Глава 2
Эразм Химпл, член КА, жил в Челси5, не считавшемся в тот момент каким-то особенным артистическим районом, да и сам Химпл, как бы выразился Огастес Джон, ничего особенного как художник собой не представлял. Мортону нравился Челси, но жить там он не хотел. Ему нравилось гулять по его маленьким улочкам и его набережной, хотя, как ему сказали, место это сильно отличалось от «деревеньки с маленькими домиками, окружёнными розами», как в своё время его описывал Стендаль и некоторые другие известные люди. В одном из журналов по искусству, упоминалось, что Химпл высказывался о том, что «ему нравится жить там, где бывал его великий тёзка Эразм6», где творили великие художники – предположительно Хольбейн и Тернер, если понимать «великие» буквально, и менее великие – Росситти и Уистлер7. Как бы то ни было, именно в Челси переехал Химпл, оставив Мелбери Роуд и удалённые уголки Кенсингтона.
Дом оказался весьма небольшим, сразу за углом «Церкви Всех Святых». Мортон подошёл к нему со стороны Эмбанкмент, остановившись посмотреть на реку – он всё ещё не отказывался от мысли поплавать по ней на байдарке, хотя реальностью это пока не стало, и на подвесной мост. Он попытался представить себе реку без Эмбанкмент, илистый, подтапливаемый приливами берег, то там, то здесь ступеньки к воде, но целостной картинки характерной деревни, где сейчас располагалась столь доступная часть Лондона, не получалось. Его сознание всё ещё всецело было занято почти завершённой книгой. Внутри было знакомое чувство приближения финиша, почти ожидание следующего за этим умственного и психического спада.
У него не было особого желания наведаться к Эразму Химплу. Стоял хмурый холодный день, хотя его немного приободрило кружение над рекой утки, которая плюхнулась в воду прямо перед ним. Небо над головой было чугунного цвета и лишь вдали к западу виднелось бледно-медное солнце, на фоне которого возвышались голые и гладкие деревья. В воздухе пахло рекой и копотью; его дыхание рассеивалось и растворялось в нём паром.
– Мистер Мортон хотел бы встретиться с мистером Химплом, если ему будет позволено, – произнёс он и протянул свою визитную карточку. После посещения Уэнзли он ожидал увидеть то же законсервированное великолепие, то же артистическое нуворишество, но дом оказался размером со сдвоенный коттедж, дверь в который открыла женщина средних лет, скорее, домохозяйка, нежели прислуга. В ней была какая-то строгая простота, присущая домохозяйке пожилого ирландского пастора, посвятившей себя сохранению его, нежели собственного, безбрачия; на ней было всё чёрное, головной убор был похож на домашний чепец, только кружевной. У неё были колючие густые брови и нос почти такой же большой, как у Мортона, разве что ноздри были более волосатые.
Не глядя на его карточку, она сказала:
– Мистер Химпл в отъезде.
– Вот так. После того, что сказал ему Джемс, это его не удивило. Его волновало то, что Химпл отсутствовал так долго. – Он скоро вернётся?
После этих слов она воспользовалась очками в стальной оправе, висевшими на шнурке, чтобы прочесть его визитку. – Вы по поводу того, чтобы нарисовать ваш портрет, мистер Мортон? У неё был глубокий, почти мужеподобный, голос.
– Я написал письмо. По поводу одной молодой особы, которая, похоже, исчезла. Я думаю, она была натурщицей мистера Химпла – для картины про Лазаря. Он стоял в некой неопределённости, произнося слова отрывочно. – Я сообщил об этом в полицию. И вот только что узнал о мистере Химпле. О том, что она была его моделью. Я подумал… Он не успел сказать, о чём он подумал.
– О, да, конечно. Она осмотрела его снизу доверху. Очень хорошо, что Фрэнк настоял на том, чтобы он в этот раз оделся как истинный джентльмен. – Заходите, пожалуйста. Но в голосе её не было ни оттенка гостеприимства.
Она провела его в заднюю часть дома через главный холл, где на стенах висели картины, не Химпла, подумал он (они показались ему старше самого Химпла), и остановилась у открытой двери, левой рукой предложила войти, как бы говоря, – Если уж вы здесь по делу, заходите в эту комнату. За дверью оказалась комната, её можно было бы назвать гостиной этой дамы, такой же строгой, как и она сама, на стенах чёрно-белые гравюры вместо картин, на драпированном столе лежала открытая Библия.
Она не предложила ему снять пальто. Наконец, представилась как миссис Эванс. Потом она села, он тоже, стул безжалостно заскрипел. Он рассказал ей уже не раз произнесённую историю о Кэтрин Джонсон, сократив её прилично, стараясь не звучать как гид, в тысячный раз пропевающий детали трёхразрядного чуда. Он показал одну из копий рисунка Кэтрин Джонсон. – Полагаю, этот рисунок нарисовал мистер Химпл. Вы его узнаете?
У неё был такой же зоркий взгляд, как и у Огастеса Джона. – Вот этот маленький в углу похож на Лазаря.
– Да. Он сделал паузу. – А лицо этой женщины вам знакомо?
– Студия мистера Химпла через дорогу.
Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это значит. Т.е. его моделей вы не видите?
– Я не любопытствую о делах своего работодателя.
– Я не имел в виду даже предположить это. Я просто подумал, может вы её видели.
Она вернула рисунок. Мортон подождал, но ничего не произошло. Тогда он спросил:
– Когда возвращается мистер Химпл?
– Мистер Химпл уехал за границу.
– Ага. И надолго?
– Уверена, что не знаю этого. Его приготовления соответствовали тому, что он собирался позволить себе длительное путешествие. Наверное, самым лучшим для вас будет написать ему. Или нет.
– Я уже это сделал. Могу я узнать, когда он уехал?
– Какое-то время назад.
– Когда?
Ей очень нравилось быть собакой на сене, что касалось информации. И никакой благопристойностью выманить её оттуда было невозможно. Мортон приложил все усилия, постарался, как мог, и уже изменившимся голосом показал ей, что может быть таким же твёрдым, как и она. С неохотой она предположила, что уехал какое-то время назад, потом допустила, что это было в августе, и, наконец, сообщила, что это было 9-го августа.
На следующий день после того, как Кэтрин Джонсон обратилась к нему с просьбой о помощи. Мортон почувствовал, что выходит из своего пред финишного оцепенения.
– Он уехал один?
Она тут же выпрямилась:
– Что он имеет в виду? Что он там предполагает? Ей придётся просить его удалиться, если он не оставит свои инсинуации.
Мортон снова показал рисунок. Она громко произнесла, – вряд ли бы он поехал с юной леди!
– А он вообще уехал с кем-то?
– Конечно, со своим слугой. Она посмотрела на рисунок, затем перевела взгляд за окно, и уже другим голосом сказала, впервые предполагавшим, что она этого не одобряет? Или это была какая-то личная обида? – С мужчиной. Я имею в виду, со слугой.
Мортону пришлось это хорошенько и быстренько обдумать – со своим слугой, но как бы в то же время не своим слугой, с мужчиной, и затем он спросил:
– Не со своим обычным слугой?
Не глядя на него, оскорблённым голосом она проговорила. – Ему нужен был кто-то, кто говорит по-французски.
– А его обычный слуга не говорит по-французски?
– Браун не говорит по-французски.
– Браун – это его обычный слуга? Можно мне поговорить с Брауном?
– Браун живёт на Странде. Он приходит раз в неделю присмотреть за студией и заняться портретами. Мортон не имел ни малейшего представления, что бы это значило; но значения это не имело. Она добавила, – Мистер Химпл договорился с Брауном на время своего отсутствия – пока не вернётся. Она снова посмотрела на рисунок. Выражение её лица стало ещё суровее.
– Вы не одобряете того, что он взял с собой нового слугу?
– Не моё это дело одобрять решения своего работодателя.
– Думаю, это потому, что вам не нравился этот новый человек.
– Я его едва знаю. Она снова посмотрела на рисунок.
– Вы, ведь, узнаете рисунок, так?
Она вернула его. Конец бумаги вибрировал; это дрожала её рука. Посмотрев снова на неё, Мортон почувствовал неожиданную симпатию, увидел мельком её жизнь, наполненную уединением, а может, и одиночеством. Он спросил:
– Этот новый слуга, он похож на лицо женщины, изображённой на рисунке?
Она предельно выпрямилась. – Полагаю, что, по крайней мере, он похож на лицо в уголке.
– Лазарь.
Она сидела молча. Её голова немного подрагивала; а, может, он ошибался. Он спросил: – А вы видели саму картину?
– Мистер Химпл любезно пригласил меня в студию посмотреть на неё, перед тем как она отправилась в Академию.
– Как вы думаете, этот «новый слуга» и был моделью для Лазаря?
– Когда я увидела картину, то подумала, – может так и есть. Но это не моё дело. Она посмотрела на него и добавила. – И не ваше, сэр.
– Я думаю, что человек, который позировал для Лазаря, может быть братом той пропавшей девушки. И он может знать, где она сейчас. Миссис Эванс, это очень важно. Мне нужно связаться с этим молодым человеком.
– Думаю, вы могли бы написать ему письмо.
– А где они?
Она облизала свои тонкие тёмные губы. – Браун – обычный слуга мистера Химпла – на связи с ним. Если мне нужно что-то сообщить о доме, я делаю это через Брауна. Она разгладила своё платье; её пальцы потянули на себя небольшой кусочек ткани, так будто она что-то на нём увидела. – Сначала у меня был его адрес, но и то это был адрес до востребования. Они уже давно оттуда переехали, так говорит Браун. По одному её тону, она чётко дала понять, что домохозяйке не следует связываться со своим работодателем через слугу.
– И куда?
– Я вам уже сказала, я не знаю! И как бы сожалея о своей резкости, она добавила, – Первый месяц они провели за рисованием во Франции, в деревеньке Хинон. Это в Нормандии. Предполагалось, что лето они проведут там, но он передумал. Весьма неиспорченное местечко, как выразился мистер Химпл. Именно поэтому ему был нужен франкоговорящий. Но они двинулись дальше. Выражение её лица изменилось, на нем появился оттенок злобного удовольствия. – Наверное, оно было слишком неиспорченное.
– А этот новый слуга, тоже переехал с ним?
– Полагаю, что да. Хотя – по её губам пробежало выражение злой улыбки. – Браун говорил, что мистер Химпл уволил его.
– А почему?
– Не имею представления.
– А когда это случилось?
– Не помню. В конце лета, наверное.
– Тогда писать ему для передачи через мистера Химпла не имеет смысла.
– Полагаю, что да.
Мортон разозлился на неё, попробовал взглянуть на ситуацию её глазами. Сначала она пыталась обмануть его со своей идеей написать «новому человеку». Она просто хотела избавиться от него – Кэтрин Джонсон для неё ничего не значила; и почему она должна беспокоиться, чтобы помочь ему? Она хотела, чтобы он ушёл, оставил её наедине со своим уединением и одиночеством. – Но вы уверены, что не видели изображённую на рисунке молодую женщину.
– Конечно, абсолютно уверена.
– Но мистер Химпл рисовал её.
– Я не знаю, делал ли он это. Может, и рисовал. Она смотрела в сторону двери, в сторону каменных часов на каминной доске.
– А этот «новый человек» был англичанином?
– Конечно же.
– Тогда вы слышали, как он разговаривает.
Она сжала губы. – Раз или два.
– А как звучала его речь – как человека образованного? Или грубого, неделикатного?
– Он разговаривал, как представитель своего класса.
– Говорящего при этом по-французски.
– Так утверждал мистер Химпл. Если бы он это не сказал, я бы не знала. Меня иностранные штучки не волнуют.
Она не знала имени нового человека – ему надо будет спросить об этом Брауна. Он спросил, можно ли будет заглянуть в студию, на что она ответила, что за разрешением нужно обращаться к Брауну. Ей уже не терпелось, чтобы он ушёл; она ему и так слишком много сказала, не потому, подумал он, что она что-то скрывает от него, а потому, что это действительно всё, что она знала. Может, она просто получала удовольствие от того, что относилась к обычным вещам, как к некому секрету. Он получил от неё адрес Брауна и ушёл, чтобы с радостью снова окунуться в сгущавшиеся сумерки и холод.
Утки улетели. Солнце тоже зашло, убывающий свет окрашивал всё в оттенки бледно-лилового и темно-серо-синего цвета, а остатки света поблёскивали на воде как сильно потёртый металл. На висячем мосту Альберта движение грохотало и рычало. По реке прошёл паровой катер, сверкая своими огнями как соблазнительными намёками в наступающей темноте.
На следующий день он наведался к Брауну в его аккуратненький домик на берегу реки почти у самого ботанического сада Кью на западе Лондона. Это был грузный мужчина до сорока, не очень интеллигентного вида.
Да, мистер Химпл регулярно присылал ему письма. Да, Химпл и «новый человек» останавливались на месяц в местечке Хинон; да, они уехали оттуда раньше запланированного срока, прибыли в Париж, а оттуда на Юг; да, мистер Химпл писал, что уволил нового человека и снял виллу с прислугой. Нет, он не был уверен, что знает, где расположена вилла; ему сообщили только адрес «до востребования». Но мистер Химпл и оттуда съехал, направившись в Италию инкогнито, потому что там толпы английских туристов, как он выразился. Он планировал провести зиму во Флоренции, где у него много знакомых. Он выслал в Лондон четыре картины – Это то, что художники называют наброски маслом, сэр. Мистер Химпл решил «обновить свой стиль». Звучало так, будто Браун цитировал одно из писем Химпла.
Когда Химпл планирует вернуться? Браун этого не знал, – не знаю, сэр, это вызывает небольшое недоумение, но мистер Химпл, в конце концов, художник.
А тот новый человек?
Уехал (Показалось, что Браун облегчённо вздохнул). Да он никогда и не планировался, как постоянное прибавление к домочадцам. (Говоря это, Браун тщательно скрывал своё удовлетворение). Его звали Артур Крам. Да, он был молод. Худой, такой, сэр. Да, лицо на картине без бороды может быть его. Да, он полагал, что новый человек Крам позировал в качестве Лазаря. Однако, Браун ничего не знал про сестру, ни нового человека, ни Лазаря. Он редко бывал в студии, когда мистер Химпл писал картины, редко видел модели. Нет, ему очень жаль, но посетить студию в отсутствие мистера нельзя. Искусство неприкосновенно.
– Что вы думаете об этом новом человеке – Краме?
– Это не моё дело – думать о нём что-либо. Флегматичное, мясистое лицо Брауна сразу стало скрытным. – У меня очень хорошая должность у мистера Химпла, сэр. И в его отсутствие мне продолжают платить жалование. Я не хочу давать никакого повода мистеру Химплу – подумать обо мне хуже.
– Но этот Крам, как вы сказали, был уволен. И ваше мнение о нём сейчас уже ничего не значит. А у вас точно есть своё мнение о нём?
– Да, сэр. Браун беспокойно поёжился. Он прочистил горло, и его прорвало:
– Выскочка. Он был выскочкой с претензиями, сэр. Между нами, сэр, он не владел своим ремеслом. Браун продолжил почти воодушевлённо. – Я почти девять лет был ливрейным лакеем, прежде чем меня допустили просто раскладывать одежду своего работодателя. А этот Крам ничего подобного не делал. Браун сидел в небольшом кресле. Он рассматривал свои большие руки, а потом снова резко взорвался:
– Он и по-английски то не мог правильно разговаривать, сэр! Он был – э – э… Он был человеком очень низкого сорта, сэр. Мистер Никто из Ниоткуда.
– А почему тогда мистер Химпл нанял его?
– Не знаю, не могу вам это сказать, сэр.
– Между ними было что-то личное?
Браун смотрел на него молча. Похоже, его беспокойство усилилось: это означало – сказать что-нибудь по этому поводу, означало бы рисковать потерять своё место.
Мортон спросил:
– Вы знаете, как познакомились Крам и мистер Химпл?
– Крам был натурщиком, сэр. Как я уже говорил, он позировал в качестве Лазаря. Полагаю, что именно так он попал в поле зрения мистера Химпла.
– Он что-нибудь знал о живописи? Сам он был художником?
– Думаю, он знал, что такое студия художника, сэр – я имею в виду, что он мог ухаживать за кистями, и он знал, как наносить лак и растирать краски. Грубая работа в студии. Браун фыркнул. – Едва ли назовёшь его художником. Подозреваю, никакого представления о живописи, хотя я никогда не заводил с ним беседы на эту тему. Он как бы снова закончил говорить и вдруг неожиданно продолжил. – Он был ниже меня, сэр! Я ничего общего не хотел с ним иметь. Думаю, мистер Химпл это понимал. И если бы не его умение говорить по-французски, я уверен, даже мысли бы не было нанимать его. Мистер Химпл дал мне это чётко понять, когда решил продолжать выплачивать мне жалование в своё отсутствие, и назначил меня приглядывать за студией. Крам был всего лишь временщиком.
– Обладал ли Крам некой властью над мистером Химплом?
Брови Брауна сдвинулись; на его лице появилось выражение боли, почти болезненности. – Я уверен, что ничего об этом не знаю, сэр.
Не добившись ничего определённого Мортон, решил завтра наведаться в полицию.
– Что-то здесь не чисто, Пансо.
– Не моя компетенция. Пропавшие лица – дело Гиллама.
– Гиллам бы просто проигнорировал меня, и вы это знаете. Вам не кажется всё это странным?
– Странность— это не преступление.
– Художник рисует девушку, которая пропала. Мужчина, который на неё похож, может быть её брат, позирует тому же художнику, затем уезжает с ним в качестве его слуги на Континент, сразу, после того, как она пишет мне письмо и исчезает. Тот художник и тот мужчина вместе путешествуют, а затем художник сообщает, что уволили его. И теперь у нас есть исчезнувшая девушка и её исчезнувший брат.
– А с чего вы решили, что он исчез? Это означает, что вы просто не можете его найти. А это не одно и то же.
– Я спрашивал про Артура Крама в Слейде. У пары подруг сестры. Попросил кое-кого посмотреть в «Келлиз»8. Никакого Артура Крама.
– Вы, что, предполагаете, что член КА взял его с собой на Континент и там убил? Оставьте это для вашего нового романа.
– Пансо, вас также трудно сдвинуть, как слона.
– Да и занят я гораздо больше его. Хотите, дам совет?
– Нет.
– У нас и так полно преступлений кроме тех, что выдумываете. Оставьте это.
– Я не могу оставить это. Я думал, что сумею; оно опять вернулось.
Пансо поднял голову от бумаг. – А где вы взяли её рисунок?
– Подвернулся.
– Что ж, удобно. Он вернулся к работе – продолжал быстро писать что-то по машинописному тексту. – Вы слышали, что доктора прислали отчёт по вашему приятелю Джарролду?
– Мой приятель Джарролд – бог мой!
– Служба Гиллама переправила его в магистрат – «склонен к безвредным детским фантазиям, но есть улучшение». Врачи предложили продолжить то, уж не знаю, что они там с ним делают, и сохранение выдвинутых обвинений. Гиллам рекомендует миссис Мельбур, чтобы она согласилась. Он поднял голову. – Разве она вам не говорила об этом?
– Я ее какое-то время не видел.
– Ммм. Наверное, вам бы надо встретиться. Все лучше, чем носиться без толку с пропавшими людьми. Он начал было снова склоняться к своей работе, но поднял голову и сказал:
– Как бы то ни было, после отчёта врачей по Джарролду они сняли с вас наблюдение. Вы теперь сами по себе.
Когда он встретился с ней пару дней спустя, то спросил:
– А что ты не сказала мне, что у тебя есть новости по Джарролду?.
– Я тебя не видела.
– Могла бы послать одну из своих телеграмм.
– Я не считала, что это важно.
– Это важно для меня. Джарролд одурачил их. Если они на самом деле считают, что за этим лунообразным лицом9 стоит «безобидная детская фантазия, их следует лишить лицензии на практику или чего там делают с такими врачами.
– Их отчёт вполне позитивный. Он «успокоился». Они дают ему хлорал10 на ночь, и он спит спокойно. Он перестал слоняться в темноте, и спит всю ночь. Богиня Астарта ушла из его жизни.
– Он их обводит вокруг пальца.
– Может, богиня Астарта удрала вместе с Артуром Крамом?
– Если Артур Крам вообще где-то существует.
– Не говоря уже о богине Астарте. Они сидели у него в гостиной. За окном было холодно и ветрено; слабый зимний солнечный свет вырисовывал грязноватые узоры на оконных стёклах. На ней был уже другой костюм, на этот раз из плотной шерсти ржаво-красного цвета; она сняла жакет, под которым была гладкая белая блуза с галстуком мужского стиля. Она сказала, что может Пансо и прав и про Кэтрин Джонсон, и про Артура Крама. Много шума из ничего вокруг обоих.
– То я думаю, что дело Джонсон яйца выеденного не стоит, то склоняюсь к противоположному, и почти уверен, что на самом деле что-то случилось. Эти совпадения – рисунок, Химпл, Крам, поехавший с ним. Он стукнул по обитому вельветом подлокотнику кресла и вверх взлетели пылинки. – Маленькие рисунки, эти ремарки – а что, если они значат что-то, если это некий код – Огастес Джон и домохозяйка, они оба узнали на одном из них Лазаря, так что с этим рисунком всё ясно. Если это она его нарисовала, то это относится к человеку, который нарисовал её голову, к Химплу. А вот другой…
– Ты сказал, что никто не узнал, что на нём.
– Это дверной проём, всего лишь дверной проём. Он вытянул ноги и одной из них коснулся её маленьких ботиночек. – Корвуд выглядел странным, когда рассматривал его, но и он сказал, что ничего в нём не узнал. Нет, он так не сказал – он только сказал что-то о… – что же он сказал? Что он очень маленький и трудно что-либо разглядеть, или что-то в этом роде. Но выглядел он при этом странно.
– Спроси его снова.
– Мне не хочется его беспокоить. Он в неважном состоянии.
– Как и ты.
Он хмуро посмотрел на неё. Что означало, что он не считает, что своё разочарование было сравнимо с отчаянием Корвуда. Она покраснела.
– Как бы то ни было, не нравится мне отчёт врачей по Джарролду. А на основании его полиция убрала с меня своих соглядатаев. Черт бы их побрал.
Следующим днём, когда он завершил работу, он прошёлся до Олбани. Ему доставило удовольствие написать ниже последнего абзаца: «конец», подчеркнув его затем. Он перенёс из своей головы на бумагу целую книгу и теперь ждал, когда машинистка напечатает последние страницы, заберёт их, потом в кровать, перечитает, внесёт поправки и отнесёт книгу издателям. Огромная разрядка напряжения.
Дверь открыл сам Корвуд. На вопрос, где Дженкс, он просто покачал головой. Корвуд был не брит; он был в том же халате, и всё с тем же шерстяным шарфом на шее. В квартире пахло бензоином, так что он на самом деле мог быть болен. После нескольких минут разговоров ни о чём, Мортон выдержал паузу и спросил:
– Помните рисунок, который я вам показывал?
– Рисунок?
– Да, молодой женщины.
– А, ну да, конечно.
– Там по углам были крохотные рисунки.
– Не помню.
– Мне показалось, что вы узнали один из них. Корвуд никак не среагировал. Мортон достал фотокопию и протянул ее ему. Корвуд помедлил, потом взял её.
– Слева внизу.
Корвуд посмотрел на него, но начал говорить ещё до того, как взглянул. «Боюсь, что он для меня ничего не значит.
– Мало света. Был бы вам признателен, если бы вы взглянули на него там, где посветлее. Мортон протянул ему складную лупу, которую специально захватил с собой.
Корвуд подошёл с рисунком к окну. Рядом с ним на стене висела миниатюра Грейгарс; он чуть не вытер её плечом, когда наклонялся к окну. Свет был бесцветный, но яркий. Мортон поднялся и встал рядом с ним. – Узнаете его?
– Нет – нет. Уголок рисунка дрожал.
Мортон произнёс: – Это очень важно. Он что-то означает. Помните, вы хотели помочь мне найти эту молодую даму?
Корвуд обошёл его, вернулся в комнату и сел на довольно неряшливый диванчик, на котором сидел до того; он наклонился вперёд и положил рисунок на сиденье кресла Мортона, затем уронил голову на пальцы своей руки и уставился на окрашенный охрой ковёр. Затем произнёс: – Я не знаю, что мне делать.
– Вы что-то говорили, чтобы уехать куда-нибудь.
Потерев пальцами лоб, он продолжил. – На том маленьком рисунке изображена дверь в фешенебельном районе Мейфер. Место это называется Бани Мейфлауэр. Его глаза были закрыты. Он продолжал потирать лоб. – Меня привели туда, когда я был ещё школьником. Я не знал ничего – друг моего отца привёл меня туда. Это было только раз, клянусь. Я не… Он перестал тереть лоб, затем надавил большим и указательным пальцами на глаза. – Это место такого характера, вы понимаете меня?
– Кого вы имеете в виду – женщин или мужчин?
– Мужчин, конечно же, мужчин, Боже праведный – каких женщин! Он отбросался спиной назад, глаза его были всё ещё закрыты. – Мне было так стыдно. Мне и сегодня всё ещё стыдно. А мужчина, который взял меня с собой, был другом отца, я верил ему, но, оглядываясь назад, я вспоминаю, что он нечто подобное говорил, делал всякие там намёки.
– Вы были мальчиком.
– Мне было семнадцать. И я уже достаточно знал. В школе – всегда об этом что-то говорят. Не буду утверждать, что я был невинным. Он выпрямился. – Но это случилось всего один раз!
– Вы уверены в том, что изображено на этом рисунке?
Корвуд хмыкнул. – Ошибиться невозможно. Я неоднократно проходил через этот проем перед войной, когда после ужина часто навещал один дом. Не мог смотреть на него без содрогания. Он сглотнул. – Я научился не смотреть на него. И рассмеялся.
Мортон ещё побыл какое-то время там, болтая о том, о сём, но, покинув Корвуда, он знал, что чувствует тот себя гораздо хуже, а не лучше. Он захотел с кем-то обсудить это, но Таис была у своего адвоката; с Фрэнком такое лучше не обсуждать. Что бы означало то, что Кэтрин Джонсон нарисовала на своём портрете дверь в место для свиданий мужчин? Может, она знала что-то про Эразма Химпла и тем самым представляла угрозу? Или узнала что-то от своего брата, который затем уехал на Континент с Химплом? И делает ли это Химпла тем человеком, который, как она боялась, может причинить ей зло?
Он вошёл в Кафе Роял со стороны Регент Стрит и проследовал в Зал Домино. Он надеялся встретить там Фрэнка Харриса, но было ещё слишком рано. Не оказалось там и Огастеса Джона; к тому времени он, должно быть, был уже на пути в Ливерпуль. Он сел, не снимая пальто и шляпу, выпил кофе с молоком и попытался всё обдумать. Получалось как белка в колесе – крутилось одно и то же, слишком много предположений и слишком мало фактов.
Сразу после шести, в его поле зрения шаркающей походкой прошла одна фигура сомнительной репутации.
– Крослэнд!
– Крослэнд ещё не было пятидесяти, но выглядел он старше, неряшливые волосы окружали морщинистое лицо с мешками под глазами. На нём было неподходящее длинное широкое пальто, как мантия фокусника, с карманами снаружи и внутри. Из них торчали листки бумаги. На голове у него было то, что когда-то называлось шёлковым цилиндром. По его жилету, не гармонировавшему ни с чем, на нём надетом, как капельки свечи прошлась дорожка яичного желтка. Крослэнд считался наёмным журналистом-подёнщиком, искусным полемистом и торговцем информацией; он гордился, что может легко состряпать пышущий огнём памфлет от имени обеих сторон предмета обсуждения.
– Минутка найдётся?
– Купите мне выпить?
Мортон сделал знак официанту. Крослэнд, никогда не бывавший в стельку пьяным, был всегда к этому близок, от него разило пивом – это всегда свидетельствовало, что он уже поднабрался, его предпочтительным напитком был бренди, а снизу и вокруг него разносился запах мокрой шерсти и простокваши.
– Мне нужна кое-какая информация.
– Это будет вам стоить.
Мортон бросил на стол шиллинг. – Бани Мейфлауэр.
– Ха! Это будет стоить вам дороже.
Мортон вытащил ещё один шиллинг.
– Увеличьте до полкроны11. Дорогая часть города. Когда сверху стопки монет появился шестипенсовик, Крослэнд снял шляпу, провёл левой рукой по своим грязным волосам и положил шляпу на стол. К этому времени появился стакан с бренди; он немного от него отпил. Стакан Мортона был пустой; Крослэнд показал на деньги и спросил:
– Купить вам выпивку?
– Нет, спасибо.
– Как знаете. Бани Мейфлауэр. Ну, да. Скромное местечко для джентльменов определённого вкуса для поисков молоденьких мальчиков, если вы понимаете, о чём я. Да? В своё время было таковым каждый вечер после семи – днём там было всё по-другому, турецкие бани для дам и всякое такое, – а вот вечером, там начиналось совсем другое представление. Известно, что Оскар Уайльд захаживал туда. Ему нравилось всё садистское. Он снова отпил. – Сейчас место накрылось, если вы подумываете наведаться туда.
– Накрылось? – Мортон подумал, что Бани разрушили, сегодня Лондон поглощает старые здания так, будто это кусочки печенья.
– Его закрыли. Копы провели там облаву. После суда над Оскаром*, Бани дали слово, что они полностью прекратили практику взаимоотношений взрослых мужчин с мальчиками. Мне сказали, что это было сущей правдой. Может быть, какое-то время. Они потом начали снова, по вечерам во вторник и субботу. В остальные дни работали как обычно. Всё чинно-благородно. Но по вторникам и субботам после семи, если они знали вас и раньше, всё возвращалось как прежде. Сам я там никогда не был, но понимаю так, что это местечко было похоже на Смитфилдский рынок12. Пристрастия не проходят, если вы меня понимаете.
Стакан его опустел. Мортон заказал ещё один, но Крослэнд настоял на том, что за него он заплатит сам. – Уверены, что сами ничего не выпьете? Всегда нравилось быть гостеприимным. Есть такой у меня недостаток. Ну, да ладно. Полиция устроила там облаву прошлым летом, может, чтобы это послужило уроком. В сеть попались некоторые занимающие очень хорошие посты люди. В газеты это так и не попало, не считая статьи типа «Закрытие целой эпохи в Мейфэр», как бы давая знать так называемым клиентам-покровителям – кот из мешка выпущен. Я сам чего-то такое тоже написал, вроде, «Мемуары Бань Мейфлауэр, нечто такое невинное, как девичьи мечты, но что могло бы принести капитал по случаю – издатели искали материал, который бы пощекотал нервы. Дюжина парней села в тюрьму по обвинениям, ещё пара джентльменов помельче – были обвинены в публичном совершении непристойных действий, что-то вроде того, ничего серьёзного – и на этом дело закрылось.
Владелец получил срок за угрозу нравственности. Как мне сказали, заведение собираются открыть заново под названием терапевтическое «Спа для дам». Ну, да, конечно, новое имя.
– А вы знаете имена арестованных?
– Арестованных, да. Задержанных, нет. Поговаривают, что копы замели человек тридцать, но большинство из них были отпущены перед дверьми суда магистратов. Говорят, среди них той ночью было несколько запятнанных рисовальщиков. Если назовёте имена, может и вспомню.
– Химпл? Крам?
Крослэнд покачал головой. – Химпл, это художник, что ли? О нём постоянно какие-то слухи. Что-нибудь знаете про него, что бы мне могло пригодиться?
Мортон покачал головой. – Когда точно была облава?
Крослэнд поднял палец. Он начал обеими руками шарить по карманам, роясь пальцами в беспорядочных кучах бумаг; наконец, он достал небольшой чёрный блокнот. Начал его пролистывать. Страницы были как влажная кожа, толстые и мягкие из-за частого использования. – Седьмого августа.
– В этот день провели облаву?
– В этот вечер. Копы появились у двери в девять сорок пять, седьмого августа.
Мортон достал ещё шиллинг. – Заслуживает каждого пенса.
За день до того, как Кэтрин Джонсон написала своё письмо. И за два дня до того, как Эразм Химпл уехал на Континент. Когда он вернулся домой, там его ждала записка от Таис Мельбур: – Уезжаю ненадолго. Рут Касл будет знать, как связаться со мной. Он вспыхнул и выругался, потом посмотрел на себя как бы со стороны, взрослый человек, а приступ гнева как у ребёнка. У неё есть право делать то, что захочет. Трудно признаться самому себе в этом и сказать, что так и есть, и всё-таки ему пришлось это сделать: иногда, глядя на неё, он ловил её отсутствующий взгляд, и он понимал, что в этот момент она где-то в своих потаённых уголках, куда он никогда не будет допущен. У него они тоже были, некие раковины души, наполненные неизбежными печалями существования, и большей частью закрытые для остальных. Но было больно от того, что она уехала, чтобы избежать его, а он был уверен, что именно поэтому. И эта чёртова Рут Касл, от которой его прилично тошнило и которую он видеть не хотел. По крайней мере, не сейчас. Может это и не потому, что нужно было дописывать книгу, может, нужно было сконцентрироваться на чём-то ещё. Может, спустя несколько дней. Может, Таис Мельбур и на самом деле быстро вернётся. Может быть, он скомкал записку в кулаке.
– Вы говорите по-французски?
Его реакция отставала на одну шестнадцатую, так, будто он думал ещё о чём-то другом. – Немного.
– Хочу съездить во Францию на несколько дней. Мне нужен переводчик.
Снова, ответ последовал не сразу, похоже на проблеск возможного подозрения, воспоминания о Банях Мейфлауэр: что Мортон ему предлагает? Скулы Корвуда немного покраснели. Мортон его успокоил: – Это связано с той девушкой, которая написала мне письмо. Вы ведь говорили, что хотели бы попытаться ей помочь.
– Во Франции?
– Её брат… И он быстро рассказал ему про Эразма Химпла.
– Ничего не понимаю.
– Я тоже, пока. Что-то случилось в Нормандии. Предполагалось, что зиму они проведут там, но через месяц они упаковали вещи и уехали на юг Франции. Потом Химпл уволил его. Думаю, что это началось там, в Нормандии. Возможно, «размолвка любовников». Он присматривал за Корвудом. На щеках молодого человека у скул проступили белые пятна. – Может, вам будет полезно уехать ненадолго. По-новому взглянуть на вещи.
– Я бы не осмелился взять с собой Дженкса.
– Ни вам, ни мне нет нужды брать кого-то с собой. Мы, может, пробудем там всего день и через пару дней уже вернёмся. Это будет мало похоже на проживание в «Ритце»13.
– Мой французский ужасно проржавел.
– Ржавчина – всё-таки лучше, чем отсутствие металла вовсе. Я бы вообще «лез в бутылку» и орал бы на них.
Мортон настоял, чтобы они поехали уже на следующий день; он не сказал ему, что после завершения книги им сейчас владеет «послеродовая» депрессия.
Корвуд сначала колебался, затем его охватило почти маниакальное состояние, он шарахался от оцепления до крайнего возбуждения. В конце концов, он решил, что будет готов через час. Можно будет сесть на ночной паром. Случиться, ведь, могло что угодно.
Мортон купил два билета на утренний поезд и на паром до Гавра. Когда Мортон ему сказал, что уезжает, тот сделал гримасу, но не просил взять и его с собой. Более того, он дал понять, что даже на спор не поедет. – Я уже напутешествовался, спасибо-вам-большое. Меня вполне устроит старый добрый ростбиф в Англии.
– Ты имеешь в виду, что у тебя есть другие планы. Как там с кинематографом?
– Скорее всего, послезавтра мы начинаем съёмку «Битвы при Ледисмит»14, но это не имеет ничего общего со мной и Францией.
– Как там горничная?
– Маленькое несносное одноклеточное, вот кто она теперь. Мой приятель с кинокамерой, решил теперь, что он на неё «запал». Отвратительно. Он забрал поднос, на котором был ужин Мортона, чтобы вернуть его в кафе «Агнец Божий». – Я могу найти вам кого-нибудь в агентстве для этой поездки, если уж вам так надо сопровождающее обслуживающее лицо.
– Хоть мне и ненавистно обижать твои чувства, мне никто не нужен.
– Верится с трудом.
– Большую часть своей жизни, я прожил без кого-либо, кто бы прибирал за мной.
– Это было тогда, генерал. Времена меняются. Фрэнк впялился на него циничным взглядом. – Вы остановитесь в приличном отеле?
– Там нет отелей. Там что-то типа деревенской таверни.
– Ну, тогда. Наденьте старый коричневый твидовый костюм. Эти французики всё равно ничего в этом не понимают.
После этой перепалки Мортон не решился позволить Фрэнку собрать его вещи. Он достал из гардероба несколько потёртый саквояж с обитыми краями, положил туда пару рубашек и воротничков и комплект шерстяного нижнего белья – приближался декабрь – и пару чулков и осмотрел комнату, подумывая, всё ли он взял. Да, конечно, ещё фланелевую ночную сорочку. Что ещё может ему понадобиться?
Он решил также взять пластыри – ожидается много ходьбы – и нашёл один в своём рабочем столе, он припомнил, что где-то у него был маленький кожаный несессер с пластырями, очень полезная вещь, потому что в комплекте были и ножницы. Где ж он может быть?
Слева внизу в столе был ящичек, которым он практически не пользовался, но куда складывал вещи, которые ему наверняка больше не понадобятся, но выкидывать которые было жалко. Он взялся за медную рукоятку ящичка и потянул на себя с усилием, тот, почему-то, всегда открывался с трудом. К его удивлению, в этот раз он буквально выпрыгнул назад на него. Он наклонился, разглядывая кучу ненужных предметов, среди которых он рылся. Ближе к днищу нашлась маленькая коробочка, в которой он обнаружил комплект пластырей. Ниже коробочки был только – или должен быть только – пистолет, такой же старый, как и Кольт Нейви, – модель Галланд 450 одноименного известного немецкого конструктора с хитроумным приспособлением под стволом, которое позволяло стволу и барабану отодвигаться вперёд для перезарядки. Пистолет был большой и тяжёлый; он приобрёл его за несколько шиллингов у приятеля Фрэнка, который оказался «в денежных затруднениях». Какое-то время он использовал его как пресс-папье, а потом зашвырнул в ящик.
Сейчас его там точно не было. Он понял, почему ящик в этот раз так легко открылся – масса железа не давила на направляющие.
Он ещё раз осмотрел содержимое ящика, потом и всего стола.
– Джарролд, – произнёс он вслух. Пансо спрашивал его, не украл ли Джарролд какой-нибудь из его пистолетов, и он ответил, что нет. Он совсем забыл про это громоздкое старое оружие.
– Чёрт возьми!
Он написал записку Пансо и попросил Фрэнка отправить её по почте с самого утра. Когда он сообщил Фрэнку о пропавшем пистолете, тот только и сказал:
– Ну, надо же.