Тайна Черного моря. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ШПИОН, КОТОРЫЙ КО МНЕ ПРИШЕЛ (Игорь Гречин, 1998)

Эпизод первый. Объект У-17-Б

25 июля, понедельник, 11.47 по московскому времени.

– Ну давай, дружок, хвастайся своим хозяйством.

Полное, зафиксированное наглухо застегнутым воротничком, холеное лицо генерала исказила барственная улыбка. Было это лицо отчетливо красным – даже в тусклом свете подвальных, оплетенных проволокой ламп. Впрочем, генерал был слишком тактик и поэтому тут же превратил начальственную улыбку в отеческую. Мало ли как жизнь повернет. А жить и генеральствовать он собирался долго.

Полковник Громов уловил нюанс, про себя ухмыльнулся и нажал на шершавой бетонной стене чуть приметную кнопку. Генеральские маневры его не раздражали. К тому же доводилось слышать о генерале не только гадости… А много ли вы знаете людей, про которых за глаза говорят не только гадости?

Стена беззвучно утонула в полу, обнажив железную решетку. За решеткой обозначился столь же скупо освещенный, поворачивающий налево коридор; под потолком – телекамеры слежения, направо – дежурка с пыльным окном, за которым мерцает неживой голубоватый свет.

Фанерная дверь хлопнула, словно выстрел американской М-16, и из дежурки выдвинулся кряжистый, лет сорока сержант, не с «макаровым» и не с ТТ даже, а с историческим маузером наголо.

Ветеран что-то дожевывал, но, тем не менее, так бдительно оглядел вошедших, что у генерала не осталось никаких сомнений: наверняка замечены и врезавшийся в шею воротник, и ладно пригнанная под мундир наплечная кобура, и чуть потускневшая бляха на ремне. Наверняка этот, с опереточным маузером, мысленно нарек его не то штабным павлином, не то генштабовским павианом. И ведь ни капельки его, генерала, не боится.

Но генерал без любви как-нибудь обойдется. А вот нерадивые будут наказаны.

– Палыч, – сглотнул сержант, не убирая и даже не опуская маузер, – кажи пропуск. И товарищ твой тож.

В подземелье голос звучал глухо, мертво, точно записанный на пленку голос робота. Генерал оторопел, смял фуражку и ладонью размазал по лысине пот:

– Это что же, товарищ полковник!..

«…Ковник! …овник! …овник!» – таинственно передразнило эхо.

– Тише, тише, товарищ Семен, – сказал генералу Громов и для успокоения собрался даже хлопнуть его по плечу. Ан нет: притормозил в сантиметре от погона. Субординация есть субординация. Здесь, конечно, генерал гость и полностью во власти полковника. Но вот на поверхности… – Работа у него такая. Не затребуй он пропуск, завтра же из фирмы вылетит. А отсюда путь один – вперед ногами в парадных сапогах. Под звуки оркестра.

Полковник тут же отчитал себя за излишнее многословие.

– Так нас же на входе проверяли… – сбавил обороты товарищ Семен.

– Допуск номер один, а тут – номер два, – качнул массивным подбородком Громов. – К министру обороны три проверки, и здесь три. По Уставу положено.

– Ну что ж, порядок есть порядок, – выдохнул в усы генерал Семен и полез в карман. Его тень стремительно удлинилась и порезалась о решетку.

Глаза сержанта по-охотничьи блеснули, напряглась квадратная пятерня с маузером. Но товарищ Семен извлек не любимца террористов – «узи», не какую-нибудь штучку из обихода ниндзя, а запаянный в плексиглас картонный прямоугольник с крупно выведенной цифрой «2».

Надо было видеть в этот момент генерала. Под дулом пистолета он не стоял уже давно. Да ещё при свидетелях. Кажется, перемудрили в Штабе с безопасностью. Придется поставить вопрос на совещании. А потом вызвать на ковер этого сержанта…

– И ты, Палыч, – сержант не опускал утонувший в кулаке маузер.

Полковник уже держал картонку в руке. Когда успел – шут его знает. Сержант восхищенно вздохнул: ну Палыч, ну ловкач.

И вернулся в дежурку; следом за ним уползла его кряжистая тень. Раздались отчетливый металлический лязг и приглушенное ругательство. Решетка с заунывным скрипом поплыла вверх.

Генерал и полковник переступили щель, поглотившую бетонную стену; товарищ Семен мельком глянул в пыльное окошко дежурки. Ничего особенного: покарябанный стол, черное вертящееся кресло, над столом – ряд черно-белых телевизоров, на которых застыла одна и та же картинка, снимаемая с разных ракурсов: коридор, коридор, коридор… Второй справа монитор услужливо показал спины офицеров. Сержант небрежно козырнул вслед:

– Налево, товарищ генерал. Ни пуха…

– Он что, издевается? – неловко размазывая пот по шее, прошипел генерал. В подземелье было душно. Очень душно.

– Поиздеваешься тут, – только и ответил полковник. ЕЕЕ

Они свернули налево. Тусклый, желтыми пятнами лежащий на шершавом полу свет от зарешеченных ламп, специфическая вонь прелых тряпок, хлорки, солдатского харча и отсыревших шинелей. Бетон, бетон, один бетон вокруг… Тишина стояла оглушающая, только глухое цоканье набоек на генеральских ботинках отскакивало от стен – отскакивало и умирало, поглощенное теснотой и темнотой.

Генералу стало немного не по себе. Он не жаловал замкнутые помещения – особенно на такой глубине. Но виду не подал, только покрепче сжал зубы.

Коридор привел к массивной, вручную не совладать, сваренной из рельс двери.

Снова неприметная кнопка и за ней решетка с прутьями толщиной в ножку стола. Тени гостей маслянистыми пятнами просочились сквозь прутья и прилипли к бетонному полу по ту сторону решетки.

За решеткой на карачках драил пол бурой тряпкой щуплый рядовой, на вид лет девятнадцати, стриженный под ноль. Шея из воротника – как макаронина из тарелки. Бетон плохо смачивался, вода насыщалась пылью и скатывалась на неровном полу в шарики. При здешнем освещении эти шарики казались ртутными.

Увидев гостей, парнишка выпрямился, бросил тряпку в ведро, стоявшее метрах в трех от него, попал и вытер руки о форменные, весьма мятые брюки. Потом, как-то по-детски улыбнувшись, неожиданно просипел:

– Здорово, мужики. Че надо?

– На такой пост – пацана?! – охнул товарищ Семен.

– У этого пацана легкое в Тимбукту прострелено. Не мне вам рассказывать про операцию «Веселые ребята [1]». Он единственный в руки гайшемитов не попал, вернулся на костылях. Так этими костылями четырнадцать рэкетиров замочил… – возмущенным шепотом ответил товарищ Палыч и снова мысленно отругал себя за болтливость.

– Эй, хорош шептаться, старые пердуны, – рядовой харкнул в угол, словно был совершенно не заинтересован в результатах мытья бетона. – Докладывайте давайте.

– Ради Бога, товарищ генерал, не возмущайтесь. А то не пустит. Ему после У-17-Б все до фени. Скорей допуск доставайте. Номер три, – посоветовал полковник и сам зашуршал в кармане.

Генералу, истекавшему потом, пришлось подчиниться.

После предъявления документов полковник и рядовой, каждый со своей стороны, нажали кнопки в стене. Неизвестно откуда раздались призрачные звуки мелодии «Подмосковные вечера». Мелодия звучала так, словно её исполняет компьютер, и оборвалась неожиданно.

Парень весело подмигнул и открыл решетку хитрым, похожим на штопор ключом.

– Сговорчивого ты «лесника» привел, Палыч, не то что прошлый.

Гости вошли.

– Ваш – в последних апартаментах. Только умоляю, держитесь середины коридора, не то потешатся над вами, как над ягнятами бессловесными. – В голосе паренька звучала искренняя забота.

Когда третий пост остался далеко позади, генерал одними губами вымолвил:

– А кто был у вас в прошлый раз?

– Секретарь Совета Безопасности, – донесся с поста смех рядового, тут же сменившийся сильным кашлем. Хищно захихикало эхо.

«Ну и слух у него», – подумал генерал.

– Этот «пацан» Секретаря не пустил, – мрачно пояснил полковник. – Не захотел – и все.

Серый коридор сузился. Тени в призрачном свете неярких ламп убежали далеко вперед и превратились в многоруких чудовищ.

Во всех апартаментах было темно, хоть глаз выколи. Командиры двинулись вдоль затянутых крупной сеткой комнат. Есть ли кто-нибудь там, с другой стороны сеток, было непонятно. Но генерал чувствовал устремленные на него взгляды. Не злобные, не угрожающие, а заинтересованно изучающие. Так, наверное, смотрят патологоанатомы в прозекторской на какую-нибудь эдакую опухоль, обнаруженную в теле мертвеца.

– Титановая, – гордо сообщил полковник.

– Что? – не понял задумавшийся о своем товарищ Семен.

– Сетка, говорю, титановая. Из такого же металла, как последние подводные лодки.

– Ну и как, надежная? – генерал не забывал соблюдать начальственную вежливость.

– Не очень, – вздохнул товарищ Палыч.

Вдруг из апартаментов с табличкой «Мичман Жиба» что-то со свистом вылетело, щелкнуло по широкой генеральской груди, сорвало с неё одну из медалей – лопнувшей стрункой пискнула застежка, – брякнулось на бетонный неровный пол и с дребезжанием быстро поползло обратно в клетку. Медаль исчезла в крупной ячейке. Генерал растерялся, происшедшее живо напомнило рыбалку, а юркнувшая в ячейку сетки медаль – блесну.

– Что ж ты, Серега, делаешь такое! – возмутился полковник, однако к сетке не приблизился ни на миллиметр.

– Палыч, ну ты ж знаешь, хобби, – донесся спокойный бас, в котором явственно слышалась издевка.

– Это точно, – виновато повернулся гид к пунцовому командиру. – Он медальки коллекционирует. Уже штук пятнадцать наловил. Наловчился, гад, пуговицу на нитке метать.

Естественно, про хобби мичмана Жибы полковник не забыл. Но уж так хотелось сбить замаскированную спесь с товарища начальника, что мочи нет.

А генерал настолько растерялся, что сразу и не сообразил, что его умышленно подставили, а когда сообразил, то решил: ладно, сейчас не время, сам дурак…

– А почему не конфискуете?

– Кто ж к нему в апартаменты рискнет войти? – ответил Громов, понимая, что совершенно зря, на пустом месте зарабатывает штрафные очки, однако не в силах сдержать ироничную улыбочку. Ему показалось, что генерал ссутулился.

Полковник двинулся дальше. Генералу ничего не оставалось, как отправиться следом. Разбор полетов он мысленно отложил до возвращения на поверхность.

– Так, может, ему задание?.. Опять же – мичман, со спецификой флота знаком.

– Никак нет, товарищ Семен, – упрямо склонил лоб полковник. – Специальная комиссия Генштаба определила боевую мощь мичмана Жибы в четыре тысячи матахари…

– Извольте изъясняться в уставной форме, товарищ полковник, – буркнул генерал.

– Виноват: боевая мощь мичмана Жибы – одна мегатонна. Мне же приказано выделить бойца мощностью в десять мегатонн. А таковой у нас один: прапорщик Хутчиш. Последние апартаменты. Номер тринадцать.

– Почему тринадцать? – недовольно передернул плечами товарищ Семен. Как всякий дворцовый интриган, он был суеверен.

– Хутчиш сам себе такой номер выбрал. Сказал, так интереснее.

– И вы пошли на поводу? – Кажется, у генерала появилась возможность поставить полковника на место.

– Не сразу, – спокойно, как бы и не замечая генеральского негодования, ответил полковник. – Только когда предыдущий жилец, гвардии старшина Филиппов, тоже одна мегатонна, повесился на ленточке от бескозырки по невыясненным причинам… Однако вот и герой нашего романа. Апартаменты номер тринадцать.

Громов остановился и повернулся налево, к последним в ряду апартаментам. Дальше был тупик – коридор упирался в глухую стену, оштукатуренную «под шубу».

Генерал непроизвольно сглотнул. Пацан с третьего контрольного пункта просил их держаться середины коридора, полковник же легкомысленно подошел почти вплотную к решетке (эти апартаменты были оснащены не сеткой, а толстенной, самой что ни на есть решеткой), достал из нагрудного кармана миниатюрный пульт дистанционного управления с двумя кнопками и большим пальцем нажал правую. В апартаментах вспыхнул неяркий, какой-то пыльный свет, а полковник, убрав пульт, положил ладони на поперечный прут решетки и тихо, даже несколько заискивающе позвал:

– Толик?.. А, Толик?.. Вставай. У нас гости.

Генерал, осторожно выглянув из-за его плеча, не без злорадства отметил, что и Громова прошиб пот. Ага, не все коту масленица!

Апартаменты номер тринадцать были примерно шесть на девять. Из интерьера – лишь скромная облупленная тумбочка, да покосившаяся полка с семью-восемью книжками на ней, да узкая койка под полкой, да обшарпанный умывальник за койкой.

На койке, лицом к стене и тылом к гостям, лежал худощавый человек; даже до середины коридора, которую наученный горьким опытом товарищ Семен не покидал, доносилось ровное, здоровое посапывание.

«Спит, умница… – подумал полковник. – Или все же притворяется?»

«Притворяется, мерзавец… – подумал генерал. – Или действительно спит?»

Шалея от собственного безрассудства, он беззвучно достал из кобуры пистолет, с мягким щелчком дослал патрон и навел ствол на прапорщика Хутчиша – хотел посмотреть, как тот отреагирует. Ну, просто любопытно стало.

Человек не пошевелился, даже спокойное дыхание с ритма не сбилось.

– Зря вы так, – укоризненно-обеспокоенно прошептал полковник, обернувшись к гостю. – Пожалуйста, спрячьте пистолет. А если он, не дай Бог, проснется? Тогда не знаю даже, как мы отсюда…

– Товарищ полковник… – зверея, но почему-то тоже шепотом сказал товарищ Семен.

Оружие, однако, сунул в кобуру и яростно-брезгливо затолкал поглубже, будто пытался раздавить уродливую гусеницу. После знакомства – к счастью, шапочного – с подопечными Громова он был совершенно выбит из колеи. Однако появление перед генеральскими очами простого прапорщика, который самым наглым образом дрыхнет и, следовательно, отлынивает от службы, вернуло его к реальности. Напомнило о том, кто он такой и зачем он здесь.

– Так что же, мы будем стоять тут и ждать, пока ваш друг соизволит обратить на нас внимание?!.

Громов растерянно пожал плечами. По сравнению с обитателем апартаментов номер тринадцать генерал – не более, чем обыкновенный салага-первогодок, и, значит, выходить из положения (будить или как?) придется ему, полковнику Александру Павловичу Громову. Он вновь повернулся к мирно сопящему Хутчишу и, уже громче, позвал:

– Толя!.. Толя!!!

– А?.. Чего?.. Куда?.. – вскинулся тот. Поморгал на неяркий свет, посмотрел на гостей. Ухмыльнулся. – А, Палыч! Сколько лет… Сел на койке, скрестил длинные худые ноги по-турецки, оперся длинными худыми руками о колени – ни дать ни взять хиппи в парке на травке. Спортивные штаны с пузырями на коленях, тельняшка-майка, сандалии на босу ногу – вот и весь гардероб.

– Здравствуй, Анатолий, – сдавленным голосом сказал Громов. – Познакомься, это товарищ Семен из Генерального штаба.

– А фигли нам знакомиться? – беззаботно ответствовал квартирант тринадцатого номера. – Знаю я этого усатого. Никакой он не штабист, я его в Аквариуме на Доске почета видел. А раз он здесь объявился, стало быть, и меня как облупленного знает. Верно?

Прапорщик запанибратски подмигнул генералу, потом, не вставая, сладко, с хрустом потянулся и откинул со лба непослушную челку соломенных волос.

Более всего он походил на молодого гениального физика из отечественных кинофильмов шестидесятых годов. Вот разве что очков не хватает… Впрочем, мельком заметил генерал, очки – старомодные, с толстыми стеклами – покоятся на тумбочке, на альбоме с живописью. Какой именно живописью, он не знал: не разбирался.

– Ну, и чего твоему товарищу Семену от меня надо?

– Он сам тебе все расскажет.

Полковник с видимым облегчением отошел в сторону.

Генерал, в свою очередь, сделал шаг вперед. Он неожиданно успокоился и безотчетного страха уже не испытывал. В сущности, кто перед ним такой? Обыкновенный «ни офицер, ни рядовой» – в меру нагловатый, но от безделья не в меру зарвавшийся прапор. Коллеги-генералы, может быть, и делают ставку на этого молокососа, но он, Семен, развязности не терпел и не потерпит… Да и решетка тут все-таки. Толстая. Он откашлялся и тихо произнес:

– Встать, когда с вами разговаривает генерал Российской армии.

– Ого! – вырвалось у прапорщика.

Полковник Громов непроизвольно икнул и тут же зажмурился. Смотреть, что будет дальше, он не хотел. И не мог. Товарищ Семен сам вырыл себе могилу. А ведь его предупреждали…

– Товарищ прапорщик, Родина поручает вам ответственное задание, – вдруг услышал Громов. И осмелился приоткрыть веки.

Ничего не изменилось. Генерал – живехонек – все так же стоял в метре от апартаментов, а напротив него, с той стороны решетки, вытянувшись по стойке «смирно», стоял прапорщик Хутчиш.

– Не стану скрывать, что задание это совершенно секретное, чрезвычайно важное и крайне опасное, – генеральским тоном продолжал товарищ Семен, не подозревая, что секунду назад был на волоске от лютой смерти.

Из нагрудного кармана он достал сложенный вчетверо листок официальной бумаги, развернул и, не глядя в него, зачитал по памяти:

– Завтра, ровно в одиннадцать ноль девять, в сопровождении шести человек группы прикрытия вы покинете объект У-17-Б. Ровно в одиннадцать четырнадцать у центрального входа в Центральный Универсальный Магазин сядете в ожидающее вас бронированное транспортное средство. Ровно в двенадцать тридцать семь на одной из закрытых площадок разведывательного управления Генерального штаба, куда вас доставят, вы получите секретный пакет с закодированной программой боевой задачи. Будьте готовы… Я правильно излагаю? – неожиданно резко повернулся он к пребывающему в прострации полковнику.

– Так точно, товарищ генерал! – нашелся Громов, хотя по причине полного обалдения ничего из сказанного высшим чином не услышал. Хотя и чуть ли не наизусть знал текст секретного циркуляра касательно прапорщика Анатолия Хутчиша (субъект номер 001, кодовое имя «Буратино»).

– Отлично.

Генерал преобразился. Генерал вновь пребывал в родной стихии. Теперь стороннему наблюдателю, окажись таковой в этих стенах, товарищ Семен напомнил бы Жукова перед началом наступления на Берлин – такой гордой была его осанка, таким спокойным тоном он говорил:

– По вскрытии пакета приступить к выполнению приказа незамедлительно. Средства, методы, пути, материалы и способы выполнения задания – на ваше усмотрение. Говорить о деталях сейчас и здесь я не имею права, равно как и вы не имеете права отказаться. Отечество полагается на вас… – Он сложил свою бумажку, сунул в карман. И закончил вдруг неофициально, по-отечески проникновенно – хотел, хитрец, уесть нахала: – Все понятно, сынок?

– Чего ж тут не понять, – невозмутимо ответил нахал и расслабленно опустился обратно на койку. Скрипнула коечная пружина. – Давненько я на море не отдыхал, а ведь сколько собирался…

Гордый генерал как стоял, так и застыл истуканом – все тот же сторонний наблюдатель мог бы принять его за искусно выполненную к празднику Советской Армии статую, – лишь челюсть медленно отвисала, пока не заняла крайнее нижнее положение…

Громов с беспокойством наблюдал за тем, как генерал менялся в лице: искреннее недоумение сменилось тупой растерянностью, растерянность уступила место слепому ужасу, и наконец все прочие чувства вытеснило одно, которое можно было бы назвать «наглядное отображение понятия „багровая ярость“. Полковник не знал, что делать, поэтому почел за лучшее сохранять нейтралитет. А вдруг, вспыхнула в мозгу дурная мысль, это агония? Вдруг Анатолий каким-то непостижимым манером убил-таки генерала? Акустический удар или что-нибудь в этом духе…

Наконец товарищу Семену удалось издать квакающий звук:

– Как…

Тут голос у него прорезался, и он заорал во всю свою командирскую глотку:

– Откуда знаешь про море и про корабль?! Кто, где и когда познакомил тебя с подробностями задания?! На кого работаешь?! Отвечать!..

Из других апартаментов грянул дружный хохот. Впрочем, чуткое ухо полковника определило, что мичман Жиба не смеется. А генерал запыхтел; схватился за бока – нет, сложил руки за спиной – нет, вытянул по швам – и тогда выпалил на излете, вдогонку недавнему своему ору:

– Про установку Икс знают всего пять человек!

– Ну, я в их число не вхожу и знать ничего не знаю ни о какой установке, – честно и по-прежнему спокойно ответил Хутчиш, глядя куда-то мимо. – Но поскольку не так давно наш гость, говоря о мичмане Жибе, упомянул флот, стало быть, операция связана с морем-окияном. И раз твоему усатому Семену, – как-то незаметно Хутчиш начал объясняться не с генералом, а с полковником, – потребовался именно я, а не кто-нибудь силушкой послабже, то предполагаю, что это либо «Курящие зомби», либо «Золотой ключ», либо «Покорение Северного полюса товарищем Челюскиным» – пока только этим операциям присвоен индекс первостепенности «три восклицательных знака»…

– Ма-алчать! – трагически-бессильным шепотом просипел генерал Семен, инстинктивно потянулся к месту на поясе, где должна быть кобура, опомнился, полез под мышку, ещё раз опомнился и бессильно закрыл лицо ладонями. – Это же гриф «государственная тайна нулевой степени»!..

– Уверяю, никто из присутствующих завтра не вспомнит, о чем мы здесь судачим, – леденяще улыбнулся прапорщик.

Громова прихватила за глотку волна тошноты, он сдержался неимоверным усилием воли. Ведь предсказания Хутчиша имеют неприятную особенность сбываться… Полковник оглянулся – посмотреть, как на эти слова отреагируют сидящие в других апартаментах. Никак. Тишина.

– Продолжим, господа! – прапорщик легко вскочил на ноги, схватился руками за вертикальные прутья решетки и вплотную приблизил к ней мальчишеское лицо. – Поскольку обстановка на Северном Ледовитом океане и ситуация с народностью чукчи до конца не прояснены и требуют немалых капиталовложений, подозреваю, что операция «Челюскин», несмотря на «три восклицательных знака», будет заморожена на неопределенный срок. Значит, остаются «Курящие зомби» и «Золотой ключ», то есть Японское и Черное моря. И там, и там необходимо незамедлительное вмешательство, если Россия не хочет остаться без Курил и без Краснознаменного Черноморского Флота. Дальше. Усатый неосторожно упомянул о некоей установке Икс, находящейся на некоем корабле. Делаю вывод: в мое задание входит поиск установки, демонтаж и доставка в Россию – пока она не попала в руки иностранных спецслужб, японских или украинских.

– Если не удастся демонтировать – уничтожить! – не соображая, что раскрывает «государственную тайну нулевой степени», прохрипел униженный и оскорбленный генерал. Он рванул воротничок, и пуговицы весело заскакали по шершавому бетонному полу. Стало немного легче.

– Мне это не интересно. Только демонтаж и доставка, – холодно возразил прапорщик. – Итак, куда мне чемоданы собирать – на Курилы или в Крым?

– Не могу… Приказ… Присяга… – булькал товарищ Семен, цветом лица напоминающий выжатый лимон. – Не имею права… Завтра получите конверт с боевой задачей…

– Ясно.

Хутчиш отошел от решетки, словно потеряв всякий интерес к происходящему, и зашагал по камере – пять шагов туда, пять обратно.

Генерал шумно выпустил воздух из легких. Точно колесо прокололи.

А Громов понял, что намек десятимегатонника на возможность ликвидации «присутствующих», то есть всех его сослуживцев, был своеобразной провокацией: возразит генерал или нет? И лучше бы генерал возразил. Ох, не любит Хутчиш податливых на такое предложение…

Обстановку разрядил сам прапорщик.

– Палыч, – ни с того ни с сего повернулся он к полковнику, – у тебя сигаретки не будет?

Полковник заметно оживился, заулыбался даже, будто невинная просьба Хутчиша послужила тайным сигналом к перемирию.

– Конечно, Толя! – преувеличенно бодро откликнулся он. – У меня «Беломор», устроит? Давно вот обещаю дочке бросить…

– Это верно, курить надо бросать, – с ноткой назидания в голосе заметил Хутчиш, взял «беломорину» и задумчиво повертел её в пальцах. – Ну, быть или не быть, вот в чем вопрос…

Генерал, стравив пар и несколько успокоившись, с интересом ожидал, что будет дальше: по указу от тысяча девятьсот семьдесят третьего года заключенным объекта У-17-Б спички не полагаются, а ведь полковник огня не предложил…

Однако вместо того, чтобы прикурить каким-нибудь хитрым макаром, Хутчиш с двух сторон надорвал патрон папиросы до середины и отогнул края в стороны – получилась штуковинка, в профиль напоминающая букву «Т». Потом расправил хвостики, разгладил их пальцами и скрутил пропеллером. Командиры – полковник нервно покусывая нижнюю губу, генерал нервно крутя ус – следили за его действиями.

Не обращая на них внимания, прапорщик сжал серый цилиндрик между ладоней, резко крутанул его – и вдруг папироса, как игрушечный вертолетик, с тихим шелестом взмыла к самому потолку, к забранному металлической сеткой пыльному матовому плафону лампочки; «лопасти» слились в один белый мерцающий кружок. Но вот вращение замедлилось, и «вертолет» мягко шлепнулся на пол. Как майский жук.

– Шесть секунд, – нарушил затянувшееся молчание полковник Громов. И угодливо добавил: – Лучше на этот раз, а?

– Лучше, – согласился Хутчиш, с сожалением глядя на мертвую игрушку. – Но все равно не то. Такие дела.

– Полковник, увел бы ты меня отсюда, – подал голос генерал, окончательно перестав понимать, что происходит. Не удержался, запустил руку под мундир и горемычно поскреб в боку.

– Это ещё не все, – безучастно возразил Хутчиш, припечатав «беломорину» каблуком – будто червяка раздавил. – Что я получу, если выполню задание?

– Проси что хочешь, – генерал перестал чесаться.

– Учитывая, что миллион долларов, яхту, виллу на Кипре и звание Героя России, если б мне все это вдруг понадобилось, я добыл бы за два-три дня самостоятельно, предлагаю тебе, усатый, своеобразную игру, – он вновь стал обращаться непосредственно к генералу, отчего полковнику совсем поплохело. – Давайте сделаем так: после выполнения задания мне дается двадцать четыре часа, в течение которых я буду иметь моральное право убить одного человека.

– …

– …

– А именно – тебя, мой усатый друг. Я все сказал. Хоу.

Полковник испуганно взглянул на товарища Семена и отступил на шаг. Генерал сжал кулаки и прошипел:

– Бред какой-то… Вы!.. Ты в своем уме? Чушь! Да как вы!!! – И полковнику:

– Сделайте же что-нибудь!

Растормошенное эхо подхватило этот выкрик и унесло на третий пост.

– Он не уступит, – обреченно шепнул Громов. – Однажды он потребовал в качестве оплаты вывести войска из ГДР.

– Отчего же, уступлю, – улыбнулся Хутчиш. – Ты, усатый, можешь хоть дивизию в караул поставить, можешь хоть в Австралии спрятаться – врачи констатируют только естественную смерть. И если за сутки я не успею – что ж, будь здоров и получай чины дальше. Шансы оцениваю тридцать на семьдесят в свою пользу.

– А если не выполнишь задание? – нашел лазейку царедворец.

– Понимаю, куда ты клонишь, и полностью «за». В таком случае – шансы пятьдесят на пятьдесят. Так даже интересней. За твоей спиной ФСБ, ГРУ, СВР, МО и МВД, а я давно искал равного противника. – Он с интересом вгляделся в побагровевшее лицо офицера. – Или, может быть, ты собираешься отменить операцию?

Генерал молчал, с ненавистью глядя на мерзавца. Пыхтел и молчал.

И тут – так неожиданно, что вздрогнули не только командиры, но и сам мегатонник – наступившую тишину прорезал рокочущий рык огромного зверя. Доносился он откуда-то из стен апартаментов номер тринадцать, грозно нарастал, неотвратимо надвигался, казалось, сейчас стена рухнет под напором исполинского тулова и на свободу вырвется омерзительное подземное чудовище… А потом рычание вдруг превратилось в беспомощное булькающее сипение и – стихло.

«Ч-черт, – смекнул генерал, – это ж трубы водопроводные гудят. – Пот лил по лицу, от пота щипало в глазах, от пота промокла не только майка и форменная рубашка, но и повлажнел сам мундир. – Тут совсем с катушек съехать можно…»

Он почти физически ощутил многометровость толщи грунта над собой.

Подземелье давило на него железобетонной тушей, сжимало в холодных объятиях.

Полковник тронул его за рукав:

– Пошли. Что должно было быть сказано – сказано. Я здесь за год наслушался таких секретов, что своей смертью умереть и не мечтаю. Когда-нибудь прихлопнут, как муху. Может, тебя это утешит.

Генерал и от него принял обращение на «ты» без возражений.

А Хутчиш повернулся к полковнику:

– Палыч, уходить будешь – свет выключи, будь добр. Все равно заснуть уже не удастся.

Полковник машинально нажал кнопку на пульте ДУ. Свет в камере погас.

– Спасибо, Палыч.

Несколько секунд офицеры наблюдали за тем, как почти в полной темноте прапорщик Хутчиш нацепил большедиоптрийные очки и раскрыл художественный альбом.

«На понт берет, с-сука», – с бессильной злобой подумал товарищ Семен.

«В темноте, да ещё сквозь эти жуткие очки видеть тренируется, молодчина», – с гордостью подумал Громов.

Они пошли назад, оба опустив головы.

– Товарищ генерал! – Виноватый голос раздался из мрака апартаментов мичмана Жибы. – Вы уж извините меня за ту выходку… Вот, возьмите назад. – Медаль брякнулась под ноги командирам. – Вы ему теперь весь принадлежите.

Эпизод второй. Конец объекта У-17-Б

25 июля, понедельник, 12.53 по московскому времени.

Генерал с силой нажал кнопку лифта – ту, на которой была нарисована стрелочка вверх. С ненавистью нажал. Но лифт остался стоять на месте. Полковник, пряча улыбку, поднял руку и банальной азбукой Морзе застучал бурым от «Беломора» ногтем по ярко освещающей лифт лампочке: цок, цок, цок-цок… «Прошу добро на подъем».

Ни к селу ни к городу Громову вспомнилось, сколько нервов было потрачено на достойное оборудование У-17-Б. И ведь почти все кабинеты пришлось обойти своими ногами! Нет, серьезность объекта ни в одном кабинете под сомнение не ставилась. Все и всюду были «за». Однако – то особый отряд стройбата отзовут на чью-нибудь дачу (а простой стройбат по грифу секретности не допущен, и случись что – шишки на Громова); то обнаружится, что в далеких планах метрополитена именно здесь должна пролегать новая ветка… А сколько времени ушло, чтобы найти НИИ, способный разработать необходимую аппаратуру! Сколько пришлось ругаться с докторами наук, желающими примазаться к достижениям мээнэсов! А сколько со строителями, так и норовящими вместо тройного слоя бетона выложить стволы шахты двойным…

Лампочка мигнула и загорелась с прежней силой. Дескать, подъем разрешен. Палыч спокойно ткнул пальцем в кнопку. Лифт утробно заурчал и степенно поплыл вверх.

Товарищ Семен скрипнул зубами. Там, где воротник окантовывал багровую шею и свисали нитки от оборванных пуговиц, ткань намокла от пота и сделалась темной.

Нынче генерал привык совсем к другим лифтам: просторным, чистым, с ковровым покрытием, зеркалами во весь рост, подчас даже с лакеем, назубок знающим, какой этаж тебе надобен. Впрочем, все суета: и ковровые дорожки, и лакеи. Эти же лакеи, оступись он, первыми в спину пальцем тыкать будут.

Эх, постарел ты, генерал Семен. Мальчишка какой-то, даром что десятимегатонник, чуть не уел тебя. А раньше-то, помнишь, на боевые операции ходил и со стокилотонниками, и даже с двухмегатонниками – и ведь держался наравне, в панику не ударялся и лицом в грязь вроде бы не ударял… Годы, генерал, проклятые годы…

С гулким стуком лифт остановился. Створки разъехались. Ерзающий на посту номер один дежурный лейтенант в краповом берете козырнул умеренно подобострастно и продолжил монолог в телефонную трубку:

– Шесть четвертых… шесть без козыря… – Очевидно, играл со штабистами в заочный преф.

Лейтенант был молоденький, похоже, последнего выпуска. Но – уже заметно – с гонором. Чуб отпустил, бачки как-то по-особенному подбриты. Материал формы не из военторга. Интересно, где он краповый берет заслужил?

Не понравился лейтенант генералу. Уже тогда не понравился, когда они с Громовым сорок минут назад, минуя первый пост, направлялись к лифту. Лейтенантик даже не встал, не вытянулся по стойке «смирно». Разве что по телефону не трепался. Таким бы балбесам своими пухлыми губками, карими очами и смоляным цыганским чубом гарнизонных жен охмурять, а не охранять У-17-Б… Кстати, номер-то у объекта какой! Можно подумать, что существуют и У-16-Б, и У-15-Б, и Ф-14-А. Ох, и любят наши секретчики в шпионов поиграть…

Впрочем, ворчал товарищ Семен скорее по привычке и от плохого настроения. Ведь сам же знал прекрасно, сколько потов сошло с сотрудников американских спецслужб, пока они расшифровывали кажущиеся им бессмысленными (и бессмысленными являющиеся на деле) названия и межконтиненталки 8-К99, и управляемой «воздух-воздух» Р-3С, и ещё много чего…

Полковник, жестом предложив генералу все повторять за собой, подступил к вмонтированному в шероховатую бетонную стену загадочному черному квадрату и приложил ладонь. Генерал повторил.

Сверху механически зажужжало, и на заэкранированном шнуре спустился блестящий металлический микрофон – вроде тех, какие раньше мелькали в «Голубых огоньках», а с недавних пор снова вошли в моду у поп-звезд.

– Раз, раз, раз, – сказал в микрофон Палыч.

– Один, два, три, елочка, гори, – исполнил и генерал ритуал опознания по голосу.

Микрофон исчез, а вместо него из образовавшегося в потолке овального отверстия спустился прибор, похожий на перископ. Громов прижался к перископному стеклышку глазом; следом и Семен. Идентификацию личности по рисунку радужной оболочки зрачка они тоже прошли успешно.

Эту машинку сменила штуковина, отдаленно напоминающая гаишный прибор «а ну дыхни». Товарищу генералу было известно, для чего она, но осторожность ещё никому не вредила: мало ли как повернется. Поэтому он напустил на себя мрачный вид и устало проворчал:

– Это что ещё за хреновина?

– Идентификатор микрофлоры рта. Новейшая разработка [2], – довольный, что есть чем удивить, похвастался Громов.

– У вас выйти наружу труднее, чем войти, – пробурчал старший по званию достаточно миролюбиво, чтобы эти слова не приняли за выражение недовольства.

– Специфика, – философски пожал плечами младший.

Оба без проблем развязались с последним тестом. Вместе с захлопнувшимся под потолком люком преграждающая путь стена отъехала в сторону.

– Под виста ходи с туза! – за их спинами ругался в трубку лейтенант.

Старшие офицеры вошли в комнатушку, заставленную пустыми цинковыми ведрами. На батареях сушились половые тряпки. Стену подпирали окрашенные в голубой цвет деревянные шкафчики, запертые на декоративные навесные замочки.

Товарищ Семен задел швабру; та сухо брякнулась о покрытый блекло-зеленым потрескавшимся линолеумом пол. Генерал брезгливо поморщился и не стал возвращать её на исходные рубежи.

Полковник невольно засмотрелся на путешествующую по стене от потолка к полу муху. Муха не слепо бежала вперед, а двигалась короткими перебежками, словно когда-то прошла курсы молодого бойца. Рывок; остановилась у обнаружившейся серой проплешины в побелке; потерла лапки; не нашла ничего ни съедобного, ни опасного; следующий рывок.

Муха почему-то навела ветерана на печальные размышления о своей в общем-то не вполне благополучной жизни. Рывок, остановка, рывок, остановка. Кому это все надо? На что он молодость угробил?

Четвертая стена почти бесшумно вернулась на место. Теперь подсобка магазина действительно была подсобкой – хранилищем роб, швабр, ведер и тряпок. И ничего больше.

Офицеры, открыв каждый свой персональный шкафчик, начали переодеваться. Закатали рукава и брючины. Фуражки убрали в полиэтиленовые пакеты. Поверх формы накинули застиранные серо-синие халаты, а головы повязали лиловыми старушечьими платочками. Генералу из-за усов пришлось добавочно обмотать лицо сомнительной чистоты шарфом – не подходи, гриппую.

Гремя ведрами, куда аккуратно были спрятаны пакеты с фуражками, парочка двинулась на выход. Генерал, в соответствии с субординацией, первым. На поверхности он чувствовал себя гораздо уверенней. Дышал ровно и глубоко.

Открыв наружную дверь, генерал и полковник тут же оказались в людском водовороте. Очень разумно и вовсе не случайно напротив секретного входа в У-17-Б был поставлен прилавок с иноземными забавами: пластмассовое собачье дерьмо, брызгающие водой калькуляторы, начиненные пистонами авторучки и прочая дребедень. Никто не покупает, но зевак хоть отбавляй. И никому нет дела до двух стареньких уборщиц. Кроме того, чуть правее – валютник. В другом бы месте клиента днем с огнем, но здесь же ЦУМ!..

Лица кавказской национальности (среди них и парочка явных цыган), боязливо озираясь на дремлющих стоя секьюрити, жарким шепотом предлагали купить валюту по хорошему курсу. Ученая очередь угрюмо отводила глаза, терпеливо ждала своего раунда у окошечка эксченджа. И очередь, и перекупщиков безжалостно толкали прелые, в бисеринках пота провинциалы, пожирающие глазами дорогое белье «La Perla», шампуни «Clariol», блузки «Gucci», косметику «Rivoli», бижутерию «Polphin Ore»… Впрочем, покупали мало. В ЦУМе провинциалы чувствовали себя как в музее.

– Сегодня же пришлите мне личное дело этого, как его, Хутчиша, – не оборачиваясь отчеканил генерал Семен и растворился в толпе.

Мимо прошла тургруппа горластых немцев в шортах, из которых торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом ноги. В пестрых гавайках навыпуск. В солнцезащитных очках. Обвешанные серьезной фототехникой. В группе наблюдались три блеклые девицы – не пользующиеся косметикой и мужским вниманием.

Полковник хотел догнать генерала и доложить, что личное дело прапорщика Хутчиша самым загадочным образом исчезло месяц назад, но не успел. Мужчина, не москвич, крупный, веснушчатый, рыжий, в такую жару одетый в какой-то жуткий прорезиненный плащ, задел неуклюжим, ещё советского производства зонтом полковника Громова по ноге. И вдруг Громов почувствовал укол. А потом вообще перестал что-либо чувствовать.

Работа была проделана без помарки. Очередь, переминающаяся у окошечка обменника, так ничего и не поняла. Ничего не поняли перекупщики и провинциалы. Уборщице не дали упасть на пол. Парочка плотно сбитых парней проворно подхватила лжестаруху. Следом в подсобку проскочило методом Казановы («Не озирайся, и на тебя не обратят внимания») одиннадцать крепких ребят. Все одеты так, чтоб не выделяться в толпе, – все, кроме одного – рыжего в прорезиненном плаще.

– Скорее, сынки, – скомандовал он.

Мертвого полковника возникшим из подсумка ватным тампоном в мгновение ока лишили грима. Один из ребяток поддел ногтем веко мертвеца и сфотографировал «полароидом» тусклый безжизненный зрачок правого, а затем и левого глаза, другой крепыш обрызгал из баллончика лицо Громова быстро застывающим составом, сделал у скулы надрез армейским ножом и содрал застывший слой. Получилась маска. Тут же третий паренек, накинув марлевую повязку, мазнул во рту полковника одноразовой кисточкой и поместил её кончик в термоколбу с питательным раствором.

– Готовность номер два, – негромко скомандовал рыжий. И, ловко поймав на лету приблудившуюся муху, лишил её крыльев. А потом растер каблуком, чтоб не мучилась. Ребята принялись сбрасывать гражданскую одежду прямо на блекло-зеленый древний линолеум; под одеждой оказалась камуфляжная форма без обычной военной символики.

Полковника проворно раздели догола и оставили лежать в углу, синего и жалкого. Рядом с уроненной генералом шваброй.

Один напялил форму Громова. Надеть маску ему помогли. Маска наделась не сразу – подбородок убитого оказался чуть уже, чем у лицепреемника. Бойцы вполголоса чертыхались. Кроме того, между скулами и ушами обнаружилось непокрытое пленкой пространство. Не сразу совпали с глазами прорези для глаз. Лжеполковник пытался расправить фальшивую кожу и часто мигал, а подбородок пришлось обрабатывать размягчающим раствором. Несколько взмахов другим баллончиком – и маска приобрела цвет человеческой кожи.

– Художник, долго тебя ждать, й-йошкарола? – окликнул рыжий черноглазого коренастого паренька.

«Художник» – это явно была кличка, содержащая признание определенного таланта.

Солдатик виновато, но с толком засуетился – несколько движений мелькнувшей в шустрых руках косметички, несколько взглядов то на маску, то на полковника, последние штрихи. И вот он, полковник Александр Павлович Громов, собственной персоной. Конечно, будь у Художника больше времени, он сделал бы такого Александра Павловича, что родная жена в кровать бы пустила, но тут, как говорится, сойдет для Красной Армии.

А в это время другой солдатик армейским ножом не менее ловко снял с фотографий по лоскутку тончайшего химического слоя и налепил на линзы. Техника, пусть и самая современная, всегда дура. И толковый человек знает, как её обмануть.

– Михаил Иванович, – уважительно обратился псевдополковник к рыжему. – А против кого нас сегодня бросили?

– А черт его знает, – выругался, маскируя растерянность, Михаил Иванович Поляков – прапорщик отдельного взвода президентской охраны «Кроты». Взвода, предназначенного для боевых действий в московском метрополитене на случай захвата города противником. – Тревога боевая. Звонок из приемной Самого. Дискету с паролями курьер лично в руки. Судя по шуму начальства – не меньше чем инопланетянина берем.

– Инопланетянин, так инопланетянин, – бесстрастно хмыкнул замаскированный под Палыча солдатик, вставив линзы. Быстро заморгал, привыкая. Смахнул невольную слезу. Хлебнул из пробирки раствор и стал немелодично полоскать горло.

– Третий слева! – от волнения вслух сказал прапорщик и подступил к третьему слева голубому шкафчику.

Дзинькнул об пол сбитый замок. Ребятки споро доставали из карманов детали и собирали автоматы. Пять секунд, готово.

Михаил Иванович за своих ребят был спокоен. Это же не салабоны. Глянуть любо, как собрал автомат сержант Коляденко, отличник боевой. Его главный плюс – разумная осторожность: лишний раз пуле поклонится, без команды и полшажка вперед не сделает…

Прапорщик вспомнил, как вылавливал Коляденко, ещё салагу, в самых невероятных местах. То будущий сержант ухитрялся спрятаться (и заснуть!) под вывешенными в ряд шинелями; то, стащив у баталера ключ и сделав слепок, повадился отлеживаться в сушилке; то нашел, хитрец, место для отдыха в очереди в санчасть. Дойдет его очередь, он всех вперед пропустит и снова дремлет.

Конечно, Михаил Иванович подобную самодеятельность карал нарядами вне очереди и мытьем сортира, но в глубине души улыбался – добрый солдат получится. И не ошибся.

Внутри шкафчика оказались два оголенных проводка. Четвертая стена поехала в сторону.

– Нет бубей, хоть… – сказал лейтенант в телефонную трубку и ударился лицом об стол. Уже мертвый. Из дырочки во лбу ленивыми толчками выплескивалась кровь. Краповый берет съехал в быстро расплывающуюся клюквенную лужицу.

Отцы-командиры, дав все коды, весьма облегчили задачу прапорщику Михаилу Ивановичу Полякову. Долгий рискованный спектакль стал не нужен. Хотя лжеполковник в команде может сгодиться – там, внизу.

Из рукава прапорщика зашипела тоненькая струйка ослепительно белого огня, и титановые прутья решетки с глухим звоном осыпались на бетон.

– Ребятки, не мешкаем, – сказал прапорщик, и отряд рванул к лифту, а сам он метнулся к столу и телефонным аппаратом изобразил на столешнице замысловатую фигуру, как компьютерщик «мышкой».

На пост номер два пошел сигнал: «В лифте свои».

Грудью впихнув последнего бойца в кабину, прапорщик задышал глубоко и ровно, как всегда перед боем. Лифт пополз вниз. Тринадцать «кротов» тесно (тесней только в братской могиле) прижались друг к другу, задрав автоматы над головой – иначе бы не поместились.

– Все, приехали, – констатировал шепотом Художник и не без страха добавил: – Ну теперь, мама, держись!

– Попсихуй мне тут, й-йошкарола! – одернул властно Михаил Иванович.

Истерика в бою – дело полезное, но в меру. Тем паче что за Художником глаз да глаз нужен. Сколько нервов Иваныч угробил на этого пацана – один Бог знает. Полтора года назад даже чуть не спровадил неслуха в дисбат по нелепому поводу, лишь бы отделаться. Мальчишка был ершистый, родом из Ростова, наблатыканный под завязку. Шпана шпаной. До призыва вместо уроков квартиры чистил. И служить пошел, чтобы срок не словить – в армии, гаденыш, решил от тюрьмы спрятаться. Теперь прапорщик несказанно радовался —

Художник стал лучшим бойцом взвода. Но, как и прежде, за ним требовался глаз да глаз.

Секунда, чтобы выйти из лифта. Секунда, чтобы осмотреться. Вот она! Все как в инструкции. На шершавой бетонной стене чуть приметная кнопка.

Прапорщик Поляков перекрестился (сейчас можно) и нажал.

Опускающаяся стена ещё не успела сравняться с полом, а пыльное стекло дежурки покрыли трещины от ударов пуль. Хрясь – и пуленепробиваемое стекло рассыпалось, а за ним конвульсивно дернулся, получив игольчатую пулю в переносицу, кряжистый сержант с маузером в руке. Что-то громко лопнуло, на его голову полился фонтан ярко-синих искр – чья-то пуля угодила в один из мониторов.

Поляков кивнул Художнику, – дескать, давай вперед и осмотрись, все ли чисто, – и зло рявкнул, заметив, что боец склонился над трупом:

– Я же тебя предупреждал, й-йошкарола, трофеев не брать!

– Да брось, пахан, это ж не волына, это цацка музейная, – недовольно фыркнул Художник, но все же вернул маузер в остывающую ладонь.

Снова запульсировала струйка ослепительно белого пламени из рукава. Вакуумный резак, как шутят посвященные – «космическое оружие ближнего боя». Со знакомым лязгом попадали на пол прутья очередной решетки, преграждавшей дорогу.

– Быстрее, сынки, быстрее, – поторопил сквозь прикушенную губу командир.

Сынки, дощелкивая патроны в «рожки», побежали вперед. Они знали, что, когда этот туннель кончится, надо повернуть налево. Как борзые собаки на охоте, бегущих опередила свора теней.

В нос шибанул запах то ли нужника, то ли армейского склада. Группа уперлась в сваренную из вертикальных металлических полос дверь.

Здесь прапорщик не спешил нажимать известную по анонимной инструкции кнопку, а встал на карачки и прожег в двери рядом с полом крошечную дырочку под углом к косяку, чтобы с той стороны не заметили огонек.

Один из бойцов подал ему баллончик с острым носиком. Поляков вставил носик в ещё раскаленное отверстие. Отряд на всякий случай воткнул в ноздри неудобные одноразовые фильтры.

Прапорщик крутанул баллончик, и в отверстие потек газ «Черемша-3», по характеристикам не имеющий аналогов при решении задач по дезориентации противника. «Черемша-3» на длительное время отключает в мозгу центры ответственности, и подвергшийся воздействию этого вещества становится абсолютным пофигистом. Где-то с месяц его будет интересовать только жратва, сон и справление нужды, причем последнее – в собственные штаны.

Пока газ распространится по следующему помещению, пройдет не меньше минуты. Коляденко эту минуту решил использовать на то, чтобы лишний раз проверить амуницию.

А прапорщик Поляков, выжидая, боязливо огляделся. До сегодняшнего дня он считал, что знает московские подземелья как родную казарму. Приведи его с завязанными глазами под землю и сними повязку, и он, й-йошкарола, назовет координаты данного места, глубину погружения, ближайший выход на поверхность и фамилию архитектора, проектировавшего этот ход. И вдруг выявляются совершенно незнакомые казематы… Как сосулькой по башке.

Потолок ниже обычного. Сверхпрочный, импортный бетон, который используют только для возведения правительственных бункеров… Что-то неправильное было в этой системе обороны. Как будто строившие опасались нападения не снаружи, а изнутри…

Баллончик с «Черемшой» опустел. «Кроты» снова исполнили стойку «сито». Как на тренировке. Нет соответствующей команды, значит, действуй по отработанному варианту. В подземелье не всегда команду дашь, в земле железа навалом, экранирует, зараза. А голосом… Звуку в подземелье деться некуда. Будет гулять, пока весь не осядет на барабанных перепонках. Поэтому услышанному в подземелье не доверяй. Чистый обман.

– Художник! Чего ворон ловишь? Когда я работаю, ты должен тылы прикрывать.

– Папаша, не надо ерзать, вы не на диком пляже.

– Ну, пора, й-йошкарола, – сам себе скомандовал прапорщик Поляков Михаил Иванович. И нажал кнопку. Дверь – наверное, для разнообразия – уплыла вверх, а не вниз, но за ней обнаружилась привычная решетка.

Громко хлопнул выстрел. Летучей мышью шарахнулось меж стен эхо. Стреляли оттуда. «Кроты» тренированно посыпались на пол, выплевывая из автоматных стволов гораздо менее шумные, но смертельно опасные игольчатые визитные карточки.

Странное существо за решеткой – некто небольшого роста в общевойсковой мятой форме, с бурой головой без глаз, носа и рта – затряслось, словно наступило на оголенный провод, и упало навзничь, нелепо передернув в воздухе ногами. Брякнулся рядом «макаров».

В клубах порохового дыма огненный лучик вакуумной горелки казался чуть голубоватым. Закапали янтарные сливы расплавленного металла. Преграждавшая продвижение последняя решетка перестала существовать.

Художник подбежал к убитому, сдернул с его головы мокрую половую тряпку. И хмыкнул недовольно, обнаружив под ней бледное, почти детское лицо.

– Малолетка!..

Как же этот мальчишка догадался, что его газом дурманят? Эх, был бы сейчас жив…

Прапорщик мысленно клял себя на чем свет стоит. Не столько за то, что взвод понес первые потери (выстрел постового оказался точным и оборвал жизнь сержанта Леонида Савченкова), а за то, что основной противник, находящийся за последним поворотом, предупрежден пальбой. И надежда, что «Черемша-3» сработала, невелика – ведь даже этот малец нашел способ себя от неё обезопасить. Догадался лицо тряпкой прикрыть…

– Ну что ж, сынишка, твой черед, – ободряюще хлопнул старшой по плечу лжеполковника.

Тот вздрогнул, но пересилил себя и наигранно уверенным шагом пошел вперед.

«Ладно идет, – подумал Иваныч. – Я б так не сумел. Невероятно похоже. Я б купился… Но поверят ли те, на кого рассчитан этот драмкружок?» Хороший, талантливый парень, вот только дома у него нелады. Месяц назад получил письмо. Ждал от девчонки, а написала её подруга – «Таня вышла замуж».

Михаил Иваныч тогда не нашел верных слов, чтобы помочь подчиненному. Решил не вмешиваться – вдруг сделает ещё хуже? Й-йошкарола… Будем надеяться, что мальчишка переболел и не сорвется в нужный момент.

– Ложная тревога, – достаточно правдоподобно имитируя голос Громова, поравнявшись с первой клеткой, сказал боец, загримированный под полковника.

Из мрака за сеткой ответа не последовало. Вполне возможно, что «Черемша» все же достала того, кто там, во мраке, скрывается. Лжеполковник, несколько успокоившись, зашагал дальше. Он не знал, кто там, внутри, но приказ требовал: «Уничтожить опасного врага». Значит, за сеткой во тьме скрывается опасный враг.

Какой именно – лжеполковнику Громову, а на самом деле Эдуарду Гойбергу двадцати трех лет от роду, так и не довелось узнать. Когда он проходил мимо апартаментов с табличкой «Мичман Жиба», что-то свистнуло, перехватило бедного Эдуарда за шею и с нечеловеческой силой потащило к сетке. Хрустнули позвонки, тусклый свет померк в глазах «крота». Мичман Жиба обеспечил себя автоматом.

Однако старший «крот» тут же, не вынимая руку из кармана, нажал кнопку на маленьком пульте, и пластиковая взрывчатка, заложенная в носовые одноразовые фильтры у бойца Гойберга, сдетонировала.

Надеясь, что вспышка взрыва ослепила таинственного врага, прапорщик Михаил Иванович Поляков бросил своих десять парней вперед, в атаку. Сам замыкающим, все по Уставу. Жалобно закудахтало, отлетая в сторону, попавшее кому-то под ногу оцинкованное ведро.

Бетонный пол задрожал под барабанной дробью подошв армейских ботинок из грубой свиной кожи. Затрепыхались огненные светлячки на концах автоматных стволов. Эхо выстрелов, многократно отраженное от стен, пола и потолка, свирепые крики живых и жалобные – умирающих слились в неразделимый грохот.

Полуоглохший от автоматного треска Поляков зажал рукой рот. Спаси и сохрани. Вот на ровном месте споткнулся боец Лютый. На службу пришел здоровым беззлобным увальнем, потешались над ним за фамилию. Вспомнилась выдача первых солдатских денег: «Солдат Лютый за грошима прыбув!» – «Выйди и зайди как положено, прочитай форму доклада на дверях!» – «Разрешите войти? Солдат Лютый прибыл за денежным удовольствием!» Начфин потом неделю ржал… Нет больше солдата Лютого. Лежа у стенки, бьется в агонии солдат Лютый.

Выронил автомат и схватился за горло двумя руками и солдат Станислав Шалкин. Знакомство Полякова с Шалкиным началось с обнаруженной в рюкзаке призывника бутылки водки. И потом с Шалкиным маялся. Самоходы через ночь. Весь снег зимой по нарядам вокруг казармы ему доставался. Трижды уже просил Шалкин «добро» командира части на свадьбу и трижды благодарил, что «добро» не дали. Горячий был, горячий… Лежит теперь Шалкин, заломив не красные в свете здешних ламп, а черные от собственной крови руки.

Страшно стало суеверному Полякову. А вдруг их действительно против пришельцев бросили? В кино однажды показывали: дрыхнут такие твари инопланетные, в колбах заспиртованные, а потом как проснутся, ка-ак прыгнут… И никакой пулей их не остановить, и нет от них спасения. А разве не шептались в казарме после отбоя, что Петрозаводское чудо наши ПВО сбили-таки за чертой города, а трупы кошмарных пилотов летающей тарелки перевезли куда-то в столицу? Может, эти трупы сейчас очнулись?..

Вне себя от раздирающего мозг ужаса Михаил Поляков заорал что-то нечленораздельное, вскинул автомат и непрерывной очередью принялся поливать титановые сетки, за которыми скрывалось жуткое Нечто и нещадно разило отряд из бесшумного, невидимого оружия. Поливал, пока магазин не опустел.

Это был не бой, а бойня. «Кроты» вслепую стреляли по черным провалам апартаментов и один за другим падали мертвыми.

По старому, ещё шестьдесят седьмого года, приказу сидящим в камерах спецобъекта У-17-Б запрещалось иметь оружие. Чихали они, конечно, на такие приказы, однако полковник Громов с каждого новичка брал честное слово.

И теперь в «кротов» из темноты летели не пули, а обычные булавки. Но этого «оружия» оказалось достаточно.

Сквозь зубовный скрежет рикошетов и визг острой бетонной крошки Художник услышал последний вопль Коляденко. И всем телом почувствовал пронзившую сержанта боль. И до тошноты ощутил собственную обреченность. Испуганно таращась на сворачивающегося от боли в калачик, скребущего ногтями бетон сержанта, бывший уркаган прикусил губу до крови и заставил себя крикнуть:

– Батя, уходи, я прикрою! Й-йошкар!..

И в тот же миг, выпустив автомат, схватился за лицо. Сквозь пальцы закапала кровь.

Михаил Иванович последнего уцелевшего своего бойца, Василия Вжикина, оттащил к повороту коридора, чуть не задушив и нажал кнопку на карманном пульте.

Рвануло, едва барабанные перепонки не полопались. Если у лжеполковника пластиком были заряжены только ноздри, то у остальных ребятишек взрывчаткой были начинены и подошвы, и приклады. Спины бегущих боднуло слякотью. Кровавой слякотью. Взрывная волна жарко дохнула в ухо, чуть приподняла бойцов, но они устояли на ногах, оглушенные, ослепленные, с забитыми бетонной горькой пылью глотками. Пыль нельзя было ни в коем случае глотать, если не хочешь получить остаточную дозу «Черемши».

Посыпалось сверху, посыпалось со всех сторон – каменная крошка, пыль, осколки черт знает чего. Повсеместно погас свет. Кажется, там, у клеток, произошел обвал; вот и хорошо, вот и ладненько.

Прапорщик и Василий, как на тренировке, мигом нацепили инфракрасные окуляры, хотя в пылевом облаке от них толку было мало.

Вжикин виновато улыбнулся, медленно осел на пол и раскинул руки. В шее торчала булавка – кто-то из умельцев метнул её сверхсложным «от двух бортов в лузу».

Прапорщик завыл, бросил автомат и побежал прочь. К черту присягу, к черту приказ, к черту такую службу! С пришельцами я воевать не подписывался. В рот набилась пыль. Он зацепился рукавом за срез решетки, порвал прочнейшую ткань, споткнулся о труп… Как жить-то хочется!

Добежав до лифта, Поляков громко хлопнул дверью и торопливо выстучал на лампе подсказанный дискетой код. Однако наверху его не ждали.

Подземелье сотряс ещё один мощный взрыв, обломки кабины ухнули в шахту, а душа прапорщика Полякова Михаила Ивановича отлетела в лучший мир.

Посетителям ЦУМа показалось, что пол у них под ногами качнулся, но, занятые своими делами, они не придали этому значения.

Эпизод третий. Телефон спасения – 02

25 июля, понедельник, 14.02 по московскому времени.

Когда атака «кротов» захлебнулась и мощный взрыв потряс бетонные стены, дохнув на гвардейцев из У-17-Б жаром, копотью, бетонной пылью и наконец поставив точку под яростными воплями нападавших, Анатолий Хутчиш, он же субъект 001, он же Буратино, отбросил влажный ком носового платка, который прижимал к лицу, и вылез из-под панцирной сетки койки, что надежно прикрывала его от разивших сверху обломков. Сладко потянулся, как потягивается выходящий на охоту камышовый кот, и, хрустя сандалиями по каменной крошке, передвинул кровать под опутанный проволокой плафон. Нечто вроде подобной атаки он ждал, хотя и не так скоро. И уж никак не подозревал, что на уничтожение личного состава объекта У-17-Б будут брошены президентские янычары. Мир-р-р вашему дому.

Под отодвинутой кроватью обнаружился старенький, советских времен, коленкоровый, с никелированными, давно не работающими замками чемодан. В нем хранились: бритва «Харьков 03» (давно устаревшая), смена носков (две пары – в крапинку и клетчатые), смена сорочек (сорок второго и сорок третьего размеров), пара ботинок-прогаров и черно-синяя робишка с принадлежностью к ордену БЧ-7 – два комплекта. Анатолий переоделся в робишку, хоть и не относился к ВМФ, натянул носки, завязал шнурки на прогарах. Хоть и не сапоги, но сойдет. Потом, смахнув бетонное крошево с койки, сел на нее, скрестил ноги и уперся ладонями в колени. Прикрыл глаза. Внутренне расслабился, открывая сознание навстречу Вселенной. Панцирная сетка тихонько скрипнула.

Образ Белого Орла пришел сразу же. Раскинув ослепительные крылья света над миром, гордая птица в медленном, завораживающем ритме парила в потоках энергий; в черных, нечеловечески умных глазах отражались галактики. И глаза эти смотрели на него, Анатолия Хутчиша. Наполняли силой и мудростью. «Я – Белый Орел, – говорила птица. – Я был всегда и пребуду вовеки. Я несу успокоение смятенным, радость опечаленным и бодрость вялым…»

Хутчиш улыбнулся и открыл глаза. Все вокруг было прежним и в то же время каким-то неуловимо иным.

«Ты – это мир, а мир – это ты, – говорил Длинная Рука, сажая маленького Анатолия на колено и раскуривая длинную глиняную трубку с крошечной чашкой. – Когда меняется мир, меняешься ты. Но и ты можешь менять мир – нужно только захотеть. Захотеть стать иным. Запомни это, Перспективный Воин…»

Анатолий запомнил.

Он пружинисто поднялся, встал на выдвинутую в центр апартаментов койку, потянулся к лампочке.

Что ж, неведомый враг, недрогнувшей рукой снявший трубку «вертушки» и назвавший командиру «кротов» секретное волшебное слово, достоин всяческого уважения и всех причитающихся настоящему воину почестей. Посмертно.

Анатолий прекрасно понимал, против кого именно выступили «кроты» и в кого целили их начиненные пластиковой взрывчаткой автоматы. Да, это был вызов. Таинственный злодей вырыл топор войны. И прапорщик Анатолий Хутчиш не считал бы себя мужчиной, если б остался в вигваме. Иду на вы.

В темноте закапала вода. Все быстрее.

Пусть это и не было отражено в пропавшем самым загадочным образом личном деле мегатонника, но им часто двигал обыкновенный азарт. Даже излишне часто. И сейчас Хутчиш, что называется, завелся. В абсолютном мраке подземелья (даже аварийное освещение отрубилось) никто бы не разглядел выражение его лица. А стоило: то была злая улыбка, не сулившая пощады врагам.

В плафоне хранился нехитрый скарб, при наличии умелых рук позволяющий обойти все предугадываемые в дальней дороге новомодные электронные преграды. Несколько заточенных и загнутых особым образом проволочек, пара банальных, извлеченных из обычного приемника микросхем, кусок резины, тюбик зубной пасты…

Рассовав снаряжение по карманам, Хутчиш на ощупь вынул из кварцевых наручных часов батарейку и в определенном месте приставил к патрону лампочки: от начала резьбы три сантиметра вверх и один направо. Успел: растекающаяся по трещинам вода из лопнувшего водопровода пока не закоротила контакты. В двух шагах, в абсолютном мраке щелкнул автоматический замок, запиравший решетку, – плафон, помимо скарба, хранил смонтированный ночами дубликат пульта управления аппаратурой апартаментов.

После того как дверь открылась, Анатолий небрежно бросил часы на кровать.

Пусть подождут здесь моего возвращения. Все равно батарейка села вмиг. И потом – воины часов не наблюдают.

Что ж, все готово. Теперь можно и на выход.

Хутчиш не любил ходить в самоволки и содержание отряда многотонников на объекте У-17-Б воспринимал как вынужденную, но необходимую меру. Ведь их – бойцов последнего рубежа – тренировали на износ. А возможности человеческого организма не бесконечны. И подчас случаются срывы. Вот, как, например, семисоткилотонник старшина Кучин однажды вдруг вместо выполнения задания снял охрану на ракетном складе в Североморске и подорвал себя вместе со складом…

Но Хутчиш терпеть не мог, когда Ярослав Григорьевич, прежде замполит, а ныне зам по воспитательной работе, вместо добротной информации по старинке поставлял своим подопечным лажу. Поэтому и Хутчишу, и его сотоварищам частенько приходилось в нарушение всех приказов и, естественно, тайком выбираться наружу (на какие только хитрости они не шли, чтобы обмануть бдительных часовых!), находить квартиру, хозяева которой в отлучке, и жадно смотреть телевизор.

– Толик, – сказал из соседней камеры сержант Кудлатый, – будешь возвращаться, халвы купи мне.

– А мне какой-нибудь роман Кивинова. Говорят, райское наслаждение, – попросил из апартаментов напротив рядовой Шикин. – Никогда не читал этого Кивинова. Как думаешь, это учебная тревога была или настоящее нападение?

Шикин, заурядный дылда-переросток, призванный на службу из далекого сибирского городка, оказался после начального этапа воинской науки неплохим парнем, и Хутчиш даже немного ему покровительствовал. Когда Кучин, первый в отряде задира и скандалист, решил на правах старослужащего, что Шикин обязан убирать его постель, чистить сапоги и бегать за водкой, прапорщик Хутчиш вмешался и вытребовал у старика Громова, чтобы рядового Шикина поселили от Кучина как можно дальше. А потом Шикин отправился на первое задание. По возвращении рассказывать о задании он, ясное дело, права не имел, но ребята проведали: что-то связанное со строительством тоннеля под Ла-Маншем.

Шикин выполнил задание на отлично. Ребята перестали смотреть на молодого бойца свысока, а приятельские отношения между рядовым и прапорщиком остались.

Вообще-то Шикину, конечно, не в подземелье на страже Родины следовало сидеть, а картины писать. Особенно портреты. Имелась у паренька к этому природная склонность. Сам старик Громов, когда в очередной раз менялся министр обороны, снимал портрет со стены и, не мудрствуя лукаво, пер на себе в апартаменты номер одиннадцать. А к утру с холста уже благосклонно взирал новый министр. Причем «шикинский» всегда оказывался на порядок краше, чем настенные портреты в иных кабинетах. И некоторые штабные подхалимы предлагали полковнику Громову за портрет серьезные деньги.

Хутчиш на прощание ласково провел ладонью по корешкам книг на полке. «Тенистые аллеи» господина лауреата Нобелевской премии Ивана Бунина. Не забывай меня, дорогой друг Саша Соколов. Свидимся ли когда-нибудь, уважаемый том испанской поэзии в русских переводах?

– Может, учебная, а может, и нет, – за его спиной ответил Кудлатый на вопрос Шикина, подставляя тазик под воду, капающую с потолка его «офиса». – Но я работал на поражение.

– Я тоже… Не, на учебку не тянет. Ведь Жибу-то положили, изверги…

– Да уж, того Жиба, – расслышал Хутчиш голос старшины Кучина. – Сам дурак. Не знал, что ли, что оружием «крота» пользоваться западло. А ты чего не стрелял, Толян? Думаешь, учебка была?

Хутчиш промолчал не потому, что не хотел врать или недолюбливал Кучина. Скажи он правду, – дескать, да, нападение было настоящим, – и все бойцы в мгновение ока ринутся наверх и устроят сабантуй, эхо которого докатится до самых до окраин. Но вызов бросили лично Анатолию. Со своими врагами он должен разобраться сам. Промолчал он ещё и потому, что уже находился в автономке. Приступаю к выполнению задания, ухожу на перископную глубину.

Грустно взглянув на измочаленную взрывом титановую сетку апартаментов мичмана Жибы, прапорщик вздохнул и пошел к шахте лифта, заваленной обломками бетона. Даже не стал обыскивать воняющие горелым останки нападавших.

– Я вот тоже думаю, что учебная, – продолжал старшина Кучин.

Почесав оспинно-рыхловатую после взрыва в Североморске щеку, он вынул из стены невидимый во мраке каменный блок, за которым от начальства прятался «Пентиум II». Включил. Стало малость светлее. Компьютеру вода не грозила. Все провода были заботливо обернуты тройным слоем резины – подземелье все ж таки.

Именно из-за этого компьютера у Кучина испортились отношения с сослуживцами. Те всем отрядом помогали старшине протащить машину мимо постовых, подсобили провести независимую линию питания и телефон, а он вдруг резко переменился и стал жлоб жлобом. Вышел через Интернет на нью-йоркскую биржу и теперь с утра до вечера наживался на фьючерсных контрактах. Попросишь, дай, мол, на полчасика машинку – второй «Квейк» одолеть, а в ответ услышишь: «Некогда, иена падает, боюсь момент прозевать».

Хотя, к чести старшины, если случалось боевое задание, он посылал свои фьючерсы-мучерсы к чертям собачьим и мчался выполнять задание, что бы там с котировками на бирже не происходило. Два раза из-за этого у него спалились неслабые денежки. «Плевать, ещё наживу», – усмехался старшина, колупаясь в обгорелой щеке.

Из апартаментов номер семь послышался голос мичмана Володи Мильяна:

– Что-то их учебные тревоги жидковаты стали. Скудеют закрома родного Минобороны. Вот год назад, когда наши хоромы решили затопить… Я эту так называемую тревогу никогда не забуду. Попался бы мне тот умник, который предложил пустить воду не из Москвы-реки, а из канализации… – Мичман готовился в самоволку и по сему случаю приводил форму в порядок. Поскольку утюга в наличии не имелось, он выглаживал стрелки на брюках разогретой на зажигалке вилкой. – Эй, Кучин, одолжи на дорогу значок «50 прыжков». Покорю какую-нибудь девицу, попрошу, чтобы и для тебя подружку позвала.

– Ага, – не отрываясь от экрана дисплея, откликнулся прижимистый Кучин. – Я тебе в прошлый раз белые перчатки одолжил, и какого цвета ты мне их вернул? Лучше из жибинской коллекции Орден Суворова возьми.

Чуткое ухо Анатолия уловило неясное плямканье из апартаментов номер четыре. Это рядовой Зыкин, думая, что в темноте никто не проведает, сосал присланную из дома банку сгущенки. Молодой еще, глупый. Ничего, образумится.

В трех ближайших к выходу апартаментах затянули песню – коротали время до прибытия спасателей:

– Черный во-о-орон, что ты вье-о-ошься над мое-э-эю голово-ой…

Прапорщик Доровских отчаянно фальшивил.

Анатолий не присоединился к хору: ждать спасателей ему было недосуг.

За спиной Хутчиша выбрался из своих апартаментов старший матрос Гореев. В титановой сетке он выпилил узкий лаз с помощью волоса, вымоченного в перенасыщенном солью растворе и высушенного под мышкой, чтобы на волосе образовалась цепочка острозубых кристалликов соли.

Вот у кого не было проблем в жизни, так это у Гореева. Кроме одной. Через месяц он уходил на ДМБ и нынче вовсю корпел над дембельским альбомом. Работа эта не простая, надо, чтоб все по-людски: бархатная обложечка, заклепочки латунные, фотографии друзей-соратников…

А выбрался он посмотреть, не осталось ли после визита непрошеных гостей чего-нибудь, что можно применить в оформлении альбома. К сожалению, не осталось.

– Толян, слышь, если раньше чем через месяц возвращаться надумаешь, прихвати мне квадратный метр синего бархата. Или габардина. И, это, проволоки бы с белым изолятором. Я б себе такой аксельбант связал – закачаешься.

Сам стармос на поверхность уже не хаживал: по сроку службы не положено.

Анатолий заглянул за угол. Да, обвал что надо. Достойный пера… Из-под груды булыжников выглядывал носок сапога постового. Криво усмехнувшись, Хутчиш повернулся и пошел назад. Не потому, что перед ним возникла непреодолимая преграда. Непреодолимых преград не бывает, точно так же, как не бывает бессмертных солдат. На самом деле из апартаментов он выбирался ради одного: узнать, что именно взорвало лифт – пыхнул ли командир «кротов», не менее своих крысят нашпигованный пластиковой взрывчаткой, или же сработала одна из штатных систем блокировки У-17-Б.

К сожалению, системами блокировки и не пахло. Неведомый кукловод дернул за бикфордову веревочку, жертвуя пешку. Жертвуя предводителем «кротов». Стало быть, через шахту лифта наверх нельзя – смотри пассаж о бессмертных солдатах.

Хутчиш вернулся в родной «кабинет» и недовольно поморщился, осматривая в потолке неширокую трещину – там, где вверх уходила труба от умывальника. Трещина была так себе. Честно говоря, он рассчитывал на большее, когда предпринимал определенные шаги, чтобы апартаменты номер тринадцать достались именно ему.

Анатолий затратил немало времени и сил на изучение чертежей объекта У-17-Б (как они попали ему в руки, это уже другая история), и наконец нашел то, ради чего старался. Из чертежей явствовало, что в случае ненаправленного взрыва в шахте лифта последует смещение пластов грунта. И разлом должен пройти аккурат по «тринадцатке».

Но делать нечего, и не в такие щели пролезали. Благодаря методу Гудини на подъем ушло не так уж много времени – час тридцать три минуты. Обстукиваешь камни вокруг себя камушком. Где звук показывает пустоту, аккуратно, не спеша откапываешь нишу и складываешь туда преграждающие путь наверх обломки бетона. Потом обломки из ниши сбрасываешь под себя. И так раз за разом, медленно, но верно выбираясь наверх. Пара пустяков.

В другой раз Анатолий, может быть, и рискнул бы. Есть более быстрый метод – «бильярдный». Опять же: обстукиваешь камушки вокруг себя, после чего резко бьешь по нужному. Тот бьет по другому, другой – по третьему. И лавина камней сначала медленно, потом все быстрее сползает вниз, мимо тебя. Если, конечно, ударил по правильному камню. Но Хутчиш не имел права рисковать.

«Персональная» щель привела его на пост номер один, позади стола с окоченевшим уже лейтенантом. Хутчиш выкарабкался по пояс и кликнул толкущихся неподалеку от шахты лифта работяг.

Наверху царил полный бардак. Одна стена была убрана: заходите, люди добрые, берите что хотите. В обоих помещениях суетилась уйма народу. Грузный кривоногий генерал-майор орал в сотовый телефон, словно находился в блиндаже на передовой под артобстрелом, и, хотя местом его дислокации оставалась комнатенка уборщиц, малейшие нюансы разговора долетали до мегатонника без искажений:

– Что ты, раз-перетак, мне про приказ долдонишь!.. Отменяю я все приказы!.. Под трибунал пойдешь, раз-перетак, если у меня через десять минут не будет сканера!.. Да ложил я с подскоком на этого твоего Крестного Отца!.. Так ему и передай!.. Да будет тебе приказ, будет в письменном виде!.. В таком письменном виде будет, что не поздоровится!..

Генерал с первого взгляда попал в разряд неопасных.

Хутчиш даже знал фамилию этого крикуна – Ганебный, и ещё знал, что генерал-майор Ганебный числится начальником гражданской обороны Черемушек. Официально числится.

Другой генерал – просто генерал, а не генерал-майор, в полевой форме – ходил кругами, с интересом осматривая пост, заглядывал в открытые глаза мертвого лейтенанта, в пустые ведра уборщиц и повторял как заведенный:

– Ну вы, блин, даете, мужики… Ну вы, блин, даете…

От этого «наблюдателя» ждать неприятностей не приходилось также.

В дальнем углу поста, над рацией цвета хаки со стрекозиной антенной колдовали два связиста:

– «Каштан», «Каштан», вас не слышу… – и морщились от царящего галдежа. Безопасные, как котята.

Хутчиш понимал, что настоящие его враги рассредоточены в торговом зале и расставлены по периметру здания. Поэтому, как ни в чем не бывало, деловито ухватился за протянутую руку спасателя в драной рукавице, подтянулся и сказал, нагло глядя в ничего не понимающие пролетарские глаза:

– Здесь не пробьемся, бляха-муха, пробка такая, что даже каску потерял.

Спасатели были в ярко-оранжевых пластиковых касках с зафиксированными сверху фонарями, а Хутчиш настолько вымазался бетонной пылью, что и родная портниха не узнала б, во что он одет.

В служебку набились штатские и военные. Чины не ниже полковника. Бестолково топтались, спотыкались о швабры и ведра. Боязливо косились на неестественно посиневшее, почему-то голое тело старика Громова. На территорию поста номер один соваться не рисковали: а вдруг ещё один обвал?

Генерал-майор Ганебный, откричав, сунул «трубу» в карман френча и балетной походкой подступил к выжидающей группе офицеров.

– Ну как? – вежливо спросили у него.

– Ай, и не спрашивайте, – раздраженно махнул рукой Ганебный. – Обычная история. Крестный отписал сканер на две недели своему сынку и велел не беспокоить, раз-перетак. И пока деточка с приятелями развлекается поисками Янтарной комнаты, мы вынуждены, раз-перетак, обходиться голыми руками. Дайте, что ли, закурить.

За спиной солдатика, с автоматом на плече охраняющего выход, дернулась дверь. Он попытался удержать дверную ручку. Не удержал. Высунул голову наружу и принялся устало, но громко объяснять:

– Нету здесь семнадцатого размера! Уберите ваши деньги! Ничего мы под прилавком не прячем! Если нет на прилавке, значит, нет в природе! Уйдите, я вас добром прошу! Не тычьте мне ваши деньги!

Кажется, наконец поверили.

К генералу протянулись руки с пачками «Явы».

– Ладно. На чем мы остановились?

Полковник с петлицами погранвойск повернулся к ординарцу генерала. Вместо форменных брюк на нем были спортивные шаровары, но офицер ни капельки не смущался – мол, в каком виде тревога застала, в таком и примчался.

– Поберегись! – гаркнул над ухом Хутчиша работяга и бессмысленно рубанул по бетону ломиком. Потом картинно утер пот, вынул флягу, отвинтил, глотнул, взглянул на Анатолия и передал флягу коллегам.

От полевой рации отлучился боец, весь в себе, подошел, беззвучно шевеля губами, как насекомое жвалами, к мертвому лейтенанту, схватил телефонную трубку:

– Алло, Светик? Посмотри там «Каштан». Что-то они на связь не выходят. Заснули, что ли?

Ординарец бодро зачитал с листа на планшете:

– Посреди служебного помещения на полу обнаружено двенадцать комплектов гражданской одежды разного размера, иностранного происхождения…

– Вот это барахло, – один из полковников пнул прорезиненный плащ ногой, – иностранного происхождения?

– Я смотрел, – безразлично ответил ординарец. – Там лейбл «Келвин Кляйн».

– А если б там «Юдашкин» было написано, ты б тоже поверил? Такие шмотки делали и до сих пор делают только в Белорусии.

– А Белоруссия тебе – не заграница? – логично вставил ещё один полковник. – Не хочешь, не подписывайся под протоколом.

– Эй, раз-перетак, поаккуратней с вещдоками, пока эксперты запаздывают! – для порядка прикрикнул Ганебный, пыхтя сырой «Явой».

– Ну да, станут тебе эксперты в белорусском сэконд-хэнде рыться, – проявил независимость полковник с петлицами погранвойск. – Им зарплату три месяца задерживают. Вот если бы у трупа оказались золотые зубы, тогда б он их заинтересовал. Кстати, – полковник повернулся к ординарцу. – Одежды не двенадцать комплектов, а тринадцать. Мышей не ловишь.

– А мне что, больше всех надо? – разозлился боец. – Тогда сами протокол пишите!

– Хорош бодаться, – устало размежевал готовых сцепиться генерал-майор. – Переходим к трупу.

К Ганебному подошел полковник, если верить знакам отличия, транспортной милиции и попросил телефон позвонить. Ганебный не дал, кивнул на аппарат рядом с убитым лейтенантом: звони оттуда.

– «Переходим к трупу», – послушно записал ординарец.

– Труп пожилого мужчины сорока семи лет без видимых физических повреждений, – уверенно продиктовал полковник с петлицами погранвойск.

– А откуда ты знаешь, что именно сорок семь? – спросил кто-то из толпы, одетый в гражданское.

– Знаю, – свысока хмыкнул полковник с петлицами погранвойск. – Потому что это труп полковника Громова. И я у него был на дне рождения. – Он снова повернулся к ординарцу. – На трупе не обнаружено следов одежды, кроме сатиновых трусов синего цвета.

– Ну какой же, к едрене фене, это синий цвет? – снова возмутился полковник, не поверивший в зарубежное происхождение разбросанных по полу шмоток. – Это ж зеленый.

– Из-за таких вот дальтоников мы Родину просрали, – буркнул полковник с петлицами погранвойск немного громче, чем надо.

Оппонент услышал.

– Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться. У нас тут спор возник: синего или зеленого цвета трусы на трупе?

Генерал-майор тяжело вздохнул и погасил назревающий конфликт одной фразой:

– Раз-перетак, пишите «цвета морской волны».

Тем временем Хутчиш с жалостью посмотрел на мертвого чубатого лейтенанта и закрыл покойнику глаза – единственная воинская почесть, которую он мог отдать в этой ситуации. Оружие у погибшего брать не стал, хотя вот она – кобура с «макаровым», а в этом бардаке никому ни до кого нет дела. Штабные крысы вычисляют стрелочника, а работяги филонят, сколько возможно… Но – мало ли какие «маячки» вмонтированы в пестик лейтехи и мало ли в чьих руках находится аппаратура, на эти «маячки» настроенная. В том, что лейтенантик начинен «маячками», как бомж вшами, десятимегатонник не сомневался.

Анатолию срочно нужно было выдумать какое-нибудь занятие, пока на него не обратили внимание. Он повернулся туда, где трудилась бригада спасателей.

Потные и пыльные, те мужественно ворочали камни с места на место.

Изображали видимость ударного труда, поскольку и последнему дураку было ясно, что без добротной техники с завалом не совладать.

Столь искусно ничего не делать Хутчиш бы не сумел. Поэтому пришлось идти другим путем. Будем играть схему «положи под свечу» – банальный, но проверенный вариант.

Анатолий дернул за рукав бригадира:

– Слышь, командир, мы с тобой о трех мешках цемента за пузырь не договоримся?

Им пришлось посторониться, поскольку полковник из транспортной милиции подошел к столу с окоченевшим, в запекшейся крови лейтенантом и снял телефонную трубку.

– Ты кто такой? – бригадир цепко взял Хутчиша за плечо.

«Милицейского» полковника сие ничуть не заинтересовало. Он боязливо притопнул каблуком – надежен ли пол под ногами – и, отгородив мембрану ладонью, споро зазудел в трубку:

– Арнольд Иммануилыч, узнаете? Ну да. Неудобно вас беспокоить, но мой дурень срезался на английском. Не с деньгами ж мне в приемную комиссию идти. Как бы нам утрясти этот вопросик?..

Пальцы полковника машинально пробежали по столу. Наткнулись на симпатичную сувенирную авторучку «Амстердам» с плавающим вверх-вниз трамвайчиком и умыкнули сувенир в карман.

– Пляжник в пальто, – стряхнул бригадирскую лапу прапорщик. – Со второго завала навстречу вам идем. Каску казенную из-за вас, лентяев хреновых, посеял. Наше СМУ на картотеке, даже цемента не стырить. А у меня дача недоделанная стоит. Ну так как насчет трех мешков?

Бригадир почесал репу и определился:

– После смены подгребай. Только не с осетинской и не «Вагроном», а с «Ливизом».

Хутчиш не опасался, что бригадир потом вспомнит о подозрительном коллеге. Не позднее чем через час спасателей сменит спецрота стройбата: этих спасателей вызвали по чьему-то недосмотру.

Не проверяя, купился бригадир или нет, Анатолий уверенно отошел к порожку, разделяющему помещения. Похлопывая себя, отряхиваясь и обдавая пылью сбившееся в кучу начальство. Зло крикнул на командиров:

– Че смотрите? Лебедку давайте. Че я вам, Жаботинский? Без лебедки-то работать!

Ему не ответили, только генерал в полевой форме рыкнул сквозь зубы:

– А по сопатке?! – и ринулся дальше мерять помещение шагами, бубня: – Ну вы, блин, и даете!..

Вместе с невысоким седоватым гражданином, одетым в очень приличный костюм, в помещение ворвался обрывок людского гула из торгового зала.

– Что тут происходит? – веско спросил гражданин в очень приличном костюме у застывшего на дверях солдатика с автоматом на плече.

Оппонент полковника обрадовался гостю:

– Как по-вашему – на трупе трусы синего или зеленого цвета?

– Цвет «Джой», артикул 2740449-81, – бесстрастно ответил седовласый.

– Ну наконец-то, раз-перетак! Эксперты пожаловали, – облегченно выдохнул генерал-майор. – Мужики, так же нельзя. Нам, может быть, тоже зарплату задерживают, уже, почитай, больше вашего, пятый месяц пошел, но ведь служба есть служба…

– Я не эксперт, – бесстрастно отрекомендовался обладатель шикарного костюма. – Я директор универмага.

Повисла пауза. Выход из ситуации нашел полковник с петлицами погранвойск.

– Директор? Расстрелять! – кивнул он солдатику с автоматом на вошедшего и повернулся к ординарцу: – Цвет кожного покрова на трупе позволяет предположить смерть неестественного происхождения без внешних повреждений…

Хутчиш про себя ухмыльнулся. Оказывается, судьба свела его с широко известным шутником полковником Березкой. Кадровый полевой разведчик, тогда ещё майор, за какую-то провинность Березко был переведен завхозом центра связи под Калининградом. Во время учений десантники задержали в лесу грибников, и майор тогда впервые использовал шутку «Расстрелять!». Естественно, грибников никто расстреливать не собирался, но надо было видеть их лица, когда они услышали отданную десантникам команду. Шутка дошла до начальства, и майор был помилован возвращением в разведку.

– Да не дрейфь, директор, – развеселившись, генерал-майор Ганебный хлопнул по плечу белого, как алебастр, обладателя дорогого костюма. – Лучше распорядись, чтобы нам сюда коньячку доставили. Думаешь, так просто человека расстрелять? Пока бумажка по начальству погуляет, пока санкцию дадут. Патроны, опять же, выписывать надо… Так что поживешь еще. Ты давай, давай, иди отсюда. Чем меньше увидишь, тем крепче спать будешь. – Генерал вытолкал огорошенного директора за дверь и крикнул вслед: – Насчет коньячка-то не забудь, крыса тыловая!

Засмеялся только оппонент полковника Березки.

Из дальнего угла, где гудела и чирикала полевая рация, донеслось:

– «Каштан», «Каштан», как слышишь, я «Зимородок»… – Это солдатик, склонившийся над курлыкающим ящиком, тараторил: – Для экспертизы необходимы дерматолог, эпидермист, дактилоскопист, традиционный экстрасенс, стоматолог, отоларинголог и кардиолог. Все – не ниже капитана. Повторяю: не ниже капитана.

Хутчиш вышел в торговый зал, оглянулся, не целится ли какой-нибудь снайпер с верхней галереи, сыпанул на пол щепотку табака и нырнул в толпу.

Пока агенты наружки перекрывали выходы и рыскали по торговым секциям, заглядывали под прилавки и допрашивали сантехника о размерах коммуникаций (можно ли выбраться по трубам и куда какие трубы ведут), Хутчиш проник в служебное помещение охраны универмага, где, естественно, при такой суматохе никого не оказалось, и залег в вентиляционном люке – до закрытия. Хотя, честно, говоря, было там чертовски тесно.

Под утро, стоило дежурному отправиться на последний обход, Анатолий бесшумно, чтобы не разбудить двух дремлющих охранников, выполз из своего тайника. Стянул с себя изодранную о камни и, кажется, навсегда потерявшую уставной цвет форму и аккуратно спрятал в ту же вентиляшку, где провел ночь.

Нагишом выскользнул в торговый зал и принялся подбирать одежду.

Долго он не мог выбрать рубашку. Не хотелось пестрое и крикливое, но не хотелось и однотонное. Наконец выбрал плотно прилегающую к телу рубашку «Tean Colonna» с замысловатым, неярким серо-синим узором. Выбрал в основном из-за воротничка – a-la семидесятые, не примитивное подражание, а тонкий намек. К рубахе подошел грубый серый с малиновый ниткой чесучовый галстук от Гуччи – на самой грани между шиком и дурным вкусом… С галстуками так и надо.

Комбинировать брюки и пиджак от разных кутюрье Анатолий поленился и выбрал легкий серый со стальным отливом костюм Alberta Ferretti.

Заслышав приближающиеся шаги заканчивающего обход охранника, прапорщик не глядя подхватил коробку с туфлями «Pioneer» (вот здесь он, как вскоре выяснилось, дал маху), впрыгнул в них и занял место среди манекенов. Благодаря осевшей на волосах и лице бетонной пыли от манекена его было не отличить.

Охраннику хотелось спать. У охранника болела голова. Дежурство выдалось сумасшедшее. Вызвали на работу на час раньше. Этот самый час угробили на жуткий инструктаж, на котором ничего толком не объяснили, только повторяли как заведенные: будьте бдительны, будьте бдительны… А потом ещё до трех ночи каждые пятнадцать минут звонили и спрашивали. Первый вопрос стандартный: все ли в порядке? А второй – самый что ни на есть кретинский и каждый раз новый. То спросят: с кем по субботам ходишь в баню? То: когда в последний раз вызывал телемастера? Или: за какую футбольную команду болеешь? Короче, достали охранника. Он хмуро протопал в дежурку – вздремнуть пару часиков до прихода продавцов.

А Хутчиш отправился в туалет – помыть голову и прополоскать горло.

Он далеко не сразу рискнул выйти наружу, ещё час болтался по галереям, с напускным любопытством рассматривая товары и незаметно озираясь, любовался в окно на подъехавшие под «кирпич» цистерны с бетоном. Наблюдение с универмага ещё не было снято. Как минимум десять человек из тех, кого следовало опасаться, бродили по залам – Хутчиш легко узнавал их по слабому интересу к продаваемым товарам. Сколько снаружи – неизвестно.

Глаза зацепились за киоск «Союзпечать», жадно впились в газетные заголовки. Что-то такое произошло в мире. Что-то неприметное, но разбудившее динозавров спецслужб, дремавших то ли с Мезозойской эры, то ли со времен холодной войны. Ни с того ни с сего десятимегатонников в операциях не задействуют.

Крикливые заголовки шеренгами наступали на Хутчиша.

«В Москве задержан главарь нигерийской наркомафии». Знаем мы таких главарей. Пять кило героина – и уже главарь.

«Создана Международная ассоциация по контролю за атомной энергетикой». Чепуха, так вам Индия и откажется от своих планов. Затевайте хоть сто ассоциаций, Индия все равно создаст атомное оружие. Впрочем, мне это до лампочки. Мыть сапоги в Индийском океане приказа не было.

«Госсекретарь США посетила Вьетнам». Комплекс вины. Ничего серьезного.

«Выборы в Албании». «Венгрия собирается купить натовские истребители». «Окружены остатки боевиков Пол Пота». «Тридцать первого июля истекает срок договора между Китаем и Гонконгом, и, после ста лет самостоятельности, Гонконг снова присоединится к Поднебесной». «Последнее воскресенье июля – День Военно-Морского флота!». «Инопланетяне похищают земных девственниц для…» Стоп-стоп, это уже из другой оперы.

Ниже вывешенных на прищепках газет давно дожидалась покупателя серия покоробившихся марок. Почта Гвианы, ещё советских времен. Было нетрудно догадаться, почему серия не вызвала коллекционного зуда ни у матерого филателиста, ни у случайного сопливого пацана: среди нескольких миллионов населяющих земной шар коллекционеров марки на тему «медицина» собирают единицы.

Данная серия была посвящена вакцинации против оспы, проводимой СССР в странах Третьего мира, дай Бог памяти, в сорок восьмом – пятьдесят втором годах. «Больной оспой негр», «Сыворотка против оспы», «Прибор-пистолет, которым делаются прививки», «Широко улыбающаяся женщина с прибором-пистолетом», «Не боящиеся прививок негритянские дети» и так далее.

Хутчиш нахмурился. Хутчиш задумчиво прищурился. Потом помотал головой: слишком мало данных, чтобы делать выводы.

Ему было интересно, закончились ли спасательные работы, но в ту сторону ЦУМа он отправиться не рискнул. Стянул у азартного покупателя в отделе женского белья «La Perla» бумажник, в другом отделе купил крем для обуви (импортный, чтоб меньше вонял), этим кремом в туалете перекрасил себе волосы и, наконец, через два часа после открытия покинул здание. Вот только ботинки слегка жали, а в бумажнике любителя женского белья не нашлось суммы для покупки новой пары. Зато как раз хватило на несколько газет и бутылку водки «Смирновъ» по ларечной цене.

Эпизод четвертый. Кукловод

26 июля, вторник, 10.09 по московскому времени.

Полдень на Патриарших. Жара. Наверное, гроза будет. Задумчивый шепот деревьев, галдеж выгуливаемой детворы и редкий лай собачек. Во дворах же сталинских семиэтажек – прохлада и тишина. Густые липы, жаркие отблески солнца в распахнутых окнах, легкие ароматы готовящихся обедов. Скамейки для старушек, гравиевые дорожки для прогулок, детские песочницы для тех же собачек. Опять же – приглушенно гудящие будки с изображением черепа и учтивой надписью «НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЕТ» на металлической дверце. Будки как будки. Неухоженные – из-за вечной нехватки денег у ЖЭКов. Пыльные и грязные – суеверные дворники побаиваются электричества. Сложенные из серого силикатного кирпича – он долговечней.

К одной из таких будок в один из таких жарких дней подкатил красно-желтый фургон «Аварийная служба». Распахнулись кормовые двери машины, и из темного нутра на горячий асфальт спрыгнули трое рабочих в засаленных, некогда веселенького оранжевого цвета жилетах. Двинулись к будке. Один тащил на себе бухту толстого кабеля (на самом деле это была система предупредительного наблюдения, основанная на принципе работы оптического волокна), у другого из карманов торчали вольтметр и рукояти разводного ключа и пассатижей (на самом деле это были портативная система нейтрализации противника «Гаммельн» радиусом действия пятьсот метров, в спецчастях всех армий мира ласково прозванная «мышеловкой», «Калашников-Универсал-91» на 87 патронов и восьмизарядный миниарбалет «Тэ-Эль-215» с дальностью боя 250 метров), третий же шел порожняком (на самом деле это был товарищ генерал Семен, тот самый, почти сутки назад посещавший подземный объект У-17-Б в сопровождении ныне покойного полковника А.П.Громова).

Работяги остановились возле крашенных шаровым цветом дверей, ведущих во внутренности будки, слаженно принялись разматывать кабель и щелкать тумблерами вольтметра, громко переговариваясь меж собой на малопонятном простому смертному арго:

– Фаза, бля, фаза, – ворчал один. – Говорил же русским, бля, языком – пробоя не было, значит, бля, все путем.

По документам звали его непритязательно: Борис Иванов. Не по документам – может, как-то иначе. Ему более подошло бы имя Ашот или что-нибудь в этом роде, столь явно сквозь неухоженную поросль на лице и косметическую грязь угадывались восточные черты лица и смуглая от природы кожа. Под промасленной (в действительности заводской, а не электриковской, – на спецскладе нужного размера не оказалось) робой угадывалось жилистое тело. Не показные анаболические бугры, а кое-что посерьезней.

– Да что ты, бля, заладил – пробой да пробой, – откликался его коллега. – А если жахнет, бля, под вечер, когда напряжение скакнет, – так город без света, бля, останется? А ещё и компенсаторы, бля, в полнеба рванут. И как ты тогда с Михалычем, бля, объясняться будешь – дескать, пробоя не было и, бля, значит, все путем?

Наряд этого почти законопослушного гражданина (по лежащему в заднем кармане штанов паспорту – Краюхина Сергея Петровича) более соответствовал играемой роли. Под оранжевой «трамвайной» жилеткой – роба не промасленная и не синего «заводского» цвета, а добротно засаленная и землисто серая. Широкая рязанская рожа, грязные (грязь опять же косметическая) русые кудри и два отсутствующих передних зуба веско свидетельствовали о его пролетарском происхождении.

Окажись случайно рядом кто-нибудь из спецотдела парфюмерной фабрики «Первомайская заря», он бы с удивлением обнаружил, что от работяг отчетливо тянет засекреченным одеколоном «Белое пятно» – крайне вредным для собак.

– Бля, давайте-ка пошустрее, мужики, – торопил обоих третий (товарищ генерал). – Мне ещё на шестой объект до темноты поспеть надо… Бля.

Так, беззлобно переругиваясь и дружно работая, электрики уложили кабель в четыре слоя полукольцом вокруг входа в будку, установили на асфальте готовый к залпу вольтметр – дулом повернув его к ведущей из двора арке, после чего двое остались у дверей, а третий (товарищ Семен), с натугой приоткрыв похоронно стонущие в заржавевших петлях створки, погрузился в царящий внутри прохладный полумрак.

Какие-то металлические решетчатые ящики, пучки маслянистых проводов на стенах, блики на стеклах каких-то приборов, таинственный гул электричества – все странно, все непонятно… но только для постороннего: генерал знал, что несмотря на темноту в его сторону уже бесшумно поворачиваются стволы автоматических пулеметов, направляются сенсоры опознавателей и устремляются внимательные лучи спаренных детекторов.

Тихий, вкрадчивый женский голос произнес:

– Проведите, пожалуйста, идентификацию. До начала пресечения проникновения осталось одиннадцать секунд… Десять секунд… Девять секунд… Восемь секунд…

Как-то нехорошо было на душе у вошедшего. Ощущение сродни тому, когда не уверен, выключил ли дома утюг, и никак не можешь вспомнить. Да и жара неприятно на нервы действует. Давление подскочило. Нет, точно: гроза будет. Эх, годы, годы…

Деятельный генерал ненавидел приближающуюся старость. Конечно, он далек был от романтических глупостей – вроде того, что уйти из мира следует в пятьдесят-шестьдесят, дабы не превратиться в брюзжащую руину на потеху молодым да зубастым. Он мечтал прожить столько, сколько удастся урвать у времени. Таблетки вечно какие-то глотал. Реклама какой-нибудь новой панацеи его бесила. Умом-то понимаешь, что против природы не попрешь, что чепуха это, но все равно как заведенный отрываешь зад от генеральского кресла и, как климаксирующая старуха, волочишься в аптеку.

Ох, как ненавидел он молодых…

И вдруг в руках у него оказалась ниточка – тоненькая, почти не осязаемая, но все-таки ниточка. Тропка, ведущая в глубину лет. К личности самого Иосифа… «Загадка Сталина». Установка Икс. Вдруг это и есть то, что он тщетно ищет в аптеках? Ведь генералиссимус умер не своей смертью… И черт его знает, сколько бы ещё протянул, не перевербуй Лаврентий бойца из его личной охраны.

Товарищ Семен расстегнул карманчик на жилете, сунул внутрь руку, ощущая пальцами непривычно тонкий материал негенеральской формы. Потом пальцем отжал неприметную пластинку; открылся потайной клапан. Оттуда генерал вынул обычную с виду метрошную карточку, заученно повернулся направо и сунул её в стальную коробку – в старомодную, подернутую ржавчиной замочную скважину. Гул на миг прервался, и бесстрастный голос, оборвав фразу: «Пять секунд… че…», меланхолично возвестил:

– Идентификация прошла на ура. Милости просим.

Очень приятно. Ведь, по сводкам, нет-нет, да и откажет аппаратура. Сделаешь как надо, а она, сердечная, не смазанная, не подвинченная, свой срок отслужившая, ка-ак долбанет…

В глубине будки со скрипом отворилась невидимая дверца. Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен.

Генерал проследовал по звонкой, с дырчатыми ступенями металлической лестнице, и очутился в небольшом пыльном зальчике.

Опять тусклый свет желтой, оплетенной проволокой лампы и пляшущие тени на шершавых, как коровий язык, стенах. Зачастил он что-то в подземное царство. Не к добру.

Конечно, довели Россию, денег никогда ни на что не хватает. Но все-таки можно же было дезодорант для таких постов придумать. Почему всегда этот навечно въевшийся запах пота, точно в задрипанной спортивной раздевалке?

Генерал с трудом контролировал себя. Чувствовал, как растет давление. Вот так когда-нибудь посреди пути и хватит кондратий. Был товарищ Семен, и нет товарища Семена… Впрочем, сейчас такие мысли опасны как никогда. Где твоя хваленая железная воля, товарищ генерал?

Молодой связист, до появления гостя сидевший за пультом, тут же оказался на ногах: ноги на ширине плеч, в вытянутых руках матово-равнодушно посверкивает недавно чищенный «макаров» – дуло глядит прямиком в переносицу генерала. Но и генерал не лыком шит: едва он попал под наблюдение сканирующих лазеров, как в его руке ярко заалел активированный невидимыми лучами «жетон доступа».

Увидев знак, радист убрал оружие и вытянулся по стойке смирно. Ничего реакция у радиста. Сойдет. Но теперь следовало бы его выдрать. За расстегнутый подворотничок, за неуставные штиблеты вместо сапог, за сапоги, аккуратно накрытые шляпками поганок – портянками – и отставленные в уголок на просушку. Радист – он не белая кость и не голубая кровь. Что дозволяется бойцам, радисту не положено не только по Уставу, но и по неписаным законам фирмы… Ладно, черт с ним. Живи, сопляк.

– Вольно, сержант, – благосклонно разрешил товарищ Семен и спрятал жетончик обратно в карман. – Можете идти. Дальше я сам.

Коротко козырнув, молоденький радист, дробно гремя штиблетами по металлическим ступеням, взлетел наверх; бронированная дверь захлопнулась за ним с плотоядным причмоком. Все звуки, кроме шмелиного гула аппаратуры, растаяли.

Генерал остался один в подземном бункере. На всякий случай обернулся.

Скорее рефлекс, чем подозрение, будто кто-то может таиться здесь, вжавшись в припорошенные пылью провода или втиснувшись в щель за стальной кожух вентиляционного агрегата.

Семен отер пот со лба и сел за пульт.

Пульт представлял собой обычную клавиатуру от ПК с вмонтированным в левый бок микрофоном, телевизор «Горизонт» с расширенным диапозоном и кучу проводов, антенн и усилителей, разобраться в переплетении которых мог лишь специалист.

Генерал таковым специалистом не был; поэтому он просто нажал «ENTER» на клавиатуре и стал ждать.

Любой сеанс связи с Господином Доктором вгонял товарища Семена в беспросветное уныние. И не потому, что таинственный некто, называющий себя Господином Доктором, был невидим и безымянен. Силен он был, вот в чем дело – сильнее генерала и сильнее Конторы. Сколько сил и времени генерал потратил на то, чтобы выявить загадочную личность своего работодателя, – слов нет. Но тщетно: неведомый Доктор так и оставался неведомым.

Однако сегодня малоприятного разговора не избежать: генерал провалил возложенную на него операцию по уничтожению Анатолия Хутчиша (кодовое имя Буратино). Когда он увидел сводку о происшедшем в подземелье ЦУМа, то в первый момент растерялся. Так растерялся, что едва не приказал объявить положение «А». Но вовремя опомнился: танки на улицах и комендантский час могут вызвать ненужные подозрения. А ведь что-то надо предпринять. Необходимо. Поэтому он, скрепя сердце, вышел на связь с безликим Господином Доктором.

Вскоре экран «Горизонта» подернулся мельтешащими черточками «снега», потом – поверх помех – проступила цветастая надпись: «ВВЕДИТЕ КОД, ПОЖАЛУЙСТА».

Генерал послушно набрал комбинацию из семи цифр: 1500825.

«ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ, ПОЖАЛУЙСТА», – попросила в ответ машина.

Генерал нажал семь букв: С, R, E, M, N, E, W.

Действия отработаны до автоматизма. В свое время Семен не поленился потренироваться – ошибись он хоть на одну букву, сработает термическая микробомба, вмонтированная, может, в пульт, может, в телевизор, может, в кресло. Генерал представил, как под ним взрывается заряд, и, что странно, фантазия настроила его на нужный тон. Деловой.

Место предыдущей просьбы на экране заняла такая:

«ВВЕДИТЕ ШИФР, ПОЖАЛУЙСТА».

Уверенно ткнув ещё в четыре кнопки «клавы» (Y, G, О, R), генерал выполнил и это требование. Все. Термобомбы можно уже не бояться. Теперь генерал был волен набирать что угодно. Теперь главной опасностью было то, что машина сохранит в памяти «проделанную работу». Нет, шалишь, на хитрую задницу найдется бур с винтом.

От непривычки заслезились глаза, дьявол их побери. У себя в конторе товарищ Семен за компьютер предпочитал не садиться: излучения побаивался, как побаивается старуха современную стиральную машину, да и полагал, что по чину несолидно.

«ПРОПУСК ПОЛУЧЕН, – наконец обрадовал телевизор. – ВЫ ИМЕЕТЕ ДОСТУП К ЭКРАНИРОВАННОЙ КОММУНИКАЦИИ, ПОЖАЛУЙСТА. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С АБОНЕНТОМ НЕ ВЕДЕТСЯ».

Вообще-то сегодня генерал впервые пользовался этим каналом связи – на обычную игру с явками и паролями не хватало времени.

Черно-белая рябь на экране сменилась землистого цвета фоном, на котором проступил размазанный силуэт человека неопределенного пола.

– Генерал! – раздался из стенных динамиков грозный, искаженный гармонизаторами голоса рык, и от этого звука товарищ Семен съежился в кресле. – Мы надеемся, что наша маленькая просьба выполнена и вы выходите с нами на связь исключительно для того, чтобы подтвердить сей непреложный факт.

Под давлением замогильного голоса генерал стал вовсе маленьким и жалким. Куда делось с таким трудом найденное подходящее настроение?

– Э-э… – пролепетал он в черно-блестящий, как надраенные сапоги, микрофон. – Да, Господин Доктор. Безусловно, да. Объект У-семнад…

– Давайте обойдемся без конкретики, – перебил голос.

– Конечно, конечно, – заискивающе протараторил товарищ Семен, приказав себе не дрейфить. Помялся немного и заговорил уверенно и четко: – М-м… Так вот, в данном мне в разработку объекте произошло два взрыва – в коридоре с… комнатами и в шахте лифта, – повлекшие за собой массовый обвал потолочных перекрытий. Спасательная группа извлекла одиннадцать непострадавших обитателей объекта и один труп, который идентифицирован как мичман Жи… э… в общем, который нами идентифицирован. Среди спасенных нужного нам субъекта не обнаружилось. Поскольку проникнуть к дальним участкам объекта, а именно к интересующей вас камере с… каверзным номером, не представилось возможным из-за проникновения на объект грунтовых вод и угрозы ещё одного обвала, я приказал установить бетонную подушку на месте входа в бывший объект, а также, под видом профилактических исследований, провел его сканирование с помощью мягкого излучения – в целях обнаружения теплокровных, движущихся, производящих шум и просто биологически активных предметов. Таковых не оказалось. Следовательно, если субъект чудом остался жив после взрыва, то на поверхность он уже не выберется.

Генерал по возможности бесшумно перевел дух. Фигура на экране не шевелилась. Эх, подумалось Семену, добраться бы до этой сволочи! Не ликвидировать бы, конечно, и не сдать – кому нужен ещё один орден… Но подчинить. Заставить работать на себя. Разыграть тончайшую, на пуантах комбинацию и выйти в ферзи.

В зале царила наэлектризованная тишина, нарушаемая гудением трансформаторов, потом бесплотный голос вкрадчиво произнес:

– Генерал, поправьте нас, если мы ошибемся. Согласившись работать вместе с нами, вы должны были отчетливо понимать, что от вас требуется неукоснительное выполнение всех наших поручений.

– Да, я…

– Мы щадим вас и этими поручениями особо не обременяем. Мы обеспечиваем вас всем необходимым для безбедного существования и лишь изредка просим о небольших одолжениях.

– Я…

Генералу стало страшно. Очень страшно. Рука потянулась к карману, за таблетками, но он представил, как это будет выглядеть на экране «с той стороны», и просто разгладил робу.

– И какова же ваша благодарность? «Кроты», взрывы, обвалы, сканирование какое-то дурацкое… Погубили весь отряд уничтожения. Причем не свой – президентский. Чуть ЦУМ не развалили! И что в результате? Субъект мертв?

– Я же объяснял вам, что…

– Объясните проще: мертв субъект или жив? Да или нет?

– Ну… – замялся генерал, потом выдохнул, будто в прорубь нырнул: – Да. Мертв.

– Гарантии?

– …

Можно было истерично рассмеяться, можно было вызвать сержанта, забрать у него «макаров» и застрелиться.

– Вы видели труп? – безжалостно продолжал допрос инфернальный голос.

– Н-нет…

Генерал невольно, с нарастающим гневом начал вспоминать, как его завербовали. Идиотская история. Конечно, смерть Андропова – дело темное, но, видит Бог, рук к этому генерал не прикладывал и, в сущности, до сих пор не ведает, что там имело место быть в действительности. Но разве в Управлении можно оправдаться, когда улики против? Это вам не «Семнадцать мгновений». И теперь, чтоб не всплыл компромат, он, боевой генерал, сотрудник разведывательного управления, должен выполнять «просьбы» какого-то иноземного работодателя!

Силуэт на экране брезгливо передернул плечами.

– Откуда же такая уверенность? Или вам неизвестно, во сколько мегатонн оценивается мощность этого человека?

– Известно, – сухо ответил генерал, поймавший нужную волну. Очень уж он не любил, когда его распинают как мальчишку. – Но мне также известно, что активация резервных возможностей субъекта происходит лишь в самых критических ситуациях. Иными словами, пока не припрет, он остается обычным агентом мощностью от силы в полмегатонны. Поэтому в основу операции уничтожения я положил именно внезапность и стремительность – чтобы не успели включиться скрытые силы субъекта. Считаю, что операция проведена успешно.

– А если он замаскировался под одного из одиннадцати уцелевших? – споткнувшись о паузу, полюбопытствовали с экрана.

– Никак нет, – почувствовав неуверенность в словах абонента, приободрился товарищ Семен. – Каждый из обитателей объекта был нами тщательнейшим образом проверен на поверхности и…

– А если он выбрался из объекта до прибытия «кротов»?

– Никак нет. Группа ликвидации прибыла непосредственно после того, как я и сопровождавший меня… воинский чин покинули объект.

Еще одна пауза. На этот раз подольше.

– Хорошо. Я поверю вам, – медленно, будто нехотя, произнес таинственный собеседник. – И приму меры на тот случай, если вы все же ошибаетесь… Все, конец связи.

Изображение исчезло. Компьютер зачирикал, верноподданно доверившись вирусу, поедающему набранные несколько минут назад коды, а заодно и втихаря от начальства записанные скучающим сержантом игрушки.

Вызвав сторожа катакомб сигналом корабельного ревуна, товарищ Семен с лукавым прищуром сообщил ему о вирусе, смявшем финал сеанса связи. Не смог удержаться от мелочной мстительности за развешанные на сапогах портянки. И мимо схватившегося за голову бойца направился вверх по звонким ступеням. В принципе, все прошло нормально. Его оставили в живых, его оставили на службе, его ценят, ему доверяют. Так что побарахтаемся еще…

– Володя, обедать! – первым делом услышал он, оказавшись снаружи, – какая-то заботливая мамаша звала свое чадо.

Снаружи было мирно и покойно, как в детстве. Хотя и душновато. Нет, точно дождь будет, что бы там синоптики ни вещали. Старые раны не врут. Разика два глубоко вздохнув (но разве за два вздоха справишься с одышкой?), командир кивнул лжеэлектрикам – пора, мол, собирать манатки – и тяжело полез в бронебойное брюхо служебного автомобиля.

Бригада споро свернулась, «аварийка» сонно заворочалась в узких пределах асфальтовых дворовых тропинок…

Тесно было генералу в полутемных внутренностях фургона «Аварийная служба», теснило в груди. Ныло сердце. Стар уже был товарищ Семен для таких игрищ. И сам сознавал себя старым… Скинуть бы сейчас лет эдак тридцать – эх, с каким блеском он провел бы эту операцию! Всех обставил бы, всех – и своих, и заокеанских, и узкоглазых… И установка Икс принадлежала бы исключительно ему, товарищу генералу Семену… Ну почему, почему чертов ящик нащупали только сейчас, почему не во времена Бровеносца?

Хотя нет. При Бровеносце порядок был. Кто бы позволил ему, разведчику Семену, действовать на своей территории? То есть позволили бы, конечно, но за высочайшим позволением пришлось бы обращаться непосредственно в Центральный Комитет, а там обязательно поинтересовались бы: что за установка, да для каких целей, да не пригодится ли в «народном хозяйстве»… Так что сейчас спокойнее стало работать. Хошь на родине, хошь в загранице – все друг за другом следят, а ни шиша не видят. У семи спецслужб шпион без «колпака».

Слухи о некоем сверхсекретном проекте, якобы разработанном в пятьдесят втором году и курируемом лично генералиссимусом, бродили среди сотрудников Первого и Второго Главных Управлений Комитета давно – туманные упоминания о таинственном оружии встречались во многих архивных делах, но никто толком ничего не знал: все материалы, чертежи, пояснительные записки, технические описания вкупе с участниками были уничтожены в самом начале пятьдесят третьего.

Кто-то из коллег полагал, что советские ученые в те года создавали супербиологическое оружие, поскольку вместе с материалами этого проекта были почему-то уничтожены дневники академика Павлова, Мичурина и Тимирязева, а дневников Вавилова найти не могут до сих пор; кто-то уверял, будто сталинские орлы корпели над созданием суперкомпьютера, а все притеснения адептов «лженауки» – это так, для отвода заокеанских глаз… Говорили разное. Но все сходились в одном: если такая установка и была создана, то её применение наверняка в корне изменило бы ход мировой истории.

В отличие от сослуживцев, генерал не считал установку уткой, каковые стаями порхают по коридорам спецотделов, и придерживался собственной версии. Никого в неё не посвящая.

Прибор этот – никакое не оружие.

Ведь чего ещё может желать всемогущий Император, имея в своем распоряжении сказочные богатства, слепое обожание миллионов подданных и безграничную власть?

Только одного.

Личного бессмертия.

Вот в чем заключалась суть давнишнего, засекреченного дальше некуда проекта: по приказу генералиссимуса очкарики создавали прибор, дарующий человеку вечную жизнь.

И, судя по количеству секретов и смертей вокруг этого проекта, такой прибор был создан – не позднее пятьдесят второго.

Однако Сталин воспользоваться им не успел – испугавшись того, что Иосиф может превратиться в бога не на словах, а на деле, Берия в пятьдесят третьем устранил Хозяина. Разумеется, чтобы самому завладеть установкой. И тоже не успел: Никита в сговоре с маршалом Жуковым убрали конкурента.

Но прибор-то, установка Икс эта проклятущая, существовала! И существует по сей день! Правда, никто, ни единая живая душа – что-что, а секреты при Сталине хранить умели – не знает, где она находится.

Никто не знает. Даже приблизительно. Кроме пяти человек, входящих в руководства Главного разведывательного управления МО России, Главного штаба и Службы внешней разведки (бывш. Первого главного управления КГБ СССР), – людей, которых пришлось посвятить в результаты своих разработок, поскольку без их помощи Семену прибора не видать, как своих ушей. Ослабло ведомство генерала за последние годы. Голова всесильного монстра ЦК развалилась под ударами молота Перестройки, и некогда послушные детишки разбежались кто куда. СВР России, ГРУ Министерства обороны России, ГУО [3] России, Морская разведка МО России, и т.д. России, и т.п. России… Теперь каждый сам себе хозяин, каждый тянет одеяло в свою сторону. А нет единого кулака – нет и былой силушки.

Операцию «Золотой ключ» по поиску установки Икс разработал лично генерал Семен – в тайне от своего руководства, и за полтора года кропотливой работы кое-чего достиг. Он выяснил, что загадочный прибор, скорее всего, находится на одном из кораблей Черноморского флота.

А флот-то в руках у хохлов. И отдавать флот хохлы не собираются. Случайно ли?..

Эх, надо было сразу присваивать операции гриф «три восклицательных знака» – тогда бы не произошло утечки информации…

Генерал скрипнул зубами от досады.

А тут ещё этот Господин Доктор, провались он пропадом. Почему он «попросил» убрать Хутчиша именно сейчас, а не месяцем раньше? Или неделей позже? Верно, Хутчиш – очень опасный человек. После того как он потребовал в качестве оплаты за операцию жизнь Семена, генерал и сам начал сомневаться, стоит ли поручать задание ему… Но Доктор-то как пронюхал о Хутчише? Или он тоже ищет установку Икс?

Не было печали…

Чтобы отвлечься от мрачных раздумий, генерал, прикрыв глаза и якобы задремав, прислушался к тихой беседе товарищей Бориса и Сергея. Перед подчиненными он старался играть отца родного. Сурового, но доброго. Раз в три месяца делал, и это даже записывалось в еженедельник под гриф «сделать обязательно», широкий жест: то квартиру подсобит молодой семье быстрее получить, то премию выпишет. Раз в три месяца показательно карал кого-нибудь проштрафившегося, но милостиво дозволял коллективу взять на поруки. Эти двое, Боря и Сережа, в его отделе были ещё новичками. Да и вообще – новичками. И грозного Семена им лицезреть не доводилось, только доброго.

Семен невесело усмехнулся. Эх, молодо-зелено, провели удачно операцию, под огонь не попали, расслабились. А ведь ещё ничего не кончено, надо ещё до места доехать. Ведь лакомый же кусочек кое для кого – сам генерал Семен, без должного прикрытия, без группы поддержки…

Да-а, мельчает молодежь. Куда катимся…

– Отставить разговорчики на задании! – прикрикнул на них Семен. – Дело ещё не кончено.

Борис и Сергей обиженно умолкли. Ничего, не развалятся. Мало ли что по дороге может случиться.

И – как в воду глядел. На очередном светофоре рядом с «аварийкой» притормозил неприметный «рафик».

Эпизод пятый. От отшельника слышу

26 июля, вторник, 11.12 по московскому времени.

С начала атаки «кротов» на объект У-17-Б, точнее, с момента смерти полковника Громова прошло двадцать два часа одиннадцать минут.

Дешевые черные туфли, наверняка поставляемые из Китая безвестным челноком, слегка жали. Обутый в эти туфли прапорщик Хутчиш шел, не забывая внимательно вглядываться в отражение улицы в стеклах киосков – на всякий случай проверялся, хотя ЦУМ остался далеко за спиной. Не забывая время от времени незаметно бросать сзади себя щепоть протертого в пыль табака, добытого из злополучной громовской «беломорины». Средство старое как мир, но на первых порах и оно сгодится. Наверняка в данный момент те, кто его разыскивают, расширили радиус поиска до нескольких километров, и даже вот эта девушка в джинсовом сарафане с потешной таксой на кожаном коротком ремешке может оказаться сотрудником соответствующей службы, ведущим боевое патрулирование. Мало ли что у врага имеется на Хутчиша помимо личного дела. Хранится где-то и образец крови, и образец запаха. Ведь их, мегатонников, раз в три месяца ощупывала и осматривала бригада врачей из Четвертого управления.

Нет, ну что за жизнь! Казалось бы, приличный универмаг, Центральный как-никак, торговое лицо города, можно сказать, а ведь и там китайскую туфту за чистую Англию выдают!

Последний раз они с ребятами ходили в самоволку месяц тому назад. Уже было по-летнему тепло. Встречные девушки дразнили голыми коленками горячую солдатскую кровь. Хутчиш тогда хотел пойти в библиотеку, но приятели затащили его в мороженицу, а потом в недорогой ночной клуб. С этой «дискотеки» пришлось уходить по крышам, поскольку бдительная билетерша вызвала военный патруль.

Засунув водку в карман брюк под пиджак, Хутчиш перешел на другую сторону Пушечной улицы и свернул направо. Он не торопился. Погожий день, солнышко, воздух, даже насыщенный бензиновой гарью, был ему по душе – пересидел он в своем подземелье. Пора бы и размяться.

Хотя он не любил столицу своей Родины за гвалт и суматоху. Ему больше нравились Прага, Мехико и Вена. Не по душе ему была и набирающая скорость европеизация города. Казалось, Москва теряет какое-никакое, но свое лицо.

Эх, будь у Анатолия побольше времени, сходил бы посмотреть на Храм Христа Спасителя… Но – после, дорогой товарищ, после на памятники архитектуры смотреть будем. Не время сейчас.

Неторопливо двигаясь по тротуару, Анатолий столь же неторопливо обсасывал в голове ситуацию – будто карамельку по рту перекатывал. Итак, он получил приказ выполнить боевую задачу и факт получения подтвердил. Значит, задание надо выполнять. Дело за малым – узнать, в чем оно заключается. Впрочем, кое-что ему было известно: задание включает в себя решение проблемы либо с Курильскими островами, либо с Черноморским флотом. Типичная картина «пойди туда, не знаю куда». Было бы смешно, если б не было так грустно. Сволочи, Громова свалили, он-то каким боком виноват? Просто оказался не в том месте и не в то время?.. Конечно, можно бы добраться до Генштаба – приказ наверняка исходит оттуда… Однако тот факт, что «кроты» появились сразу после ухода усатого генерала, более чем настораживает. Значит, где-то утечка информации. Значит, неизвестная (пока неизвестная) сила пытается помешать распоряжению Генштаба. Значит, утечка именно в Генштабе и появиться там равносильно провалу. Что ж, будем действовать в автономке, не привыкать. Приказ есть приказ. И надо отомстить за безобидного старика Громова. Хутчиш улыбнулся и немного прибавил шаг, с удовольствием отметив, как при мысли о таинственном враге непроизвольно напрягаются готовые к схватке мышцы. Это хорошо. Таким он и должен быть – в любую секунду готовым нанести удар и услышать последние слова отбывающего на Поля Вечной Охоты противника. Интересно, что он услышит на этот раз? «Мы можем договориться…» – сипел, задыхаясь, лорд Грегори Инч. «Оглянись, ты в наших руках», – пытался применить дешевую уловку барон Айгер фон Шьюбаш. «Мы ещё встретимся, пусть и на том свете!» – визжал, ломая ногти о молибденовую дверь, лжебарон де Фредерикс. В сущности, подобные изречения легко предсказуемы. Интересно, доведется ли прапорщику когда-нибудь встретить недруга, способного перед смертью выдать что-нибудь нетривиальное?

Через три улицы Анатолий вышел на ту, которую искал – Преображенскую. Здесь машины ездили значительно реже, да и народу было поменьше.

Прапорщик огляделся. Вокруг говорила и показывала себя Москва, город, который преклонения у него не вызывал. Деревня, она и есть деревня. Пусть выклевываются инкубаторские «Макдональдсы», а стены занавешиваются ковбоями Мальборо и слонами Аэрофлота, но измученные квартирным вопросом москвичи не меняются.

Постояв секунду у подъезда как бы в задумчивости, а на самом деле изучая отражающуюся в окне первого этажа обстановку у себя за спиной, Хутчиш толкнул выкрашенную грязно-синим дверь и бодро затопал по ступенькам на третий этаж. После того как ему пришлось пробиваться по заваленной трещине, лифтом пользоваться категорически не хотелось.

Под ногами захрустела шелуха от семечек. Анатолий нагнулся и сдул мусор в лестничный пролет – это нам ни к чему.

Домофон был давно изничтожен хулиганствующим элементом, в подъезде ощутимо воняло мочой. Между первым и вторым этажами ноздри прапорщика резанул прокисший дух мусоропровода. Как ни странно, на стенах, выкрашенных в тот же грязно-синий цвет, не было ни скабрезных надписей, ни почти неизбежных «RAP!!!», «Антонов дурак», «ACID» и «Игорь + Оксана =».

Нет, ну как это его угораздило прихватить китайский ширпотреб? Прапорщик с отвращением поглядел на треклятую обувку. Несоответствие «костюм – обувь» ему очень досаждало, лишало уверенности в себе, столь необходимой при выполнении задания. (Ибо, как писал классик, недостаток воспитания можно скрыть молчанием, недостаток манер – сдержанностью, но несоответствие между цветом галстука и цветом носков вопиет.) А с таким настроением легко проколоться. Разве можно хорошо сыграть Мефистофеля с деревянной шпагой?

Анатолий уже готов был остановиться на третьем этаже, у двери, обитой древним, выкрошившимся на изгибах дерматином, с медной табличкой «50», но вниз по лестнице мимо китайских туфель Хутчиша шмыгнул черный кот, и прапорщик затопал ступеньками дальше наверх.

Он не был суеверным. Всего-навсего ему не понравился дверной глазок. Этот глазок при нажатии кнопки звонка или при повороте двери всего на три градуса автоматически фотографировал визитера [4]. А раз в месяц или чаще в подъезде должен появляться то ли водопроводчик, то ли электрик, то ли почтальон: перезаряжать микрофотоаппарат.

Квартира номер пятьдесят принадлежала Андрею Михайловичу Сверчкову – человеку в околофлотских кругах довольно известному. Особенно Андрея Михайловича ненавидели морские историки.

Историки, например, получали звания и повышения окладов за то, что проповедывали, будто Цусимское сражение русский флот проиграл из-за бездарного командования. Андрей же Михалыч, на основании неоспоримых архивных данных, доказывал, что командование было вынуждено пожертвовать кораблями, иначе в русско-японской войне Россия потерпела бы ещё более сокрушительное поражение. И к истории торпедной атаки Маринеско дотошный Андрей Михайлович добавил несколько штришков, суть самой истории меняющих кардинально. И к Пирл-Харбору, за что американцы сначала вручили послу СССР ноту, а потом одумались и пригласили господина Сверчкова А.М. читать лекции в Вест-Пойнт. Естественно, коли это произошло в восемьдесят четвертом году, никто его лекции читать не пустил, а военные историки возненавидели пуще прежнего.

В общем, Андрей Михайлович был, что называется, широко известен в узкий кругах. Официальных ученых степеней не имел, да и не мог иметь. Не имел и публикаций в научно-исторической литературе, хотя в рукописях у него дома, в старом обшарпанном письменном столе лежало восемь книжек. Разве что в пору озорной гласности от трудов Андрея Михалыча кормились несколько корреспондентов «по разоблачениям», но славы ему эти публикации не прибавили. Разве что на том же письменном столе историка пылился почти десятилетней давности конверт от самого Уильяма Крау[5] с обещанием в самом ближайшем времени изучить возможность закрытой публикации монографии «К вопросу об участившихся катастрофах танкеров в семидесятые годы». На самом деле письмо это состряпали умельцы из морской разведки России и сама рукопись границу не пересекала, а в настоящее время, в обстановке глубочайшей секретности, скрупулезно изучалась отечественными экспертами.

Внешне Андрей Михайлович вполне походил на немолодого и неофициального следопыта. Носил неопределенного стиля костюмы без галстука или грубой вязки свитера. Голову зимой и летом покрывал мышиного цвета беретиком. Обувался черт те во что. Очень любил тельняшки, хотя море видел только с берега: здоровье не позволило в юности Андрею окончить не то Мореходку, не то ВВМУ имени Крузенштерна.

Сегодня у Михалыча был праздник. Нашелся ученик, готовый слушать старика раскрыв рот и бескорыстно.

Ученика звали Кирилл. Он пыхтел за спиной, не в затылок, а поверх затылка, переступая ботинками то ли сорок пятого, то ли сорок шестого размера.

– Кирилл, – сказал Михалыч ученику, – вот тебе забавный факт. Ежегодно весной, в одни и те же дни, – из кармана черно-серого старенького пиджака он достал ключи, чуть не уронил и принялся отпирать дверь, – на вокзалах необъятной России можно заметить юных лейтенантов, одетых с иголочки, почти всегда под мухой, которые кортиками режут хлеб и колбасу. – Дверь открылась. – Это я к тому, что я живу скромно и даже лишней вилки у меня не найдется.

– Я же говорил, – пожал пышными плечами новообращенный ученик Кирилл, руки которого были заняты краковской колбасой, хлебом, пакетом с картошкой, жестянкой с чаем и пакетом молока. – Надо было ещё пузырь взять. Под водку и без вилки можно обойтись.

– Кирилл, ты не прав, – добродушно улыбнулся историк. – От водки косеешь. И становишься дураком. А дураку ни закон, ни исторические факты не писаны. Я согласен, что умение пить водку помогает сделать любую карьеру, даже карьеру историка. Например, где и кем был бы сейчас академик Боронако, не пей он столько, и, главное, с теми, с кем надо, водку? Только, к сожалению, к настоящей науке это не имеет никакого отношения.

Не разуваясь, оба прошли в комнату, весьма, надо сказать, грязную, и ученик, повинуясь жесту учителя, сложил, а точнее, вывалил снедь прямо на письменный стол, меж деталями разобранного старинного секстанта.

– Шкипер, а картошку здесь, что ли, чистить? Из серии: устроим в пионерлагере тараканов родительский день?

Ученик брезгливо поджал губы и брезгливо отступил от стола. Кличку «Шкипер» он дал учителю в самом начале знакомства. Старик был не против. В глубине души эта кличка Михалычу даже нравилась.

– Ты, дружок, за картошку не беспокойся. Я картошку сам почищу. Я её перечистил столько, сколько тебе и не снилось. Ты лучше на кухне чаек поставь. Кстати, о картошке. В семьдесят третьем на Тихоокеанском флоте поспорили как-то в ресторане Дома офицеров капитан авианесущего крейсера «Норильск», капитан подлодки «Комсомолец Бурятии» и командир береговой батареи: чей матрос быстрее почистит картофелину. Как думаешь, кто победил? Старшина второй статьи Долженко с подводной лодки. Уложился в две секунды, за что получил от командира внеочередной отпуск на десять дней… Ты чай будешь ставить или нет?

Кирилл спохватился, взял жестянку чая «Индийский» со стола (жестянка утонула в его лапищах, как шайба в перчатке хоккейного вратаря) и с интересом посмотрел на бумагу, на которой жестянка стояла. Это оказался пожелтевший «Боевой листок». С виршами неизвестного флотского поэта, воспевшего тот факт, что Кронштадт ни разу не сдавался врагам. Кирилл усмехнулся рифме «знамя – пламя» и пошел ставить чай. Некогда он собирался стать филологом. Написать исследование «Влияние Хэмингуэя на Довлатова».

Сверчков, вывернув шею, с уважением посмотрел на спину ученика. Это надо же – такой громадой вымахать! Интересно, где он себе одежку покупает? Не в «Трех толстяках» же. По меньшей мере пятьдесят шестой размер, четвертый рост. Пива, наверное, легко кружек двадцать усосет. Ну ладно, не двадцать. Пятнадцать.

В маленькой тесной кухне Кирилл с тоской огляделся. Не кухня, а хижина тети Пеппи Длинныйчулок. Как бы тут чего не задеть, не сломать нечаянно. И не перемазаться. Очень уж противно. Дома у Кирилла, хоть он и слыл принципиальным холостяком, была абсолютная чистота. Все выстирано, прополощено, высушено и остужено. Даже не то что кошку, канарейку заводить Кирилл не желал: от зверя слишком много грязи. Организм организму – друг, товарищ и враг. А здесь…

Наискосок кухню перебежал дородный таракан, похожий на арбузное семечко. Кирилл побрезговал его давить. С отвращением, двумя пальцами повернул скользкую от въевшегося жира ручку горелки. Услужливо полураскрытый спичечный коробок, что покоился на закопченной, бархатной от прилипшей пыли плите, тронуть не решился. Зажег горелку своей «Зиппо», конечно же, паленой. Слегка обжег костяшку указательного пальца.

Андрей Михайлович потянулся, скорчил пыльному зеркалу скорее веселую, чем злую рожу, ногой выдвинул из-под стола кастрюлю с засохшими макаронами, подхватил нож для резки бумаги, пакет с картошкой, плюхнулся в расшатанное, вытертое до ниток кресло и бодро принялся картошку стричь, бросая очистки в окаменевшие макароны.

Наверняка гэбэшник, без злобы подумал Михалыч про Кирилла. Дожили, никому кроме ГБ в этой стране подлинная история не нужна. Ну что ж, зато за мои байки меня будут добросовестно кормить.

Чайник закипел, картошка была почищена.

– А на что они спорили? – вернулся из кухни ученик; ручка чайника практически утонула в его громадной лапище.

– Кто? – не понял задумавшийся о своем Михалыч.

– Ну эти, унесенные ветром на Тихоокеанский флот.

– Во! Это и есть самое интересное. Спорили они на бороды. Все трое носили бороды. И проигравшие по условиям должны были бороду сбрить. Кстати, впоследствии носить растительность на флоте запретили всем, вплоть до высшего командного состава. Только если командующий флотом лично даст «добро». Это случилось после того, как во время пожара на ракетном катере один мичман задохнулся. Борода помешала противогазу плотно облечь мичманскую физиономию. Принес чайник? Давай теперь ставь картошку вариться. Кастрюлю там найди какую-нибудь почище.

А то в этом доме не то что раздражение после бритья, как бы тут холеру или брюшной тиф не подцепить… Бациллы размером с Моби Дика. Наверняка, хотя посмели на глаза показаться только тараканы, есть и прочие домашние животные – клопы, муравьи… крысы. Точно! Вот только крыс здесь не хватает. Тогда бы уж эта квартира от Люберецкой свалки ничем не отличалась.

Ученик вернулся на кухню, а Михалыч взял со стола железную кружку с грубо намалеванной божьей коровкой, вывернул пальцем подсохшую заварку в помойное ведро. Налил в кружку свежий чай, полез рукой за шкаф, вытащил заросшую пылью подзорную трубу – не то; поставил трубу на место и полез рукой дальше. Выудил полбутылки дрянного коньяка «Белый аист» и плеснул в кипяток, сколько влезло. Остальной коньяк спрятал обратно.

От водки отказался, зло подумал на кухне Кирилл, значит, не доверяет. А сам небось сейчас в чай себе коньяк из-за шкафа долил. Думает, старый дурак, что никто этого не видит. Как же, никто, когда в квартире три «глазка» установлено. Один в комнате, по одному на кухне и в коридоре. А этажом выше целая квартира арендована, чтоб следить за Андреем свет Михалычем. Мало ли какие гости на огонек заглянут. Было бы нелепо их прозевать…

Кирилл раздраженно скрипнул зубами, ставя вымытую под картошку кастрюлю на газ. Уже с картошкой. Черт с ней, пускай разваривается на фиг.

По природе аккуратист, он был очень недоволен заданием и тихо завидовал тем, в квартире сверху. Правда, тараканы, успешно плодящиеся внизу, забредали и на этаж выше. Не только сквозь естественные щели, но и через пробуравленные дырки для «глазков».

Кирилл машинально посмотрел в правый верхний угол кухни, туда, где притаился кухонный «глазок»… и выматерился вслух. От неприметной дырочки с прозрачной вермишелиной оптики – по стене, по дряхлым блекло-зеленым обоям расползалось мокрое пятно. Как минимум это означало, что оптический прибор выведен из строя. Его наверняка закоротило. А как максимум…

Лейтенант ФСБ Кирилл Сердюк поспешил в комнату. В коридоре по пути он обнаружил, там, где и ожидал, ещё одну протечку. А третье пятно растекалось по обоям в комнате.

– Шкипер, мы, кажется, тонем! – агент ткнул пальцем-сосиской в угол. – Организмы сверху натравили на нас Соргазмово море!

Андрей Михалыч чуть не поперхнулся горячим чаем тире коньяком, чуть не пролил горячий чай тире коньяк сначала на себя, потом на «Боевой листок» с сагой о Кронштадте, наверняка имеющий некую историческую ценность.

– Вот же козлы, – неинтеллигентно выразился Михалыч. И сообщил ученику: – Там какие-то буржуи помещение под офис сняли.

Под что снято помещение на самом деле, ученик распространяться не стал, а зашагал к двери. Как назло Михалыч увязался следом, а повод остановить хозяина Кирилл с ходу не нашел.

Они споро поднялись на лестничную площадку выше этажом. Дверь обидчиков оказалась незапертой. Лейтенант пожалел, что по условиям задания сдал табельное оружие. Такого, чтоб «верхние» сами оставили дверь открытой, не могло быть в принципе.

Пока Сердюк в нерешительности медлил, историк, не подозревающий о грозящей опасности, дернул дверную ручку. И с порога поинтересовался:

– Что ж вы, новые сволочи, творите, а?!

На нижней площадке послышались шаги. Спокойные шаги кого-то из жильцов. Это хорошо, подумал Кирилл, чем больше организмов, тем лучше. Но шаги тут же и стихли.

Кириллу представилось, что сейчас раздастся вопль – историк наткнется на трупы «слухачей», а может, и на их убийцу. Но вместо этого Михалыч растерянно повернулся к ученику и робко промямлил:

– Кажется, никого. Войдем, что ли?

Не может быть, чтоб никого, мелькнуло в голове лейтенанта. Но не хватило смелости пойти вперед и самому проверить помещение. Зная, что поступает очень неправильно и что если все обойдется, то начальство такое поведение отметит в лучшем случае выговором с занесением, лейтенант только растерянно кивнул.

Михалыч вошел. Стараясь упрятаться от всех возможных опасностей за грузной спиной учителя, впрочем, недостаточно широкой, чтобы укрыть могучего ученика от пули-дуры, вошел и Кирилл.

Из комнаты в прихожую медленно плыли смятый лист бумаги, исписанный мелким почерком, и два окурка. Воды успело налиться на два пальца.

Михалыч, звучно шлепая по воде, кинулся на кухню закручивать кран. А Кирилл, набрав побольше воздуха, заставил себя войти в комнату. Что б ему было, если б не вошел? Ну, увольнение по статье «Ж». Ну, презрение в глазах товарищей по оружию. Зато – живым бы остался. Жизнь, она дается человеку всего раз, и не фиг подставляться под пули ради дерьмовых двух лимонов в месяц плюс льготы на проезд в общественном транспорте. Но вошел.

Кожаный диван, стол, шкаф, стулья – все на месте. Даже больше: аппаратура – лейтенант, с опаской озираясь на кухонную дверь, открыл и закрыл (двумя пальцами за ручку) дверцы комода – аппаратура на месте. Точно «слухачи» преднамеренно решились покинуть помещение. Но как они посмели?

Так, проверим ещё раз. Жаль, диван кожаный, с кожи легко кровь смывается. Вот с габардина – замаешься. Был у Кирилла один случай…

Стоп. Не о том. О работе думать надо.

Стулья на месте? Целы? На месте. Целы. Шкаф? Шкаф. Твою мать, что же здесь все-таки произошло? Куда ребята делись? Лови, лови, товарищ Сердюк, момент истины – пока ещё товарищ, но на грани того, чтобы стать гражданином.

Чавкая явно пропускающими воду туфлями, с кухни в комнату вошел историк. В левой руке, как охотник подстреленную утку, он торжественно держал непочатую бутылку водки «Смирновъ».

– Это, так сказать, компенсация морального ущерба. Пошли отсюда. Нас внизу закуска ждет.

– Так от водки же тупеют. Выпил – и матрац, – напомнил Кирилл, тупо разглядывая бутыль. Откуда она здесь взялась? Или, несмотря на строжайший запрет, «слухачи» пили на службе? Что ж, в своем рапорте он подробно расскажет и о незапертой двери, и об этой бутылке. Глядишь, начальство поймет, что в столь нелепой ситуации лейтенант Сердюк вел себя не то чтобы героем, Мальчишем-Кибальчишем, но все же разумно, честь мундира не роняя.

– Ноги промокли. А если простуда? – резонно ответил старик. – Пошли, чего встал. Не то придется изучать водолазное дело. Я как-то писал про водолазов. Был такой знаменитый водолаз – старшина Джозеф Карнеке. Это он в Пирл-Харборе после седьмого декабря корабли со дна поднимал…

– Пошли, – легко согласился Кирилл: чем быстрее они уйдут, тем от греха подальше.

Они вернулись, метя ступеньки и прихожую влажными следами, и Михалыч проворно смотался на кухню. За стаканами.

– Выпить надо немедленно. А то насморк схвачу.

«Беги, беги, – зло подумал Кирилл. – Так-то оно лучше. А то – „От водки тупеют“! В досье русским по белому написано: „Склонен к алкоголизму“. А ежели так в досье написано, значит, пей и не выделывайся. И в шалмане, где я тебя цеплял, тоже за мой… пардон, за государственный счет пиво хлебать не гнушался, как лошадь Пржевальского. А тут выпендривается…»

Пятно протечки на стене в коридоре доросло до пола. И на полу начала образовываться лужа. Чуткий нос Сердюка уловил знакомый, неожиданный здесь запах. Пахло любимой маркой крема для обуви. Неужели Шкипер иногда чистит ботинки?

– Это даже неплохо, – сообщил повеселевший историк, увлекая ученика в комнату и приглашая сесть на стул-ветеран. – Заодно и полы помоются.

– Может, что-то надо делать?

Фээсбэшник знал, что нужно делать: под каким-нибудь предлогом покинуть дом и из телефонной будки доложить о происходящем начальству.

– Вон на стенке уже не ручей, а гинекологические древеса растут.

Кирилл продолжал мочить шутку за шуткой, как велела легенда, хотя было уже, ох, как не до шуток. Лучше бы сегодня дежурным офицером оказался не майор, а подполковник. Майор, собака, не будет делить на правых и виноватых.

– А что тут поделаешь? Пока вся вода не протечет ко мне, а от меня на второй этаж, ничего не поделаешь. И эти гады будут обязаны всем ремонт сделать. Ты не знаешь магазин, где самые дорогие обои?

Кирилл непроизвольно усмехнулся. Ему пришло в голову, что когда-нибудь и за похороны этого неформала придется платить тоже родной ФСБ.

– За это следует выпить, – стремясь хоть чем-то занять подопечного, а самому в это время решиться хоть на что-нибудь, предложил Кирилл. Но в голову, как волосы в рот, как мухи в варенье, как Жириновский в Президенты, лезли мысли: «Щас бы пивка холодненького… Щас бы диск Хендрикса на полную…»

– Вот и я про то же. – Радостный Михалыч свернул пластмассовую головку бутыли и разлил по стаканам. Один стакан протянул ученику, второй взял в руку так, словно это и не стакан вовсе, а грузинский рог с «Хванчкарой», но тут взгляд его зацепился за что-то на столе.

– Вот здесь, в газете, сказано, что начался новый этап переговоров о разделе Черноморского флота. Давай выпьем за то, чтобы весь флот остался российским.

Кирилл выпить смог. Закашлялся разве что. И не потому, что водка оказалась чересчур крепкой. Нет, выпивать Кирилл умел, отсюда и задания часто получал соответствующие.

Но… когда они уходили из квартиры, никакой газеты на столе не было. Там лежал пожелтевший «Боевой листок».

– Да. С Черноморским флотом не все так просто, – прислушиваясь, как алкоголь начинает согревать душу, довольно откинулся на спинку кресла Михалыч. – Казалось бы, кому он нужен, этот образцово-показательный флот? Знаешь, теперь у молодых лейтенантов перед распределением в голове одна мысль: лишь бы не попасть на ЧФ. Уж лучше в Гремиху. И не только теперь. Всегда так было. Ну, не всегда, где-то с начала пятидесятых. Перспективы служебного роста на ЧФ – никакие. Если туда попал, считай, выше командира корабля не поднимешься. В Севастополе, если ты не по гражданке одет, пивка не смей попить. Тут же патруль заметет, хоть ты лейтеха, хоть каптри. А патрули идут с дистанцией в сто метров. Жуть! Совершенно не понимаю, на кой ляд Украина и Россия этот флот делят-делят, а поделить не могут. Да пропади он пропадом!

Историк перевел дух, успокоился малость и поднял раскрытый и сложенный посередине «Московский комсомолец».

– А вот в этой газетенке, – с коньяка он явно пересел на конька, – пишут про Курилы. Опять-де бравые японцы долю требуют. И подпись под статьей хорошая: «А.Созидалов». Знаю я этого Созидалова. Раз в три месяца захаживает, сволочь. Кричит с порога: «Михалыч, спасай! Дай наколку, а то я тут по бабам загулял, неделю в редакции не появлялся, редактор уволит». Добрый я человек. Конечно, наколку даю. А он потом, гад, в разных газетах в статье только названия меняет. Хоть бы раз проставился, скотина.

– Ну и что Курилы? – находившийся в этот миг очень далеко отсюда, спросил из вежливости лейтенант Сердюк, почесывая темя для ускорения мыслительного процесса.

– Курилы – ерунда, – отмахнулся Шкипер. – Бравые японцы таким образом только свой кодекс Бусидо тешат. Не кодекс, а комплекс неполноценности какой-то. Дескать, никому никогда ничего не прощаем. А на самом деле они давно смирились. Мы даже за это пить не будем – за то, чтоб Курилы нашими остались. Все решилось ещё в девятьсот третьем, даже до русско-японской.

– А газеты эти откуда взялись? – пошел ва-банк Сердюк.

– Наверно, водолазы подбросили, – сам же и засмеялся над шуткой слегка захмелевший мастер. – Я про водолазов целую книгу написал. Про Джозефа Карнеке. «В сером скафандре с алыми подошвами, легкой водолазной походкой…»

Кирилл слушал вполуха. Не выдержал, тяжело встал, вышел в коридор. Резко оглянулся – никого. Заглянул в ванну. Под ванну. Зашел в туалет. Обернулся. Спустил воду. Вышел на кухню. Никого. Вернулся.

– Я вот думаю, – тревожно озирая комнату, поделился думой ученик, – что стекающая вода может попортить книги на стеллажах в твоем шалмане.

– Не беспокойся, – отмахнулся учитель и разлил по второй.

Пронзительно зазвонил стоящий на убогом табурете рядом со стопкой книг телефон. Михалыч привычно, не поднимаясь из кресла, снял трубку.

– Але.

Лицо его приобрело растерянное выражение.

– Тебя, – удивленно протянул он трубку.

– Было бы нелепо думать, что это не по работе и не очень важно! – соврал Кирилл и поймал себя на том, что чуть не покраснел от тупой шутки. – Я на всякий случай дал твой телефон. Извини, Шкипер, что без спросу.

– Не припомню, чтобы я тебе давал домашний номер, – пробормотал Шкипер под нос.

– Алло, Кирилл? – раздался в трубке знакомый голос.

– Ну? – бесстрастно ни опроверг, ни подтвердил это утверждение Кирилл, хотя мысленно вздохнул с облегчением. Значит, живы. Здоровы. Он не один.

От телефонной трубки ощутимо воняло чесноком. Тем не менее брезгливый лейтенант был вынужден потеснее вжать пластмассу в ухо.

– Слушай. Что-то не то происходит. Мы получили из… главного офиса приказ, подтвержденный паролем, оставить на час помещение для какой-то важной встречи. Возвращаемся, а здесь полно воды. И дверь нараспашку. У тебя там все в порядке?

Прежде чем ответить, Кирилл взвесил фразу, а потом холодно, но с подтекстом произнес:

– Не уверен.

– Понимаешь, кран закрыт. Батареи целы. И полно воды.

Подтекста на той стороне не поняли. Сволочи, о себе только думают.

– Это не мои проблемы, – холодно отрезал Кирилл.

И внутренне возликовал. Всю вину удастся свалить на «слухачей», и, может быть, повезет отделаться выговором без занесения. Карьера спасена!

– Понимаешь, все «глазки» закоротило. Мы не видим, что у вас там творится. Может, тебя на мушке держат?

– Хватит чушь нести! – отрубил Кирилл и с треском повесил трубку.

Какая тут, на фиг, мушка, сами пост прошляпили… Но ведь действительно что-то не то творится. Мистика. И задание-то плевое, качай информацию из диссидента. Нынче такое задание – дефицит. За такими заданиями в очередь становятся… И вдруг – мистика какая-то. Откуда?..

Михалыч как-то странно посмотрел на ученика и повторил:

– Не припомню, чтобы я тебе давал домашний номер!

– Брось, Шкипер, – отмахнулся фээсбэшник. – Тебе по диссидентской твоей натуре всюду агенты мерещатся. Помнишь, как мы в пивной познакомились? Ты тогда оверкиль совершил.

– Ну извини, извини, – подобрел Михалыч, словно заранее ждал, чтобы его успокоили. – Давай лучше выпьем. – Виновато пряча глаза, он покосился на телефон, потом на стопку книг рядом с телефоном. И радостно возопил: – Вот она где! А я-то гадаю, куда её сунул! Это учебник офицера турецкого флота шестьдесят четвертого года издания. А интересен этот учебник тем, что в нем вероятным противником рассматривается наш флот. Российский. Тогда – советский. Так вот, в случае начала военных действий у турецкого флота обнаруживается одна, всего лишь одна задача. Не атака Севастополя, не охрана родного побережья, а патрулирование у Босфорского пролива. И несмотря на то, что флот у турков хилый, эта задача при поддержке босфорских береговых укреплений легко выполнима. О чем это свидетельствует?

Михалыч азартно схватил стакан и хлопнул его залпом.

Хлопнул свою дозу и Кирилл, судорожно думающий совсем о другом. Можно ли найти злой, а стало быть, человеческий умысел в свалившихся сегодня на голову событиях?

– О чем? – машинально подыграл он.

– О том, что при любом раскладе с началом военных действий Черноморский флот теряет стратегическую перспективу. Наши корабли можно даже не топить. Запер на выходе из Босфора – и все. Они никому, кроме турецких рыбаков, не опасны… А теперь ответь: кому нужен флот, не способный решать стратегические задачи? Не можешь? Тогда я отвечу. Бесцельное, но дорогостоящее существование Краснознаменного Черноморского было бы оправдано только в одном случае: если б боевые задачи флота укладывались в рамки превентивной доктрины. Иными словами, если б корабли были оснащены достаточно мощным оружием первого удара.

– А по-моему, нам уже пора закусывать, – прервал ученик пламенную речь наставника. – Картошка уже поди сварилась. Если блюдо обладает недостаточно пикантным вкусом, добавьте колбасы.

Распаленный поднятой темой, Михалыч вопреки собственным правилам не отправил на кухню ученика, а отправился сам:

– А такого оружия на тех посудинах нет и быть не может, иначе я бы знал, стало быть, в оборонной доктрине флота наличествуют… Е-мое, ты только глянь!

Полный смутных подозрений, фээсбэшник выдвинулся следом: что там еще?

– Осторожней! – прикрикнул учитель. – В лужу не вступи. Тебе её контуры ничего не напоминают?

– А что такое? – косясь по сторонам и неловко топчась на месте, полюбопытствовал агент.

– Ты присмотрись. Это же точь-в-точь контуры Черного моря!

Кириллу стало совсем нехорошо. Он почувствовал, как волосы шевелятся на голове. Захотелось втянуть побольше воздуха, закрыть глаза и переждать, пока все кончится. Действительно, лужа не просто напоминала, а один в один совпадала с контуром Черного моря. Как иллюстрация из атласа. Чертовщина какая-то… А я ведь не крещеный, с тоской подумалось лейтенанту…

Чуть в стороне от лужи агент разглядел мокрый след. Подступил, приставил рядом со следом ногу. Мой? Не мой.

Нехорошо, ой как нехорошо стало лейтенанту ФСБ Кириллу Сердюку. Черт с ней, с должностью, с завтрашним выговором. Или с увольнением. Все гораздо хуже.

Впервые в жизни он столкнулся с чем-то необъяснимым. Затмение какое-то. Разве ж так с людьми можно? В висках застучала кровь, сердце в большой груди завертелось белкой. Мозг покрылся коркой льда, об которую стали с дробным грохотом ломиться короткие пульсирующие мысли: «Выгонят!.. В сером скафандре с алыми… Нельзя поминать лукавого к ночи…»

Разом протрезвевший Михалыч прошаркал на кухню. Ученик, как сомнабула, следом. Михалыч что-то сказал, но агенту в этот момент почудилось, будто подул сквознячок от открываемой входной двери; он оглянулся – нет, показалось, заперта дверь – и потому не расслышал учителя.

– Что ты говоришь?

– Тайна Черного моря… – задумчиво повторил Андрей Михалыч Сверчков.

Эпизод шестой. Я шагаю по Москве

26 июля, вторник, 15.37 по московскому времени.

Поймите женщину с трудной судьбой кассира и с весьма романтическим складом мышления, который, в силу внешних обстоятельств, был вынужден трансформироваться…

Не так.

Жила-была девушка. Даже девочка. Закончила школу. Году эдак в шестьдесят четвертом. То да се, развенчание кукурузы… Спустя три-четыре годика пламенные юноши перестали читать ей стихи вечерами на парковых скамейках. Нашли себе помоложе. Спустя ещё года два девочка оказалась никому не нужна – не то чтобы самому обаятельному и привлекательному, но хотя бы который не слишком уж часто выпивал. Тем более – мама зудела.

Годы прошли, и превратилась эта девочка…

Марья Антоновна оторвала усталый взгляд от очередной бумажки с пенсионерскими трудно разбираемыми закорючками, получила деньги.

Отсчитала сдачу и неприятным, севшим за день голосом рыкнула:

– Следующий.

Благообразный дедушка прозрачными от ветхости пальчиками в бурых старческих веснушках сгребал с прилавка три синенькие бумажки. А в это время Марья Антоновна, радуясь минутной паузе, перевела взгляд поверх деревянной, вытертой ладонями посетителей стойки, поверх немного пыльного стекла с читаемой справа налево черно-смоляной надписью «КАССИР» и широкой бойницей для общения с клиентами, поверх сопящей очереди – туда, где за распахнутой настежь и зафиксированной половинкой ноздреватого кирпича дверью сберкассы клонился к закату постылый рабочий день. Где её ждал ежевечерний моцион по супермаркетам.

Сегодня она купит не ножки Буша, а треску.

Зря она стала работать в центре, рядом с Красной площадью. На окраинах все дешевле. И потом, здешние старички – в прошлом начальнички, с такими следует повежливее, не то начнут донимать жалобами сановитых друзей детства.

Внезапно взор Марьи Антоновны споткнулся о молодого симпатичного (ах, где мои семнадцать лет?) человека, одетого в очень представительный, сразу видно, что импортный, серый костюм. Молодой человек вел себя странно.

В очереди он не стоял и, кажется, не собирался её занимать. Он не интересовался курсами валют. Он остановился у доски с «наглядной агитацией», где изо дня в день засиживались мухами плакаты вроде «Потому что сто долларов – это всегда сто долларов», и аккуратно, ногтями, принялся выдирать кнопки, фиксирующие на доске одну из глянцевых листовок.

Сердечко Марьи Антоновны екнуло. А вдруг это ограбление? Ее ведь ещё ни разу за почти тридцать лет монотонной работы не грабили. Конечно, такой приятный молодой человек не станет стрелять в усталую женщину. И она не настолько глупа, чтобы давать повод.

Чуть ли не в лицо Марье Антоновне ткнула счет за телефон полная, распаренная многотрудным ожиданием своей очереди старуха в очках на резинке. Скоро и я превращусь в такое чудовище, мельком подумала Марья Антоновна и склонила голову, надеясь не только искоса досмотреть странные манипуляции молодого человека, но и найти в них смысл.

Ах, как хочется, чтобы это все-таки оказалось ограбление! Ну же, молодой человек, смелее доставайте из-под полы пистолет, стреляйте в потолок и запрыгивайте на стойку, как это делал обаяшка Патрик Свейз в фильме… в фильме… как же он назывался-то? Ну, про этих, которые на досках по волнам катаются. Вы обязательно должны заявить: «Спокойно, это ограбление! Всем на пол, вашу мать!», а потом приставить ствол к затылку потянувшегося к тревожной кнопке старшего кассира Владислава Петровича, за то, что он вечно старается переложить долю своей работы на подчиненных, и вкрадчиво спросить: «Ты что, герой?..»

Анатолий наконец отодрал глубоко впившуюся в доску последнюю кнопку, снял плакат с рекламой международной платежной системы VISA International, аккуратно свернул плакат в трубочку и большим пальцем честно вогнал назад в дерево освободившиеся кнопки. Одна, две, три, четыре.

После чего он, естественно, заметивший внимание кассирши, подмигнул ей и приложил палец к губам: пусть это останется нашей маленькой тайной.

Кассирша открыла рот, но не крикнула, а хлопнула челюстью, как аквариумная рыба. Она боялась навредить молодому человеку, потому что у неё было доброе сердце.

– Вы деньги примете, или что? – сварливо поинтересовалась баба в очках на резинке, и Марья Антоновна отвела взгляд от молодого симпатичного.

Хутчиш вышел на улицу. Вздохнул, выгоняя из легких влажную духоту сберкассы, поднял глаза. Кажется, дождик собирается. По низкому небу от краев к центру сползались тучи, царапаясь о кремлевские башни. Теснясь и толкаясь, как посетители в сберкассе. Пухлые, мутно-серые, похожие на подушки и одеяла в мятых, несвежих наволочках и пододеяльниках.

Анатолию сегодня дождь был нужен, как амулет искателю целебных кореньев. Дождь должен был обернуться его оружием. Но оттого, что приходилось опираться не на точный математический расчет, а на эфемерный прогноз метеорологов, Хутчиш испытывал недовольство собой. Настоящий воин никогда не станет полагаться на изменчивую погоду. Настоящий воин не ступит на тропу войны, пока не соберет запас пеммикана[6], не проверит, крепки ли мокасины, поет ли тетива лука. Хотя были в этой неопределенности и свои приятные стороны: не надо действовать по заранее разработанному плану, скучая, делать заранее просчитанные шаги, отвечать на заранее предсказанные ходы противника, а можно фантазировать, импровизировать, на ходу выстраивать поведение.

Поэтому внешне Анатолий был спокоен, как сытый питон. Ни один мускул не выдавал бурю противоречивых чувств в его душе.

Он обвел глазом улицу в надежде присмотреть себе какое-никакое укрытие от грядущего дождя и вздохнул второй раз. С досады. Его засекли. Засекли на четвертой сберкассе. Он же рассчитывал, что успеет обойти хотя бы десяток.

Шагах в тридцати впереди, у красно-белого, похожего на гигантскую урну киоска «Кока-колы» споткнулся на месте и тут же замер, уткнувшись в ценник, кургузый толстячок с гипсовым слоеным пирогом на левой руке.

Тучи собрались в тесный кружок, словно разыгрывающие мяч игроки регби. Шпик заставлял себя думать о чем угодно, только не об искомом субъекте. Слежка – дело тонкое. Поэзия косых взглядов, танец неприметных движений, гамбиты предугаданных ходов. А под занавес – аплодисменты купюрами.

– «Спрайт», будьте добры.

Спрятав платок, толстяк здоровой рукой протянул юной продавщице скомканную пятерку и покосился в сторону сберкассы. Заметил или не заметил? Интересно, что он делал в сберкассе? Может, встречался с сообщниками? И что это за белая палка у него в руках? А может, у него в сберкассе явка? Не забыть бы отметить в отчете.

Агент наружки Дмитрий Умкин (по кличке «Умница», как же иначе?) потянулся за сотовым телефоном, вчера выданным под расписку и сегодня втиснутым в задний карман джинсов. Неудобно как с одной рукой-то…

Рука замерла на полпути.

А вдруг субъект засек слежку? Ведь предупреждали, что он крайне опасен. И невинное движение руки может принять за попытку достать пистолет. И начнет пальбу. А попасть в толстяка Умкина проще простого. Как некстати вчера он по настоянию жены затеял ремонт нужника на даче!

– «Спрайт» будете брать? Что ж вы очередь задерживаете? – пока относительно вежливо напомнила о себе юная продавщица, хотя никакой очереди не было и в помине.

Что странно: жарища-то какая! Не иначе, дождь будет. Или ливень.

– Буду.

Агент виновато схватил картонный стаканчик. Немного расплескал.

Юная продавщица поморщилась, но, увидев гипсовую повязку, промолчала и начала промакивать прилавок некогда белой губкой.

– Сдачу не забудьте.

Отхлебывая отдающий водопроводом, приторно сладкий и недостаточно холодный «Спрайт», Дмитрий поверх стаканчика осторожно глянул в сторону сберкассы.

Черт побери! Субъект испарился. Со злостью швырнув полный стакан в фирменное бело-красное мусорное ведро, Умница выхватил из заднего кармана джинсов телефон и неловко, большим пальцем принялся набирать номер.

Набрал. Приложил черную коробочку к уху. В трубке сохранялось полное молчание. Черт побери, забыл включить. Эх, не обучали его этому, не обучали. Не забыть бы отметить в отчете.

Дмитрий включил телефон и повторно выстукал номер.

– Алло. Привет любимой супруге от Умницы. От Умницы, говорю, приветик! Я нашел такой, как ты заказывала. Да, шкаф. Да, славянский. Только здесь очередь дикая, как бы не раскупили… Мебельный магазин почти на углу Ленивки и Лебяжьего. Захвати баксов двести и дуй сюда. А то у меня не хватает. Не хватает, говорю, двести баксов!..

Полегчало. Как-никак четверть гонорара он уже заработал. Наташка теперь получит, если, черт побери, поступит в институт, новую дубленку. И ещё останется, чтобы младшенького, спиногрыза проклятого, в школу прилично снарядить…

Дмитрий быстро затопал по горячей слоновьей коже асфальта, жадно вглядываясь во встречные лица, подозрительно ощупывая взором чужие спины, то и дело зыркая на противоположную сторону улицы. Сломанная рука сладко ныла на перевязи в предвкушении двадцати миллионов, заработанных умственным трудом рублей. Миновал сберкассу. Мимоходом стрельнул глазами в распахнутое жаркое нутро: не нырнул ли преследуемый обратно? Не похоже. Метнулся за угол. И все-таки что за палка белела у субъекта в руках? Думай, Умница, думай.

Филер Умкин в настоящее время работал на охранную службу банка «Хазарнефтегаз» и выслеживал предводителя шайки хакеров. Так ему объяснил безымянный заказчик, когда вручал фоторобот.

Супермаркет. Нанайский ресторанчик «Яранга». Думай, Умница, думай. Мебельный салон… Умкин удумал – толкнул дверь с прилаженным посредством скотча меню; на него дохнуло экзотическими маринадами. В общем-то прилично пахло, не общепитом. Окинул взглядом пыльный, заваленный старыми стульями гардероб и по крутой деревянной лестнице на одном вздохе взбежал на второй этаж. Черт побери…

– Слышь, – отсапываясь, спросил он у могучего сонного охранника, стерегущего вход в пустой зал. – Здесь мой приятель только что не появлялся? Молодой такой, худой, в сером костюме?..

Выдумать что-нибудь пооригинальнее не хватило ни времени, ни дыхалки.

Охранник смерил Умницу взором, перекатил во рту справа налево терзаемую уже с полчаса «Ригли сперминт» и лениво поделился:

– Не-а. У нас посетитель ближе к вечеру идет. Ты вечером приходи, тогда посетитель косяком валит.

Последние слова охранник говорил уже в затылок торопящегося агента. Затылок и все, что пониже, на охранника впечатления не произвели. Рубашонка простенькая, джинсики задрипанные. Не-а, не придет такой посетитель вечером.

Охранник сладко зевнул и принялся размышлять, слабо ли ему доплюнуть до конца лестничного марша.

И очень хорошо, что размышлял долго, потому как по ступенькам уже поднимался новый посетитель. Вот бы прикол получился, если б плюнул. С одного взгляда и ежу понятно, что это – Посетитель. В крутом сером костюме.

– А вас только что приятель здесь искал, – с налетом панибратства и по-халдейски заискивая, доложил охранник. – Однорукий бандит.

– Если б вы знали, как меня достали поклонники. Не говорите никому, не надо, – поделился Анатолий, на охранника не взглянув, а лишь поощрительно потрепав по плечу. И то ли вздохнув, то ли всхлипнув, прошествовал в совершенно пустой зал.

Не спеша огляделся. Облезлые шкуры белых медведей на стенах; куцые рога олешек где только можно, кондиционер настроен на «вечную мерзлоту». Заведение средней руки. Но сойдет. Выбрал столик у окна, однако так, чтобы из окон и с крыши дома напротив ничего было не разглядеть. Отодвинул стул, не дожидаясь помощи уже спешащего официанта, и сел. Лицом к входу. Когда садился, незаметно стряхнул пыль с брючины. Свинюшник в этом гардеробе…

Да уж, если выследили не на десятой, а на четвертой сберкассе, то, используя формулы Шредингера-Гейзенберга, можно вычислить, что на поиски брошено около двух тысяч агентов наружки. Разыскивающих кто залегшего на дно вора в законе, главаря полуразгромленной группировки, кто международного террориста Абу, а кто – агента белорусской разведки. Прибавим равномерно рассредоточенных по городу человечков эдак сто ликвидаторов и что-нибудь около пятидесяти снайперов на крышах.

И нечего пенять на усатого Семена. Генералу подобная охота не по зубам.

В игру включился кто-то неизмеримо более сильный.

Что ж, главное – силу неведомого врага – Хутчиш разведал. Теперь можно спокойно отобедать и – на севастопольский поезд. После лекции историка Сверчкова Анатолий твердо уверился, что загадочная установка находится на одном из кораблей именно Черноморского флота. Разумеется, билеты покупать на Курском вокзале не стоит. Зачем посвящать вражескую «наружку» в свои планы?

Настроение понемногу улучшалось. Теперь Анатолий не был одиноким воином, остановившимся на опушке и издавшим боевой клич в надежде, что враг ответит и тем самым выдаст свое присутствие. Теперь Анатолий точно знал, где сидит фазан. И не имело никакого значения, что это оказался не фазан, а легендарная птица Роуг, потерянное перо которой, падая, превращается в каменный нож и не успокаивается, пока не напьется человечьей крови.

– Мне, пожалуйста, постное мясо на ваше усмотрение, только не телятину, пару салатиков не слишком острых, только без ягеля. Лапшу, только без бульона и приправ. Просто китайскую лапшу. И ножницы.

– Ножницы? – оторопело переспросил официант. – Вы собираетесь есть ножницами?

– Есть я собираюсь вилкой и ножом. Но кроме вилки и ножа мне нужны ножницы, – с напускной скукой объяснил прапорщик. – И, пожалуйста, побыстрее. У меня очень мало времени.

Точнее, у Анатолия было восемнадцать-двадцать минут. По тем же формулам Шредингера-Гейзенберга. Именно столько потребуется неведомому противнику, чтобы район незаметно оцепить, незаметно же сгруппировать внутри оцепления силы и начать прочесывание. Незаметное для посторонних. Это не страшно. Лишь бы дождь выдался на славу.

За окном тучи столкнулись с тучами. Просыпанной горстью монет чиркнула по крышам Москвы молния. Словно пересчитывая купюры, зашелестел дождь. В ресторанчике стало темнее.

Официант споро принес заказ. Официант торопился. Он надеялся подглядеть, что же такое странное будет вытворять клиент с портновскими (других не нашлось, даже у бухгалтерши) ножницами, но нарвался на столь свирепую улыбку, что ретировался за стойку. Подышал на пару бокалов, зачем-то переставил с места на место початую бутылку «Бифитера». Сунулся на кухню и вернулся, злобно шепча: «Сам ты пошел». Безнадежно взглянул на три недели отдыхающий самоучитель борьбы нанайских мальчиков. (Пустышка: с этой стороны с директором не задружишься.)

Томимый бездельем официант направился к охраннику за дверь. Перекурить. Хотя терпеть не мог охранника за изо дня в день прокручиваемую, будто рекламные ролики по ящику, тему, как он, охранник, когда-нибудь завербуется то ли во французский Иностранный легион, то ли в Голубые каски и на прощание начистит рожу эскимосу-хозяину.

– Странный какой-то, – мотнул официант головой, не поворачиваясь. – Ножницы заказал.

И подпалил зелененьким «Крикетом» сигарету «Честерфильд». «Парламент» нравился ему больше, но «Парламент» покупать официант себе не позволял. Копил. Надеялся когда-нибудь выкупить заведение у хозяина. Тогда он здесь все переиначит. Во-первых, потратится на интерьер, во-вторых, поднимет цены, в-третьих, возьмет другого повара…

Некурящий охранник прекратил мусолить жевательную резинку и ответил:

– Артист какой-то. Че-то рожа незнакомая. От поклонников у нас прячется. Наверное, какая-нибудь классическая музыка. Знаешь, сколько они зашибают? На родину как в отпуск приезжают. Иностранный легион со смычками, твою маму…

Охраннику тоже было скучно. Но шеф заведения – эскимос, помешанный на дисциплине. Будь у кабачка русский хозяин, наверное, дозволялись бы некоторые вольности. Например, необязательно торчать именно здесь, если мало посетителей. Наверное, разрешалось бы спуститься вниз, к входу, или пошататься по залу. А тут – стой и не жужжи.

Помолчали.

Охранник от безделья принялся слегка постукивать носком туфли по навешенному на перила строгому черному зонту-трости, выбивая неведомый мотивчик. По представлениям узкоглазого хозяина, в случае дождя охранник обязан особо дорогих гостей с этим зонтом препровождать до машины. Но в лакеи охранник не нанимался.

Когда до фильтра осталось две затяжки, по лестнице застучали быстрые шажки. В ресторанный зал спешила, задорно улыбаясь, милая красавица лет восемнадцати от роду. Черные прямые волосы выбивались из-под мокрого мотоциклетного шлема. В волосах, как драгоценные камни, поблескивали капельки дождевой воды. Одета девушка была сплошь в черную кожу – тонкую, дорогую, хорошей выделки и почти не заляпанную рокерской символикой. Вроде как дочь обеспеченных родителей, от избытка энергии водящаяся со шпаной, однако прекрасно разумеющая, что будущее ждет её иное. Светское.

Ольга мило, уголками губ улыбнулась официанту и охраннику. Каждому показалось, что улыбнулась именно ему. «Чаще улыбайся, – дрессировали её инструкторы. – От мужика ждут объяснений, тебе же достаточно лишь улыбнуться. Это оружие посильнее пистолета будет».

Едва Ольга остановилась и чуть поджала детские нецелованные губки, как официант предупредительно распахнул дверь, а охранник почему-то нелепо, вместо того чтобы обмахнуть посетителя металлоискателем, вытянулся по стойке смирно.

На самом деле ей было девятнадцать. И она шла выполнять свое первое задание. Дебют. Сердечко настороженно сжималось в юной, ещё не испытавшей трепета первой любви груди. Нет, ей не было страшно. Она искренне верила, что если выпадет шанс, то все у неё получится. И дальше начнется иная, романтическая жизнь. Ее лицо светилось надеждой, и от этого девушка казалась ещё красивее.

На кого она сейчас работает, Ольга не знала. Задание получила в неподписанном конверте: фоторобот и аванс. Конверт подсунули под дверь в студенческом общежитии, где она договорилась с комендантом, в двух шагах отсюда. Этот район был её «портом приписки».

Если в нанайском ресторанчике окажется некто, хотя бы отдаленно напоминающий фоторобот, его следует задушить, пристрелить или отравить на месте. Ольга предпочитала стрелять, хотя и ядами пользоваться её обучили на совесть.

Искусство отравления у них преподавал – конечно, не на педагогическом факультете, студенческий билет которого рядом с другими такими же липовыми мандатами сырел в кармане кожкуртки, – некто К.Буруху (Ольга так никогда и не узнала, как расшифровывается К.), молдавский грек из семьи со сложными религиозными порядками. Какая-то секта. Например, он никогда не ел после заката, не заигрывал с ученицами и свято верил в близкий конец света. Скорее всего, из-за всеобщего потепления. И судя по сегодняшней недавней духоте, он был прав.

Оля вошла в зал. Как принцесса. Она не знала, но догадывалась, что в другие залы и кабинеты на этой улице под разными предлогами входят другие наемные убийцы. Как ей хотелось, чтобы обреченный персонаж достался именно ей! Ему уже все равно, а у Оли тяжело болеет бабушка, а такие операции делают только в Германии. А стоит такая операция ни много ни мало – пятьдесят тысяч дойч-марок.

Ради бабушки Оля была готова даже пойти на паперть. Даже на панель. У девушки не было подруг. Кроме бабушки. Ребенком Оля любила, чтобы бабушка брала её на колени, доставала черепаховый гребень и под усыпляющее расчесывание детских кос рассказывала о закулисной жизни Мосфильма, где работала вахтером. Бабушка, так и не ставшая актрисой, передала свою мечту внучке. И Оля старательно зубрила роли в драмкружке при ТЮЗе, до обмороков тиранила себя домашними заданиями репетиторов. Она верила, что когда-нибудь настанет решающий день. И все увидят, как она талантлива.

Жизнь распорядилась несколько иначе, но девушка не жалела. И на этом новом, выбранном ею пути её ожидали пока не сыгранные гениальные роли и звание народного артиста. Пусть и анонимные.

Как обычно складывается карьера наемного убийцы? Сначала помотайся по Тьмутараканям, Мухосранскам и прочим Урюпинскам, отстреливая местных депутатиков и королей райцентровских колхозных рынков. Поживи в провинциальных гостиницах с неистребимым запахом затушенных в банке из-под шпрот окурков. Поборись за то, чтобы тебя заметили, предложили ангажемент. И только потом, если нашелся приличный импресарио, появятся хорошие заказы в областных центрах, затем – в столицах бывших республик. А после пойдут сказочная Прага, солидная Вена, веселый Париж, непутевый Нью-Йорк… И уже не ты радуешься любому оплаченному нажатию курка, уже сами заказчики ищут тебя с предложениями о работе. Приглашают в «Максим» и «Метрополитен Опера»… Лимузины, коктейли, кутюрье…

Ей выпал один шанс из тысячи. Дебютировать в столице, с нижней ступеньки прыгнуть сразу наверх. И дебют этот был назначен на сегодня.

Оле повезло. Никаких сомнений: за столиком, лицом к ней, но склонившись над тарелкой, сидел он. Ее Ромео. Ее Болконский. Ее Годо. Ее первый партнер в начавшейся давным-давно, в Древней Греции, трагедийной пьесе о жизни и смерти, о жертве и палаче, о любви и ненависти.

Анатолий как раз закончил ваять вторую карточку и сунул её, ещё не просохшую, в карман. К сожалению, у него было только четыре плаката VISA, на каждом из которых только по одному изображению кредитной карточки в натуральную величину. А муляжи требовались двусторонние. Самое трудное здесь – разложить по склеиваемой поверхности состав из лапши пополам с зубной пастой столь равномерно, чтобы чужие пальцы, когда карточки немного подсохнут и станут похожи на пластиковые, не ощутили неровностей. Хотя бы в течение двух секунд.

Хутчиш отложил ножницы.

Жаль, поесть так и не успел. Ну не беда: случалось ему обходиться без пищи и месяц. Однажды, например, чтобы не загнуться среди торосов и айсбергов, он неделю продержался на супчике из гагачьего пуха, выпотрошенного из штатного в антарктической экспедиции пуховика.

Не поднимая головы, Анатолий подхватил правой рукой вилку, левой – тупой столовый ножик и метнул в сопровождаемую официантом гостью, которая уже достала из-под полы кожаной курточки и наводила на него «беретту» с длинной, маслянисто черной колбаской глушителя.

Девушка завизжала, словно ей за шиворот вылили графин ледяной воды. Футбольным мячиком запрыгал легкий мотоциклетный шлем. Взметнулось облако черных, с бархатным отливом, девичьих волос. Анатолий успел отметить, что убивать его пришла очень красивая девушка.

Олины мечты разом пожелтели, как страницы девичьего дневника. Умчались в небытие загорелые голубоглазые немногословные шатены, посадив в свои лимузины других барышень, остались непримеренными наряды от самых дорогих кутюрье, осталась без надежды на выздоровление бабушка. Никогда не играть Оле Леди Макбет в Белфасте (Мекке и Ла Скале в одном лице для террористов всех стран и народов) или Отелло в Лос-Анджелесе…

Официант оторопело уставился на симпатичную посетительницу, которая вдруг остановилась, будто наткнулась на невидимую стену, и непонятно зачем вскинула вверх руки. Вскинула – и не опускает.

Наконец официант разглядел, что девушка руки опустить не может. Аккуратно, за черные кожаные рукава запястья симпатичной посетительницы были пришпилены: правый рукав к деревянному косяку двери вилкой, а левый к верхней балке столовым ножом. Но даже не это самое удивительное. Непонятно откуда в правой руке девушки оказался настоящий огромный пистолет, да ещё с глушителем.

А единственный посетитель уже рядом. И берет он девушку за подбородок. И нежно так, ласково, молниеносно – тюк затылком о косяк. Глаза девушки закатились, пистолет бесполезной железкой тяжело брякнулся о паркет.

– Вот, значит, какой обед вы здесь подаете?! – неожиданно зарычал посетитель на бедного официанта. – Да здесь заговор!!!

На ум официанту не пришло ничего лучше, как залепетать что-то из прочитанных в детстве книжек:

– Не извольте гневаться…

А посетитель, ну точно у себя дома, гад, запустил руку во внутренний карман девичьей куртки и выгреб пачку разноцветных корочек.

Следующее, что увидели растерянные официант и охранник, так это спину. Спину посетителя в шикарном сером костюме, уносящего казенный зонт-трость. Не к месту официанту подумалось, что один раз живем, деньги копить – занудой быть. Может, махнуть рукой и купить себе такой же великолепный костюмчик…

Внизу, на пятачке зашарканного паркета дожидался Дмитрий Умкин, нетерпеливо пританцовывая, словно в очереди у туалета. Пытался под гипсом шевелить пальчиками. Вроде бы не очень больно. Потихоньку заживает. Вот получит он гонорар и шиш с маслом своей благоверной отдаст. Сам будет определять, на что потратить, а без чего можно и обойтись. Чтоб эта дура поняла, с кем, черт побери, рядом живет.

Анатолий молча подошел. Вырвал из здоровой руки сотовую трубку, раскрошил между пальцами. Не мудрствуя, простеньким приемом «вертушка» зашвырнул Умницу в гардебное скопление ветхой мебели.

Хрясь!.. – полетели щепки стульев.

Дзинь!.. – тонко запела освободившаяся пружина из-под лопнувшей обшивки.

– А-а-а!.. – жалобно завопил Умница от боли в сломанной ноге, нарастающей с каждым ударом пульса.

Прапорщик вышел на улицу, щелкнул кнопкой, распуская купол зонта, и повернул туда, где над крышами высились кремлевские башни.

Почему туда? Причин несколько. Самая простая: район оцеплен, на каждой крыше может сидеть снайпер с дальнобойной игрушкой, который выискивает именно его, Анатолия Хутчиша. А у него, Анатолия Хутчиша, нет даже плевенького «зауэра» в кармане… Впрочем, каким бы крутым ни был хозяин потенциальных снайперов, есть только одно место, где он не сможет разместить своих стрелков. Какой из этого вывод? Только один: значит, нам туда дорога. Эх, давненько не бывал я на Красной площади. Особенно при столь «стесненных» обстоятельствах.

Над головой вибрировал клюшечный треск молний и сшибались друг с дружкой хоккеисты-тучи, норовя прижать противника к борту. Дождь выдался что надо. Какой и нужен был. Палочка-выручалочка. Анатолий повеселел ещё больше.

Прикрыв зонтом затылок и спину (дождь – ерунда, лишь бы случайный снайпер не смог надежно прицелиться), Хутчиш машинально шагал в особой манере «мазурка[7]» и разглядывал трофейные мандаты. Направо полетел читательский билет библиотеки имени Ленина. Заводской пропуск на кондитерскую фабрику имени Бабаева полетел налево. У Лобного места в руках у Хутчиша остались два документа: студенческий билет МГИМО и удостоверение помощника депутата от фракции ЛДПР на имя Елены Ковальской. Прямо сейчас, без соответствующих приготовлений выдать себя за пани Ковальскую не представлялось возможным, поэтому придется жертвовать новоиспеченной кредиткой.

Постовой на воротах Спасской башни Савелий Дерендяев по случаю дождя был погружен в тоскливые раздумья. Погружен настолько глубоко, что нижней губой едва не ковырялся в носу. До смены ещё полчаса, а дождь не утихает.

Тут он увидел приближающегося из пелены дождя молодого человека в приличном, но подмокшем костюме, и подобрался. «Как это он умудрился промокнуть, если у него зонт?» – подумал сметливый постовой: нас, дескать, на мякине не проведешь.

Молодой человек резким движением выхватил руку из кармана брюк и ткнул Савелию в нос удостоверение помощника депутата.

Но уроженец оренбургского края боец Дерендяев не стал проявлять бдительность, брать, как положено, удостоверение в свои руки, сличать фото с оригиналом, проверять наличие допусков, а лишь лениво кивнул. Да ещё и зевнул напускно. Проходи, дескать, мил человек.

И когда мил человек прошел, Савелий, воровато косясь, быстро нагнулся, схватил и сунул в карман парадных форменных брюк, не отряхнув даже от налипшей грязи, оброненную кредитную карточку. Вот счастье-то привалило! Скорее бы с поста сменили.

Мыслями часовой унесся в далекий и сладкий, блестящий, как самовар, мир, в котором присутствовали видеомагнитофон с алмазной головкой, телик «Сони Тринитрон» с плоским черным экраном и длинноногие девушки. Председателева дочка, тоскующая на далекой оренбургщине, теперь казалась уродиной. Что ж, по Сеньке и шапка.

Ливень разогнал зевак и чиновников, но Анатолию все же повезло: сразу за желто-белым, влажным, как омлет, Дворцом Съездов из двух строгих, подчеркнутых никелированными молдингами-кантами «мерсов» выбиралась под неистовствующий дождь хилая группа туристов явно высокого полета и выстреливала парашюты зонтов.

Хутчиш круто повернул к туристам, с одного взгляда вычислил экскурсовода и официальным тоном спросил, демонстративно предъявляя, но не выпуская из рук удостоверение:

– Я так понимаю, это и есть та самая итальянская делегация?

Конечно, то были макаронники – кто же ещё станет так громко переговариваться на неаполитанском наречии?

Анатолий утонул в глубоких и умных глазах экскурсовода. И нагло не захотел выныривать.

Экскурсовод оценил бравый вид подошедшего и кивнул. Старенькому гиду, пережившему нескольких генсеков, сразу же захотелось беспрекословно подчиняться. Он узнал эту характерную манеру – говорить негромко, но с интонацией, не позволяющей сомневаться в полномочиях. Манеру застревать в глазу осколком зеркала Снежной Королевы.

– Да, – подтвердил старейший кремлевский экскурсовод Яков Михайлович Цеханович. – Это наши неаполитанские гости.

И попытался на всякий случай улыбнуться. Улыбка получилась жиденькая, чуть виноватая. Уже годика три гражданину Цехановичу не доводилось выжимать из тонко чувствующей, ранимой души подобную улыбочку.

– Представьте меня, пожалуйста, – тихо и без нажима, но все равно не попросил, а приказал молодой человек в дорогом сером костюме. – Я Хутчиш. Анатолий Хутчиш. Помощник депутата от фракции Либерально-демократической партии России.

– А вы не?.. – с робкой надеждой начал гид Цеханович.

– Нет, – холодно отрезал помощник депутата.

– Ладно, – кротко кивнул повидавший в жизни всякое Яков Михайлович. Повернулся к подопечным. По въевшейся привычке машинально их пересчитал (один, два… шесть). И экскурсионным голосом привлек общее внимание: – Signore e signori! Permettete mi presentarvi Anatoliy Hutcisch, aggiunto deputato alla frazione LDPR, e uno dei grandissimi partiti della Russia altuale. – Столь грубой лестью экскурсовод наступил на осиное гнездо своей совести. И был, не сходя с места, закусан до смерти. – Si aggregato con noi alla scopo…

– Alla scopo di sistemare i contatti, – подсказал Анатолий.

Как старорежимный офицер он щелкнул каблуками рядом с опасной лужей и вздернул подбородок, параллельно вспомнив, что не мешало бы побриться.

Неаполитанские гости восторженно зажестикулировали, отнесясь к небритому партийному функционеру как к очередной московской достопримечательности рангом не ниже Мавзолея. А синьор Ринальдо Витали посчитал за нужное жарко потрясти руку Анатолия и обнажить в полной радушия улыбке искусственные зубы, голубоватые, как туалетный кафель.

Якова Михайловича поджимал регламент, и без того нарушенный нежданным ливнем. Поэтому, считая, что необходимые формальности соблюдены, он перешел к исполнению прямых обязанностей – затараторил на итальянском средней руки:

– Per favore, prestate attenzione alla maestosa a tre ordini dalle cupole dorate torre del companile di Joana Grande – e dominante d'archetittura del Cremlino di Mosca…

Синьор Ринальдо экскурсовода не слушал. В компанию директоров обувных фабрик он, по сути, напросился, используя родственные связи. Один отправиться в Москву побоялся. Слишком уж уверенно итальянские газеты убеждали синьора, что в столице России мафия покруче палермовской будет.

А опасаться местной мафии синьору Витали приходилось потому, что приехал он сюда с не вполне законной целью: найти способ извлечь сокровища, вмурованные, как гласит семейное предание, под одного из стерегущих вход в Патриаршью ризницу львов.

Эпизод седьмой. Последний из Преисподней

26 июля, вторник, 16.00 по московскому времени.

Покойный полковник Громов был прав: личное дело прапорщика А.Хутчиша (субъект номер 001, кодовое имя «Буратино») бесследно исчезло из Архива примерно месяц назад. Когда пропажа обнаружилась, разумеется, началось дознание; разумеется, заработала бумажная проверочная машина («В ответ на ваш входящий номер такой-то от такого-то числа отвечаем исходящим номером сяким-то от сякого-то числа…»), но – вхолостую; разумеется, начальник Архивного отдела был переведен на нижеоплачиваемую должность (заместителем директора районной библиотеки в г. Электросталь)… и, разумеется, похититель обнаружен не был.

Впрочем, генерала Семена сам факт пропажи не особенно обеспокоил: не до таких мелочей сейчас.

Вспомнилась уже ставшая легендой «аквариумная» история о том, как после смерти генералиссимуса бериевские орлы записали беседу между Хрущевым и Жуковым. В беседе высокие стороны пришли к соглашению, что Лаврентия к власти пускать нельзя никак, иначе всем кранты. А посему «очкастую гниду» (как недвусмысленно выразился Никита) следует «врасплох арестовать».

Но случилось страшное, запись куда-то делась, и орлы настолько перетрухали, что не решились Лаврентию Палычу доложить даже о факте беседы. В результате Всемирная история стала на себя не похожа.

А лента с записью потом нашлась. Через два года после того, как одного из орлов торжественно выгнали на пенсию. Нашлась в запасном сейфе. На ней орел и повесился – с досады.

Так что брызгать слюной по поводу пропажи личного дела стоит погодить. В конце концов, человек, более того, десятимегатонник – не иголка в стоге сена, он не мог не оставить следов. Ведь были у него контакты, связи, операции, и все это задокументировано, запротоколировано и надлежащим образом отражено в соответствующих материалах.

Поэтому генерал приказал Архиву свернуть все текущие дела, работу Аналитической группы распихал по смежным отделам, а саму группу подключил к архивникам; он разыскал даже плешивого Карпа Савельевича Будко – ныне персонального пенсионера, а в недавнем прошлом человека, который как в собственной квартире ориентировался в многокилометровых подземных коридорах Архива, по протяженности, запутанности и беспорядочности не уступающих московскому метрополитену. Товарищу Семену даже пришлось свалить подготовку служебной записки с анализом и прогнозом операции «Спящие счета» на второго зама, хитрого пронырливого одесского еврея, верного, однако, до последней капли крови, поскольку слишком многим в учреждении отдавил ноги. Взвалить – и терпеливо дожидаться результатов. Терпеливо – хотя времени не хватало катастрофически: со дня на день переговоры с Украиной могут закончиться, и тогда ни флота, ни установки Икс нам не видать.

Единственной задачей «архиваторов», аналитиков и возглавившего группу Будко было отыскать во всем многообразии документов хотя бы малейшие ссылки на субъект номер 001, кодовое имя «Буратино». На выполнение задания он отвел им сутки – прекрасно понимая, что и за неделю они не справятся.

Группа закончила работу через двадцать с половиной часов – исключительно благодаря плешивому Карпу Савельевичу.

И теперь на рабочем столе генерала Семена устрашающими Монбланами возвышались груды папок, ждали своего археолога курганы папочек, а своего дворника – похожие на кучи осенних листьев ворохи отдельных листочков бумаги.

В эпоху тотальной компьютеризации хозяева Управлений разведки и контрразведки не торопились оснащать свои пенаты этим детищем НТР, справедливо полагая, что добраться до суперзащищенных компьютерных файлов врагу будет несравнимо легче, нежели проникнуть в местный архив и вынести оттуда нужную документацию. Поэтому даже распоследние особо важные материалы хранились по старинке, в напечатанном виде.

Генерал вздохнул, тяжело сел за стол. Могли бы и по порядку разложить – главное наверху, второстепенное пониже.

Он взял верхнюю папку – самую, как ему показалось, тонкую, из покоробленного временем пегого коленкора. В папке, как в матрешке, пряталась ещё одна – поменьше. Генерал привычно открыл её в конце, оглядел лиловую чернильную печать: не вскрыта ли. Не вскрыта. Над печатью синел штамп с надписью: «ТОЛЬКО ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ. В СЕЙ ТЕТРАДИ ЛИСТОВ ПРОШИТЫХ, ПРОНУМЕРОВАННЫХ И ЧЕРНИЛЬНОЙ ПЕЧАТЬЮ СКРЕПЛЕННЫХ 16».

Любой документ из Архива, будь то хотя б плевенький акт о списании спирта, имел гриф доступа не ниже ДСП, поскольку даже из акта о списании спирта опытный разведчик может выяснить массу полезных вещей.

Чем сейчас и собирался заняться генерал Семен.

Он опять безрадостно вздохнул и открыл первую страницу. Поехали.

Копия свидетельства о смерти Анатолия Анатолиевича Хутчиша, студента-заочника второго курса Московского инженерно-строительного института (см. Личное дело 1770/07.ВВ, Анатолий Хутчиш, субъект «Буратино»). Умер от гриппа в 1984 г., похоронен на Ваганьковском кладбище (г. Москва), участок номер 2786.

Генерал раздраженно отбросил папку. Липовые свидетельства о смерти его совершенно не интересовали: все обитатели объекта (пардон, бывшего объекта) У-17-Б де-юре считались умершими – во избежание… Семена же интересовали отнюдь не официальные материалы. Он взял следующую, сладковато пахнущую мышами папку. Эт-то ещё что такое?

Отчет американской этнографической экспедиции, в семьдесят четвертом году работавшей в резервации индейцев Чин-чень-а-Чиу – одного из самых загадочных племен, живущего в резервации несколько южнее города Форт Майерс (тоже мне город нашли, засранцы, деревенька с задрипанной мэрией, жителей небось тыщ пять душ, а туда же – «город»), в двухстах километрах от Мексиканского залива. Генерал бегло просмотрел русский перевод. Начальник экспедиции Г.Арчер (он же – майор ВМС США Г.Баквитсон, см. дело ИЛ-464/17) извещал ректорат нью-орлеанского этнографического института, что его группой среди жителей племени обнаружен мальчик несомненно белой расы (белокурые волосы, голубые глаза, строение черепа и скелета и т.п.). Мальчик, которому на вид было лет десять, изъяснялся на странной смеси местного наречия (Мио-Уио, см. Справочник редких наречий, М., Просвещение, 1981 г.) и другого языка, опознанного одним из членов группы как русский. После длительных бесед группе удалось выяснить, что мальчика зовут Толиа. Отчество: неизвестно. Фамилия: неизвестна. Индейцы называют его Хутшиш, что в переводе с Мио-Уио означает Перспективный Воин, Вышедший На Рассвете Из Моря С Большой Рыбой В Руках. Полных лет: восемь. Несколько следующих страниц отчета отсутствовали, зато вместо них было помещено уведомление, что, дескать, ознакомиться со стенограммой диалога между найденышем и переводчиком группы Дж. Фареллом, результатами первичного медицинского обследования найденыша, а также с материалами о перевозке найденыша в Нью-Орлеан можно, если заглянуть в Личное дело 1770/07.ВВ, субъект «Буратино».

Генерал нахмурился. Так что же это получается? Получается, что наш субъектик «Буратино» – американец?! Бред какой-то. Что там дальше…

Он перевернул страницу. Дальше не было ничего, кроме небольшой записки, отпечатанной на хорошей «Короне», и подколотого к ней обыкновенной скрепкой перевода на русский: «Дорогой сэр! С сожалением вынужден известить Вас, что наш юный друг самым непостижимым образом исчез из запертого фургона на пересечении Тринадцатой Западной улицы и Вилайет Авеню (не знаю, имеет ли это какое-то значение, но именно здесь расположено консульство СССР). Уверяю Вас, ни о каких промахах со стороны моих людей в данном случае речи быть не может. Однако я приказал провести самое тщательное расследование, о результатах которого незамедлительно Вас извещу. Остаюсь искренне Ваш,

Г.Баквитсон».

Генерал Семен задумчиво почесал в затылке. Ладно, в конце концов, пока это не так важно, откуда взялся наш Пиноккио… Но если и в остальных документах будут содержаться столь же исчерпывающие сведения, то поиски крупиц полезной информации затянутся на неделю…

Он взглянул в окно, и мысли его снова вернулись к «Спящим счетам». Эту операцию проводило не ГРУ и не СВР. Более того: несмотря на все старания и потерю двух агентов в Бейруте, Аквариуму так и не удалось выведать, кто же истинный автор операции. Так же осталось нераскрытым подлинное её название.

А потом вдруг, ни с того ни с сего, официальный Израиль начал требовать от швейцарских банков обнародования информации, кому принадлежат деньги на замороженных с конца Второй мировой счетах. Пока что об этих требованиях знал лишь дипкорпус, но минет месяц-другой, и все журналюги – от «Файнешнл Таймс» до каких-нибудь сраных «Будней Мичигана» – вцепятся бульдожьей хваткой в столь жирный кусок и примутся рвать на части в надежде добраться до мозговой косточки.

Скажем прямо, ГРУ с этой загадкой не справилось. Обделалось по самые помидоры. И непосредственный начальник Семена (большинству сотрудников Аквариума известный как сержант Попов из отдела кадров) свалил на него изготовление отписки. Благо генерал славился умением «лепить дымовые завесы». Это было очень кстати, поскольку отписка – что дышло… Генерал спохватился – не о том надо думать, не о том, – машинально похлопал себя по карманам в поисках сигарет, потом одумался (он ведь два года как курить бросил), кинул в рот импортную таблетку, проглотил, не запивая, и открыл следующую папку.

Копии накладных о выдаче курсанту Хутчишу А.А. форменной одежды и приказа о том, чтобы поставить его на довольствие. Дат на этом документе почему-то не стояло, но Семен обратил внимание на размер одежды и обуви, а также на то, что в довольствии были указаны: пол-литра молока в день, пятьдесят граммов карамели «Барбарис» раз в день и порция мороженого «Бородино» раз в неделю.

Ага, смекнул генерал. Из российского консульства в Нью-Орлеане парнишку переправили в СССР, где толковые люди мигом смекнули, на что он способен. Молодцы, не проворонили будущего десятимегатонника. Сколько ж лет ему было тогда? Такие накладные были введены году эдак в семьдесят шестом, значит, лет десять, не больше. Родителей, получается, так и не удалось разыскать? Не удалось, значит, выяснить, как русский мальчуган по имени Толя оказался среди американских красножопых?..

Так, стоп. Пауза. Нельзя столько думать над каждой писулькой. Надо искать. Искать зацепку. Намек. Знак. Лучик света, который высветит тропинку к прапорщику Хутчишу. Если, конечно, тот выжил после обвала. Если нет – то все хорошо. Если да, то что он станет делать? Даст знать о себе отцам-командирам? Вряд ли: такие люди действуют в одиночку… Что тогда? Приступит к выполнению задания, которое не успел получить? Вот это вполне может быть. Кило – и мегатонники обожают трудности. Как китайские пионеры, ей-богу.

Генерал закрыл и эту папку, посмотрел на часы. Половина пятого, а он еще, можно сказать, и не приступал. Надо бы поторопиться… Да и закусить пора бы. Обеденное время давно прошло.

Он уперся ладонями в столешницу, оттолкнулся – и кресло на колесиках послушно откатило его от груды ветхих документов к устрашающему серо-огромному сейфу допотопной конструкции. Семен повернул крестовидную рукоять, с натугой открыл дверцу. Достал с полки термос (китайский, какой же еще?) с какао и завернутые в полиэтиленовый «кэмеловский» пакет бутерброды. Грустно усмехнулся: сколько раз говорил жене: ну не надо, у нас же столовая прекрасная, адъютант принесет все, что угодно. Ан нет – так и не сподобился ни разу спуститься на второй этаж, так и держится на домашних бутербродах. Пока себе желудок окончательно не посадит.

Так раздумывал генерал Семен, впиваясь зубами (слава Богу, пока ещё своими собственными) в сочную солоноватую мякоть бутерброда с ветчиной и запивая обжигающе горячим, приторным какао прямо из горлышка: эскулапы не рекомендуют кофе.

Эх, жалко, нет времени на «Спящие счета». Хотя, конечно, второй зам не подведет, сделает как надо, нет у него такой привычки – подводить. А как все можно было хорошо обыграть! Например, будто бы официальному Израилю под какие-нибудь темные делишки срочно понадобились неподконтрольные деньжата, а лучше – золотишко. Благо, рынок золота лихорадит… Кстати, а почему так лихорадит рынок золота? Ведь презренный металл, как утверждают сводки, так низко не падал в цене лет двадцать. В ЮАР прииски вот-вот закроют.

Генерал подумал, что он несколько поторопился свалить работу на второго зама. Но ведь времени-то нет. Нету, и все. Или играйся со «Спящими счетами», или с «Буратино». Два столь серьезных дела параллельно вести – это мы уже проходили. Слава Богу, что живы остались.

Эх, с каким аппетитом он приговорил бы сейчас миску полтавского борща! Сначала нужно казнить и выпотрошить гуся. И сварить. Потом нарезать свеклу соломкой и тушить, поливая бульоном и уксусом. Не помешает слегка обжарить смешанные с томатной кашицей мелко нарубленные морковку, петрушку и лук. А потом в кипящую воду засыпать галушки из гречневой муки. Гуся следует класть уже напоследок, когда обжигающий борщ из кастрюли разливаешь половником по тарелкам. Эвелина, жена старика Князева, отменно готовила полтавский борщ. Бедный Ванька, надо бы заехать к нему как-нибудь…

Рука Семена с зажатым в ней душистым бутербродом замерла на полпути ко рту. А почему, собственно, он то и дело возвращается к треклятым «Счетам»? Ведь, по сути, дело это важное, но не настолько же. Провал «Счетов» грозит ему лишь серьезным взысканием, а если он не найдет вовремя треклятого Хутчиша, то… Генерал поежился. О последствиях даже не хотелось думать. Господин Доктор ошибок не прощает. А тут ещё угроза треклятого мегатонника – убить. И если мегатонник найдет установку, но передаст её не генералу лично в руки… Охохонюшки-хохо.

И Семен вновь вернулся к пыльным папкам. К этим треклятым пыльным папкам.

Заявление в бухгалтерию пансионата-люкс «Столичный» с просьбой о выделении двадцати восьми рублей ноль-ноль копеек наличными на покупку наручных часов «Восток» в качестве вознаграждения победителя в ежесезонном конкурсе «Алло, мы ищем таланты!». Победитель – Хутчиш А.А. Дата: 28.07.81. И внизу опять беспощадное: см. Личное дело ?1770/07.ВВ.

Генерал знал этот пансионат. На самом деле это была строго засекреченная разведшкола, расположенная под Будогощью. Чудесные места! А именными часами награждались лишь отличники боевой и политической подготовки, причем исключительно после успешного выполнения своего первого личного задания. А уж стать первым в конкурсе талантов (недельная одиночная автономка в области пониженной выживаемости и самостоятельное возвращение на место прописки) – это извините. Это уже суперменство какое-то. Сколько ж Хутчишу было в восемьдесят первом, пятнадцать, что ли? Ну и ну! Что-то дальше будет…

Дальше была выцветшая, некогда ядовито-зеленого цвета тетрадочка в двадцать четыре страницы, содержащая выпускное сочинение Анатолия Хутчиша, ученика десятого «Б» класса школы номер четыре города Карабах (Армения). Тема сочинения: «Как я провел каникулы у бабушки». Оценка: 5. Содержание: аналитическая записка к вопросу о национальной напряженности в области и возможности социального взрыва в ближайшие пять-десять лет.

В углу генеральского кабинета – это было даже внесено в служебную инструкцию адъютанта – неизменно вот уже десяток лет стоял ящик «боржоми». Не пластиковый, а по-советски из алюминиевой проволоки. Двадцать бутылок, как положено, с благородным налетом ржавчины вокруг горлышка. Как генерал ненавидел «боржоми», никому не объяснить. Но выпивал ежедневно не меньше бутылки. И ещё больше ненавидел веселого врача-майора из Четвертого управления, который и заставлял ежедневно лакать эту дрянь.

Семен посмотрел на ящик и с тоской вспомнил, что положенную дозу сегодня даже не начинал. Память увела ещё дальше. С каким восторгом лет десять назад он обнаружил, что ему поставили однажды «боржоми» «искусственной выработки» – как написал в объяснительной поставщик.

Эх, времена были другие. Времени тогда хватало на все. Лишь три часа потребовалось генераловой бригаде, чтоб выйти на подпольный заводик теневиков. И прижать этих теневиков к ногтю. Жаль, не дожал. Ситуация изменилась. Теперь эти теневики гонят свою воду, считай, в открытую. А о десятилетней давности истории вспоминают как о ночном кошмаре, растаявшим с первыми лучами перестроечного солнышка. Будь оно неладно.

Он продолжал задумчиво перебирать утратившие первоначальный цвет папки. Да-а, вот времена были. Да что времена! – люди, генерал, какие были люди! «Карл» Ванька Князев, «Лягушатница» Яна Линкова… С такой командой разве мы просрали бы Советскую Империю? Разве «Блондинчик» Зяма Кацнельсон позволил бы вшивой Эстонии тявкать на могучего хозяина? Или взять «Карла» Князева: допустил бы он, чтоб какой-то Израиль требовал от самой Швейцарии обнародования счетов? А «Молоток» Вова Молодцов – разрешил бы, что ли, американцам пускать свой ветерок в пустыне?.. Теперь таких остались единицы, и одну из этих единиц он, генерал Семен, должен превратить в ноль. Единицу под именем Анатолий Хутчиш. Ну и времена настали…

Он продолжал машинально перебирать папки. Мелькали названия операций и кодовые слова, пароли и клички. «Том Сойер красит забор»: знаем, темная история с захватом Гренады непонятно кем; что, Хутчиш и там успел побывать?

– однако!.. «Рок-н-ролл мертв»: как же, как же, дьявольски запутанное дело о схожих чертах в смертях Мэрилин Монро, Джима Моррисона, Фредди Меркьюри, Курта Кобейна и Виктора Цоя. Так до сих пор, кстати, точный ответ и не найден…

Генерал продолжал механически перебирать папки. Нет, шалишь. Что-то важное проскользнуло в просмотренных им материалах. Что-то знакомое. Что-то такое мы уже когда-то встречали. Понять бы, что именно… Мелочь, заноза, соринка в глазу, но было, было нечто оч-чень интересное… Генерал постарался расслабиться, не обращать внимание ни на что конкретное, попытаться ухватить самую суть разрозненных и разноплановых документов…

И продолжал перебирать папки.

Содержимое документов фиксировалось лишь, так сказать, внешней частью сознания разведчика. В мозгу генерала Семена уже начался сложный аналитический процесс, расчетливо холодная обработка данных, поиск логических связей и просчет возможных вариантов. Две мысли, только две мысли, пока ещё не облеченные в слова и образы, мучили его. Первую можно было определить как: «Не может быть, не может быть, таких совпадений не бывает…», а вторую – «Почему нет, почему нет, ведь многое сходится…» Напряжение, возникшее между этими двумя противоположными идеями, создавало и разрушало ассоциативные цепочки, побуждало строить воздушные замки предположений и придумывать вероятностные сопоставления, непрочные, как мыльные пузыри.

С чего все началось? Бессилие перед неприступной горой дряхлых документов, содержащих имя Хутчиш. Сожаление, что нет достойных людей, сумевших бы разобраться со «Спящими счетами». Только полноценный Иван Князев, друг старинный по кличке «Карл», смог бы в течение суток решить эту проблему… Свидетельство о смерти. Странный (если не сказать больше) индейский мальчик по имени Толя – как он попал на территорию бывшего потенциального противника?.. «Счета» – «Буратино»… Полтавский борщ Эвелины Князевой… Чертово «боржоми»… Сожаление о прошедших временах… об ушедших людях – «Реликте» Валентине Максовой, «Карле» Иване Князеве…

Иван Князев «Карл» – «Карл» Иван Князев.

В мозгу Семена что-то тихонько щелкнуло, и детали головоломки встали на свои места.

Генерал почувствовал, как мигом вспотели ладони, кровь бросилась в лицо и сердце бешено забухало где-то в районе кадыка. «Не может быть – почему бы и нет»…

Он нервно расстегнул сдавившую горло верхнюю пуговицу рубашки. Он судорожно полез в карман, судорожно кинул в рот ещё одну таблетку, запил остывшим какао. А почему – не может быть? История знает и не такие совпадения. Но – надо проверить, надо проверить. Господи, в которого я никогда не верил, сделай так, чтобы все совпало. Вот это будет козырь!..

Стоп. Нужна передышка. Сердце должно перестать бешено колотиться внутри грудной клетки. А козыри от нас никуда не убегут.

Товарищ Семен откинулся на спинку кресла и три раза глубоко вздохнул, закрыв глаза. Не помогает. Тогда с дистанционного пульта он включил установленный на кряжистой тумбе монитор – так, чтобы можно было смотреть, не вставая из-за стола.

На монитор выводилось изображение происходящего в любом из подчиненных генералу двадцати пяти кабинетов, трех коридоров и одного мужского туалета – женщин в подчинении Семена не значилось. Впрочем, если Семен и включал Ти-Ви, то последние дня два смотрел только одну программу: «Кабинет номер триста семнадцать».

Майора Барышева навязал Аквариуму опальный спикер. До этого Барышева с позором выперли из президентской охраны. Надо ж было додуматься – выплатить агенту в далеком южном штате Луизиане гонорар стобаксовыми купюрами нового образца через два дня после их введения в обращение! Для ГРУ неприятным моментом в этой истории было одно: Коржаков начал вербовать агентуру и в Ю Эс Эй. И с молчаливого согласия своего начальника, писаря Попова, товарищ генерал свалил на спикеровского протеже самое безнадежное дело – «Зимовка Дюймовочки», дело о неизвестно кем отданном приказе «кротам» атаковать объект У-17-Б.

На экране замелькала опрятная лысина Барышева – вид сверху. Майор вышагивал перед замершим помощником.

– И что следует из протокола? – задал майор риторический вопрос помощнику, не поворачиваясь и угрожая пустоте указательным пальцем.

– Не могу знать, – почел за лучшее не строить своих версий помощник.

– В протоколе утверждается, что на первом горизонте обнаружен окурок сигареты «Ява» и раздавленная муха с оборванными крыльями! Подпись: «Эксперт Лордкипанидзе»! О чем это говорит?

– Не могу знать. – Помощник не стал менять выбранную линию поведения.

– Но ведь Громов курил «Беломор», а «кроты» не курят по определению! Что это значит?

Майор взял документ кончиками изящных пальцев и закружил с ним в вальсе, как с дамой.

– Не могу знать!

– Значит, окурок бросил кто-то посторонний!

Майор Барышев воинственно ткнул пальцем вверх. Прямо в камеру. И посмотрел, куда попал. Искорки безумия в его глазах были размером с куриные яйца.

Генерал зычно расхохотался. Смеясь, хлопнул себя по ляжкам, чуть термос не опрокинул. И выключил монитор. Ладно, спикера за такого кадра можно только благодарить. Но – потехе час, а делу время. Успокоился – теперь можно и за работу.

Средним пальцем левой руки генерал нажал прохладную кнопку, упрятанную под столешницей; высокая, обитая коричневой кожей дверь тут же бесшумно распахнулась, и на пороге, как чертик из табакерки, возник адъютант. Он был в гражданском, но цивильная одежда не могла скрыть военную выправку. Серый костюм-пара (брюки с безукоризненной стрелкой, покрой пиджака удачно скрывает пухлую наплечную кобуру), рубашка в тон костюму, галстук в тон, ботинки в тон. Даже цвет волос в тон. Выглядит так, будто за ним буквально через три минуты заедет «линкольн» и он отправится на прием к Мбаго [8].

Адъютант аккуратно прикрыл за собой дверь, выжидательно замер на пороге аллегорической скульптурой «Граница в надежных руках».

Генералу нравился этот хлопчик. Всегда подтянутый, предупредительный, исполнительный, нелюбопытный, молчаливый, спокойный, уверенный.

– Копию дела номер 516 дробь 4 точка ВВ ко мне на стол, – негромко приказал Семен, стараясь не выказать волнения. – Жду вас… – Он прикинул: спуститься в архив – две минуты, вручить предписание, получить требуемое, расписаться в журнале – минута сорок, подняться обратно – ещё две. Итого пять сорок. Накинем пяток для ровного счета. – Жду вас через пять минут сорок пять секунд. Исполняйте.

– Есть, – коротко кивнул адъютант и бесшумно исчез за дверью.

В ожидании дела номер 516-и-так-далее Семен встал из-за стола, подошел к окну. Звук шагов скрадывался толстым ковром с замысловатым «таруханским» узором мягких, успокаивающих глаз оттенков. Остановился возле низкого подоконника с одиноким кактусом в глиняном горшке, заложил руки за спину, принялся задумчиво покачиваться с пятки на носок, чувствуя, как холод отпускает сердце, высыхает пот на руках и дурман покидает голову. «Горячее сердце, холодная голова и чистые руки», – как все-таки правы бывают порой классики…

В Москве шел дождь – явно затяжной. Наконец-то, а то все жара и жара. Хорошо. Внешний мир расплывался от струек стекающей по стеклу воды, едва заметно дрожал от работающей «глушилки», которая заставляла стекла мелко вибрировать, сбивая тем самым настройку лазерных подслушивающих устройств.

«Грибов будет много, – рассеянно подумал генерал. – Эх, в лесок бы сейчас. С палаткой, денька на два…» Неужели за тридцать с лишком лет никто не догадался сопоставить такие очевидные данные? Впрочем, чему удивляться: в недрах Архива таится столько всякой информации, большей частью к тому же строго засекреченной, что порой лишь чистая случайность помогает наткнуться на необходимые сведения. Случайность. Везение. Удача. Фарт. Как сейчас. Неужели ему в руки попал козырь, о существовании которого все давно забыли?.. Ох, сколько к осени грибов будет в Подмосковье…

Раздался вежливый стук в дверь, и на пороге возник давешний адъютант. Под мышкой он держал пухлую старомодную папку омерзительно сиреневого цвета с белыми в прошлом шнурками. Генерал, недовольный тем, что его отвлекли от лирики, бросил взгляд на настенные, квадратные, без выкрутасов часы, отсчитывающие вечность над портретом Рихарда Зорге, и ледяным тоном произнес:

– Вы прибыли на шесть секунд раньше. Делаю вам замечание.

Лицо адъютанта осталось бесстрастным, как у древнегреческой скульптуры. Он приблизился к гигантскому столу из натурального тиса, бережно положил папку несколько в стороне от остальной груды бумаг и вытянулся в ожидании дальнейших распоряжений.

– Вы свободны, можете идти.

– Есть.

Когда адъютант покинул генеральские апартаменты, генерал вернулся за стол, машинально нажал под столешницей другую кнопку (мягко клацнув, сработали замки дверей; мягко прошуршав, опустились шторы на окнах, отражающие любой вид излучения) и некоторое время разглядывал папку.

Потрепанная, но не очень, с выцветшей надписью на верхней картонке:

516/4.ВВ. ЛИЧНОЕ ДЕЛО.

Субъект «КАРЛ».

Доступ только для разряда «Ц».

Не выносить, не копировать, не выпускать из рук, не читать вслух, не демонстрировать окружающим.

Генерал порылся в верхнем ящике стола, выудил оттуда портативный детектор из черной пластмассы и несколько раз прошелся им в воздухе над папкой. На черной панели зажегся зеленый огонек: посторонних предметов не обнаружено. Так и должно быть, но – береженого Бог бережет.

Семен спрятал детектор обратно в стол. Глубоко вздохнул – Господи, пусть это окажется то, что нужно! И открыл папку.

Прошлой и, казалось бы, давно забытой жизнью дохнуло на генерала. Той жизнью, где была полевая работа, настоящие друзья и конкретные враги; где не было этого опостылевшего кабинета, закулисных игр и запутанных комбинаций. Тогда выручала стремительная тактика; сейчас же приходится полагаться на скучную стратегию.

С большинством материалов Семен был знаком не понаслышке, а в некоторых операциях сам принимал участие на пару с Князевым. Как же давно это было!..

«Комарик» – тысяча девятьсот пятьдесят девятый, установка дорогущей разведывательной аппаратуры на вершине Джомолунгмы. В те годы ни о каких спутниках-шпионах ещё не могло быть и речи, поэтому успех операции сулил Советской стране такие преимущества перед противником, которые тысячекратно окупили бы любые затраты. Увы, операция провалилась. Двенадцать трупов, оставшихся на снежном погосте, четырнадцать обмороженных и ампутированных конечностей, двести семьдесят миллионов рублей старыми, похороненные на дне ледяной пропасти, – таков её итог. Князев тогда на собственных плечах вытащил восьмерых из-под внезапно обрушившейся лавины – и Семена в том числе, а потом ещё голыми руками, вместе со своей женой, которая также принимала участие в этой операции, рыл в мерзлом снегу могилы…

Спустя пять лет генерал (тогда – всего лишь капитан) уйдет с оперативной работы и с головой погрузится в бумажную рутину.

Дальше, дальше…

«Ножик в тумане», шестьдесят шестой, «Букварь», шестьдесят восьмой (трагическая история, бедный Ванька), «Шиш вам», семидесятый… «Красная борода»…

Вот оно. Вот то, что искал генерал. Операция «Красная борода», семьдесят второй год. Он вздохнул (Боже, пусть это будет то, что надо) и впился взглядом в машинописный текст, за которым стояли боль, отчаяние, крики о помощи…

Закончив читать, генерал Семен встал из-за стола, вынул из алюминиевой ячейки бутылку «боржоми», откупорил её о подоконник и (горло было как наждак) ополовинил.

Сердце билось несколько учащенно, левое веко подергивалось, пальцы ног непроизвольно поджались, но мозг работал четко, без скрипа и перебоев.

Итак, мозаика сложилась в неожиданную картину. А сложил её он, генерал Семен. Никто, ни один человек за четверть века не смог найти связь между бесконечными докладными Ивана Князева и странным найденышем в стаде американских индейцев, а он смог…

Итак, Иван Князев, бывший оперативник ГРУ МО и Первого ГУ КГБ, нынче персональный пенсионер с инвалидностью второй группы, друг и соратник на протяжении десятилетий. И кроме того, как только что выяснилось, – лишний туз к колоде. Да какой там туз, джокер!

И лишь он, генерал, знает о его существовании. Знает, как им сыграть. Противник может просчитать все комбинации, предсказать любую ситуацию, вычислить любой поворот событий… Но иногда вдруг всплывет вот такой вот джокер, и весь карточный домик прогнозов рухнет в одночасье. Надо только знать, где и когда выложить на стол джокера. Знать, за какие ниточки подергать, на какие клавиши души нажать, чтобы человек, не сознавая того, стал играть по твоим правилам. Надо отмести все личные чувства, забыть о дружбе и помнить, что главное – это дело.

Итак.

Вводим в игру Ивана. Прапорщик, будь он неладен, ищет установку Икс. Князев ищет прапорщика. А что, может выгореть! И, стало быть, незачем валить самого Хутчиша. Пусть он выйдет на корабль, а Князев выйдет на Хутчиша. Прапорщик находит установку, Иван находит прапорщика – и тут мы подсекаем леску. По-простому говоря, мы ловим прапорщика на живца. Точнее, не так: мы ловим установку на Князева… Я ловлю, поскольку никто, ни Аквариум, ни Господин Доктор гребаный о Князеве знать не знают. Лихо! Установка – мне, Хутчиш – Князеву, чуть позже труп Хутчиша – Доктору.

Возвращаясь за стол, генерал машинально достал расческу, возбужденно провел ею по остаткам волос, привычно дунул на зубцы. А ведь придется самому ехать к Ивану – такое дело никому не поручишь. Это его козырь, его проходная пешка… Но ехать придется одному, без прикрытия. А это, знаете ли… Конечно, в Аквариуме полно тайных выходов на случай чрезвычайных ситуаций, гримерный и костюмерный отделы работают выше всяческих похвал, и все же, все же…

Генерал содрогнулся, вспомнив бой на улице, когда он возвращался после переговоров в трансформаторной будке.

Он до сих пор не знал, кто именно из противостоящих сторон организовал нападение на «аварийку», но враг был сильным и умным: он не только вычислил местонахождение Семена, но и отважился на прямую атаку. Неужели утечка? Генерал находился в положении шахматиста, проводящего одновременный сеанс на десяти досках. Американцы, израильтяне, китайцы, даже свои, русские, – все охотятся за установкой, и у каждого может найтись множество причин к тому, чтобы уничтожить генерала.

Когда раздолбанный «рафик» остановился рядом на светофоре, Сергей негромко скомандовал: «Ситуация Б!»

За шофера (не того штрафника, что сидел в кабине, исполняя роль «болвана», а настоящего – находящегося внутри бронированного фургона, за дисплеем, на который передавалась картинка с портативной видеокамеры, вмонтированной в синюю мигалку «Аварийной службы») – так вот, за шофера был Борис. Он кивнул и положил пальцы на клавиатуру, ожидая дальнейших распоряжений.

«Ситуация Б» означает угрозу атаки. Сергей метнулся к пульту управления стрельбой. Генерал стиснул зубы, но с места не двинулся: он прекрасно понимал, что любым своим действием лишь помешает работе профессионалов.

Водитель «рафика» на секунду включил брызгалку, чтобы промыть лобовое стекло, а работающие дворники смахнули несколько капель в сторону машины, где сидел генерал. Капли эти попали на лобовое стекло «аварийки», моментально растеклись по нему сплошным тонким слоем, и тут же раздался негромкий зуммер: это липовый шофер подал сигнал тревоги – видимость из кабины упала до нуля. Таинственный противник применил поляризованную жидкость «Альфа-тета-зет», находящуюся на вооружении многих спецслужб мира. Стекло, на которое попадала эта жидкость, с контактирующей стороны оставалось прозрачным, зато, если смотреть с другой стороны, превращалось в совершенно непроницаемую для света поверхность. Но, к счастью, машина управлялась не из кабины, о чем враг, судя по всему, не знал.

– Ситуация Ц! – рявкнул Сергей и кивнул Борису: – Начали.

Ситуация Ц означает начало атаки противником.

На светофоре загорелся зеленый свет, и поток машин двинулся по улице.

Неукоснительно соблюдая правила дорожного движения, «рафик» и «аварийка» так же тронулись с места.

Сергей взялся за рукоять джойстика, дернул его вправо и нажал красную кнопку. Из выхлопной трубы «аварийки», торчащей из-под левого борта, вылетело черное облако сгоревшей соляры и бесплотно окутало правое заднее колесо «рафика». Окутало – и спустя мгновенье рассеялось, но кислотный газ успел впиться своими невидимыми зубами в резину покрышки.

Повинуясь знакам дорожного движения и включив поворотники, обе машины повернули на проспект. По-видимому, шины «рафика» были изготовлены из кислотостойкого материала, поскольку вражеское транспортное средство даже не снизило скорости.

Эта погоня не имела ничего общего с погонями из голливудских фильмов: обе машины неспешно ползли в потоке автомобилей, и посторонний наблюдатель ни за что бы не догадался, что на его глазах разыгрывается битва не на жизнь, а на смерть.

По боку фургона дробно застучало, как во время крупного ливня. Если б не бронированная обшивка, «аварийка» мгновенно превратилась бы в решето с невидимыми глазу дырочками: английское оружие ближнего боя «Симстресс» стреляет порциями прошивающих все на своем пути игл, диаметр которых не превышает четырех ангстрем…

– Еще один справа, – негромко сообщил Борис.

Генерал взглянул на экран компьютера. Справа их нахально подрезал навороченный БМВ с тонированными стеклами. По логике вещей, «аварийке» нужно было немного уйти влево… но слева, как приклеенный, тащился громыхающий «рафик».

– Чего ждешь, Серега? – прошипел Борис, яростно втискивая фургон в щель между заполонившими ряды машинами. – Гаси его!

– Не фига, – бросил стрелок. – Это не враг. Враги на таких крутых тачках разъезжать не будут. Чтоб их каждый гаишник тормозил? Ты давай следи за «рафом» – неровен час, уберет он нас…

Субчик в БМВ грозно просигналил и, поскольку «аварийка» на его притязания на полосе не реагировала, подопустил левое стекло и смачно плюнул в борт «аварийке». После чего, удовлетворенный, захохотал и газанул вперед – как головастики шарахнулись в стороны от него «москвичи» и прочие «жигуленки».

Слюна повисла на желто-красном борту и стекать вниз не торопилась.

– Вот с-сука, – прошипел сквозь зубы Борис. – Догнать бы да показать, кто мы есть на самом деле…

– Отставить, – буркнул товарищ Семен. – Следите за дорогой, товарищ Борис.

А вокруг продолжала бурлить московская круговерть: лоснящимися эритроцитами по артерии проспекта текли автомобили, лейкоцитами сновали туда-сюда пешеходы, ленивые и одурманенные жарой.

– Давай на Толоконникова, – скомандовал товарищ Семен. – Там дорога узкая, одна полоса всего, оторвемся.

– В кабинете у себя командуйте, товарищ генерал, – огрызнулся Борис. – На Толоконникова «кирпич» в конце, а за ним – гаишный пост. Если эти там прижмут, то нам крышка.

– Если прижмут, то нам крышка, – машинально, сквозь плотно сжатые зубы, повторил генерал, нисколько не обидевшись на резкость низшего чина. – Ладно, действуй как знаешь. Поиграем в эти игрушки…

Противно взвизгнули шины – когда фургон круто свернул в тихий переулок. Увеличив скорость, «рафик» проскользнул вперед и включил красные габаритные огни.

Генерал почувствовал, как липкие струйки пота потекли из подмышек. Кто напал на них? Чужие или свои? Враг ли пронюхал, что ему известно об установке? Или наши узнали, что он ведет двойную игру? А может быть, Господин Доктор, его таинственный работодатель и тайный начальник, решил отыграться за провал штурма объекта У-17-Б?..

Экран водительского монитора неожиданно подернулся рябью, и шофер Борис заскрипел зубами от досады: вместе с «габаритками» враг включил лазерную установку, сбивающую настройку любой электроники – неприятель, как видно, понял, что одной лишь «альфа-тета-зет» «аварийку» не проймешь.

– Стреляй, Серега, уйдет! – простонал водитель.

Сергей беззвучно выматерился.

К счастью, тогда все кончилось хорошо.

Эпизод восьмой. Назад в позапрошлое

26 июля, вторник, 16.46 по московскому времени.

Катерок качало на побитых оспой, матово отражающих шершавое небо волнах Москвы-реки.

Вода была сверху – лил такой дождь, что казалось, будто катерок занесло куда-нибудь в верховья Янцзы вместо столицы Российской Федерации; настоящий ливень. Вода была снизу – троим предстояло нырнуть и вплавь добраться до облаченного в гранит берега, как когда-то в старину подбирались к Кремлю лазутчики Батыя.

Крупные капли ложились кучно. Словно зерно из комбайна, подумалось Насибову.

Папа стоял под брезентовым навесом и наущал Тихомирова. Тихомиров слушал, полуотвернув голову и предоставив Папе лицезреть впалую серую скулу. Его взгляд гулял по набережным горбатой Москвы, автоматически фиксируя перспективные, в случае форс-мажорных обстоятельств, естественные укрепления. Привычка.

При своем громадном росте Тихомиров вряд ли весил больше сотни килограммов, но никак не напоминал сухопарых длинноруких холериков. Мышцы и ещё раз мышцы – ничего лишнего. Вот только слегка желтоватый цвет кожи – следствие тропической лихорадки. Эта болезнь зацепила Андрея во время одной операции в бассейне Амазонки. Операция была самая рядовая: сбор и консервация ядов натурального происхождения для нужд секретной промышленности. Но однажды Тихомирову пришлось кухонным тесаком отмахиваться от стаи пираний – пошел картошку к Амазонке почистить, а здоровенная анаконда утащила под воду.

Пираний он, конечно, покрошил, получив всего десяток укусов. Вот бациллы сквозь эти ранки и просочились в организм.

– Он меня кинул, – сказал Папа и многозначительно поджал толстые влажные губы, гордый, что именно ему, а не кому-то из сотни других прочесывающих столицу пап выпало исполнить пожелание Господина Доктора.

Тихомиров кивнул, глядя на размытый пеленой дождя силуэт Водовзводной башни. Облаченный в гидрокостюм, боец очень напоминал парковую статую атлета из Папиного детства.

– Он нашел дорожку гонять через таможню голландскую «бешеную» говядину, – сказал Папа.

В талантах Андрея Тихомирова Папа не сомневался. Волкодав ещё тот. Рекомендации лучших собаководов.

Тихомиров кивнул, следя, как волна качает перфорируемые дождем остатки радужного маслянистого пятна у борта катера. Эдакий двухметровый морской конек-горбунок.

– Коровы были здоровые, но их умертвили во избежание, – зачем-то сказал Папа и нахмурился. Не оправдывался же он, в самом деле, перед этим отморозком.

Тихомиров кивнул, провожая взглядом ползущий божьей коровкой по мосту далекий троллейбус. Еще не вечер, но окна троллейбуса светились желтым электрическим светом.

– Он не должен уйти, – сказал Папа. – Ты его чпокнешь и скажешь: «Привет из Амстердама!» То есть наоборот: сначала скажешь, а потом чпокнешь.

Тихомиров наконец посмотрел Папе в глаза. И хотя в этом взгляде не было ничего предостерегающего – бессмысленный взор рептилии, – Папе расхотелось давать наставления.

Как бы подытоживая «инструктаж», Папа щелкнул короткими пальцами и выступил из-под навеса. Рядом возник откормленный бодибилдинговыми пилюлями детина с тростинкой зонта в лапище.

Тихомиров молча свирепел. Внешне вел себя как обычно, лишь ещё молчаливей. О том, что командир взбешен, ведали только Запольский и Насибов. Они знали почему, и это их смешило. Не только это. Их смешил и возомнивший себя вершителем судеб толстогубый Папа-бизнесмен, и его бестолково бряцающая оружием братва. При другом раскладе ребятки «подмели» бы катерок в три секунды.

А ещё Запольский и Насибов веселились потому, что наконец предстояло реальное дело. Руки чесались, и топорщились плавники.

Андрюшу Тихомирова вывести из себя мало кому удавалось. Даже в светлой памяти республике Чад, когда между распираемой, как новенькая зажигалка, пороховыми газами пещерой и спасительной полоской озерной воды не имелось ничего, кроме десятка вражеских пулеметных гнезд и пяти сотен обреченных на бессмертие шагов по белому, как соль, червивому от воронок песку; когда камни вокруг шкворчали и плавились в огне; когда кучерявые «шоколады» лезли под пули, как ночные мотыльки на лампочку, свято убежденные, что патроны-то у засевших в пещере, красноглазых от порохового дыма чужаков вот-вот кончатся и тогда осажденных белых людей можно будет, например, сварить на медленном огне, – даже тогда Андрюша только меланхолично засылал в раскаленный, плевавшийся гильзами «калаш» новые рожки.

Вот и сейчас Тихомиров вовсе не заморачивался тем, что цель почему-то находится в Кремле, а не отсиживается где-нибудь на загородной даче, под охраной двух дюжин гоблинов.

Решив, что больше ему на палубе нечего делать, Папа потопал в каюту. Сомневаться, что все получится как надо, причин не было. Как не было причин объяснять наемникам, что они отправляются убирать не мифического бизнесмена-конкурента Сумарокова, а загадочную личность, чем-то не угодившую самому Хозяину. Чем меньше будут знать исполнители, тем позже состаришься.

Качок-холуй перехватил зонт в другую руку. Холуй вымок, как огурец в рассоле – до пупырышек, до мыльной скользкости, но это не важно, лишь бы на шефа не упало ни капли.

Едва Папа удалился, на палубу выскользнул парнишка лет пятнадцати, малек мальком, и испуганно завертел головой. Увидев готовящихся к заплыву, парнишка повеселел: успел.

Его умоляющий взгляд встретился со взглядом Андрея Тихомирова. Андрей поморщился. Но ему очень нужны были деньги. Ведь ради них, денег-то, он, боевой пловец, со своими ребятками и оказался на этом катерке. В батраки к бандюганам, короче, нанялся. Наступил на горло собственной чести. А что делать прикажете? Семью кормить надо, да и Светка, рыба-пила, тоже денег что ни день требует, а разводиться не хочет…

Оба, Андрей и пацаненок, без лишних объяснений, по-матросски широко ставя ноги на мокрую палубу, проследовали на ют. Здесь, скрытые от посторонних взоров, они остановились, и парнишка протянул боевому пловцу скатанную в трубочку стодолларовую бумажку.

Тихомиров угрюмо сдвинул брови, но деньги взял и сунул под резиновый рукав.

Приехал в Москву шабашить – не дергайся. Передвинул свисающую на резинке маску с груди на спину. Нащупал двумя пальцами под горлом замок «молнии» и нехотя, медленно потянул за ушко вниз. Пустое, что одежка под гидрокостюмом промокнет. Зато сто долларов – это всегда сто долларов.

Расстегнув гидрокостюм, Андрей принялся расстегивать на животе пуговицы рубашки. Капли дождя застучали по вытатуированному у сердца портрету анфас лохнесского чудовища. Капли дождя моментально намочили и сбили в клочья курчавые рыжеватые волосы, покрывающие грудь и живот. Стал отчетливо виден напрягшийся железный крест пресса. Мышцы и ещё раз мышцы – ничего лишнего.

Мальчишка проворно дернул из-за пазухи воздушный пистолет, приставил к животу Тихомирова и нажал на курок. Щелкнул выстрел, похожий на звук захлопнувшейся мышеловки. Расплющенная свинцовая пулька отлетела прочь.

Боевой пловец с отвращением взглянул на живот, оранжево-коричневый, как брюхо лялиуса, где рядом с двумя старыми быстро набирал сок новый синяк, и принялся молча застегиваться. Застегнувшись, Андрей затопал к своим.

– Возвращайтесь скорее, я у отца ещё стольник стырю, – не скрывая восхищения, посулил двигающийся следом парнишка-малек. Сын самого Папы.

Из кубрика просочился смех: там коротали время за пивом призванные Папой боевые горные егеря, десантники и боевые спелеологи. Очень уж Папа хотел угодить Хозяину, которого никто никогда не видел. А если и видел, то уже никому ничего не расскажет. Расстарался Папа. Впрочем, простой бойцов, оставшихся не у дел, будет оплачен по минимуму.

– Люди гибнут за металл, – оскалился Насибов, приветствуя командира нехитрой шуткой.

Его глаза холодно блеснули; в них не было ни веселья, ни зависти; одна бесконечная, безумная пустота.

Трое исполнителей смертного приговора псевдо-Сумарокову щелкнули пластилинового цвета резинками надеваемых масок. Вошли в воду без всплеска и вынырнули без шума. Помогли друг другу вскарабкаться на гранитный парапет. Сдвинули маски на затылок. Хватаясь за пучки травы, выбрались на асфальт. Насибов, поскользнувшись на вязкой глине, чуть не упал. И только рассмеялся.

– Слышь, командир, – окликнул Запольский. – Что ж они, гады, с экологией делают? Знали бы, что в сплошной мазут нырять придется, больше б запросили.

– Это ещё что, – откликнулся вместо Тихомирова Насибов. – Я нырнул поглубже, а там в тазиках с цементом два утопленника волосами шевелят. Это у самого Кремля-то! Представляю, сколько таких русалок в округе.

Насибов от души расхохотался. Он и убивал так – всегда с шутками-прибаутками, с сумасшедшей смешинкой в пустых глазах.

Дождь разогнал пешеходов, а из залитого водой автомобильного окна не поймешь, в прилипшей ли к телу мокрой одежде люди перебегают дорогу, или в черно-синих гидрокостюмах. Насибов засвистел детскую песенку из «Красной шапочки»: «Кушай, сыночек, пока твои зубы не превратились в клыки…»

Только хохотуну Никите позволял Андрей подобные шуточки. Все ж таки однополчанин.

Еще один затянутый скользкой травой склон. В траве мокрый придорожный мусор. Никита Насибов протянул Андрею руку, помогая лезть вверх. На тыльной стороне ладони была вытатуирована кистеперая рыба; на пальцах – буквы: «СКАТ» [9].

Тихий был человек Андрей Тихомиров. Слова не скажет. А причина самая банальная. Результат той истории, когда под Владиком во время обычного тренировочного заплыва на дальность его окружила стая дельфинов.

Он сперва не въехал, что дельфины натасканные, поскольку млекопитающие субмарины затеяли игру с боевым пловцом, как кошки с мышкой. И не сразу врубился, что натасканы звери корейцем или японцем – короче, не нашенским, чужестранным инструктором. И в общем-то не имело значения, врубился или не врубился[10]. Дельфины поиграли-поиграли и выстроились в боевой порядок: пятеро удерживают пловца на глубине, а двое клювами вырывают загубник. Шутки кончились. Тут же из непроглядного мрака выплыла касатка. Тоже оказалась дрессированная…

Ну, здравствуй, Кремль. Красная, мокрая и скользкая, словно не из кирпича, а из очищенной свеклы, покрывшейся капельками проступившего сока, семиметровая стена. Пусть и увенчанная двурогими зубцами-мерлонами, как шут дурацким колпаком, – тоже несерьезная преграда для трех отпетых боевых пловцов, решивших подхалтурить за счет отпуска. А ливень – это даже хорошо: какой боевой пловец боится воды? Зато система «День-ночь», как краб на тухлятину реагирующая на биообъекты массой от тридцати килограммов, боится и, значит, отключена. Кремлевские тайны сторожит только «Нестор-216[11]». Спасибо гидрометцентру за наши счастливые будни. Если б не дождь, Папе пришлось бы платить за ликвидацию Сумарокова не пловцам, а парашютистам.

Трое злоумышленников не стали мудрить с присосочными стеноходами – не столько из-за традиционной нелюбви к заумным примочкам, сколько потому, что во время дождя это опасно: коэффициент скольжения хрен просчитаешь. Хотя со стороны очень красиво – черно-синие ящерицы на красном.

– Ой, я, кажется, в дерьмо вляпался, – брезгливо поджал ногу Запольский и старательно принялся вытирать подошву о траву.

Командир группы решил не отчитывать подчиненного. Если вляпался, значит, так было надо. Не салабон, чтоб на первой же противопехотной мине подрываться. Значит, больше ступать было некуда. Это ж Кремль, здесь вся земля в «секретках».

– Не вытирай. Мало ли чье. Может, это сам насрал. Может, потом ещё хвастаться будешь, – хихикнул Насибов. – Или, может, это ты из-за высотобоязни…

А глаза так и оставались холодными и пустыми, словно не человек шутил, а механически открывала рот сиамская бойцовая рыбка.

Контрабасно загудела тетива раскладного арбалета, выплюнув керамический зуб на капроноволокнистом шнуре, и спустя минуту на стену взмыл, по-паучьи поджав ноги, последний – Андрей.

Не сопряженная с заданием опасность и не то, что приходится брать грех на душу – профессионал против профессионала, – бесили командира группы. Ничего не боялся Андрюша Тихомиров и не верил ни в Бога, ни в черта. Только вот стеснительным он стал после службы на Тихом океане. Стеснялся, что во рту зубов – один, два, расчет закончен. Пока бился с касаткой, дельфины вместе с загубником оприходовали и челюсть, как крабы дохлого морского ежа. Андрюша уворачивался от торпедных атак касатки, пытался прорваться к поверхности и, пуская кровавые облачка, выталкивал прочь изо рта с корнем вывороченные зубы, которые тут же вертикально шли ко дну.

А вставную челюсть вместе с оружием, содержащим металлические части, пришлось оставить на сохранение Папиному холую.

И ещё проблема, нет, проблемка, именно проблемка: в арсенале работодателя в достатке имелись снайперские винтовки и даже гранатометы, а вот чего-нибудь пластикосодержащего, что не заставит «Нестора» плотоядно мигать красным огоньком на пульте охраны в Боровицкой башне, не нашлось.

Ну что ж, наши руки не для скуки. А руки наши длиннее, чем щупальца кальмара.

Наводчика они разглядели за деревьями не сразу. Молодой человек подпирал ствол древней липы и искренне полагал, что сей услугой Папе сможет оплатить немалую долю доминошного долга придурку Шустрому. Не выйдет: если попал Папе в лапы, то это навсегда.

Пусть со стороны сие выглядело как минимум глупо, Михаил Карчек изображал застигнутого непогодой врасплох и забившегося под дерево туриста. А что ещё оставалось делать?

Карчек служил Папе. За мелкие подачки, за возможность бесконечно откладывать расчет по долгам с Шустрым. А ещё точнее – за чувство причастности к чему-то таинственному и великому. А как иначе не потерять остатки самоуважения?

Карчек когда-то журфак закончил, в молодости известным репортером стать собирался, русский язык оттачивал, чтобы грамотным быть, на московский «Московский комсомолец» работал внештатником – пока не выперли…

Не помогли ни журфак, ни мечта юности. Покатился Миша Карчек по наклонной, в домино начал играть, и что теперь? Теперь работает на Папу, беззаветно почитает его и служит ему верой и правдой.

Собранная в морщины кора дерева сыро пахла плесенью; прижавшись к мокрому стволу, оставляющему на рубашке пятна, махровые, словно сажа, Карчек то и дело проводил рукавом по лбу и волосам, сбившимся в истекающие водой пряди, и тер окуляры выуживаемым из-под брючного ремня краем рубашки. Затем снова водружал нелепые в непогоду солнцезащитные очки на мокрый нос.

Не помогало. Не рассчитанный на сильный дождь цейсовский прибор дальнего видения бастовал.

Одно радовало: отсюда, из-за декорирующих изнутри кремлевскую стену деревьев даже невооруженным глазом было видно, что вокруг двух «мерсов» нет никакого движения. И не должно быть ещё около часа. Иначе что это за экскурсия, да ещё в такой потоп?

Карчек не волновался. Только слегка побаивался надвигающейся простуды, поскольку уже явно шмыгал носом. А чего ещё ожидать, проторчав сорок минут под проливным дождем?

Еще Карчеку очень хотелось в сортир, но покинуть пост было никак нельзя. Также никак нельзя было совершать мокрое дело здесь – вдруг случайный патруль засечет и препроводит в отделение, а там поинтересуются: что это у вас, гражданин Карчек, за аппаратура с собой? Уж не затаили ли вы, гражданин Карчек, черные мысли против кремлевских мечтателей нового поколения?

О том, что он, именно он засек господина Сумарокова, Карчек уже отправил депешу на катер. И гордился собой Карчек – словами не передать. А может, это подкрадывающаяся температура пополам с лихорадкой приводили «шестерку» в состояние эйфории? Нет, не «шестеркой» в этой игре был Карчек! И сквозь стену дождя ему уже виделся его звездный час, медали, ордена и много-много денег. Возможность выйти в тузы. Папа не должен, не имеет права забыть того, кто, невзирая на непогоду, выстоял на самом важном рубеже. В жизни всегда есть место подвигу.

Поделом вам, господин бизнесмен Сумароков. Делиться надо. И не надо не по понятиям кидать почти святого Папу.

Тяжелая ладонь опустилась на плечо господина Карчека как раз тогда, когда он в очередной раз протирал окуляры. Сказалось все: и нервное напряжение последних двух часов, и грядущий насморк, и выпитая с утра от скуки бутылка «Тверского». В общем, мочевой пузырь не выдержал, и по мокрой брючине поплыла вниз горячая волна.

– Где он? – коротко спросил Карчека один из троих, наверное, старший; могучий атлет со впалыми щеками, с пергаментной желтоватой кожей.

Одетые в рубашки и брюки, сухие рубашки и брюки, быстро промокающие рубашки и брюки, мокрые рубашки и брюки, трое окружили наблюдателя. Из-под земли появились, что ли?

– Не ссы в компот, дядя, там повар ноги моет, – беззлобно сказал второй – приземистый, с сумасшедшей веселостью в глазах, – как клешнями шевеля лопастями ладоней.

Заметил, что ли… И попытался собраться:

– Там он. Там. В Оружейной палате. – И зачем-то похвастался: – Чтоб он меня из «мерса» не усек, я в Царь-Колокол спрятался. Прямо в дырку. Внутри там летучие мыши ночуют.

– Ты у нас молоток, – похвалил второй, со студеными, аж мороз в паху, глазами. – Секи, там, под забором кой-какое барахлишко осталось. Посторожи. Знаешь, что мы с тобой сделаем, если барахлишко пропадет?

– Да не дрейфь ты, – успокоил первый. – Ты вот что, когда мы подойдем к дверям, ты свою кнопочку нажми, – говорил он, а скулы почти не двигались.

Говорил одними губами. Желтокожий такой, как песчаная гадюка.

И, больше не глядя на истекающего соплями Карчека, трое уверенной походкой, словно не под дождем, а на параде, направились к отмытому до блеска зданию музея.

Карчек лихорадочно выковырял из кармана подозрительно тяжелый батончик «Марс». Когда три фигуры слились у музейного входа в одну, он разодрал упаковку и нажал кнопку на черной, отнюдь не шоколадной поверхности.

Входя в вестибюль, Насибов, Запольский и Тихомиров услышали набирающий силу утробный ревун и довольно переглянулись. Тихомиров даже слегка повеселел.

– Че рот раскрыл?! – рявкнул, хлопнув дверью, Насибов на растерянного седобрового вахтера. – Инструкции не знаешь? Смотреть в глаза! Какие действия положены при воздушной тревоге?.. Куда подсматриваешь?! – Насибов кулаком ударил по дереву стойки. И сказал, полуобернувшись к Запольскому: – Записывай, старшина: вахтер Оружейной палаты не знает, что делать при воздушной тревоге. Хромову выговор с занесением! Ничему его, видать, Матиус Руст не научил.

Вахтер, пытаясь по инерции скосить глаза на вопиющую о незыблемости противоналетных мер инструкцию, вертикально притороченную к внутренней стороне стойки, понял, что невольно подставляет самого товарища Хромова, коменданта Кремля, и жалобно запричитал:

– Знаю! Знаю! Положено следовать в бомбоубежище!

Единственное, что краем глаза вахтер успел зацепить в инструкции, – это входящее в его обязанности требование «опустить затемнение[12]».

– Так почему не следуем?! – насел в свою очередь Запольский. – Смотреть в глаза! А если б это была не учебная тревога?!

И предъявил удостоверение. Краснокожее, как лососевая икра. Вроде бы свидетельствующее о том, что вахтер перед обладателем такого мандата и пикнуть не смеет. Пост сдал – пост принял. Не до рассматривания удостоверений было вахтеру. Не был он уже той рыбой-иглой, как в юности. Худо было вахтеру. Ревматизм угрем ерзал в его костях.

По ступеням сверху, оставляя на ковровой дорожке носовые платочки и художественные буклеты, уже ниспадала шуршащей волной толпа благообразных старушек, в центре которой бурунами гарцевали итальянцы во главе с Яковом Михайловичем Цехановичем. Колонну беспорядочно отступающих иноземцев замыкала тургруппа горластых немцев в шортах, из которых торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом ноги. В пестрых гавайках навыпуск. Обвешанные фотоаппаратами и видеокамерами. Среди них мелькали три блеклые девицы – не пользующиеся косметикой и мужским вниманием.

Вахтер, с молоком матери впитавший экстракт субординационных требований Школы красных курсантов НКВД, не решился посмотреть в глаза насевшего инспектора. Кроме того, обрушившийся снаружи ливень нажал на самую тревожную кнопку в организме вахтера. Свое здоровье старик потерял, когда в сорок шестом в крымских камышовых плавнях выслеживал скрывавшихся от депортации татар. Ревматизм, туды его в КПЗ. Попробуй вытянуться по стойке смирно перед ревизором, когда с тылу ревматизм инспектирует твои косточки.

– Товарищи! – старорежимно выкрикнул нашедший выход из ревматизного эндшпиля вахтер и кинулся навстречу людскому потоку. – Без паники! Это тревога учебная!

За стеной раздался мощный, глухой удар – то сработала автоматическая блокировка входов-выходов «Алмазного фонда».

Синьор Ринальдо Витали, итальянский турист, примкнувший к группе директоров обувных фабрик, кое-как уразумел смысл происходящего, и тут же в его голове возник план: узнать кремлевский код сигнала воздушной тревоги, купить на черном рынке соответствующий приборчик и сыграть воздушную тревогу. А когда все убегут, спокойно достать сокровища из-под каменного льва.

Это был прекрасный план. Жаль, не обойтись без помощника. Синьор Ринальдо принялся искать глазами местного партийного функционера из какой-то там ЛДПР, одетого, как признал ушлый итальянец, в костюм от Ferretti. Но тот как сквозь землю провалился. Может быть, он уже снаружи? Однако и снаружи бойкий функционер замечен не был. Щурясь под дождем, синьор позволил толпе увлечь себя в бомбоубежище. И Санта-Лючия с ним, с синьором.

Было в лицах незваных инспекторов что-то от голодных, дождавшихся своего часа мурен.

Среди хаотично бегущих туристов господина Сумарокова не оказалось. Значит, наверху где-то господин Сумароков. Значит, в прятки решил поиграть. Давай-давай, кто не спрятался, я не виноват.

Боевые пловцы переглянулись. Тихомиров молча кивнул Запольскому на вахтерский стул. Тот безропотно проследовал за стойку. Сел, камбалообразно пошевелив задом, проверяя, насколько надежно ветхое сиденье, и отгородился от окружающего мира газетой с двумя проткнутыми пальцем дырочками. На запястье наколка – морской змей обвил подводную лодку. (По контурам рубки специалист узнал бы в лодке несколько устаревшую «Золотую рыбку».) Глаза сквозь газету – красные, настороженные глаза морского окуня.

А Тихомиров с Насибовым по носовым платочкам и художественным буклетам метнулись ступенями наверх.

Одна дверь – никого.

Вторая…

Вот он, голубчик, затаился возле экспозиции.

Брызнули осколки витрины, запульсировала сирена сигнализации и тут же заглохла, отключенная предусмотрительно оставшимся внизу сотоварищем. Это Андрюша по-молодецки кулаком разнес ближайшую витрину, хранящую старинное, позапрошлого времени оружие, схватил старинный шестопер[13] и кинулся на господина Сумарокова, меланхолично рассматривающего сокровища московских правителей; господина Сумарокова, поправляющего грубый серый с малиновой ниткой чесучевый галстук; наглого господина Сумарокова, не подозревающего, что его час настал.

А Сумароков, казалось, только и ждал нападения: схватил прямо с витрины – она почему-то оказалась незастекленной – саблю Пожарского, похожую на антикварный серебряный столовый ножик. И, проворно увернувшись, болезненно шлепнул плашмя по заду пролетевшего мимо убийцу.

Низкорослый Насибов жадно хохотнул, зажал в правой клевец[14] и нахлобучил на темя шлем Ярослава Всеволодовича. Вжимая голову в плечи, как морская черепаха, обошел принявшего боевую стойку бизнесмена по кругу. Тюкнул востроносым, напоминающим односторонний альпинистский молоток оружием в предпоследнее витринное стекло и, выгребя из острых осколков щит Мстиславского, занял боевую позицию рядом с командиром – полностью экипированный.

– Я добр, но отходчив, – по-щучьи оскалился Насибов жертве. В глазах боевого пловца запылал огонек жажды крови.

Княжеский шлем, частично увитый серебром, спереди, над заслоняющим переносицу серебряным «клювом», был украшен контуром какого-то архангела. Сей архангел не сулил супротивнику ничего хорошего. Кто на нас с мечом попрет…

Насибов держал клевец как саперную лопатку – за конец рукояти прямым хватом. Молодец, умеет. Так опытный воин сжимает томагавк. Вся сила сосредоточена в кольце, образованном безымянным пальцем и мизинцем. Он готовил несколько отвлекающих диагональных взмахов, чтобы внезапно нанести цепляющий горизонтальный удар, а если противник окажется сноровистым, то тут же перевести удар в другую плоскость, наколоть вражье колено или локоть – как сподручней окажется, – а затем перекинуть пальцы, меняя хват на обратный, и воткнуть острие в пах бизнесмена.

Анатолий Хутчиш любил подраться всерьез и надолго. Чтобы мышцы всласть поразмять, чтобы кровушку по жилам разогнать. Хотелось покружить, побегать по залам, заодно и экспозицию посмотреть – когда ещё доведется! Но увидев, как эти варвары обходятся с сокровищами Родины, решил быть краток.

Двое кинулись в атаку. Навозной мухой у плеча Анатолия прожужжал шестопер. Тонко пискнула сабля, оставляя зарубку на древнем щите.

Сабля Анатолию нравилась. Испытывал он чисто воинское уважение к этой скромной, не похожей на прочие экспонаты ветеранше с обломанной гардой – выкованной персидским мастером Нури, сыном Арисера. И Анатолий берег боевую ветхую подругу, с плеча не рубил.

Тихомиров с Насибовым в сече вели себя иначе, к оружию пиетета не выказывали, как не испытывает землекоп любви к лопате: сломает – новую выдадут.

И пусть они держали в руках непривычное для себя оружие, но что-что, а воевать умели. И, что особенно важно, являли собой «сыгранный» коллектив. Каждый знал, кто отвлекает, а кто готовит коварный завершающий удар, кто заходит под правую руку, а кто слева, кто в «час пик» должен подставиться (и не сдрейфить) – лишь бы господин Сумароков не уполз из княжеских палат живым.

И все бы у них получилось тютелька в тютельку, кабы не чересчур крепким орешком оказался «заказной» мясоторговец Сумароков, кинувший Папу. Зажатый между алчно вжикающими клевцом и шестопером, выписывающий своей (пардон, ополченца Пожарского) сабелькой невпечатляющие петли Нестерова, он, казалось, ещё полсекунды – и нарезанной селедочкой осыплется на пол. Выставив открывшиеся на месте ударов щербатые мослы, пачкая музейный паркет своей маслянистой торгашеской кровью.

А не фига!

Из самого невероятного, крайне неудобного положения – ноги расставлены слишком широко, туловище к земле под сорок пять градусов, и нужно моментально перестроиться, ибо над головой уже занесен шестопер, – бизнесмен сумел отразить удар.

Вопреки всем правилам средневекового боя (если вооружен, никогда не норови повергнуть супостата голой конечностью: ударишь кулаком – взмахнут мечом, и нет кулака; ударишь ногой – и нет ноги), Анатолий вдруг подставил саблю под сыплющиеся на голову удары, закружил юлой и…

Получив пинок ногой в солнечное сплетение, Насибов отлетел в дальний конец зала. Раздавил спиной стекло последней витрины, погрузился в блестящий строй рыцарских доспехов. Где и успокоился. Не спасла княжеская амуниция. И стальные истуканы принялись падать один за другим, издавая грохот, который напомнил теряющему сознание Насибову сцену из далекого детства: родной колхоз, ферма, шофер из кузова сбрасывает порожние, пахнущие чуть подкисшим молоком бидоны – только вернулся с молокозавода. Смачно потягиваются рослые загорелые доярки. Нестерпимо щебечут птицы…

Потеряв напарника, Тихомиров по-акульи плавно скользнул к двери и оглянулся в поисках дополнительного вооружения. Взгляд его упал на сплетенные из тысячи мелких колец кольчуги. Ну что ж, поиграем в Спартака. Вперед, спартаковцев смелый отряд!

Андрюша стал наступать, намотав край кольчуги на кисть левой руки, с каждым шагом хлеща с плеча стальной рубашкой, стараясь зацепить голову супротивника и одновременно намечая, в какое место достать шестопером.

Его учили, что бой холодным оружием не может длиться долго. Противники сошлись – кто-то ошибся, кто-то победил. Без лишних раундов. Его учили, что в таком бою нельзя ни пугаться, ни быть безрассудно храбрым. Его учили, что в таком бою нет морали и нет правил. Его учили…

Его недостаточно учили.

Коротка оказалась кольчужка. Или ворог оказался изворотливее.

Хутчиш выждал момент, перехватил саблю половчее и двинул навстречу, выписывая ею восьмерки. Заслепила-заворожила старинная сабля Тихомирова; прозевал Тихомиров финт. И вот стоял бизнесмен Сумароков с саблей в метре от него, а вот стоит лицом к лицу, глаза в глаза. И вот как шарахнул торговец говядиной подводного пловца лбом в лоб – словно морской скат хвостом достал. Потемнело в глазах у Андрюши Тихомирова. И как стоял, так и грохнулся он об пол. Из кармана сырой рубашки бабочками выпорхнули и уснули рядом с оглушенным телом три стодолларовые бумажки.

Анатолий потер лоб, недовольно окинул взглядом разгромленный зал, виновато вздохнул, шагнул к третьей витрине и бережно возложил на историческое место выручившую в трудную минуту сабельку. Сверху аккуратно опустил снятое загодя стекло.

По повадкам, по особенной манере вкладывать в удар силы больше, чем надо, он понял, что его противниками выступали боевые пловцы. А из этого следовало, что где-то у кремлевской стены схоронены гидрокостюмы, и теперь уйти от тысячи преследователей не составит труда.

Вот, вот зачем ему нужен был ливень. Вот зачем молился он на Гидрометцентр. Не будь дождя, что бы он делал, например, с парашютным шелком?..

Осталось нейтрализовать последнего пловца – того, кто с вахтерского пульта выключил сигнализацию.

Подобрав с пола две зеленые бумажки, а одну оставив на чай, Хутчиш одернул серый со стальным отливом, ничуть не помявшийся – что значит заморское сукно! – костюм, поправил галстук и пулей рванулся на выход. Не стал тратить время на бег по ступеням, спрыгнул сверху через перила и с выдохом ударил кулаком сквозь разложенную газету. Не успев даже дернуться, Запольский обмяк.

Внимание же Анатолия вдруг привлекла сама газета. «Вечерка». Не глядя на поверженного врага, не слушая надрывный вой воздушной тревоги, он не спеша наклонился, поднял её. Встряхнул, распрямляя. Где-то здесь мелькнуло… Ага, вот.

Вчитался. Короткая заметка, повествующая о том, что гостившая в Москве китайская труппа пекинской оперы «Ка-бара-сан» завтра вечером отправится в Санкт-Петербург на Международный театральный фестиваль, а уж потом посетит с гастролями Украину и, в частности, Севастополь. Газетка-то вчерашняя, стало быть, театр уезжает сегодня. Что ж, неплохо.

Эти несколько набранных шестым кеглем, шрифтом «Прагматика» строчек в корне изменили не только планы Анатолия Хутчиша, но и, к счастью, финал нашего романа.

Враг, начавший охоту за мегатонником, без сомнения, могуществен. Но он не может находиться в Москве – с близкого расстояния очень сложно руководить всей операцией. Большое, как известно, видится на расстояньи. Не может противник обретаться и за семью морями. Значит, он расположился поблизости, в крупном городе, имеющем современные средства связи, транспорт и агентуру.

Иными словами, враг притаился в столице, но в другой.

Конец ознакомительного фрагмента.