Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации. Глава 1. Как пушкин нас брал на арапа (В. А. Козаровецкий, 2012)

I

Во времена Пушкина большинство браков совершалось не на небесах; в еще большей степени это относится к XVIII веку. Браки по расчету родителей были настолько обычным делом, что участь женщины того времени может вызывать только сочувствие. Поскольку браки были церковными и разводные дела находились в ведении синода, развестись было чрезвычайно трудно. Основанием для развода могло послужить прелюбодеяние, но если такого рода грех мужа обществом не осуждался и был практически ненаказуем, то прелюбодеяние жены могло стать основанием не только для развода, но и для жестокого наказания согрешившей женщины. При этом «виновная в прелюбодеянии жена осуждалась на всегдашнее безбрачие, а мужу предоставлялось право вступить в новый брак. Замечательно, что относительно мужа подобных свидетельств практика Московской Консистории не представляет – обыкновенно ему назначается только наказание, а о воспрещении последующего брака умалчивается». (А.И.Загоровский, «Развод по русскому праву».) Помимо этого серьезного светского наказания (невозможность завести семью и детей, признанных обществом) назначалось еще и духовное – «семилетняя эпитимия с выдержанием год в монастыре. Бывали, впрочем случаи назначения 14-летней и 15-летней эпитимии».

О том, как предки и современники Пушкина относились к «институту брака», существует достаточное количество свидетельств. Например, двоюродный дед Пушкина, тяготясь супружескими обязанностями, бросил свою семью на произвол судьбы, даже не пытаясь довести дело до формального развода, и «не видел надобности скрывать своей связи с посторонней женщиной, – писала в своей работе «Предок Пушкина» Н.А.Белозерская. – Жалобы законной жены и ее хлопоты у Державина… мало тревожили Петра Абрамовича Ганнибала. Он даже не опровергал приводимых против него фактов и заботился только об ограждении своих имущественных прав… Так смотрели на законный брак многие в те времена, особенно в высшем русском обществе», – продолжала исследовательница, ссылаясь на семейные истории трех фельдмаршалов Екатерининской эпохи: А.В.Суворова, графа М.Ф.Каменского и графа П.А.Румянцева-Задунайского.

Поскольку получить официальный развод было достаточно трудно даже высокопоставленным вельможам и, к тому же, любая такая попытка грозила общественным скандалом, в XVIII веке расходящиеся пары стали прибегать к самовольным разводам с помощью «разводных писем»: супруги давали друг другу нечто вроде «расписок» в том, что не видят смысла или возможности дальнейшей совместной супружеской жизни и впредь освобождают противоположную сторону от супружеских обязанностей, а брак считают уничтоженным. «По свидетельству современных мемуаров и записок, в царствование Екатерины II, помимо значительного числа формальных разводов, особенно увеличилось число супругов, живущих врозь со своими женами». Однако такой «развод» не был официальным, и в случае, если бы любой из таким образом разошедшихся супругов попытался вступить в брак второй раз, это могло караться по закону как двоеженство («двоемужество»).

В борьбе с разводами Св. Синод в 1811 году принял указ, который ужесточал условия развода даже при прелюбодеянии одной из сторон: грех должен был подтверждаться на духовном суде, чтобы быть принятым за основание к разводу, причем собственное признание обвиненной в прелюбодеянии стороны доказательством не считалось (ст. 250 Устава Духовной Консистории), если оно не подтверждалось обстоятельствами дела.

Попытки обратиться за помощью в такого рода делах к императрице редко давали результат: Екатерина II старалась в дела синода не вмешиваться. Когда граф М.Воронцов, отец графини Строгановой, еще до оформления дочерью «бракоразводных писем» обратился по этому поводу к Екатерине, она ответила ему: «Это церковное дело, вступаться не могу и не буду… Гр. Строганов подобную просьбу с месяц назад подавал и тот же ответ получил; и хотя б и желательно было, чтоб восстановить законное согласие между сими брачными, но в отсутствие жены его графини Анны Михайловны решено быть не может. С своей стороны в их волю отдаю жить вместе или разводиться: для меня все равно графиня Анна Михайловна называться ли будет Строганова или Воронцова».

Белозерская приводит и образец такого «разводного письма»: «Я нижеподписавшийся, – пишет граф А.С.Строганов, – даю супруге моей бракоразводное письмо, что мы по известной ей, яко бывшей моей супруге, и мне причинам положили с общаго нашего с нею, графиней Воронцовой, согласия оной (брак) разрушить, с тем чтобы, как ей, так и мне одному от другого быть во всю нашу оставшуюся жизнь свободну, не препятствуя один другому впредь избрать по склонности другую партию… и вступить в супружество. А как мы при сем нашем общем разрушении брака… сделали полный расчет и каждый свое к себе возвратили, то как ей графине Воронцовой по смерти моей от моих наследников не искать… равномерно по тому же и мне, ни при жизни ее, ни по смерти от ее наследников седьмой части не искать и по рядной возвращения ея имения не требовать и рядную совсем уничтожить. В чем в уверение я ей при свидетельстве избранных по нашей просьбе и согласию господах медиаторах: гр. Р.Л.Воронцове и кн. А.М.Голицыне, даю сие письмо, получив от нея другое к себе в равной сему моему силе».

Однако далеко не всегда подобные дела заканчивались мирно, с помощью ли утвержденного Синодом развода или при помощи «разводных писем». Часто браки не по обоюдной любви сопровождались такими чудовищными издевательствами со стороны сильного пола, что эти подробности могут бросить в дрожь и любителей нынешних триллеров. И семейные истории предков Пушкина – и по отцовской, и по материнской линиям – в этом отношении не уступают современным «ужастикам».

«Прадед мой Александр Петрович (Пушкин. – В.К.) … умер очень молод и в заточении, в припадке ревности или сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах, – писал Пушкин в “Начале автобиографии”. – …Дед мой (Лев Александрович Пушкин. – В.К.) был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, урожденная Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе. Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась».

Отец поэта в 1840 году при опубликовании «Начала автобиографии», о существовании которого при жизни сына он не знал, решил вступиться за честь рода и поместил в «Современнике» «опровержение», в котором, в частности, писал: «Рассказ о смерти на соломе в домашней тюрьме первой жены отца моего не заслуживает даже опровержения. Кто не знает, что в XVIII столетии таковыя тюрьмы не могли существовать в России и Москве? Правительство потерпело ли бы такое ужасное злоупотребление силы и власти? Родные ея не прибегли ли бы под защиту законов?»

Ответы на эти вопросы Сергея Львовича Пушкина дает семейная история прадеда поэта по материнской линии Абрама Петровича Ганнибала. Видимо, Пушкина настолько ужаснули «странности» его предков, что он счел необходимым написать о них откровенно, сделав их достоянием гласности и своим авторитетом заставив общество обратить внимание на положение женщины. Вообще и в переписке, и в своих произведениях Пушкин постоянно показывал, что он на стороне свободной любви, хотя, вполне в духе своего времени, сватался к Наталье Гончаровой, заведомо зная, что она не любит его, и не очень-то рассчитывая на то, что полюбит. О том, к чему это привело, речь впереди; здесь же нас интересуют прежде всего предки поэта.

II

«В семейственной жизни прадед мой Ганнибал (Абрам Петрович Ганнибал. – В.К.), – писал Пушкин в “Начале автобиографии”, – так же был несчастлив, как и прадед мой Пушкин. Первая жена его, красавица, родом гречанка, родила ему белую дочь. Он с нею развелся и принудил ее постричься в Тихвинском монастыре, а дочь ее Поликсену оставил при себе, дал ей тщательное воспитание, богатое приданое, но никогда не пускал ее себе на глаза». На самом деле девочку назвали Агриппиной, она родилась слабой и вскоре умерла. Однако же история развода Ганнибала с первой женой далеко не так проста, как это можно понять из слов «развелся и принудил постричься».

Абрам Ганнибал женился на дочери капитана галерного флота Андрея Диопера, гречанке Евдокии Диопер против ее желания, сговорившись с ее отцом; она мужа не только не любила, но и питала к нему отвращение, «понеже арап, – говорила она, – и не нашей породы». Отцу девушки Ганнибал казался весьма выгодной партией, а Ганнибал смотрел на свою женитьбу с общепринятой тогда (да и позже) точки зрения, которую автор исследования о предках Пушкина В.О.Михневич сформулировал так: «Ему девица понравилась, а нравился ли он ей – стоило ли на это обращать внимание?» В преддверии ненавистной ей свадьбы Евдокия сошлась с любившим ее флотским поручиком Кайсаровым, которого и она любила и за которого хотела выйти замуж. Рождение «белой дочери» произвело в обществе в Пярну, куда она с мужем переехала, настоящий шок.

Ганнибал запер жену в сарае, держал ее там впроголодь, а время от времени забирал ее в дом, где в одной из комнат устроил пыточную: ввернул в стену кольца, к которым привязывал жену в подвешенном состоянии, и избивал ее батогами, плетьми и розгами (ответ на вопросы Сергея Львовича). «Он “бил и мучил несчастную смертельными побоями необычно”, в тех видах, между прочим, чтобы принудить ее показать на суде, будто она, действительно, “с кондуктором Шишковым хотела его, Ганнибала, отравить”, ну, и – уж само собой разумеется – “блуд чинила”. Если же она всего этого не покажет, то “грозил ее, Евдокию, убить”, – писал исследователь, цитируя поздние показания Евдокии Диопер. – Это была уже чисто московская крючкотворная изысканность мести: заставить ненавистную жену самой, своими же руками, наложить мертвую петлю себе и своему любовнику на шею, оговором перед судом в покушении на отравление, за что следовала, по тогдашнему закону, смертная казнь. И злосчастная, истерзанная перновская Дездемона, действительно, вначале наклепала на себя и на Шишкова, при допросах в канцелярии, все, что только требовал от нея жестокий муж».

Ганнибал добивался развода через военный суд, который судить их не имел права – это была прерогатива синода; на время суда ее заключили в тюрьму, где она еще и голодала (осужденные питались тем, что им приносили родные, или милостыней, государственного финансирования на содержание таких «преступниц» не было). Желая продлить ее голодное существование, он затягивал решение суда, и только через пять лет, когда ему самому понадобилось оформить свои отношения со второй женой, добился быстрого решения дела. Он венчался с Христиной фон Шеберг, не дожидаясь, пока пярнусская «сентенция» будет утверждена петербургской высшей судебной властью; между тем Евдокия Диопер добилась, чтобы ее перевели в Петербург, где она нашла помощь, подала в синод челобитную, в которой отказалась от своих показаний в военном суде по поводу покушения на жизнь мужа как вынужденных его угрозами, признав за собой только прелюбодеяние, и даже была выпущена на поруки.

Синод счел развод недействительным, были наказаны и военное начальство, допустившее этот противозаконный процесс, и священник, венчавший Ганнибала со второй женой; Ганнибал был обвинен в двоеженстве, и неизвестно, как бы повернулось дело, если бы Евдокия не затеяла на свободе новый роман, в результате которого родила девочку и тем самым подтвердила свою репутацию прелюбодеицы. Консистория присудила развести Ганнибала и Евдокию Диопер, она была подвергнута эпитимии и заключению в монастыре. На Ганнибала также была наложена эпитимия, и, кроме того, он был наказан денежным штрафом. Их бракоразводный процесс тянулся 21 год, окончательное решение по нему принимала Екатерина II.

Получив решение о разводе, Ганнибал смог, наконец, оформить второй брак и свое отцовство. «Вторая жена его, Христина фон Шеберх, – писал Пушкин, – … родила ему множество черных детей обоего пола… Шорн шорт, говорила она, делит мне шорн репят и дает им шертовск имя…» Христина родила ему восемь детей – четырех дочерей и четырех сыновей, одним из которых и был Осип (Иосиф) Ганнибал, дед Пушкина.

III

В «Рассказах бабушки» Е.П.Яньковой, изданных в 1885 году и через 100 лет переизданных, есть пара абзацев, относящихся к Пушкину (ей доводилось видеть его в детстве) и к его происхождению. На это свидетельство часто ссылаются или о нем вспоминают, не подвергая сомнению его достоверность:

«Бабушка его со стороны матери (Надежды Осиповны Ганнибал) Марья Алексеевна, бывшая за Осипом Абрамовичем Ганнибалом, была дочь Алексея Федоровича Пушкина, женатого на Сарре Юрьевне Ржевской, и они между собой родством считались, оттого была и я с нею знакома, да, кроме того, видались мы еще у Грибоедовых. Когда она выходила за Ганнибала, то считали этот брак для молодой девушки неравным, и кто-то сложил по этому случаю стишки:

Но с этим Визапуром, как называли Осипа Абрамовича (потому что он был сын арапа и крестника Петра Великого – Абрама Петровича), она жила счастливо, и вот их-то дочь и вышла за Сергея Львовича Пушкина».

Между тем в этом месте – по меньшей мере 4 неточности, а адрес «стишков» едва ли не перепутан; это и немудрено: ведь рассказы записывались со слов бабушки чуть ли не через 100 лет после описываемых событий, а переиздавались – через 200. Поэтому, ни в чем ее не упрекая, попробуем эти неточности исправить – в том числе и те, которые были повторены в комментариях к переизданию.

Во-первых, брак не был неравным и не мог считаться таковым, поскольку, хотя Ганнибал и не был знатен (в то время как дворянская родословная Пушкиных была 600-летней), имя сподвижника Петра I было, тем не менее, славным.

Во-вторых, Визапуром называли не Осипа Абрамовича Ганнибала, а выходца из Индии, князя Александра Порюс-Визапурского. Визапур был известным светским львом, был экстравагантен, и его поступки и поведение часто служили поводом для толков и сплетен, а некоторые привычки стали предметом подражания (например, прическа «а ля Визапур»). Это о нем строки в «Горе от ума»: «Тот черномазенький, на ножках журавлиных…»

В-третьих, «частушка» относилась не к бабушке поэта, а к купеческой дочери Надежде Сахаровой, которую в 1804 году выдали за Визапура. Попытку А.Лациса адресовать, вслед за Е.П.Яньковой, эти «стишки» бабушке Пушкина и Александру Визапурскому следует признать ошибочной, поскольку Марья Алексеевна Пушкина (1745 – 1818) вышла замуж за Осипа Ганнибала в 1772 году, когда Александру Визапуру по приводимым историками данным не было еще и 8 лет. Соответственно и поправка Лациса (он полагал, что в этих «стишках» следует читать не «Амура», а «Авгура» – то есть «не спросясь совета») неверна, поскольку «частушка» вполне соответствовала реальной жизненной ситуации: Надежда Сахарова вышла за Визапура не по любви – то есть «не спросясь Амура»), она была выдана за него отцом из-за его тщеславного желания породниться с княжеской семьей. Однако, учитывая обнаруженный Лацисом факт, что имение Визапуров находилось по соседству с имением Ганнибалов Суйдой, и что не один же оказался в тот момент в России 8-летний мальчик – у него мог быть старший брат или отец, – версии Лациса в этом пункте все же окончательно отказано быть не может.

Что же касается утверждения Яньковой, что с Осипом Абрамовичем Ганнибалом Марья Алексеевна «жила счастливо», то, как мы увидим, оно тоже не соответствует действительности. Судя по всему, она вышла за Ганнибала тоже «не спросясь Амура»: ей было 27 лет, и, если бы не это замужество, ей грозило остаться в девках.

Осип Абрамович Ганнибал в своей семейной жизни повторил судьбу своего отца, вплоть до долгого бракоразводного процесса и двоеженства. Марья Алексеевна, в свою очередь, родила Осипу Ганнибалу белую дочь, что стало для него неоспоримым доказательством и без того подозревавшейся ее измены, а через год после рождения дочери она сбежала от него к родителям, попросив в письме только отдать ей дочь, без каких либо материальных претензий.

В 1938 году проф. П.И.Люблинский в «Литературном Архиве» АН СССР опубликовал обзор «Из семейного прошлого предков Пушкина», в котором привел не только письма и документы, но и консисторское дело по их бракоразводному процессу; эта публикация и привела Лациса к соответствующим выводам относительно происхождения и некоторых произведений Пушкина.

Уехав от мужа, 18 мая 1776 года Марья Алексеевна посылает ему «разводное письмо»:

«Государь мой Осип Абрамович!.. Уже я решилась более вам своей особою тягости не делать, а растатся на век и вас оставить от моих претензий во всем свободна… От вас и от наследников ваших ничего ни как требовать не буду, и с тем остаюсь с достойным для вас почтением, ваша, государь, покорная услужница, Марья Ганнибалова.

Во уверение сего и что оное письмо подписано рукою сестры моей родной подписуюсь, орденского кирасирского полку подполковник Михайла Пушкин».

И вот что пишет Ганнибал в своем ответном «разводном письме» от 29 мая:

«Письмо ваше от 18-го числа сего маия я получил, коим… требуете только, чтоб отдать вам дочь вашу Надежду… и на оное имею объявить, что я издавна уж… нелюбовь ко мне чувствительно предвидел и увеличившиеся ваши, в досаждение мое, и несносные для меня поступки и поныне от васносил с крайним оскорблением; …как себе от вас приемлю, так и вам оставляю от меня, свободу навеки; а дочь ваша Надежда припоручена от меня… управителю… для отдачи вам, которую и можете от него получить благопристойно, …и затем желаю пользоваться вам златою волностию, а я в последния называюсь муж ваш Иосиф Ганнибал».

Этим дважды повторенным «дочь ваша» Ганнибал недвусмысленно заявлял: он знает, что к отцовству Надежды отношения не имеет.

Вскоре отца Марьи Алексеевны разбил паралич, он умер, и она обращается к Екатерине II с жалобой на мужа за то, что супруг не оказывает ей материальной поддержки. Ганнибал, в одной из его челобитных государыне, как бы в ответ на эту жалобу, пишет:

«Всевышний возмездник знает совесть мою, знает так же произведение дочери моей».

Говоря о подозрениях Осипа Ганнибала по поводу «произведения» его дочери, Люблинский писал: «Кто может доказать, что они не могли быть искренними? При ином предположении нам будут совершенно непонятными тот тон и та горечь, какою наполнено его ответное письмо к жене».

Осип Ганнибал сошелся впоследствии с женщиной, которая, мало того, что опутала его со всех сторон, прежде всего – с денежной, так еще и подделала письмо о смерти Марьи Алексеевны, чтобы заставить его немедля жениться – что он и сделал, не разведясь с законной женой. В результате он тоже оказался двоеженцем, а развода так и не получил. «Новый брак деда моего объявлен был незаконным, бабушке моей возвращена трехлетняя ее дочь (полагаю, здесь Пушкин мог быть неточен, судя по переписке, девочка была возвращена матери, его бабушке, в годовалом возрасте. – В.К.), а дедушка послан на службу в черноморский флот, – писал Пушкин. – Тридцать лет они жили розно… Смерть соединила их. Они покоятся друг подле друга в Святогорском монастыре».

Апеллируя к Екатерине, супруги обвиняли друг друга. В разрешении их дела принимал активное участие старший сын Абрама Ганнибала, Иван Петрович Ганнибал, а в разборе их прошений – Г.Р.Державин. Возможно, мы бы никогда и не узнали подробностей этой истории, когда бы не Пушкин, благодаря которому возник живой и неиссякаемый интерес исследователей и к его дальним предкам, и к его родителям.

IV

Выстраивая версию цыганского происхождения Надежды Осиповны Ганнибал, Лацис опирался в том числе и на предположение связи ее матери с Визапуром, который – как выходец из Индии – вполне мог быть цыганом. Рушит ли обнаруженная зыбкость этого предположения всю гипотезу Лациса? – Уверен, что нет – да и грош цена была бы этой версии, если бы она вся держалась на одном таком предположении. В цепочке фактов, использованных Лацисом, оно занимало место, которое теперь ждет исторической справки; но есть и другие факты, которые эту версию поддерживают.

«Разводная» переписка Осипа Ганнибала и его жены, Марьи Алексеевны, как минимум ставит под сомнение «арапское» происхождение Пушкина по линии матери. Поскольку никаких документальных данных, хоть в какой-то мере проливающих свет на такого рода сомнения, не обнаружено – да и, вероятнее всего, обнаружено не будет, – приходится обращаться к косвенным свидетельствам, прежде всего – к произведениям поэта. К ним могут относиться также свидетельства современников о расовых отличиях – если они имели место (о внешнем виде и цвете кожи матери Пушкина и самого поэта, их потомков) и о характерных национальных (ментальных) чертах или наследственных болезнях.

Прежде всего рассмотрим, как проявлялось у потомков Ганнибала их африканское происхождение – и проявлялось ли оно вообще. Надо сказать, «шорни репята» были не так черны, как думают многие. «Арап Петра Великого» Абрам Петрович Ганнибал был родом из Абиссинии (нынешней Эфиопии), жители которой отличаются от негров менее темным цветом кожи, правильным носом, чертами лица вообще более утонченными – «средними» между семитскими и негритянскими. По воспоминаниям Аделаиды Александровны Конден, правнучки А.П.Ганнибала, ее бабушка рассказывала, что у Абрама Петровича Ганнибала и его детей цвет кожи был – кофе с молоком.

В облике Ивана Абрамовича Ганнибала, наиболее выдающегося из сыновей «арапа Петра Великого», были вполне очевидны африканские черты, о чем свидетельствует его портрет кисти Д.Г.Левицкого, хранившийся в галерее кавалеров ордена Св. Владимира 1-й степени в Гатчинском дворце. Цвет лица у него был, судя по портрету, не шоколадный и не белый, но желтоватый, смуглый, волосы – черные, лицо – с заметно выступающими вперед челюстями, губы – толстоватые.

По описанию бывшего крепостного Михайлы Калашникова второй сын А.П.Ганнибала, Петр, имел внешность «настоящего арапа».

Информации о внешности третьего сына А.П.Ганнибала, «деда Пушкина» Осипа Ганнибала, не сохранилось, но вряд ли он отличался чертами облика от остальных «шорни репят»; а по поводу внешности четвертого сына, Исаака Абрамовича Ганнибала (исходя из портрета-миниатюры, сохранившегося у его внучки Ад. Ал. Конден), в работе «Пушкин. Антропологический эскиз» А.Д.Анучин заключал, что этот сын Абрама Петровича походил на своего старшего брата, Ивана Абрамовича, по смуглому цвету кожи, толстоватым губам и черным, лишь на концах закрученным волосам.

В потомках Ганнибала и в дальнейшем проявлялись наследственные черты, но, как сказал мне (в 2004 году) один из здравствовавших потомков профессор Георгий Николаевич Дубинин, цвет кожи у них от поколения к поколению становился все светлее. Это было хорошо заметно и по внешнему облику самого Георгия Николаевича; тем разительнее было увидеть неожиданно проявившиеся у него характерные губы знаменитого предка, куда более явно выраженные, нежели у Пушкина, который всегда считался потомком «арапа Петра Великого»! На мой вопрос, не проявлялись ли время от времени другие характерные черты внешности и характера А.П.Ганнибала в дальних потомках с повышенной четкостью, Георгий Николаевич ответил утвердительно, отметив вспыльчивость как наиболее часто проявляющуюся наследственную черту характера, а из внешних черт – темный цвет кожи при относительно светлой окраске ладоней (последнее характерно не только для «арапов» – например, для цыган). В то же время иногда возникали потомки и вообще с характерно «негритянской» внешностью, как, например, у Евгении Викторовны Дубенец, дочери Виктора Алексеевича Дубинина, праправнука Исаака Абрамовича Ганнибала.

V

Между тем ничего подобного не имело места в облике матери Пушкина и его самого – вопреки бытующим представлениям об «арапских» чертах его лица. Наоборот, современники поэта, даже наслышанные о его происхождении от Ганнибала, за исключением нескольких замечаний, сделанных явно под давлением этого знания, – современники, словно сговорившись, удостоверяют противоположное.

Мать Пушкина, Надежду Осиповну, называли прекрасной креолкой. На сохранившемся ее портрете у нее совершенно европейский тип лица, а если и с южной кровью, то не с африканской. Анучин писал:

«Смуглый цвет ее кожи не переходил в желтовато-коричневый (“черномазый”); черные волосы были не курчавы, а длинны, волнисты, закручиваясь спирально лишь на концах; глаза под красивыми бровями выказывали удлиненный прорез и черную или очень карюю радужину; небольшой нос, с правильно изогнутой спинкой, загибался концом над губой, которая слегка выступала; красивый овал лица суживался к округленному подбородку; голова поддерживалась красивой, правильно развитой, совершенно европейской шеей… По преданию, темная окраска кожи замечалась у Надежды Осиповны особенно на некоторых местах тела, между прочим на руках… (высветленная на ладонях. – В.К.)»

П.И.Бартенев записывал:

«Летом 1811 г. Василий Львович повез его (Пушкина. – В.К.) в Петербург. Еще и теперь некоторые помнят, как он, вместе с 12-летним племянником посещал московского приятеля своего, тогдашнего министра юстиции И.И.Дмитриева; раз собираясь читать стихи свои, – вероятно вроде Опасного соседа, – он велел племяннику выйти из комнаты; резвый белокурый мальчик, уходя, говорил со смехом: “Зачем вы меня прогоняете, я все знаю, я все уже слышал”».

Сам Пушкин в стихотворении 1814 г. «МОЙ ПОРТРЕТ» (написанном на французском – «Mon portrait») сообщал (привожу перевод из комментария к стихотворению):

Из воспоминаний А.М.Каратыгиной (Колосовой):

«В 1818 г., после жестокой горячки, ему обрили голову, и он носил парик». П.И.Бартенев: «Еще долго спустя после болезни Пушкин ходил обритый и в ермолке». Судя по всему, после этого волосы у него слегка потемнели, поскольку В.П.Горчаков, по дневниковым записям вспоминая о встречах с Пушкиным в Кишиневе в 1821 г., упоминает «густые темно-русые кудри».

Из воспоминаний Е.Е.Синицыной («поповны», воспитанницы Вульфов):

«Показался он мне иностранцем, танцует, ходит как-то по-особому, как-то особенно легко, как будто летает, весь какой-то воздушный, с большими ногтями на руках…»

Там же: «Пушкин был очень красив; рот у него был очень прелестный, с тонко и красиво очерченными губами и чудные голубые глаза. Волосы у него были блестящие, густые и кудрявые …»

Из воспоминаний М.В.Юзефовича о встрече на Кавказе:

«Он вовсе не был смугл, ни черноволос, как уверяют некоторые, а был вполне белокож и с вьющимися волосами каштанового цвета. В детстве он был совсем белокур, каким остался брат его Лев».

Из «Записок» А.Смирновой-Россет:

«Я увидела, что вошел незнакомый молодой человек, невысокий… У него голубые глаза с серым оттенком; когда зрачки расширяются, то глаза кажутся черными. Его волосы вьются, но они не черные и не курчавые (т.е. не тонкорунные, как у негра). Зубы – поразительной белизны, и, когда он смеется, все они видны. Губы полные, но не очень толстые. В нем ничего нет негритянского.

Воображают, что он непременно должен походить на негра, потому что его предок Ганнибал – негр. (Я видела его портрет в Петергофе.) Но Ганнибал не негр, а абиссинец; у него были правильные черты, лицо длинное и сухое, выражение жесткое, но интеллигентное. Софи Карамзина говорила мне, что Пушкин до 18 лет был блондином и потемнел уже позже. Его мать белокурая, но ничем не напоминала негритянку. Его брат и сестра не брюнеты и не смуглые».

Писателю И.А.Гончарову, однажды встретившему Пушкина в лавке А.Ф.Смирдина, запомнилось его лицо: «матовое, суженное внизу, с русыми бакенами…» И там же: «У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу, голова, с негустыми, кудрявыми волосами».

Студент Петербургского университета, куда Пушкин однажды пришел послушать лекцию Плетнева, вспоминал пушкинскую «выразительную физиономию, осененную густыми, курчавыми, каштанового цвета волосами, одушевленную живым, быстрым, орлиным взглядом».

Из воспоминаний писателя и журналиста В.П. Бурнашева (вторая половина 1830-х): «Вдруг неожиданно и неприметно вошел в комнату небольшого роста господин, с длинными, курчавыми, растрепанными темно-русыми волосами…»

Из воспоминаний В.А.Нащокиной:

«Пушкин был невысок ростом, шатен, с сильно вьющимися волосами, с голубыми глазами необыкновенной привлекательности…»

Из «Рассказов о Пушкине» В.А.Нащокиной:

«После смерти Пушкина Жуковский прислал моему мужу серебряные часы покойного, которые были при нем в день роковой дуэли, его красный с зелеными клеточками архалук, посмертную маску и бумажник с ассигнацией в 25 рублей (простреленной пулей Дантеса. – В.К.) и локоном белокурых волос».

VI

Тот факт, что ничего похожего на «арапские» черты Ганнибалов никогда не наблюдалось не только у Пушкина, но и у его потомков, на мой взгляд, служит серьезным аргументом в пользу версии его неафриканского происхождения: вероятность случайного непроявления характерных черт в восьми (если не более) поколениях чрезвычайно близка к нулю. А в таком случае версия Лациса о цыганской крови у Пушкина становится по меньшей мере обсуждаемой.

«Цыганская» тяга Пушкина общеизвестна. «По рассказам товарищей Пушкина, он, в первые два года лицейской жизни, написал роман в прозе: Цыган…», а будучи в Бессарабии он провел около трех недель в цыганском таборе. В 1824 году на Юге им была начата поэма «Цыганы» (закончена в октябре того же года в Михайловском); тогда же в черновых набросках предполагавшихся «Примечаний к “Цыганам”» Пушкин писал с явно проглядывающей симпатией – если не любовью – поэта к этому племени «приверженцев первобытной свободы»:

«…Цыгане принадлежат отверженной касте индийцев, называемых пария. (Подчеркнуто Пушкиным – В.К.) Язык и то, что можно назвать их верою, – даже черты лица и образ жизни верные тому свидетельства. Их привязанность к дикой вольности, обеспеченной бедностию, везде утомила меры, принятые правительством для преобразования праздной жизни сих бродяг – они кочуют в России, как и в Англии…»

Начиная с южной ссылки, цыганы в том или ином виде постоянно мелькают в пушкинских произведениях (из ссылок в «Словаре языка Пушкина» нетрудно вычислить, что это слово вместе с производными от него в произведениях Пушкина и в его переписке встречаются более 50 (!) раз; вот некоторые примеры:

Из кишиневского стихотворения 1821 года (правда, должен оговориться: это стихотворение пока не признано пушкинским, поскольку не сохранилось автографа, а в тексте есть строки как весьма похожие на пушкинские, так и не характерно пушкинские); на мой взгляд, это была не подделка, как считают некоторые, а просто черновик, необработанные пушкинские стихи:

1821

Липранди вспоминал, что Пушкин на Юге любил девицу Анику Сандулаки «за резвость и, как говорил, за смуглость лица, которой он придавал какое-то особенное значение».

1820-е

1830

1833

1831

Пушкин – жене о Нащокине:

«С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы… Вчера Нащ. задал нам цыганской вечер…».

1831

Пушкин – из Москвы П.А.Вяземскому: «Новый год встретил с цыганами и с Танюшей, настоящей Татьяной-пьяной. Она пела песню, в таборе сложенную…»

1831

Пушкин – жене:

«Если не взяться за имение, то оно пропадет же даром, Ольга Серг. и Л. Серг. останутся на подножном корму, а придется взять их мне же на руки, тогда-то напла́чусь и наплачу́сь, а им и горя мало. Меня же будут цыганить. Ох, семья, семья!»

1834

VII

На мой взгляд, сильными аргументами в поддержку версии Лациса, кроме цитировавшегося им стихотворения «ЦЫГАНЫ», являются также общеизвестная безудержная пушкинская вольнолюбивость – его страстная любовь к свободе и независимости, а также та общая черта характера Пушкина и его матери, на которую раньше не обращали внимания и которая с головой выдает их происхождение.

Надежда Осиповна «терпеть не могла заживаться на одном месте и любила менять квартиры». Судя по всему, эта тяга к перемене мест в людях с цыганской кровью обусловлена особым доминантным «кочевым» геном, поскольку еще резче выявлена в характере Пушкина: Плетнев жаловался на пушкинскую «неодолимую склонность» к переездам из одного места в другое, что привело его издателя к постоянной переписке с поэтом (которая стала для нас бесценным даром, добавил бы я).

Эта «неодолимая склонность» проявлялась на протяжении всей жизни Пушкина, кроме лицейского периода, когда лицеисты были под строгим надзором и не могли выбраться за пределы Царского Села, и жизни в Михайловском, где его передвижения были ограничены Тригорским и редкими выездами в Псков и на ярмарки. Но как только Пушкин оказывается «на воле», он, словно сорвавшись с поводка, обуреваем жаждой движения. «Вырвавшись» из Лицея, он с утра до ночи колесит по Петербургу, приводя в изумление своих старших друзей – Батюшкова, Жуковского и Тургенева, не подозревавших об этой черте поэта. Оказавшись в ссылке на Юге, Пушкин постоянно курсирует между Кишиневом, Киевом, Каменкой и Одессой: в сентябре 1820 г. Пушкин прибывает в Кишинев, под начало перебравшегося туда из Екатеринослава И.Н.Инзова, в конце ноября уезжает в Каменку, имение Раевских и Давыдовых, а оттуда ненадолго приезжает с Раевским в Киев; в начале марта 1821 г. уезжает из Каменки в Кишинев, в конце апреля на месяц уезжает в Одессу; в ноябре 1822 г. снова едет в Каменку, возвращается в Кишинев, в конце мая 1823 г. едет на месяц в Одессу, в начале июля ненадолго приезжает в Кишинев, возвращается в Одессу, откуда в августе 1824 г. и отправляется в ссылку в Михайловское.

То же отмечает и Ю.М.Лотман: «Пушкин мечется, ему не сидится на месте: в 1826 г., после разговора с царем и краткого пребывания в Москве, он едет в ноябре в Михайловское, но в декабре уже возвращается в Москву, откуда в мае 1827 г. едет в Петербург, в июне в Михайловское, в октябре – снова в Петербург. В 1828 г. – ряд неудачных попыток уехать в длительное путешествие: просьбы разрешить ему поездку в действующую армию на турецкий фронт, за границу – в Европу, в Азию – встречают отказы. В октябре 1828 г. Пушкин уезжает в тверское поместье Вульфов Малинники, откуда в декабре – в Москву, но в начале января 1829 г. он уже снова в Малинниках, откуда, после краткого пребывания там, едет в Петербург, а в начале марта он уже вновь в дороге: едет из Петербурга в Москву, где сватается к Н.Н.Гончаровой, и уезжает на Кавказ (Орел – Кубань – Тифлис – Карс – Арзрум). 20 сентября 1829 г. он в Москве. Потом Малинники, Петербург, неудачные просьбы разрешить поездку за границу или сопровождать посольство в Китай, снова Малинники, Петербург, просьба разрешить поездку в Полтаву (отказ), Москва, Петербург, Москва… 3 сентября 1830 г. Пушкин женихом уезжает в отцовское поместье в Нижегородской губернии Болдино».

«Вы всегда на больших дорогах», – отмечает Бенкендорф в одну из встреч с Пушкиным.

жалуется он («ДОРОЖНЫЕ ЖАЛОБЫ», 1829) – и снова пускается в путь.

Готов согласиться с Лотманом в том, что «не только стремление быть как можно больше в дороге» объясняет такую «непоседливость», но и без этого стремления объяснить ее разумно невозможно. Ведь даже ставши женатым, Пушкин не «успокаивается»: этот список переездов, начатый Лотманом, можно было бы и продолжить. Кем-то метко сказано, что Пушкин всю жизнь провел в кибитке, – и это ли не цыганский характер?

VIII

Знал ли Пушкин о своем цыганском происхождении? – Как же ему было не знать, когда на Юге он провел три недели в цыганском таборе! Ведь в каждом таборе есть цыганка (а то и не одна), которая может не только предсказать будущее, но и рассказать о далеком прошлом. Не случайно же Пушкин, написав откровенно автобиографичное стихотворение «Цыганы» и пряча его подоплеку, дал ему мистификационный подзаголовок «С английского»; такого стихотворения в английской поэзии не существует. Именно от этих стихов отталкивался Лацис, выстраивая свою версию «цыганского» происхождения Пушкина, и если его цитирование стишка о Визапуре и оказалось ошибкой, простим это таланту: я не знаю практически ни одного пушкиниста, у которого бы не было ошибок или стремление которого поддержать свои взгляды не заводило бы иногда за пределы допустимых выводов. Однако нельзя при этом не отметить поразительной интуиции Лациса, которая, даже при ошибке в выборе одного из опорных аргументов, в конечном счете привела его к правильным выводам.

Но есть у Пушкина и его собственное, практически неоспоримое подтверждение такого его происхождения. Разрабатывая мистификационные приемы подачи содержания «Евгения Онегина», Пушкин стал использовать «полиграфические» возможности при издании и своих поэм. Прямое подтверждение своего цыганского происхождения Пушкин вынес на обложку поэмы, не поставив на ней своего имени: название «ЦЫГАНЫ» объединило в себе племя, автора и повествователя (у нас еще будет повод подтвердить этот шифровальный замысел Пушкина).

– Помилуйте, – скажут мне, – пусть даже это так, и все эти доводы справедливы; но куда же девать пушкинские подтверждения его родства с Ганнибалом? А как же знаменитая «Моя родословная»? Ведь, с одной стороны, вы говорите, что он знал о своем цыганском происхождении, а с другой – сам он не единожды открыто говорил о своем происхождении от Ганнибала!

Все так – и, как это ни парадоксально, справедливо и то, и другое. Пушкин действительно знал о своем истинном происхождении, но как он мог об этом сказать вслух, не подвергнув посрамлению память бабушки и достоинство матери, свое и своей семьи? То, о чем он узнал или догадался, было не его тайной, он был не вправе это обнародовать при их и своей жизни – да и глупо было подставлять себя под удар завистливых сплетников. И Пушкин прячет информацию о своем происхождении, оставляя ключи к догадке для пытливых потомков. В то же время, пользуясь тем, что его «происхождение от Ганнибала» было общеизвестно, он, мистифицируя современников и потомков, бросает вызов как Булгариным:

так и придворной аристократии:

«В третьей строфе стихотворения, – отмечает комментатор, – перечисляется ряд русских дворянских родов недавнего происхождения: торговал блинами Меншиков; ваксил царские сапоги камердинер Павла I граф Кутайсов; пел с придворными дьячками Разумовский; князь из хохлов – Безбородко». Этот открытый вызов «Моей родословной» привел к тому, что царь запретил ее публикацию; однако она стала широко известной и у многих в свете вызвала ненависть к Пушкину.

IX

Надо сказать, что в автобиографических стихах и заметках «арапское происхождение» – не единственная пушкинская мистификация. М.Г.Альтшуллер в статье «Мистификация семейного предания» («Между двух царей», СПб., 2003) показал, что Александр Сергеевич, приписывая своему предку, деду с отцовской стороны Льву Александровичу Пушкину героическое противостояние мятежникам во время государственного переворота 28 июня 1762 года (за что он якобы был посажен на два года в крепость: «А дед мой в крепость, в карантин») сознательно мистифицировал читательскую аудиторию:

«Алексей Орлов, которого до тех пор гр. Разумовский не видывал, вошел и объявил, что Екатерина в Измайловском полку, но что полк, взволнованный двумя офицерами (дедом моим Л.А.Пушкиным и не помню кем еще) не хочет ей присягать, – записал Пушкин в “Table talk”. – Разумовский взял пистолеты в карманы, поехал в фуре, приготовленной для посуды, явился в полк и увлек его. Дед мой посажен был в крепость, где и сидел два года».

Альтшуллер показал, что во время переворота Л.А.Пушкина в полку не было и быть не могло, поскольку он был в отпуску до 17 августа, из отпуска уже в свой полк не вернулся, поскольку был в Москве и принимал активное участие в подготовке к коронации Екатерины II, за что и был ею отмечен: 23 сентября она подписала указ о его отставке с присвоением следующего чина. Зато в полку во время переворота был другой Пушкин, Михаил Алексеевич, который, по рассказу княгини Е.Р.Дашковой (а Пушкин, конечно же, ее «Записки» читал), помогал им, а не противостоял.

Императрице и княгине надо было переодеться в военную форму: «Императрица позаимствовала мундир у капитана Талызина, я взяла для себя у поручика Пушкина, – вспоминала Дашкова, – оба эти офицера-гвардейца были приблизительно нашего роста». Чтобы выразить свое отношение к перевороту, Пушкин слепил художественный образ героического предка из нескольких Пушкиных: этот самый Михаил Алексеевич Пушкин был человеком нечистоплотным, игроком и мотом, Дашковы несколько раз выручали его из «денежных затруднений», и впоследствии он и его брат Сергей были уличены в попытке изготовления фальшивых ассигнаций, судимы и сосланы – в Сибирь и на Соловки соответственно.

Пушкин выстраивал свою биографию так, как ему было удобнее для выражения своих взглядов – как он выстраивал и свою жизнь, и свою судьбу, и свою литературу. В результате и его жизнь, и его творчество окутаны тайнами и «дымом столетий», сквозь которые нам еще только предстоит пробиваться к истинному пониманию многих его поступков и произведений.

X

Разумеется, даже при убедительности выдвинутой Лацисом и поддерживаемой косвенными свидетельствами версии цыганского происхождения Пушкина – это только версия; но у этой версии есть очень важное достоинство: ее можно проверить. Как известно, у Марьи Алексеевны детей, кроме матери Пушкина, не было; если эта версия справедлива, получается, что Осип Ганнибал детей вообще не оставил. Сегодня могут быть живы только потомки Ганнибалов по ветвям его братьев Ивана, Петра и Исаака, в крови которых нет пушкинской. В то же время сегодня живы и потомки Пушкина, в крови которых – по этой версии – нет крови Ганнибалов. Сравнительный генетический анализ дал бы окончательный ответ по поводу «неарапского» происхождения Пушкина, тем самым подтвердив и шифрованные намеки поэта на его цыганские корни.