Глава III. Мадемуазель Боникхаузен
Весь следующий день Иван Несторович провел как на иголках. Ничего толком делать не мог – все из рук валилось, и, как в прежние времена, сердце колотилось, перед глазами все плыло. А может, это и не она вовсе? Или она, но до Парижа не добралась, а так просто, как обещала, бандерольку прислала, чтобы нервы пощекотать? Так ведь на обертке ни адреса обратного, ни вообще каких-либо следов, что бандеролька сия через руки почтовой службы прошла. А может, сама и почтальоном вырядилась?
Да не может быть! Низенький лысоватый господин лет сорока никак не мог быть загримированной девицей.
«Девицей – нет, – вздохнул Иноземцев, – а Ульяной Владимировной[12] – вполне. Один дьявол ведает, что это за ведьма такая. Вся фундаментальность законов физики и логики рассыпается в осколки, когда вдруг возникает она».
Сгорая в агонии мыслей и предчувствий, Иван Несторович не мог понять, чего он боится больше – повстречать эту фокусницу вновь или жить в постоянном страхе, что вот опять она примется за старое. Захотелось спешно собрать вещи и бежать куда-нибудь, к чертовой бабушке, в Америку, на Аляску, на Северный полюс!
Но не была бы агония Ивана Несторовича полной, если б пороха не подсыпал его назойливый ученик. Мало того, он ежедневно по два часа жизни его отнимал, так еще чего вздумал – отнять целый вечер. Оказывается, его намерения жениться на племяннице инженера Эйфеля вылились в твердое решение – назавтра назначен званый ужин, где невеста будет официально представлена семейству Лессепсов, а заодно и всей парижской знати. И Иноземцев отчего-то тоже должен присутствовать на сем представлении.
Все его существо мгновенно запротестовало.
Он пробовал возражать, говорил, что чрезвычайно занят, но юноша изошел сонмом таких цветистых любезностей, что отказать было невозможно – дескать, вы – мой наставник, мой гуру и пример для подражания, первый человек после отца и деда, без вашего присутствия важнейшее событие в моей жизни не будет столь радостным, и прочая чушь в его манере.
Иноземцев нахмурился, угрюмо глядя на Ромэна. Тот сиял умоляющей улыбкой. Вот ведь наказание! Выставки хватило сполна. После того грандиозного события Иноземцева еще долго потом передергивало от воспоминаний, и он зарекся когда-нибудь еще совершить подобный променад. А тут – опять двадцать пять. Иван Несторович совсем не хотел идти, но быть таким невежей, каким рисовали его коллеги, тоже никак не улыбалось.
Как там о нем Дюкло выразился: «Более угрюмой и нелюдимой личности во всем Париже не сыскать?»
В итоге Ромэн Лессепс от Иноземцева не ушел, пока не добился согласия. Истинный внучек своего деда.
Оставшись один, Иван Несторович минут десять разгневанно мерил шагами комнату. Вышел на балкон – вдохнуть свежего сентябрьского воздуха, вернулся, опять пометался в отчаянии. Но, в конце концов, решил забыться за работой, приступив к чашкам Петри и микроскопу. С этим мальчишкой об исследованиях своих Иноземцев совсем позабыл, одни культуры погибли, другие пришли в запустение.
Настроенный решительно, Иноземцев вооружился раствором хлорной извести и вознамерился очистить все чашки Петри от старых образцов, но занятие сие, как всегда, оказалось столь увлекательным, что раствор так и не был использован, а каждая из чашек Петри, вернее, ее содержимое изучено по новой. Позабытые культуры, предоставленные сами себе, повели себя до того любопытно, что Иван Несторович уже через полчаса позабыл, где он и кто он, растворившись эфиром в пространстве между микроскопом и тетрадью, множа зарисовки, записи, схемы и графики.
И тут вдруг на самом интересном месте, в минуту, может быть, великого открытия, когда чудесный лиловый цветок фузария, вызывающего, между прочим, дерматиты и септическую ангину, стал разрушаться под воздействием капли бордоской жидкости, рядом раздалось по-русски:
– Нет, это невозможно просто! Я уже минут десять здесь сижу, а он и головы не поднял.
Чашка Петри со звоном полетела на пол, следом бутылек с бордоской жидкостью, тетрадь и железное перо.
В его кресле как ни в чем не бывало восседала Ульяна Владимировна – восседала в его кресле у его балконной двери, поглаживая его верного гриффона, вальяжно развалившегося на коленях. Нарочно одетая во все белое, она совершенно слилась со стенами и спинкой кресла.
Иноземцев дернулся назад и пару раз взмахнул перед глазами рукой в наивном порыве отогнать галлюцинацию. Не показалось ли? Нет, не показалось – это была Ульяна Владимировна собственной персоной – чуть повзрослевшая и чуть более степенная, с цветом лица нежно-оливковым, точно прибыла из жарких стран. Строгое, но абсолютно-белое платье с глухим воротничком, уходившим под подбородок, придавало ей вид шахматной королевы. Вопреки модным веяниям коротко остриженные волосы мягкими волнами обрамляли лицо – видать, для того, чтобы парики было удобно носить, отстригла косу, авантюристка. На устах скользила полуулыбка, а в глазах по-прежнему искрилось детское озорство – единственное, что ей скрыть никогда не удавалось.
– А ну-ка поди прочь, предатель! – первое, что вскричал Иван Несторович, уязвленный тем, что его пес по какой-то невообразимой, совершенно не свойственной этой породе собак привычке признавал всех кого ни попадя за своих и от того был абсолютно бестолковым сторожем.
Ульяна расхохоталась, а Иноземцев нервно метнулся к полке, где прятал револьвер. Дрожащими руками вынул свой вполне боевой «лебель», взвел курок и наставил револьвер на девушку. Гриффон, почуяв, что хозяин недоволен, спрыгнул с колен хохочущей Ульяны и бросился к нему, продолжая махать хвостом с частотой секундной стрелки. Тыча носом в колени и пачкая лапами брюки, он словно говорил по-своему, по-собачьи, что нет причин для паники.
Паники? Не-ет, паниковать Иноземцев теперь не станет. Только полный контроль, самообладание, невозмутимость, присутствие духа, спокойствие, бесстрастность. А еще выдержка! Да-да, выдержка.
– Что вы з-здесь д-делаете? – заикаясь, спросил Иноземцев. Его голос, как и рука, сжимающая оружие, отчаянно дрожал, явив вместо полного контроля, самообладания, невозмутимости и бесстрастия полное безоговорочное смятение и ужас. Хотелось швырнуть «лебель» в сторону, выпрыгнуть в балконную дверь и бежать. Бежать до самой Аляски или к Южному полюсу.
– В гости пришла, – ответила Ульяна, продолжая смеяться. – Нельзя? А вы нисколько не изменились, ну ничуточки, Иван Несторович. Хоть про вас и говорят невесть что, но я-то вас знаю.
И вновь смеяться. Этот смех действовал отрезвляюще.
– Как вы вошли? – уже более строго спросил Иноземцев, угрожая дулом револьвера.
– Ну, будет вам, на даму оружие наставлять – ужасный моветон. Опустите, за ним лица вашего не видно. А ведь я соскучилась. Да уберите же, говорю, ваш «лебель», эту рухлядь, которой пользуются только престарелые ветераны франко-прусской войны. Тем более что он не заряжен.
– Заряжен!
– А вот и нет.
– А вот и да!
– Не спорьте, мне лучше знать. Я сама только что патроны вынула. Все шесть.
– Что? – Пораженный, Иноземцев откинул барабан, но, обнаружив пустые гнезда, сначала обреченно опустил руку, но потом отчего-то снова выпростал ее вперед, сощурив при этом глаза. – Опять в-врете.
Ульяна Владимировна испустила досадный вздох и покачала головой. Это движение было столь убедительно, что Иноземцев испытал стыд – пришлось убрать бесполезный «лебель».
– Зачем вы сюда явились? – спросил он с отчаянием. – Мало бед через вас я претерпел? Чего вам теперь надобно?
– Ничего особенного, Иван Несторович. Я лишь хотела узнать, как вы поживаете…
Она поднялась и, сделав несколько шагов по комнате, обвела ее оценивающим взглядом.
– Вы такой чудной, – проронила она. – Как можно так жить? Все кругом сплошь белое, аж перед глазами рябит.
– Вы и этим воспользоваться сумели себе в выгоду, – насупился Иноземцев. – Вон, опять вырядились привидением. Смерти моей хотите?
По мере того как она делала шаг к нему, он отходил, хоть и чувствовал себя полным идиотом, но какой-то неведомый трепет овладевал им в ее присутствии. Не знаешь, чего ожидать, чего она выкинуть задумает. Притаилась, смотрит, точно кошка перед прыжком.
– А эти провода повсюду, – в задумчивости продолжала она. – Это вы меня так боитесь?
– Никоим образом вас это не касается.
– Значит, меня, – с театральным сожалением выдохнула Ульяна. – А между прочим, это я помогла вам вернуть ваш микроскоп. Как услышала, что вас обокрали, тотчас решила узнать, кто же этот негодяй. Достаточно было расспросить местную детвору. Детки – глазастые, все видят. Они мне и рассказали, что шалопаи с рынка к вам наведывались. А уж поймать виновного и за ухо оттаскать – дело немудреное. Микроскоп ваш на складах прятали. Видать, продать хотели, да кому – не знали.
Иноземцев вспомнил, с каким ужасом улепетывал тот паренек, но Ульяна, словно подслушав мысли доктора, поспешила объяснить:
– А я на вашей крыше в ту минуту сидела, «велодогом» его припугивала. Из «велодога» оттуда б не попала в него, но паренек того не знал. Он в оружии разбираться не мастак, мал еще, да и невежда. Да-а, Иван Несторович, живете вы как сыч, ничего не видите, не знаете, ничего не замечаете, кроме ваших этих круглых прозрачных тарелочек, – она поморщила носик и брезгливо ткнула пальцем в одну из чашек Петри. – Вот, что вы в них все время ищете? Уж лучше бы и дальше луноверин изучали, да, поди, смогли б открыть его большую пользу.
– Нет от луноверина никакой пользы, только вред один! Ядовит он! Да, это медленный яд. Хорошо, что о нем никто никогда не узнает, – огрызнулся Иноземцев и сделал еще один шаг назад. До двери оставалось полпути – если, конечно, вдруг его гостья вознамерится что-либо отчебучить, одни черти ей товарищи.
– Чего это никто не узнает? – улыбнулась Ульяна, подняв со стола какую-то книгу и принявшись ее листать с бездумным пренебрежением. – Господин Райт продал права на него герру Феликсу Нойманну, сотруднику компании «Фабен», что в Бармене, это Германия. Герр Нойманн доработал ваш луноверин и скоро в аптеках наряду со знаменитым аспирином появится новое чудесное лекарство от кашля – ахиллинин.
– От кашля? – в недоумении переспросил Иноземцев. – Почему от кашля? Кто такой господин Райт? Кто такой герр Нойманн? Почему ахиллинин?
– Вы же сами тогда сказали, что, приняв его, становишься точно герой, вот мы с Алдером и решили назвать его «ахиллинином». Это от имени Ахилл производная. Вам нравится? По-моему, просто замечательно.
– Боже мой, что вы несете? С кем это – с Алдером? – Иноземцев стал искать руками опору.
– Послушайте, я сейчас все объясню, – Ульяна положила книгу и сложила ручки, точно воспитанница какого-то пансиона. – Алдер Райт работал преподавателем химии в старенькой школе в Лондоне, при монастыре, я точно не упомню имени какого святого. Он был таким мечтателем и таким при этом несчастным, так страдал от пристрастия к морфию… Он искал средство излечить себя и… Я ему про луноверин рассказала. Ведь я, когда у вашего обуховского аптекаря работала, поняла, как вы луноверин получили. Нагрела его, а он взял и ангидрид уксусный выделил. Ну так Алдеру луноверин понравился. Его немного нужно в отличие от морфия. А как он кашель лечит!
– О господи, ваш Райт уже мертв, поди… – проронил Иван Несторович. – Вы меня им едва не убили.
– Перестаньте, вы просто все очень близко к сердцу принимаете. Вы только на себе его пробовали[13]. Но можно ли на вас было ставить опыты? Нет, сами тогда говорили, что уже совсем разум потеряли, надышавшись им. Только спутали картину. Поэтому его на себе испытали Райт, Нойманн и я.
– Вы?
– Да! Вот так вот. И жива-здорова, как видите.
– Но вы, верно, его употребляете и теперь?
– Нет, зачем мне?
Иван Несторович приблизился к девушке. Осторожно, точно прикасался к горячему утюгу, взял ее за руку, пощупал пульс, заглянул в глаза – чистейшей воды янтарь под густым опахалом ресниц. Кожа чистая, взгляд ясен.
– Это невозможно! – воскликнул он. – Вы лжете, слава богу. Но вы повинны в чудовищной катастрофе, Ульяна Владимировна. Луноверин – не лекарство от кашля, а ужаснейшее зло, во сто крат хуже морфия. Уж мне-то известно о его коварстве. И если он разойдется так же быстро, как аспирин, то…
– Доверьтесь более компетентным в этом вопросе специалистам. Вы рассеянны до безобразия. Вам могло привидеться, показаться. Вы хоть знаете, как мне удалось сюда попасть? Нет, – предупредила она ответ Иноземцева, готовый сорваться с языка, – не через окно, это уже неинтересно ведь. Я не люблю повторяться. Я заходила к вам уже не раз. Через подвал, через огромные катакомбы, расположенные под вашим домом, о которых вы и не подозреваете, со входом на складах рынка Ле-Аль. От него пролегает туннель, ведущий прямо к вашим ногам.
Она указала пальцем в пол.
– Вы ведь даже не подозреваете, что ранее на месте этого самого овощного рынка, где вы ежедневно покупаете корзинку овощей, было огромное-преогромное кладбище – Кладбище Невинных. Оно и сейчас есть, несколько десятков саженей… то есть несколько метров под землей остались обширные братские могилы с несколькими миллионами парижан, захороненных много-много сотен лет тому назад.
Лицо Иноземцева перекосило от омерзения и невольного ужаса. А Ульяна продолжала:
– А дом? Ваш дом, лаборатория, которую вы столь старательно выбелили… Не хотели бы узнать, отчего он пустовал так долго? Отчего его вам так скоро отдали в распоряжение. Целый дом! В центре Парижа! Не находите это странным? Ммм?
– Не нахожу…
– Я вам расскажу, – Ульяна победоносно подбоченилась. – Открою вам глаза наконец! Глупый-глупый Иван Несторович не знает, что этот дом проклят, а его хозяева отчаялись продать халупу еще сотню лет назад и потому бросили, но даже муниципалитет города, прибрав его к рукам, не смог пустить на пользу. Вот так вот. Потому что в нем живут привидения. Что, ни разу их не встречали?
Иноземцев отчаянно ударил себя по лбу и вздохнул. Когда речь заходила о привидениях, да еще из уст Ульянушки, не ровен час – его водят за нос, да небось столь искусно, что вряд ли он успеет это заметить прежде, чем до смерти перепугается. Поэтому он предпочел отойти к стене и ожидать словесной атаки подальше.
– На этот раз я вас не обманываю! Кого угодно спросите. Хоть кого из соседей, хоть самого месье Пастера! В этом доме в веке, кажется, пятнадцатом или шестнадцатом жил польский колдун, который изобрел порошок бессмертия. Его ловили-ловили, но никак изловить не смогли, потому как владел он тайнами такими, что и мне не снились. Мог вызвать грозу, взмыть в небеса, мог заставить мертвеца восстать из могилы. Он оттого и поселился вблизи самого большого кладбища, чтобы мертвецов этих превращать в своих преданных рабов.
– Это чушь, прекратите немедленно, – поморщился Иноземцев. – Опять вы сказки рассказываете. Не пройдет, Ульяна Владимировна, во второй раз меня одурачить.
– Идемте, я вам покажу, – она порывисто протянула руку.
– Нет! – вскричал он. – Никуда я с вами не пойду. Стойте где стоите, иначе… Иначе я за себя не отвечаю.
– Вот ведь какой трус! – обиженно всхлипнула девушка и скрестила руки на груди. – В вашем подвале у него и располагалась лаборатория. Небывалых размеров, всю улицу Медников занимает. На этих этажах был бордель, а под борделем – алхимическая лаборатория!
– Я был в этом подвале. Обычный подвал, не более двадцати квадратных саженей.
– Фу, какой вы старомодный. Нынче длины в метрах принято измерять. А тот подвал, что вы имеете в виду, – это так, для отвода глаз. Ведь лабораторию свою колдун тщательно от людских глаз берег. О ней даже королева Екатерина Медичи не знала, которой он служил и для которой яды изготавливал.
«Врет, – был уверен Иноземцев, – как пить дать – врет. Горбатого могила исправит, а эту девушку – поди, могила вряд ли».
– Вот вы мне не верите, а такая чудесная легенда есть на сей счет, – продолжала Ульяна.
– О да, у вас непременно на всякий счет чудесная легенда припасена.
– Не ерничайте. А послушайте! Были у этого колдуна сын и дочка, оба – такие красивые, каких еще свет не видывал…
– Господи боже!
Но Ульяна продолжила, несмотря на то, что Иноземцев даже отвернулся, скрестив руки, демонстративно не желая ей внимать:
– Прибыли они из Польши в Париж к отцу, а инквизиторы их хвать – и на костер. Только братика сожгли, а сестричка воспользовалась старинным рецептом, который ей в письмах отец передал, обернулась голубкой и упорхнула.
– Я чрезвычайно за нее рад.
– А потом она полюбила одного отважного воина, который погибал от ран на корабле. Она смогла сконструировать, опять же по чертежам отца, аппарат для перегона крови и спасла его. Вот какой удивительной учености жил в этом доме колдун.
– Что вам от меня нужно? – Иноземцеву теперь наставить нос было не столь просто. Стало порядком досаждать это упорное зубозаговаривание. – Говорите прямо и уходите.
– Хорошо, – Ульяна вытянулась, насупилась, строго свела брови и торжественно произнесла: – Я пришла просить вас об одолжении.
– О каком?
– Завтра… – пространно начала она, потом чинным светским движением согнула запястье и взглянула на тонкие наручные часики. – О, уже сегодня, скоро ведь светает… Сегодня вечером у Лессепсов состоится кутеж по поводу знакомства вашего ученика с невестой.
Конец ознакомительного фрагмента.