Глава 13
Он поплотнее прикрыл дверь и повернулся к супруге.
– Аделаида, разговор есть. Когда начнем – сейчас или завтра?
Она не ответила. Демонстративно улеглась на тесные полати, зарылась в шкуры, повернулась к стене. Не желаешь ничего обсуждать, милая? Что ж, он не возражает. Он готов и подождать. Пускай девчонка успокоится, выспится, поостынет малость. А утро – оно вечера мудренее…
На следующий день разговор состоялся. Серьезный разговор. С утра пораньше.
И начала его сама княжна.
Бурцев проснулся от немилосердной тряски.
– Увези меня отсюда, Вацлав! – требовала Аделаида. – Слышишь, немедленно увези!
– В чем дело? – рука метнулась к мечу. – Что стряслось?
Об их вчерашней прогулка стало известно?
– Какой-то прусский гаденыш приходил, – быстро-быстро заговорила Аделаида. – Мальчишка лет десяти – то ли отрок, то ли слуга чей-то. Разносил по домам кобылье молоко – ну, кислятину, что пьют татары и пруссы. И нам тоже миску притащил. А в миске вместе с молоком кровь плескалась. Я сразу смекнула: это ж то самое пойло, над которым колдовали ночью идолопоклонники на своих бесовских молениях!
– Ну и что за беда? Поблагодарила бы, да слила где-нибудь тайком, раз так брезгуешь.
– Благодарить?! За сатанинское зелье?! Да в своем ли ты уме, Вацлав?!
– Послушай, Аделаида…
Слушать его она, однако, не хотела.
– А вдруг и на пиру у Глянды нас пытались опоить таким же колдовским зельем?
Бурцев пожал плечами. Могли вообще-то. Только вряд ли со злым умыслом. Исключительно из уважения к дорогим гостям. Но вообще-то, насколько он помнил, крови в пиршественном кумысе не было.
– Тебя вон, я смотрю, точно опоили, – неистовствовала княжна. – Иначе с чего ты так ласков к прусским язычникам, а?!
– Ласков? Отнюдь. Просто корректен и толерантен. – Что?! Вацлав, да ты уже заговариваться начал!
– Ладно, не бери в голову. Скажи лучше, что ты сделала с этим кровяным кумысом?
– Да просто выплеснула гадость в рожу прусскому выродку и вышвырнула дьяволенка за дверь. Не пить же мне языческое пойло?!
Бурцев тяжело вздохнул:
– Ох, напрасно ты так… Разве княжон не учат соблюдать хотя бы элементарные нормы приличия? Особенно в гостях? Давно бы пора поговорить с тобой на эту тему.
И вот тут княжна взбеленилась по-настоящему:
– Ты, Вацлав, меня не покупал, как эти язычники пруссы покупают себе жен. Поэтому не смей меня поучать! Слава богу, до сих пор мне своего ума хватало!
– Милая, я только рад за тебя, если это так, хотя, сдается мне…
– Что?! – взвизгнула Аделаида. – На что это ты намекаешь? Не люба я тебе стала больше, да?
– Да люба, люба, успокойся, – махнул рукой Бурцев. – Дело в другом…
– Точно, в другом! – Прошипела полячка. – А знаешь в чем, Вацлав? В том, что ты мне не люб!
Сказала, как отрезала. Как кувалдой по башке… Бурцев опешил: раньше у них до такого как-то не доходило.
– Что?
– Да-да-да! Если хочешь знать, давно уже ты мне не люб! Ты противен мне, Вацлав! Про-ти-вен! Пан Освальд – и тот милее моему сердцу. Он хотя бы настоящий рыцарь при каком-никаком, замке, и он знает, как следует вести себя со знатными дамами. Да что там Освальд! Я уже начинаю жалеть, что не стала женой Казимира.
Врала, конечно, по глазам видно, что врала…
– Когда я была пленницей куявского князя, он держал себя со мной более почтительно и достойно, чем ты сейчас!
Да, она врала, но умело накручивала сама себя своим враньем. И его, между прочим, тоже накручивала. А ведь есть предел любому терпению!
– У Казимира целое княжество было. И замки были, и имения. И с дьяволопоклонниками, пьющими кровь черных козлов, Казимир Куявский не путался.
– Хочешь сказать…
– Я, Вацлав, хочу сказать, что лучше мне быть куявско-тевтонской шлюшкой, чем твоей женой…
Врала… Ведь врала же и, наверное, даже в запале не верила собственным речам. Но кричала ему в лицо обидное так, будто верила.
Рука поднялась сама. Удар вышел не сильный – в последний момент Бурцев все же сумел удержаться от соблазна вмазать со всей дури, от души, по-прусски. Ударил так, слегка. Любя. Однако княжна повалилась с ног.
Тишина… Как все же хорошо, когда тихо. Бурцев вздохнул. До сих пор он супругу не бил. Но, видимо, надо когда-то начинать, раз такое дело.
Аделаида медленно-медленно поднялась с грязного пола. Изумленная и злая. Лицо княжны побледнело и пошло пятнами. Губы дрожали от едва сдерживаемого гнева.
– Бить?! Меня?! – она держалась за ухо и растерянно хлопала глазами. – Ты смеешь поднимать руку на дочь Лешко Белого, вонючий выскочка, мужлан, нацепивший рыцарские шпоры, но не обретший рыцарской чести? Да я… я тебя презираю. И знаешь, что Вацлав?
Все было как раньше, как в день их первого знакомства в глуши силезского леса. Только злее. Теперь от ненависти, горящей в очах полячки, казалось, вот-вот расплавятся кольчужные звенья на его груди.
– … Знаешь что… знаешь… – задыхалась она.
Бурцев устало вздохнул:
– Ну и чего ты хочешь, Аделаида? Чего ждешь от мужа, которого не любишь?
Она фыркнула:
– Или мы немедленно уезжаем отсюда, Вацлав, или… или…
Какова была альтернатива, Бурцев так и не услышал. Хлопнула дверь. На пороге стоял дядька Адам. Хмурый и нелюдимый, как обычно. Ну, какая нелегкая его принесла так не вовремя! И почему пруссы не приучены стучать, прежде чем войти?
– Послушай, – начал Бурцев. – С пацаненком вашим недоразумение вышло. Мы извиняемся, но давай об этом чуть позже, ладно?
Дядька Адам махнул рукой:
– Это наша вина. Надо было толково объяснить парню, кому предлагать освященное молоко, а кому – не стоит. Я сейчас к тебе по другому делу, Вацлав. По срочному и неотложному.
– Говори, – вмиг подобрался Бурцев. Дядька Адам – основательным мужик. Срочным и неотложным делом пустяки называть не станет.
– Дозоры, наблюдающие за Наревским замком, заприметили шевеление у тевтонов. Немцы снимают со стен знамена и, похоже, готовятся к походу. Не желаешь сам поговорить с дозорными?
Немцы готовятся к походу? Это серьезно. Это значит, что скоро замок опустеет, и крестоносцам трудно будет перекрыть все пути. Можно будет уйти в Литву, а оттуда – на Русь. Было бы неплохо, совсем неплохо. И в первую очередь для Аделаиды, которой так не терпится сменить обстановку.
– Сейчас, дядька Адам, иду…
Он шагнул к двери.
– Идешь? – взвилась полячка. – Вот как?! Сначала распускаешь руки, а потом бросаешь жену и бежишь к своим разлюбезным пруссам?! Что, не терпится гореть с ними в геенне огненной? А не боишься, что я тоже вот так же убегу?
– Замолчи! – рявкнул он, не сдержавшись, – Я скоро вернусь.
Она не ответила. Лишь разъяренной волчицей прорычала что-то нечленораздельное. И хлопнула об пол очередную миску.