Глава 8
Последний московский вечер
На переговорном пункте была особая атмосфера тихой торжественности.
Люди сидели в ряд, будто в оцепенении. Раздавался возглас: «Караганда – пятая кабина» – и человек срывался и, теряя вещи, упавшие с колен, устремлялся в кабину.
Сквозь стекла были видны лица, беззвучно шевелящие губами. Кто улыбался – лукаво, кокетливо или размягченно. Кто плакал, сообщая печальную новость.
Женя два раза поговорила по автомату и два раза заказывала срочную связь с теми нужными ей местами, с которыми автоматической связи не было.
Отправив три телеграммы (оставалось послать дома еще два письма по e-mail’у) и сделав копии с Ликиных бумаг, она отправилась домой. У Зиночки Женя уже побывала, хотя провела у нее времени гораздо меньше, чем им обеим хотелось. Зиночка в ужасе таращила свои карие глазки, слушая торопливое изложение ситуации, которая звала ее любимую подругу в дальнюю и, возможно, опасную (Зиночка была-таки порядочной трусихой, но за других боялась еще больше, чем за себя) дорогу.
– Но что же ты можешь сделать?! – несколько раз восклицала Зиночка, слушая Женин рассказ. И всякий раз тут же сама отвечала: – Да, ты, конечно, можешь…
Под конец подружки нежно расцеловались, и Зиночка еще, как выучила ее бабушка, перекрестила Женю перед таким дальним путешествием, стараясь при этом не спутать и начать с правого Жениного плеча, которое, как вы уже поняли, было напротив Зиночкиного левого.
В девять вечера Женя, как было условлено, уже из дома позвонила Диме, сообщила о своих успехах и стала слушать его.
Спокойный, медлительный Димин тон всегда действовал на нее как на бабушку валерьянка. (Правда, Женя так и не могла понять, как может кого-то успокаивать такое лекарство, от одного запаха которого бабушкин Рыжик сходит с ума и начинает прыгать на стены и когтить ковер и диван.)
– Женя, отец все сделал. Завтра в шесть утра – он советует выезжать рано утром, позже по Кольцевой не протолкнешься, – у твоего подъезда будет стоять черная «Волга». С тобой поедут два водителя-«афганца». Они молчаливые мужчины; ты не обращай на это внимания. Это очень верные ребята, папа сказал, что с ними он будет за тебя спокоен. Крупные деньги – Маргаритка, ты говоришь, твердо договорилась? – лучше отдай на хранение им, целее будут, как отец мой выражается. Машина пойдет без остановки, водители будут спать по очереди. Тебе тоже предстоит спать в машине, на заднем сиденье; возьми небольшую подушку, что-нибудь укрыться, воды бутылку – чтоб время не терять на остановки.
Женя была растрогана. Слушая, она так и не смогла понять – это сам Дима так все заботливо продумал или повторяет за отцом.
Звонки все сделаны, телеграммы отправлены. Всем сообщен телефон Фурсика – у него в квартире будет штаб операции, все станут связываться через него. Фурсик при ней взял чистую тетрадку и написал на обложке: «Операция “Потьма”».
Такое название он дал, выслушав рассказ о звонке матери Олега, и Женя согласилась. В этой никому из них неведомой Потьме сидел в камере с убийцами Олег и ждал помощи – от кого-нибудь.
Фурсику Женя оставила дубликаты необходимых документов, в том числе неважного качества фотографию улыбающейся миловидной девушки, которой уже не было в живых.
Едва Женя успела подумать, что крупных денег пока еще нет – только те, что оставлены мамой на две недели, как раздался звонок в дверь.
Женя спросила через дверь (как на этом всегда настаивал папа):
– Кто здесь?
Высматривать стоящего у их двери в глазок она все-таки терпеть не могла и так и не привыкла.
Ей ответили:
– К Евгении Осинкиной от Станислава Всеволодовича, по договоренности.
Женя открыла.
На пороге стоял невысокий тщательно одетый – не джинсы, не ветровка, а пиджак оливкового цвета и темно-серые брюки – молодой человек. Очень любившая красивые сочетания цветов (и неплохо, заметим, рисовавшая пастелью и акварелью), Женя успела рассмотреть и галстук – серо-голубой в оливковую, но более темную, чем пиджак, полоску. Человек будто только что вышел из парикмахерской. Стрижка была и не короткая, и тем более не длинная. В общем, точь-в-точь такая, как у добропорядочных служащих богатых фирм в американских боевиках. (Папа стыдил Женю, но она все равно обожала смотреть, что проделывает на телеэкране де Ниро.)
– Позволите войти?
– Входите, пожалуйста, – подчиняясь его тону, чопорно сказала Женя и провела визитера в комнату, потому что раз и навсегда было сказано мамой: «У дверей людей не принимают!».
Слава богу, молодому человеку, по крайней мере, не пришло в голову разуваться. Принимать гостей в носках или переобувать их в старые тапочки в их доме также было запрещено: «У нас не мечеть!» – четко, как всегда, сказал однажды папа. Женя только не решалась повторять эту очень нравящуюся ей мотивировку (что в мечеть можно входить только без обуви, папа, конечно, ей пояснил) – в устах девочки это как-то не звучало. Исключение в их доме делалось только для тех случаев, когда в осеннюю слякоть или зимнюю оттепель гости являлись с насквозь промокшими ногами и нуждались в отогревании и просушке обуви. (Из этих оттепелей, заметим в скобках, на коротком Женином веку и состояли главным образом московские зимы, и уже невозможно было поверить рассказам бабушки о когдатошнем Сокольническом катке, работавшем якобы с 5 декабря до середины апреля). Ну и, конечно, приходя на какие-то домашние праздники зимой, женщины снимали сапоги и надевали принесенные из дому подобранные к платью туфли. «Но не тапочки же!» – говорила мама.
– Имею честь говорить с госпожой Осинкиной? – осведомился молодой человек.
– Да, это я, – ответила Женя.
– Получите, пожалуйста… – молодой человек назвал сумму, составлявшую, быстро сосчитала в уме Женя, полугодовую зарплату ее отца, – пересчитайте и распишитесь.
Все было проделано, и, раскланявшись, молодой человек удалился. Маргаритка, как и ожидала Женя, оказалась на высоте.
Полтора часа ушло на сборы, приведение квартиры в порядок и писание объяснительной записки маме – если вдруг она вернется раньше Жени.
Можно было, наконец, заняться абсолютно необъяснимой историей с ее фотографией.
Теперь, быть может, самое время сказать, что Женя не была заурядной тринадцатилетней девочкой, чья головка занята тем, чем заняты головы большинства тринадцатилетних девочек. Она обладала склонностью к анализу. И не раз ей удавалось распутывать ситуации, над которыми ломали голову взрослые опытные люди. Сама она считала, что просто любит упрощать уравнения.
Большинство людей почему-то не умеют, считала она, отделять важные детали от второстепенных. И когда какая-нибудь подружка излагала ей, всхлипывая, свою вконец, казалось, запутанную историю, из которой, на первый взгляд, и правда не было никакого выхода, Женя наводящими вопросами быстро выясняла, что в этой истории надо отбросить как вообще несущественное, а что можно легко разрешить, никак не связывая со всем остальным. И тогда в остатке оказывалось само ядро ситуации. Оно, как правило, требовало, чтобы человек сделал выбор – и на основе этого принял решение. Но не только принял, а – выполнил. Все это требовало приложения воли. Женя где-то вычитала, что в трудных ситуациях выбор делается не умом, а волей – потому что ум подсказывает одинаково убедительные варианты действий.
Но волей, к сожалению, обладают далеко не все жалующиеся на жизнь и винящие во всем других – вместо того чтобы честно сказать: «Я – безвольный человек и ничего не делаю для того, чтобы укрепить свою волю. Отсюда – половина моих бед, а то и больше».
Сама Женя была человеком волевым. А кроме того, она просто любила и умела думать – тогда как большинство девочек ее возраста, да, честно говоря, не меньше и мальчиков, и не подозревают о том, сколько удовольствия можно извлечь из самого процесса мысли.
Итак, Женя положила фотографию на чистый, освобожденный от всех лишних бумажек стол и вытащила из ящика большую лупу.
Во-первых, даже при беглом взгляде на довольно-таки размытый отпечаток стало ясно, что это была перепечатка – не с негатива, а с фотографии.
Во-вторых, фотография была давняя – Жене на ней было не больше десяти лет.
В-третьих, она была скадрирована из какого-то группового и Жене явно знакомого снимка.
Она взяла семейные альбомы, которые тщательно вел ее папа, и быстро нашла оригинал. Это была фотография 4 «б» класса, где Женя красовалась во втором ряду ближе к середине (тогда она еще не выросла и не заслоняла собой третий ряд).
Таинственная ситуация упрощалась – то есть прояснялась в технической части. Итак, некоему человеку понадобилась Женина фотография. И он не добыл ее каким-то образом у них дома (что было бы уже не только загадочно, а в высшей степени неприятно – пришлось бы плохо думать о друзьях дома). Нет, он нашел ее у кого-то из тридцати двух учащихся 4 «б» и старательно (ведь надо было отсечь и первый, и третий ряд, и соседей слева и справа) выделил только Женино лицо.
Значит, оно ему было очень нужно. И при этом он по какой-то причине не мог попросить Женину фотографию у кого-то из ее близких и друзей. И потому добывал с ухищрениями, удовольствовавшись давней фотографией. Если, конечно, фотография не понадобилась неизвестному злоумышленнику (Жене нравилось это слово из рассказа Чехова) именно в тот самый год, когда Жене и было десять лет, а теперь была выброшена за ненадобностью.
Но как ни крути, все это вместе не могло не наводить на мысль, что Женино лицо нужно было кому-то для особых целей – по меньшей мере недружелюбных, а по большей…
Кто-то задумал против нее что-то злое. Но кто и что? И когда – давно или сейчас?
С этими очень и очень невеселыми мыслями и вопросами Женя и заснула.