августа 24-го числа выехал к Балте, куда по приезде остановлен балтянскими серар-дом, или городничим, и тамошним каймаканом, которые писали о нем серард в Бендеры к Агмет-паше и каймакан в Каушаны к кабарджи-паше Мустафе и получили на то строгое повеление об отправлении его по-прежнему в Голту, по расставлении по местам почт, который августа 30 числа в Голту прибыл и находится при своем месте.
Да и ему, жиду, также велено от каушанского кабарджи-паши ехать к гарду и стараться ловить рыбу впредь до его повеления. О войсках турецких сказывал, что в Очакове сухопутных и морских есть довольное число, в Измаиле стоит с армиею визирь Али-паша, но в каком числе и о намерениях их не знает. В 20-ти верстах от Очакова в селении Янчакраке Асан-байрактар находится с пятисотенной командою турок и татар, да слышал он, есть при Очакове бывших запорожцев до пятисот, из коих трех человек назначил очаковский Али-паша над запорожцами начальниками и пожаловал каждого казачьим платьем и железными булавами.
Ежели бы я их прибытие мог предвидеть, то бы, конечно, их на эту сторону перезывать не приказал, но теперь, когда уже сие сделалось, то иным ничем решиться не могу, как тем, что турка отпустить обратно на ту сторону для того, что я сегодняшнего же утра получил от генерал-майора Максимовича уведомление, что от Вашей светлости приказано обходиться с турками весьма ласково и озлобления им не делать, и потому думаю, что, задержав их здесь, сделаю намерениям Вашим противное, тем более, что он от того же самого каймакана из Голты сюда прислан, жида же с ним приехавшего оставить велел под тем предлогом, что полковник Табунщиков сам собою рыбной ловли на гарде им позволить не может, а ожидает в самое короткое время на сие резолюции, тогда он ему, объявив оное, и отпуск сделает.
Я же от Вашей светлости как об отпуске сего жида, так и о позволении ловить им на гарде рыбу ожидаю с сим нарочным повеления.
[24] о допросе пленных запорожцев
Войска Донского походной атаман премьер-майор Табунщиков представил ко мне при репорте двух человек старых и мальчика лет пятнадцати малороссийской породы, которые на той стороне Буга таились в траве дни с три и, будучи примечены, приказным Семикинским взяты. Допросом они показали, что уроженцы польские и были в турецкой области, Коломацкий и Ткаченко на заработках, а мальчик чабаном турецкой деревни Янчакрака, от Очакова в двадцати верстах состоящей, у турчина Мизюряка, от коего узнав, что турки объявили с Россиею войну и что тот турок и другие, оставив свои дома и хлеба, забрали скотские табуны, пошли в Очаков, их, не заплатив за работу, отпустили, пошли и они с товарищами, которых было человек с десять, и с собою пригласили мальчика, показанного чабана, а с дороги некоторые пошли на Кодым, где, показали, собирается за проход через границу пошлина турками и поляками.
А сии два с мальчиком, якобы убегая того, пошли прямою дорогою и, придя к Бугу, таились в траве от нападения турок галтянских, которые жили против Ольвиополя, причем Коломацкий имел пару пистолетов заряженных. Но как на сем утвердиться не можно, а тем и паче, что, таясь, они от турок не дали виду нашему кардону и что Коломацкий и Ткаченко были в Сечи запорожцами, то и сумнительно, чтобы не были они в партиях запорожских живущих ныне у турок запорожцев, и не высматривали чего со стороны нашей. Я их по сим причинам отправляю в Елисавет со взятым с них допросом, и что с ними учинить, предаю Вашего сиятельства рассмотрению. Все же они препровождены при открытом листе и моем особливом репорте за обывательским присмотром.
Господин генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов на ордер мой рапортует, что, прибыв в устье Ингула 21-го числа, остановился он там, как для перепечения хлеба, из Новопетровска туда доставленного, а более ожидая на представление свое от господина генерал-аншефа и кавалера Александра Васильевича Суворова повеления, в котором месте по Бугу ему расположиться; 26-го же числа выступил оттуда к устью Буга.
По последним от 25-го числа известиям, в тамошних местах на кордонах и при войсках благополучно.
[…] Господин генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов доносит, что 3-го числа сего месяца, пополуночи во 2-м часу, переправлялись с противного берега через реку Буг на Осицкую косу от Кисляковки – деревни капитана Спасского, в 25 верстах на пяти дубах по примечанию бывшие запорожцы, имели там ружейную пальбу с донскими казаками, от них прогнаны к лодкам и принуждены уехать обратно. При этом ранен один казак легко.
Имею честь Вашей светлости донести: здесь все обстоит благополучно.
Хотя я уповаю иметь честь сам завтра явиться у Вашей светлости, однако для выиграния времени при сем в копии покорнейше представляю данное мною наставление господину генерал-майору и кавалеру Голенищеву-Кутузову.
Все его здесь учреждение нашел я весьма порядочно, как и укрепление здешнего замка весьма же хорошо устроено, так что при помощи Божией можно надеяться, что при сем посту под предводительством его, господина генерал-майора и кавалера Голенищева-Кутузова, в случае нападения неприятельского все пойдет с желаемым успехом.
Больные его, которые беспокоили Вашу светлость, теперь, слава Богу, гораздо поправляются и мало очень остается из них трудных.
Известий о неприятеле здесь никаких нет.
[…] Сия часть (одиночное обучение стрельбе в цель – состав) во всех батальонах имеет весьма слабое начало, а об успехе оной сомневаться не можно, ежели приложить старание и откинуть старинное предупреждение, будто бы российского солдата стрелять цельно выучить не можно; за ленивыми и незнающими офицерами присмотреть рачительно, чтобы при сем ученьи не напрасно время пропадало, и выводить в роте не более капральства вдруг, дабы каждому егерю не торопясь показывать, что ему примечать должно, а для лучшего успеха поручить сие можно и субалтерн-офицеру, ежели он ротного командира знающее, и особливо отборных мастеров, которых можно поручить, ежели рассудится, и одному офицеру в батальоне.
В каждой роте лучших стрелков от 20 до 30 человек иметь отобранных и записанных, которые в подобном случае особливо употребляться будут. По искусству и числу сих людей узнать можно годность ротного командира.
Приемами много не заниматься; учить без пустого стука и так, чтобы ружье от того никак не терпело; сие давно уже от меня было предписано.
Сего числа ввечеру, при пробитии зори, получил из устья Ингула от разъезда казачьего словесное известие, что переправляется там неприятель; я посему, не делая тревоги, приказал батальонам приготовиться каждому в своих квартирах и ожидать сигналов; но сейчас уведомлен от полковника Дячкина, который по первому известию сделал в ту сторону движение, что была партия неприятельская на той стороне человек во сто, из которой человек с десять перешли пешком ниже устья и зажгли рыбачий завод, но, усмотрев, как видно, наш разъезд, перебрались на ту сторону и с партиею от берега удалились.
Ниже Ингула верхом никак переезжать нельзя, а к верху чтобы возможно было, я весьма сумневаюсь – в рассуждении теплого ветра и прибыли воды, однако же велел быть осторожнее завтрашним утром и удвоить разъезды; вверх по кордону о сем знать дано.
Представить имею честь Вашей светлости план с профилию Николаевского укрепления. Земляную работу должен был, не упуская бывшего теплого времени, окончить еще до получения проекта инженер-полковника Фунникова, а бойниц и амбразур для пушек в каменной стене не мог проломать, стена кладена не с известкою, почему б и обвалилась во многих местах. Земляная работа продолжалась десять дней, на оную употреблено было ежедневно 180 человек егерей, которые работали свободно без урока.
Внутри замка должно было многие хозяйские пристройки изломать, чтобы возможно было поделать из кулей к стене подмостки, и сад небольшой, перед окнами дома находящийся, также должно было истребить; лес на рогатки и другие малые надобности брал у подполковника Касперова. Он по усердию своему к общему делу сих убытков в цену не ставит, но я нахожу должностью все сие представить рассмотрению и воле Вашей светлости.
Всемилостивейшая Государыня!
По сделании двух батарей напротив Очакова на левом фланге армии при заложении таковой же с коммуникационными линиями на правой стороне перед садами, в ближнем от города расстоянии, 17-го сего месяца турки учинили к последней сильную вылазку. Они атаковали прикрытие, из егерских батальонов составленное, и сражение между ними продолжалось под жестоким с батарей огнем дольше четырех часов.
Неприятель, пользуясь неравностью места, рвами наполненного, стоял отчаянно, но везде был сломлен и в бегство обращен, претерпев урона до пятисот раненых и убитых. Егери поступали в сем случае с беспримерною неустрашимостью, и турки, невзирая на выгоду места, везде бежать принуждены. Между тем от жестокого действия батарей город во многих местах зажжен, и пожар продолжался до самого утра.
С нашей стороны урон состоит в убитых двух капитанах, Ушакове и Зубатове, двух капралах, двадцати восьми егерях и одном канонире. Ранены: шеф Бугского егерского корпуса генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов, поручик Скалон, подпоручики Кумкин и Шурман, сержант один, капрал один, егерей сто десять и канониров три.
Всеподданнейшие донося Вашему Императорскому Величеству о сем покушении неприятеля, к собственному его вреду послужившему, повергаю себя к освященным Вашим стопам.
Вашего Императорского Величества вернейший подданный
Пошли, пожалуй, от меня наведываться, каков генерал-майор Кутузов, я весьма жалею о его ранах.
[…]
Милостивый государь мой Михайло Ларионович!
Ее Императорскому Величеству благоугодно было во Всемилостивейшем уважении на усердную Вашу службу, радение Ваше и отличную исправность в исполнении Вам порученного пожаловать Вас кавалером ордена Святого Владимира большого креста 2-й степени. Я, препровождая к Вашему превосходительству знаки сего ордена, с тем чтобы Вы оные возложили на себя по установлению, надеюсь, что сия монаршая милость будет новым побуждением к отличению себя новыми подвигами.
Имею честь быть с особенным почтением Вашего превосходительства, милостивый государь, покорным слугою.
Измаил остается гнездом неприятеля, и хотя сообщение прервано через флотилию, но все он вяжет руки для предприятий дальних. Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг! По моему ордеру к тебе присутствие там личное твое соединит все части. Много там равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сей нерешительного.
Рибас будет Вам во всем на пользу и по предприимчивости и усердию. Будешь доволен и Кутузовым; огляди все и распоряди, и, помоляся Богу, предпримайте. Есть слабые места, лишь бы дружно шли, князю Голицыну дай наставление, когда Бог поможет, пойдет выше.
Вернейший друг и покорнейший слуга
Любезный друг мой Катерина Ильинишна!
Я, слава Богу, здоров и вчерась к тебе писал с Луценковым, что я не ранен и Бог знает как. Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся. Вчерашний день до вечера был я очень весел, видя себя живого и такой страшный город в наших руках, а ввечеру приехал домой, как в пустыню. Иван Ст. и Глебов, которые у меня жили, убиты, кого в лагере ни спрошу, либо умер, либо умирает.
Сердце у меня облилось кровью, и залился слезами. Целый вечер был один, к тому же столько хлопот[25], что за ранеными посмотреть не могу; надобно в порядок привести город, в котором одних турецких тел больше 15 тысяч. Полно говорить о печальном. Как бы с тобою видеться, мой друг; на этих днях увижу, что можно – мне к тебе или тебе ко мне. […]
Скажу тебе, что за все ужасти, которые я видел, накупил дешево лошадей бесподобных, между прочим одну за 160 рублей буланую, как золотую, за которую у меня турок в октябре месяце просил 500 червонных. Этот турок выезжал тогда на переговоры. […] Корпуса собрать не могу, живых офицеров почти не осталось. Ты и дети не рассердитесь на меня, что гостинцев еще не посылаю, не видишь совсем таких вещей, как были в Очакове, для того что все было на военную руку.
Деткам благословение. Верный друг
[…]
С 10-го на 11-е число в три часа пополуночи все войска выступили устроенными колоннами к назначенным им пунктам, а флотилия до Дуная плыла к назначенным местам. А в пять часов с половиною все колонны, как с сухого пути, так и водою, двинулись на приступ. […]
С левого же крыла, под присутствием господина генерал-поручика и кавалера Самойлова, шестая колонна под начальством генерал-майора и кавалера Голенищева-Кутузова единовременно с первою и второю колонною, преодолев весь жесткий огонь картечных и ружейных выстрелов, дошла до рва, где бригадир Рыбопьер положил живот свой. Скоро, спустясь в ров, взошла по лестницам на вал, несмотря на все трудности, и овладела бастионом.
Достойный и храбрый генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов мужеством своим был примером подчиненным и сражался с неприятелем. Но множество оного остановило на первый миг распространение по валу, и для сего призвал он Херсонский полк, в резерве бывший, оставив двести человек при пушках на контр-эскарпе. С прибытием резерва неприятель не только отражен, но и знатною частию побит. Твердая в той стране нога поставлена, и войска простирали победу по куртине к другим бастионам […].
Жестокий бой, продолжавшийся внутри крепости, через шесть часов с половиною с помощью Божиею наконец решился в новую России славу. Мужество начальников, ревность и расторопность штаб– и обер-офицеров и беспримерная храбрость солдат одержали над многочисленным неприятелем, отчаянно защищавшимся, совершенную поверхность, и в час пополудни победа украсила оружие наше новыми лаврами.
[…]
Ставлю долгом своим свидетельствовать мужество и храбрость колоножных начальников и просить им за подвиги, труды и победу воздания. Генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов оказал новые опыты искусства и храбрости своей, преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, взлез на вал, овладел бастионом, и когда превосходящий неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потом поражать врагов.
[…]
Четвертого сего месяца помощью Всесильного имел я удачу разбить знатный корпус неприятеля под командою Ахмет-сераскера трехбунчужного, имевшего при себе трехбунчужного же Журн-оглу, бывшего начальника в Хотине, и двухбунчужных Кюрд Осман-пашу и Дагир арнаут-пашу, им содействовал и хан Бахти-Гирей с пятью султанами, имея при себе всех некрасовцев и неверных запорожцев.
Весь укрепленный лагерь, где натура и некоторая степень искусства размножили препятствия, достался нам добычею, восемь новых пушек и несколько знамен. Неприятель, получивший 2-го числа подкрепление, считался в пятнадцати тысячах турок и около восьми тысяч хану принадлежащих; урон его убитыми простирается до тысячи пятисот человек, в том числе много знатных чиновников; раненых спасти можно было человек до тридцати, ибо казаки, преследовавшие неприятеля, не хотя отягощаться пленными, пощады не давали. В Бабаде истреблены большие их магазейны, около тридцати тысяч четвертей и запас пороха.
При сем деле наш урон весьма мал и состоит почти весь в казаках.
Сейчас прибыл я к Тульче.
Сие препроводить честь имею с моим дежурным майором Алфимовым, коего труды при сем деле пред Вашим сиятельством похваляю.
Посольство в Турцию (1792–1794)
Усердная Ваша служба, храбрые и мужественные подвиги, коими Вы отличились в сражении при Мачине и разбитии войсками Нашими под командою генерала князя Репнина многочисленной турецкой армии, верховным везирем Юсуф-пашою предводимой, где Вы, начальствуя над войсками левого фланга, при стремительных и многочисленных неприятельских нападениях преодолели все трудные переходы, в движениях Ваших соблюли отличное искусство и порядок, а в поражении неприятеля мужество и храбрость, учиняют Вас достойным военного Нашего ордена Святого великомученика и победоносца Георгия.
На основании установления его Мы Вас кавалером ордена сего большого креста 2-го класса Всемилостивейше пожаловали и, знаки его при сем доставляя, повелеваем Вам возложить на себя и носить узаконенным порядком.
[…]
Вознамеревая отправить Вас чрезвычайным и полномочным послом к Порте Оттоманской, повелеваю для получения надлежащих наставлений поспешить с Вашим сюда приездом.
[…] Императрица вчера назначила генерал-лейтенанта Кутузова Михаила Ларионовича послом в Константинополь. Никто не ожидал подобного выбора, поскольку, хотя человек он умный и храбрый генерал, однако никогда его не видели использованным в делах политических. […]
Последнею всеподданнейшею реляцию моею от 1-го числа сего июня месяца имел я счастье донести Вашему Императорскому Величеству о неотложном назначении 4-го числа сего ж месяца для размены моей при Дубоссарах с послом турецким, которая и действительно в тот день благополучно совершилась, после некоторых со стороны турецкой настояний, которые более просьбою именовать должно, чтобы размена воспоследовала не на нашем, а на их пароме, на что мы с генералом Пассеком и сочли за должное согласиться взамен всех снисхождений и дабы дальнейшим оспориванием столь маловажного над нами преимущества не отдалить времени и самой размены.
При сем осмеливаюсь также представить Вашему Императорскому Величеству часть моего журнала с 22 мая до 7 числа сего месяца, из которого Ваше Императорское Величество усмотреть изволите, что ничего не упущено против обряда, наблюденного при размене последнего бывшего посольства.
[…]
Поведение турок с нами, Всемилостивейшая Государыня, чрезвычайно вежливо, и при всяком случае приметна крайняя их острожность, дабы не подать нам причины к негодованию. Посол их пробудет в лагере при Дубоссарах семь дней и, без сомнения, согласится подвергнуть себя всем осторожностям в рассуждении проветривания вещей, и я с моей стороны, ежели приметно будет от него о сем нетерпении, промедлю здесь для взаимности несколько дней, не отдаляясь от Криулянн.
В день мирного торжества сентября 2-го прошлого 1793 года, по росписи с трона Нашего провозглашенной, пожаловав генералу-поручику Михайле Голенищеву-Кутузову за службу его в вечное и потомственное владение две тысячи душ, Всемилостивейше повелеваем отдать ему в такое потомственное владение из секвестрованных от участвовавших в бывшем польском мятеже в Волынской губернии фольварки: Зубовщинский, Шершневский, Кропивный, Волянский, Селянщинский, Сколобовский, Краевщинский, Могилянский и Немеровский, да местечко Райгородок, в коих по поданной Нам ведомости показано две тысячи шестьсот шестьдесят семь душ мужеска полу, с принадлежащими к ним землями и угодьями и всею хозяйственною в оных наличностью.
Сенат, предписав куда следует о надлежащей всего того отдаче помянутому генерал-поручику Голенищеву-Кутузову, имеет заготовить к подписанию Нашему жалованную Нашу грамоту.
Я въехал 26 сентября в Константинополь. Турки в церемониале не делали никакого затруднения, и министерство велело сказать мне, что, из дружбы к особе моей, более Порта желает сделать учтивости мне, нежели Репнину. Таин определили на прежнем основании 400 пиастров на день, да султан, из особого уважения, из комнатной казны прибавляет 200, итого 600 пиа[стров] на день. […]
Визирь на другой день приезда прислал спросить о здоровье и табакерку с алмазами, чашку кофейную с алмазами и яхонтами, чрезвычайной работы, и 9 кусков богатых парчей, с таким еще вниманием, что каждого цвета по 30 пик здешней меры, чтобы стало на женское европейское платье. Все это ценят слишком на 10 000 пиа[стров]. […] Говорят, будто велел султан готовить богатые подарки.
Министры все живут за городом, но приезжали смотреть моего въезда. Цесарской, прусской и неаполитанской были у меня за одну станцию от Конст[антинополя], и все вообще были с визитом на другой день приезда моего. Я ездил в Буюк-Дере, где обедал у цесарского интернунция. Они все живут хорошо. […] Константинополь вот что: видя турецкие города, между прочим и Адрианополь, подумаешь иметь воображение об Константинополе, но ошибешься.
Здесь строят, особливо в Фанаре и Пере, так мудрено и смешно, что превосходит воображение. Улицы шириною с лосолев кабинет. Дома превысокие, множество окон, и балконы сходятся в верхних этажах вместе. Над моим домом есть бельведер.
Взойдешь на него и увидишь все положение Константинополя: сераль, гавань превеликая, покрытая беспрестанно судами и лодками, которых, конечно, во всякое время глазом увидишь тысячу, Константинополь с прекрасной Софией, Сулимани, Фанари, Галата, Пера, прекрасный пролив Константинопольский, называемый древними Босфор Фракийский; за ним предместье Скутари в Азии: в нем 200 000 жителей; море Мрамора, острова Княжие, мыс Калцидонский, гора Олимп, la tour de Leandre (башня Леандра) и множество других мест, – все это видно вдруг. Сии чудеса увидя, не рассмеешься, а заплачешь от чувства нежности.
Целую тебя, мой друг, будь здорова.
Всеподданнейше при сем Вашему Императорскому Величеству препровождаю счет поверенного в делах полковника и кавалера Хвостова об издержанных им на постройку дома в Пере, вдобавок к сумме, отпущенной от Порты, и на убранство покоев. Окончание постройки и убранство дома относится единственному попечению его, полковника Хвостова, без малейшего моего участия, а потому и повергаю Всемилостивейшему Вашего Императорского Величества воззрению как помянутый счет, так и официальное письмо его, из которого Всемилостивейше усмотреть изволите причины, побудившие поверенного в делах на сии расходы.
В убранстве покоев держался он примера здешних министров других держав, превосходя их, однако ж, в пристойности. По немалой обширности дома, по множеству покоев и по некоторому великолепию мебели расходы не кажутся быть неумеренными.
После Всеподданейшего моего донесения Вашему Императорскому Величеству от 5-го октября под № 17, что происходило в рассуждении церемониалов, Всемилостивейше усмотреть изволите из части моего журнала, при сем прилагаемой, при которой следует и ведомость экстраординарных издержек и вещей в подарок употребленных.
Визит мой к визирю, надеюсь, последовать должен от сего числа через семь дней. Единственный спор по церемониалу состоит в том, чтобы, получая шубу, надевать мне оную стоя, разумея, что почесть сия происходит от султана; утверждают при том, что никогда не соглашались и с князем Репниным в сем пункте. Я соглашаюсь возложить на себя шубу стоя, принимая ее от султана, но с тем, чтобы и визирь в одно время встал со мною. Сие не решено.
Поведение Порты в рассуждении дел французских не переменяется, ибо Декорш и Мураджа не имеют великого труда обольщенных уже членов Совета поддерживать в надежде, что Республика в состоянии находится выдержать еще две кампании, что она покорит роялистов и что союзные дворы скоро должны наскучить войною и признать Республику.
Часто якобинцы и содействующие сему богопротивному обществу выдумывают слухи нелепые для минутного какого ни есть интереса, как например: вчера они праздновали мнимое возвращение Тулона и победу над королем прусским, выдавая сего государя раненым. Сии и подобные нелепости заставляют меня иногда, сделав выписку известий об успехах союзных войск, присовокупив самые простые рассуждения, доставлять через полковника Бароция или другими посторонними каналами ослепленному министерству.
Капитан-паша Кючук Гусейн, наперсник и свойственник султана, прибывший со флотом в столицу 10-го числа сего месяца, усиливается в милости своего государя ежедневно более. Он с реис-эфенди, с Юсуф-агою и другими членами Совета будучи во всем разного мнения, столько же противно думает и о якобинцах.
Некоторые приветствия, им оказанные французским фрегатам в Смирне, произошли от единственного желания приобрести оные и с ними несколько людей способных и ничего более не доказывают. Некоторые изъяснения его по возвращении в столицу, которые я имею из верных рук, утверждают меня, что он никогда ни якобинцам, ни связи их с Портою благоприятствовать не будет.
Известия, от полковника Бароция мне доставленные, Всеподданнейше Вашему Императорскому Величеству препровождаю в оригинале и при том партикулярное его от имени моего изъяснение с реис-эфенди по делам с якобинцами.
Прочие же малые сведения, по краткости времени моего здесь пребывания собранные новыми каналами и весьма еще недостаточные, суть следующие.
Турецкому послу, отправленному к Лондонскому двору, Юсуф Акяг-эфендию, кроме султанской грамоты и препроводительных писем верховного визиря, по политическим делам инструкции не дано, а обещано доставить ему оную после. На словах рекомендовано, смотря по обстоятельствам и успехам оружия, внушать английскому министерству о примирении с Франциею, а, утвердя себя при Лондонском дворе, искать заключения между Портою и Англиею союза против держав, на Порту восстать могущих, предлагая во взаимство Лондонскому двору способное и беспрепятственное плавание по Черному морю в Суэц.
Ежели Английский двор согласится на пребывание турецкого при нем посла, то Порта предпримет меры на учреждение оных и при других дворах, хотя ей и в тягость будет в рассуждении издержек. Впрочем, проект инструкции был таков, чтобы склонить Великобританию на прекращение войны с Франциею, предложив во мзду достаточные жертвы со стороны сей последней, и тогда Декорш обещает Порте именем Франции, возвратив господство в Средиземном море, дать Порте эскадру в распоряжение и прочее.
Сделано уже на сих днях внушение интернунцию о взаимной пользе обоих дворов иметь резидующего министра от Порты при Венском дворе. Может быть, намерена Порта при отъезде своего посла из Санкт-Петербурга сделать такое же предложение и Вашего Императорского Величества Высочайшему Двору.
По поводу вводимых здесь в войсках новых учреждений начинают все благоразумные об успехе сомневаться. Министерство принялось было сначала за оные весьма ревностно, но горячность сия ныне умаляется. По артиллерии положено содержать пять тысяч человек, набрано около тысячи, и сие число не умножается, ибо на место вновь записывающихся столько же разбегается.
Корпусы бомбардиров, минеров и пионеров, в небольшом числе состоящие, содержаться могут удобнее, ибо им положены тимары или земли во владение. Бостанжиев, обучающихся регулярной тактике, находится числом до 500 человек, а предполагают их иметь на первый случай только до 2000. Для помещения всех вышеупомянутых войск строются казармы. Сии новости, еще столь малоуспевшие, производят, однако ж, немалый ропот в старом корпусе янычар, из которых еще ни один в новые войска не записался, несмотря на все прельщения, от Порты делаемыя.
По адмиралтейской части много также сделано перемен. Желала Порта иметь десять тысяч матросов всегда в готовности из беломорских[26] и островских жителей, добровольно записавшихся. Поныне явилось таковых самое малое число и отовсюду получаются известия о невозможности склонить оных более. Между тем на всяком военном судне, в гавани находящемся, содержутся на всегдашнем жалованье штурмана, боцмана, парусники и прочие и по нескольку человек знающих матросов.
Касательно крепостного строения известны успехи их Вашему Императорскому Величеству через самовернейший канал; и Бендеры, конечно, приведутся к окончанию будущего лета; Аккерман укрепят наружными пристройками; укрепление в устье Дуная, сказывают, остановлено. Но всего более заботит Порту укрепление рейда Чингине Килесы.
Сие место на Черном море, неподалеку от пролива Константинопольского на Румельском берегу, расстоянием от столицы около пятидесяти верст, оно удобно для десанта. Всему буду иметь верные чертежи и с промерами. Карта мест, мною проходимых от Дуная доселе, работана рачительно со всеми примечаниями и со всеми окрестностями. О морских силах Порты предоставляю себе вскорости доставить нечто верное.
Сколь незначущи успехи в удобрении войск, столь, напротив, внимания достойно попечение Порты о собрании казны всякими образами. Все монополии в руках правительства, одно продовольствие столицы хлебом приносит, сказывают, ежедневно двадцать тысяч пиастров, все маликьяне отняты, и люди, ими пользующиеся, приведены в нищету; легко себе представить можно, сколько такие операции должны произвести ропота. Таковы на первый случай мои примечания по военной части, они весьма недостаточны, Всемилостивейшая Государыня, по краткости времени.
Капитан-паша крайне настоял о введении на визирство бывшего в прошедшую войну Юсуф-пашу, но сие поныне без успеха. Виды капитан-паши такие, чтобы посредством сего неуклончивого человека обуздать своих неприятелей, в Совете заседающих. Султан, скучая ничтожностью нынешнего визиря, оказывает желание переменить оного, то и работают члены Совета о возведении на визирство некоего гаджи Бекира, столь же ничтожного и им совершенно преданного.
Капитан-паша, сам по себе мало сведущий в политических делах, привез с собою из Смирны бывшего учителем ныне владеющего султана Исак-бея, человека, как сказывают, разумного. Надеются, что умом сего человека возможет он противостать хитрости членов Совета. Исак-бей весьма известен графу Шуазелю.
Мятущейся в Арабии Абдул-Вегаб привел султана в крайнее беспокойство. Государь, отложа все прочие дела, теперь единственно занимается изысканием мер, служащих к истреблению мятежника. На советах, поныне держанных, мнение было двоякое: одни уполномочивали на истребление джидского Юсуф-пашу, бывшего визиря, с помощью египетских беев и тамошних войск, а другие (то есть партия капитан-паши, дабы не удалить Юсуф-пашу) подали мнение свое препоручить оное важное дело багдадскому паше.
Итак, с апробации султана отправлены к оному курьеры, чтоб он употребил сначала духовных на склонение Абдул-Вегаба быть повинну законному калифу магометанскому и отстать от предприятия своего на завоевание Мекки; но буде ж советы духовных не подействуют, возбудить и отправить против Абдул-Вегаба степных разных поколений арабов; буде же и сие недостаточно явится, послать багдадскому паше с войсками своего кегая, а наконец и за сим, ежели силы будут недостаточны, то следовать против мятежника уже самому багдадскому паше, требуя от Порты в помощь себе как войска, так и денег.
За таковым распоряжением, с одной стороны, отправляются так же с другой и в Египет повеления о взятии и с той стороны мер на истребление мятежника.
От поверенного в делах при Генуэзской республике Лизакевича получено известие, что на место Семонвиля назначен Moêl, а известный Анжели под именем купца d’Omeri отправился в Смирну; шаги его будут мною подробно наблюдаемы.
Всеподданнейше препровождаю список ноты, поданной от поверенного в делах полковника и кавалера Хвостова по случаю наглостей, чинимых экипажами французских фрегатов в Смирне; такие же поданы и от прочих союзных министров. Нота английского посла Энслия была весьма в сильных выражениях, но, сохрани сию наружность, не упустил он, сказывают, тайно внушать Порте о покупке тех фрегатов.
Тринадцати французским купеческим кораблям, бывшим в Смирне и ныне употребленным для перевозки под турецким флагом съестных припасов в Константинополь, даны на всякий случай от английского консула паспорта; о справедливости сего слуха, однако же, я уверить еще не могу.
На первых днях моего пребывания в Константинополе приказала Порта изъясниться со мною о тайне, предлагая разные образы к моему продовольствию. При сем случае я, не входя ни в какие изъяснения, объявил, что тайна есть дело обычая и что в таком только виде его и принимаю, впрочем, оставляю Порту с сей стороны в совершенном покое, имея все способы к продовольствию себя и всей свиты, и для того не вхожу ни в дороговизну нынешнюю, ни в курс монеты.
Сказав сие, оставил в молчании дело тайна, и на сих днях объявила Порта, что по мере отпускаемого князю Репнину, сравнивая цену пиастров тогдашнюю с нынешнею, назначает Порта 600 пиястров на день.
Из приложенного здесь особого уведомления от полковника Бароция под литерою «Р» усматривается между прочим неудовольствие султана за неуважительные будто бы поступки против посла его. Ответ мой реис-эфенди был таков:
1) Что я уверен, что в рассуждении посла сохранено в России всякое уважение, на взаимности основанное.
2) Известно мне, что при въезде посла в пределы Империи Российской при Дубосарах не было и вопроса об осмотре его вещей, тем более о взимании с них пошлины, сему я очевидный свидетель, и что ежели бы и случилась во время переезда его людей в других местах границы какая-либо остановка, то разве по такому сомнению, что вещи те не посольству принадлежащие, и я немедленно уведомлю о сем кого надлежит, дабы разрушить всякое недоразумение.
3) Удивительно, как мог навлечь себе неприятности посол в рассуждении турецких пленных в России, ибо я уверяю Его прев[осходительст]во реис-эфенди, что из них ни одного в России не осталось, исключая принявших добровольно закон христианский, о сих последних не может быть и вопроса.
При всем Всеподданнейше имею честь препроводить к Вашему Императорскому Величеству полученные мною от весьма верного канала копии как отправленной с турецким послом грамоты к королю великобританскому, так и реестр посланных с ним подарков.
[…] На прошедших днях были визиты у визиря и аудиенция у государя, и от этого не мог я приняться за почту иначе, как вчера, и задержал; в прошлую ночь она должна была уехать.
Как бы тебе наскоро сказать, что султан и его двор: с султаном я в дружбе, то есть он, при всяком случае, допускает до меня похвалы и комплименты; велел подружиться своему зятю капитан-паше со мною; при одном споре об шубе, как ее надевать, заупрямился я (то есть прежде церемонии за несколько дней). Он запретил со мною спорить и велел мне сказать, что полагается на меня и что человек с моим воспитанием ему не манкирует. Я сделал так, что он был доволен. На аудиенции велел делать мне учтивости, каких ни один посол не видал.
Дворец его, двор его, наряд придворных, строение и убранство покоев мудрено, странно, церемонии иногда смешны, но все велико, огромно, пышно и почтенно. Это трагедия Шакспирова, поэма Мильтонова или «Одиссея» Гомерова.
А вот какое впечатление сделало мне, как я вступил в аудиенц-залу: комната немножко темная, трон, при первом взгляде, оценишь миллиона в три; на троне сидит прекрасный человек, лучше всего его двора, одет в сукне, просто, но на чалме огромный солитер с пером и на шубе петлицы бриллиантовые.
Обратился несколько ко мне, сделал поклон глазами, глазами и показал, кажется, все, что он мне приказывал комплиментов прежде; или я худой физиономист, или он добрый и умный человек. Во время речи моей слушал он со вниманием, чтобы наклонял голову и, где в конце речи адресуется ему комплимент от меня собственно, наклонился с таким видом, что, кажется, сказал: «Мне очень это приятно, я тебя очень полюбил; мне очень жаль, что не могу с тобою говорить». Вот в каком виде мне представился султан. Задержал почту.
Прощайте, мои друзья.
Здравствуйте, детки, Боже вас благослови.
[…] Хлопот здесь множество; нет в свете министерского поста такого хлопотливого, как здесь, особливо в нынешних обстоятельствах, только все не так мудрено, как я думал; и так нахожу я, что человек того только не сделает, чего не заставят. Дипломатическая карьера сколь ни плутовата, но, ей-богу, не так мудрена, как военная, ежели ее делать как надобно. […]
Жалобы посла блистательной Порты, пребывающего в Санкт-Петербурге, меня удивляют. Мне известно, что никто из пленных, оставшихся при своем законе и пожелавших возвратиться в отечество, против воли в России не задержан, что доказывает множество пленных, в оттоманские области возвратившихся. Принявшие же закон христианский добровольно, могут ли почитаться в числе насильственно задержанных?
Неизвестен мне образ, коим поступает посол в рассуждении таковых, и какими случаями навлекает себе неприятности, но наглые поступки людей, свиту его составляющих, подали, может быть, причину, необходимую полиции к некоторым осторожностям, на которые посол негодует и несправедливо жалуется.
Не хочу я утруждать реис-эфенди неприятным исчислением всех своевольств, ими учиненных. Поведению их свидетели все иностранцы, живущие в С.-Петербурге, в прочем все принадлежащие почести и уважения учинены послу, сколько мне известно, и уверяю, что приняты вновь строгие меры для отыскания пленных, задержанных насильно, буде таковы есть.
Право народное соблюдается в России свято, чему свидетель вся Европа. Агент и враждующей с Россиею державы пользовался бы в полной мере покровительством оной, а посол дружественный, имеющий запечатлеть мир между великими державами, одушевленный единственно своими чувствованиями и хранящий меры поведения должного при великом дворе, может ли не пользоваться всем уважением, характеру его принадлежащим, среди столицы, отличающейся всеми добродетелями гостеприимства и особым вниманием к иностранным.
Господин генеральный консул Северин доносит мне, что он уведомил Ваше сиятельство, будто бы Порта намерена через три месяца объявить России войну. Я должностью служения своего поставляю предупредить Вас, милостивого государя, что по примечаниям моим не полагаю я разрыв с нами столь близок. Однако ж я поручил господину Северину уведомлять обстоятельно Ваше сиятельство о проходящих новых войсках в оба княжества и в Бессарабию и о строении крепостей.
10-го прошедшего декабря вручен Порте именем господина поверенного в делах решительный отказ о перемене тарифа, вечность коего основана на ясных словах 21 статьи торгового договора, по сю пору она мне ни слова по сему делу не говорит, а я толкую сие, следуя пословице: молчание суть признание, и уповаю, что сие дело не произведет больших хлопот.
Везде развалившиеся ее крепости не приведены в совершенно оборонительное состояние, флот ее еще не силен; предпринятые перемены денежной части не достигли надлежащей зрелости, а пуще всего внутренность расстроена, везде почти непослушание, во многих местах мятежи, часть Аравии, большая Румелии[27] и окрестности Требизонда[28] довольно занимают непокорностью своею Порту.
Все сии причины должны воздержать ее, судя по здравому рассудку, от всякой только для нее пагубной крайности; но наиболее ее удержит знание, что управляет войсками в новоприобретенной области муж, столь страшные раны ей наносивший и коего смею уверитьв беспредельной моей преданности и в том отличном и сердечном высокопочитании, с коим остаюсь Вашего сиятельства, милостивого государя моего, всепокорнейшим слугою.
[…] Я здоров, только хлопотно очень; когда приходит отправлять почту, то сижу за письмом суток по трое. И материя в письме все такая, что всякое слово важно, и чтобы не соврал не равнодушно. К тому же Хвостов, Пизани, Бароций между собою злы; друг под друга подкапываются. Также и мелких людей, которые в важные дела употребляются, много все плуты, и надобно не только стеречься их, но и их обманывать.
Я выеду первого числа марта и поеду скорее, нежели сюда ехал, так что буду к границе в конце апреля. […]
[…] Поскольку же реченный великий Ваш посол по природному своему благоразумию и прозорливости все правила посольской должности с совершенною точностью и благовидною вежливостью выполнил и таким образом долг своего усердного служения и верности своему государству так, как надлежало, исполнив и удовлетворив, о возвратном своем отправлении просил Высочайшего Нашего соизволения, которое и получить уже удостоился. […]
При сем случае имею честь донести Вашему сиятельству, что 28-го числа прошедшего февраля получил я отпускную у султана аудиенцию и надеюсь, что от сего числа дней через десять отправлюсь к российским границам, куда около половины мая прибыть уповаю. Впрочем, не находя ничего нового и достойного к донесению Вашему, имею сказать только то, что как здесь, в Константинополе, так и в окружностях оного продолжает быть все благополучно.
[P. S.] Мятежи внутренние распространяются в Оттоманской империи от часу более. Андрианополь почти в осаде от мятежников, в другой стороне Махмуд-паша столь силен, что Порта и мер никаких принять не может, впрочем, военных приготовлений не видно для внешней войны.
Во исполнение Высочайшего рескрипта, полученного мною, имею я возвратиться в отечество и вследствие того же Высочайшего повеления препровождаю Вашему высокородию цифирные ключи и весь архив входящих и исходящих дел, бывших во время моего служения. В том числе найдете Вы переписку с российскими министрами, при разных дворах находящимися, и всеподданнейшие мои реляции к Высочайшему двору.
Из сей переписки усмотрите уже Вы частью положение Порты и относительности ее с державами […]. При сем следуют и Всемилостивейше данные мне две инструкции, одна, особенно, дело чрезвычайного посольства заключающая, а другая секретная, в которой и систему держав европейских начертанною найдете, и отношения с ними России.
В числе рескриптов увидите полученный мною по случаю отказа Порте на требование ее о тарифе. Намерения Высочайшего двора по сему делу между прочим такие, чтобы употребить в помощь и внушения министерству турецкому от некоторых министров дружественных нам держав, а именно: австрийского, прусского и неаполитанского.
Сии и готовы были учинить всякую от них требуемую поступь, но, дабы отнять у Порты всю надежду к достижению ее намерения и не дать делу вида негоциации, удовольствовался я при начале сделать простой отказ от имени поверенного в делах на основании предписанного от Высочайшего двора без всяких внушений, взяв, однако же, обещание от вышеупомянутых министров, чтобы при первом от нас требовании или при каком-либо от Порты разговоре или изъяснении им или их драгоманам внушить с твердостью, что дворы их видят всю несправедливость притязаний Порты в противность артикула самого ясного в трактате.
Порта со дня получения отказа и поныне, не только с нами, ниже с одним из драгоманов других дворов, не упомянула ни слова о тарифе и Вам известно, какие приняла меры к новым попыткам; но ежели бы к Вам, как вновь прибывшему министру, Порта обратилась с новыми по тарифу предложениями, тогда, поступая по силе рескрипта, можете воспользоваться также и услугами упомянутых министров, интернунция и прочих, которые, конечно, не откажутся употребить обещанные ими средства.
В краткую Вашу бытность в здешней столице довольно уже виден Вам образ здешнего правления и достаточно уже проникли Вы в обстоятельства дел нынешних, но тем не менее должность моя есть сообщить Вам все мои сведения, которые по крайней мере послужат Вам на первый случай к сличению с вещами, которые Вы от времени до времени открывать будете.
Империя Оттоманская, как Вам известно, управляется ныне Советом. Форму сию изобрел хитрый Решид-эфенди, нынешний реис, дабы обще с Юсуф-агою, имеющим место тарапхана-эмини и весьма могущим у государя, управлять всеми делами, слагая ответственность на Совет вообще и не иметь причины бояться силы визиря, которого влияние при Совете ничтожно.
Невозможно, кажется, устоять сему образу правления в военное время, где и общий глас укажет, конечно, на человека буде не деятельного, то беспокойного. Сего, кажется, и должно опасаться реис-эфенди и разделяющим с ним правление, а потому неудивительно, что он при всех затейливых его поступках внутренне войне противен.
Непомерные налоги, по причине которых огорчение в народе ежечасно умножается, явный ропот и беспокойства во всей Румелии и других местах, которые единое неудовольствие народа причиною имеют, суть доказательства, сколь противна форма правления народу и образ собирания податей.
Чернь вообще вину слагает на Юсуф-агу, управляющего всеми податями, вновь изобретенными. Духовенство не менее черни озлоблено, ведая желание его приобщить к своему департаменту и управление доходами мечетей. Разные чиновники, кои прежде всякими несправедливыми способами доставляли себе доходы, ныне находят себя без всякого влияния на дела и видя Решид-эфенди и Юсуф-агу, поглощающих исключительно все аксиденции.
Кроме сказанных мной беспокойств, в Румелии бунт скутарского Махмуд-паши, который столь усилился, что Порта неоднократно уже предлагала ему договоры, на которые он не соглашается. Мятежники в Румелии поныне вовсе к нему не принадлежат, но ежели и сии войдут с ним в разумение, тогда будет он вдвое сильнее и вдвое опаснее для Порты. С другой стороны, мятеж Абдул-Вегаба в Аравии не может не беспокоить Порту. Все сии несчастья недовольными относятся на настоящий образ правления.
Кючук Гусейн, нынешний капитан-паша, доселе мало вступающийся в правление, наперсник и свойственник султана, явно уже начинает недоброхотствовать правящим министрам и по доступу своесу к государю не приминет вредить делам их. Все сие предвещает скорую перемену министерства, к чему, кажется, привязано и уничтожение Совета, но неминуема перемена визиря, который и вступит в правление со всею властью к достоинству его привязанной.
Нравственный его характер восприймет главное влияние во все поступки Порты, и тогда можно будет решить вопрос, насколько полезна перемена министерства для сохранения мира.
По политическим делам драгоман Мурузи имеет немалое влияние; будучи подкреплен советами брата своего, князя воложского, и интригами другого брата, не меньше умного, в Фанаре живущего, сделался он ближайшим наперсником Решид-эфенди. Трудно найти молодого человека лукавее и коварнее его. Сила Мурузиев вообще простирается так далеко, что многие турки из недовольных между прочими жалобами говорят, что правят государством Мурузии.
Не было у нас никакого дела частного с Портою, которое бы ведено было прямым и справедливым образом, как бывало прежде, и сие относить должно нравственному характеру драгомана. Вы уже имели случаи видеть, что он удобен иногда заноситься, а потому и нужно от времени до времени возобновлять исправление, сделанное ему Вами. Я и сам был в необходимости угрожать ему гневом двора моего, и он казался быть уверенным, что в таком случае потерять он может более, нежели свое место.
Он разделяет со многими здешними приверженность к якобинцам. Коварный Декорш успел сделать друзей своей факции из людей всякого состояния. Явные же сообщники его из людей значущих суть: тефтердар Саид Али, второй адмирал и терсана-эмини, или интендант адмиралтейства. Чрез софизмы Декоршевы духовенство турецкое уверено, что истребление закона христианского во Франции приближает якобинцев к мусульманам.
В простом народе успехи его еще приметнее; якобинцев почитают братьями, все адские сочинения, бывшие орудием погибели Франции, толкуются в кофейных домах, и ослепленная Порта, которую остерегают иностранные министры, не дает сему ни малейшего внимания. Главнейший сотрудник Декорша есть Мураджа, драгоман швецкой миссии, столько же коварный, но, будучи уроженец здешний, имеет преимущество в знании людей и обычаев.
Ожидаются, как Вам известно, два комиссара конвенциональных; без сомнения, имеют они и предложения к Порте. С их прибытием может быть уменьшится кредит частный Декоршев, но каковы бы комиссары ни были, отвечать можно, что не будут столь вредны, как один Декорш.
Главные предложения Декоршевы Порте состоят: 1-е. Чтобы признать Республику. 2-е. Чтобы заключила Порта наступательный союз с Франциею против обоих императорских дворов. И поныне не преуспел Декорш еще ни в том, ни в другом. Реис-эфенди, маня его надеждою, не постановил еще ничего.
Ныне, как Вам известно, прибегает он к угрозам, но доколе союз воюющих держав не разрушится, дотоле надеяться должно, что Решид-эфенди останется при одних обещаниях. Касательно сумасбродств, от якобинцев происходящих, делаются всегда общие поступи от министров союзных держав. Полезно бы было, когда бы они употреблялись всегда кстати, но, может быть, весьма натянутые меры по сему предмету более вреда нежели блага сделали.
Резидующие здесь министры европейских держав Вам уже довольно известны, но собственное мое мнение об них следующее:
Английской посол кавалер Энсли имел часто несогласия с министрами, здесь резидующими. Он человек беспокойный и по сему свойству не может быть без интриг или с Портою, или с резидующими здесь иностранцами. Его обвиняют в недостатке ревности к общему делу противу факции, господствующей во Франции, сие может относиться иногда частному несогласию его с министрами, все же требуемые мною от него поступи против Декорша по ежедневным происшествиям делал он весьма охотно.
Порте весьма важны отношения наши с Англией, ибо на сию державу надеялась она по затеям своим против России. Пребывание посла турецкого в Англии есть давняя работа Энсли, недоброхотного России, но ныне, кажется, что Порта и Англия в сем поступке раскаялись.
Посол Венециянской Республики Фоскари заслуживает только примечание по робости его против якобинцев. Он помогает их корреспонденции и поневоле принимает их в дом свой и столько же робеет по сим поступкам перед министрами союзных держав.
С императорским интернунцием бароном Гербертом обходился я с некоторою искренностью по делам общим. Я нахожу его человеком весьма самолюбивым и начинающим всякое дело от собственной своей пользы, и сими двумя пружинами только можно его направить на какой-либо подвиг. Лично не любит он Россию и с досадою видит, что уважение к нему от Порты есть единственно по мере связей двух императорских дворов.
Он, сказывают, подал надежду Порте, что может быть принят в Вену резидующий министр турецкий, по примеру Англии, и в сей надежде сделала Порта предложение Венскому двору, которое, однако же, поныне без ответа. Он иногда открывал мне мнение свое искренно, но для сего должно весьма обольстить его самолюбие и таким способом можно с ним советовать. Он уверен (сказывают надежные люди), что в случае разрыва между Россиею и Портою остаться может Австрийский двор незамешанным.
Сие мнение тем вреднее, что на малые происшествия, могущие способствовать разрыву, взирать он будет равнодушно. Вам известно, сколь нужно сохранять связь неразрывную с австрийским министром и показывать оную публике.
Прусский министр господин Кнобельсдорф прежде сего казался быть совсем преданным барону Герберту; после некоторого времени и, без сомнения, по произошедшим холодностям в конце прошедшей компании между дворами, а более по письмам Луккезиния удалился он от интернунция приметным образом. Он показывал мне многие расшифрованные депеши от своего государя, где ему предписывается иметь со мною наитеснейшую связь. (Заметить должно, что сии открытия были прежде того времени, как зачал требовать Берлинской двор сюбсидов).
Касательно лично до него найдете Вы в нем человека весьма честного. Он ничего не упустит, чтобы заслужить дружбу Вашу. Внимание его ко мне было безмерно. Способности его как министра столь умеренны, что ежели бы представилась двору его надобность в трудной негоциации с Портою, то думаю, его бы не употребили. Заботится он, однако же, весьма о получении сведений и довольно в них успевает, но каналы его маловажны, а потому не велики известия, им получаемые.
Порта, уведав о переговорах Прусского двора касательно сюбсидов, внушила Кнобельсдорфу предложить двору признание Республики Французской; обещая последовать сему примеру, Кнобельсдорф принял сие на донесение и содержит в глубокой тайне, а потому и нужно будеть следовать за его поступками.
Неаполитанской посланник граф Лудольф душевно привязан к интересам России, но малые его способности делают, что внушения его при Порте не успешны. Ему должно пересказать из слова в слово то, что внушить Порте должно, а иначе повредит он всякое дело. Реис-эфенди, ведая слабость графа Лудольфа, часто призывает его на свидания и охотно с ним о делах разговаривает.
Барон Асп, посланник шведский, согласуясь с образом мыслей регента шведского, совершенно предан интересам Франции. Он, быв приближенным человеком покойного короля, казался бы должным иметь отвращение от системы совсем противной, но связь его с Декоршем, который его в некоторых письмах другом своим называет, доказывает, что он предался временным своим пользам. Его поведение столь скрытно, что многие его поступки в пользу якобинцев некоторые из иностранных министров возлагали лично на Мураджу, его драгомана.
Малое влияние г-на Булиния, поверенного в делах испанского, не требует и изъяснения о его личных качествах. Поверенный в делах датский барон Гибш по делам собственным и по склонности России предан, но не имеет никакого ныне участия в политических делах. По отсутствии посла Голландской Республики оставлены от него поверенными в делах двое: Брайоти и Панчо. Оба сии здесь столь мало приметны, как бы их не было
[…]
Австрийский министр и прусский сообщили мне полученные ими последней почтой от дворов своих депеши, относящиеся на известия о приготовлениях Порты к разрыву с Россиею.
Во всю бытность мою здесь следовал я, сколько становилось моего проницания, за поступками Порты и, соображая все видимости, нахожу, что Порта при всем своем лукавом расположении к России не приняла еще решительного намерения к разрыву и ожидает происшествий в Европе, и наиболее, какой оборот примут дела союза против Франции, также и каково окажется расположение Польши и каковы будут этой земли способы, а паче всего будет ли в состоянии Конвенция дать Порте существенную помощь.
Крепости турецкие в Бессарабии придут к концу в будущую осень, и каковы через будущее лето будут приготовления, вот что яснее покажет намерения Порты. Приготовления могут быть и под видом делаемых против Махмуд-паши, но легко можно будет различить истинное от предлогов. Между тем доходящие до Порты слухи о вооружениях в России от часу более ее приводят в размышление и, может быть, принудят к вящим приготовлениям оборонительным.
Секретно
При вопросах, которые Вам приготовляет Порта касательно вооружений наших в Херсоне и на границе, не можете Вы, конечно (не имея от двора наставлений), сказать что-либо решительно сверх уверений о сохранении мирных и других соседственных договоров с нашей стороны (уверений, кои Вы, конечно, сделать можете); не имеет, кажется, Порта никаких причин неблагонамерения со стороны России, а именно, было ли по заключении последнего мира неисполнение в каком-либо обещании, хотя бы словесно данном и не означенном в трактате, и еще менее если неисполнение трактата в малейшем пункте, было ли со стороны России хотя малейшее покушение к перемене чего-либо из трактатов?
Требовано ли было нами новое что, не только с угрозами, но и простою попыткою? Россия подает ли причину подозревать себя в сношении тайном с неприятелями Порты, давая ясно чувствовать всему свету пристрастие свое к стороне тех неприятелей во вред делам Порты. Вот бы поступки, дающие подозрение на худую волю к хранению обязательств. Что же касается до течения дел, ежели об них разговор будет, то ежели и есть в некоторых не важных остановка, то нет, однако же, сравнения с тем, что со стороны Порты происходит.
Во время бытности посла российского в Константинополе не только не текли важные тяжебные дела, но и в барате требуемого на Флока отказала Порта, но и в бежавшем из службы посольской человеке, обокравшем многих из свиты и принявшем магометанский закон, не сделала Порта ни малейшего удовлетворения. Жалобы посла турецкого к Порте (ежели об них говорить будут) ничего более не доказывают, как невместность его требований и противоположное поведение его в сравнении с поступками посла российского.
Вот с какой я стороны вижу разговор, могущий быть у Вас с реис-эфенди, он без всяких упреков ясно увидит проступки свои из того, что Вы в оправдание двора своего говорить будете. Мнение мое пусть Вам служит не правилом (которое Вы себе по обстоятельствам лучше сделать можете), но только мнением.
Педагогическая и военно-административная деятельность (1794–1804)
По Высочайшей и Всемилостивейшей Вашего Императорского Величества воле я в командование Шляхетного сухопутного кадетского корпуса вступил, о чем счастье имею Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше донести.
Для соблюдения порядка предлагаю господину дежурному майору подавать мне ежедневно записки, какое прошедшего дня для господ воспитанников было кушанье, и объяснить в оных о доброте припасов. А также и о том за нужное нахожу постановить, чтоб вещи предвидимые, как-то: пудру, помаду, ленты, гребни и прочее, требованы были помесячно вперед, не превозвышая положенного учиненным расположением покойным господином главным директором корпуса графом Антоном Богдановичем Дебальменом на наличное число воспитанников; если же что излишнее истребуется, остаток показывать при будущем требовании и тогда к тому остатку только дотребовать.
Крайне стараться господам ратным командирам, инспекторам и прочим, чтоб вещи и прочее употребляемы были со всякою бережливостью. А требования таковые чинить не на лоскутках, но надлежащим порядком, ибо оные при книгах документом должны быть, и присылать в первых числах к господину главному казначею от каждого частного командира за подписанием, а он, получив и рассмотрев, что требуемое все нужно и не превышает положенного числа, сделав на них свое надписание, отдает тому приходчику, у коего оные вещи состоят, а если у разных, с них дает свои повеления за подписанием, а те оставляет при себе; в случае же когда усмотрит превосходство или что сомнительное, имеет доложить мне и тогда ожидает моего на то повеления. О чем кому следует дать сего определения копию.
[…] Подобно Вам, милый кузен, сознаю трудность выбора человека, долженствующего быть моим помощником. Вследствие этого у меня родилась мысль, которую я отдаю на Ваше мнение. Так как предварительный наказ хотят дать генералу Кутузову, нет ли возможности остановиться на нем и оставить его здесь на несколько времени? Признаюсь, я предпочитаю его весьма многим. Он умен, со способностями, и я нахожу, что у нас с ним есть сходство во взглядах.
Если пришлют кого иного, мы потеряем драгоценное время на изучение друг друга и, так сказать, на сочетание наших мнений. Еще одна из главных причин заключается в том, что (Кутузов) имел успех при дворе и в обществе. Старому воину они здесь доступнее, чем кому иному, и с этой выгодою он соединяет еще другую: знает в совершенстве немецкий язык, что необходимо. Наконец, повторяю, я думаю, что он будет полезнее другого и что мы с ним всегда поладим. […]
Господин генерал от инфантерии Кутузов!
Откомандирование Вашего квартирмейстера сюда для полковых надобностей, не получив сперва на то Моего соизволения, приписывается Мною не к иному, как к Вашим прихотям, за что чрез сие и делаю Вам выговор.
Видя из иностранных газет и полученных мною из Петербурга сведений, что моровая язва открылась во Франции, куда распространилась до пределов Страсбурга, что, думаю и, Вам небезызвестно, побуждаюсь Вас, милостивый государь мой, покорнейше просить, если бы паче чаяния, от чего да сохранит нас Всевышний, коснулась та гибельная болезнь пределов Пруссии, не оставить поспешнейшим уведомлением, дабы я мог заблаговременно к ограждению Высочайше мне вверенной губернии от сей заразы предпринять надлежащие меры строгим осмотром проезжающих из-за границы людей в пределы Литвы и ввозимых товаров. Сим Вы весьма много одолжите пребывающего с истинным почтением навсегда
Из доставленного ко мне от новогрудского городничего надворного советника Скалона рапорта усмотрел я, что из числа находящихся там для излечения оставленных мушкатерским Берха, что ныне Баклановского полка нижних чинов 18 померло 12 человек; предписываю врачебной управе посему учинить надлежащее и точнейшее исследование, отчего такое число умерших из столь малого количества последовало и не было ли в пользовании и призрении, которое за болящими употреблять было должно, с чьей-либо стороны упущения, что же по сему окажется, донести мне.
Его Императорское Величество в присутствии Своем в городе Гатчине соизволил отдать следующий приказ.
Его Императорское Величество объявляет Высочайшее Свое благословение бывшим сего числа войскам на маневрах и командующим оными генералу от инфантерии Голенищеву-Кутузову и генералу от кавалерии графу фон дер Палену, также и всем батальонным командирам, нижним же чинам жалует по рублю, по чарке вина и по фунту говядины на человека; а притом Высочайше объявить изволили, что весьма утешно для Его Императорского Величества видеть достижения войска такого совершенства, в каком оно себя показало во всех частях под начальством таковых генералов, которых качества и таланты, действуя такими войсками и такой нации, какова российская, не могут не утвердить и не обеспечить безопасности и целости государства. […]
О бывшем в сем 1701 году по Выборгской губернии урожае хлеба ведомость у сего на Высочайшее Вашего Императорского Величества благоусмотрение поднося, всеподданнейше счастье имею представить, что нынешний урожай гораздо лучше прошлогоднего и что посеянный на будущий год озимый хлеб большею частью так хорош, что от него надеяться можно обильной жатвы, если в будущую весну по сходу снегу и когда земля начнет таять не будут сильные утренние морозы и северные ветры, которые в той стороне часто наилучшие виды доброй жатвы уничтожают.
Всемилостивейший Государь!
Бывши отягчен непритворною болезнью, не мог я через некоторое время отправлять должности; ныне же, получив облегчение, дерзаю испрашивать Вашего Императорского Величества о себе воли.
Сколь ни тяшко мне видеть над собою гнев кроткого Государя, и сколь ни чувствительно, имев пред сим непосредственный доступ, относиться через другого, но, будучи удостоверен, что бытие мое и силы принадлежат не мне, но Государю, повинуюсь без роптания во ожидании Его священной воли.
Но ежели бы Вашему Императорскому Величеству не угодна была вовсе служба моя, в таком случае всеподданнейше прошу при милостивом увольнении воззреть оком, больше как сорокалетнюю в должностях военных и других, долго с честью отправляемых; на понесенные мною раны; на многочисленное мое семейство; на приближающуюся старость и на довольно расстроенное мое состояние от прехождения по службе из одного в другое место; и на беспредельную приверженность к особе Вашей, Государь, которую, может быть, застенчивость моя или образ моего обращения перед Вашим Императорским Величеством затмевает.
Всемилостивейший Государь, Вашего Императорского Величества всеподданнейший
[…]
Новым экономом я поныне очень доволен: он профессор, но дай Бог, чтобы у него было хотя [бы] наполовину честности против его ума. А дурак и половины не сделает того, что бы можно было сделать. Я три недели и больше никуда из своих границ не выезжал и завтра еду в один фольварк за 25 верст, где еще не бывал.
Хлеб сняли, то есть рожь и пшеницу. Урожай хорош, пшеница в десять раз родилась, а рожь поменьше – обманули в посеве – меньше было засеяно, нежели показали, не то раскрали мужики у эконома. Как хлеб весь снимут, то приняться надобно за строения; нет ни винницы порядочной, ни одной пивоварни – что здесь важный пункт, особливо в Райгородке. Винокурня будет порядочная на восемь котлов, да надобно много пристроить в Райгородке для жидов. Вот мои упражнения.
[…]
Посылаю, мой друг, 100 рублей и еще сколько могу, присылать буду до отъезда моего. Скучно работать и поправлять экономию, когда вижу, что состояние так расстроено; иногда, ей-богу, из отчаяния хочется все бросить и отдаться на волю Божию. Видя же себя уже в таких летах и здоровье, что другого имения не наживу, боюсь проводить дни старости в бедности и нужде, а все труды и опасности молодых лет и раны видеть потерянными, и эта скучная мысль отвлекает меня от всего и делает неспособным. Как-нибудь надобно, хотя за время, себе помочь, посмотрю, что можно будет сделать на контрактах в Киеве. […]
Русско-австро-французская война (1805)
Насилу, мой друг, доехал сегодня только до границы. Прескверная дорога была до самого Петербурга. […] Сегодня в ночь пускаюсь в дорогу за границу и скоро надеюсь войска догнать. Я довольно здоров. Детей уведомь, что я здоров и их помню и благословляю. […]
Рекомендую господам шефам подтвердить офицерам полков, им вверенных, оказывать должную в обхождении благопристойность с австрийскими офицерами, наиболее же всякое уважение и почтение к их генералитету. В противном случае за малейшую грубость и неучтивость не только взыщу строго, но предавать стану законному наказанию, как нарушителей субординации.
Всем нижним чинам подтвердить, чтобы отнюдь обывателям никаких обид и неудовольствий не причиняли, но старались бы убегать от всего, что может быть поводом к какой-либо ссоре и жалобам, и стараться наиболее ласковостью и хорошим обхождением с хозяевами привязать к себе жителей здешней земли.
По приложенному при сем ордер-де-баталии с наименованием начальников фланговых, бригадных и полковых, вступить господам генералам в командование назначенных им частей и бригад. Во время дела против неприятеля, ежели вся пехота в кор-де-баталии будет действовать вместе, то командовать обеими флангами старшему генерал-лейтенанту Дохтурову.
Часто случаться будет надобность формировать батальонные колонны как для прохода сквозь линии, так и для лучшего наступления в трудных местах. Формирование сие делать на середину батальонов, составляя четвертый и пятый взводы на месте, а прочие, сделав по рядам налево и направо, формируют колонну.
Свойственное храбрости российское действие вперед в штыки употребляться будет часто, причем применять и наблюдать весьма строго:
1-е. Чтобы никто сам собою не отважился кричать победоносное «ура!», пока сие не сказано будет по крайней мере от бригадных генералов.
2-е. Чтобы при натиске неприятеля в штыки люди не разбегались, а держались во фрунте сколько можно.
3-е. Сколь скоро сказано будет: «Стой! Равняйся!», тотчас остановились; тут видна будет доброта каждого батальона особенно и достоинство его командира, который предписанные сии осторожности наиболее выполнит.
Батальону, проходя закрытое лесом или иным образом место, деревни или тому подобное, тут, не ожидая приказа генерала, выслать стрелков и закрыть себя как должно.
Я надеюсь, что не имею нужды напоминать, что всякий во время дела будет при своем месте.
После бедствия австрийской армии Вы должны находиться в самом затруднительном положении. Остается для Вас лучшим руководством: сохранять всегда в памяти, что Вы предводительствуете армиею русскою. Всю доверенность Мою возлагаю на Вас и на храбрость Моих войск. Надеюсь также на Ваше убеждение в том, что Вы сами должны избирать меры для сохранения чести Моего оружия и спасения общего дела.
Знаю, теперь ничего не должно предоставлять случаю, и надобно выигрывать время, доколе корпус Буксгевдена не подойдет на театр войны и пруссаки не начнут военных действий. Однако ж, если Вы не можете избегнуть сражения, то полагаю, что согласно первоначальному Вашему мнению, Вы пойдете атаковать неприятеля и не будете ожидать его в позиции.
Вам непременно должно сохранять доброе согласие с австрийскими генералами, но, удостоверясь из опыта в неспособности генерала Макка, Вам не должно полагаться на его советы. Я тогда только останусь спокойным, когда узнаю, что Вы решились принять на самого себя высокую ответственность защищать Вену. Вы имеете к себе доверенность Мою, армии и союзников. Докажите неприятелю, сколь справедливо возлагается на Вас общая доверенность.
Пользуясь отъездом князя Волконского, скажу тебе, мой друг, что я, слава Богу, здоров. К Лизоньке принужден был послать Апочинина, чтобы отвезти ее в Россию. Письмо, здесь прилагаемое к графу Ивану Андреевичу Тизенгаузену, вели ему доставить с осторожностью. Ты слышала, конечно, о наших несчастиях. Могу тебе сказать в утешение, что я себя не обвиняю ни в чем, хотя я к себе очень строг. Бог даст, увидимся; этот меня никогда не оставлял.
Детям благословение.
После сражения, бывшего в 20-е число ноября, нижние чины из плена французов спаслись бегством и вынесли четыре знамени, ими с древок сорванные, а именно: Бутырского мушкетерского полка портупей-прапорщик Измайлов 1-й и Галицкого мушкетерского фельдфебели: Никифор Бубнов, Селиверст Куфаев и унтер-офицер Иван Волков, а фельдфебель Александр Андреев одне кисти и копье. О сем их отличном поступке Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу.
Нашему генералу от инфантерии Голенищеву-Кутузову.
Отличное мужество Ваше и неутомимая деятелность, дознанные уже прежде Вашими подвигами и подтвержденные ныне во время бывшей кампании против французских войск, где Вы, неблагоприятными обстоятельствами союзника будучи поставлены в необходимость предпринять оную при весьма малой потере до Ольмюца, отвращая искусными и благоразумными распоряжениями все покушения на Вас многочисленного неприятеля и причинив ему неоднократными на пути поражениями весьма чувствительный вред, обращают на себя Наше внимание и милость, во изъявление коих Мы Всемилостивейше пожаловали Вас кавалером ордена Нашего Святого равноапостольного князя Владимира большого креста 1-й степени, коего знаки при сем препровождая, повелевает Вам возложить на себя и носить по установлению.
Удостоверены Мы, впрочем, что Вы, получив такое доказательство Нашей признательности, потщитесь и впредь продолжением ревностной службы Вашей удостоиться Монаршего Нашего благоволения.
Военная и административная деятельность, русско-турецкая война (1806–1812)
Согласно с Высочайшим Вашего Императорского Величества повелением, при коем приобщено было новое расписание войск, я не преминул учинить надлежащее исполнение; когда ж которые полки выступят, через какие главные места идти будут и когда придут на новые свои квартиры, Ваше Величество изволите усмотреть из всеподданнейше подносимой при сем ведомости.
Постепенное всех и позднее некоторых выступление из настоящих квартир было необходимо для избежания стеснения и самого недостатка по пути в квартирах и подводах, коих число полкам, лишившимся за границею лошадей своих и обозов, нужно ныне не в пример превосходнее противу прежнего, к тому же я в сем распоряжении имел в виду главный предмет – продовольствие людей и лошадей.
Если бы все полки выступили вдруг, не только цены на хлеб и фураж, довольно уже высокие, превзошли бы тогда всякую меру, но оказался бы неминуемо и недостаток; напротив того, теперь дано время к приготовлению продовольствия подвозом из дальнейших мест, где цены умерены.
Я не преминул отнестись по сему предмету ко всем гражданским губернаторам, в губерниях коих расположатся войска по новому расписанию или проходить будут, снабдив соответственными повелениями и военного советника Грабовского, и, чтобы как сему, так и губернаторам дать нужное время к принятию мер, я принужденным нашелся умедлить даже вступление первых полков. О чем имею счастие всеподданнейше донести.
Милостивый государь мой Дмитрий Сергеевич!
Отличная храбрость, подвиги и понесенные труды Вашим превосходительством в минувшую кампанию в приятнейшую обязанность поставили меня свидетельствовать о них у престола Его Императорского Величества. Государю Императору в воздаяние оных угодно было всемилостивейше пожалость Вас кавалером ордена Св. Владимира 2-й степени, коего знаки при Высочайшем рескрипте у сего к Вашему превосходительству препровождая, твердо в душе моей убежден, что ими облечается один из отличнейших генералов прошедшей кампании, особенно заслуживший внимание Его Императорского Величества, любовь всей армии, почтение имеющего честь пребыть с истинною преданностью Вашего превосходительства всепокорным слугою
P. S. Служба Ваша, Дмитрий Сергеевич, без сомнения, приобрела Вам право на вящие награждения, и я могу Вас уверить, что монаршая милость не ограничится на препровождаемом мною к Вам ордене. Я надеюсь вскорости иметь приятное для меня удовольствие возвестить Вам новые знаки Высочайшего к Вам благоволения.
Господин тайный советник и государственный казначей Голубцов!
В уважении на усердную и верную службу генерала от инфантерии Голенищева-Кутузова Всемилостивейше пожаловали Мы ему для оплаты долгов, по службе нажитых, пятьдесят тысяч рублей, которые повелеваем выдать ему из Государственного казначейства. Пребываем в прочем Вам благосклонны.
На подлинном подписано собственною Его Императорского Величества рукой тако:
[…] Я хожу всякий день поутру по целому часу пешком по саду, этим хочу лечиться от толщины. В саду столько соловьев, что я и в Горошках больше не слыхивал; для них нарочно держат муравьев с яйцами. Погода теперь прекрасная, и все фруктовые деревья цветут. Хлеба везде хороши, только беда, что подвод много надобно посылать с провиантом к армии в рабочую пору. […]
[…] Страшусь я, Всемилостивейший Государь, только престарелых моих лет, хотя сил душевных, надеясь на милость Божию, и достать может. Итак, опасаюсь я, чтобы иногда телесные силы мои не отказали мне самолично все увидеть, хотя в самых важных случаях я, конечно, все положение земли сам осмотрю; но на всякий такой случай для пользы Вашей, Всеавгустейший Монарх, нужно, чтобы первый подо мною генерал не только имел достаточные сведения, но и опытность в военном искусстве, дабы я, в случае когда с силами не соберусь что-либо сам осмотреть, мог употребить его вместо себя. К сему признаю я способнейшим генерала от инфантерии Голенищева-Кутузова, который почти мой ученик и методу мою знает, а решительны, Всемилостивейший Государь, в предприятиях мы будем […]
[30]
Так как господин генерал от инфантерии и разных орденов кавалер Михайло Ларионович Голенищев-Кутузов к армии прибыл, то и повелеваю впредь до выступления оной в лагерь или в случае надобном до генерального оной распоряжения, о чем тогда последует особое назначение, а на настоящее время отрядным господам генерал-лейтенантам князю Гике и Ртищеву состоять под командою господина генерала от инфантерии Голенищева-Кутузова.
Равно и ясскому коменданту господину подполковнику и кавалеру Лепарскому обо всем по службе и должности относиться к нему же, о чем во все корпусы и отряды Высочайше вверенной мне армии для надлежащего сведения и исполнения сим предписывается.
По случаю выступления войск Главного корпуса армии на зимние квартиры, я поставлю себе приятнейшею обязанностью, изъявить признательность мою господам дивизионным начальникам, шефам и командирам полков за строгую дисциплину и совершенный порядок вверенных им войск во все время пребывания их в главном лагере, при селении Калиени расположенном. Поведение нижних чинов в рассуждении обывателей относительно собственности их, во все время ненарушимой, таково, что служить может примером войскам всей Европы.
Я надеюсь, что зимние квартиры послужат им новым способом к приведению всех частей службы Его Императорского Величества еще к большему и совершенному устройству. Рекруты сделаются уже старыми солдатами, изучены будут их должности в совершенстве; притом и стрельбе в цель, для чего приведены будут ружья в такое состояние, что солдат на его надеяться может; притом сохранено будет и здоровье солдат.
Кавалерия также не упустит вместо обыкновенных проездок обучать людей и молодых лошадей поодиночке, дабы кавалерист внеэскадронно и один страшен был неприятелю. Сего в полной надежде от полков я ожидать вправе, зная начальников.
По приказу Вашего сиятельства, отданному армии в 20-й день месяца, вступил я в командование отряда генерал-лейтенанта князя Гики и корпуса генерал-лейтенанта Ртищева. Ясскому же коменданту подполковнику Лепарскому предписал обо всем касательно гарнизона Ясского относиться ко мне, о чем Вашему сиятельству покорнейше имею честь донести[31].
Вследствие отношения Вашего сиятельства от 23 марта за № 1302-м, за прибытием в Яссы сего апреля 20-го числа отправленного вместе с оным для устроения новой формы носки на себе ранцев, шинелей, фляг и нынешней перемены портупей рядового Григория Павловича, таким образом одетого, приказал я тотчас по тому примеру одеть двух человек Одесского мушкетерского полка, в Яссах квартирующего, и оных сего числа порознь по одному отправил к дивизионным 8-й и 22-й дивизий начальникам, генерал-лейтенантам Эссену 3-му и Олсуфьеву 3-му, в новоназначенные им кантонир-квартиры, к первому в город Могилев, что на Днестре, а к последнему в город Балту с таковыми предписаниями, чтобы они одели столько рядовых, сколько в дивизии каждого пехотных полков в границах России состоит, и разослали в оные по одному, выдавая им прогоны на счет Комиссариата, предписав от себя полкам ведомства их, чтобы оные, не теряя ни малейшего времени и не требуя от казны ничего, одели людей своих равномерным образом на полковую экономию, и с тем вместе поручил оным дивизионным начальникам, чтобы они, когда ими отправлены будут по полкам люди в новой форме, о том, равно и когда во всех полках будут уже оные переделаны, донесли прямо от себя Вашему сиятельству.
О чем ваше сиятельство уведомляя, возвращаю обратно и присланного рядового Павловича, выдав ему на обратный путь прогонные деньги за счет Комиссариата.
Тон добродушия и откровенности, который я принял с начала разговора с послом, постепенно заставил и его сменить свои министерские ужимки на видимость военной прямоты; этот тон ободрил меня и позволил мне в полушутливом, полусерьезном разговоре закинуть несколько вопросов, кои были бы неуместны и неделикатны при встрече важной и преднамеренной, тем более, что я убеждал его всячески, что ничего не значу в делах политических, в которых полномочным лицом является сам фельдмаршал.
Он не заставил тянуть себя за язык и начал с изложения необходимости существования Оттоманской империи для спокойствия Европы, подкрепляя это утверждение всеми доказательствами, применявшимися политиками, когда в Европе царило равновесие. Но эти неоспоримые аргументы сделались софизмами, лишенными смысла с тех пор, как мы увидели судьбу Германии, Италии, Испании, Португалии и др.
Отправляясь от этого первого положения, он хотел доказать мне, что наши собственные интересы не позволяют нам нарушить целостность этой империи с подгнившим телом, которое, несомненно, само развалится, но своим падением вызовет смятения и войны, быть может, на сто лет. Потому что если вы, русские, – [говорил Себастиани],– добьетесь позорного для Турции мира, вы низложите султана[33], все перевернете вверх дном, и как рассчитать, то тогда может получиться.
Не делая прямых возражений на все эти вопросы, я ему совершенно просто заметил, что, как полагаю, Франция постарается предохранить себя от событий, округлившись за счет Семи Островов[34], Далмации и пр. Он отвечал мне весьма уверенным тоном. – Мы ничего не хотим другого, кроме двух незначительных областей: Превезы и Ларты, ранее нам принадлежавших, но отнятых у нас во время вашего союза с турками. Что же касается вас, продолжал он, то вы имеете права на некоторые пункты, для вас весьма существенные, например в стороне Фаза, и я бы устроил это, вы получили бы также преимущества и в этой стороне (он говорил о Днестре).
Поговорив об Австрии, он распространился о статистическом[35] состоянии России. По этому поводу он говорил о принципе не вести бесполезных войн, как война в Персии, которую он назвал «войной из тщеславия». На это я возразил ему, что я вполне убежден, что эта война с ее возникновения есть «война для безопасности» не только для наших земель, прилегающих к Персии, но для всей нашей границы с народами Кавказа, которые могут быть двинуты против нас персами как хозяевами Грузии.
Может быть, война потом и переменила свою цель, о чем мне неизвестно, добавил я; во всяком случае она может доставить нам некоторые торговые преимущества на Каспии. При этом он вдруг спросил меня, что я думаю о слухах о войне на юго-востоке. Я простодушно признался, что кое-что читал в газетах, в которых подобные статьи помещаются только для того, чтобы прощупать общественное мнение и подготовить умы. «Ну вот, – воскликнул он с восторгом, – вот вопрос, стоящий более, чем ваша торговлишка на Каспии, вот вопрос, который в первую очередь надо обсуждать обоим императорам совместно».
Говоря о продлении перемирия, он сообщил мне: «Вы можете быть вполне спокойны, понадобится по крайней мере три с половиной месяца, пока вы сможете получить решительный ответ из Парижа»[36].– «Ах, если так, – сказал я, – то буду предлагать фельдмаршалу задержать 40 тысяч человек, которых я ему привел, на той стороне Днестра, в бывшей Польше, где они, по крайней мере, не будут подвержены лихорадкам, свойственным этой стране, и не будут умирать от болезней, которые здесь уносят много людей».
Тут он поспешно мне возразил, что по сему поводу со мной не согласен, так как войска надо иметь здесь, чтобы угрожать туркам; и их место на Дунае, а не в Польше.
Покидая меня, сказал: «Мы не дипломаты, а генералы, и все, о чем мы говорили, не должно иметь последствий».
[…] У нас перемирие. Я с князем очень ладен, он со мною очень откровенен; многим однако же это не очень приятно. Здесь есть при канцелярии Безак, который, однако же, себя очень хорошо ведет и никак не завидует этому, а есть другие. Обоз мой приехал сегодня […]
Из главного при армии дежурства от 16-го сего месяца дано знать, что хотя в приказе, отданном от Его сиятельства господина генерал-фельдмаршала и кавалера князя Прозоровского сего месяца от 12-го числа, сказано между прочим о пальбе тремя шеренгами, чтоб солдаты первой шеренги садились на колени и заряжали ружья, пропуская для сего приклад под правую ногу; но сие учинено ошибкою, – а надлежало сказать под левую ногу, ибо само по себе разумеется, что, стоя на правом колене, невозможно под оное же пропускать приклад ружья к заряжению, о чем я в корпус для поправки в помянутом отданном приказе сим даю знать. […]
Рассмотрев представление Дивана княжества Молдавского касательно подвод для пленных турок и татар, я нашел, что требуемое количество пятисот подвод чрезвычайно отяготит обывателей здешних, тем более, что сверх изнеможения от бывших обстоятельств лютой зимы, под своз провианта и фуража в Фальчинской магазейн, заготовление сена для армии, падеж скота от необычайной стужи прошедшей зимы и земские повинности весьма изнуряют землю сию.
Но как самая необходимость и положение нынешних политических обстоятельств требует, чтобы следование помянутых пленных к подлежащим местам никак не останавливалось, то, сообразив обстоятельства сии с положением края сего, предписываю, чтобы транспорт пленных турок и татар был разделен на два ровные отделения, для которых выбить 250 подвод с тем, что второе отделение следовать будет через восемь дней после первого.
[38] о предупредительных мерах против цинги и об открытии в Яссах офицерского госпиталя
1-е. Известно, что цинготная болезнь увеличивается от недостатка свежей пищи в войсках, расположенных в краю здешнем; для предупреждения ужасных последствий болезни сей, предписываю господам бригадным начальникам, шефам и полковым командирам о строгом наблюдении, чтобы люди имели всегда свежую и здоровую пищу.
Положенное Его Императорским Величеством количество говядины по полтора фунта на неделю для сего весьма достаточно; употребление же щавеля и разных кислых трав в варе солдатской всего более способствовать будет предупреждению цинготной болезни; также рекомендую я, чтобы господа начальники старались о заведении кваса для солдат своих, как о напитке, которой кислотою своею послужит весьма к предохранению и от цинги.
Положенное мясо и оставшаяся от зимних месяцев крупа более нежели достаточны для содержания хорошего кваса[39], а старые винные бочки не могут здесь дорого обойтись. Но более всего должен я заметить, чтобы деньги, положенные на пищу солдата, ни под каким предлогом не обращались бы в артельную экономию.
Я отдаю сие под строгий ответ начальников и не упущу собственным надзором моим узнать об исполнении предписаний, клонящихся к пользе войск Его Императорского Величества. Господа же бригадные начальники, шефы и полковые командиры попечительностью своею о мерах сих покажут новое усердие к службе и заслужат тем одобрение начальства.
2-е. Так как учреждается в городе Яссах госпиталь для господ офицеров по повелению главнокомандующего генерал-фельдмаршала, почему и цены принадлежащим к тому вещам, по поднесенной мне от комиссионера 6-го класса Монтрезора смете, признав умеренными, я утвердил, то предписываю всех полков и команд господам офицерам, проходящим через Яссы и оставшимся здесь в городе, кои одержимы будут болезнями, что таковые с письменными видами от шефов или полковых командиров принимаемы будут в тот госпиталь, где найдут все выгоды, а господину ясскому коменданту подполковнику Тихановскому строжайше предписывается, чтобы господа офицеры, выздоровевшие и не принадлежащие к здешнему гарнизону, были тотчас отправлены к своим полкам и командам. Впрочем, ежели сделанное ныне по сему предмету постановление в чем-либо Его сиятельством фельдмаршалом не опробуется, то перемена такая в общем положении остановки не сделает.
По рапорту Вашего превосходительства под № 938-м я предписал главному доктору армии Миндереру сделать немедленное свое распоряжение, чтобы 27-й егерский полк не имел недостатка в медицинских чиновниках. О чем Вашему превосходительству даю знать.
С апреля месяца 1808 года поступив в мою команду старшим чиновником к Главному Молдавской армии корпусу, во все время оказывал не только усердие и расторопность, но совершенно во всех случаях оправдал те труды, которые на воспитание его в кадетском корпусе употреблены были, и, соединяя познания своей части с отличной храбростью, доказал те чувства, которые в младенчестве в публичном воспитании старались ему вселить, и тем доставил мне случай сугубо приятно отдать ему справедливость, имев его кадетом под моими глазами и видя теперь достойным офицером в войсках Его Императорского Величества.
Дошло до сведения Его сиятельства господина главнокомандующего генерал-фельдмаршала и кавалера князя Прозоровского, коновал батарейной роты полковника Ансио послан был в табун и в местечке Текуче, будучи пьян, по неосторожности своей ранил топором в ногу обывателя. Сего раненого приказано излечить на счет командира оной роты майора Харламова, а сим подтверждается, чтобы во всех полках и командах командиры весьма наблюдали, чтобы люди ненадежного поведения, как-то: пьяницы, шалуны и прочие отнюдь поодиночке и без унтер-офицеров ни за чем посылаемы или отпускаемы не были; за всякий дурной поступок такого шалуна ответствовать не минуют их командиры.
По всей дороге проезда моего от Ясс до Текучи чувствовал я следы тех предупредительных распоряжений, которые почтенный Диван для меня изготовил; почему приятною обязанностью поставляю засвидетельствовать ему искреннюю мою признательность. Благодарю также и за попечение и услужливость бояра Карнипара Димаски.
По рапорту фокшанских провиантских магазинов [складских помещенией для хранения каких-либо запасов] смотрителя 8-го класса Горчакова, главная при армии провиантская комиссия доносит господину главнокомандующему, что в магазине, отведенном в монастыре в Фокшанах, по случаю сильных дождей неожиданно столь много натекло воды, что нижний ярус муки и круп совершенно потопило, отчего часть оной должна казаться порченою.
Донесение сие с первого взгляда имеет в себе некоторое сомнение, почему, в полной уверенности на известное Ваше благоразумие, избрал я Ваше высокоблагородие для того, чтоб Вы, отправясь с получением сего в Фокшаны, освидетельствовали вышесказанный провиант, действительно ли он подмочен, сколько оного таковым окажется, точно ли от дождей то произошло или таковым он в магазин доставлен.
Изыщите со всем потребным на то благоразумием и по всей справедливости донесите о том господину главнокомандующему, а притом, если точно провиант подмочен в магазине, то тотчас, предъявив тамошнему правительству сие мое повеление, требуйте, чтобы оной был исправлен, а смотрителю 8-го класса Горчакову прикажите, чтобы тот провиант, сдабривая, приступил немедленно к употреблению в выдачу, и что по сему окажется и Вами будет сделано, мне донесите.
[…] Мы стоим в лагере верст с двести от Ясс впереди. И болезней, можно сказать, совсем нету, лихорадок так мало, что у меня и большой дом, и большая свита и ни одного[40] лихорадкой нету. На этих днях отправляю проценты в пятидесятилетний банк – 4000 р. Я живу в маленькой изобке, а в другой, через двор, обедаю.
1-е. Так как в войсках, расположенных здесь, выходит разница в приеме рундов, то для уравнения предписывается следующее: рунды на всех караулах в лагере окликают и принимают как в гарнизоне, с тою разницею, что в лагере к паролю прибавляется еще лозунг и при кликании рунда унтер-офицер и ефрейтор должен спрашивать у него лозунг следующим образом.
Когда подходит рунд к караулу, часовой, у ружья стоящий, окликает: кто идет? и когда в ответ получит, что рунд, тогда часовой кричит: рунд стой, караульные вон, часовой же у ружья идет навстречу, в пяти шагах от дозора останавливается, спрашивает лозунг и потом делает на караул.
Когда караул в ружья вступил, то караульный офицер отрядит от караула унтер-офицера и двух рядовых левого фланга, которые выходят и кричат: кто идет? кто идет? и когда в ответ получат: рунд, – то спрашивает лозунг и потом: которой рунд? и кто правит рундом? и когда сказано ему будет лозунг и имя рунда, то унтер-офицер сказывает караульному обер– или унтер-офицеру, что рунд справедлив.
После чего офицер караульный командует: на караул, а часовой: рунд приступи, а унтер-офицер, выйдя для встречи рунда: направо, налево раздайсь, на караул; рунд же идущий упирает шпагу в грудь караульного офицера, а караульный офицер упирает шпагу в грудь рунда, отдает или принимает пароль, потом, осмотрев караул, часовой кричит: рунд мимо, а рунд следует далее.
2-е. Так как в лагере наряжается три рунда, то главному все отдают пароль и ему рапортуют, средний рунд сам пароль сказывает и ему рапортует; третий же рунд отбирает пароль и ему тоже рапортует.
3-е. Лагерная цепь принимает рунды следующим образом: когда рунд объезжает притины, часовой, подпуская в 10-ти шагах, его останавливает и окликает: кто идет? кто идет? а в третий раз часовой, которой стоит на правой стороне, прикладывается, а другой изготовляется и спрашивает лозунг; получив, если он справедлив, делает на плечо и кричит: рунд мимо. […]
[41]
Господин главнокомандующий, отдавая должную справедливость искусству и знаниям господ генералов, штаб– и обер-офицеров вверенной ему армии, но, замечая при том, что многие из них в действиях против турецких войск еще не были, поручил мне в образе построения войск против турок в боевой порядок, совсем отменный от боя с европейскими регулярными войсками, поставить им предварительно в виду некоторые примечания.
Турки другого маневра не имеют, как только тот, чтобы многочисленною своею конницею окружить неприятельское войско, почему отпор их первого нападения зависит от стойкости, хладнокровной решительности и твердости: в приеме их жаркого нападения два или три патрона в таком войска расположении достаточны, чтобы обратить турков в бегство, и непременное наблюдение оного с ними гораздо нужнее, нежели против европейских войск; ибо если они по несчастью успеют расстроить войско и обратить его в бегство, то последствия сего неисчисленны.
Белое оружие, будучи во многих случаях хотя весьма полезным действием, против пехоты в войне с турками позволяется не иначе употреблять оное, как по повелению предводителя войск или главных начальников отрядов.
По многочисленной у турков коннице и по привычке их окружать, надобно кавалерию нашу удалять сколько можно от атаки неприятеля, прикрывая ее батальон кареями, дабы турки везде находили отпор; выпускать же конницу свою тогда только, когда ей удобно атаковать турков. Хотя всякой ордер-де-баталии зависит от положения места и обстоятельств, но прилагаемые при сем планы от главнокомандующего[42] могут служить почти общим основанием с нечувствительными переменами.
Второй план сочинен для конницы, и по мере войск, в общих правилах надобно держаться сего плана, но всегда к кавалерии придавать несколько пехоты.
Всего нужнее в коннице наблюдать строй, а отнюдь не рассыпаться, и атаковать турков рассыпанным по полю и заводить с ними перестрелку было бы намерение весьма бесполезное по преимуществу их над нами в сих стычках; но полезнее несравненно кавалерии не выпускать из виду того действия, когда турки вознамереваются атаковать нашу конницу, для чего начинают они строить линию из байраков человек по 40 при знамени, один байрак подле другого, и тогда, когда будут достраиваться последние, ударив в сабли со всею возможною прыткостью, заранее можно быть уверенными в победе.
Вот предварительное замечание построения войск противу турков, когда бы случилось нам вступить в дело; опыты и обстоятельства научат небывалых в деле с турецкими войсками наших воинов дальнейшему характеру сей войны. Сообщите сие, Ваше превосходительство, всем господам генералам, штаб– и обер-офицерам под командою Вашею состоящим, представьте им, что сим предписанием руководствует их опытность многих лет, с искренним желанием, дабы они воспользовались сими наставлениями для пользы общей и личной, в действительности чего удостоверит их та слава, которую наши войска в сражениях с турками всегда приобретали.
Милая Аннушка, здравствуй!
[…] Несмотря на все удовольствия Вильны, в которых, уверяю тебя, у меня нет недостатка, я часто скучаю, находясь вдали от вас. Хотя у меня есть все для того, чтобы мне здесь нравилось, потому что у меня много друзей. […]
Детям благословение.
Всех сестриц поцелуй.
По случаю расположения войск на зимние квартиры, 15-я дивизия, квартирами своими примыкая к австрийским владениям, особенно нужным нахожу при сем случае подтвердить Вашему превосходительству о соблюдении неукоснительно приказа, от 3-го числа октября главнокомандующим господином генерал-фельдмаршалом в армию отданного, касательно сохранения дружбы войск на пределах австрийских владений.
В рассуждении же размена обоюдных сторон дезертиров извольте руководствоваться картелью, высочайше постановленною между обеими императорскими дворами в апреле месяце сего года, с коей два печатных экземпляра при сем прилагаю.
[43]
Секретно
Государь император, хотя и не имея еще ничего в виду к предпринятию военных действий против Австрийской империи, но в предупреждение могущих случиться политических обстоятельств, по коим нужно будет восприять для сего оружие (как уж и известны. Ваше сиятельство, из отношения моего за № 511-м), высочайше мне повелеть соизволил сообщить Вашему сиятельству, что на случай сей Его Императорское Величество предполагать изволит следующее: из состоящих в армии, Вам вверенной, дивизий, как-то: 8, 11, 12, 15, 16 и 22-й, оставить три в прежнем их положении в Молдавии под командою генерала от инфантерии Голенищева-Кутузова, имея в предмете уже Рал оборонительные действия свои по эту сторону Дуная.
Остальные же три употребить для действования против цесарцев под личным предводительством Вашего сиятельства. Для сего же предприятия составлен будет корпус из 4-х дивизий, который будет действовать от Бреста на Галицию, и сей корпус состоять будет также в непосредственной команде Вашей.
В сем случае Государю императору угодно знать мнение Ваше заблаговременно на всякий случай: кого полагаете Вы назначить командиром сего предполагаемого к действию в Галиции корпуса? и не признает ли Ваше сиятельство полезным назначение для сего князя Сергея Федоровича Голицына или употребить к сему командованию генерала Голенищева-Кутузова, поруча начальство в Молдавии генерал-лейтенанту Эссену 1-му или кого, Ваше сиятельство, избрать изволите?
На что государь император и просит заблаговременно Вашего мнения.
Его сиятельство господин главнокомандующий приказом своим, отданным в армию 25 сего января месяца, известил о том, что турецкие полномочные имеют прибыть в Яссы на предмет мирного конгресса и о том, какие встречи лежащие по дороге войска должны им делать.
Но как Его сиятельству угодно было препоручить мне особенное наблюдение и попечение за точным исполнением всего, им на сей случай предписанного, то и поручаю Вашему превосходительству взять то, что до Вас касаться будет, в особенное примечание. Но дабы все сие приведено было к желаемому исполнению и по тем даже случаям, которые на сей предмет в приказе не упомянуты, оказывать полковнику флигель-адъютанту Его Императорского Величества Хитрову по требованиям его всякие вспомоществования.
Учиненное мною перемещение Высочайше вверенной главному командованию моему армии действующим и резервным войскам из нынешних кантонир или зимних квартир для сближения оных на случай открытия военных действий препровождаю при сем Вашему высокопревосходительству, по которому прикажите войскам, в команде вашей состоящим, из нынешних квартир выступить и, следуя по приложенным здесь маршрутам, прибыть в новоназначенные места непременно к 24-му числу сего месяца.
Из препровождаемого у сего в копии приказа господина главнокомандующего Ваше превосходительство усмотрите, что перемирие с турками прервано[44] и мероприятия, предписываемые Его сиятельством; и вследствие того, хотя вскоре отправляюсь я из Ясс в Фокшаны, то до прибытия моего туда поручено Вашему превосходительству, как старшему и опытному генералу, по нахождению Вашему впереди, если бы случилась надобность находящимся в смежности с Вами которым-либо войскам дивизии главного армии корпуса куда-нибудь двинуться, чего, кажется, еще и ожидать не можно, в таком случае дивизионным начальникам приказывать и вверенную Вам дивизию содержать в положении, сообразном настоящим обстоятельствам.
Для извещения Вашего высокопревосходительства о том, чем кончилась известная Вам экспедиция на Журжу, препровождаю при сем копию с рапорта ко мне генерал-лейтенанта Милорадовича[45].
Хотя и не удалось корпусу сему в совершенстве исполнить первоначального намерения и желания своего, тем не менее сделан поиск весьма выгодный и успешный. Самым же большим для меня утешением служит то, что войска с несказанного охотою и храбростью исполнили сию экспедицию, в чем удостоверяет меня не только рапорт генерал-лейтенанта Милорадовича, но и партикулярные письма господ генерал-майоров: графа Цукато и Гартинга.
Осталось только сожалеть об убитых генерал-майоре Ставицком и Сибирского гренадерского полка майоре Риттере. По грязной дороге и страшному ненастью прибыл я 25-го дня вечером в монастырь в селении Плотарешти; а дорогою сказывали мне обыватели, что 24-го поутру слышна была сильная пушечная пальба со стороны Журжи. 26-го поутру рано получил я из Бухареста рапорт генерал-майора Энгельгардта 1-го, но он ничего о журжинском происшествии не знал.
Оставаясь столь долго времени в совершенной и мучительной неизвестности, решился я остановиться в Плотарешти и отправить адъютанта моего князя Меншикова в корпус генерал-лейтенанта Милорадовича, дабы узнать, что с оным происходит. В 12-м же часу поутру явился ко мне с вышеупомянутым рапортом генерал-лейтенанта Милорадовича присланный от него Белорусского гусарского полка поручик де Юнкер. Итак, я отправился в сей корпус, дабы с оным провести праздник Воскресение Христово, а в понедельник выеду на Бузео.
Теперь Вашему высокопревосходительству поручаю, с получения сего не позже как через 24 часа, велеть выступить войскам Главного армии корпуса к Визирскому броду, где должно быть сборное место для дальнейшего движения к Браилову. Но как теперь время еще холодное и ненастное для стояния в лагере, то и надлежит расположить корпус в самых ближних к Визирскому Броду селениях и, конечно, не далее, как на один марш от оного; ибо квартиры сии должны служить единственно для обогревания людей и они должны находиться в самом тесном расположении.
В одно с тем время прикажите выступить и осадной артиллерии прямым трактом по левую сторону реки Бырдада до селения Максимени под прикрытием Воронежского мушкетерского полка.
Тотчас по прибытии к Визирскому Броду надлежит вам устроить аванпосты на правой стороне реки Бузео, до устья ее в Серете, и приказать делать разъезды даже в самую райю Браиловскую.
Коль скоро Ваше высокопревосходительство приблизитесь с корпусом к Визирскому Броду, тогда предпишите командующему ныне главным армии авангардом господину генерал-майору Иловайскому 2-му, дабы он выступил с войсками, им командуемыми, в Слободзею, учредил бы пост из одного батальона Архангелогородского мушкетерского полка с принадлежащими к оному двумя орудиями в Ораше при устье реки Яломицы, впадающей в Дунай против самого Гирсова, второй такой же пост из одного батальона 27-го егерского полка в селении Калараше; другой же батальон того полка поставить на самом берегу реки Дунай против Силистрии, где учредиться должен редут, для устроения коего отряжен будет инженерный чиновник от инженер-генерал-майора Гартинга.
В сей редут имеют быть поставлены четыре орудия Донской конной артиллерии, из числа состоящих при авангарде. Что принадлежит до поста в Обилешти, занимаемого ныне 27-м егерским полком, то оный впредь будет занят постом от корпуса генерал-лейтенанта Милорадовича, и тем самым содержаться будет связь между главным армии авангардом и корпусом господина Милорадовича. Но Ваше высокопревосходительство не оставите из главного корпуса армии отрядить один батальон в местечко Бузео для удобнейшей связи между войсками.
И как я Вам уже писал, чтобы к Браилову, по неимению еще подножного корма, взять сколь можно менее кавалерии, то всю излишнюю кавалерию передвиньте в Бузео, где имеются запасы сена и овса или ячменя. О каковых распоряжениях, однако же, не оставьте уведомить господина действительного статского советника Чевкина для принятия со стороны его нужных мер к продовольствию людей и лошадей.
Равным образом по приближении вашем к Визирскому Броду, коль скоро расположитесь двинуться к Браилову, дайте предписание г-ну генерал-лейтенанту Зассу, дабы он приказал и флотилии выступить против Браилова вверх по Дунаю.
Поспешность в исполнении всего того движения необходима, в соответствии Высокомонаршей воли Государя императора, изображенной в высочайшем мне рескрипте. Из Бузео было бы для меня кружно ехать на Фокшаны и я бы сделал излишнюю дорогу, а потому намерен я из Бузео ехать прямо на Визирский Брод; но при всем том не могу я поспеть к вам прежде, как в четверток, то есть 1-го числа апреля.
P. S. Из состоящих в Текуче двух понтонных рот Федорова и Харламова прикажите, Ваше высокопревосходительство, одной следовать с осадною артиллериею в Максимени, а другой идти к Визирскому Броду через Фокшаны, ибо через реку Бузео нужно будет на оном броде устроить понтонный мост. Буде же впоследствии времени для переправы осадной артиллерии через Серет потребно бы было более 50-ти понтонов, то тогда можно отделить недостающее число от Визирского Брода.
Находящийся в Максименях Шлиссельбургский мушкетерский полк должен ожидать там прибытия осадной артиллерии и вместе с оною и Воронежским мушкетерским полком переправиться через Серет.
Доношу Вашему сиятельству, что в Фокшанском провиантском ведомстве сыскано двенадцать тысяч старых мешков, которые и розданы в дивизии для переделки по данному образцу. Из сих 12-ти тысяч по ветхости их нельзя полагать, чтобы вышло более 20-ти тысяч. Имея в виду не один Браилов, но и дальнейшие операции и впредь для построения редутов, редантов и прочего запас мешков считаю я весьма нужным, а потому поручил я дежурному при армии генералу купить холста и изготовить еще пять тысяч мешков.
Препоручение сие исполнено, и за пять тысяч аршин широкого холста, нитки, иглы и тонкую бечевку, потребную на завязку сих пяти тысяч мешков, да и на завязку же двенадцати тысяч старых мешков, приказал я комиссионеру Бибикову заплатить 280 червонных и 8 1/2 левов. Сверх того поручил я дивизионным начальникам изготовить в дивизиях еще количество мешков из подкладочного холста, которой нашелся бы излишним у солдат и отдан бы был ими по доброму их согласию за некоторую плату, которую я им произведу.
Сегодня едет курьер, мой друг, к вам в Петербург.
Я, слава Богу, здоров и все, которые около меня. Надеемся скоро взять Браилов. Аннушка[46], думаю, вчера только приехала в Фокшаны, отсюда верст семьдесят, и там остановится.
За все твои присылки благодарю, и теперь прошу прислать пластыря на руку, и побольше. Больше некогда писать, здесь хлопотно. Детям благословение.
Чтобы ты, мой друг, не испугалась слухов в публике, не хочу упустить курьера. У нас было дело с Браиловым. Делали малою частью армии пробу на штурм города, который не удался, и мы потеряли несколько людей. Я и мои все здоровы. Аннушки еще не видал – она в Фокшанах. В хлопотах больше писать некогда
Детям благословение.
[47]
Сей ночи должна быть вся артиллерия из траншей вынута и привезена в свои места: осадная в парк, а батарейная в линии к своим редутам, а когда сие исполнено будет, тогда и команда у прикрытия траншей и егери, впереди в садах и форштате находящиеся, должны быть взяты в лагерь. Притом должно сей же ночи скрыть те места работ наших, которые инженерами показаны будут.
В лагере имейте осторожность и два карея [поставьте] перед фронтом на ночь. Казачий Черноглазова полк пришлите в Вашу команду, и как завтра неминуемо будет перестрелка, то прикажите им быть осторожными и употребите по рассмотрению; береговую батарею очистить. Коммуникационный редут, который был прежде от отряда Вашего занимаем, займите двумя ротами при двух орудиях.
Не забыть и платформы снять.
Я, мой друг, слава Богу, здоров. […] Состояние мое здесь становится мне тяжело при всем моем терпении. Фельдмаршал делает все по советам других. Однако же за всякую неудачу сердится тут же и на меня так, как бы точно делал по моему совету. Мое положение тем тяжелее, что я должен скрывать все неудовольствие мое, не показать никому вида, чтобы не испортить службы. Да и тебя прошу никому об этом не говорить и ко мне об этом не писать; буду терпеть, пока смогу. […]
[…] Меня, кажется, поссорили с князем из Петербурга. Именно, думаю, Княгиня будто что-то говорила, и до него дошло. Я не интриган, Бог с ними, как хотят. Буду терпеть, пока мочь будет. Детям благословение.
Князь Александр Александрович!
Я читал своеручное письмо Ваше на имя военного министра[48] и, желая изыскать лучший и благовидный способ к поручению отделенного от Вас поста генералу Кутузову, избрал за лучшее назначить его командиром резервного корпуса вверенной Вам армии (для командования коим и по собственному изъяснению Вашему находили Вы нужным иметь полного генерала). Полагая, что такое назначение, отдалив его неприметным образом от действующей под личным предводительством Вашим армии, удовлетворит желанию вашему и вместе с тем отдалит всякие заключения, могущие возродиться в сем случае.
Основываясь на оном, препровождаю к Вам не запечатанный рескрипт на имя генерала Кутузова, с тем что если сие назначение его соответствовать будет Вашему желанию, то отдайте оный ему для надлежащего исполнения, а в противном случае возвратите оный обратно с изъяснением Вашего мнения.
Князь Александр Александрович!
По изготовлении уже рескрипта моего касательно генерала Кутузова, получил я прошение генерала от инфантерии Римского-Корсакова об увольнении его до излечения.
Открывшееся по случаю сему место дало мне мысль известить о сем Вас с таковым изъяснением, что если назначение генерала Кутузова к командованию резервным корпусом не сходно будет с желанием Вашим, то предполагаю я назначить его Литовским военным губернатором.
Предоставляя и сие предположение мое Вашему заключению, нужным нахожу присовокупить, что по настоящим обстоятельствам число войск, состоящее ныне в Литве под начальством тамошнего военного губернатора, весьма мало; то не покажется ли генералу Кутузову назначение сие обидным, и тем не даст ли ему повода к заключениям, для него неблагоприятным.
Предавая все сие на разсуждение Ваше, ожидать буду от Вас на оное мнения.
Пребываю Вам всегда благосклонный
[…] Между тем скажу тебе новость: сейчас получаю от Государя рескрипт, чтобы ехать в Вильну и принять губернию и должность Корсакова. Отсюда я рад, но не хочется мне в Вильну, и рад бы отделаться […]
Сейчас, мой друг, получаю твое письмо от 9 июня. Касательно моего перемещения вот что надобно сказать: первое, надобно послушаться тотчас и ехать к своему месту, а потом надуматься, можно ли служить. Правда, что расстройка моему состоянию перевозиться совсем в Вильну из Киева, и ежели оставят при обыкновенном содержании военного губернатора, то, ей-богу, жить в Вильне невозможно, это не Киев.
Прозоровский что-то писал на меня, то есть налгал, а я имею свидетелей всю армию, которая вся, кроме подлых интриганов, обо мне жалеет. Я этому вижу от всех доказательства. Послезавтра едет Аннушка, а я через день после нее. Мне ехать через Горошки, где, как можно, буду стараться продать поташ и пришлю денег, иначе негде взять. Детям благословение.
Михайло Ларионович! В настоящем положении дел звание Литовского военного губернатора как по собственному своему значению, а более по смежности пределов наших с возгоревшимся ныне театром войны сделалось еще важнее против прежнего[50].
Управление сего поста весьма тесно сопрягается с соображениями, коих действия должны всегда неизменяемо сходствовать с принятою нами системою в отношении внешних обстоятельств.
По сим уважениям, по случаю прошения генерала от инфантерии Римского-Корсакова об увольнении его до излечения, не могу избрать к поручению сего поста другого, кроме Вас, невзирая на то, что находящиеся ныне в Литве войска состоят в малом числе. Повелеваю Вам, донеся наперед главнокомандующему армиею, отправиться в город Вильно и принять от генерала Римского-Корсакова все то, что в ведении его состояло. Во уверении, что благоразумные предусмотрения Ваши оправдают мой выбор, пребываю Вам благосклонный.
На подлинном подписано собственною Его Императорского Величества рукою тако:
Его Императорское Величество Высочайше повелеть изволил генералу от инфантерии Голенищеву-Кутузову быть Литовским военным губернатором с исправлением по гражданской части дел, кои относятся до государственной пользы, сохранения казенного интереса, оказания защиты утесняемым и наблюдения за должным порядком в отправлении должностей, и сие тогда, когда сам он признает то нужным.
Господин министр внутренних дел от 20-го минувшего августа между прочим сообщил к сведению моему два экземпляра отношений его к господам гражданским губернаторам – одно о принятии мер к пресечению бродяжничества нищих, а другое о доставлении сведений относительно имеющихся в губерниях средств к прекращению пожара.
Хоть я уверен, что Ваше превосходительство к аккуратному исполнению сих распоряжений не оставите взять все нужные средства, но, тем не менее, в рассуждении города Вильно, который по населению своему и обширности заслуживает особенного внимания, сообщить Вам с моей стороны следует.
О нищих
Со времени учреждения здесь человеколюбивых заведений число нищих приметно уменьшилось, но как доходы оного не могут быть так достаточны, чтобы всякого рода нищие без изъятия могли в оном получать пропитание, к тому же некоторые из них или по склонности своей к бродяжничеству укрываются от сего заведения, или по другим каким-либо причинам принимаемы быть не могут, то с таковыми надлежит поступать по содержанию прописанных в нынешнем отношении г-на министра правил.
О пожарах
Нужно непременно и в самой скорости пополнить недостающее число пожарных инструментов, назначенных в положении «Комитета о городских повинностях», представленных к господину министру внутренних дел, и, поскольку означенное в сем положении число не соответствует обширности и населению города, то испросить позволения об умножении тех инструментов по мере существенной надобности.
Во всех немецких городах и многих российских, как то в Риге, в Ревеле, Выборге и прочих, люди, промышляющие извозом в дрожках, каретах, бричках и прочее, во время пожара имеют обязанность с половинным числом находящихся у них лошадей и с бочками, наполненными водою, являться к месту, где случится пожар, под командою полицейского офицера, наипоспешнее, под опасением взыскания положенного за то штрафа. По примеру сему необходимо обложить подобною обязанностью и здешних промышленников, буде они доныне никакого участия в сем спасительном деле не имели.
Милостивый государь мой князь Алексей Борисович!
Считаю небесполезным довести до сведения Вашего сиятельства мнение доктора Виленского университета профессора Франка. Оно есть следующее.
Мнит он, что доктора и хирурги, распределенные по отдаленным городам в России, как в полках, на границах находящихся, и при таковой отдаленности от больших городов не имеющих публичных библиотек, не имеют способов доставлять себе журналов по врачебной науке или книг, вновь вышедших, а потому, оставаясь в неведении о всех новых открытиях по медицине и хирургии, так сказать, ежедневно оказывающихся, и естественно, не читая ничего нового о ремесле своем, начинают забывать и старое.
Посему находит он, что весьма бы полезно было издавать при Виленском университете периодические сочинения, наполняя оные новыми открытиями, по врачебной науке публикуемыми. Г-н Франк мог бы взять на себя выбирать те места, которые врачам, и не весьма в теории искусным, особливо недавно из школ вышедшим, были бы вразумительны, прибавляя к тому, ежели место в сих сочинениях позволять будет, и общие рассуждения теоретические и практические по силе и понятию врачей посредственных и точно таких, которые большею частью в отдаленных городах и при полках находятся.
Для сего нужны бы только были один или два человека, хорошо русский язык знающие, как и те языки, на которых наиболее врачебные журналы или газеты в Европе издаются и в Вильне получаются. Цена сих периодических листов или тетрадей должна быть положена такая умеренная, чтобы заплачена была только бумага и другие типографические расходы.
Типография же при Виленском университете есть, а один или два переводчика, выше сего означенные, будут вместе преподавать содержащимся при оном [университете] казенным воспитанникам для врачебной части и правила российской литературы, так что и особой платы или совсем. или весьма малую назначить должно будет.
Секретно
Милостивый государь граф Николай Петрович!
Недостаток денег в герцогстве Варшавском и большие сборы с жителей на содержание вновь сформированных в немалом числе войск произвели там необычайную доныне дешевизну на все вообще артикулы, а особливо на хлеб. Четверть ржи продается за 1 р. 80 к., четверть овса за 90 коп. и так далее.
Но за всем тем покупщиков весьма мало, ибо в прусские пределы (сколько известно) вовсе закупка хлеба не производится, почему многие тамошние подданные, а наболее пограничные с Литовскими губерниями и Белостокскою областью усиленно стремятся сбывать хлебные свои избытки в наших пределах и на сих днях один из помещиков того края просил у меня позволения на привоз хлеба его в знатной партии даже в Вильну для ссыпки оного здесь, чтобы после продавать тут исподволь.
По тарифу нашему с привозного в Россию хлеба полагается в казну пошлина, а именно по 12 коп. с четверти ржи, по 18 коп. с четверти пшеницы и прочее.
Но через сей привоз хлеба в короткое время выйти может за границу более миллиона рублей серебром, что в денежной циркуляции здешнего края составит примерную разницу и такое же количество прибавит в герцогстве Варшавском, тогда когда, напротив того, и здесь в оном [хлебе] не только нет недостатка, но везде большие избытки, ибо по одной Гродненской губернии за уч[ин]енным недавно подрядом на продовольствие войск, в оной расположенных, по сентябрь месяц сего года осталось еще к продаже до 200 т[ыс] четвертей ржи.
По сим уважениям не надлежало ли бы вовсе запретить теперь привоз хлеба из герцогства Варшавского? Я почел долгом сие представить уважению Вашего сиятельства.
Имею честь быть с истинным и совершенным почтением[51].
Милостивый государь граф Николай Петрович!
Согласие Вашего сиятельства о непропуске в границы хлеб впредь до разрешения я получить честь имел и вместе с тем Высочайший Его Императорского Величества указ по сему предмету. Лестные для меня отзывы в письме Вашем, милостивый государь, приемлю я не так, как бы мною заслуженные, но отношу оные к давнему Вашего сиятельства ко мне милостивому расположению.
Вести польские так изобильны, что сюда за ними внимание следовать не может. Ныне же занимает жителей Варшавского княжества наиболее известное по газетам сочетание императора французского с австрийскою принцессою, и все единогласно не предвещают княжеству Варшавскому добрых от сего последствий, именно боятся потери Галиции[52] и, полагая худое согласие Австрии с Россиею, ожидают войны сих держав, что уже и совершит вконец разорение Польши.
Впрочем, все приезжающие из Варшавского княжества единогласно утверждают о тамошней бедности и о несносных поборах всякого рода для содержания войска, столь несоразмерного положению сего края.
С истинным и совершенным почтением имею честь быть, милостивый государь, Вашего сиятельства всепокорнейший слуга
Секретно
Я почел долгом моим довести до сведения Вашего сиятельства следующее: из числа отлучившихся за границу без ведома правительства многие начинают возвращаться на основании Высочайшего указа 17 декабря прошлого 1809 года. Но, сколько мне кажется, возвращение некоторых из них не есть последствием раскаяния, а единственно только, чтобы спасти имение их от конфискации, которые стараются сами продавать и закладывать, имея непреложное намерение опять оставить Россию и вырученные деньги вывезти за границу.
К пресечению сих предприятий казалось бы необходимым воспретить продажу и заклад таковых имений по меньшей мере до двух лет, как бы в наказание за сделанную ими отлучку, оставляя оные в течение сего времени в полном их владении. Надеяться можно, что в продолжение такого срока ложное их мечтание совершенно исчезнет и они обратятся на путь истины.
Впрочем, предавая сие на благорассмотрение Вашего сиятельства, имею честь быть с истинным и совершенным почтением.
По содержанию отношения Вашего высокопревосходительства от 15-го минувшего марта за № 1784 спрашивал я лично содержателя Вишневских чугунных и железных заводов графа Хрептовича, не может ли обязаться поставкою для артиллерии некоторого числа снарядов и чугунных крепостных орудий.
На сие получил от него в ответ, что он готов войти по сему предмету в условия с правительством, но не прежде, как по присылке на означенные заводы нужных мастеров, т. е. пушечного, сверлильного, точильного, слесарного и одного формовщика, о коих он еще в августе месяце 1805 года просил Берг-коллегию, но которых однако ж доныне не прислано и даже никакого ответа не дано.
Поспешая известить о сем Ваше высокопревосходительство, честь имею препроводить при сем оригинальную записку главноуправляющего заводами графа Хрептовича отставного ротмистра Баглая, из которой усмотреть изволите как подробнейшее объяснение настоящего положения тех заводов, так и расстояние оных от главных городов и судоходных рек.
С истинным почтением и совершенною преданностью пребуду навсегда.
От 15-го числа прошедшего июня препроводил я во оное управление прошение именующихся вольными людьми Агафона Михайлова, Федора Семенова и Михайлы Савельева с товарищами, жаловавшихся на разные притеснения, чинимые им помещиками, на землях коих они по добровольным условиям жительствуют, с тем, дабы правление по известности ему дела просителей уделило законное положение к скорейшему их, просителей, удовлетворению, что по сему последовало, уведомления я не получил.
Ныне господин министр финансов по поводу дошедшей к нему от пилипона Агафона Михайлова от имени всего общества пилипонов или старообрядцев, в здешней губернии живущих числом 292 душ, жалобы, что к защите их до настоящего времени не учинено никакого положения и они тем вящее испытывают от помещиков неправильное к ним притязание, относится ко мне, дабы я приказал, кому следует, немедленно войти в настоящее положение сих людей и, по рассмотрении прав их и причиняемых им помещиками обид и неправильных притязаний отдачею их в рекруты, доставить им законное по справедливости удовлетворение, не ограничиваясь и не ожидая общего разбора и переписки по всей губернии пилипонов.
Препровождая при сем копию такового отношения, предлагаю губернскому правлению, дабы благоволило по точному содержанию оного нимало не медля войти в надлежащее тех людей положение и, рассмотря права их и причиняемые им помещиками обиды и неправильные притязания отдачею их в рекруты, доставить им законное в справедливости удовлетворение, не ограничиваясь, как г-н министр требует, и не ожидая общего разбора и переписки по всей губернии пилипонов. Что же по сему именно сделано будет, буду ожидать отзыва губернского правления для сообщения оного господину министру финансов.
Лизинька, мой друг, и с детьми, здравствуй! Я получил из Петербурга известие, благодаря которому могу оказаться по соседству с тобою. Это значит, что я, вероятно, буду назначен командующим армией в Турции. Уверяю тебя, что это меня вовсе не радует, наоборот, сильно огорчает, клянусь тебе. Министр[53] подготавливает меня к этому.
Я держу это сообщение в большом секрете ото всех и тебе сообщаю под таким же. Ты будешь молчать до тех пор, пока оно не будет опубликовано. Если же, к счастью, все отменится, то вообще не станешь об этом говорить.
[…]
Тем не менее, этот отъезд, о котором мне объявили, меня сильно беспокоит. В мои годы расстаться со своими знакомыми, привычками и покоем! Но ты помолишься за меня Богу, утешишь меня и поддержишь. Боже тебя благослови.
Милая Катенька, Боже тебя благослови[54].
По случаю болезни генерала от инфантерии графа Каменского 2-го, увольняя его до излечения, назначаем Вас главнокомандующим Молдавской армии. Нам весьма приятно возложением сего звания открыть Вам новый путь к отличиям и славе.
Из сообщенных предместнику Вашему предположений по военной и дипломатической части Вы усмотрите цель сей войны и правила, на коих Мы желаем окончить оную. Удостоив Вас полной доверенности, Нам желательно, чтоб Вы поспешили прибыть к вашему месту, и предоставляем Вам те же права, преимущества и власть над всеми чинами в войсках наших Молдавской армии, каковые имел генерал от инфантерии граф Каменский 2-й.
Пребываем с особенным Нашим к Вам благоволением.
[55]
Милостивый государь мой Михайло Богданович!
Отправляюсь сейчас к армии, о чем через сего нарочного спешу донести. Деньги 10 000 руб., Всемилостивейше мне на подъем пожалованные, мною получены. Буду поспешать в дороге столько, сколько нынешнее дурное время позволить может.
Имею честь пребыть с совершенным почтением и преданностью, милостивый государь мой, Вашего высокопревосходительства всепокорный слуга
Сегодня едет адъютант Каменского в Петербург. Кроме болезни бедного Николая Каменского (которого я очень люблю и жалею), здесь все хорошо. Только сделалось печальное приключение третьего дня: князь Суворов, быв в Бухаресте, возвращался в Яссы, где стоит его дивизия, приехал к реке Рымнику, которая, как и здешние реки, вдруг наводнилась.
Все тут бывшие, видя невозможность, уговаривали его не ехать вброд, но он по упрямству никого не послушался и поехал; коляску оборотило верх дном, три человека спаслись, а он утонул. С сим адъютантом послал рапорт. Замечательно то, что на самом том месте, где отец его победил и назван Рымницким, он прежде переломил руку, а после утонул. Был добрый человек и здесь всеми любим. […]
Милостивый государь граф Николай Петрович!
При одном из почтеннейших отношений Вашего сиятельства от 12-го сего апреля получил я исправно полную мочь на случай трактования с Портою для заключения мира.
Обретая в сем подвиге особенный знак Высокомонаршей ко мне доверенности Его Императорского Величества, я стараться буду употребить все мои силы и все мое напряжение, дабы исполнением священнейшей воли его достигнуть цели заключением желанного мира, если только споспешествовать к тому будут возможность и обстоятельства.
С господином тайным советником Италинским[56] буду я находиться в частных сношениях, дабы, пользуясь опытностью, приобретенною им долговременным упражнением в делах политических, в общих рассуждениях не упускать ничего из виду, что может служить к пользе Государя и отечества.
Я обязательнейшим долгом для себя поставляю принести Вашему Сиятельству чувствительнейшую благодарность за все столь лестные на счет мой выражения Ваши.
Для меня более всего в жизни утешительно будет в настоящем моем звании оправдать доверенность ко мне монарха и приобрести себе продолжение доброго расположения Вашего и откровенности, с каковыми Вы, милостивый государь, сделали начало Ваших со мною сношений. Во взаимность того, я прошу также Вас принять искреннее удостоверение в чувствованиях отличного высокопочитания и совершенной преданности, с коими имею честь пребыть Вашего сиятельства, милостивого государя, всепокорнейший слуга.
Мысли генерала Кутузова, замеченные в разговоре с ним.
При настоящих обстоятельствах четырех дивизий войск весьма достаточно защищать против турок обе Валахии и Бессарабию. Теперь правый фланг нашей армии заслуживает только внимания. В Видине есть флотилия, которая может способствовать неприятельской переправе в Малую Валахию, но такое предприятие без угрожения нам на левом фланге послужит единственно к их потере.
Ежели б турки вздумали в большом виде начать наступательную войну, то они стараться будут ввести с моря сильную флотилию в Дунай; тогда с главными нашими силами непременно должно подвинуться влево, и смотря по обстоятельствам, способам и усилиям неприятеля придется, может быть, стать между рек Яломницы и устья Сереты. В таком случае положение Малой Валахии, конечно, будет небезопасно, но ежели б турки, действуя весьма большими и превосходными силами на всех пунктах, и ворвались в Малую Валахию, то выигрыш их и тогда не может иметь важных последствий, ибо быстрая и довольно широкая река Ольта остановит их движение.
Получаемые известия не подают никакого повода к сим предположениям, ибо для сей операции нужны большие флотские приготовления в Константинополе, на что потребно и много времени. Впрочем, турки имеют обыкновение возить небольшие лодки вслед за войсками на повозках, кои могут они употребить для сделания моста через Дунай, но такое предприятие от них было бы весьма смелое и, конечно, для них же пагубное, ежели они только дождутся войск наших и флотилии.
В настоящем положении весьма полезно предпринимать большие поиски за Дунаем. Рущук подает нам к тому все средства. Сие может расстроивать неприятельские намерения, а успехи наши наводить на их войска уныние, что они ничего ко вреду нашему предпринять не могут.
Итак, большой корпус войск между Журжею и Бухарестом нужен и для сей цели. Чем более можно будет употребить войск на предпринимаемые поиски, тем чувствительнее будут для неприятеля наносимые удары, а потому ежели 9-я дивизия будет оставаться надолго без действия около Ясс, то через весьма близкой перевод ее в Бессарабию можно будет главный корпус иметь всегда в достаточных силах, не озабочиваясь левым флангом всей армии.
Ежели пять дивизий, отделенные на Днестр, оставаться будут в бездействии и политические обстоятельства позволят начать против турок наступательную войну с прошлогодними силами, то в одну кампанию можно надеяться достигнуть мира на желаемых условиях. Против турок не должно действовать как против европейских войск, всею массою сил совокупно.
Императрица Екатерина Вторая имела план овладеть Константинополем, для чего генерал Кутузов и послан был в 1793 году через Шумлю осмотреть дороги на пространстве к Черному морю. Он, основываясь на совершенном знании местоположения, предполагает легчайшим и верным способом перейти за Балканы:
1-е. Разделить всю армию на два или и на три корпуса отделенные, которые не должны озабочиваться иметь сношение между собою, но всякой должен действиями своими располагать по обстоятельствам к преодолению всех могущих представиться препон.
2-е. Первый корпус предполагает он составить из 25 тыс. человек, вести его через Праводы и, пройдя горы, поворотить направо к Адрианополю. Переход сей по местоположению есть легчайший, ибо в два марша можно будет пройти большие дефилеи. Сим движением Шумля и Челиковак с их крепчайшими дефилеями будут отрезаны.
3-е. Второй корпус, также составленный из 25 т[ыс.] человек должен расположиться перед Шумлею на дорогах из Силистрии и Разграда. Ежели по многочисленности гарнизона в Шумле он не в состоянии будет занять ее силою, то прилежно должно наблюдать не упустить время идти за неприятелем, коль скоро движение первого корпуса принудит его поспешать к Адрианополю.
4-е. Третий корпус до 10 т[ыс.] человек, хотя не может много содействовать главному намерению, но немалую принесет пользу демонстрациями от Никополя через Софию на Адрианопольскую дорогу.
5-е. Против турок безопасно можно с таковыми сильными корпусами вдаваться в отважные предприятия, не имея между собою никакого сообщения. Они по природе своей не в состоянии быть столько деятельны, чтоб быстротою движения совокупных сил подавлять таковые отделенные части.
Всякое неожиданное или новое действие приводит их всегда в такое смятение, что невозможно предположить, в какие вдадутся они ошибки и сколь велик будет наш успех. Сверх того, против турок успех зависит не от многолюдства, но от расторопности и бдительности командующего генерала. Фельдмаршал граф Румянцев всегда говорил, ежели б туркам удалось разбить наш корпус, состоящий из 25 т[ыс.] человек, то и 50 т[ыс.] имели бы ту же участь.
6-е. Главное затруднение в сей операции состоять будет в продовольствии 1-го корпуса. Сему помочь можно тем, чтоб иметь с собою большой запас в сухарях и пользоваться всеми выгодами от земли.
Против вредного климата в Валахии, где летние дни очень жарки, а ночи холодны, единственная предосторожность состоит в том, чтоб нижних чинов на ночь одевать теплее, что и все тамошние жители наблюдают.
Строгий надзор, чтоб солдаты спали всегда одевшись, предохраняет их от болезней, но часовые в парусинных панталонах озябают как средь зимы, большою частию простуживают себе желудки, отчего простудные горячки и поносы в летние месяцы всегда свирепствуют между войском. Почему весьма полезно б было приказать в задунайской армии носить и летом зимние панталоны, уменьша им полугодовой срок, которой в казне заменится неотпуском летних панталон.
Милостивый государь граф Николай Петрович!
Хотя и располагался я прибывшего от верховного визиря Порты Оттоманской турецкого чиновника Ахмед-агу, о коем имел честь я отнестись к Вашему сиятельству от 24-го числа сего апреля, под № 69-м удержать здесь без отправления в местопребывание находящегося у нас в плену Пехливан-паши, в ожидании Высочайшего на то соизволения Его Императорского Величества, но, имея в виду таковое же монаршее соизволение, сообщенное в депеше Вашего сиятельства господину тайному советнику Италинскому, о турецком чиновнике Мустафе-эфенди, касательно освобождения из плена жены его, с препоручением при том генерал-лейтенанту Дюку де Ришелье оказать ему хороший прием и выдать как жену его, так и всех тех турков, кои означены в представленном от него реестре, решился я равномерно отправить в Калугу для доставления Пехливан-паше от султана денег и вышеупомянутого Ахмед-агу, тем более, что по тракту, по которому следовать он должен, ничего нет такого замечательного, что бы могло обратить на себя внимание сего чиновника к сообщению Порте каких-либо известий, клонящихся ко вреду нашему.
С другой стороны, принял я на себя решимость сию в уважении нижеследующего обстоятельства: во время посылки в Шумлу надворного советника Фонтона, делал он в разговорах своих внушение драгоману Порты о пользе иметь от нас чиновника в Константинополе под предлогом осмотра российских пленных и надобности оказать им пособия; к принятию сего предложения показана была от турецкого министерства некоторая наклонность.
Узнав же о настоящем снисхождении, оказываемом нами Ахмед-аге, по ходатайству верховного визиря, тем с большею податливостью побуждено оно будет исполнить и наше желание.
Доводя сие до сведения вашего сиятельства, я счастливым себя почту, если государю императору не будет противен настоящий мой поступок, к которому приступил я, будучи движим неограниченным усердием моим к пользе и интересам Его Величества и Отечества[57].
С отличным высокопочитанием и совершенною преданностью имею честь пребыть, милостивый государь, Вашего сиятельства всепокорнейший слуга
Милостивый государь граф Николай Петрович!
Г. Сонини, об отправлении коего из Парижа в Молдавию в намерении заняться там наблюдениями и изысканиями по части естественной истории Ваше сиятельство предварить изволили предместника моего, графа Николая Михайловича Каменского, депешею Вашею от 18 ноября прошлого 1810 года, относится ко мне письмом, с коего имею честь препроводить при сем копию.
Из оного Ваше сиятельство усмотреть изволите, что он просит дозволения путешествовать по разным местам здешних княжеств под предлогом вышепрописанных наблюдений, в чем однако же ему отказано, с одной стороны, потому, что в помянутой депеше Вашей именно замечено стараться внушить ему, чтобы он отправился в С.-Петербруг для испрошения позволения для обозрения Молдавии, а с другой, что г-н действительный тайный советник и сенатор Красно-Милашевич представил же на рассмотрение Вашего сиятельства о всех тех пособиях, которые потребны г. Сонини на случай отъезда его в столицу нашу.
Поскольку же г. Сонини, как мне известно, располагается, буде не получит скорого решения, возвратиться обратно во Францию, то в таком случае, по моему мнению, необходимо будет преподать ему нужное пособие, тем более, что он прибыл в здешний край по приглашению посла нашего князя Александра Борисовича Куракина.
Покорнейше прося Вас, милостивый государь, почтить меня равномерно по сему предмету разрешением Вашим, с отличным высокопочитанием и совершенною преданностью имею честь пребыть, милостивый государь, вашего сиятельства всепокорнейший слуга
Секретно
По известиям, с неприятельской стороны полученным, кажется, что неприятель имеет намерение действовать на два пункта наступательно: на Рущук и на Малую Валахию ниже Видина, избрав слабейшее место между Видином и устьем реки Янтры, вверху которой близ Тырнова строятся для флотилии и для перевоза суда. Близ Тырнова и выше Тырнова и около Плевны собираются войска особенным корпусом под начальством известного Вели-паши и Бошняка.
Известия сии, с разных сторон приходящие, подтверждены и тем, что бывшей здесь несколько дней турецкой ага, от визиря к Пехливану-паше посланный, в откровенности сказал одному своему приятелю, здесь живущему, которого он почитает преданным Порте, что, в рассуждении слабости российских войск, план визирский таков, чтобы самому действовать против Рущука так, как позволят обстоятельства, и тем занимать войска наши у Рущука, а корпусу Вели-паши предоставляется, употребив суда видинские и на реке Янтре строющиеся, переправиться в Малую Валахию. На сих днях буду иметь вернее сведения о силах корпуса Вели-паши.
Сего числа дал я повеление упразднить Силистрию и войскам поступить в назначенные им места по расписанию; сие только и медлилось в рассуждении водяной доставки провианта в Рущук.
По известиям последним, около визиря войск еще мало; сказывают однако же, что на сих днях прибыло к окрестностям Тырнова 3000 азиатской конницы. Я вскоре ожидаю возвращения двух купцов надежных как от стороны Шумлы через Разград, так и посланных к стороне Плевны и Тырнова; известиями сих людей можно будет на первый случаи чем руководствоваться.
Сожалительно, что по слабости войск наших по нижней части Дуная не имею способов иметь сильной флотилии против Малой Валахии, которая для обороны нужна на нижней части Дуная.
Секретно
Милостивый государь граф Николай Петрович!
Вчерашнего числа прибыл ко мне турецкий чиновник с письмом от верховного визиря, в котором, между прочим, извещая о повелениях, данных Портою относительно до отправления через Разград полномочного для переговоров с г-ном тайным советником Италинским, просит он меня не оставить его уведомлением, состоится ли действительно таковое свидание и избранный для сего от турецкого министерства чиновник имеет ли следовать в Рущук, по силе предварительного приглашения, учиненного генерал-лейтенантом графом Ланжероном.
Для меня тем приятнее было видеть сей некоторым образом настоятельный подвиг визиря, что я в отношении моем к нему, препровожденном к Вашему сиятельству при депеше моей от 24-го минувшего апреля под № 69-м воздержался напомнить ему о начатии переговоров, в намерении ожидать первого шага от министерства оттоманского и в полном удостоверении, что визирь не замедлит по сему предмету ко мне отнестись, что и побудило меня не спешить посылкою к нему надворного советника Фонтона[58].
Теперь же, не откладывая далее такового отправления, не оставлю я в письме моем дать визирю почувствовать, что вследствие показанного им желания приступить к переговорам, поспешил и я с моей стороны отправить в Шумлу г-на Фонтона для препровождения в Бухарест уже, а не в Рущук, турецкого чиновника, избранного Портой для переговоров с полномочным нашим.
Я не упущу препроводить к Вам, милостивый государь, с первым курьером копии с отзыва моего к верховному визирю, между тем, дабы не задерживать посылаемого сегодня, ограничиваю я себя доставлением при сем перевода с помянутого письма, мною полученного.
С отличным высокопочитанием и совершенною преданностью имею честь пребыть Вашего сиятельства, милостивого государя, всепокорный слуга
Секретно
По известиям, которые я из-за Дуная приобретать стараюсь через надежнейшие каналы, визиря полагают в Шумле, не считая жителей сего города, тысячах в 12-ти, который ограждает себя небольшими отрядами, от двух до трехсот состоящими; из Азии же войска прибывают к нему весьма медленно. Таково положение его против Рущука. С другой стороны Бошняк-паша дней тому десять назад имел при себе не более 2-х тыс. человек во Враце.
Племянник визирский прибыл в Никопольский уезд с несколькими войсками. Меж Систова и Никополя есть также малые войска. На той стороне Балкан их также немного находится, выключая войск Чепан-оглу тысячах в 3-х в Казанлыке под командою сына его, которые будто бы идут к Тырнову, но сие не совсем вероятно. Все сии войска могут иметь намерение на Малую Валахию и на Турно.
Вели-паша и Мухтар-паша, дети паши Янинского, бродят около Видина, и главная их заботливость, кажется, более о голове Муллы-паши.
План войны оборонительной, поставляя меня в зависимость от поступков неприятеля, согласно оным и движения мои располагать я должен; но не упущу случая, чтобы не воспользоваться всяким необдуманным шагом неприятеля, и сообразно обстоятельствам располагаюсь я на первый случай следующим образом: имея на левом моем фланге достаточный отряд у Слободзеи, резерв при Табаке, занимая крепости: Килию, Браилов и Измаил, укрепление в Сулинском устье с достаточною пехотою и артиллериею, довольно почтенное укрепление по числу пехоты и артиллерии там, где рукава Сулинского и Георгиевского Дуная расходятся, и которое на сих днях к концу приведено, достаточное число вооруженных судов наших от устья Дуная до самого Рущука успокаивают меня совершенно с сей стороны до тех пор, пока неприятель не переменит своей позиции.
Что же касается до центра моего и правого фланга, то следующие распоряжения сделал я на первый случай.
В Рущуке оставляю я прежние 12 батальонов в гарнизоне; но, в близком позади Журжи расстоянии поставив 3 батальона пехоты, батальон уланов и 6 орудий конной артиллерии, могу отрядом сим подкреплять через полтора часа и гарнизон Рущукской и усилить правый фланг мой таким образом, что, ежели бы оное где потребно сделалось, тогда гарнизон Турновский, оставя один батальон в крепости с вооруженными болгарами, остальными затем войсками спешит на то место, куда они от генерал-лейтенанта Воинова потребованы будут, отряд же журженский идет поспешным маршем без ночлегов с отдыхами, варит один раз кашу и достигает Турны менее 48-ми часов, занимает оную или по обстоятельствам идет далее на подкрепление.
В 24-х верстах позади Журжи ставлю я весь корпус генерал-лейтенанта графа Ланжерона, от которого все переправы и дороги, параллельные Дунаю, на правый и левый фланги исправляются.
Из расположения сего предпринять можно следующие действия:
Идти к визирю в Шумлу, атаковать его в сем сильном натурою и некоторою степенью искусства утвержденном укреплении и невозможно, и пользы никакой бы не принесло, да и приобретение такового укрепления по плану войны оборонительной совсем не нужно; но может быть, что скромным поведением моим ободрю я самого визиря выйти или выслать по возможности знатный корпус к Разграду или далее к Рущуку и, если таковое событие мне посчастливится, тогда, взяв весь корпус графа Ланжерона и весь корпус Эссена 3-го, кроме малого числа, который в Рущуке остаться должен, поведу я их на неприятеля; на выгодном для войск наших местоположении неукрепленного Разграда, конечно, с Божьей помощью, разобью я его и преследовать могу по плоскости и за Разград верст до 25-ти без всякого риска.
В то же самое время генерал-лейтенант Воинов по крайней мере с 10-ю батальонами пехоты с препорциею конницы и достаточною артиллериею переправится через Дунай и пойдет на Врацы; к сей переправе делаются теперь, сколько можно тайно, приготовления. Действие корпуса сего и удобность предприятие его будет иметь место тогда, когда силы неприятеля против него не будут более 12-ти тыс[яч].
Вообще, как главный корпус, так и корпус Воинова не должны предпринимать атаку на сильные укрепления, разве на слабые окопы, которые турки имеют привычку делать на всяком ночлеге, и штурмовать таковые укрепления с потерею, может быть, и половины корпуса, с тем чтобы после их оставлять по плану оборонительной войны стоило бы весьма дорого и было бы бесполезно.
Сожалею очень, что не могу занимать Ваше высокопревосходительство блистательными действиями, но одними весьма умеренными, единственно оборонительной войне свойственными предположениями.
Заботясь весьма о правом моем фланге, должен был я по болезни, приключившейся генерал-лейтенанту Зассу, отправить на его место генерал-лейтенанта Воинова, а господину Зассу препоручу я командование левого моего фланга от устья Аржиша до Днестра; ежели же провидение даст мне способ предпринять предполагаемую мною за Дунай экспедицию в большом виде, тогда могу употребить генерал-лейтенанта Засса в командование конницею при главном корпусе. Сей генерал, как пишет ко мне, уже и выздоровел.
Резолюция М. Б. Барклая-де-Толли: «Июня 4. Высочайше велено ответить, что Его Величество в полной мере все сие распоряжение Высочайше одобряет».
Благороднейший и прославленный друг!
Его превосходительство Абдул-Хамид-эфенди, прибывший сюда несколько дней тому назад, вручил мне письмо Вашего высокопревосходительства. С живейшим интересом вновь прочел я выражения Ваших чувств ко мне. Прошу Ваше высокопревосходительство быть уверенным в постоянной взаимности моих, а также в моем стремлении использовать все случаи, чтобы доказать их.
Конец ознакомительного фрагмента.