Моноцеросы и храбрая Опойя
1
Только старые, очень старые сказочники знают эту историю.
Но то ли была она на самом деле, то ли выдумана – никто про то не говорит. А вот упросить рассказать её стоит. Может, повезёт, и сказочник согласится.
И то, если застанешь его за исполнением грустных мелодий на скифской свистульке-корине. Тоненько льётся мотив из глиняного горлышка, словно ручеёк струится. Высвистывает невиданное да неслыханное.
…Была у стариков-родителей единственная дочка Опойя.
Бедные были старики. Имелось у них в хозяйстве всего-то: баран да овца, петух да курица. Но они всегда разбогатеть мечтали. И вот настала пора дочку замуж выдавать.
Посватался к ней сын соседский, Скил. Собой статный да весёлый. Но, к большой досаде родителей девушки, такой же бедняк, как и они сами.
Уж и так они дочку отговаривали, и этак. А та всё ни в какую:
– Люб мне Скил, не нужно мне богатство, мне он надобен!
Осерчали родители.
– Пусть, – говорят, – сперва докажет твой Скил, что способен прокормить тебя и ваших будущих детей. Вот если принесёт обеденную чашу золотых монет – отдадим тебя замуж. А нет —другого жениха, побогаче, тебе отыщем.
– Откуда ж он добудет монеты золотые? – всплеснула руками Опойя. – Он же простой кузнец, клинки для скифских воинов куёт, а не монеты чеканит!
Но родители не отступаются, на своём стоят. Сами прожили в бедности, так хочется, чтобы хоть дочка любимая недостатка ни в чём не знала.
Затосковали влюблённые. Но делать нечего. Не принято было у скифов поступать против воли родительской.
Ушёл Скил в чужие земли на заработки. А куда – никому не сказывает. Только невесте своей шепнул, что нанялся у моноцеросов овечьи стада пасти. А те ему полновесными золотыми платили.
Моноцеросы в меловых пещерах, как птицы, гнездились.
Лапы у них были как ноги человечьи, а клюв губами заканчивался. Которыми очень удобно было высасывать птичьи яйца, лягушачью икру и …мозги из черепов.
Для пропитания они большие стада овец держали, а пастухов из бедных людей нанимали.
Сытые моноцеросы умели издавать своими трубчатыми губами такие печальные мелодии, что овцам-то – ничего, а люди до беспамятства заслушивались. Пели эти твари чистыми женскими голосами. Пели о жизни, о смерти и о таинственных перекрёстках.
Что за перекрёстки это были, никто не знал. Но песни были очень печальные, поэтому все слушатели обыкновенно плакали, а после …память теряли!
2
Вот раз вернулся Скил с заработков домой – золотую монетку принёс, второй, третий. Так вскоре половина обеденной чаши золотых монет насобиралась. Взмолилась тогда Опойя:
– Давай попросим родителей половиной чаши золота довольствоваться!
– Нет уж, я слово дал, – поразмыслив, отвечает Скил. – Потерпи ещё немного, любимая. Скоро мы вместе будем, и тогда уж никто не сможет разлучить нас!
– Ой, боюсь я! – обливалась слезами Опойя. – Не бывало ещё случая, чтобы от моноцеросов люди с заработками возвращались. Умеют они, видно, обмануть простого человека. А после его мозг, как у барана, высосать!
– Не бойся за меня! Я ведь секрет знаю, – посмеивался Скил. – Им не надо в глаза смотреть. Никто не знает, что за сила заключается в открытом взгляде, но он подобен открытым дверям: заходи и бери что хочешь! Зато когда сами моноцеросы поют, тут уж они становятся совсем беззащитными, так увлекаются.
Ушёл на этот раз Скил и как в воду канул, пропал бесследно. И где искать его – никто не знает.
Родители уже начали дочери нового жениха подыскивать. А та женихов перебирает, а сама всё к плетню выходит, да в сторону меловых пещер посматривает, милого ждёт.
Не знали старые родители, что молодые обучили летучую мышку летать меж собой, вести приносить. Если та просвистит: «Цвирк-цвирк», – то всё хорошо. Ну а если уж: «Цварк! Цварк!» – беда наступила, и можно не ждать Скила обратно. Тут уж действительно можно искать другого жениха.
Долго мышки не было. Но принесла она, в конце концов, печальную весть.
Поняла Опойя, что заслушался всё-таки её Скил песнями моноцеросов о таинственных перекрёстках, потерял память и нечаянно открыл свой взгляд, став для них едой. Забыл он и о доме, и о своей невесте. Сидит, видно, в пещерке, своей очереди – стать ужином моноцеросовым – дожидается.
Надела тогда девушка доспех воинский, взяла меч, который жених сковал, прихватила своего барана и овцу, петуха и курицу и пошла его выручать.
Шла она, шла, шла-шла, наконец-то пришла к самым меловым горам. Смотрит, сидит на вершине моноцерос-охранник, нахохлился сурово, по сторонам озирается.
Тогда она сама спряталась, а барана вперёд и выпихнула.
Видит моноцерос: баран бредёт. А вокруг никого. Одолел его соблазн полакомиться бараньими мозгами. Подскочил, взгляд открытый бараний поймал, клювом в глаз проник. Сидит, от удовольствия покряхтывает, любимым вкусом наслаждается.
Насытившись, моноцерос перетряхнул пёрышки, потянулся, раскачиваясь в сладостной неге, и запел, совершенно позабыв, о том, что он охранник.
Хорошо, что Опойя успела уши себе овечьей шерстью заткнуть!
Проскользнула она дальше, смотрит, следующий моноцерос-охранник сидит. Ему она овцу вытолкнула.
Пока тот распевал, Опойя опять мимо проскочила.
3
Смотрит, высоко посреди меловых скал площадка. А в центре на золочёном птичьем помосте сидит вожак стаи моноцеросов. Перья седые, голова лысая, а клюв такой тяжёлый, что вниз тянет.
Ему она курицу с петухом выпихнула.
Тот полакомился куриными мозгами, но мало показалось – не поётся, голос срывается.
Тогда старик-моноцерос взлетел к ближайшей меловой пещерке и клювом выволок человека. Опойя так и ахнула: «Это же мой Скил! Но что с ним? Он будто очарованный! И глаза беззащитно распахнуты!»
А моноцерос тем временем вокруг Скила то с одной стороны зайдёт, то с другой, не терпится ему до мозга человечьего добраться. Но никак взгляд поймать не может – Скил всё отворачивается. Злится старик, крыльями хлопает, прыгает, но только хуже делает: Скил ещё и рукавом заслонился.
Что делать Опойе? Как спасти жениха? Моноцерос – тварь огромная, сильная. Не справиться девушке с ним! А тут ещё и другие моноцеросы из пещерок выглянули, дело к вечеру, всем ужинать хочется.
Смотрит Опойя, по тропочке стадо овец тянется. Слетели моноцеросы к ним, каждый себе жертву выбрал. Даже вожак бросил с человеком возиться, покорную овцу себе выхватил. Насытились они, уселись на скалах в красивых позах, запрокинули головы и запели.
На эти звуки вышли из меловых пещерок другие пленники.
Лица у всех счастливые-счастливые! Прекрасным пением наслаждаются, совсем позабыв, что цена этой радости – жизнь!
…Струйные мелодии обвевают тела слушателей, нежными женскими голосами приподнимают их до высот Создателей. И всё невнятное становится понятным, всё обидное оказывается прощённым!
И, кажется, что расплатиться жизнью за такое изысканное удовольствие можно легко и просто! Они свой выбор на этом перекрёстке уже сделали!
Тогда и Опойя поняла, что пора и ей делать свой выбор.
Выхватила она меч и срубила жадным тварям головы. До одного только старика-моноцероса не достала, слишком уж высоко он уселся. Очнулся вожак, глядь, а вся его стая безголовая лежит!
Ох, и озлился же он! Коготками на крыльных оконечностях, что так похожи на человечьи пальцы, начал выдёргивать из собственных крыльев перья. И бросать в девушку, как стрелы. Перья острые, смертоносные! Только доспехи, выкованные Скилом, и спасли Опойю от гибели неминучей!
Но одинокий, общипанный, уставший от пения и от злобы, моноцерос был уже не опасен.
Вывела храбрая Опойя пленников из меловых гор на степной простор. А они расходиться не желают. Сбились в кучку, назад оглядываются, будто ждут чего-то. Будто об утраченных песнях прекрасных сожалеют. Вот беда-то!
Да и Скил не узнаёт свою невесту. В глаза не глядит, всё поверх её головы слухом звуки неведомые выискивает.
Что же делать бедной девушке?
Набрала она глины, слезами смочила, слепила корину. Поёт-посвистывает тоненьким голоском простенькая свистулька-корина о любви и верности, о силе и храбрости, о выборе на таинственных перекрёстках…
И такая у неё грустная песня получилась, что все пленники к ней потянулись, слезами омылись. И всё-всё о себе вспомнили: как в плен попали, как смерти ужасной ждали, как дома родные их ждут-не дождутся!
Вернулись они в меловые пещеры, набрали себе золотых монет, что чеканили моноцеросы, и тогда уж разошлись по домам. Не забыв поблагодарить храбрую Опойю за спасение.
И лысый моноцерос своим злобным квохтаньем уже не смог им помешать.