Тайны волхвов и пророков. Часть вторая. Пророки древнейших времен и античности (Л. И. Зданович, 2015)

Период, который принято называть «детством человечества», был насыщен не только общением смертных с многочисленными богами и деяниями античных героев. В частности, развивалась философская мысль, которая заложила основы человеческой нравственности. Удивительное дело: сразу же после того как человекоподобная обезьяна слезла со своего древа (или кроманьонец обглодал последнего мамонта) или Адам покинул Райский сад, то есть с той самой поры, как на этом бренном свете появились человеческие племена и, в особенности, роды – среди них появляются Учителя мудрости, которые преподают нам азы человеческих взаимоотношений.

Некоторые из них открыто и с удовольствием творят чудеса, другие только пытаются сделать это, третьи – наивысшим чудом считают Слово. Однако объективно деятельность каждого из них работает на развитие нашей с вами цивилизации. Правда, каждый считает, что развиваться она должна именно в указанном им направлении

Аполлоний Тианский

О периоде становления и расцвета Римской империи мы имеем гораздо больше документальных сведений, чем о библейских временах, хотя бы потому, что римляне вели совершенно четкую хронологию. О тех временах осталось множество литературных памятников. В их числе стоит и труд Флавия Филострата об Аполлонии Тианском.

Аполлоний Тианский был наиболее знаменитой фигурой этого периода и свидетелем царствования дюжины римских императоров. Легенды уверяют, что перед его рождением Протей, египетский бог, появился перед его матерью и предупредил ее, что он воплотится в ее будущего ребенка. Следуя наставлениям, данным ей во сне, она пошла на луг собирать цветы. Пока она делала это, стая лебедей образовала хор вокруг нее, и, хлопая крыльями, лебеди пели в унисон. В это время внезапно подул ласковый ветерок, и Аполлоний родился.

Такова легенда, которая в древние времена делала из каждой значительной личности «сына Бога», таинственно рожденного девой. А дальше следует история.

В юности Аполлоний имел удивительные умственные способности, был очень красив и находил величайшее счастье в разговорах с последователями Платона, Хрисиппа и Аристотеля. Он не ел ничего, что было «живым» (т. е. скоромным), и питался лишь фруктами и плодами земли; был энергичным поклонником и последователем Пифагора, и как таковой, хранил обет молчания в течение пяти лет. Куда бы он ни отправлялся, везде он реформировал религиозные культы и совершал удивительные поступки. На праздниках он удивлял гостей, заставляя хлеб, фрукты, овощи и разнообразные лакомства появляться перед ним по его повелению. Статуи по мановению его руки оживали, и бронзовые фигуры сходили со своих пьедесталов, изменяя свои позы и работая в качестве слуг. Применением той же самой силы совершались дематериализации; исчезали золотые и серебряные сосуды вместе с их содержимым; в одном случае даже слуги исчезли из виду.

В Риме Аполлоний был обвинен в государственной измене. Придя на допрос, его обвинитель вышел вперед, развернул свой свиток, на котором было записано обвинение, и был изумлен, обнаружив чистый лист.

Встретив похоронную процессию, он сказал сопровождающим: «Опустите гроб на землю, и я высушу слезы, которые вы проливаете над этой девушкой». Он дотронулся до тела молодой женщины, произнес несколько слов, и мертвая возвратилась к жизни. Когда он был в Смирне, в Эфесе свирепствовала чума, и его позвали отправиться туда. «Путешествие не может быть отложено», – сказал он; и не успел он закончить произнесение этих слов, как уже был в Эфесе.

Уверяют, что он совершил путешествие в Индию, где в течение длительного времени учился у тамошних мудрецов. Ходил он в длинном белом хитоне до пят, волос не стриг с рождения.

Когда ему было около ста лет, его привели к императору Домициану по обвинению в чародействе. Он был заключен императором в тюрьму и насильно пострижен. В это время его спросили, когда он мог бы быть на свободе? «Завтра, если это зависит от судьи; сейчас, если это зависит от меня». Произнеся это, он вынул свои ноги из кандалов и сказал: «Вы видите свободу, которой я обладаю». Затем он вновь надел кандалы.

На трибунале его спросили: «Почему люди называют тебя богом?»

«Потому что, – сказал он, – каждый человек, который добр, имеет право так называться».

«Каким образом ты не заболел чумой в Эфесе?»

Он ответил: «Благодаря тому, что я живу на более легкой пище, чем другие люди» (не тут ли заложены начала диетологии и раздельного питания? – В.Ю.).

Его ответы на эти и другие вопросы его обвинителей показали такую силу, что император был очень сильно взволнован и объявил его невиновным; но сказал, что он задержит его для личного разговора. Аполлоний ответил: «Вы можете задержать мое тело, но не мою душу; и я добавлю не можете даже мое тело». Произнеся эти слова, он исчез из трибунала, и в тот же самый день встретил своего друга в Путеоле, в трех днях ходьбы от Рима.

Писания Аполлония показывают его ученым человеком, наделенным совершенным знанием человеческой природы и наполненным благородными чувствами и принципами мудрой философии. Он говорит в своем послании к Валерию: «Не существует смерти чего-либо, за исключением внешности; и также нет рождения чего-либо, кроме внешнего облика. То, что переходит из субстанции в природу, кажется рожденным, и то, что переходит из природы в субстанцию, кажется, подобным же образом, умершим; хотя в действительности ничего не порождается и ничего не исчезает; но лишь сейчас попадает в поле зрения и сейчас исчезает из него. Нечто появляется по причине плотности материи и исчезает по причине разреженности субстанции; но это всегда одно и то же, различающееся только по движению и условиям».

Некоторые авторы пытаются придать появлению Аполлония легендарный характер, в то время как набожные христиане будут продолжать называть его мошенником. Если бы детали о жизни Иисуса из Назарета были бы столь же хорошо удостоверены историей, и он сам был хотя бы наполовину столь же известен классическим авторам, как Аполлоний, – то никакой скептик не сомневался бы в действительном его существовании. Аполлоний из Тианы был другом и корреспондентом римских императриц и некоторых императоров, в то время как Иисус оставил о себе на страницах истории записей не больше, чем если бы его жизнь была записана на песке в пустыне.

Высочайшая похвала была оказана Аполлонию императором Титом. Философ написал ему вскоре после его вступления на престол, советуя ему быть умеренным в своем правлении, и Тит ответил: «От своего имени и от имени моей страны я благодарю вас и буду помнить об этом. Поистине, я захватил Иерусалим, но вы взяли меня в плен».

В удивительные деяния, совершенные Аполлонием (хотя бы они и были чудесными), источник и порождающие причины которых ясно обнаружил современный спиритуализм, повсеместно верили в это и в последующие века; и христиане делали это во II в. н. э. в той же мере, что и остальные.

Имеется свидетельство ученика Калликрата о последнем хождении Аполлония. В конце жизни он начал слышать голоса, зовущие его опять к тем берегам, где он уже побывал с пользой для духа (то еесть в Индию). Взяв с собою ученика Калликрата, Учитель, не говоря о цели своего пути, немедленно отплыл.

Когда они прибыли к пещере, где Великий Учитель давал посвящение архатам, навстречу им вышел высокий Старец и долго беседовал с Аполлонием. Калликрат услышал лишь последние слова Старца: «Если ты решил принять чашу Апологета Учения, то не медли».

Когда Старец скрылся в глубине пещеры, Аполлоний велел Калликрату спешно собрать достаточное количество благовонных деревьев и сложить в пещере подобие высокого ложа. Также он сказал, что, когда Калликрат услышит голос под сводом пещеры, зажечь под ним это ложе и, не оглядываясь, спешить к берегам Греции. Затем он погрузился как бы в сон.

Калликрат сидел неподвижно, поддерживая огонь до глубокой ночи, когда высоко под сводом раздался необычно звучный голос Учителя: «И так я не умер, но иду принять чашу Апологета».

Тогда Калликрат исполнил все указанное и завещал положить свидетельство об этом случае с собой в гробницу.

Будда Гаутама (Шакья Муни)

Гаутама Будда, чье первоначальное имя было принц Сиддхартха, основал буддизм, одну из величайших и наиболее распространенных религий мира. Несмотря на обилие легенд о нем, вполне разборчиво прослеживаются обстоятельства его жизни, которые можно считать вполне реалистичными

Сиддхартха был сыном царя, правящего в городе Капилавасту, расположенном на севере Индии на границе с Непалом. Сиддхартха, происходящий из царского рода Гаутама племени шакьев, предположительно родился в 563 году до н. э. в городе Лумбини, расположенном в пределах современных границ Непала. В шестнадцать лет он женился на своей двоюродной сестре, которой было столько же лет, сколько и ему.

Принц Сиддхартха рос в роскошном царском дворце, однако не стремился к материальному комфорту. Он чувствовал глубокую неудовлетворенность своей жизнью. Он видел, что большинство людей вокруг были бедны и постоянно страдали от нужды. Даже те, кто был богат, часто были разочарованы в жизни и несчастливы, и все вокруг были подвержены болезням и в конце концов умирали. И естественно Сиддхартха начал задумываться о том, что в жизни должно быть нечто большее, чем временные наслаждения, которые слишком быстротечны перед лицом страданий и смерти.

Когда ему исполнилось 29 лет, это было вскоре после рождения его первого сына, Сиддхартха решил, что он должен покончить с той жизнью, которой он жил, и целиком и полностью посвятить себя поискам истины. Он покинул дворец, оставив там свою жену, новорожденного сына, все свои земные сокровища, и стал странником, у которого в кармане не было ни гроша. Какое-то время он учился у некоторых известных святых того времени, но, овладев всеми тонкостями их науки, он понял, что она не является панацеей для решения проблем, которые ставит перед человеком сама жизнь.

В то время было широко распространено мнение, что чрезмерный аскетизм является путем к истинной мудрости. Поэтому Гаутама попытался стать аскетом и в течение нескольких лет подвергал себя голоду и умерщвлению плоти. В конце концов он, однако, понял, что, истязая свое тело, он только затуманивает свой мозг, и что это ни на шаг не приблизило его к истинной мудрости. Поэтому он снова начал нормально питаться и покончил с аскетизмом.

Ведя уединенную жизнь, он пытался решить проблемы человеческого существования. В конце концов в один из вечеров, когда он сидел под гигантским фиговым деревом, все части головоломки, казалось, сошлись в одну. Сиддхартха провел всю ночь в глубоком раздумье, а когда наступило утро, он осознал, что нашел ключ к решению проблем и что он стал «Буддой», то есть «человеком просветленным».

В это время ему было 35 лет. На протяжении оставшихся 45 лет своей жизни он путешествовал по северной Индии, проповедуя свою новую философию всем, кто хотел его слушать. Когда он умер, а это случилось в 483 году до н. э., у него были тысячи новообращенных. Хотя его слова не были записаны на бумаге, его ученики сумели запомнить многое из его учения, и оно передавалось последующим поколениям в устной форме.

Главное учение Будды можно суммировать в том, что буддисты называют «Четыре благородных истины». Первая – человеческая жизнь по своей природе несчастлива; вторая – причиной несчастливой жизни являются человеческий эгоизм и желания; третья – с эгоизмом отдельного человека и его желаниями можно покончить. Конечная стадия, когда сводятся на «нет» все желания и стремления носит название нирвана (дословно «затухание», «угасание»); четвертое – способ, с помощью которого можно избавиться от эгоизма и желаний, называемый «Путь восьми дорог»: правильные убеждения, правильное мышление, правильная речь, правильное действие, правильный образ жизни, правильное усилие, правильное отношение к обязанностям, правильная медитация. Можно было бы добавить, что буддизм – религия, открытая для всех, в независимости от расы и что в отличие от индуизма он не признает разделения на касты.

Какое-то время после смерти Гаутамы новая религия распространялась медленно. В III веке до н. э. великий индийский правитель Ашока был посвящен в буддизм. Его поддержка обеспечила быстрое распространение влияния буддизма и его догм в Индии, а также в соседних странах. Буддизм распространился на юг – в Цейлон и в восточном направлении – в Бирму. Оттуда он распространился на всю Юго-Восточную Азию, Малайзию и территорию, которая сегодня является Индонезией. Буддизм распространился также на север, непосредственно в Тибет, и на северо-запад – в Афганистан и Центральную Азию. Он получил наибольшее распространение в Китае, а потом распространился в Корее и Японии.

В самой Индии новая вера начала приходить в упадок после 500 года до н. э. и совсем исчезла после 1200 года н. э. В Китае же и в Японии, напротив, буддизм остался в качестве главной религии. В течение многих столетий он остается основной религией в Тибете и странах Юго-Восточной Азии.

Учение Будды не нашло письменного отображения еще в течение нескольких столетий после его смерти, и нетрудно понять, что его движение раскололось на различные течения. Двумя основными ветвями буддизма являются ветвь Тхеравади, доминирующая в южной Азии и рассматриваемая большинством западных ученых как самая близкая к первоначальному учению Будды, и ветвь Махаяны, получившая широкое распространение в Тибете, Китае и Северной Азии.

Будда, как основатель одной из главных религий мира, безусловно, был одним из величайшмх мировых пророков. Но поскольку в мире насчитывается только около 200 миллионов буддистов по сравнению с 500 миллионами мусульман и миллиардом христиан, то вполне очевидно, что повлиял он на меньшее число людей, чем Магомет или Иисус. Однако различие в численности может ввести в заблуждение. Одной из причин, почему буддизм постепенно сошел на нет в Индии, является то, что индуизм вобрал в себя многие его идеи и принципы. В Китае аналогично большое число людей, которые не называют себя буддистами, находятся под сильным влиянием буддистской философии.

В буддизме заложено гораздо больше пацифистских идей, чем в христианстве или исламе. Ориентация на ненасилие играет значительную роль в политической истории буддистских стран.

Часто говорят, что, если бы Христу пришлось вернуться на землю, он был бы шокирован многим из того, что вершилось его именем, и его бы ужаснула кровавая борьба между различными религиозными сектами, члены которых называют себя его последователями. Будда также, без сомнения, поразился бы, узнав, сколько различных доктрин представляют себя в качестве буддистских. Несмотря на то что в буддизме много направлений и между ними имеются существенные различия, в буддистской истории нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало кровавые религиозные войны, которые велись в христианской Европе. В этом отношении, по крайней мере, учение Будды оказало гораздо большее воздействие на своих последователей, нежели христианское учение.

Буддистское учение ни в каком отношении не является повторением предшествующей индийской философии, и буддизм распространился далеко за пределами Индии благодаря оригинальности концепции Гаутамы Будды и большой притягательной силе его философии.

Симон Маг

Симон Маг был знаменитым чудотворцем II века н. э., и никто из современников не отрицает его экстрасенсорных способностей. Даже христиане были вынуждены признать, что он совершал чудеса. Правда эти чудеса отличались от совершаемых христианскими апостолами, ибо не имели богодухновенной силы и не совершались именем Христа. Симон Упоминание о нем имеется в «Деяниях апостолов» (VIII, 9–24) (в христианских преданиях он выступает вначале в области Самария). Согласно «Деяниям», он долгое время «выдавая себя за кого-то великого», снискал волхвованием чрезвычайную славу в народе, но проповедь апостола Филиппа поколебала его авторитет. Симон убедился, насколько велика разница между его выступлениями, которые в общем-то можно было назвать фокусничеством и чудесами, подкрепленными мощным вероучениям, которые не просто удивляли людей, но и превращали их в покорную и истово верующую паству. Так что Симон сам крестился у Филиппа. Религиозное рвение народа еще более усилилось с приходом в эту местность св. Петра. Завороженный триумфальным шествием новой в то время секты христиан, и из зависти к могуществу апостолов (несмотря на гонения христианство все шире распространялось по миру) Симон предложил Петру деньги в обмен на апостольское достоинство, но тот проклял его как помыслившего купить дар божий (отсюда возник термин «симония» – практика продажи и покупки церковных должностей).

Впрочем, и без того слава Симона была всемирной, его последователи имелись в каждом народе, и в Риме была воздвигнута статуя в его честь. После этого случая он часто вступал в споры с Петром, диспуты, которые мы в наши дни могли бы назвать «соревнованием чудес» с целью установить, чья сила была большей. В «Деяниях Петра и Павла» утверждается, что Симон заставил двигаться бронзовую змею, смеяться статую, и сам поднялся в воздух; к этому добавлено: «в противовес этому, Петр излечил болезнь словом, сделал слепого зрячим, и т. д.» Симон же, оказавшись перед императором Нероном, изменил свою внешность: внезапно он стал ребенком, затем стариком; в другое время молодым человеком. «И Нерон, увидев это, предположил, что он Сын Бога».

В «Признаниях», работе Петрина о древних веках, приводится описание публичной дискуссии между Петром и Симоном Магом. В многочисленных легендах, касающихся подвижничества Петра в Риме усугубляется мотив соперничества апостола и чародея (которое подчёркивается совпадением имён Симона-Петра и Симона-мага). Раз за разом Петр изобличает волхва, пока не одерживает над ним окончательной победы, утверждая торжество веры над суеверием. Например, существует рассказ о том, как Симон-маг, присвоив себе имя Христа, поместил у входа в своё жилище огромного черного пса («пёс чёрен» – традиционное обличье «нечистой силы») и угрожал, что тот разорвет всякого, кто не верит, что он и есть Христос. Петр молитвой обращает ярость пса против его хозяина (по иной версии, пёс страшным голосом уличает чародея во лжи). В другой раз Симон-маг объявляет себя бессмертным и в доказательство кладет голову на плаху, но в последний момент подставляет вместо себя овцу, сам же, проведя три дня в укромном месте, с триумфом возвращается ко двору императора. Но и этот обман был открыт Петром, и Симон решился имитировать собственное вознесение на небеса, чтобы со славой покинуть Рим. По этому случаю на римском форуме (или на Марсовом поле) была воздвигнута высокая деревянная башня, с которой Симон-маг и бросился вниз. Симон некоторое время левитирует («демоны подхватывают его»), но Петр приказал «демонам» отступиться, и колдун упал и разбился о камни. Мотив самозванства, фальшивого притязания на уподобление Христу присутствует и в самой ранней версии легенды о кончине чародея (впервые зафиксированной у Ипполита, начало III в. н. э.), по которой Симон-маг приказывает зарыть себя заживо в землю, обещая воскреснуть на третий день. Таким образом, Симон-маг в глазах христиан оказывается антагонистом не только апостола, но, в более глубоком смысле, и самого Христа, предтечей самозванца последних времен – антихриста. В наши дни, когда многие йоги и не раз повторили этот трюк с закапыванием заживо, приходится лишь сожалеть, что экстрасенсные способности Симона не получили в те времена должной оценки и изучения.

Ранние церковные писатели (начиная с Юстина Мученика, 2 в.), сообщающие некоторые подробности биографии Симона (в частности, что он был уроженцем местечка Гитта), называют его основоположником гностицизма (секта «симониан»). Симон отождествлял себя с высшей божественной силой, а странствовавшую с ним «блудницу по имени Елена» – с космической праматерью Премудростью (София).

Приводимые сообщения о многих других чудотворцах в высшей степени убедительно показывают, что та сила, при помощи которой они работали, не ограничивалась каким-либо человеком или неким количеством людей, как этому учат христиане, но что медиумическим даром тогда, как и сейчас, обладали многие люди. Заявления, цитируемые из трудов писателей первых двух веков о том, что происходило в те времена, подвергнут строгому испытанию доверчивость даже наиболее доверчивых, и даже относительно самой веры в эту эру чудес. Многие из этих сообщений могут быть сильно преувеличены, но неразумно было бы предполагать, что все они являются чистыми фальсификациями, без какой-либо доли истины в своем основании; и еще меньше это можно было бы сделать после тех открытий, которые были сделаны после возникновения современного спиритуализма.

Таинственный Берроэс

Вавилонский астролог и историк, жрец храма бога Мардука (Солнце) Берроэс (он же Беросс, Бероз, Бероуз, Белрушу, греч. – лат. Berossos) родился ок. 300 г. до н. э. Он открыл школу астрологии и передал астрологические знания Месопотамии древним грекам на о-ве Кос.

В Афинах он пользовался такой широкой популярностью, что ему, по свидетельству Геродота, был воздвигнут памятник – статуя с золотым языком, символизирующим его драгоценный дар прорицания.

В 280 г. до н. э. он основал на острове Кос астрологическую школу. Он составил энциклопедический труд по вавилоно-халдейской космогонии и астрологии на греческом языке, из которого сохранились лишь отрывки. Составил «гороскоп мира», увы, не сохранившийся.

Гермес Трисмегист

«То, что вверху, похоже на то, что внизу… И поскольку все вещи произошли от одной… то все они рождены от этой вещи». Это основное утверждение герметической философии, взятое из текста под названием «Изумрудная скрижаль». Ученые эпохи Ренессанса были твердо уверены, что это работа «Трижды-Великого» Гермеса, древнеегипетского мага, пророка, мистика, астролога – основателя всех ныне поруганных «тайных наук», жившего через три поколения после Моисея и мыслью более великого, чем Пифагор и Платон.

Его частенько путают с древнеегипетским богом-писцом Тотом, изобретателем письма и всех искусств. Однако что бы мы ни думали о легендарности, до середины текущего тысячелетия сохранились письменные труды этого человека. Работы, приписываемые этой мифической личности, включали (по утверждению Клемента Александрийского, около 180 г. н. э.) сорок две книги: тридцать шесть, содержащих в себе всю египетскую философию, и шесть по медицине. В четвертом веке н. э. Блаженный Августин напал на одну из этих книг – книгу «Asclepius», как на содержащую дьявольское волшебство.

Тысячелетием позже, около 1460 года Козимо де Медичи из Флоренции, получившему копию «Corpus Hermeticum» («Кодекс алхимии»), сказали, что ее автором был сам Гермес Трисмегист. Переведенный Фичино как «Pimander», этот и другие тексты оказали большое влияние на развитие европейской алхимии, астрологии и изучение магии, присвоившей такой работе (правда, не одобрявшейся Церковью) ауру старинной мистической власти. «Pimander» (впервые напечатан в 1471 году) к концу шестнадцатого столетия выдержал шестнадцать изданий. Физиолог К. Г. Юнг обнаружил в этих текстах много ценного. Хотя Френсис Йетс установил, что эти работы, приписанные Гермесу, фактически взяты из различных гностических и постхристианских греко-римских источников, их новое открытие и перевод явились центральным событием в стимулировании взрывного интеллектуального климата эпохи Ренессанса.

Заратуштра (Зороастр, Зардушт)

В переводе имя его означает «Сын звезд». Этот человек был выдающимся пророком и создателем зороастризма.

Дату рождения Заратуштры трудно точно определить, но греческие философы Плиний, Геродот, Платон относят ее примерно к 6400 году до Рождества Христова. Согласно Вендидаду, одному из священных текстов Авесты, Заpатуштpа pодился в гоpоде Раи пpовинции Бактpия. Пеpед его pождением мать его, Догдо, видела вещий сон с предсказанием святой миссии ее будущего сына. Как утверждают, Заpатуштpа pодился с улыбкой на устах, и его ауpа своим светом озарила весь город.

Заратуштра проповедовал свое учение в Восточном Иране, Средней Азии, на территории современного Афганистана. Главным источником биографических сведений о Заратуштре является 13-я книга «Авесты».

По преданию, во время беременности мать Заратуштры видела вещие сны о необыкновенной судьбе будущего сына. Новорожденный Заратуштра не плакал, как все дети, а смеялся (ныне «смех Заратуштры» относят к психопатологии). Маги хотели его уничтожить и бросили в костер, но он чудесным образом спасся.

В 7 лет Заратуштра проявил выдающиеся способности, а в пятнадцать его мудрость и благочестие уже были несравненны.

Фpаваpдин Яшт рассказывал, что вся природа ликованием приветствовала его рождение. И лишь злобный Дуpасаpун и его отвратительная шайка встретили его со страшным раздражением и прибегли к бесчисленным уловкам, пытаясь убить ребенка. Но каждый pаз их планы расстраивались благодаря вмешательству свыше. Когда Заpатуштpе исполнилось семь лет, его учитель Куруш посвятил его в оккультные тайны маздейской веpы. В возpасте пятнадцати лет он был удостоен священного маздейского пояса, Кусти. А десять лет спустя удалился в некую уединенную местность, чтобы предаться глубокой медитации и общению с Господом Маздой и Божественным Планом. Он пробыл в уединении десять лет, и там Господь озарил его сознание и открыл ему Свет Истины. Как только Заpатуштpа убедился, что получил откpовение от Ахуpа Мазды, он приступил к осуществлению своей миссии по рефоpмиpованию существующей в стране маздейской веpы. Но чтобы распространять новую религию, он принужден был бежать из родных мест и искать убежища в соседнем королевстве. Но и там придворные жрецы (маги) навесили на него ярлык колдуна и заключили в тюрьму.

Но наперекор магам, Заратуштра обратил в свою веру царя Виштаспу, чудесно исцелив его любимого коня. Он долгое время пробыл царским советником, имел трех жен, оставил четырех дочерей и шестерых сыновей.

Благодаря его чудесам, все в конце концов уверовали в святость Заратуштры. Признанный великим Пророком, он упразднил древних богов персидского пантеона и утвердил единого и подлинного Владыку – Ахура Мазду. Когда учение Заpатуштpы было принято персидским коpолем Виштаспой, реформированная маздейская веpа, зороастризм, стала национальной pелигией Иpана. В течение многих лет она господствовала в большей части цивилизованного миpа и оказала свое влияние на все последующие мировые pелигии. Со временем Заратуштру стали чтить как полубога.

В возрасте 77 лет Заратуштра погибает от руки своего исконного врага чародея Тур-и-Брадарвахша.

Древнейшие историки – Геродот и (что особенно удивительно) Берроэс – не упоминают Заратуштру, а Плиний, упоминая его, ссылается на Евдокса Книдского.

Кун Цзы (Конфуций)

Великий китайский философ Конфуций был первым человеком, который развил систему убеждений, синтезировавшую основные представления китайского народа. Его философия, основанная на личной морали и на концепции власти правителя, который служит своему народу и правит посредством своего морального примера, подпитывала китайскую жизнь и китайскую культуру на протяжении более чем двух тысяч лет и оказала существенное влияние на значительную часть населения Земли.

Конфуций родился около 551 года до н. э. в небольшом царстве Лу, которое находилось на северо-востоке Китая, в пределах современной провинции Шаньдун. Его отец умер, когда он был еще совсем юным, и ему с матерью пришлось жить в бедности. В молодости будущий философ был мелким чиновником на государственной службе. Прослужив несколько лет, он оставил свой пост. Следующие 16 лет он посвятил преподаванию и привлек к своей философии значительное число приверженцев. Когда ему было около пятидесяти, ему был дарован высокий пост в правительстве Лу, однако четырьмя годами позже его враги при дворе добились его отставки и высылки из государства. Следующие тринадцать лет он прожил странствующим учителем, а потом вернулся на родину, чтобы прожить там последние пять лет своей жизни. Он умер в 479 году до н. э.

Часто Конфуцию приписывается роль основателя религии, но такая характеристика ошибочна. Он очень редко ссылался на Бога, отказывался обсуждать загробную жизнь и избегал всех форм метафизических спекуляций. Он был главным образом светским философом, которого интересовали проблемы личной и политической морали, проблемы поведения.

В жизни Конфуция не раз были моменты, когда он чудом избегал гибели. Тем не менее дожил он до глубокой (по понятиям тех времен) старости. Конфуцию было уже около семидесяти, когда умерла его жена. Хотя он никогда не был с ней душевно близок, он воспринял это событие как напоминание о неизбежном конце и все чаще стал говорить о смерти. Однажды, стоя у реки, он погрузился в грустные размышления о мимолетности жизни. «Все преходяще, – сказал он, – подобно этому течению не останавливается ни днем, ни ночью».

Вскоре умер сын Конфуция, а вслед за ним любимый его ученик Янь Юань. Смерть Янь Юаня потрясла учителя. «Небо сокрушает меня!» – восклицал он, горько плача. Когда его пытались утешать, он отвечал: «О ком же мне скорбеть глубоко, как не об этом человеке?» – Янь Юань был самоотверженно предан учителю и готов был отдать за него жизнь. Он ловил каждое его слово и принимал все, что скажет Конфуций, без возражений. Учитель иногда шутливо говорил: «Явь Юань мне не помощник, ему нравится все, что бы я ни сказал». Когда же он умер, Конфуций почувствовал, что наступает его черед. Все это время он тем не менее не прекращал работы. Он писал книгу «Чюн-цю» – летопись, которая должна была отразить эпоху вражды и междоусобиц. «По ней узнают меня и по ней будут судить обо мне», – говорил он. Ему хотелось прожить еще хоть немного, чтобы довести занятия до конца, но вскоре он почувствовал, что силы его на исходе.

Его стали посещать видения и сны. Когда он заболел, ученики просили старца молиться духам о выздоровлении.

– А следует ли это делать? – спросил Конфуций; и когда ему сказали, что правила предписывают поступать так, он сказал: – Я молился давно.

Однажды ранним утром Конфуций проснулся и, волоча палку в заложенных за спину руках, направился к двери, напевая: «Большая гора должна разрушиться, сильное течение должно пресечься, мудрый человек должен завянуть, как растение». Один из учеников Конфуция, Цзы Кунг, услышав пение, появился перед ним. Учитель рассказал ему сон, увиденный этой ночью, который, как ему показалось, предвещает скорую смерть. Затем Конфуций посетовал, что «не нашлось ни одного умного правителя, который захотел бы стать моим учеником. Пора мне умереть».

Он слег в постель и через неделю тихо скончался. Перед смертью он не молился и не выказывал страха. Говорят, что его последними словами было: «Кто после моей смерти возьмет на себя труд продолжать мое учение?»

Согласно учению Конфуция, существуют две самых главных добродетели – «жэнь» и «ли» и благородный человек руководствуется ими в своем поведении. «Жэнь» иногда переводят как «любовь», но уместнее было бы другое определение – «доброжелательное отношение к ближнему». «Ли» определяется комбинацией этических норм: хороших манер, церемоний, обычаев, этикета и правил хорошего поведения.

Культ предков – основная китайская религия, существовавшая еще до Конфуция, была усилена им строгим акцентом на семейную верность и уважение по отношению к родителям. Конфуций проповедовал также уважение и покорность женщин по отношению к своим мужьям и подчиненных по отношению к своим правителям.

Однако китайский мудрец не одобрял тирании. Он полагал, что государство существует во благо людей, а не наоборот, и он не переставал повторять, что правитель должен управлять главным образом посредством морального примера, а не при помощи силы. Еще один из его принципов представлял собой слабый вариант Золотого правила: «Чего не желаешь себе, не делай другим».

Основное кредо Конфуция носило ярко выраженный консервативный характер. Он верил, что в прошлом существовал Золотой век, и побуждал как правителей, так и народ вернуться к старым добрым моральным стандартам. Однако на самом деле конфуцианский идеал правления посредством морального примера не был распространенной практикой в старые времена, и Конфуций в силу этой причины оказался куда более передовым реформатором, чем он сам того ожидал.

Конфуций жил во время правления династии Чжоу, в период высокого интеллектуального брожения в Китае. Современные правители не приняли его программу, но после смерти философа его идеи получили широкое распространение в стране.

Однако с приходом к власти в 221 году до н. э. династии Цинь для конфуцианства наступили тяжелые времена. Первый император династии Цинь – Цинь Шихуанди был исполнен решимости покончить с влиянием Конфуция и разорвать связи с прошлым. Он приказал запретить учение Конфуция к сжечь все конфуцианские книги. Попытка запрещения учения была неудачной, и когда несколькими годами позже династия Цинь пала, конфуцианские ученые вновь получили свободу преподавать свое учение. Во время правления следующей династии Хань (206 год до н. э. – 220 год н. э.) конфуцианство становится официальной религией китайского государства.

Начиная со времен правления династии Хань китайские императоры постепенно взяли за практику при отборе чиновников на государственную службу организовывать экзамены на тему – государственная служба. С течением времени в основу этих экзаменов все чаще и чаще включалось требование знания конфуцианского наследия. Поскольку в китайской империи вступление в ряды правительственной бюрократии было основным путем для финансового успеха и социального престижа, экзамены проводились на серьезной конкурсной основе. В результате в течение долгого времени многие наиболее интеллигентные и честолюбивые молодые люди в Китае посвящали целые годы тщательному изучению конфуцианского наследия, и на протяжении многих веков гражданская администрация Китая состояла из людей, чье мировоззрение было сформировано на основе конфуцианской философии. Эта система сохранялась в Китае (с некоторыми перерывами) около двух тысяч лет, с 100 г. до н. э. примерно до 1900 г. н. э.

Но конфуцианство было не только официальной философией китайской администрации. Конфуцианские идеалы были приняты большинством жителей Китая и на протяжении более чем двух тысячелетий оказывали глубокое влияние на их жизнь и их мысли.

Существует несколько причин, почему идеи Конфуция были столь привлекательны для китайцев. Прежде всего, тут играли роль, без всякого сомнения, его искренность и честность. Во-вторых, нужно отметить, что он был скромным и практичным человеком и не требовал от людей того, чего они не могли достигнуть.

Если он просил их быть честными, он не ждал от них, что они будут святыми. В этом отношении, точно так же, как и в других, он проявлял практический темперамент китайского народа. И в этом, возможно, нужно искать объяснение того громадного успеха, которым пользовались его идеи в Китае. Наверное, ни один философ в истории, кроме Конфуция, не соприкоснулся так близко с фундаментальными взглядами своих соотечественников.

Конфуцианство, которое делает больший акцент на обязанности человека, нежели на его права, по теперешним западным стандартам может казаться косным и малопривлекательным учением. Что касается философии управления, она оказалась на практике чрезвычайно эффективной. Если судить с точки зрения его способности сохранять мир внутри государства и обеспечивать его процветание, то Китай на протяжении двухтысячелетнего периода оставался государством с наиболее удачными методами управления.

Идеалы Конфуция, чьи корни глубоко проникли в китайскую культуру, не оказали какое-либо, хоть сколько-нибудь заметное влияние на страны, находящиеся за пределами Восточной Азии. Они чрезвычайно популярны, главным образом, в Корее и Японии, на развитие которых большое влияние оказала китайская культура.

В настоящее время роль конфуцианства в Китае весьма незначительна. Во времена правления Мао китайские коммунисты в своем стремлении порвать с прошлым предпринимали яростные атаки на Конфуция и его доктрины. Наступивший сейчас период прагматизма и капитализации обращает на это мало внимания, так что, вполне возможно, период его влияния на историю подошел к концу.

Махавира

Несмотря на то, что джайнизм ныне несколько утратил популярность, однако о личности создателя этого вероучения и целой философии стоит сказать несколько слов, поскольку это учение определило судьбы развития этой страны и ее народа на много веков вперед.

Этот полулегендарный и изрядно мифологизированный вероучитель и основатель джайнизма (наряду с индуизмом второй ведущей религии в Индии) жил в VI в. до н. э. Несмотря на то, что родился он в семье обычного аристократа, разумеется рождение Махавиры традиция обставила стандартным набором чудес. С его рождением связан сюжет о чудесном перенесении его плода из лона одной женщины в другую.

Сюжет этот тесно увязан с джайнистской верой в переселение душ. Когда Махавира в одном из своих прошлых рождений был неким Маричи, он слышал от деда, что ему предопределено родиться 24-м тиртханкаром (букв. «создатель брода», то есть провозвестником веры). Преисполнившийся в те юные годы гордыни и высокомерия, Маричи создал себе такую карму, чтобы родиться в обеспеченной брахманской семье. Поэтому в назначенный срок после смерти его душа спустилась из верхнего мира на землю и вошла в лоно брахманки Девананды. Узнавший об этом бог Шакра пришёл в волнение, ибо великие люди всегда рождались и должны рождаться в кшатрийских, а не в низких и не в брахманских семьях. Он послал на землю своего военачальника Харинайгамети, и тот на 82-й день после зачатия перенес зародыш будущего ребенка из лона бывшей матери в лоно кшатрийки Тришалы (как это демонстрирует рисунок из старинной джайнистской книги). После этого девушка видит 14 знаменательных снов: прекраснейших белого слона, белого быка, белого льва, посвящение богини Шри, которую окропляют водой из своих хоботов мировые слоны, цветочную гирлянду, спускающуюся с неба, луну, солнце, знамя, драгоценный кувшин, лотосовое озеро, молочный океан, небесный дворец, груду драгоценных камней, огромное пламя, достигающее небосвода. Такие сны предвещают рождение чакраватина или самого тиртханкара. Родившегося в предместье города Вайшали (Бесарх) сына родители назвали Вардхамана(«возрастающий, процветающий»), ибо с момента его появления в лоне Тришалы неизмеримо возросло процветание клана его отца, так как состоящие на службе у Шакры демоны доставляли во дворец несметные богатства.

Мальчиком Вардхамана превосходит всех сверстников талантами и силой. Он укротил неистового слона и смело расправился со змеей, которой испугались игравшие с ним сверстники. Он отвечает на труднейшие вопросы переодетого брахманом Шакры. После его победы над одним из богов, спустившимся на землю, чтобы испытать его отвагу, боги дали ему имя Махавира. Не желая огорчать родителей, юноша решил не уходить в монахи, пока они живы, и вёл жизнь мирянина: женился и имел дочь. Когда же Махавире исполнилось 28 лет, родители его ушли из жизни, умертвив себя по обычаю правоверных джайнов голодом. Через два года после их смерти Махавира, получив разрешение старшего брата и предварительно раздарив всё своё имущество, ушел от мира и начал жизнь странствующего нищего аскета.

Он странствовал 12 лет. При чем через 13 месяцев он отказался от ношения одежды (что в климате Индии, впрочем, не составило особенных проблем). Он бродил по городам и селениям, соблюдая обет молчания, питаясь подаянием, неоднократно соблюдая строжайший пост и стойко перенося тяготы бездомной жизни. Повествования об этом периоде жизни Махавиры уделяют большое внимание описанию унижений и оскорблений, которые претерпел этот странствующий аскет, вызывающий подозрения и неприязнь людей. Его неоднократно избивали, травили собаками, принимали за вора или шпиона, и один раз даже хотели повесить, но верёвка чудесным образом семь раз обрывалась, и перепуганные крестьяне отпустили аскета.

Божества также неоднократно выступают в роли испытателей или искусителей Махавиры, но вместе с тем, зная о его великом назначении, они поклоняются и почитают его и прибегают к его защите. Так, на 11-м году его странствий Чамара (индра южных Асуракумаров) вознамерился начать войну против Шакры, но когда последний метнул в него громовую стрелу – ваджру, он спрятался у ног Махавиры и Шакра с трудом смог догнать стрелу, чтобы она не причинила вреда святому.

На 43-м году жизни на берегу реки Риджупалика, возле города Джримбхикаграма Махавира достиг абсолютного всезнания и стал джиной. Это произошло под деревом шала, которое поэтому считается священным деревом. Другое дерево, связанное с Махавирой, – ашока, под которым он дал обет отречения от мира. Став джиной, он продолжает свои странствия, но уже как проповедник и вероучитель, окруженный почётом и поклонением многочисленных последователей, среди которых были и цари. На 72-м году жизни в городе Пава (или Павапури) – резиденции царя Хастипалы – Махавира достиг конечного освобождения, то есть полностью уничтожил карму и стал совершенным – сиддхом. По одним источникам, это произошло в уединении, по другим, – при обширном стечении людей, которым Махавира, сидя на сияющем бриллиантами троне в роскошном, специально выстроенном зале, в течение 6 суток неустанно читал свою последнюю проповедь, пока не умер. После смерти Махавиры его тело (или то, что осталось, ибо, по некоторым легендам, тело, кроме в ногтей и волос, исчезло в момент ухода в нирвану. Современные джайнисты отмечают конечное освобождение Махавиры в дни индуистского праздника Дивали – осеннего праздника огней, в память о грандиозной иллюминации, устроенной богами и царями после ухода Махавиры.

Полагают, что джайнизм явился реакцией широких слоев населения на ритуализм и отвлеченную умозрительность брахманизма. Джайнисты отвергают авторитет Вед. Махавира открыл доступ в свою общину мужчинам и женщинам всех каст. Он сохранил индуистское учение о переселении душ и воздании за дурные поступки. Но целью джайнов является не перерождение в другое тело после смерти, как можно было бы ожидать, а напротив – освобождение от цепи перерождений (то есть достижения блаженного состояния «нирваны»), состояние достижимое лишь для аскетов, соблюдающих правила ахимсы. Ахимса – означает непричинение вреда живым существам и неиспользование в каких бы то ни было целях их трупов. Таким образом по сей день джайны делятся на монахов-аскетов и мирян, занимающихся преимущественно торгово-ростовщической деятельностью, поскольку согласно Махавире состояние ахимсы делает для джайнов невозможным земледелие (ведь вспашка земли может повлечь за собою убийство живых существ: червей и других безвинных насекомых).

Эта религия, чрезвычайно удобная для правящих классов, поскольку позволяла как угодно издеваться над покорным народом, в конечном итоге привела к потерей Индией самостоятельности и неспособности сопротивляться завоевателям сначала с Востока (Великие Моголы), затем с Запада (Португалия, Англия).

Лао Цзы

Из многих тысяч книг, написанных в Китае, одна, вероятно, переводится и читается за пределами страны наиболее часто. Это тоненький томик, написанный более двух тысяч лет назад и известный как «Лао Цзы» или «Дао-Дэ Цзин» («Классический путь и его сила»), который является главным текстом, на котором основана философия даоизма. Эта книга написана необычным загадочным стилем и имеет много интерпретаций. Основная идея ее касается Дао, что обычно переводится как «путь» или «дорога». Но общая концепция несколько туманна, поскольку «Дао-Дэ Цзин» начинается словами: «Дао – слово, которое можно произнести, не вечное, Дао; имя, которым можно назвать, не вечное имя». Тем не менее, мы можем сказать, что «Дао» примерно означает «природа» или «естественный порядок».

Кем был Лао Цзы, который считается основателем даосизма и автором «Дао-Дэ Цзина»?

Лао Цзы, как говорят, жил в одно время с Конфуцием. Но Конфуций жил в шестом веке до нашей эры, а по стилю и содержанию, как считают некоторые современные ученые, «Дао-Дэ Цзин» был написан раньше. О дате создания книги идут серьезные споры. (В самом «Дао-Дэ Цзин» не содержится ни одного упоминания о личности, месте, дате или историческом событии). Однако, очень хорошо подходит 320 год до нашей эры – ошибка может быть плюс-минус четыре года, а может и меньше.

Впрочем, уже жившему во II в. до н. э. великому китайскому историку Сыма Цяню это было далеко не ясно, и он пускается в гадания, отождествляя Лао Цзы то с одним, то с другим персонажем древности (то ли это некий Лао Дань, то ли Лао Лай-цзы, то ли Ли Бо-ян). Собственно, фактические сведения о великом даосе, сообщаемые Сыма Цянем, первым его биографом, более, чем скудны: Лао-Цзы (собственное имя – Ли Эр) родился в царстве Чу на юге Китая (уезд Кусянь), служил хранителем царской библиотеки и архивов в государстве Чжоу, где встречался с Конфуцием. В преклонном возрасте он отправился куда-то на запад, написав для начальника пограничной заставы Инь Си краткое изложение своего учения – трактат в пять тысяч знаков, теперь более известный как «Канон Пути и его Благой Силы» («Дао-Дэ Цзин»).

Образ Лао-цзы, почти лишенный груза биографической конкретики, и поэтому загадочный и таинственный, привлекал даосов, постепенно начавших процесс его обожествления. В результате, уже к первым векам нашей эры Лао-цзы превратился в бога, вечного и всемогущего. Вот как выглядел в общих чертах миф о Лао Цзы по текстам II–V вв. н. э.

Великое Дао, первоначало вселенной и ее превечный Путь, как бы развертывается, порождая все сущее. Этот процесс миропорождения проходит через ряд стадий. На одной из них Дао обретает форму трех великих богов, Трех Чистых (сань цин), или Небесных Достопочтенных (тянь цзунь), одним из которых и является бог Лао-цзы (точнее, Лао-цзюнь, что означает буквально «Государь Лао») под именем Дао-дэ Тянь-цзунь (Небесный Достопочтенный Пути и Благой Силы). Он величается «корнем Дао», «корнем Неба и Земли», «владыкой всех божеств», «праотцем инь и ян», «душой (хунь-по) всего сущего» и т. п. Этот бог совершает творение мира, который возникает из его собственного тела, подобно тому, как в древнем мифе он возникал из тела умершего первочеловека-исполина Пань-гу.

После порождения им мира, Лао-цзюнь начинает переодически рождаться, или воплощаться на земле, неизменно выступая в образе советника и наставника правителей (со времен мифического Желтого Императора Хуан-ди (о котором мы рассказали в отдельной главе, тогда Лао-цзюнь воплотился как его учитель Гуанчэн-цзы). Советник направляет правителей на истинный путь благого правления и совершенствования. Одно из таких воплощений произошло в чжоускую эпоху, когда Лао-цзюнь родился в царстве Чу под именем Ли Эр (то есть как сам «исторический Лао Цзы»).

Для этого Лао-цзюнь из самого себя создал тело своей матери – госпожи Ли и вошел в ее утробу. В ней он пробыл 81 год (вспомним 81 главу «Дао-Дэ Цзина»), проходя через многочисленные превращения и трансформации. Родился он уже седым старцем, почему и получил прозвище «Лао Цзы», что означает «Престарелый Мудрец» или «Престарелый Младенец» (даосы предпочитали второй вариант). Родившись, он сразу же показал на сливовое дерево и сказал: «Моя фамилия будет «Ли» («ли» по-китайски – «слива») и получил имя Ли Эр.

Дальнейшее содержание мифа совпадает с жизнеописанием Сыма Цяня, хотя сама история ухода мудреца на запад обрастает цветистыми подробностями. Так, сообщается, что прибытию Лао Цзы на пограничную заставу предшествовало появление чудесных пятицветных облаков, увидев которые пограничник Инь Си оказал Лао-Цзы торжественную встречу. Мудреца в его странствии сопровождал слуга Сюй Цзя, который служил ему уже несколько сот лет благодаря магическому талисману, положенному ему под язык.

На заставе Сюй Цзя, воспользовавшись присутствием начальства, стал требовать от мудреца плату за службу за все эти столетия. Однако Лао Цзы поступил с верным слугой, как самый настоящий эксплуататор – вынул из-под языка слуги талисман, и тот тотчас же рассыпался в прах и пришел в то состояние, в котором бы находился, умри он естественной смертью в положенный срок. Пограничник весьма изумился и попросил великого старца-дитя воскресить слугу, что тот и сделал, положив талисман на его останки. Потрясенный Инь Си попросил мудреца изложить письменно свое учение, позволяющее творить такие чудеса, что тот и совершил, написав свою великую книгу. Тот же Инь Си же стал первым учеником Лао Цзы и получил известность под именем Гуань Инь-цзы – Мудрец Инь-с-Заставы.

Приблизительно в III в. появилась легенда (потом даосы неоднократно использовали ее в борьбе с конкурентами – буддистами, пока не навлекли этим на себя гнев монгольского императорского двора в 1281 г.), согласно которой, Лао Цзы, уйдя на запад, пришел в Индию, где стал учителем Будды. Эта легенда была изложена в тексте «Лао Цзы просвещает варваров» («Лао-Цзы хуа ху цзин»), приговоренным монгольским императором Хубилаем к сожжению и сохранившимся только частично.

Что касается последующих воплощений Лао Цзы, то здесь мнения даосов расходились. Так, Небесные Наставники считали, что воплощения Лао-цзюня (одним из них почитался знаменитый комментатор «Дао-Дэ Цзина» II в. до н. э. – загадочный Господин-с-Речного-Берега – Хэшан-гун) продолжались до 142 г., когда он последний раз явился Чжан Дао-лину, передав ему все свои регалии и полномочия и оставив его своим наместником («Небесным Наставником») на земле. Другие школы даосизма допускали продолжение откровения и новые воплощения Государя Лао.

Подобные настроения были особенно распространены среди еретических даосских сект, ожидавших нового пришествия Лао-цзюня или его посланца Ли Хуна для установления на земле царства всеобщего равенства, благоденствия и процветания. Именно эти настроения часто служили идейной основой для различных крестьянских выступлений под даосскими лозунгами.

Был ли написан исторический трактат действительно человеком по имени Лао Цзы? Если считать, что в основе мифов об этом судреце лежит реальное историческое зерно и некий Лао Цзы (Ли Эр) действительно жил в VI в. до н. э., то можно с определенностью сказать, что он не имеет никакого отношения к авторству известного нам текста «Дао-Дэ Цзина», поскольку последний никак не мог быть написан ранее 300 года до н. э. Скорее даже, что он был написан еще позднее, между 300 и 250 годами до н. э. Об этом прежде всего свидетельствует анализ языка текста, сильно отличающегося от более ранних памятников, но вполне соответствующий нормам IV–III вв. до н. э. Во-вторых, «Дао-Дэ Цзин» не упоминается ни в одном из текстов до рубежа IV–III вв. до н. э. О нем молчат «Беседы и суждения» Конфуция, ничего не говорит Мо-цзы (V в. до н. э.) и даже такой страстный конфуцианский полемист как Мэн-цзы ничего о нем не упоминает. Вместе с тем «Дао-Дэ Цзин» цитируется в «Чжуан-цзы», но только в его поздних и явно не написанных самим Чжуан-цзы частях. Другим памятником, не только цитирующим, но и комментирующим «Дао-Дэ Цзин», является «Ханьфэй-цзы», текст философской школы легистов (фа цзя), написанный приблизительно в середине III в. до н. э. Поэтому практически все современные специалисты в области изучения даосизма датируют «Дао-Дэ Цзин» IV–III вв. до н. э.

А из этого следует, что или Лао-цзы жил не в VI-м, а в IV–III вв. до н. э. и никогда не встречался с Конфуцием, скончавшимся в 479 г. до н. э. или же что текст «Дао-Дэ цзина» просто был приписан традицией Лао-цзы, не имея к нему никакого отношения.

Поскольку даже само существование Лао Цзы спорно, следует осторожно относится к биографическим подробностям. Но есть достоверные источники для следующих утверждений: Лао Цзы родился и жил в северном Китае. Часть своей жизни он был историком или управляющим официальных архивов, вероятно, в Лоянге, столицы монархии династии Чу. При этом само слово «лао цзы» – не настоящее имя этого человека, а скорее всего титул, в переводе означающий примерно «старый мастер». Он был женат и имел сына по имени Цанг. Впоследствии Цанг стал полководцем в округе Ви.

Однако гораздо больше чем личность этого человека нас привлекает его учение, которое стало одной из ведущих религий в мире и согласно канонам которой выстраивалась жизнь десятков поколений жителей Китая, Японии и многих других стран Востока. Что же представляет собой «Дао-Дэ цзин»? Это небольшой текст, в современном варианте разбитый на 81 главку (чжан). Книга написана ритмической прозой, чередующейся со стихами, хотя рифма постоянно присутствует даже в прозаических фрагментах этого текста. Для общего представления о стиле «Канона Пути и Благой Силы» приведем его первую главу в русском переводе (от передачи рифмы в основном пришлось отказаться:

В центре учения «Дао-Дэ цзина» – фундаментальные для всей китайской культуры категории: Дао (Путь) и Дэ (его Благая Сила; Благодать). Дао – это высшее первоначало, первооснова всего сущего («Мать Поднебесной») и вместе с тем – закон бытия всего сущего. Особенностью учения памятника является концепция двух Дао – «безымянного», порождающего весь космос и «именуемого», создающего и «пестующего» конкретные вещи. Последнее и есть Дэ – благодать Великого Пути, вскармливающая все сущее. Большое место в «Дао-Дэ цзине» уделяется учению о взаимопереходе, или взаимопревращении противоположностей: наличие и отсутствие, движение и покой, легкое и тяжелое переходят друг друга в процессе своего взаимопорождения.

Огромную роль в тексте играет категория «недеяния» (у вэй), под которой понимается невмешательство мудреца в естественный ход событий и природу сущего, противоречащую естественности (цзы жань) Дао, порожденной им природы и характеру самого человека как существа свободного и единого с природой.

Даоизм придерживается точки зрения, что отдельный человек не должен бороться против Дао, а должен стараться приспосабливаться к нему и работать с ним. Активное стремление получить или проявить власть для даосиста – не столько аморально, сколько глупо и бессмысленно. Для отдельной личности обычно подходят простота и естественность. Насилия следует избегать, так же как жажды денег или славы. Человеку следует не стремиться изменить мир, уважать его. Каждый вместо этого должен стараться жить в согласии с ним. Недеяние – это также принцип идеальной организации общества, управляемого совершенномудрым (то есть следующим канонам Дао) монархом. Социальный идеал «Дао-Дэ цзина» – маленькая патриархальная страна, максимально обособленная от других подобных стран. Ее жители отказываются от ухищрений цивилизации и даже от письменности и живут простой естественной жизнью. Поэтому автор «Дао-Дэ цзина» резко критикует конфуцианцев с их учением о морали (для даосов она – искусственная конструкция, а не выражение природы сущего) и социальной иерархии.

Ряд фрагментов «Дао-Дэ Цзина» содержит намеки на продление жизни, обретение бессмертия и неуязвимости через причастность к Дао как великому источнику жизни.

В течение последних 150 лет «Дао-Дэ цзин» десятки раз переводился на европейские и иные языки (включая, например, иврит и эстонский). До сих пор на Западе это гораздо более популярное произведение, чем труды Конфуция или любого из его последователей. Опубликовано фактически сорок английских переводов этой книги – больше, чем любой другой, кроме Библии. Этот текст привлекал огромное внимание не только ученых-китаеведов, но и философов, писателей и других представителей творческой интеллигенции. Здесь достаточно назвать Л.Н. Толстого, не только переводившего «Канон Дао и Дэ» с французского, но и редактировавшего в литературном отношении сделанный с оригинала перевод крещеного японца Конисси. Можно привести также американского мыслителя Г. Торо, немецкого гуманиста и философа А. Швейцера.

В самом Китае в целом доминирующей философией является конфуцианство, и там, где возникает четкий конфликт между идеями Лао Цзы и Конфуцием, китайцы придерживаются мнения последнего. Тем не менее, Лао Цзы уважаем приверженцами Конфуция. Более того, во многих случаях даосские идеи просто врастают в философию Конфуция и таким образом влияют на миллионы людей, которые не считают себя даоссами. Похоже, Даоизм оказывает значительное влияние на китайское развитие буддистской философии, особенно на Цен-буддизм. Хотя лишь немного людей называют себя Даоистами, нет ни одного китайского философа, кроме Конфуция, который оказал бы такое широкое и глубокое воздействие на человеческую мысль, как Лао Цзы.

Ориген

Именно с Оригена обычно начинают историю христоцентрической мистики. Но в действительности это не мистика Христа, но мистика Логоса, мистика Вечного Слова. В ней есть опасное отвлечение от истории, от исторического Христа, от Воплощения Слова. Раннехристианский теолог, философ и ученый, Ориген (185–254 годы н. э.) пытался помирить также астрологию с религией, за что был бит и христианами и язычниками.

Человек сильной воли и целеустремленности, Ориген еще в Александрии, преподавая в школе, самолично кастрировал себя, чтобы избегнуть плотских соблазнов. За неутомимость в трудах Ориген был прозван Адамантовым, т. е. алмазным. Материальная сторона жизни была им сведена к минимуму. На свое личное содержание он употреблял 4 обола в день (ничтожная сумма по тем временам), мало спал и часто постился. С аскетизмом он соединял благотворительность, особенно заботился о пострадавших во время гонений и об их семьях.

Свои астрологические предсказания Ориген высказал в трактате «О предусмотрительности, свободной воле и судьбе». По мысли Оригена, судьба не всесильна, ибо над нею стоит Бог. Созвездия – Его инструмент и по Его воле они символически указывают на возможное течение судьбы. Любовь Божия торжествует и над властью звезд, и над властью судьбы. Влиянию звезд подлежит только тело, но не свободная воля человека. Человек несет за свои дела полную нравственную ответственность. У него есть возможность избежать беды через жертву, раскаяние и наказание.

Те, кому звезды сулят испытания, полагал он, могут, обратившись к Богу, через добро и служение ближнему отвернуться от этого зла. Звезды указывают на возможность событий, но не на их действительную реализацию, которая в руках свободной воли. Звезды направляют к тем или иным обстоятельствам, формируя в человеке определенные наклонности и тенденции, ведущие к событиям. Прогноз, полагал он, не абсолютная достоверность, а существующая возможность.

В теологическом плане он также допускал самостоятельность мышления, что никогда не приветствовалось отцами официозной церкви. Исторической тени Евангелия Ориген противопоставляет его вечный смысл, и «вечное Евангелие». «Вечное, – замечает Ориген, – по сравнению с этим нашим Евангелием, которое временно проповедано в преходящем мире и веке». Это вечное Евангелие он старается прочитать между строк Евангелия исторического; и не исторический Христос интересует его больше всего в Евангелии. В христологии Оригена причудливо переплетаются противоречивые мотивы. Ориген резко и прямо исповедует Христа Богочеловеком, – и это имя впервые встречается, кажется, именно у Оригена. Однако, если поставить вопрос, когда Слово стало Человеком, ответ Оригена двоится. Он различает в очеловечении Слова два момента. Ведь все человеческие души вечны и потому предсуществуют плотскому рождению и вхождению в эмпирический мир. От вечности существует и душа Иисуса, и до падения мира она соединяется со Словом, и соединяется как железо с огнем.

Богочеловечество осуществляется за порогом истории, до времени. И Воплощение оказывается только явлением уже предсуществующего человека в эмпирическом мире. Собственно, это не есть Воплощение Слова, но воплощение обожженной души Иисуса, нераздельно соединенной со Словом. По логике Оригеновской системы, Воплощение не может быть окончательным. Ибо телесность вообще есть преходящее следствие грехопадения и истончается по мере очищения, чтобы рассеяться вовсе по исполнении времен. Воплощение Христа, по Оригену имеет преходящий и педагогический смысл. Это Откровение Слова в темноте эмпирии. Именно поэтому человечество Христа должно быть прозрачным.

«Его человечество, – говорит Ориген, – это первая и низшая ступень, с которой мы должны сойти, чтобы пройти по другим и достигнуть того, что Сын Божий есть сам в себе». По мере духовного возрастания нужно отвлекаться от человечества Христова, – оно есть только педагогическое средство для созерцания премирного Божества. В этом смысле Ориген резко противопоставляет простецов, которые отбивают поклоны в Иерусалиме и знают только Иисуса распятого, созерцают Слово только во плоти, и – «равноангельских» гностиков, причастных Слову, как было Оно в начале у Отца. Иначе сказать, путь духовного восхождения проходит как бы мимо Голгофы.

Положительного искупительного смысла ни в Крестной смерти, ни в Воскресении Ориген никогда не умел раскрыть. Христос для Оригена прежде всего Пророк и Учитель. Идея воспитания и обучения проходит через всю Оригенову систему; и в этом одна из эллинских ее черт. Каждая душа проходит свой искупительный путь через сменяющиеся миры и века и искупает при этом свой личный грех, чтобы вернуться на свое опустевшее место в вечном мире. Это путь неизбежного, хотя и не насильственного возвращения. Ориген убежден, что воля не может закоснеть в упорном противлении, что она должна переломиться. На этом пути каждая душа если в чем нуждается, то только в путеводителе и примере. Такой пример показывает Христос и постольку является путеводителем и проводником душ.

Строго говоря, по Оригену, не приходится душу Иисуса считать человеческой душой, она выше этого только эмпирического уровня. Вместе с тем, и всякая душа призвана к такому же соединению со Словом и к уподоблению с Ним. Ведь и душа Иисуса соединяется со Словом свободно, по своему изволению, по пламенной любви к Нему, и как бы в награду за свою чистоту. Подобным образом каждая душа по призванию есть вечная невеста Слова; Слово может и должно родиться и в других душах. Этим умаляется единственность и несоизмеримость Христова лика. Открывается какой-то потаенный путь к Богу, в обход Христа. При всем своем универсалистическом размахе Ориген в мистике остается крайним индивидуалистом.

В целом система Оригена есть дерзновенный опыт построения христианской философии из понятия о вечном мире. Для Оригена оправдание мира в том, что он имеет вечные недвижные устои. Поэтому он никогда не мог понять, что мир создан и существует ради Воплощения Слова, не мог понять и последнего смысла исторического Воплощения. Апостольская проповедь и правило веры остаются для него безумием, именно потому, что он не может принять эмпирического мира. Не может принять не за то, что он грешен и во зле лежит, но за то, что он эмпиричен. Он не смешивал своих домыслов и толкований с правилом веры, не выдавал их за догматическое учение. Он постоянно оговаривал проблематичность своих суждений и предоставлял своим слушателям испытывать и судить.

В литературной манере Оригена сказалось влияние Аристотеля: привычка ясно ставить и расчленять спорные вопросы, «априории»… Ориген предлагал свои загадки о недведомом и не меньше своих противников помнил о пределах познания. Все эти оговорки не изменяют смысла Оригеновской системы. Но они объясняют его церковно-историческое положение: церковное отлучение соединяется с горячими признаниями величайших отцов Церкви. Осуждение оригенизма в IV веке, подготовленное долгим и бурным спором, было в сущности осуждением платонизма, противодействием острой платонизации богословской мысли. Но оно не было осуждением платонических тем и мотивов вообще.

С 217 году Ориген руководил христианской школой в Александрии, но в 231 году был осужден за астрологическую ересь и вынужденно перенес свою деятельность в Кесарию (Палестина). Там его настигла очередная волна антихристианских репрессий, и Оригена подвергли пыткам, после которых он вскоре умер.

Оригенизм можно определить, как «ересь о времени». Проблематика оригенизма имеет не только историческое значение. Это некий повторяющийся тип мысли. Этим объясняется длительное и обновляющееся влияние Оригена.

Пифагор – фиолософ от математики

Вся жизнь Пифагора окутана туманом легендарного величия, рассеять который, наверное, уже никогда не удастся. Без сомнения, некоторые общие указания заслуживают доверия, но они скудны и неопределенны.

Насколько трудно сказать что-либо конкретное о жизни Пифагора, можно видеть хотя бы из неопределенности относительно места и времени рождения знаменитого философа. Наиболее распространенным является мнение, согласно которому Пифагор родился на острове Самое, хотя имеются также и другие предположения, например, что Пифагор – финикиец из города Тира. Также отличаются и свидетельства о времени его рождения, причем разница в показаниях достигает 84 лет. Наиболее вероятным представляется отнести рождение Пифагора на 43 олимпиаду (608 год до н. э.), так как эта дата сходится с вероятным годом рождения Анаксимандра, который был, как известно, другом и современником Пифагора.

Обыкновенно, Пифагора причисляют к великим основателям математических наук, что подтверждается как тем, что известно об общем направлении его занятий, так и теми рассказами, согласно которым он занимался главным образом исследованием упругости и тяжести тел, а также изучением соотношений между музыкальными тонами.

Легенда изображает его святым, чудотворцем, глашатаем сверхчеловеческой мудрости. Само рождение Пифагора изображается как чудо: по одним рассказам, он был сыном Гермеса, а по другим – Аполлона; доказательством этому служило наличие у Пифагора золотого бедра, которое он сам будто бы показывал. Рассказывают, что Пифагор поучал в один и тот же день и в один и тот же час в различных местах, например, в Метапонте и Тавроминиуме; что он одним словом укротил давнийского медведя, опустошавшего страну; что однажды воспрепятствовал быку пожрать бобы, произнеся шепотом какие-то слова. А когда он переправлялся через реку, то речной бог якобы воскликнул: «Приветствую тебя, Пифагор!»; что же касается гармонии сфер, то он будто бы слышал ее на самом деле.

Легенда хранит в своем ковчеге все эти чудеса, однако, хотя они и продукт вымысла, но то обстоятельство, что они приписываются Пифагору, безусловно, свидетельствует о его величии. Справедливо было замечено, что «не только все предания о Пифагоре, но и тот достоверный факт, что он производил в Италии могучее влияние на всех одной своей личностью, доказывают, что он обладал тем неуловимым искусством возбуждать в людях энтузиазм и производить на них то личное впечатление, которое необходимо всем, кому достается в удел нравственная власть над другими, кто основывает секты и какие-либо общества.

Обычаи того времени и стремления Пифагора дают полное право верить, что он тщательно изучал религии и политические системы древней Греции, в которой ему долго пришлось жить, и потому не стоит отвергать предание (хотя и искаженное вымыслом) о том, что он посетил остров Делос и старался приобрести нужные ему сведения «от благочестивых жрецов Дельфийского храма». Нельзя считать обыкновенным человека, о котором слагают легенды. Всякий раз когда какому-либо герою приписываются те или другие романтические или чудесные деяния, можно быть уверенным, что он был достаточно велик и могуч для того, чтобы выдержать тяжесть венца своей сказочной славы.

При таком взгляде на Пифагора, приходится отвергнуть известное предание о том, будто все его знания и философия заимствованы им с Востока. Разве не мог такой великий человек обойтись без помощи чужеземных учителей? Конечно, не только мог, но и наверняка обходился. Но никто не бывает пророком в своем отечестве; одаренные же сильным воображением греки весьма склонны были приписывать всему далекому и иноземному необыкновенные качества. Не веря в свою самобытную мудрость, они обращали взоры на Восток как на обширную и неведомую страну, из которой и должны были исходить всевозможные нововведения, в том числе и в области мысли.

Для древних греков именно Египет представлялся такой загадочной страной чудес. Даже в более поздние времена, когда о культуре и истории этой страны стало известно гораздо больше, Египет все еще удивлял странным характером своего сосредоточенного в себе населения и поражал невольное внимание путешественника изумительной громадностью созданий своей национальной архитектуры. Если принять все это во внимание, то не трудно понять, почему именно греки установили определенную связь между этим грандиозным Востоком и своим великим Пифагором.

Однако, исходя из того, что Пифагор не заимствовал в значительной мере своей философии в Египте, не следует полностью отвергать предание о том, что он путешествовал по этой стране. Остров Самое находился в постоянных сношениях с Египтом. Если Пифагор ездил в Египет или даже слушал рассказы тех, кто бывал там, то именно таким путем он и мог приобрести об обычаях египтян столько сведений, сколько при желании можно отыскать в его учении, и для получения их ему не было никакой нужды обращаться к жрецам. Учение о переселении душ было народным верованием египтян, но даже и в этом отношении Пифагор мог ничего не заимствовать у них.

Известно, что египетские жрецы так ревниво оберегали свои знания, что не передавали их даже самым уважаемым из своих соотечественников. Однако тиран Поликрат, правивший в то время на Самосе, будучи другом египетского фараона Амазиса, отправил к нему Пифагора с просьбой облегчить последнему доступ к жрецам.

Власть царя, однако, оказалась недостаточной для того, чтобы заставить жрецов посвятить чужеземца в свои секретные таинства; но жрецы посоветовали Пифагору отправиться в Фивы, как в более древний город.

Жрецы фиванские не смели ослушаться царского повеления, но в то же время они также не имели никакого желания знакомить чужеземца со своими обрядами. Чтобы отбить у Пифагора охоту к постижению их священной науки, они заставили его пройти через многие суровые испытания и, между прочим, подвергнуться обрезанию. Но это не смутило Пифагора. Он с таким терпением выполнил все их предписания, что жрецам пришлось довериться ему. Пифагор провел в Египте 22 года, и возвратился оттуда, в совершенстве овладев всеми науками.

Считается, что Пифагор первый стал употреблять слово «философ». Так когда он был в Пелопонесе, некто Леонтий поинтересовался, какова его профессия. «Я не имею никакой профессии, я – философ», – заявил Пифагор. Леонтий, никогда не слыхавший этого слова, захотел узнать, что оно означает. И тогда Пифагор с достоинством разъяснил ему: «Эту жизнь можно сравнить с олимпийскими играми, на которые одни являются с желанием венца и славы, другие – с расчетом на выгоду от продаж или покупок и, наконец, третьи, умы более благородные, – без всяких видов на барыши и без жажды рукоплесканий, но с единственной целью наслаждаться этим чудесным зрелищем, с намерением узнать и увидеть все, что будет совершаться перед ними. Точно так же и мы покидаем нашу родину, которая есть небо, и являемся в этот мир, который представляет арену, где многие добиваются успеха, многие трудятся из-за выгод и где лишь немногие, презирая корысть и тщеславие, изучают природу.

Этих последних людей я и называю философами. Так как нет ничего благороднее, как быть сторонним зрителем, чуждым личных интересов, то в этой жизни созерцание и изучение природы бесконечно почетнее всякой практической деятельности». Необходимо заметить, что обычное объяснение слова «философ» в смысле Пифагора, для которого оно означало «друга мудрости», будет правильным только при том условии, если понимать слово «друг» в самом высоком его значении. Мудрость для философа должна быть началом и концом всего, но не предметом праздного времяпрепровождения и не средством для достижения каких-либо житейских благ. Мудрость – его владычица, которой он должен отдать всю свою жизнь. Так представлял себе Пифагор назначение философа.

Такое толкование слова «философ» бросает свет на многие воззрения Пифагора и в особенности объясняет организацию его тайного общества. Никто не мог вступить в это общество без предварительного посвящения, заключавшегося в суровых испытаниях.

Новичок был осужден на молчание в течение пяти лет. Многие, доведенные до отчаяния этим искусом, не выдерживали его и потому считались недостойными созерцать истинную мудрость. Для других же, менее болтливых, этот период молчания сменялся другим испытанием. Им предстояло подвергнуться всевозможным унижениям; их способность к самоотречению испытывалась самыми разными способами. Во всем этом Пифагор видел средство удостовериться, не было ли в их умственном настроении чего-либо суетного, мирского, иначе они не могли быть допущены в святилище науки. Отделив от своей души все низменное посредством очищений, жертвоприношений и разных обрядов, новички вступали в это святилище, где высшая часть их души просветлялась постижением истины, которое заключалось в познании всего духовного и вечного. Приобщение к истине они начинали с изучения математики, так как считалось, что только она, занимая середину между науками о мире физическом и духовном, способна отвлечь человека от чувственного и настроить его на созерцательный лад.

После всего этого следует ли удивляться, что Пифагора чтили как бога? Не отличался ли от простых смертных печатью высшего призвания тот, кто, ради того, чтобы остаться верным велениям одной только мудрости, способен был возвыситься над всеми мирскими стремлениями и обуревающими великих людей крупными честолюбивыми замыслами? Недаром впоследствии Пифагора нередко изображали в белой одежде и с золотым венком на голове, придавая ему при этом важный, величественный и спокойный вид, как человеку, которому чужды какие бы то ни было проявления человеческой радости и человеческого горя и который погружен в созерцание глубоких тайн бытия, слушая музыку и песни Гомера, Гесиода и Фалеса или внимая гармонии сфер. Можно представить себе, каким необычайным феноменом должен был показаться этот важный, серьезный, молчаливый, задумчивый человек такому живому, болтливому, любящему пустословие, подвижному и изменчивому в своем настроении народу, как греки.

Политическая деятельность Пифагора протекала довольно бурно и она же сломала ему всю жизнь и свела в могилу. Вот как повествует об этом один из британских писателей: «По словам Цицерона и Авла Геллия, Пифагор прибыл в Италию в царствование Тарквиния Гордого и поселился в Кротоне, городе, находившемся на берегу Тарентского залива и заселенном в то время греками ахейского племени. Сначала он был наставником юношества, но вскоре за тем, как это нередко бывало в те времена, стал законодателем. Возникшие в городе раздоры благоприятствовали его целям. Сам сенат (состоявший из тысячи членов, которые, как потомки первых поселенцев, принадлежали, без сомнения, к расе, отличной от расы остального, туземного населения) воспользовался прибытием и влиянием красноречивого и пользовавшегося известностью философа. Пифагор склонен был к упрочению положения аристократии; но он относился одинаково враждебно как к демократии, так и к тирании. Обычное честолюбие чуждо было его политике. Он отказался, по крайней мере на время, от формальной власти и от какой-либо должности и удовольствовался учреждением хорошо организованного и страшного своей силой общества, подобного тому могущественному ордену, который основан был гораздо позднее Игнатием Лойолой.

Ученики вступали в это общество после испытаний и искуса; они лишь постепенно достигали высших почестей и постепенно посвящались в тайны общества. Религия была основой этого братства, но религия, связанная с человеческим стремлением к возвышению и власти. 300 членов, входивших в состав общества в Кротоне, были избраны Пифагором из самых знатных фамилий; они специально учились познавать друг друга, с тем, чтобы приобрести умение управлять людьми. Общество это, во главе которого стоял Пифагор, скоро заменило собой старый сенат, взяв в свои руки законодательную власть. В этой роли Пифагор стоит совершенно одиноко; ни один из основателей греческой философии не походит на него в этом отношении.

Точно так же он отличался, судя по всем рассказам, от современных ему мудрецов тем, что он придавал важное значение женщинам. Говорят, что он читал им лекции и учил их. Его жена была философом; лучшим украшением его школы были 15 учениц. Общество, основанное на глубоком знании всего, чем можно прельщать или морочить людей, не могло не добиться временной власти. В Кротоне общество это было всемогуще, но оно распространило свое влияние и на другие итальянские города, улучшая или ниспровергая их политическое устройство.

Но когда власть этого мистического и революционного братства распространилась, при посредстве основанных им секций, на значительную часть Италии, страной овладело чувство тревоги и подозрения против философа и его сектантов. Антипифагорейские волнения, по свидетельству Порфирия, были настолько часты и сильны, что воспоминание о них сохранялось в течение многих поколений. Многие из друзей философа погибли, и вполне возможно и сам Пифагор мог пасть жертвой мести своих врагов, или же, возможно, он умер изгнанником среди своих учеников в Метапонте. Брожение улеглось лишь после того, как волнение охватило почти всю нижнюю Италию, и Греция вынуждена была вмешаться в борьбу в роли умиротворительницы и посредницы. Пифагорейские общества были уничтожены, и на развалинах этих интеллектуальных, но мертворожденных олигархий возникли тимократические демократии ахейцев.

Роковая ошибка Пифагора состояла в том, что, задавшись целью революционизировать общество, он обратился для выбора себе помощников к аристократии.

Перевороты, в особенности те, в которых двигателем является религия, никогда не могут иметь успеха, если они не опираются на участие масс. Он не принял этого в расчет, и народ отделился от него, образовав враждебный ему лагерь. Из рассказа Порфирия, основывающегося на свидетельстве Неанта, и из всех других данных вполне очевидно, что неудача Пифагора должна быть приписана народному волнению, а не партийной вражде.

Не менее очевидно и то, что хотя после смерти Пифагора его философская секта и уцелела, но политическая система его разрушилась. Бросаемые философами семена только тогда дают обильный всход, когда, на пользу или во вред, они западают в сердца масс».

Нельзя не упомянуть здесь также и о другом занимательном рассказе, будто Пифагор открыл музыкальную гамму. Однажды он был в лавке кузнеца и там, прислушавшись к тому, как рабочие попеременно ударяли молотами по раскаленному металлу, заметил, что все молоты, за исключением одного, давали гармонические звуки, то есть октаву, квинту и терцию, но звук между квинтой и терцией был дисгармоничен. Войдя в мастерскую, он установил, что различие звуков зависело от неодинаковой тяжести молотов. Он, насколько мог, точно определил их вес, и, возвратившись домой, взял четыре струны равной длины, неподвижно закрепил их верхние концы, а к нижним привесил тяжести, равные весу молотов. Затем, попробовав извлечь из этих струн звуки, он нашел, что они соответствовали тем звукам, которые производились ударами молотов. После этого он якобы и приступил к составлению музыкальной гаммы.

Конец ознакомительного фрагмента.