Такие годы. Глава IV. Лизавета (Михаил Садовский)

Глава IV. Лизавета

Знакомые дом и двор встретили Веньку по-новому. Что-то неуловимо изменилось в их отношениях – они стали занимать меньше места даже в том небольшом мире, который знал Венька прежде, до своей болезни.

Двухэтажный дом, обшитый с боков длинными чёрными досками, был похож на высоченный кузов ЗИСовской пятитонки, крыльцо торчало, как мотор с кабиной, и непонятно только, как въехал сюда и втиснулся между толстенными соснами этот грузовик – так плотно они его обступили. Ни царапины на стволах, ни следов колёс. Меж бронзовых стволов на сильно провисшей верёвке перекинутые пальто полами мели замёрзшую пыль, когда по ним ударяла палка. Правда, удары были несильными и редкими. И Лизкино лицо появлялось из-за ходившего вверх-вниз тряпья и скрывалось за ним – тогда видно было несколько прядей взлохмаченных волос.

Независимо от его желания – это зазвучало у Веньки внутри. Он не стал произносить привычную дразнилку вслух, а стоял, прислонясь спиной к дереву. Лизка не замечала его. Ему было хорошо. Наверное, он соскучился по всему, что видел.

«Бум. Бум. Бум». Лениво раздавались удары и застревали тут рядом, между сосен. Стукнула форточка, и скрипучий голос упал из неё: «Генуг шен!»3. Лизка перестала стучать, повернулась и пошла к крыльцу.

– Здорово, Вениамин, – прозвучал над ухом Генкин голос. Раньше это означало выяснение отношений. Драться не хотелось. Да и приветствие казалось необычным – Генка никогда не окликал его полным именем, если не пользовался оскорбительными словечками.

– Здравствуй! – тоже необычно (и не оборачиваясь) ответил Венька.

– Предлагаю объединиться против агрессивных сил для совместной борьбы, – Генка всегда выражался лозунгами, подслушанными из тарелки, что не мешало ему усваивать программу каждого класса по два, а однажды и три года.

– Какого? – повернулся Венька.

– Не дури. Кто старое помянёт… мы тут все всё знаем, как ты один их разделал… Тот, который в больницу попал, поклялся убить тебя. Его отчислили и в деревню к бабке отправили, у него больше нет никого. Ремеслуха попритихла, но мы не должны терять бдительность – враг не дремлет! Идёт?

– Хорошо… – недоумённо выдавил Венька…

– Одно условие, – сурово отчеканил Генка. – Согласен?

– Какое? – удивился Венька. Он вообще плохо понимал, какое отношение происходящее имеет к его заклятому врагу Генке, которого не однажды бил и от которого получил немало объёмистых синяков. – Какое?

– Лизку… – Генка кивнул в сторону верёвки и помялся, – Лизку не трогай!

– Как – не трогай? – не понял Венька. – Я её никогда не задирал, она же девчонка…

– Вот именно, – вдруг совершенно не идущим ему голосом просто сказал Генка. – Вот именно. Не в том смысле… ну, в общем – она моя, понял…

– Как твоя?!

– Я женюсь на ней…

– Женишься?

– Я видел, как ты тут смотрел на неё! Она, конечно… очень красивая… Если согласен – тогда вечный союз антигитлеровской «калиции», – Генка так произносил это слово.

– И она согласна?

– Ты что, дурак? – беззлобно отпарировал Генка. – Это я так – заранее отшиваю соперников… и потом, мы же живём в одном доме… знаешь, раньше всегда брали жену из своей деревни… А чего далеко ходить – хозяйство рядом, папа-мама…

– Слушай, Генка, а как же ты… – Венька посмотрел ему в лицо, – ты же клялся, что ненавидишь евреев, забыл?

– Опять начинаешь, – с явным сожалением протянул Генка, – я к нему по-хорошему, – стал он жаловаться, обращаясь к соснам, – а он… Я ж тебе сказал: кто старое помянёт…

– Да это я так! – перебил Венька. – Я что? И никак я тут на Лизку не смотрел. Женись. Просто пока меня не было…

– Правильно, – обрадовался Генка…

– А как же Малка? – не слушая, продолжал Венька. – Она ж такой крик поднимет, что Лизка за гоя собралась, что ты сбежишь сразу – все сбегут…

– Ничего, – уверенно набычился Генка. – Поорёт и перестанет – это ей не на рынке. Это она там привыкла – мы её от этих… – он сделал паузу, подыскивая слово вместо «еврейских», но, ничего не найдя, так и пропустил его, – штучек быстро отучим… Руку! – он картинно пожал Веньке руку, повернулся и направился вслед за Лизкой к крыльцу-кабине. – Если что – я рядом! – обернулся он. Венька кивнул головой.

Он стоял всё в той же позе, сильно упёршись затылком в ствол, и какие-то картины плыли перед его видящими совсем другое глазами. Вот орущая Лизкина мать – такое часто бывало во дворе. Её жирный живот колышется так, что, кажется, перетянет маленькую головку, и она немедленно ткнётся ею в землю. Вот Лизка, косившая одним глазом, отчего всегда казалась много взрослее, с подкрашенными губами и нарумяненными щеками, идущая с Генкой под руку. Потом он представлял себя на Генкином месте, но вместо Лизки с ним рядом шла уже Малка, с Лизкиным лицом, и опять этот проклятый живот, обтянутый засаленным платьем, торчал, как свинцовый шар. И запах кухни ударял ему в нос. Он смешивался с приторным ароматом перетрума и керосина. Тошнота подступала к самому яблочку, и кружилась голова. Потом зашипел патефон, и какое-то сладкое танго стало прорываться туманными словами в сознание…

– Тебе что, плохо? – спросил сзади Лизкин голос.

Венька обернулся резко. Голова у него действительно закружилась. Он зажмурился и, чтобы прийти в себя, отрицательно замотал головой.

– Что он хотел, этот маклак, что он тебе наговорил? – Лизка спрашивала так, как будто он обязательно должен был ей ответить! Венька открыл глаза и близко-близко увидел её лицо: нежную кожу, быстро бегающие глаза, поочерёдно упиравшиеся в него, так что непонятно было, какой из них косит, полуоткрытые губы и за ними ряд ровненьких белоснежных козочек – зубчиков… – Что он женится на мне? А рихн зайн татнс татн арайн!4 Не верь ему! – она положила Веньке на щёку свою ладонь – мягкую, тёплую, как-то сразу сросшуюся с его лицом, и еле слышно повторила: – Не верь ему. Я тебя подожду. Глейб им нит…5 – потом быстро опустила руку, поцеловала его и отступила назад.

Венька стоял несколько мгновений, не шевелясь. Когда он обернулся, Лизкино тёмно-бордовое пальто мелькало между стволов. Она шла уверенно, не глядя под ноги. Иногда каблук, попав на край кочки, свихивался набок, но уже при следующем шаге опять ступал ровно. Веньке нравилось, как она идёт, как двигаются из стороны в сторону полы её расклёшенного пальто, как несколько прядей волос поднимаются и опускаются над головой. Неожиданно снова возникли слова: «Я тебя подожду!», и только теперь дошёл их смысл. Ему стало жарко, он почувствовал, как ему стало жарко: шее, щекам, потом груди и рукам – оглянулся вокруг и понял, что произошло, пока его не было так долго: он стал взрослым.

– Бесер нит рейден аф идиш!6 – тихо сказала Эсфирь Яковлевна и кивнула головой назад, где стоял Кобзев. – Зей кукн!7

– Я хотел… – начал было отец.

– Их вейс – эр форштейт алц!8 – прервала его Эсфирь.

Венька стоял рядом с ней и не обращал внимания ни на её опасения, ни на непонятливость отца, что этот Кобзя шпионит и сейчас же побежит к директору и доложит, что приходил к историчке Венькин отец, и они о чём-то говорили по-еврейски. И конечно, он, Венька, давно всё понимает, просто отец так мало бывает дома – уже после того, как четыре года отвоевал, что и не знает этого. Всё это проносилось как бы вскользь по Венькиному сознанию – он таял оттого, что так близко стоит с ней рядом и вдыхает этот запах, от которого можно сойти с ума, и отдать всё что угодно, и сделать всё что угодно, только бы всегда быть вот так рядом и так дышать…

– Ты понял? – дошёл до него голос отца… – Эр холемт!9

– Я с ним потом сама поговорю, – сказала Эсфирь спокойно, – не волнуйтесь, всё будет в порядке. Не волнуйтесь…