Глава II
Однако сообщения, появившиеся в газетах, оказались преждевременными. Вопреки ожиданиям прессы Скотленд-Ярд отказался вынести решение по делу без предварительного разбирательства. Было произведено несколько арестов, поэтому последующие газетные выпуски смягчили предыдущий вердикт «самоубийство» до «тайны». Арестованные были людьми из низших слоев, бродягами. Большинство из них совершили те или иные преступления, за которые, однако, ранее не были арестованы. Один умалишенный джентльмен сам сделал признание (как если бы это он заварил кашу), но полиция вместо того, чтобы задержать его, предпочла вернуть его в общество друзей и санитаров. Количество желающих попасть в Ньюгейт было просто поразительным.1
Явное свидетельство трагедии несвоевременно оборвавшейся жизни благородного молодого человека еще не было полностью осознано читателями, когда новая сенсация привлекла всеобщее внимание: Том Мортлейк был арестован в тот же день в Ливерпуле. Он был задержан по подозрению в причастности к смерти его соседа-постояльца. Новость обрушилась на всех, как раскат грома посреди ясного дня, ведь имя Тома Мортлейка уже стало нарицательным. Казалось малоправдоподобным, что талантливый оратор из рабочего класса, никогда не упускавший возможности продвигать коммунистические идеи в обществе, мог пролить чью-либо кровь. И тем более малоправдоподобным с учетом того, что пролитая кровь вовсе не была кровью аристократа, но принадлежала молодому идеалисту из среднего класса, который – в буквальном смысле этого слова – отдал Делу свою жизнь. Но и эти сенсационные новости вскоре были опровергнуты, и все (за исключением некоторых профсоюзных лидеров) вздохнули с облегчением, узнав, что Мортлейка почти сразу же освободили, вручив повестку с вызовом на свидетельское дознание. В тот же день Том Мортлейк дал интервью Ливерпульской газете, заявив, что его арест был вызван исключительно враждебным отношением и даже тайной ненавистью по отношению к нему со стороны полицейских всей страны. Он прибыл в Ливерпуль для того, чтобы проследить за перемещениями некоего друга, за которого беспокоился; по этой причине он наводил в доках справки о пароходах, отправляющихся в Америку. Там-то в соответствии с инструкциями из главного полицейского штаба Том и был задержан, как подозрительная личность.
– Но они наверняка были осведомлены насчет того, как выглядит моя физиономия, – сказал журналистам Мортлейк, – ведь у них есть множество донесений, где я подробно, хоть и карикатурно описан. Когда я сказал им, кто я, у них хватило порядочности меня отпустить. Они решили, что смогли доставить мне неприятности, и этого с меня достаточно. Конечно, подозрительным кажется совпадение, что я жил с умершим в одном доме и мог быть как-то замешан в смерти этого бедняги. Такая мысль приходила мне в голову, как и всем остальным. Но если бы полицейские знали, что я только что прибыл с места преступления и что я фактически жил в том самом доме, вероятно, они так легко меня бы не отпустили, – Мортлейк саркастически засмеялся. – Очень уж бестолково работают эти полицейские, их девиз: «Сперва поймай человека, потом состряпай доказательства». Если вы оказались в конкретном месте, то вы виновны уже только потому, что были там; если же вы были в другом месте, то вы все равно виновны, потому что сбежали. Знаю я их! Если бы они могли, они бы уже посадили меня в тюрьму. Но к счастью, я знаю номер кэбмена, который отвез меня в Юстон сегодня рано утром, в пятом часу.
– Если бы они посадили вас в тюрьму, заключенные объявили бы недельную забастовку, – шутливо заметил интервьюер.
– Да, но ведь всегда нашелся бы кто-то, кто занял бы их место, так что, боюсь, это ни к чему бы ни привело. Извините, сейчас не время для шуток. Я очень расстроен тем, как сложилась судьба моего друга. Боюсь, он уже покинул Англию, мне нужно навести о нем справки. Ну конечно же, бедняга Констант, он нас покинул, это так ужасно! А мне нужно быть в Лондоне на дознании, так что я должен торопиться. До свидания. И обязательно расскажите вашим читателям – меня арестовали из-за того, что у полиции на меня зуб.
– Последний вопрос, мистер Мортлейк, если позволите. Правда ли, что сегодня между часом и двумя пополудни вы должны были руководить большим митингом клерков, устраиваемым в Сент-Джеймс холле в знак протеста против германского вторжения?
– Да, было дело. Но эти плуты арестовали меня как раз тогда, когда я собирался телеграфировать об отмене. А потом я узнал о кончине бедняги Константа, и это просто вылетело у меня из головы. Вот досада! Бог мой, беда никогда не приходит одна! Ну, до свидания, и пришлите мне копию газеты.
Показания Тома Мортлейка на дознании не дали публике никаких новых о его перемещениях в то таинственное утро. Кэбмен, отвезший его в Юстон, написал письмо в газету, сообщив, что взял плату за проезд к железнодорожной станции Боу около половины пятого утра, а значит, арест Мортлейка является явным оскорблением, учитывая демократическую форму правления. Он выказал готовность дать письменные показания под присягой, чтобы доказать всем, какими сомнительными методами работает полиция. Однако Скотленд-Ярд не пожелал получать от кэбмена каких-либо письменных показаний, и водителю кэба номер 2138 пришлось снова скрыться во мраке безвестности своего класса. Мортлейк, чье лицо под черной гривой зачесанных назад волос казалось мертвенно-бледным, давал показания низким, сочувствующим тоном. Он знал покойного больше года – они постоянно пересекались в общественно-политической работе, и по его собственной просьбе Том нашел для него эти меблированный комнаты в доме на Гловер-стрит. Это произошло после того, как Констант решил оставить свое предыдущее жилище в Оксфорд-Хаусе в Бетнал Грин и пожить жизнью простого человека. Расположение дома было для него весьма удобным, так как он находился недалеко от Народного дворца2. Он, Том Мортлейк, всегда уважал умершего и восхищался им, ведь его неподдельная доброта завоевала симпатии всех окружающих. Покойный был неутомимым тружеником, никогда не сердился, всегда был в хорошем расположении духа, рассматривал собственную жизнь и имущество как нечто такое, что он обязан использовать на благо человечества. Последний раз они виделись в четверть десятого вечера накануне гибели покойного. Он (свидетель) получил с последней почтой письмо, которое заставило его волноваться по поводу судьбы одного друга. Покойный, кажется, страдал от зубной боли и поэтому поместил кусок ваты в свой полый зуб, однако на боль не жаловался. Казалось, полученное известие его расстроило, и они оба несколько взволнованно его обсуждали.
Присяжный: Это известие имело какое-либо отношение к покойному?
Мортлейк: Не напрямую. Он был знаком с моим пропавшим товарищем и искренне сочувствовал ему, когда тот оказался в беде.
Коронер: Вы можете показать присяжным полученное вами письмо?
Мортлейк: Я потерял его, не могу понять, куда оно подевалось. Если вы полагаете, сэр, что оно может содержать что-то важное или относящееся к делу, то я могу пересказать его суть.
Коронер: Зубная боль была сильной?
Мортлейк: Не могу сказать. Думаю, что нет, но он признался, что плохо спал предыдущей ночью.
Коронер: В котором часу вы расстались?
Мортлейк: Примерно без двадцати десять.
Коронер: Что вы делали после этого?
Мортлейк: Я вышел где-то на час, чтобы навести справки. Потом я вернулся и сказал хозяйке, что должен буду уехать утренним поездом за город.
Коронер: И это был последний раз, когда вы видели покойного?
Мортлейк (эмоционально): Последний.
Коронер: В каком он был состоянии, когда вы оставили его?
Мортлейк: Он был весьма озабочен моими проблемами.
Коронер: В остальном же вы не заметили в его поведении ничего необычного?
Мортлейк: Ничего.
Коронер: Во сколько вы вышли из дому во вторник утром?
Мортлейк: Это было примерно в четыре двадцать пять.
Коронер: Вы уверены, что закрыли за собой входную дверь?
Мортлейк: Совершенно уверен. Поскольку я знаю, что хозяйка дома довольно робкий человек, я даже выдвинул задвижку большого замка, которой обычно не пользуются. В дом невозможно было проникнуть кому бы то ни было, даже используя отмычку.
Показания миссис Драбдамп были более значимы и заняли довольно много времени, большая часть которого ушла на общие замечания, которые миссис Драбдамп делала как по делу, так и не по делу. К примеру, она не только утверждала, что у покойного болели зубы, но и рассказала, что это продолжалось около недели вследствие его трагикомического равнодушия к серьезному лечению. Ее рассказ о последних часах жизни Константа совпадал с рассказом Мортлейка за единственным исключением: ей показалось, что Мортлейк поссорился с покойным из-за письма, пришедшего с девятичасовой почтой. Покойный вышел из дому вскоре после Мортлейка, но вернулся раньше него и отправился прямо в свою спальню. Правда, миссис Драбдамп не видела сама, как он вошел – она была в это время на кухне, – но слышала щелчок замка, а вслед за этим его легкие шаги на лестнице.
Присяжный: Откуда вы знаете, что это был именно он, а не кто-нибудь еще? (Присяжный решил якобы невзначай произвести сенсацию).
Свидетель: Перегнувшись через перила лестницы, он сказал своим приятным голосом: «Непременно разбудите меня без четверти семь, миссис Драбдамп, иначе я не попаду на митинг трамвайщиков».
(Присяжный разочарован).
Коронер: И вы его разбудили?
Миссис Драбдамп (отчаянно): О, Господи, ну как вы можете у меня такое спрашивать?
Коронер: Тихо, тихо, успокойтесь. Я хотел спросить, вы попытались разбудить его?
Миссис Драбдамп: Я сдаю комнаты вот уже семнадцать лет, Ваша честь, и всегда выполняла подобные просьбы. Ведь будь я плохой хозяйкой, мистер Мортлейк никогда бы и не стал рекомендовать меня. Хотя, конечно, я хотела бы, чтобы бедный джентльмен никогда не…
Коронер: Да-да, разумеется. И вы попытались разбудить его?
Потребовалось некоторое время для того, чтобы миссис Драбдамп смогла спокойно объяснить, что она проспала, хотя это и не так важно – все равно она успела бы вовремя. Постепенно она поведала всю трагическую историю, которая даже в ее изложении оставалась трагедией. Она излишне подробно рассказала о следующем: как, когда мистер Гродман взломал дверь, она увидела своего несчастного жильца неподвижно лежащим на спине в кровати, с огромной кровавой раной в горле; как ее более хладнокровный спутник немного успокоил ее, накрыв искаженное агонией лицо платком; как они потом тщетно искали повсюду орудие, которым была нанесена смертельная рана; как опытный детектив произвел тщательный осмотр и составил список всего, что находилось в комнате, а затем зафиксировал точное положение и состояние тела до того, как комнату заполнили зеваки и ротозеи; как она указала детективу на то, что оба окна надежно заперты на задвижки, чтобы не впускать в комнату холодный ночной воздух; как, заметив это, сыщик озадаченно покачал головой и, открыв окно, чтобы позвать полицию, смог заметить в тумане только некоего Дензила Кантеркота, которого он окликнул и попросил сбегать в полицейский участок за инспектором и врачом; наконец, как они вдвоем оставались в комнате до приезда полиции. Гродман все это время о чем-то сосредоточенно размышлял, постоянно что-то записывал в блокнот, будто подмечая все новые и новые нюансы, и задавал ей вопросы о покойном слабовольном молодом человеке. На вопрос о том, что она имела в виду, назвав покойного «слабовольным», миссис Драбдамп ответила, что некоторые из ее соседей постоянно писали ему письма с просьбой о материальной помощи, хотя – видит Бог – они были в лучшем положении, чем она сама – она-то каждый пенни зарабатывала собственным тяжелым трудом. На дальнейшие вопросы мистера Талбота, представлявшего на дознании интересы семьи Артура Константа, миссис Драбдамп ответила, что покойный вел себя как самый обычный человек, и в его поведении не было ничего особенно странного или эксцентричного. Он всегда был весел и приятен в общении, хоть и чересчур мягкосердечен, упокой Господь его душу. Нет, он никогда не брился, не считая нужным избавляться от того, что было дано ему небесами.
Она считает, что у покойного была привычка запирать дверь на ночь, когда он ложился спать. Конечно, утверждать этого она не может (смех в зале). Ведь не было никакой причины запирать дверь. Задвижка в верхней части двери передвигается вверх. Когда она впервые решила впустить в дом жильца (свои причины для этого она, кажется, стремилась выставить на всеобщее обозрение), на двери была только задвижка, но подозрительный квартирант – которого она не назвала бы джентльменом – жаловался на то, что не может запереть дверь, когда уходит – по этой причине ей пришлось потратиться на установку замка. Между прочим, недовольный жилец вскоре съехал, не заплатив за квартиру (смех в зале). Впрочем, она и подозревала, что этим кончится.
Коронер: Покойный был нервным человеком?
Миссис Драбдамп: Вовсе нет, он был весьма приятным джентльменом. (Смех в зале).
Коронер: Я имел в виду, боялся ли он, к примеру, воров?
Миссис Драбдамп: Нет, он всегда ходил по демонстрациям (смех в зале). Я говорила, что ему стоит быть осторожным. Я рассказывала ему о том, как лишилась своего кошелька с тремя шиллингами и двумя пенсами на праздновании Дня юбилея.
Миссис Драбдамп, тихо вздыхая, вернулась на место.
Коронер: Джентльмены, вскоре нам представится возможность осмотреть место происшествия.
История обнаружения тела была рассказана еще раз, но уже более научным языком. Ее пересказал мистер Джордж Гродман, чье неожиданное возвращение к прежней деятельности вызвало большой интерес со стороны публики, воспринявшей это возвращение «только для разбирательства по этому делу» как последний выход бывшей примадонны. Его книга «Преступники, которых я поймал» благодаря этому делу была переиздана снова, уже в двадцать четвертый раз. Гродман заявил, что тело было еще теплым, когда он его обнаружил, следовательно, он считает, что смерть произошла незадолго до того. Дверь, которую ему пришлось взломать, была заперта на замок и на задвижку. Он подтвердил слова миссис Драбдамп о закрытых окнах, а также добавил, что дымоход был слишком узок. Рана выглядела так, будто была нанесена бритвой, однако ничего похожего на бритву в комнате не было найдено. Он знал покойного около месяца. Тот всегда ему казался очень искренним, простодушным молодым человеком, часто заводившим речь о том, что все люди – братья (когда матерый старый сыщик говорил об энтузиазме умершего, его голос ощутимо дрожал). Он считал, что покойный был последним человеком в мире, кому пришла бы в голову мысль о самоубийстве.
Следующим показания давал мистер Дензил Кантеркот, который был поэтом (смех в зале). Он направлялся к дому мистера Гродмана, чтобы сообщить ему о том, что не может написать для него обещанное, так как страдает от писчей судороги.3 В это время мистер Гродман окликнул его из окна дома номер одиннадцать и попросил его сбегать за полицией. Нет, он не побежал, он же философ (смех в зале). Он вернулся вместе с полицейскими к двери дома, но не поднимался с ними – у него недостаточно крепкий желудок для подобного рода грубых зрелищ (смех в зале). Серого тумана ему вполне хватило, чтобы от этого утра осталось неприятное впечатление (смех в зале).
Инспектор Хоулетт дал следующие показания: во вторник, четвертого декабря, около девяти сорока пяти утра он, узнав о происшествии, отправился вместе с сержантом Раннимедом и доктором Робинсоном в дом номер одиннадцать, Гловер-стрит, что в Боу. Там он обнаружил труп молодого человека, лежавшего на спине с перерезанным горлом. Дверь в комнату была выломана, замок и задвижка также сломаны. Однако в комнате было чисто – никаких пятен крови на полу. Кошелек с золотыми монетами лежал на туалетном столике рядом с большой книгой. Сидячая ванна с холодной водой стояла возле кровати, над ней висела книжная полка. У стены рядом с дверью стоял большой платяной шкаф. Дымоход был очень узок. В комнате было два окна, одно из них заперто. До тротуара было около восемнадцати футов.4 Не было никакой возможности подняться туда, также как и выбраться наружу, да еще суметь запереть за собой дверь или окна. Он обыскал все уголки комнаты, где только можно было спрятаться. Однако ему не удалось найти никакого орудия, которым могло бы быть совершено убийство; несмотря на тщательный обыск не было обнаружено даже обычного перочинного ножика в карманах одежды убитого, висящей на спинке стула. Дом, задний двор и прилегавший к дому тротуар также обыскали – и все также безуспешно.
Сержант Раннимед дал абсолютно идентичные показания за исключением того, что он прибыл на место происшествия вместе с доктором Робинсоном и инспектором Хоулеттом.
Доктор Робинсон, участковый хирург, показал следующее: покойный лежал на спине, с перерезанным горлом. Тело еще не успело остыть, область живота была довольно теплой. Rigor mortis5 было отмечено в области нижней челюсти, шее и верхних конечностях. Сокращение мышц вызвано нанесенными повреждениями. Доктор сделал вывод, что смерть наступила не больше чем за два-три часа до осмотра, возможно, и меньше. Постельное белье сохранило нижнюю часть тела теплой на какое-то время. Рана была глубокой, в пять с половиной дюймов6 и тянулась справа налево до точки под левым ухом. Верхняя часть трахеи разрезана, так же как и яремная вена. Мышечное покрытие сонной артерии было рассечено. На большом пальце левой руки был небольшой порез, выглядевший как продолжение раны. Руки были сцеплены под головой. На правой руке не было никаких следов крови. Покойный не мог нанести себе эту рану сам. Был использован какой-то острый инструмент, например, бритва. Рана могла быть нанесена левшой. Нет никаких сомнений в том, что смерть была мгновенной. Робинсон не обнаружил никаких признаков борьбы ни на теле, ни в комнате вообще. На туалетном столике доктор заметил кошелек, лежавший рядом с большой книгой мадам Блаватской по теософии. Сержант Раннимед обратил его внимание на тот факт, что дверь, по всей видимости, была заперта на замок и задвижку изнутри.
Присяжный: Я не могу утверждать, что рана непременно была нанесена правшой. Я не могу сделать никаких предположений насчет того, как убийца проник в комнату и как ее покинул. Представляется крайне маловероятным, что покойный мог сам нанести себе подобную рану. Кроме того, в комнате обнаружились следы тумана с улицы.
Полицейский констебль Уильямс показал, что он дежурил ранним утром четвертого числа сего месяца. Гловер-стрит находится в пределах того участка, который он обходил. Он не видел и не слышал ничего подозрительного. Туман был не очень плотным, но все же достаточно неприятным. Констебль проходил по Гловер-стрит около половины пятого. Он не видел ни мистера Мортлейка, ни кого-либо еще, кто выходил бы из дома.
Заседание суда было отложено. Коронер и жюри присяжных отправились в дом номер одиннадцать по Гловер-стрит, чтобы осмотреть спальню покойного и остальной дом. В вечерних газетах появилась заметка: «Тайна Боу становится все более запутанной».