Глава 1. Надгробье
(Надгробье – это фундамент загробной жизни.
Каким оно воздвигнуто, таким и видят твою жизнь там,
кто приходит к тебе здесь)
– Алло! Алло, бля! Алло, алло! Бля буду, алло! Чего виснешь?! А?! Привет. Я занят, да, дорогая, занят… Заявку вцепил, к клиенту еду… Ну, и?… Алло… Нет времени… Да, отъебись, все не наебешься. Пошла ты…
– Звезда! Звездочка! – Два семь!
– Слушаю. Два семь!
– По адресу квартирку.
– Квартира 47. Вызывая, едете на железнодорожный вокзал.
Борис заложил руля и припарковался у милицейского стаканчика, слегка зацепив скатом паребрик. Семерка ожидательно замерла.
– Такси? – пролаяло бородатое лицо, похожее на совковую лопату. Оно едва умещалось в створе ветрового стекла.
Борек убавил музыку. Земфира запела шепотом. «Ей это не идет», – решил Боря и ответил вопросом:
– Вы заказывали?!
– Такси на Дубровку? – и лопата раскатилась конским ржанием. Задрожал милицейский стаканчик, а серый изъезженный асфальт привокзальной площади подпрыгнул и полопался от мощного остроумия, ступившего на землю города.
– Куда едем? – решил уточнить маршрут Боря, когда задница клиента была уже на семерочном сидении.
– Левый берег, – тривиально ответил клиент.
– Два семь, работаю, – бросил Борек дежурную фразу, нажав на танкетку рации «ТАИС».
В сжатое пространство салона приятный женский голос ответил также дежурно, но мягко и ласково:
– Счастливого пути Вам и Вашим пассажирам!
Бородатое лицо разорвало на две неровные части: искренняя улыбка, обнажая при этом рыжие зубы, и розовые десна.
– Я с Владика прибыл. Ты можешь себе представить, земляк. Неделя в вагоне. Без душа и других удобств.
– Я не с Владивостока.
– Все мы, брат, земляки.
– Ну, тогда могу.
– Что могу?
– Представить… могу.
– Во-во, полня жопа, надо отметить. Я сам-то с Камчатки. Великий край. Гейзеры, сопки…
– Не хотел бы я там жить, – оборвал Борис.
– ?
– Там всегда полночь.
– Это как? – искренне не догонял пассажир.
– С детства по радио слышал: в Омске шесть, где-то еще восемь, в Москве три, а в Петропавловске-Камчатском – полночь.
– Ты, что, идиот?!
Борек неуверенно пожал плечами. Улыбнувшись, он рванул со светофора, гальмуя по утреннему асфальту. Город плавно просыпался, обнажаясь перед обществом. Хрустели суставами пожилые «хрущевки». Вальяжно зевал новострой, демонстрируя ровные ряды пластиковых окон. На прощание подмигивали витрины, фонари и прожекторы над рекламными банерами. Солнце лениво жмурилось от своего же великолепия, золотило голубоватое майское небо и еще робко выглядывало из-за крыш высоток. Впереди жизнь…
* * *
Борек еще раз оглянулся. Ни чем не выдающаяся дверь в пенаты районного суда. Казенная табличка «Суд советского района» венчает серую бугристую наштукатуренную, как лицо прыщавой гимназистки, стену. Заседание суда объявило перерыв на два часа. Борис был временно выпущен, но чувство тревоги не покидало его. Фобией вбилось оно, как осиновый кол, в его сердце и пускало там где-то внутри свои гадкие корни.
Слева еле слышно причалил Мерседес-Бенц, сто сороковой кузов.
– Борис, – позвал бархатный тон.
Внимание подсудимого переключилось на зов. Из темноты мерина шлейфом к сознанию Бориса липким мармеладом тянулся голос.
– Чем обязан? – осторожно спросил Борек.
– Мы друзья.
– Осторожней с такими словами. У меня нет друзей… Больше – нет.
– Вас ждут, присаживайтесь в машину, – прозвучало довольно убедительно.
В конце концов, терять было нечего. Боря вырвал осиновый кол и, обрубив корни, проник в салон Мерседеса, еще раз оцарапав вектором взгляда табличку на стене. Ехали молча. Боря не хотел опережать события, но ему казалось, что он уже это видел. Узорчатые кованые ворота южного кладбища, напоминали вход в зоопарк. «Все мы звери», – мелькнула опасная мысль в головных магистралях Бориного мозга.
«Кто торопится, тот не успевает». У каждого своя верхняя планка, знать бы, где она. Вот они парни с волевыми подбородками. Очередная глобальная попытка обновить или даже создать новое совершенное общество. Начинают революцию идеалисты, а заканчивают подонки. Мысли Бориса прервала остановка. Он, не дожидаясь приглашения, покинул «гостеприимный» салон.
Боря Бархатов – экспансивная натура, шагнул к знакомому обелиску. Четыре мраморных надгробья жались друг к другу узкими плечами в иллюзорной надежде согреться. На все четыре могилы один, прямоугольной формы, памятник. Он белый, как детские намерения и похож на гигантский ластик резинки «koh-i-nor». Стирает безжалостно, бескомпромиссно. Кто же водит им по поверхности измятого листа?
На мертвых памятниках мертвыми буквами высечено: «МаксиМалецкий» – Макс, «Савелий Смехов» – Шутил, «Сергей Некрасов» – Некрас, «Владислав Рошин» – Чика. Он здорово выбивал кон. Помните детскую игру советских времен. Свинцовая битка и сплющенные солдатские пуговицы. Их было пятеро… Не пуговиц – людей.
Позади захрустела промерзлая земля, хрусталики льда прогибались под человеческим шагом. Боря узнал эту поступь. Он слышал и раньше это свинцовое дыхание. Там, где-то в другой жизни.
– Я знал, что все это время ты стоял за моей спиной.
Борис, казалось, был готов к этой встрече.
– Наверное, знал, – добавил он и оглянулся. – Левая блевота, лежать на двухметровой глубине, разглядывая, как черви в покер играют. А сверху твой крест вороны обсерают, – поделился крамольной мыслью Боря. – Не находишь?
– Меня винишь?
– Сам как думаешь?
– Я здесь не для того, чтобы оправдываться перед тобой.
– Тогда для чего?
– Человечек шепнул, что вердикт суда будет однозначным… Если вернешься на процесс, тебя закроют.
– А ты решил стать моим ангелом хранителем.
Собеседник молча закурил и выпустил тонкую струю серебряного дыма в морозный октябрьский воздух. Боря снова обернулся туда, где из рыжей земли торчал мраморный ластик с четырьмя барельефами. На мертвом камне высечено вечное. А на коре его русской души славянской вязью нацарапано…