4
Хочешь стать таким, как он?
Весь мир сиял. Я видел его именно таким, каким он был создан или написан кем-то невероятно могущественным. Но чтобы научиться понимать сверкающие буквы Огненного Языка Жизни, которые я видел с самого рождения, мне понадобилось время. И первой я смог прочитать маму. Она была удивительной, и мне очень хотелось сказать ей об этом, но мама не слышала меня или слышала, но не понимала. Мы с ней словно пришли из разных миров – миров, которые вдруг ненадолго пересеклись, дав нам возможность прикоснуться друг к другу. Я навсегда запомнил ее невероятную любовь, такую, словно мама любила не только меня самого, но и кого-то другого во мне.
Удивительно, но ее слова никогда не причиняли мне боль, а прикосновения не стирали сияющие буквы, из которых я состоял. Она умела каким-то особенным образом произносить мое имя, так, как его не произносил никто другой. А еще мама редко улыбалась и обычно была немного грустной. Ни я, ни отец не могли по-настоящему развеселить ее. Наверно, в каком-то смысле мы с ней вместе учились жить: я впервые, а она заново. Когда я стал старше, мне захотелось узнать, о чем именно грустила мама. Однажды я спросил об этом отца, но он посмотрел на меня так, словно по какой-то причине я не должен был задавать этот вопрос или знать на него ответ. Но, несмотря на всю язвительность его слов, он пообещал объяснить мне, когда я стану достаточно взрослым. Пообещал с какой-то странной интонацией, в которой читалась не то угроза, не то издевка.
Кроме отца, ответы знал Фаллен. Мы вместе с ним летали во снах, где я видел обрывки чьих-то чужих жизней: там был и я сам, и мама, и кто-то удивительно похожий на меня. Наверно, таким образом я должен был узнать или вспомнить какие-то важные вещи, но почему-то, просыпаясь, я забывал почти все и часами сидел или лежал без движения, стараясь вспомнить что-то удивительно важное, прежде, чем снова уснуть. Но детские сны так и остались снами, а мир, рассыпанный на миллионы перепутанных кусочков, начал приобретать для меня свои первые очертания.
Мне нравилось чувствовать неуловимое время: оно шло мимо, касаясь меня своими длинными крыльями, и, видел чудесные мгновения в движениях стрелок часов и в биении моего сердца. Я мог управлять секундами, растягивая их до размеров вечности. Да, когда-то я держал в ладонях целую Вселенную.
Вскоре я научился читать не только на Огненном Языке Жизни, но обыкновенные, написанные земным языком книги и говорить не только молча, но и вслух. К моему огромному огорчению, я не мог дотронуться до сияния вокруг людей или каким-то образом измерить его, поэтому мне, как и всем маленьким детям, пришлось пробовать на вкус различные предметы, чтобы почувствовать, как звучат некоторые цвета. Самым-самым необыкновенным оказался синий. Я касался его на улице и дома, если встречал что-либо подходящего оттенка. Наверно, мне очень хотелось встретить человека, сияющего синим цветом, но я никогда не видел никого достаточно яркого.
Сам я обычно светился совершенно другими цветами, но их тоже не получалось попробовать, даже по-детски засунув пальцы в рот. Когда-то в моей голове была собрана целая коллекция невероятных оттенков самых разных цветов, названия которых я сначала знал, но, взрослея, постепенно забыл. Наверно, их все еще помнили голоса в моей голове, но я не знал, как их спросить об этом.
Мне нравилось слушать, как мама играет на фортепьяно тихие и спокойные мелодии, но когда начинала звучать другая музыка, я закрывал уши и убегал прятаться в самый дальний угол комнаты отца, которая всего через несколько лет стала моей. Мама работала не с профессиональными музыкантами, а всего лишь преподавала музыку младшим школьникам. А они, конечно, часто ошибались нотами или вовсе нарочно играли не так, как их учили. Мне было больно от торопливых или фальшивых нот, от слишком громких или неоправданно тихих звуков.
Конец ознакомительного фрагмента.