Глава 2
Возвращение
Был Великий Пост. Благовещение уже прошло, а Пасха еще не наступила. Весеннее утро 1094 года выдалось в Шампани сырым и холодным. С затянутого облаками неба время от времени накрапывал мелкий дождь. Резкий северный ветер налетал порывами и трепал зеленый плащ всадника. После долгой зимы земля уже оттаяла, снег сошел, и высокая пегая лошадь шла неровно, то и дело проваливаясь копытами в наполненные жидкой грязью рытвины старой дороги.
Всадник ехал медленно. За ним на привязи плелась усталая запасная лошадка такой же масти, как и первая, с притороченным к седлу большим продолговатым щитом, длинным копьем и еще какой-то поклажей.
Сразу было видно, что всадник – человек военный и в пути давно. Он ехал один. Кроме запасной лошади, никто не сопровождал его. И это обстоятельство само по себе наводило на мысль, что человек этот бесстрашного нрава и, должно быть, умелый боец, раз он пустился один в дальний путь в такое неспокойное время, когда грабежи на дорогах стали обычным делом, а любой куст мог таить засаду.
Всадник отнюдь не выглядел могучим великаном, он не казался слишком широким в плечах, да и роста был, скорее, среднего, но, по-видимому, отличался завидной выносливостью и неприхотливостью. Черненый металл кольчуги, шлем и длинный меч в ножнах, похоже, нисколько не тяготили его.
На первый взгляд костюм всадника, его оружие и лошадиная упряжь были весьма просты и не слишком дороги. Ни один предмет снаряжения не блистал ни серебром, ни золотом, ни самоцветами, и люди, не искушенные в военном деле, крестьянин, ремесленник или монах, запросто могли принять этого всадника за простого дружинника. Но внимательные глаза сразу заметили бы на латных сапогах воина рыцарские шпоры, забрызганные дорожной грязью и оттого не блещущие желтым металлом, а на талии, под распахнутым плащом, поверх кольчуги – потертый широкий пояс, обтрепанный и полинялый, но с сохранившейся еще местами узорчатой вышивкой из золотых нитей. Для человека сведущего эти два знака неопровержимо свидетельствовали, что проезжий не только благородного происхождения, а посвящен в рыцарство. Просто этот рыцарь был скорее беден, нежели богат.
По обеим сторонам раскисшей дороги простирались, упираясь у горизонта в темные полосы леса, пустые, брошенные поля, заросшие уже кое-где кустарником. Усталый и промокший всадник вспомнил, как когда-то, еще и не так давно, здесь, в этих плодородных угодьях Шампани, золотились хлебные колосья и зрели тяжелые гроздья винограда. Сердце его сжалось от нахлынувшей тоски по прежним временам, по временам детства и юности, а на душе у него сделалось мрачно и тягостно.
Несколько лет назад вдоль этой дороги был цветущий край, работали люди, двигались в обе стороны много пеших и конных. Теперь же и дорога, и местность вокруг нее опустели. На пути, ведущем в родной замок, он не встретил ни повозок, ни верховых. Деревеньки с ветхими домишками, разбросанные вдоль этой дороги, были сильно запущены и почти безлюдны. Везде: в сыром воздухе, в безрадостном пейзаже, в хмурых лицах немногих, бредущих по грязной дороге, крестьян чувствовалось какое-то уныние, и, несмотря на то, что отсутствовал всадник всего неполных семь лет, ему казалось, что прошла целая вечность: настолько разительны были перемены в родном краю. Последние несколько лет во Франции выдались неурожайными, к тому же, ужасная коса чумы прошлась по стране. Эти страшные «тощие годы» довели крестьян до лютого голода, а держателей феодов до существования почти нищенского.
Хмурое утро уже начало переходить в тусклый пасмурный день, когда всадник, наконец, увидел впереди единственную башню замка Пейн. В небольшом селеньице, расположенном чуть в стороне от дороги, ведущей к замку, казалось, не было никого. До едущего не доносилось никаких звуков, свидетельствующих о близости человеческого жилья. Не слышал он ни голосов людей, ни мычания скотины, ни лая собак. На месте, где раньше стояла харчевня с маленьким постоялым двором, оказалось пепелище, да и от старой винодельни остались только несколько обгорелых бревен. Создавалось впечатление, что жители давно покинули свою деревеньку.
Вдруг, чуть впереди, из-за ветхой скособочившейся хозяйственной постройки показалась какая-то старая женщина в серых шерстяных лохмотьях. Уныло сгорбив спину, молча шла она под дождем по направлению к обветшалым домам. Всадник догнал ее и окликнул:
– Мамаша, что случилось, почему у вас тут такая разруха?
Старуха обернулась, остановилась в замешательстве и внимательно посмотрела на всадника, неожиданно появившегося перед ней. В одетом по-военному темноволосом молодом человеке с небольшой бородкой, восседающем на высокой пегой кобыле, она с трудом узнала сына покойного хозяина поместья Пейн, – Гуго, – много лет назад уехавшего из дома по воле отца, отправившего единственного наследника на службу к своему сюзерену.
– Простите, монсеньер, что я, старая, сразу с вами не поздоровалась. Я помню вас ребенком, а теперь вы так возмужали, что трудно и узнать. – Пожилая женщина еще раз смерила де Пейна взглядом, быстро скользнув выцветшими от возраста, но все еще очень внимательными голубыми глазами от простого стального шлема, прикрывающего голову воина, до его забрызганных грязью латных сапог с золотыми рыцарскими шпорами, и продолжила:
– После вашего отъезда Господь обрушил на нас много несчастий. Из-за неурожайных лет мы здесь все время голодали. Сначала умер ваш батюшка. Потом, два года назад, пришел страшный мор. Многих мы схоронили после него. И ваша матушка тоже скончалась. А в прошлом году появились разбойники. Они взяли замок, перебили дворовых людей ваших родителей, из тех, кто после смерти хозяев еще оставался здесь, разрушили Пейн и разграбили всю округу, забрали весь скудный урожай, сожгли окрестные виноградники, а нас, бедных крестьян, обложили тяжелой данью. Много семей умерло. Некоторые погибли от голода, другие – от болезней, третьи – от холодной зимы, а кто-то – от рук разбойников.
Только теперь Гуго обратил внимание, что и с замком что-то не так. Вглядевшись, сквозь пелену дождя он заметил, что бревна частокола на невысоком холмике почернели после пожара, а наверху, вместо кровли родительского дома торчали обугленные остовы стропил. И только потемневший от копоти, но не тронутый пламенем каменный донжон[6] по-прежнему гордо возвышался над пепелищем.
Сердце Гуго сжалось от горя. Хотя он и был уже извещен, – полгода назад в Испании ему передал горестную весть один из французских рыцарей, славный молодой человек, прибывший из родных краев на службу в Арагон. Рыцарь рассказал, что родители де Пейна умерли, и замок теперь совсем заброшен. Это известие и было причиной, по которой Гуго де Пейн оставил службу арагонскому королю и пустился в долгий и опасный путь домой. Разные мысли о родном поместье приходили в голову де Пейну по дороге, но все равно Гуго не ожидал увидеть такую разруху в конце пути.
– Сколько человек осталось в деревне? – Спросил он женщину.
– Остались всего пять дворов из двадцати: мы с Аделией, семейство Норгов, шесть человек из рода Готье, трое Крайонов и старый Лустиньян.
– А сколько людей у Норгов? – Задал вопрос Гуго, вспомнив, что старый Норг – деревенский кузнец, к тому же здешний староста, и семья у него самая большая в Пейне.
– Их в доме всего четверо теперь, – ответила женщина, – старик пережил почти всех своих детей. Сейчас с ним только младший сын Эндрю и дочка Стефания. Остальных Господь забрал и жену старика тоже. Еще у них живет прислуга – пришлая девка Аглая.
– А есть ли припасы?
– Прошлым летом собрали небольшой урожай овощей, а зерна – совсем немного. Да еще гусей разводим. Этим и питались всю зиму, питаемся и сейчас. Больше ничего у нас нет.
Дождь неожиданно кончился, и небо чуть прояснилось, сквозь серые клочья облаков блеснуло солнце, осветив местность яркими золотыми лучами. И при этом весеннем освещении Гуго де Пейну вдруг что-то показалось знакомым в облике оборванной крестьянки, стоящей перед ним. Рыцарь проворно соскочил с лошади и внимательно посмотрел на пожилую женщину в грязных лохмотьях. Он узнал ее. В прежние времена Симона служила экономкой у его матушки. Но, подумать только, что делают с людьми нужда и время! А ведь, кажется, не так давно она была опрятной моложавой женщиной, бодрой и всегда при деле, помогала матери Гуго вести хозяйство…
Гуго де Пейн знал, что Симона происходила не из этих краев. Родилась она в Англии. Не казалась Симона и обычной крестьянкой, потому что умела читать и писать, а черты ее лица были тонкими и правильными. По замку ходили слухи, что она – дочь какого-то саксонского эрла[7], всю семью которого вырезали враги. Но отец, как только слышал подобные разговоры, сразу весь делался красным и кричал «молчать!» так громко, что, казалось, все стены замка дрожали. В разговорах слуг маленький Гуго слышал, будто бы отец привез эту женщину в Пейн в качестве военной добычи и сначала использовал ее как наложницу, а потом, когда ее красота угасла, назначил прислугой в замок. Правда ли это, или нет, Гуго не знал до сих пор. Хотя в пользу первого косвенно свидетельствовало некоторое сходство ее единственной дочери Аделии с покойным родителем Гуго де Пейна. Сама Симона никогда ни на что не жаловалась и не говорила с Гуго о своем положении, а если он изредка и спрашивал, всегда уклончиво отвечала, что судьбы человеческие в руках Господних.
Когда Гуго был совсем еще маленьким, Симону назначили ему нянькой, и она часто рассказывала малышу об Англии, о стране за морем, о большом, гораздо больше Пейна, замке в котором она когда-то жила. Еще на всю жизнь Гуго запомнил ее удивительные сказки о короле Артуре, о волшебнике Мерлине и благородных рыцарях Круглого стола.
– Боже! Симона, как я рад тебя снова видеть! Как же я сразу тебя не узнал! – Воскликнул молодой человек и заключил пожилую женщину в объятия.
– Я сильно постарела, Гуго. – Тихо произнесла крестьянка.
– Ну что ты! Просто прошло столько лет! И бедный наш Пейн окончательно пришел в упадок, но я постараюсь что-нибудь предпринять. А сейчас я назначаю тебя, Симона, своей экономкой. Вот тебе деньги. – Гуго отвязал от пояса и передал ей небольшой мешочек с серебряными монетами. – Завтра же пошли сына кузнеца в город за припасами. И купи себе и Аделии новое платье. А теперь скажи старине Норгу, что я вернулся, пусть он придет и позаботится о моих лошадках. Я буду в замке. Надеюсь, там меня не поджидают разбойники?
– Нет, сударь, замок сейчас совсем пуст. Можете ехать спокойно. Хоть иногда разбойники и останавливаются в башне, но долго находиться здесь они не рискуют. Люди графа Шампанского давно уже разыскивают их, а до столицы графства, сами знаете, отсюда недалеко. Говорят, что разбойники прячутся в непроходимых чащах Восточного бора, где их найти почти невозможно.
– А разве в замке нет стражи? Неужели новый граф Шампанский так плохо охраняет свои земли?
– После кончины вашей матушки в башне несколько месяцев жили трое солдат и прево[8], но их зарезали совсем недавно, перед Рождеством, а новых граф еще не прислал. Поэтому башня сейчас пуста.
– А ты, случайно, не знаешь, кто они, эти дерзкие разбойники?
– Говорят, их вожак младший сын барона де Бовуар. Говорят, братья не ладили, а когда умер их отец, старший брат не дал младшему ни крохи от наследства и прогнал вон из своего замка. Молодец остался без средств, а времена сейчас тяжелые. Вот он и взялся за мщение брату и разбой.
– Ну уж, Симона, не думаю я, что бедность для молодого рыцаря может послужить поводом к разбою. Честный рыцарь, даже будучи бедным, всегда имеет возможность поступить на военную службу или стать священником, или, скажем, сделаться странствующим рыцарем или трубадуром. Да мало ли путей открыто перед отпрыском такого знатного рода, как семейство Бовуар? Нет, скорее всего, этот баронский сынок просто самый обычный негодяй.
– Наверное, так оно и есть, монсеньер. Сейчас я велю Аделии убрать верхнюю комнату в башне, больше, боюсь, вам негде будет разместиться.
– Отлично, Симона. В башне я и остановлюсь. Но не называй меня монсеньером. Какой уж из меня монсеньер. – С деланной улыбкой сказал Гуго де Пейн пожилой женщине, хотя на душе у него, после рассказа Симоны о разбойниках, исчезли все остатки спокойствия. Как любой человек хорошо знакомый с военным делом, он вполне сознавал всю опасность внезапного появления превосходящих сил неприятеля. Но, будучи рыцарем, считал недостойным этого звания как-либо выказывать внешне свой страх.
– Не забывай, что ты теперь моя экономка! – Бросил напоследок де Пейн Симоне, привычным легким движением запрыгнул в седло и поскакал к замку.
– Не беспокойтесь, сударь. Все ваши повеления я исполню! – Прокричала Симона вслед всаднику и улыбнулась беззубым ртом. Было заметно, что пожилая женщина очень рада приезду нового молодого хозяина поместья и весьма довольна своим назначением.
Маленький замок Пейн являлся одним из тех многочисленных опорных пунктов, которые в одиннадцатом веке во множестве возводились власть имущими Западной Европы для поддержания порядка. В ту пору большинство подобных сооружений строились по старинке на земляной насыпи и огораживались деревянным частоколом с рвом перед ним, да и сами башни таких укреплений часто еще оставались деревянными. Поэтому отец Гуго де Пейна очень гордился своими каменными постройками: пусть и не слишком толстой, но достаточно высокой и массивной аркой ворот с караульной площадкой наверху, единственной башней замка и новыми палатами, возведенными из гладко обтесанных известковых глыб, взятых с развалин какой-то древней римской постройки. А еще отец мечтал построить вокруг замка каменную стену вместо старой деревянной, но так и не построил.
Теперь же взору де Пейна-младшего предстали одни лишь безрадостные руины отцовского гнезда. Стены крепости, сделанные больше века назад из сосновых стволов, обмазанных смолой и глиной, сильно обгорели и частично обвалились, а в уцелевшей их части зияли пробитые топорами бреши – крестьяне постепенно растаскивали не пострадавшее от огня дерево. Обуглившиеся доски разбитого подъемного моста, словно черные не погребенные кости, торчали из засыпанного почти до самого верха неглубокого рва. Проточную воду, которая поступала в этот ров из маленького, впадающего в Сену, ручья, по-видимому, отвели перед осадой, и теперь на дне рва образовалось дурно пахнущее болото, а по земляной насыпи, сделанной штурмующими и перегородившей ров, можно было свободно подъехать к воротам.
Каменная арка ворот сохранилась, но тяжелые, окованные железными полосами, створки были сорваны. Правая слегка обгорела и лежала на земле, а левая сгорела почти вся, железный каркас ее перекосился и висел на одной петле, чем-то напоминая почерневший скелет. В тесном внутреннем дворике тоже виднелись следы бушевавшего пламени. Повсюду валялись обгорелые остатки сломанной грубой деревянной мебели и глиняные черепки разбитой нехитрой домашней утвари.
Гуго слез с лошади и вошел в зал замка через разрушенный дверной проем. Похоже, парадную дверь вышибали тем самым тяжелым сучковатым бревном, которое сейчас загораживало порог. Внутри было светло: при пожаре вся кровля провалилась, и только две не догоревшие до конца дубовые балки еще каким-то чудом держались, в любой момент, угрожая обрушиться. По углам закопченные каменные стены поросли черной плесенью. Везде толстым слоем лежала зола. Остался цел только огромный камин. Все остальное сгорело, либо было украдено или разбито. Не лучше обстояло дело и с другими замковыми постройками и помещениями. Огонь не пощадил ни конюшню, ни кухню, ни коморки прислуги, ни казарму маленького гарнизона. Все эти деревянные сооружения сгорели дотла.
Более или менее уцелел только донжон – главная башня, которая была единственной в этом маленьком замке. Эту башню на месте старой, деревянной, двадцать лет назад построил отец Гуго де Пейна, и, если не считать того, что почти целиком башня была сложена из камней, обтесанных еще рабами Великого Рима, и взятых из каких-то развалин, она могла считаться довольно новым сооружением. Правда, на первом ее этаже сейчас тоже царили запустение и разгром, но в верхнем помещении, расположенном под самой дозорной площадкой, куда вела узкая каменная лестница без перил, выложенная вдоль внутренней стены, сохранились длинный стол, два тяжелых дубовых кресла, большой, хотя и опустошенный грабителями, сундук и широкая скамья.
После того, как Симона с ее дочерью Аделией прибрали эту единственную комнату, в ней действительно сделалось возможным разместиться. Особенно, если не обращать внимания на бурые пятна от засохшей крови на полу и стенах, ведь именно здесь, в башне, недавно разбойниками был убит прево, назначенный в Пейн графом Шампанским.
Гуго снял большие кожаные сумки с поклажей, привязанные к седлам, и, расседлав усталых лошадей, самостоятельно отнес все свое походное имущество и оружие в башню. Ни оруженосцев, ни другой прислуги у молодого рыцаря не было, но он с детства привык все делать сам и не нуждался ни в чьих услугах.
Вскоре Симона привела в замок седого длиннобородого кузнеца Норга. Гуго тепло поздоровался со стариком, разделил с ним скудную трапезу, поговорил с кузнецом о деревенских делах и передал на его попечение своих усталых лошадок.
Весь день де Пейн осматривал руины своего замка, пытаясь отыскать среди пепелища хоть какие-нибудь уцелевшие, знакомые с детства, вещи. Но все было тщетно. А когда начало темнеть, молодой рыцарь, приложив немало усилий, поднял с пола и кое-как привалил к разбитому проему массивную, окованную железом дверь башни, сорванную с петель грабителями, и подпер ее изнутри тяжелой доской. Только после этого, освещая себе путь маленьким огоньком свечи, он поднялся наверх, помолился Господу перед крестом рукояти своего меча, как привык это делать в походах, расстелил на широкой деревянной скамье свой дорожный плащ, и, положив, по возникшей за время опасных путешествий привычке, кинжал под голову, прилег отдохнуть.
Снаружи опять шел дождь, холодный ветер свободно гулял между бойницами, но долгое путешествие верхом настолько утомило Гуго де Пейна, что он быстро заснул. Ему снова, уже в который раз, снился непонятный, повторяющийся сон.
Он скакал по песку. Воздух вокруг был пыльным, густым и невероятно горячим. На западе за край горизонта в желто-серой песчаной дали садилось кроваво-красное солнце. Его закатные лучи окрашивали необычным золотисто-огненным цветом зловещего вида горы, торчащие повсюду. Впереди, вдали, там, куда скакал Гуго, виднелись высокие стены хорошо укрепленного города на каменистом холме.
Гуго был не один. Множество других всадников неслись к городу слева и справа, позади и немного впереди него. Вместе они составляли большое конное войско. Всадники были закованы в тяжелые доспехи. Над их головами на высоко поднятых копьях развивались узкие вымпелы и боевые знамена. И на всех знаменах присутствовал знак креста. А на небе до горизонтов протянулись две пересекающиеся гряды перистых облаков, тоже напоминая гигантский крест.
Ночью дождь прекратился, и утро оказалось ясным, но промозглым из-за непрерывно дующего холодного ветра. Гуго проснулся рано и, закутавшись в плащ, поднялся на смотровую площадку башни. Он с младенчества помнил, открывающийся отсюда, прекрасный вид. Земли Шампани лежали перед взором молодого рыцаря. Под ярким голубым весенним небом во все стороны от замка Пейн распростерлись земли родной Шампани: поля, виноградники, дремучие вековые леса, озера и речки с разбросанными то там, то здесь между ними пятнышками замков, деревушек и маленьких городков. Но самая цветущая и плодородная провинция Франции теперь отнюдь не выглядела таковой. Прошедшая по стране страшной косой смерти, чума вместе с засухой и неурожаями последних лет опустошили эти, еще совсем недавно такие богатые, угодья. Множество хозяйств разорились. И теперь во многих местах, там, где еще пару лет назад были виноградники и поля, простирались никем не обрабатываемые пустые пространства, на которые постепенно с востока наступал лес.
Гуго обратил взгляд на запад. Там, недалеко, всего в восьми милях, лежала столица края – город Труа, где находился двор графа Шампанского, и куда молодому рыцарю предстояло поехать в самое ближайшее время. Как и всякий дворянин, вступающий в права наследства, Гуго де Пейн обязан был дать вассальную присягу своему сюзерену. Только тогда он сможет рассчитывать на помощь и покровительство.
Разглядывая эту панораму, Гуго пытался осознать себя в новой роли хозяина Пейна. После смерти родителей он являлся единственным прямым наследником феода: ни родных братьев, ни сестер у него не было. Правда, у отца был двоюродной брат, но вряд ли он станет требовать какую-либо долю наследства: Гуго слышал, что двоюродный дядя весьма преуспел при дворе герцога Нижней Лотарингии Готфрида Бульонского. Так что дележа Пейна Гуго не опасался. В то же время, он не мог еще до конца свыкнуться с тем, что опасные, но интересные странствия юности кончены, и впереди его ждет обычная рутина владетеля небольшого, к тому же разоренного, поместья.
Заботами о хозяйстве Гуго еще никогда не приходилось заниматься. Но он отлично понимал, что положение унаследованного владения было весьма плачевным. Многие крестьяне умерли в эпидемию, и земли почти никто не обрабатывал. Замок был разграблен и выжжен, а продовольственные запасы отсутствовали.
Но самое главное, что вызывало наибольшее беспокойство молодого де Пейна, – разбойники или просто какие-нибудь недоброжелательные соседи могли ворваться в любой момент и захватить Пейн окончательно. Непонятно было, почему они не сделали этого до сих пор: замок не охранялся. Противостоять злой силе здесь было некому.
В своих путешествиях Гуго постоянно видел на живых примерах, какие злоба, жестокость и грубость нравов свирепствуют в современном ему мире. Он вспомнил, как всего три месяца назад в горах Арагона стал свидетелем захвата отрядом мавританских грабителей маленького слабо укрепленного замка Ла Каталина. Мало того, что захватчики разграбили и сожгли этот замок до основания и забрали в рабство всех его жителей, выживших при штурме, они долго издевались над хозяином, престарелым доном Раменсо. Выкололи ему глаза, отрубили ступни и кисти рук и так бросили умирать. Когда с опозданием на помощь прискакал отряд рыцарей арагонского короля, в котором тогда служил Гуго, дон Раменсо истекал кровью, но был еще жив и умолял прибывших прервать его страдания быстрой смертью, что и было сделано посредством мизерикордии, рыцарского кинжала с тонким клинком, часто называемого милосердником. А грабители, тем временем, благополучно скрылись в горах с добычей. От этого воспоминания Гуго внутренне содрогнулся.
А скольким еще зверствам он стал свидетелем за годы странствий! Он вспомнил и совсем недавние стычки по дороге домой. Мрачный осадок в душе оставило нападение рыцаря де Веро и последовавшая смерть задиры. Но вторая стычка на дороге была гораздо опаснее, когда его, одинокого всадника, в землях герцогства Аквитания окружила в лесу целая толпа разбойников. Только серьезный боевой опыт, приобретенный в битвах с маврами, и решительность помогли Гуго де Пейну не растеряться, вырваться из рук бандитов и пробиться вперед. Он и сейчас, вспоминая, явственно ощущал удары стрел о свою кольчугу, слышал крики этих страшных людей и видел брызги крови и мозга из разрубаемых лезвием его меча нечесаных, засиженных вшами, голов. Как там говорил старый павликианин? Тьма, она всюду…
Гуго постарался отогнать неприятные воспоминания и начал мысленно взвешивать несколько вариантов исправления своего положения. Самым простым решением была бы продажа замка и земли, но де Пейну эта идея не нравилась. Во-первых, замок находился в таком скверном состоянии, что на сколько-нибудь приличную сумму при его продаже рассчитывать не приходилось. Во-вторых, сейчас Гуго не был готов терять опору на родной земле: он только что вернулся из далеких краев в место, где прошли первые одиннадцать лет его жизни, и где были похоронены его родители.
Другой вариант предполагал восстановление хозяйства. Замок можно отстроить заново, а землю отдать арендаторам. У де Пейна была довольно приличная денежная сумма, заработанная за время службы, но для восстановления замка ее все-таки недостаточно. К тому же, даже если бы удалось сдать землю в аренду, и, таким образом изыскать еще какие-то средства на ремонт замка, то откуда взять деньги на содержание дружины? Да и как найти надежных дружинников? А без дружины владетелю поместья невозможно существовать в мире, где вокруг свирепствуют столько жадных и коварных подданных Сатанаила, да и просто убогих и голодных людей, падких на чужое добро.
Можно, конечно, попытаться занять некоторую сумму, но Гуго не любил брать в долг. Или оставить все так, как есть, снова отправиться в рискованный поход, продолжить службу, заработать еще немного, а уж потом браться за восстановление Пейна? Но тогда, очень может статься, восстанавливать будет уже нечего. Так и не придя к определенному решению, Гуго спустился во двор.
После обеда, подкрепившись тощим жареным гусем, принесенным ему доброй старой Симоной, Гуго вышел из замка и направился в сторону небольшого деревенского кладбища с намерением поклониться праху родителей.
Фамильный склеп рода де Пейнов примыкал к старинной часовне, заложенной на окраине Пейна почти три века назад, как рассказывали, по распоряжению проезжавшего мимо Карла Великого. Иные уверяли, что часовня еще древнее и стоит на этом месте уже шесть веков, со времен правления первого христианского короля франков Хлодвига из династии Меровингов, которому здесь будто бы явилась Дева Мария. Как бы там ни было, время, войны и вандалы каким-то чудом пощадили это небольшое каменное строение, скромное и, вместе с тем, исполненное таинственного величия и строгой красоты.
Через много лет злые языки скажут, что основатель ордена Храма шампанский рыцарь Гуго де Пейн был вероотступником и безбожником, что он был тайным приверженцем манихейства или иудаизма, или ислама, или что он был катаром, или что он продал свою душу дьяволу, но все это вовсе не соответствует истине. Всю свою жизнь Гуго де Пейн верил в Господа христиан. Просто он верил по-своему. Может, не совсем так, как это было предписано канонами Римской католической церкви. Но он свято верил в Иисуса Христа и всю жизнь нес эту веру в сердце своем.
Когда Гуго вошел в древний, пропахший сыростью зал склепа и увидел в полу, рядом с могилами дедов, две новые плиты с высеченными именами родителей, сработанные из грубо отесанного камня местными не очень искусными мастеровыми монахами из ближайшего монастыря, он не заплакал, но невероятная тяжесть вдруг сдавила ему грудь и сжала сердце. Это была и тяжесть утраты, и боль скорби. Но, в то же время, это было и сожаление. Гуго сожалел о напрасно прожитой, утопленной в пристрастии к винопитию, никчемной жизни отца, равно как сожалел и о закончившейся в сером фанатизме слепой веры скупой жизни матери, так и не понявшей его, своего единственного сына.
Отец запомнился Гуго вечно навеселе, с красным носом, с постоянно недовольным выражением на лице и с выпученными от злости глазами. Ребенком Гуго старался лишний раз не попадаться ему под руку, иначе неминуемо происходила какая-нибудь неприятность. Когда в долгие зимние месяцы де Пейн-старший безвылазно сидел дома, словно невидимая грозовая туча нависала над замком. Отец мог ударить малыша за малейшую шалость, мог придраться к самой незначительной неопрятности костюма мальчика и потом долго кричать, мог просто навязать сыну любое ненужное дело, которое Гуго, боясь наказания, должен был делать беспрекословно. Старый вояка не терпел возражений.
Свою матушку Гуго помнил искренне верующей благочестиво-смиренной женщиной. Будучи благородной по рождению, рано потеряла она родных. Ее отец и два брата пали в сражениях, а мать ее умерла, когда она была совсем еще девочкой. Под предлогом опеки, земли ее родителей захватили дальние родственники, и ее саму неминуемо отправили бы в монастырь, или же просто избавились по-тихому, если бы отец Гуго де Пейна не взял ее в жены почти без приданного, за одну только ее красоту. Но в сырых стенах мрачного небогатого замка женская красота вянет быстро, а любовь грубого и не в меру пьющего рыцаря быстро проходит, оставляя после себя только разочарование…
Матушка Гуго была несчастна, наверное, поэтому ее благочестие и смирение с годами делались все более суровыми и безрадостными. Ее красивое когда-то лицо оставалось одинаково грустным при любых обстоятельствах, и улыбка никогда не касалась его. Казалось, что она давным-давно разучилась улыбаться. Да и умела ли? Во всяком случае, сын не помнил ее улыбок. Зато он хорошо запомнил ее слезы. Мать часто ни с того ни с сего впадала в молитвенный экстаз. Она опускалась на холодный каменный пол перед иконами, часами рыдала и просила Деву Марию о заступничестве.
С благоговейным трепетом слушал маленький Гуго рассказы матери о жизни святых мучеников, которые сама она слышала от своей матери и от бабушки. И, почему-то, эти святые, погибающие за веру в ужасных муках, представлялись мальчику больше героями страшных сказок, нежели реальными людьми.
С самого раннего возраста мама постоянно заставляла сына молиться по любому поводу и запирала в темный сырой чулан, если мальчик осмеливался ослушаться. И она говорила, что делает это во имя Господа Иисуса Христа. Но, почему-то, маленькому Гуго всегда казалось, что на самом деле Господь добрый, только люди понимают его неправильно, и, потому, постоянно делают всякие глупости от Его имени, например, запирают своих детей в чуланы, ошибочно думая, что так хочет Господь.
Постояв некоторое время посреди фамильного склепа, Гуго вышел наружу но, вместо того, чтобы сразу идти в часовню, медленно проследовал на противоположный край кладбища, к неухоженной, покрытой сухими прошлогодними сорняками могилке с небольшим покосившимся полусгнившим деревянным крестом. Здесь тринадцать лет назад был похоронен наставник Гуго де Пейна, ученый монах Аквиор.
В те времена считалось, что дворянин должен хорошо владеть оружием, а все остальное, славу, земли, золото и власть, он, при отсутствии таковых, завоюет себе в бою. Поэтому его родители, люди необразованные, не намеревались специально учить мальчика грамоте. Но случай решил дело иначе.
Отец Гуго, хоть и был доблестным, много повидавшим за свою жизнь рыцарем, не умел ни читать, ни писать, и был, как и подавляющее большинство воинов того времени, человеком грубым и недалеким. В молодости он сражался, как простой наемник, то под знаменами герцога Вильгельма Нормандского, прозванного впоследствии Завоевателем, и в 1066-м вместе с ним покорял Англию и даже участвовал в знаменитой битве при Гастингсе, то под знаменами Филиппа, короля Франции шел усмирять своего бывшего господина, присвоившего Бретань, то неожиданно вставал на сторону графа Анжуйского против двух первых. Но немало послужил де Пейн-старший и графу Шампанскому.
За время службы разным хозяевам отец Гуго де Пейна участвовал в нескольких больших войнах и в великом множестве крупных и мелких вооруженных стычек. В боях он получил тяжелые раны, долго болел, растерял былую силу и, в конце концов, с четырьмя верными своими солдатами, такими же инвалидами, как и он сам, в начале 1069-го, за год до рождения сына, вынужден был вернуться в родное поместье. По возвращении из странствий, он сразу вступил во владение Пейном, поскольку его старший и единственный брат незадолго до этого погиб, защищая интересы графа Шампанского и не оставив после себя наследников.
Прослужив без малого четверть века сильным мира сего, де Пейн-старший, будучи храбрым рубакой на поле боя, но пьяницей в обычной жизни, не завоевал для себя ни новых земель, ни титулов и вернулся домой почти таким же небогатым рыцарем, каким был в самом начале своей военной карьеры. Правда, он все же привез кое-какие трофеи: несколько хороших нормандских лошадей, оружие, ткани и серебряную посуду. А еще он привез молодую жену с очень скромным приданным, состоящим из одной только ее одежды, сложенной в двух сундуках.
Отношения у супругов не сложились, и суровый воин, и без того всю жизнь пьющий без всякой меры, начал окончательно спиваться. Когда Гуго едва исполнилось пять лет, его отец был уже совсем плох. Его лицо приобрело землистый оттенок, а разрушенная вином печень болела так, что он кричал по ночам. Вот тогда кто-то из окрестных священников и подсказал матери Гуго взять к себе одного старого пилигрима, ведающего, как говорили, тайны врачевания.
Маленький Гуго не знал, из какого монастыря пришел его наставник, и как звали того служителя церкви, который привел старика к больному рыцарю. Гуго запомнил только, как изменилось состояние здоровья его отца. Уже через месяц после начала лечения отварами каких-то таинственных высушенных трав, запасы которых оказались у монаха Аквиора, хозяин замка перестал кричать от боли, поднялся с постели, и обычное самодовольное выражение лица постепенно вернулось к нему.
С тех пор старый монах неотлучно находился в замке на полном содержании хозяев. А поскольку его крохотная комнатка-келья примыкала к, отгороженному от зала полинялым гобеленом, закутку маленького Гуго, получалось, что монах почти все свое время проводил рядом с наследником Пейна. Обоим было скучно. И очень быстро старик и ребенок привязались друг к другу и придумали себе занятие: много узнавшему и повидавшему на своем веку старому человеку не хотелось, чтобы накопленные им знания бесследно ушли вместе с ним в могилу, а ребенку было интересно все, что лежало за пределами маленького мирка родительского поместья.
Родители почти не уделяли ему должного внимания. Мать молилась, а отец пил. Мальчик рос отдельно от сверстников. С крестьянскими детьми ему строго запрещали общаться, а в маленьком замке не было других малышей, и, лишь изредка, во время конных прогулок, ему удавалось встретиться с сыновьями владетелей соседних земель. Отец, несмотря на болезнь печени, постоянно устраивал попойки со своими дружинниками, а в редкие моменты протрезвления уезжал на охоту. Мать же все время молилась. Правда, отец рано научил Гуго ездить верхом на лошади, а мать научила сына творить молитвы, но этим все родительское воспитание, в основном, и ограничилось. Всеми остальными знаниями и умениями, за исключением военных искусств, Гуго был обязан старому монаху Аквиору. И хотя ученый монах временами бывал, как казалось Гуго, излишне раздражителен, строг и требователен, ребенок за годы учения привязался к старику сильнее, чем к родному отцу.
Старик не был обычным монахом. О своем прошлом учитель говорил очень мало, но Гуго постепенно узнал, что этот сухощавый седой человек долго жил в одном ирландском бенедиктинском аббатстве, а затем покинул его, то ли отправившись в паломничество, то ли будучи изгнанным, то ли ударившись в бега, то ли просто в поиске приключений. Аквиор объездил множество стран, и даже некоторое время провел в Святой Земле. И судьба распорядилась так, чтобы этот ученейший человек на обратном пути из своих странствий оказался именно в Пейне.
За пять лет обучения учитель поведал маленькому мальчику многое из своих знаний, накопленных за долгую жизнь. Два древних языка, латынь и греческий, преподавал ему старый монах. Еще он учил мальчика читать и понимать на слух арабский. И даже пытался познакомить с таинственным алфавитом иудеев. «Ты должен освоить этот язык, потому что именно он и есть родной язык Спасителя нашего Иисуса Христа», – незадолго до смерти говорил Аквиор своему единственному ученику.
Но маленький Гуго оказался учеником не слишком усидчивым. Он был еще слишком мал и, хотя, будучи смирным от природы, он и мог часами внимательно слушать лекции учителя, но, когда дело доходило до написания букв или до заучивания наизусть, он, как и большинство детей его возраста, начинал хныкать и отлынивать.
Но не только языки изучал Гуго с помощью своего учителя. Основы математики, географии, истории и даже философии ученый монах старался сделать доступными пониманию мальчика. Постепенно ребенок развивался и проявлял все более хорошие способности, и, если бы у учителя хватило времени их по-настоящему развить, возможно, из маленького ученика вырос человек редчайшей для своего времени учености. Но, когда Гуго исполнилось одиннадцать, старый монах вдруг сильно простудился холодной зимой и через неделю умер.
Таким образом, знания, полученные Гуго за пять лет обучения, остались во многом неполными. Он научился латыни, свободно писал и читал, но изъяснялся на ней довольно бедно, т. к. не был обучен искусству риторики. Он понимал греческий алфавит, кое-как читал, с трудом писал, но связно сказать мог лишь некоторые заученные фразы. Он различал арабский и еврейский языки на письме, но ни читать, ни изъясняться на этих языках не мог, хотя и запомнил с десяток арабских и пару еврейских слов. Из остальных наук наилучшие познания оказались у него по истории, правда, последовательность событий он помнил не твердо. Учитель много рассказывал ему о древних греках и римлянах, о древних войнах, о походах Александра Македонского, о торжестве Юлия Цезаря и о его гибели от руки Брута, о древнем Египте и о красавице Клеопатре, о Иудейской войне и избиениях первых христиан римлянами, о походах варваров на Рим и о разграблении вечного города, об императоре Константине и о его святой матушке Елене, о нашествии мавров на Испанию и об империи Карла Великого.
Но не успел всего рассказать учитель. Внезапная кончина монаха Аквиора поставила крест на образовании Гуго и явилась первым признаком скорого бесповоротного разрыва с детством. И действительно, не прошло и полгода, как отец отправил сына на службу к своему сюзерену графу Шампанскому.
Пробыв какое-то время у могилы своего учителя, молодой хозяин Пейна, наконец, направился к часовне. В детстве Гуго часто приходил сюда. Его мать любила молиться здесь. А в церковные праздники монах Аквиор проводил службы в часовне. И тогда сюда собирались крестьяне из всех окрестных деревень, было шумно и весело.
Гуго помнил каждый камень, каждую трещинку древнего, потускневшего и выкрошившегося местами мрамора, каждую деталь облупившейся от времени мозаики, изображающей Деву Марию и волхвов, несущих дары младенцу Иисусу. Но больше всего Гуго любил тишину и уединенность этого места, возможно, потому, что, как ему казалось в детстве, часовня была такой же одинокой и грустной, как и он сам.
Гуго сейчас хотелось даже не столько помолиться Деве Марии и Господу Иисусу Христу, сколько просто снова, как в далеком детстве, постоять посреди тишины старинных стен, посмотреть на удивительную, чудесным образом сохранившуюся, мозаику и послушать, как гудит ветер в узких прорезях окон под самым сводом. Вот сейчас он войдет внутрь и ничто не помешает ему опять, как когда-то, услышать знакомый звук…
Но в часовне уже кто-то был.