Часть 1. Дневник уходящего лета
Время
Оно всемогуще, когда рвется вперед, увлекая корабли и самолеты, людей и мосты. Оно беспокойно, когда проносится мимо.
Оно слабо и беспомощно, когда надо залечивать раны. Есть особая зависимость между временем и болью: чем больше времени проходит – тем тише боль. Тихая боль исчезает медленно-медленно, как ползущая в гору улитка.
«Дневник уходящего лета» был написан, когда только-только утихла первая боль.
Потом память вычленила несколько отдельных временных кусков, отличных по своей тональности. За ними и последует наше повествование.
12-17 августа 2000 года. Дни надежды.
18-22 августа 2000 года. Дни бессильной ярости. Словно все поняли, какую непомерно высокую цену заплатили их мужья, сыновья и любимые. И примириться с этим не могли.
22 августа 2000 года прибудет недавно избранный Президент страны. Это событие разделит историю «Курска» надвое.
23-24 августа 2000 года. Дни вселенской скорби. С «Клавдии Еланской» вместе с венками уплывут слова прощания.
25 августа-20 сентября 2000 года. Время утихающей боли. Поминальным днем заканчивается «Дневник».
Хронограф времени жил в другом измерении.
День вмещал в себя столько событий и столько людей. Кто их мерил? Уходя от пожара, – не считаешь шагов!
Волны беды
За три недели кроссовки состарились на целую жизнь. Когда у них лопнула подошва – я заметила: на сопках появились рыжие пятна осени. Любимое время года навсегда слилось с трагедией.
Когда же исчезло солнце? Откуда пришли перезрелые туманы? Почему вокруг сопок кружатся сизые тени?
Неужели все это произошло со мной, с нами?
Жизнь не может быть такой, как в подводной лодке. Она должна быть другой. И поэтому я должна рассказать обо всем, что видела, знаю и помню.
12 августа.
Вечером поползли первые осторожные слухи.
13 августа.
Видяево погрузилось в тревожную муть ожидания. Ночью не спали. Вспоминали, кто из знакомых сейчас в тесном плену подлодки.
Маленький затерянный гарнизон. Каким беззащитным казался он перед бедой…На самом краю земли. Дальше ничего нет. Только холодный свинец Баренца.
Пройдет один день. Только один – и Видяево станет центром Вселенной. День этот еще не наступил.
Ночь не давала уснуть. Вспоминали разные слухи прежних лет, которые, конечно же, не подтвердились. Рассказывали случаи, когда спаслись, когда выжили, вопреки логике бедствия. В настоящую трагедию никто не верил.
Но день оказался страшнее вымысла и ночи.
14 августа.
– «Курск» лег на дно, – сказал посыльный, у нас не было телефона, а мобильные только-только овладевали бытом.
– Как это лег? – засмеялась я.
Мы вернулись несколько дней назад из отпуска, и память была наполнена солнцем, теплом, цветами. Впрочем, маленькое, но неприятное событие все же накануне случилось. 12 августа я ушла за черникой, не стала забираться далеко, а поднялась вверх, чтобы не упускать из виду гарнизон. В сопках легко потеряться – ориентиров никаких. И вдруг около 11 часов дня я вздрогнула и чуть не закричала от ужаса. Вокруг ничего не произошло, ничего не изменилось – все также плыли равнодушные облака, все также синело небо и гудели провода. А мне было так страшно, что, схватив ведро, я помчалась в гарнизон.
– Зачем он туда лег? – я продолжала веселиться на пороге квартиры.
– Вас вызывают в штаб, – сказал моряк, не поднимая глаз, и быстро ушел. Я тут же собралась и поднялась на площадь, где можно было сесть на любой экипажный транспорт – у каждой лодки в нашей дивизии был именной автобус. Костя Коробков и Саша Федосов подбросили в Ара-губу, где был штаб. Два неразлучных друга. Два капитана второго ранга – они были первыми, встретившимися мне на коротком перевертыше курской трагедии.
– Ребята! Кто там на корабле?
Похолодело внутри – столько знакомых фамилий.
– Но ведь их спасут, да? – у меня не было сомнений, что спасательные работы уже начались.
Ребята отвели глаза.
– Все мы смертники! – сказал Костя не сразу. Мы молчали до самой Ара-губы.
– Какие вы все герои! – сказала я уже возле КПП, боясь заплакать. Они заторопились к своей лодке, я – в штаб. Мы ничем не могли друг другу помочь.
7 дивизия. «Курск» – лишь часть ее, может быть, лучшая. Они недавно вернулись из отпуска – такие бодрые, жизнерадостные. После последнего удачного похода в Средиземноморье, после встречи Геннадия Лячина с Владимиром Путиным было столько планов. Я как раз накануне встречалась со многими ребятами из экипажа: собирала материал для книги о нашей дивизии.
По знакомым ступенькам иду медленно. Никто не здоровается. Никто не смотрит в глаза. Честь – как всплеск. Как всхлип. Говорят тихо. Это странно для штаба, где все пропитано окриком и приказом. Нижние штабные единицы мелко суетятся и никто не знает, чем же он занимается. Лишь один заместитель по воспитательной работе Иван Иванович Нидзиев – незыблем, как скала. Он рассадил всех в кабинете в адмиральском кабинете – самом большом. Адмирал еще не вернулся. Нидзиев потом скажет, что он с нашей помощью очень точно определил количество ушедших в море… Да, так было – списка экипажа не существовало: «Курск» уходил не в «автономку», а на учения – обычные безопасные стрельбы.
Работаем на полу в адмиральском кабинете – иначе не разберешься с личными делами моряков. Часть ребят собирали буквально накануне – с других лодок или из штаба. Это не разгильдяйство, как потом было принято говорить, вернее, это не разгильдяйство только этой дивизии. Вечные придирки со стороны руководства Северного флота ставили 7 дивизию в сложное положение, из которого, казалось, невозможным выкарабкаться. Но вопросы решались – иногда совсем не по-военному.
Андрей Калабухов, начальник отдела кадров, в который раз раскладывает личные дела то по алфавиту, то по званиям, то по специальностям, то по отсутствию присутствия на других лодках. Он подсчитывает, вычеркивает и снова раскладывает. Отозван из отпусков весь личный состав седьмой дивизии. Все работают с отчаянной увлеченностью, словно хотят забыть про действительность. Про тех, кто сейчас на дне.
Вечером обхожу семьи. Их 25, но почти никого нет дома. Так будет долгие-долгие дни. Женщины с детьми жили вместе – по 2-3 семьи в одной квартире, так было легче.
15 августа.
Утро началось с телесообщения ясноглазного Ивана Дыгало, начальника пресс-службы ВМФ. Бодреньким голосом он доложил взволнованной стране, что всю ночь велись спасательные работы, что контакт с лодкой продолжает сохраняться.
Эти священные останки еще по привычке называли лодкой – то, что лежало потом с развороченными внутренностями на ДОКах Росляково. Первые подводные снимки к тому времени уже были сделаны. Но о них никто не знал.
И первое же собрание женщин было самым спокойным. И самым беспомощным. Слез не было. Прямые вопросы требовали прямых ответов. Ответов не предполагалось, было лишь обещание дать ответы после согласования с начальством. Мне было поручено записывать абсолютно все – я и записывала.
Спрашивали:
– Есть ли кислород в лодке?
– Сколько затоплено отсеков? – жены и матери подводников разбирались в ситуации лучше, чем штабные офицеры из Североморска.
– Существует ли связь с лодкой?
– Был ли выпущен аварийный буй?
– Какие повреждения зафиксированы?
– Какая задача главная на сегодняшний день?
Редкая жена военного подводника спросит, в каком отсеке находится ее муж, и уж тем более абсурдно требование одной дамы назвать пофамильно состав экипажа – как писала об этом в те дни одна из центральных газет. Так как не было правды – в СМИ муссировалась ложь, которую корреспонденты выуживали из рук случайных прохожих, который удалось отловить за шлагбаумом КПП (контрольно-пропускного пункта): посторонних в гарнизон не пускали. Но «пофамильный список» – это явный перебор для жен и матерей, прибывших в гарнизон к тому времени. Несмотря на развал флота, все же военная организация – это не базар в летний день, а лодка – не автобус, куда с последний момент запрыгнули опоздавшие пассажиры.
Мама Сережи Фитерер – Татьяна Ивановна спросила, почему все выдвижные устройства оказались выдвинутыми. Ей уклончиво объясняли, что лодка готовилась к стрельбам. Но она была уверена, что их выдавила вода, что она заполнила центральный отсек. Ее пытались уверить в обратном, но она только махнула рукой.
В тот день еще было далеко до паники. Женщины верили, что их детей и мужей спасут. Военные были более растерянными.
К вечеру шторм утих. В штабе заверили, что подводники подают сигналы «SOS». По телевизору сказали, что уже работает спасательный аппарат «Бриз», спущенный со спасательного судна «Михаил Рудницкий».
Организация спасательных работ – это еще одна загадка истории «Курска».
После обеда готовы списки экипажа, пока в трех экземплярах, они есть у меня, Мироновой и Нидзиева. На другой день списки появились в газете с информацией, что их кто-то продал «Комсомольской правде» за 18 тысяч рублей. Тогда это событие Северный флот приравнял чуть ли к государственной измене. Позднее, когда я работала в этом издании, мне рассказали, как это было сделано: о сделке договорились по телефону, деньги были перечислены на счет, а списки выбросил из машины офицер флота, не притормозив возле редакции. Несмотря на инкогнито, в редакции знали фамилию «продавца» секретов. Уже на другой день списки были официально опубликованы.
Наступил вечер 15 августа, и женщины собрались в местном доме офицеров. Они ждут ответов на вопросы, заданные утром.
Вскоре начался тщательно отрепетированный разбор полетов-ответов. Командование отвечало так осторожно, словно шло по заминированному полю.
Вопрос – резкий, как взмах бича. Ответ – обтекаемый, как водяная капелька. Это был изматывающий бой, где не было победителей. Командование устало вздыхает – неужели пронесло! Сегодня ничего не взорвалось! 2: 0 в пользу командования! Можно ли было спросить по-другому? Можно ли было настаивать на конкретных ответах? Нет! Потому что женщины понимали, что те люди, которые стоят перед ними, сами не знают ничего. Это был пробный шар, выпущенный штабом Северного флота наугад.
А в это время ребята с атомной подводной лодки «Кострома» на местном кладбище готовили место для могил. Им сказали, что их будет много, больше сотни.
16 августа.
Скорость ветра – 8 метров в секунду. Волнение моря – около 2 баллов. Туман. Вся страна, затаив дыхание, слушает сводки погоды в далеком Баренцевом море. Как будто от этого зависит жизнь этой несчастной страны! А может, так и было? А может, мы и не выжили тогда? Только не заметили?
Мелькают сообщения с экрана: в 9 часов утра начнет работать спасательный аппарат «Бестер». Трудно сказать, чем занимался «Бестер» 16 августа на самом деле, но свои единственные две попытки он честно отработал еще 14 августа… Чуть позже в «Североморских вестях» было опубликовано интервью с начальником по спасению, где он случайно или преднамеренно рассказал правду. Номер быстро пропал из киосков, но у меня он сохранился. Впрочем, год спустя руководство флотом плавно перешло на реальные даты, не объясняя причины первоначального вранья.
Штаб по оказанию помощи пострадавшим разместился в Доме офицеров.
Утро уже началось? Или тянется бесконечная ночь?
Из 7 дивизии в штабе по спасению только офицеры – каплеи Сережа Хоменко и Андрей Иванец, его в дивизии называли младшим Иванцом. Они падают с ног от усталости. Они же и дежурили ночью. Только через день руководство придет в себя и организует работу по высшему классу. Пока же царит растерянность.
Из штаба Северного флота работают главный инструктор по работе с семьями Людмила Миронова и специалист воспитательного отдела Миша Онищук (потом он стал директором театра Северного флота). Еще с нами Алексей Буглак, начальник отдела по воспитательной работе Первой флотилии, да я. Вот и весь состав, основавший систему работы. До нас такого опыта не было, но мы об этом не знаем. Отвечаем на телефонные звонки. Они тягостны и обязательны. Третий раз на проводе Коми. Отец Димы Миртова спрашивает, есть ли известия? Кажется, весь мир верит, что этот ужас скоро закончится.
Телеграммы. Их много. Мелькает одна, короткая и искренняя:
«Братишки, держитесь!» Ясно, что она от русских моряков, никто в мире не скажет так просто и тепло.
С аэропорта звонит Света Романюк. – Куда ехать? – спрашивает она. – По телевизору передают, что родственники едут в Североморск.
На много-много дней телевизор станет путеводной звездой: его ждут, в него верят, на него надеются – и его боятся. В каждом доме телевизор включен весь день, люди спрашивают, почему не передают новостей ночью.
Через два часа приезжает Света Романюк. Сдержанная, тихая, аккуратно причесанная. Молча садится. Молча смотрит на нас. Мы – на нее. Она ничего не спрашивает, а мы готовились к утешениям. У нее даже слез не было. Потом их тоже не было. Светлана стала первой, кто приехал из отпуска. Дальше уже будет отработана схема встреч. Страшных в своей немыслимой простоте: врач, укол, стул, офицер, подхватывающий падающую женщину. И снова – врач, укол, стул… Позднее и кровати завезли в штаб. Падали молча. Некоторые кричали. Как Люба Калинина.
Мы с Людмилой Мироновой к ней утром пришли.
Люба начала кричать с утра. «Умничка!» – скажет о ней психолог из Мурманска Валентин Онегин. – Кричит, значит, горе выходит!»
Старшая дочка Калининых семилетняя Галя все понимает, держится к маме поближе. Светочке – только три, ей страшно с мамой.
– Светочка! Пойдешь гулять?
– Пойду! – она доверчиво вкладывает свою ручонку.
Любу Калинину вытащили со дна беды две ее прелестные девчушки. Ее материнский инстинкт станет спасательным кругом, брошенным на волны отчаяния.
Наташа Ерахтина смотрит на нас своими большими мечтательными глазами:
– Ну что? Есть новости? Мы киваем отрицательно.
– Я знаю, Сережа сильный, он справится! – говорит она спокойно. Она верит, что ее Сережа окажется сильнее океана.
Наташа все еще красива и ухоженна – маленькая мужественная девочка. Она останется последней, кто не поверит в смерть мужа.
В тот день, когда выдавали свидетельства о смерти, ее мама Татьяна Малюк сказала:
– Тише, тише! Пусть она верит! Ей так легче!
– Что? – словно очнулась Наташа. – А-а, это всего лишь бумага, – махнула рукой на свидетельство.
В квартире капитана 2 ранга Сергея Дудко дверь открывает его жена Оксана. Она смотрит непонимающими глазами и идет в комнату. На кресле полулежит мама Сергея – Зоя Петровна. Много лет она ждала своего подводника-мужа, дождалась его выхода на пенсию, вместе они уехали в тихую белорусскую деревеньку – подальше от холодного океана. И вот дождалась: сына не уберегла, Сергею оставалось служить совсем немного.
Черное известие, как огнем ожгло – жена и мать подводника сразу поняла, что беда пришла непростая, с собою взяла черный платок. Неосознанно, непонятно, зачем? Зоя Петровна, увидев нас, причитает. Оксана смотрит на нее и молчит. Мы понимаем – она в шоке. Мы приготовили кофе и сделали бутерброды, заставили ее сесть за стол и поесть.
Вечером встретили на улице стайку девчонок, среди которых и оживленная Оксана.
– Вчера ничего не ела. Вот утром кто-то приходил… – мы с недоумением смотрим на нее, она замолкает и задумывается, словно пытаясь вспомнить, были это мы или нет.
– Оксана! Ты какие таблетки принимаешь? – внезапно понимаю причину ее веселья.
– Ой, не знаю, – беспечно говорит она. – Много чего. И уколы еще. На несколько дней каждый «курский» дом станет маленькой лечебницей, где лекарства глотают без разбору и без назначения. Чтобы не чувствовать эту звонко-ноющую боль, от которой хочется кричать и кричать без передышки.
Где болит? Вот здесь, под сердцем. Нестерпимо…
17 августа.
Утром приехали Щавинские. Отец капитана 3 ранга Ильи Щавинского Вячеслав Витальевич – тоже бывший подводник. Плачет и просит позаботиться о дочери Рине – девушке дали сопровождающего офицера.
Сафоновы. Людмила Анастасьевна едва держится на ногах. Но в госпиталь позднее попадет ее муж – Анатолий Ефимович.
Беляевы. Жена Галина пока спокойна, она надеется и ждет. Телевидение снимет сюжет о приезде жены и сестры Анатолия Беляева. Но не покажет. Горе ворвется к Галине Дмитриевне много позднее и обернется безысходной тоской. Толика Беляева знало и любило все Видяво – Галина убеждена, что таких людей на свете больше нет.
Ильдаровы. Жена, сестра жены, брат. Ильдаровых еще прибудет много – с разных концов страны.
Из отпуска вернулись командир 7 дивизии контр-адмирал Михаил Кузнецов и НЭМС капитан 1 ранга Виктор Бурсук. Расстановку сил они не изменят. Но им доверяют, они свои. Бурсук – специалист по электромеханической службе и лауреат государственной премии. Он придумал что-то такое для подводной лодки, что пригодилось.
Несколько часов они рассказывают о резервах непотопляемой лодки «Курск», разрабатывая все приемлемые варианты спасения. Сегодня я понимаю, как они сами верили в то, во что хотели верить.
Женщины слушают, затаив дыхание. Лица их светлеют, морщины страдания разглаживаются. А дома – включенные телевизоры, где версии передаются вперемешку с достоверной информацией, и снова истерики, обмороки.
Бригада Мурманских психологов, прибывшая первой, работала день и ночь. На них и легла вся тяжесть трагической неопределенности и организационной неустойчивости.
Мурманская администрация приехала еще утром. Сразу с наличкой – с первыми деньгами, которые так нужны многим семьям, вернувшимся из отпусков.
Мы с Людмилой Чистовой, заместителем губернатора Мурманской области заезжаем к Ильдаровым.
– Не нужны нам ваши деньги! – кричит Заретта, сестра жены. – Откупиться хотите? Лучше доставайте ее мужа!
– Стой! Не кричи! – останавливает ее брат. – Деньги нужны, давайте! Самолетом летели.
Абдулкадыр вырабатывал жилищный сертификат – Ильдаровы хотели переехать в Россию.
Год назад, когда чеченские исламисты ворвались в Дагестан, Абдулкадыр был в «автономке», а семью отправил на родину. И мы по запросу с лодки разыскивали его семью в Дагестане, а потом передали на лодку, что все живы-здоровы. Такая у инструктора работа. Какими милыми кажутся сейчас эти хлопоты! У Ильдара тогда было две дочери: Зейнет и Альбина. А 1 сентября 2000 года родился сын, которого назвали Абдулкадыром.
Свету Байгарину встретили на лестничной площадке.
– Не могу я дома… – выдохнула.
Завидев нас, Люба Калинина опять кричит.
– Девочка! Верь, твой муж жив! – говорит Людмила Чистова. Люба садится на пол и смотрит доверчивыми глазами.
Счет событиям идет не по дням. Неужели мы работаем только четвертые сутки? Кажется, что так было всегда.
В 17.30 в Доме офицеров началось новое собрание. Уже не такое спокойное, как утром.
И все знают, что уже шесть часов спасательное судно «Нурман Пионер» движется из норвежского города Тронхейм. Страна молится. Страна вопрошает, почему так медленно?
Это собрание – точная иллюстрация именно того дня, именно того времени суток.
Вице-адмирал Валерий Касьянов, начальник управления по воспитательной работе Флота рассказал о ходе спасательных работ. Отвечал на вопросы. Трудно назвать это беседой, но разговор все же был адекватным.
– Почему мы так поздно приняли помощь иностранцев? – спрашивает Наташа Кислинская.
– Насколько я знаю, от помощи мы не отказывались. Может быть, сыграла роль сила инерции. Может быть, ждали приказаний.
– Почему средства массовой информации искажают обстановку? – Анатолий Сафонов.
– Мы не можем регулировать этот поток. Старайтесь черпать информацию из РТР, как наиболее достоверного канала.
– Где наши водолазы, которые могут работать на большой глубине? – Анатолий Сафонов.
– Подготовленные водолазы могут работать на глубине 60 метров.
– Так сыгралась ли аварийная тревога? – Татьяна Фесак.
– Этого мы не знаем.
Вероятно, задача стояла такая: успокоить людей. Иначе зачем же так бессовестно врать, что самим не верится, это я сейчас не про Касьянова. Например, некоторые офицеры рассказывали, что точно известно, что с лодкой налажена связь, что туда подается не только воздух, но даже и питание. Какой смысл называть их фамилии, если даже телевидение говорило то же самое. Это означает, что фальсифицированная информация распространялась по официальным каналам.
– На лодку подается питание? – удивлялись бывалые подводники. – Этого не может быть.
– Ну, воздух…
Контр-адмирал Северного флота Александр Дьяконов рассказал о подготовке госпитального судна «Свирь».
«Свирь» вселяла надежду. Психологическая подоплека понятна: раз готовят госпитальное судно, значит, есть кого спасать, значит, спасают. На самом деле «Свирь» выполняла роль гостиницы и роль отвлекающего средства – ну скажем, как пиявки. Никому не приходило в голову, почему же госпитальное судно болтается возле североморских причалов? Почему не уходит к месту трагедии?
В среде родственников господствовало мнение, что военные знают больше, чем говорят. Сами военные, отвечавшие «за порядок», умело поддерживали это мнение.
17 августа паники еще не было. Еще жила надежда – на ней крепилась жизнь, от нее брались силы.
Но длительное ожидание уже истощило нервы людей. Если кто-то там, за кадром просчитывал обстановку, режиссировал события – а на флоте сидят умельцы подобных дел – то не передержал ли он кадр? Правильно ли рассчитал дозу лжи?
Следующий день резко отличался по своей эмоциональной окраске.
Шел шестой день, как «Курск» лег на дно. В этот день по официальной версии прекратились стуки.
Раскрученная лента времени
18 августа
Время правды уже ушло. Ложь, произнесенная даже во имя спасения, затягивает, как глубокий омут.
Тогда я мечтала забыть этот день – день страстного ожидания истины. Смутный. Внешне спокойный, даже вялый. Настораживала чуткая, безнадежная, чуть ропчущая тишина. В психике женщин произошли две сшибки, словно мчавшаяся река натолкнулась на кручу. Затянувшаяся и ничем не подкрепленная надежда стала удавкой. Теперь они хотели лишь правды. Может, жестокой.
Но время правды ушло не вчера, а шесть дней назад.
Утро ясное. День теплый. Из автобуса выходит мама каплея Сережи Садиленко. Широкая юбка, шерстяная кофта, которые так любят русские женщины из-за практичности. На ногах – тапочки, простые домашние тапочки. Я провожала ее до гостиницы. Мы говорили о погоде, об урожаях на Украине, где она жила и о наших северных делах. О лодке, конечно. Она была спокойна. Она не верила, что их могут не спасать… Здравый крестьянский смысл женщины от народа даже представить не мог такую правду.
– Антонина Петровна? Куда я Вас веду?
– Куд а?
– К Олечке Бондаренко, – отвечаю. – Она приходила накануне и просила, чтобы вы, когда прибудете, остановились только у нее.
– А-а, знаю, Сережа дружит с ее мужем? – легко отзывается она.
По дороге встречаем каплея Костю Коробкова с АПЛ «Кострома» – ни Сережи Садиленко, ни его мамы он не знает.
– Я сам отведу Антонину Петровну, – говорит он. – И сам принесу ее вещи из гостиницы.
Такое время, такие люди. Удивительное единство рождалось в сердцах людей! И какие, напротив, жестокие распри уже тогда зрели в недрах оргкомитета!
Пройдет еще два долгих дня, и лицо Антонины Петровны Садиленко почернеет от горя. Отчаянье заставит броситься несчастную женщину с кулаками на вице-премьера Илью Клебанова.
А я возвращаюсь в Дом офицеров и в коридоре слышу отчаянный крик. Этот день начинает склоняться к своему мрачному закату.
– Ответьте мне, ответьте, – кричит Наташа Козадерова на Михаила Онищук. – Скажите мне точно, жив мой муж или нет? – она захлебывается в истерике.
Ее ярость, кажется, готова убить всякого, она плещется из глаз, перехлестывает дыхание. Миша обнимает отчаявшуюся женщину, и она сникает. Военным в штабе приходится особенно нелегко. Были случаи, когда заходили посторонние люди и бросались с кулаками на офицеров, обвиняя их в гибели корабля.
– Я ненавижу всех военных! – скажет позднее жена одного из погибших. Наташа убегает, а мы с Людмилой Мироновой идем домой к мичману Владимиру Козадерову. Дверь открыта настежь, на лестнице слышен детский плач. Две девочки – годовалая Алена и шестилетняя Юля, голодные.
Наташа ушла утром и не вернулась домой ни вечером, ни на следующий день. Мы попросили соседку приглядеть за детьми и занялись организацией круглосуточного детского сада. Дело это не такое простое – в гарнизоне детские сады летом не работают, воспитатели в отпусках.
В этот день и произошло то знаменитое собрание, слухи о котором облетели весь мир. Достоверных же сведений в печать просочилось немного, так как журналистов в зале не было – во всяком случае, во второй половине действия. Их выгнали участники собрания, когда события стали развиваться по неожиданному сценарию.
В зале не было ни стола, ни стульев. Была сцена, но на нее никто не вошел – представители власти стояли внизу, перед первым рядом. Слева направо в следующем порядке: вице-премьер страны Илья Клебанов, Главнокомандующий ВМФ адмирал Владимир Куроедов, начальник ВР Российского флота вице-адмирал Валерий Касьянов, бывший губернатор Курской области и друг нашей дивизии Александр Руцкой и губернатор Мурманской области Юрий Евдокимов.
Жестким решительным и несколько монотонным голосом Илья Клебанов докладывает обстановку. Как только он произнес роковую фразу:
– В воскресенье норвежские водолазы начнут работы… Напомню, что в воскресенье уже будет 21 августа, со дня трагедии пройдет 9 дней.
– Почему так поздно? Как не стыдно? – раздался выкрик с места.
– Так вот, – твердо продолжил Клебанов, видимо, надеясь на силовые методы.
Ничего не произошло. Словно мягкий шелест пролетел по залу и все изменил. Это сразу почувствовали все, но внешне ничего не произошло.
Тихо, без всхлипа начала терять сознание девушка в короткой куртке – это Люда Ефремова.
– Мы дали согласие на операцию в понедельник, – продолжает Клебанов. – Со среды до четверга норвежцы перегружали спасательную лодку.
Напомню по числам: понедельник – 15 августа, 17 – 18 – среда и четверг.
Надежда Павловна Тылик поднялась, словно хотела что-то спросить.
Пытается что-то сказать, но вдруг голос ее срывается на крик и звенит высоким фальцетом:
– Сволочи вы! Я на весь мир скажу, кто вы такие! Она и сказала на весь мир.
– Зачем я его растила? – кричала Надежда. – У вас есть дети? О-о, зачем? К Надежде тянутся руки со всех сторон, ее обнимают десятки людей сразу. Она кричит – и столько в этом крике отчаяния и боли! И тогда медсестра со шприцем прокалывает черную ткань плаща и делает укол женщине. Этот снимок облетел весь мир, газеты писали, что женщине сделали укол наркотика против ее воли. Это верно лишь отчасти: укол был успокоительным.
И тогда зал взорвался. Начался невообразимый хаос. Со всех концов зала к Надежде бегут журналисты, их оказалось много. Как коршуны на легкую добычу, они снимают Надежду крупным планом – со спины, с боков. И шприц – вот сенсационная удача!
Я сама журналист, и я понимаю, что такие снимки обнажают суть вещей, меняют мир, становятся уравновешивающей силой для чиновников и правительств. Но в тот момент профессиональный цинизм журналистов, которые откровенно радовались удаче, стал бомбой.
По залу пробегает легкий ветерок безумия. Словно спящих женщин разбудил этот крик матери. Стоны. Истерики. Обмороки. Офицеры, аккуратно распределенные по всему залу, подхватывают падающих женщин. Их спокойствие в какой-то мере уравновешивало ситуацию. Медсестры делают уколы, на ходу распечатывая шприцы. Горы упаковок вырастают на стульях. Одних женщин уносят, других отпаивают лекарствами на месте.
В зал вбегают крепкие ребята в камуфляжной форме (вероятно, омоновцы) и выгоняют журналистов. Дело завершают родственники. Журналисты бегут с поля боя, снимая на ходу. Офицеры участия в этой расправе не принимали. Один телеоператор пробирается к проходу, держа камеру внизу. Брат Сережи Садиленко бросился к нему.
– Я не снимаю! – успел крикнуть оператор, но его пинками заставили покинуть зал.
На клубных сиденьях – нелепые горки упаковок от шприцев, поредевшие ряды. Рядом со мной останавливается контр-адмирал Михаил Кузнецов – по его прыгающим губам я понимаю, что он что-то говорит, я ничего не слышу. Еще большую нервозность вносят женщины, снующие около горя! В штабе таких, к сожалению, оказалось много, но дифирамбов им не спою! Во время общей истерики они сами впадали в панику, хватали родственников за плечи, трясли их, тряслись сами. Какие уж тут слова поддержки!
Отвлекаясь на эту тему, поскольку в зале длительное время ничего не происходило, расскажу один случай на тему общей истерики.
Одна из штабных дам в знак солидарности надела черный платок, и неоднократно попала в телевизионные кадры. Отец ее мужа, увидев по телевизору сноху в черном платке, решил, что его сын погиб и скончался возле экрана от разрыва сердца.
Проходит какое-то время, и слух ко мне, вероятно, возвращается – как сквозь ватное одеяло слышу спокойный голос Ильи Клебанова. Собрание продолжается. Многие, кого выносили на руках – вернулись, и в том числе Надежда Тылик. Вряд ли она могла это сделать при применении психотропных средств.
Я слышу все, но не осознаю – записываю на автомате.
Спрашивают:
– Была ли аварийная тревога?
– Этого мы не можем сказать. Связи нет, – отвечает Клебанов.
– А нам вчера сказали, что связь есть.
– Вам сказали неправду! – его твердость вызывает уважение.
– Были ли удачные попытки со спасательным аппаратом?
– Вчера были.
– Почему с флота убрали лучших людей? – это спрашивает Надежда Тылик. – Вы посмотрите, как происходят сокращения! Убирают несогласных!
– При проведении спасательных работ мы будем использовать специалистов дивизии, – отвечает Клебанов.
– На каком расстоянии от лодки находится спасательное судно?
– Полтора метра.
– По телевизору сказали, что на расстоянии 800 – 900 метров. Он не комментирует.
– Я готов встретиться с вами завтра и послезавтра, – закончил Клебанов.
– Нам не нужна лодка! Верните мужей! – требуют женщины.
Тогда еще было живо мнение, что спасают подводную лодку ценой жизни подводников. Люди чувствовали, что спасательные работы затягиваются, но не могли это объяснить.
– И мне не нужна такая лодка, – ответил адмирал Владимир Куроедов. – Лодка, которая ложится на дно при первом ударе.
Возможно, адмирал и сам не понял, какие роковые произнес слова, но он сказал именно так – при первом ударе. Сказал как-то эмоционально.
– Таких случаев раньше не было, – продолжал адмирал. – При бедствиях все же лодки вплывали, и хоть что-то становилось известно…
– Нам не нужны ваши разъяснения, – кричат родственники. – Скажите, почему она не всплыла? – я стараюсь сохранить стилистику высказываний, даже если она противоречит логике.
– Кто решил, что наши ребята погибли? – спрашивает Олег Родионов.
– А вы что, не верите, своему командованию? – отвечает Куроедов после некоторого замешательства. Когда мы обнаружили лодку, – продолжает он, нервничая, но сохраняя спокойствие ценой невероятных усилий. – Когда мы обнаружили лодку, она лежала с дифферентом 11 градусов. Сейсмологи зафиксировали два всплеска. Первый – легкий. Второй – взрывной. Дыра в лодке сквозная. Пробоина в носу правого борта выглядит, как кусок пирога, вырезанный кусок…Или продавленный…
– Так вырезанный или продавленный? – перебивают адмирала. Позднее он говорил, что это технологическое отверстие, которое он приказал вырезать. Трудно поверить, что в первые дни спасательных работ адмирал был озабочен вырезанием никому не нужного отверстия – в опасных для жизни подводных условиях и шторма. А то, что оно было – это факт, в самые первые дни нам показывали видео со дна моря, где, зарывшись носом в ил (или носа уже не было?) лежал «Курск». Мутная вода не позволяла рассмотреть детали, но упомянутое отверстие промелькнуло отчетливо. Позднее командование умело использовало его для тиражирования версии попадания американской торпеды, раскрученной, якобы, французскими режиссерами. И кто только не фотографировался на фоне этого отверстия: так как версия официально не была озвучена, то командование должно было быть озабоченным сокрытием подобных фактов. Ан нет, оно их демонстрировало – как будто случайно. И к вопросу о лжи. Такое отверстие не могло быть сделано вручную, это технически сложно, сварщики рассказывали, что они выполняют квадратные или прямоугольные отверстия.
– Вырезанный или продавленный? – спрашивают в той паузе, которую допустил адмирал.
– Пока трудно ответить, – говорит Куроедов.
Затем в разговор вступает контр-адмирал Александр Дьяконов. Он говорит, что надо надеяться. В числе прочего прозвучала растиражированная история про одну такую подлодку, где подводники продержались в отрезанном отсеке 23 дня. Речь шла о К-19, первом советском ракетоносце, но там были другие обстоятельства: подавался воздух с надводного судна, и ребята знали, что лодку тянут в порт приписки.
Александр Руцкой сказал коротко: – Держитесь!
После собрания Катя Багрянцева всех ведет в церковь. Против ее напора не могут устоять даже неверующие.
Так прошло очередное собрание, пятое по счету. Военным не удалось провести его всухую. Счет переломился – 4: 1. Одна решительная женщина сумела завести огромную инертную массу. Заставить ее протестовать.
Слава гордым одиночкам!
19 августа.
На диване в штабе с утра сидит Света Байгарина. Оцепенело молчит. Как не похожа на прежнюю неугомонную художницу нашего женсовета. Элегантное черное пальто на красном подкладе делает ее похожей на усталую птицу – изящную шляпку она оставила дома.
Это пальто напомнило лучшие времена. Когда мы встретились однажды на мостике, что перекинут через речку в самом центре гарнизона: речка разделяет две улицы – а здесь и всего-то две улицы и два образа жизни.
«Шикарно выглядишь, Светлана!» – похвалила я ее пальто и шляпку. «Да! – она просияла. – Это я из шинели моего мужа сшила».
Теперь о прежних временах напоминает лишь это черное пальто на красном подкладе. Оно, как тот мостик, соединяет Светлану с ее мужем Муратом.
Утренняя запись в моем блокноте гласит, что прибыло 167 родственников.
Все подавлены. Но нетрезвых почти нет.
И ведь сколько презрения в одной-единственной фразе: «Родственники матросов почти все сидят на пробке» (цитата из «Комсомольской правды»). Как будто родственники матросов – это люди другого сорта. Нетрезвые были, но разделялись они не по сословному признаку. И, кстати, матросов вообще мало на подводных лодках.
Психотерапевты и психологи наизусть знают расположение домов. Вечером – повальная «облава» этого неутомимого отряда. Нам с Владимиром Владимировичем Бычковым достался район за речкой, где находится местная гостиница.
Гостиница почти пуста: половина – в церкви, половина – в бане. Мы встречаем их, распаренных, с полотенцами на голове, они выходят из автобуса с красной надписью «Курск» – и это такая мирная картина, что забываешь про всякие там подлодки.
В номере у Коркиных дома только Андрей, брат Алеши. Мы долго беседуем.
Андрей рисует схему:
– Смотрите, высота лодки. Общая глубина погружения 108 метров. Остаточная глубина – около 90 метров, – он делает паузу, стуча карандашом по бумаге, а мы опускаем глаза, понимая, какой последует вывод.
Он не знает про дифферент, а мы знаем. Даже при угле наклона в 11 градусов (а позднее говорили, что она лежала под углом 40 градусов) – остаточная глубина при длине лодки 154 метра составляет около 60-ти метров. Это я выверила с помощью линейки и транспортира. Без специального снаряжение и декомпрессионных камер в живых остаться трудно. Но возможно. Если только открыть люк. Но вспомним еще о водолазах, которые могут уходить на глубину 60 метров, как сказал адмирал Куроедов. Они могли открыть люк вручную или применить сварку.
– Они не сделали ни одной попытки спастись! Значит, либо они погибли сразу, либо в ближайшее время, – не спрашивает, а утверждает Андрей Коркин.
Братьев Шубиных мы находим в парикмахерской.
– Пока держимся! – отвечают. – Проблем нет. Появятся, когда жена приедет.
В этой шутке так легко узнать Александра Шубина, капитана 2 ранга, заместителя командира по воспитательной работе подлодки «Курск». Все три брата непохожи только внешне. Николай Шубин приехал из Сургута. Крепкий, коренастый, уверенный – старший.
Младший Владимир прибыл, как он говорит, из Ростовской области. Ошеломляюще похож на Сашу Шубина.
– Я один на родине остался! – обезоруживающая улыбка – Шубинская. Родители старшины контрактной службы Владимира Садового уже спали. Их сын – турбинист. 7-й отсек – его рабочее место. Эта магическая цифра «семь» позволяла им надеяться. Людмила Петровна воспитала Владимира, но она не родная мать. У отца, Сергея Владимировича, Владимир – единственный сын. Садовые приехали из поселка Юганец Нижегородской области.
Заброшенный поселок или нет? А они все в России заброшенные.
Выкарабкиваясь из нищеты, идут ребята на подлодки. Конечно, по призванию! Конечно, по зову сердца! Конечно, мечтая о море!
Иногда гибнут! Наверное, это страшно, когда единственный сын становится заложником большой разрухи, называемой нашей страной.
20 августа.
«Зона бедствия» – ясно говорили все комнаты и залы Видяевского дома офицеров. Потом скажут: дурдом. Возможно – в дурдоме не была. Но некоторые родственники действительно напоминали умалишенных. Каждый уголок этого обычно пустынного заведения заполнен людьми.
В приемной теперь оперативный штаб, телефоны трещат, как в Смольном. В инструкторской – телеграф, можно позвонить по прямому даже за границу. В зале для бальных танцев разместилась финчасть, компьютеры дробятся в зеркальных осколках. Вдоль стены простые деревенские скамьи. Бессильно опустив руки, на них сидят родственники.
Эльмар Иванов. Отец старшины контрактной службы. У Ивановых этих вывернутые имена: отец Эльмар Васильевич, сын Василий Эльмарович.
– Смотрите, ботинки купил, – наивно говорит Эльмар. – Первый раз в жизни. Всегда в сапогах ходил. А тут деньги дали на дорогу…
В семье Ивановых пятеро детей. Сам хозяин получает 280 рублей в месяц, да и тех не видит в сельской глубинке. Он работает слесарем на линии дойки, жена – доярка. Таких денег, что получал его сын, старшина Василий – около 3 тысяч рублей – в родной деревне отродясь не видывали. Обычный контрактник, каких в Видяево много, обычный марий-элец с обычной русской фамилией, Вася, как оказалось, был единственным кормильцем большой семьи.
Эльмар показывает фотографии, рассказывает про марийский народ, говорит, что они такие смирные, что их даже в Чечню не берут, говорят, что сразу убьют.
Вспоминает о сыне, смеется, потом спохватывается:
– Ой, он же сейчас на лодке! А вы не думайте, что я такой болтливый, просто выговориться надо. Василий-то работящий был… – случайно оговаривается он.
Кроткая, тихая воспитательница детского сада Нина Романовна Аникиева сказала, как отрезала:
– Деньги получать не буду! Не могу… пока сын живой…
Накануне похода Роману Аникиеву исполнилось 22 года. Вместе с друзьями он пошел в сопки. Тогда сухой такой, жаркий день стоял, и на болотах высохла морошка, словно она никогда там не росла. Молодые и задорные – ребята бегали по сопкам и громко кричали. Все они были с «Курска», а жить им оставалось шесть дней. Рома прожил на этой земле ровно 22 года и шесть дней – он был самый молодым на подлодке.
Вечером мы посещаем семьи с военным психологом Виктором Иосифовичем Высоцким.
Скромная квартирка на первом этаже. Здесь жил со своим другом Вадим Бубнив. Его отец приехал из Копейска Челябинской области и сразу же попал в госпиталь. Мы знали, что его выписали и зашли.
– Как себя чувствуете, Ярослав Степанович?
– Да я-то что? Вот сына не вернешь…
– Рано еще отчаиваться, Ярослав Степанович!
– Я все понимаю, не надо меня утешать, – отвечает бывший шахтер. – Если тело достанут, как мне его перевозить?
Высоцкий рассказывает обстоятельно и со знанием дела.
– Что деньги выдают – это хорошо, – продолжает Бубнив, – ну а все остальное? Вот я стою в вашем штабе со своим горем, и ко мне очень внимательны. А тут слышу, как старший офицер кричит на подчиненного: «Ну ты, проститутка, как ты выполнил поручение?» Поверьте, я был лучшего мнения об офицерах и вообще о военных.
Мы отводим глаза. Мы тоже были лучшего мнения о флоте и нашей стране.
21 августа
Лишь тот, кто не знает Ирину Шубину, может не понять ее улыбку, когда она выйдет из машины.
– Держусь! – она сказала так, как будто хорошо держаться было главным смыслом ее жизни.
Мы обнялись, хотя не были даже близкими знакомыми. Пройдет еще два дня, и она сорвется в истерике.
– Хотим просто посмотреть, где же служит Игорь. Мы никогда не видели подводных лодок, – доверительно сообщают родители мичмана Федоричева.
Они только что приехали из Тульской области – настроены благодушно.
Видяево – словно черная метка. Люди приезжают спокойные и уравновешенные. А через какое-то время видяевский водоворот, втягивая в себя свежие силы, быстро выплевывает изжеванные.
В штабе знакомлюсь с Игорем Козадеровым, братом мичмана Владимира Козадерова, он из Липецка.
– Поддержите Наташу! – говорю ему. – Она в полном отчаянии, говорит, что никому не нужна, на руках двое маленьких детей.
– Нужна! – ответил Игорь. – Мы готовы отдать ей дом, только что отстроились для себя. В беде не оставим!
Тогда еще не приехал Президент страны, и не прозвучало обещание всем дать квартиры. Тогда еще никто не знал, как сложатся судьбы этих женщин. Пройдет день и тревога за судьбу детей у женщин если не уйдет, то утихнет немного.
Изменится и отношение к Президенту после его приезда.
– Состояние женщин ужасное, – рассказывал Валентин Онегин, главный психиатр области. – Проявляется резкая реакция на Президента страны. Женщины ждут хоть какой-то информации. Военные ее не выбросили.
Не выбросили! Это вообще-то сильно сказано. Военные выдавливали ее по капле, как будто она была взрывоопасной.
Почему-то именно в тот день стало известно неожиданно много. Что вскрыт спасательный люк. Что живых в девятом отсеке нет. И надежда остается только на пресловутые пустоты.
Женя Родионова и Таня Гелетина жили у Чубаревых. Я забежала к ним перед поездкой в аэропорт.
– Так, Таня ест фасолевый суп, запишем, – пошутила я, и Таня засмеялась.
Таню и ее маму Аллу Ивановну я видела впервые.
Когда позднее показывали видеозаписи трех друзей – Родионова, Гелетина и Чубарева – я спросила, кто эта красивая девушка?
– Да Таня-же это, – удивилась Женя.
Это были два разных человека – Таня до трагедии и Таня после.
– Борис очень любил свою жену! – рассказывали ребята со «стополсотого».
Мурмашинский аэропорт. Мы встречаем чартерный рейс из Москвы. Прибывают 103 человека. Перед самым вылетом прозвучало сообщение по телевизору, что живых в подлодке, вероятно, нет. Те, кто сейчас в воздухе, наконец, услышали глоток правды о сыновьях – мы ждем посадки со страхом.
Журналисты «охотятся» за военными. Те не отвечают ни на какие вопросы. Общение с журналистами приравнивается на флоте к государственной измене. Телеоператор, притворяясь рядовым гражданином, несет под мышкой «дуло» телекамеры, которая торчит из-под куртки. Автобусы для родственников въезжают прямо на поле.
Они выходят. Спокойны. Как мертвецы. Потухшие глаза. Бледные лица. Вещей нет. Как на экскурсию.
Сходят по трапу. Останавливаются, словно в раздумье, стоит ли ступать на эту землю. И ступают, автоматически выполняя то, что им говорят. Это шок.
Среди родственников маячат серые куртки специалистов МЧС. На несколько дней они станут ближе, чем брат или муж. Среди них дочь самого министра по ЧП Сергея Шойгу. Никто об этом так и не узнал.
Разумеется, в самолете ехали и журналисты – под разными соусами, но наметанным взглядом их можно было узнать. В тот же день после обеда Иван Нидзиев сообщил, что некий фонд хотел бы помочь семьям погибших.
– Ну и пусть оказывают, – ответила я. – Назвать счета?
– Нет, они хотят оказать адресную помощь. Расскажите им про отдельные семьи. Я вам кабинет выделю.
Мне показалось странным, что нам выделяю кабинет, но в той суете чего только не происходило. Начинаем беседовать, вижу, что один внимательно слушает, а другой, прикрывшись бумагами, подробно записывает. Заметив, что вопросы крутятся не вокруг бедности, а вокруг сенсаций, я ухожу. В общем, непрофессионально сработали ребята.
В автобусе пытаемся разговорить близких. Таковы рекомендации психологов.
Интеллигентные Коровяковы отвечают неохотно.
Николай Дураев, брат сестры Анатолия Беляева держится бодрячком. Круглое лицо его светится любопытством и живым интересом к происходящему. После экскурсии на АПРК «Воронеж» – такой же корабль, как «Курск» он получит инфаркт. Поэтому Дураевы уедут из Видяево последними.
– Я-то думал, что Толька наш котлетки жарит себе на этой подлодке, – скажет он позднее.
Слез нет. Какая-то неестественная тишина. Немолодая женщина часто хихикает.
– Хотите минералки? – предлагаю ей.
– Ну, конечно, хочу! – оживленно восклицает она и смеется, лукаво щуря глаза.
Становится страшно – это мама Мурата Байгарина.
В середине пути она потеряла сознание. Ее вынесли из автобуса и положили на траву.
А день был какой чудесный! Легкий, чистый, ясный. Счастливое солнце так сияло на ласковом небе, как будто никогда на земле не случалось никаких трагедий и никто никогда не сходил с ума.
22 августа
Главный день тревоги. В каждом звуке. В каждой слезе. В каждой вспышке истерики. Самый длинный день в моей жизни…
Никто не уходил из штаба. Близкие стояли на улице под моросящим дождем и ждали. Молчали. Наступило время правды, время жажды правды, время мести за ложь.
– Они убили не только нас. Они убили всех жен, матерей, сестер! – сказала Оля Шевчук, сестра Алеши…
– Кого вы имеете в виду?
– Того, кто их не достает.
Ближе к обеду подъехал главком Куроедов. С ним были губернатор Мурманской области Евдокимов и вице-премьер Клебанов. Тут же, на улице, их остановили люди.
– Мы всех достанем, – повторял Клебанов, пытаясь пробиться через толпу. – Нет, оттуда никто не ушел, водолазы работают, мы всех достанем.
В 13 часов началось собрание. Теперь их никто не назначает и никто не отменяет. Они проходят по какому-то своему негласному сценарию. Становятся стержнем, на который нанизывается вся остальная жизнь. Говорил почти один Владимир Куроедов:
– Я только что с борта корабля. Работы шли и будут идти.
– Какая обстановка?
– Вчера в обед открыли люк. Внутри – то ли вода, то ли масло. Ничего не видно. Пробовали откачивать воду – бесполезно. Мы качаем ее из моря в море.
– Почему вы допустили такой развал флота, что невозможно спасти людей?
– Это ко мне вопрос? После 1983 года произошли довольно интересные события на флоте. То состояние, в котором сегодня находится флот, признано критическим. В то время была тысяча кораблей. Я принял уже 420. Сумел сохранить 400. Так кто же разрушил флот?
– На завтра объявлен траур. Как можно его проводить, когда не достали ни одного человека? Это же кощунство!
– Завтра мы проводим митинг экипажей и траурные мероприятия… – слова Главкома тонут в гуле возмущенных голосов.
Раздаются крики с места:
– Кто дал право?
– Вытащите их, и мы увидим: вчера они умерли или 10 дней назад?
– Кто принял решение, что люди мертвы? Пусть ответит. Я подам на него в суд!
– Сегодня говорили, что как только лодка пропала – всех вычеркнули из списка живых…
Этот взрыв негодования погасила Ирина Белозорова. Сильным спокойным голосом она произнесла на весь зал:
– Это все разговоры не по существу! Надо поднять наших мальчиков. Мы не о том говорим. Давайте вернемся к спасательным работам.
– Камера ничего не увидела в отсеке, – продолжает Куроедов. – Водолазы, которые прибыли из Норвегии, тоже не могут выйти на восьмой отсек.
– Сколько отсеков можно проработать в день? – спросила Ирина Рудакова – наивность ее вопроса станет очевидной только потом, когда все увидят полную беспомощность служб спасения.
– В отсек войти нельзя. Ждем, когда осядет топливо, – терпеливо поясняет адмирал.
Общий шум сопровождает его слова. Главком явно нервничал, иначе бы он не допустил столь прозрачного и намекающего ответа. Опять раздались возмущенные голоса:
– До какой степени довели флот! Вы знали, где гром грянет! – Света Байгарина.
– Мне задали вопрос, – продолжал Владимир Куроедов, – верю ли я, что ребята живы? Отвечаю: до сих пор верю, что мой папа, который умер у меня в 95 году, – все еще жив…
Его перебили:
– Можно ли через пробоину войти?
– Нет, в носовую часть войти невозможно. Рваные края испортят снаряжение водолаза, и человек погибне т.
– Вы во вторник здесь были. Вы тогда видели эту дыру?
– Нет, я видел расчеты! – с видимой твердостью произнес адмирал. – Но вы должны понять меня в одном: я тоже хочу достать ваших сыновей и мужей.
– Кто позволил стрелять вам из лужи? – Ирина Рудакова.
– Не понял!
– Но ведь это лужа – Баренцево море! Там глубина-то какая? Никто не ждал ответов. Спрашивали, потому что хотели выплеснуть эмоции. Наконец-то раздался и рациональный вопрос:
– Когда я смогу увезти сына на Дальний Восток? – это на правом фланге. Там же сидела и основная группа оппонентов – внимание людей переключилось на правую сторону зала.
В это время с левой стороны, где сидела и я, тихо встала незаметная Антонина Петровна Садиленко. Никто не обратил внимания на ее передвижения, но в то же время в зале повисла напряженная пауза – так бывает, когда тигр крадется из засады. Куроедов подробно отвечал на последний вопрос.
Анатолий Сафонов успел задать даже следующий:
– Как долго это продлится?
Антонина Петровна между тем тихо продвигалась к намеченной жертве. И вдруг бросилась на Илью Клебанова, который не был ни крайним, ни даже говорящим, просто стоял.
– Отдай мне сына, гад! – яростно кричала женщина, сжимая руки на горле вице-премьера. – Стоит тут, рассказывает…
Что странно, так это то, что именно Клебанов не произнес ни одного слова во время собрания – накануне у него было плохо с сердцем и он молчал. Нападение женщины оказалось таким неожиданным, что военные не смогли правильно сгруппироваться. К Садиленко бросились офицеры, но оторвать ее от намеченной жертвы не удавалось.
Вице-премьер – высокий представительный мужчина, дотянуться до него не просто. Маленькая, в дешевой вязаной кофточке – Антонина Петровна в тот момент была сильнее целого войска. Ее отчаянное и беспомощное нападение потрясало больше, чем предыдущая истерика Надежды Тылик.
– Отдай сына! – трясла она «власть» за грудки. Клебанов побледнел. Он не защищался, он даже рук не поднял. Обессилев, заплакала женщина и обреченно пошла из зала, едва перетаскивая свои тяжелые ноги в стертых домашних тапочках. На этой гневной материнской ноте закончилось собрание.
До вечера никто не расходился. Возле Дома офицеров стоял смутногудящий кордон родственников. Это был ровный полукруг, не менявший очертаний. Как оказалось, ждали не напрасно.
В 20 часов приехал Президент страны. Он сразу же направился к Ирине Лячиной. Никто не знал, будет ли встреча. Передавали друг другу Требования к Президенту, последним пунктом которых стояло: «Предать суду маршала Сергеева И.Д., Попова В.А., Моцака М.В.»
Приехавшая позднее Лячина сделала приписку: «Не согласна с последним пунктом».
В 21.15 Президент в черном костюме и черной рубашке без галстука стремительно вошел в зал местного Дома офицеров.
В зал пускали всех, и, наверное, народу бы собралось больше, если бы видяевцы знали о его приезде. На входе дюжие, незнакомые мне ребята, предупреждали, чтобы мы не делали резких движений, вот и все меры безопасности. Зал дома офицеров был полон, люди стояли в проходах, за журналистами охотились, записи вести не давали, я записывала открыто, мне никто ничего не говорил.
В прессе потом появились статьи об этой встрече и даже стенограмма. Понятно, что стенограмма выступления Путина, безусловно, велась, но почему та стенограмма, что появилась в некоторых СМИ, не отражает действительности? Судя по всему, журналистов там все-таки не осталось, а сведения почерпнуты из опросов жителей. Об этом говорят детали разного характера, например, одежда Президента, непоследовательность, передергивание ответов.
– У нас планировалась встреча в штабе флота в Североморске, – начал Президент. – Но я ее отменил.
– Ближе к делу! – крикнули из зала.
– Я буду говорить громче, – Путин держался хладнокровно, говорил негромко.
– Мы видели в дивизии ваши портреты, – крикнули из зала. – Эти мальчики проголосовали за вас, и они верили вам! Вам не стыдно смотреть нам в глаза?
– Мы подготовим постановление правительства и с каждым членом семьи погибшего экипажа будет проведена работа.
– Немедленно отмените траур! – перебили его из зала.
– Что касается траура, то я такой же несведущий человек в этой области, и моя информация зависит от военных…
По залу гул. Путин ждет, когда шум утихнет и продолжает:
– Что касается траура, то я, как и вы, надеялся и надеюсь до последнего на чудо. Но есть точно установленный факт: люди погибли. Я говорю о людях, которые погибли точно. Такие в лодке, безусловно, есть. По ним этот траур. Но это не значит, что мы должны все бросить.
– Когда прекратятся эти трагедии? – выкрик из зала.
– Что касается того, сколько еще трагедий будет, то скажу. Трагедии в море были всегда, в том числе и тогда, когда нам казалось, что мы живем в очень успешной стране. И тогда трудно было представить, что все произойдет именно так. У нас флот находится в трудном положении. У нас вся страна находится в трудном положении. Мы должны иметь армию в более лучшем техническом оснащении, у нас должен быть другой флот, может быть, меньше подводных лодок, но более технически оснащенных. Это все должно быть!
– А вы знаете, что народ был собран с двух экипажей? Народу не хватает, а вы сокращаете?
Путин резко: – Надо, чтобы был один экипаж, но он должен быть хорошо обученным.
Тогда не будет таких трагедий.
– А вы считаете, что экипаж виноват в этой трагедии? – выкрик из зала.
– Нет, я так не считаю, – ответил Президент. – Но надо разобраться в истинных причинах трагедии. Мне предлагают немедленно расправиться с военным руководством, отдать всех под суд. Но надо сначала разобраться!
– От того, что вы кого-то уволите, наших мужей не вернешь! – выкрик из зала.
– Верно! Я встречался с главным конструктором подводных лодок академиком Игорем Дмитриевичем Спасским, ему за 70, я знаю его много лет. «Игорь Дмитриевич, – спрашиваю я его, вы можете сказать, что это конец? У меня сердце болит, потому что там близкие.» «Чтобы подтвердить это, – говорит он, – мы должны разрезать лодку». «А если там есть какие-нибудь воздушные пузыри? – спрашиваю я. – Тогда человек погибнет?»
– Почему сразу не приняли помощь норвежских спасателей? – это спрашивает Оля Шевчук.
– Спасательные средства начали конструировать в конце 70-х годов, когда строились и лодки. На Северном флоте эти средства были, но они устарели, их пришлось утилизировать. А новые нам сейчас построить не по средствам. Контакт с лодкой был утрачен в 23 часа 12 августа. Мне сообщили 13-го в семь утра, сказали, что у нас нештатная ситуация. Мне доложили, что развернуты спасательные работы, я сразу спросил, нужно ли что-нибудь от меня лично, от страны, от других стран. Ответ был, что у нас есть все средства спасения. Признаемся, что если бы 13-го военные обратились за помощью, то удалось бы спасти.
Возможно, это была случайная правда, а возможно Президент страны не владел информацией в полной мере, но фраза прозвучала именно так. Владимир Путин на этом собрании выглядел искренним человеком, возможно, он и был таким, он тогда только что вступил в должность, и в наследство ему досталась странная разрушенная страна.
Я не знаю, спасли бы ребят, если бы обратились за помощью 13 августа, но то, что их не спасали или спасали вяло и беспомощно, как будто не считали нужным спасать – это было очевидно. И чье это было решение – неважно, Президент страны явно был в курсе обстоятельств спасательных работ или должен был быть в курсе.
Я не поклонник нашего Президента, но надо отдать ему должное – он весьма умело управлял залом, держался очень уверенно.
– Когда мы получим наших детей? – выкрик из зала.
– Норвежское правительство рекомендует продолжить работу. Но они поставили три условия: регулярная смена водолазов, другое оборудование и заключение нового контракта. С контрактом все не так просто, первоначально контракт на спасение экипажа «Курска» был заключен с коммерческой фирмой, которая специализируется на работах на морских буровых вышках. Теперь водолазы считают, что раз спасать некого, то нужен новый контракт – на поднятие тел погибших моряков. А фирма не имеет лицензии на такие работы. Мы пробиваем этот вопрос, но все это требует времени.
– Сколько же мне ждать сына? – спросила одна женщина. – Денег нет, чтобы ждать.
– Что касается денег, – сказал Президент. Шум в зале. Люди кричат:
– При чем тут деньги! Вы скажите, когда вернут наших сыновей?
– Мы пока не дошли до восьмого отсека, и точного ответа на этот вопрос не можем дать. В девятом отсеке там не просто вода, там все перемешано с дизтопливом и, – он запнулся, – и человеческими телами. 75 процентов экипажа находилось в 1-2 отсеках, который был уничтожен в первые минуты взрыва. Взрыв был огромен, он выбил дыру размером полтора-два метра. Но что касается денег, – он сделал паузу, чтобы в очередной раз проверить реакцию зала.
И люди сдались – никто его не перебил, никто не возразил, все слушали, затаив дыхание. Это был перелом собрания, ожесточенных настроений – и Путин это сразу понял, он стал спокойнее:
– Что касается денег, то накануне я разговаривал с одной женой офицера, и она мне сказала, что они жили здесь для того, чтобы накопить за оставшиеся 10 лет денег для обучения своего ребенка. Возьмем среднестатистические данные по зарплате офицера, это 6 тысяч рублей.
– Какие там 6 тысяч! – раздались голоса из зала, но это был уже конструктивный диалог. – Меньше.
Вот сегодня, когда я вижу стратегию и тактику этого человека, я не уверена, что он случайно ошибся. К таким мероприятиям тщательно готовятся, данные распечатывают сто офицеров. Он хотел, чтобы начался спор по конкретным вопросам – и он начался.
Надежда Тылик:
– Вы знаете, как мы тут живем? Мы платим огромные деньги за отопление. У нас же нет льгот ни на что.
– Льготы нужны! – сказал Путин. – Но нет смысла о них говорить. Нужны реальные деньги.
Ему приносят распечатку со средними зарплатами, и он читает:
– Капитан 2 ранга получает пять с половиной тысяч. Мичман – три, начальник штаба – восемь. Будет справедливо, если мы каждому из погибших выплатим среднее жалованье за десять лет вперед.
Умиротворенный зал задает вопросы уже другим тоном, не сдались лишь 2-3 бывших подводников.
– Раньше были специальные организации для спасения лодок, – говорит Роман Колесников. – И вдруг все исчезло. Почему?
Путин не успевает ответить, как возникает другой вопрос:
– Как будет выдаваться жилье?
– Будем прорабатывать этот вопрос, квартиры и дома дадим в любой точке страны, где пожелаете. В центральной части страны квартира гарантирована всем.
– Центральная часть – это что?
– Москва и Питер, по моему мнению. Если у моряка есть родители, которые нуждаются в помощи, то такая помощь будет организована.
– Можно ли дать квартиру моим родителям, так как у меня есть квартира в Питере? – спросила Ирина Белозорова.
Она стала единственной, кто не получил бесплатного жилья.
– Нет, – ответил Президент. – Мы не можем дать квартиры всем.
В это время в обморок упала Людмила Синица, подруга Макса Сафонова. Они познакомились совсем недавно и еще не успели расписаться. Она сидела передо мной, и я видела, как она медленно начала падать набок. Ее на руках вынесли над головами.
– Мы приехали из Дагестана, – сказала Сафинат Гаджиева. – Мой муж был гражданским специалистом, а деньги пообещали только членам экипажа. Как быть?
– Приравняем вашего сына к членам экипажа, – ответил Путин.
– Мы с Украины, – сказала Антонина Садиленко, – там с нас такие налоги за жилье возьмут, что страшно.
– Зачем вам Украина? – сказал Путин. – Мы вам здесь дадим жилье.
– Прям щас?
– Нет, щас не дадим! Зал рассмеялся.
– Мне нужен брат! – сказала Рита Щавинская. – Я верю, что там есть живые. Я требую, чтобы их достали!
– Окружающие вас люди говорят вам, что их можно спасти, – доброжелательно ответил Президент. – Вы им верите, но они вас обманывают. Нам всем очень больно, нам всем жить с этим крестом!
– Но почему нет спасательных средств?
– Они есть, но они не сработали.
– У нас с 1983 года аварийная служба флота не способна никого спасти! – сказал Анатолий Сафонов.
Выкрики из зала:
– Наши спасатели несколько дней не могли залезть в эту лодку. Норвежцы это сделали за один час.
– У меня уже сил нет! У моих родителей сил нет! А они сидят там и жд ут. Мы верим, что ждут!
– Да что же, у нас нет таких водолазов?
– Да нет в стране ни шиша! – рассердился президент.
– Мы предлагали свою помощь! Мы – водолазы! – говорит один мужчина. Почему нам отказали?
– Специалисты у нас есть, и в том числе по глубоководным погружениям, но оборудование будет идти месяц-два, – сказал Путин.
– Кто ответит за некомпетентность? – выкрик из зала.
– За некомпетентность надо ответить! – сказал Путин.
– Почему вы так поздно приехали?
– Первое желание такое и было, приехать сразу, – сказал Путин. – Но один слух, что я приеду, что бы тут произвел? А сколько людей я бы привез? Мы бы не дали вам работать.
– В субботу в пять часов вечера женщины в гарнизоне уже знали о случившемся, – сказала Мария Станкевич, жена капитана медицинской службы Алексея Станкевича. – А руководство флотом не знало? Ответьте, когда вы отдадите наших мальчиков? Нам сказали, что их достанут через год?
– Их достанут в течение месяца! – ответил Путин.
– Будет ли в Видяево ЗАТО? – это спросил капитан 1 ранга Олег Горелов, командир моего мужа.
– Видяево не может быть офшорной зоной, – ответил Президент. – Здесь служат честные люди. Люди, которые стоят за этим, не платят налоги, а себе в карман кладут тысячи. Там будут одни жулики.
То есть, ответ был отрицательным. Но Путин не сдержал своего обещания и уже через год подарил Видяево звание закрытого территориального образования, а вместе с ним и некоторые льготы.
Встреча продолжалась два часа сорок минут. У меня осталось впечатление, что он приехал именно тогда, когда должен был приехать, то есть, когда люди обессилели. Что он говорит именно то, что хотел сказать, и что все мы стали участниками продуманного сценария.
Мужество вырвалось из отсеков
23 августа
День траура! Простой и великий! Суетливый и суматошный! В этот день выдают свидетельства о смерти. Деловито и четко.
– А мы ведь завтра уезжаем. Не успели поговорить о Максиме… – мы встретились на улице с Клавдией Рейда, мамой Олечки Вишняковой.
– Почему такие уходят? – мы обе заплакали.
Когда Максим пел, зал затихал от восторга – глупо, но его называли видяевским соловьем. С Олей мы познакомились во время «автономки» 1999 года. Для меня Оленька Вишнякова навсегда останется олицетворением самой чистой любви «курянок» – нежная, ранимая, чуткая. «Этот удивительный ребенок», как называл жену Максим, окажется выдержаннее и крепче многих.
Тихон Андреевич Багрянцев. Редкое душевное здоровье отличает этого уже немолодого человека. Я помогаю ему дозвониться до Севастополя, записываю все необходимые сведения.
Заметив мой пристальный взгляд, он спрашивает:
– Что?
– Вы так похожи со своим сыном!
– Да, все говорят! – гордостью осветилось его лицо.
Мы долго беседуем. Он не причитает, не плачет – но нитроглицерин так и мелькает перед глазами, он глотает таблетки одну за другой. Точно таким же быстрым движением, вскидывая руку, поглощал Владимир Тихонович свои витамины из баночки – мог угостить, это было наивно, и я всегда смеялась.
Позднее приходит Марина Белова. Мы садимся на кровать в коридоре, которые там поставили для тех, кому приходится делать уколы или кто падает в обморок и шепчемся: о Мише, о ней, о любви. Потом идем к психиатру Сергею Джангалиеву.
Беседуем с отцом Димы Колесникова – Романом Дмитриевичем. Он обстоятельно рассказывает про свою теорию преждевременной гибели гигантских сооружений. Избегает разговора про сына, словно ему больно.
Собраны первые списки беременных от гражданского брака. Потом, когда потребовали справки от врача, из этого списка кое-кто исчез-испарился.
24 августа
Похороны словно подводят черту под горем. Наверное, кульминация страданий приносит облегчение и успокоение. Ритуальные прощания с подводниками стали пограничным рубежом между отчаяньем и возрождением.
Памятник, который стоит при въезде в поселок, ничем не отличается от сотен других – холодный гранит, строгие плиты. Всегда недолюбливали это торжественное место видяевцы, далеко стороной обходили и грибники. Почтение, граничащее с суеверностью, царит возле памятника «Подводникам, погибшим в океане». Сюда и привезли родственников – на этом месте был заложен камень героям «Курска». Склон был усеян горем и цветами, камень омыт самыми чистыми слезами, а плач и рыдания поднялись в сопки, застыв там незримым следом событий.
Затем все едут в губу Ара, где стоит корабль «Клавдия Еланская», нарядный, словно весенняя бабочка. На фоне строгих подлодок он кажется кружевным и воздушным. Причал на восьмом пирсе символически разделил жизнь надвое. Слева – атомный крейсер «Воронеж», такого же класса, как и «Курск». Справа – теплоход «Клавдия Еланская».
Из настоящего – только эта узкая бетонная полоска среди моря, соединяющая прошлое и будущее, жизнь и бессмертие, может быть.
Когда теплоход развернулся и плавно отошел от пирса, на «Воронеже» черные ряды моряков вскинули руки к козырьку. С высокого борта белого теплохода они кажутся игрушечными солдатиками. «Еланская» осторожно обходит подлодку – она сидит в воде низко и вся ее грозная сила скрыта морем.
Подводники развернулись вслед нашему кораблю – этот момент словно застыл в истории, даже чайки перестали кричать.
Ласковая вода залива медленно, словно нехотя, понесла теплоход в открытое море. И впервые все происходящее показалось мне чудовищным сном. Вот сейчас я проснусь и пойму, что подводных лодок не бывает на свете. Жизнь, настоящая жизнь – она вот такая, как на «Клавдии Еланской». А в тесном чреве подводной лодки – такой не может быть жизнь, такой не должна быть жизнь. И то, что произошло с «Курском» в лучшем случае – небытие, в худшем – ад кромешный. Быть может, ад вообще здесь, на Земле, а не где-нибудь в Аду?
Вода Баренца… Я видела это море разным: от глубокого синего до свинцово-леденящего. Но таким матово-бирюзовым – никогда. Неужели это Баренцево море? Такими безмятежно-спокойными бывают южные избалованные солнцем моря.
Что означает твоя очередная прихоть, Баренц? Что жертва принята? Что страданием искуплены земные страсти?
Никто не плачет на «Клавдии» – родственники стоят возле бортов бездумно и печально.
Плакать они будут потом. Странно тихо среди медноблестящей скорби. Когда мягко вступит оркестр, когда щемящий и торжественный «Марш славянки» разорвет сердца на мелкие осколки – тогда заплачут все. Даже журналисты.
Когда с героями будет прощаться страна, когда венки лягут на ложе скорби – тогда заплачет и вода Баренца. Из бирюзовой она вдруг почернеет. Может, это слезы окрасили ее в черный цвет?
Баренцево море славится своим переменчивым нравом, но чтобы так, в несколько минут измениться? В этом действительно было что-то мистическое.
Ни воя, ни крика. Лишь затаенные глухие стоны. Неустанно глядят глаза в эту черно-свинцовую муть. Как будто увидеть хотят сына, мужа, такого желанного.
Стоп, машины! Слышен глухой перестук материнского сердца.
– Сыно-о-чек мой! Зачем ты так далеко-о? Глубо-о-к-о-о! К тебе не дойти! Не добраться! Тебя не достанешь рукой…
Пела эту песню мать. Не кричала, не вопила. Пела, как в детстве певала. Сердцем пела.
Я тоже плачу. Не кричу, не вою, тихонечко сижу себе на скамье корабля и плачу. Подходит офицер и предлагает выпить валерьянку.
– Спасибо, не надо, – говорю.
– Не будете пить, сделаем укол, – говорит офицер, не вступая в дебаты, и я глотаю горький стаканчик.
Отпевание (сначала по православному обычаю, потом – по-мусульманскому) приносит женщинам облегчение. Гармоничные звуки церковного пения не могут не тронуть сердца даже закоренелых атеистов. Поминальный обед в комфортабельной кают-компании и вовсе направил мысли женщин в более рациональное русло.
Когда позднее иду по корме корабля, разыскивая фотокора мурманской газеты, – останавливает вице-адмирал Валерий Касьянов:
– Кого ищете, Альбина?
– Меня просили написать репортаж с места события. Хотите почитать?
– Не могу! – сказал уже через две строчки Валерий Павлович. – Слезы застилают глаза.
Несмотря на общее негативное впечатление от поведения некоторых штабных офицеров – вице-адмирал Касьянов остался в памяти, как человек простой и умный, редкое для военного руководителя сочетание.
В этот горестный день я долго сидела в большом зале Дома офицеров. Минуты складывались в часы, а я не могла уйти. Словно цепи трагедии приковали к тому месту, где столько пережито. Тогда поняла: если не разорву этот, очерченный судьбою круг – он изломает меня навсегда.
На другой день у многих женщин на лицах появилось оживление. Началось возрождение. То ли жизнь невозмутимо брала свое. То ли мужество погибших подводников вырвалось из душных отсеков и вселилось в горестные сердца.
Мужество, чтобы жить!
Рябиновые кисти сентября
Все происходило быстро.
В среду привезли голубые бревна. В воскресенье свеженький сруб уже блестел матовыми оконцами – Свято-Никольская церковь выросла на глазах.
Утром здесь еще росли рябины. К обеду голубые бревна легли на красные ягоды, а вечером на земле остались дрожать погибающие деревья. Сердобольная старушка Зоя собирает непомятые ветки и дарит их мне. Я иду с огромным красным букетом – встречные улыбаются. Наверное, букет не может быть грустным.
Родной гарнизон пахнет краской и известью. Это непривычно для него. 40 строителей спешно ремонтируют «улетные» видяевские дома. Поселок похорошел, но радости на лицах не прибавилось.
Но это все произойдет потом, в сентябре. А нам, если следовать хронологии, следует вернуться в август.
25 августа
День Матвиенко. Социальный вице-премьер Валентина Матвиенко приехала утром и провела в гарнизоне весь день.
Горе отодвинулось в сторону – надо было устраивать жизнь.
Ее ждали с некоторым страхом и надеждой. Если Президент страны для видяевцев был человеком довольно абстрактным, хоть и наделенным большими полномочиями, то от Матвиенко зависело решение конкретных вопросов. Более того, про нее говорили, что она вникает в мелочи повседневной жизни, одним словом – она была ближе к народу.
Ее ждали еще и с интересом – какая она?
Оказалось – обыкновенная. Черный элегантный костюм сидел уверенно.
Быстрая, решительная, энергичная, резкая – она создавала вокруг себя водоворот событий, мнений, столкновений. Мне довелось общаться с Матвиенко в неформальной обстановке – она простая и открытая.
Весь день Валентина Матвиенко не выходила из видяевского Дома офицеров. Сначала была встреча с «Общественным комитетом родственников АПРК «Курск». Разговор шел о пенсиях, компенсациях, льготах, гражданстве и путевках.
Затем она прошла в кабинет начальника Дома офицеров и тут произошли те события, о которых писали потом по принципу «слышал звон, да не знает, где он». Ситуацию представляли в некоем трагическом смысле, на самом же деле она была как будто списана с Салтыкова-Щедрина.
Галина Логинова, мать каплея Сергея Логинова, бросилась к вице-премьеру с криком: «Помогите зарегистрировать брак сына с невесткой – она беременна!»
Меня вызвали в кабинет, потому что возникла путаница со списком гражданских жен. Я подала накануне список, по которому среди гражданских жен числилось 6 человек, из них 2 беременны.
Но на столе у Матвиенко оказалось два списка, один – мой, другой – неизвестно чей: по нему проходило 9 гражданских жен, из них 4 – беременны. За одну ночь некоторые срочно «забеременили» от погибших ребят – разродиться им, несмотря на справки, так и не удалось.
Матвиенко просила разъяснений, а выслушав, повернулась к военным:
– Почему ситуация с заключением брака зашла так далеко?
Военные объясняли так запутанно и долго, что вице-премьер пришла в ярость.
Дело действительно было запутанным. По закону такие браки, естественно, регистрировать нельзя. Но Иван Нидзиев пообещал это сделать. Ему внимали, как поющей птице Феникс – красиво, но неправда. Но когда глава Ура-губинской администрации Юрий Морозов подтвердил, что все гражданские браки с погибшими будут зарегистрированы, невесты успокоились. Кстати, был случай, когда одна невеста взяла фамилию погибшего жениха, но ни один брак так и не был зарегистрирован. Но вернемся к вице-премьеру.
– Кто не хочет зарегистрировать брак этих женщин?! – грозно закричала Матвиенко.
– Кто? – эхом отозвались военных, которых набился целый кабинет. Они озирались вокруг, ища виновного.
– Кто?! – более грозно спросил командующий Северным флотом Вячеслав Попов.
– Заведующая ЗАГСом! – прошелестело множество голосов.
– Заведующая ЗАГСом, – погромче сказал Вячеслав Попов.
– Позвать сюда заведующую! – крикнула Матвиенко.
– Позвать! Позвать! Срочно! – закричали все сразу.
Привели заведующую. Среди всех присутствующих она, похоже, одна сохранила твердую память и рассудок, к сожалению, у меня не записана ее фамилия.
– Зарегистрировать срочно! – сказала Матвиенко.
– Я не пойду против закона! – твердо ответила женщина.
– Кто отвечает за все это безобразие? – возопила вице-премьер. Повисла пауза – никто не знал, кто отвечает.
– Я! – выступил на сцену молчавший до этого Юрий Морозов. – Я возражаю против регистрации брака, поскольку он незаконен.
– А вы кто такой? – опешила Матвиенко.
– Я глава местной администрации! – важно сообщил Морозов.
– Бюрократ!!! – закричала Матвиенко, и на том дело завершилось.
Все это на самом деле так не походило на то, что описывала в те дни одна из центральных газет, где ситуация разворачивалась, как детектив: тут тебе и противостояние офицеров – вот же злодеи! И высокомерие властей – а как же иначе! И униженность беременных женщин. Особенно обидно было за Наташу Касьянову, невесту Сергея Логинова, – скромную, тихую, но гордую девочку, которая на самом деле ни у кого ничего не требовала и в ноги никому не падала.
Следующим по плану был прием родственников. Он проходил спокойно, почти по-домашнему. Пришли те, у кого были какие-то нестандартные ситуации – всего 19 человек, я вела протокол.
Коркины спрашивали, будут ли поднимать лодку.
Бочковы и Цимбал – распространятся ли льготы на жителей Украины.
Были обращения по жилью.
Одни жаловались, что невестка им не дает денег.
Другие, придя с просьбой о регистрации брака – тогда все верили в это – сказали: «Вот если бы она (гражданская жена) была беременна, мы бы все отдали за будущего внука!»
Но… проходили дни и это состояние одухотворенности, общей близости уходило, как вода в песок. Ссоры возникали даже между родителями сына и невестками в зарегистрированном браке – испытание золотым тельцом немногим оказалось по силам.
Народ тем временем собрался в зале. Никто не обещал собраний, люди пришли сами и хотели говорить с Валентиной Матвиенко.
Ждали долго, в зале царило смятение – ничего не было известно. Она появилась.
– Готова ответить на ваши вопросы! – сказала открыто, быстро расположив людей, поскольку не юлила, не кивала на Ваньку, не уходила от неприятных вопросов.
Это было первое мирное собрание, на котором никто никого не обвинял.
29 августа
Заседает губернаторский (так и хочется сказать губернский) комитет.
30 августа
В Доме офицеров висит объявление: «Желающие улететь самолетом – гарантированно улетят сегодня!»
Психолог Санкт-Петербургского института военно-морской медицины Виктор Макаров утром бегал на Питьевое озеро купаться.
– У нас же вода ледяная?
– А я зимним плаванием занимаюсь, – отвечает он.
– Что вам показалась в Видяево интересным?
– Люди! – не задумываясь отвечает он. – Я смотрю через их глаза в их души. В глазах – печаль и грусть. Здесь нет агрессии, но грусть есть и даже какая-то всеобщая безрадостность.
– Просто вы застали нас в трагический момент. Вот у меня в глазах грусть, но я человек веселый.
– Печаль всегда рука об руку с радостью ходит, – говорит он. – Печаль – один из трех элементов, из которых соткан мир.
31 августа
Создается «Общественный комитет членов семей и родственников военнослужащих АПРК «Курск». Это самое незначительное событие августа вскоре вырастет до гигантских размеров, определит стиль поведения и характер взаимоотношений женщин.
Я встречалась с родственниками старшины контрактной службы Вячеслава Майнагашева. Они все приехали из Хакассии. Невеста Ирина, которой исполнилось 18 лет, недавно переехала к жениху, и они пока не расписались, мечтали о собственной квартире в Видяево.
2 сентября
Открывается мемориальная доска на 8 пирсе. Это первое материальное свидетельство памяти: то, что можно потрогать руками, куда можно положить цветы, иконку, зажечь свечу.
Слезы сдержаннее. Они не смешиваются с торжественными обещаниями военных.
С одной стороны – пестрая толпа женщин под зонтами. С другой стороны – строгие ряды под знаменем. Они тоже не смешиваются.
Слова никого не трогают, даже тех, кто их произносит, хотя вид у всех при этом приятно печальный.
4 сентября
Народ зашевелился. Деньги, товары, продукты в гарнизон идут неуправляемым потоком. Всем этим распоряжаются военные и «Общественный комитет женщин», который почти на сто процентов состоит из жен офицеров. На заседание комитета пытаются прорваться матери погибших подводников, чтобы сказать: «Которые тут временные? Слазь!» Это начало передела власти.
Становится жарко – прошло так мало времени.
В этот день приходила взволнованная Марина Белова:
– От куда? Ну откуда они могли узнать? Я ни с одним журналистом не встречалась.
Оказалось, что на улицах Нижнего Новгорода, где живут ее родители и свекровь, корреспонденты местной газеты провели опрос среди прохожих: за кого они – за Марины или за ее свекровь?
Поистине бьет ключом журналистская мысль в поисках новых форм проведения шоу-трагедий.
– Ну, Марин, что ты расстраиваешься? За тебя же больше процентов проголосовало…
Она улыбается.
В этот день приезжал известный писатель-маринист Николай Черкашин. Мне поручили проводить его в музей, где работает фотограф из музея Северного флота Александр Раупе. У него тут тихое местечко, где можно отдохнуть от суеты, да и сам он человек не суетный.
Массовый психоз дает разные всходы. Вбегает штабной офицер и кричит на меня за то, что включен ксерокс.
– Это я сделал, – тихо говорит Черкашин.
– Не беспокойтесь, я привыкла ко всеобщему хамству, – отвечаю я довольно спокойно, и он улыбается.
5 сентября
Потихоньку уезжают: Наташа Ерахтина с маленькой дочкой – одни из первых. Мы вместе едем в автобусе, это грустно – она безучастна ко всему, даже к ребенку.
Конец ознакомительного фрагмента.