Часть вторая
Дельфина Десперо́ жила в Париже уже почти десять лет – к этому ее обязывала профессия, – но никогда не переставала считать себя бретонкой. Она казалась более высокой, чем была на самом деле, и туфли на шпильках были тут совершенно ни при чем. Трудно объяснить, почему некоторым людям удается выглядеть выше, чем они есть, – то ли в силу их честолюбивой натуры и уверенности в своем блестящем будущем, то ли потому, что их очень любили в детстве. А может, всего понемногу… Дельфина была женщиной, которую хотелось слушать, с которой хотелось общаться; она обладала мягкой, отнюдь не навязчивой харизмой. Будучи дочерью преподавательницы-филолога, она, можно сказать, с пеленок жила в литературе. И в детстве ужасно любила изучать проверенные матерью школьные тетрадки; ее восхищали исправления, сделанные красными чернилами, и она старалась покрепче запомнить ошибки или неудачные обороты, чтобы избегать их самой.
Сдав экзамены на степень бакалавра, Дельфина уехала в Ренн и поступила там на филологический факультет университета, но вовсе не потому, что решила стать преподавателем. Ей хотелось работать в области книгоиздания. Во время летних каникул она старалась устроиться стажером в какое-нибудь издательство, на любую должность, которая помогла бы ей попасть в литературные круги. Она очень скоро поняла, что не способна писать сама, но это ее вовсе не смущало: она хотела совсем другого – работать с писателями. Никогда не забудет она священного трепета, охватившего ее при первой встрече с Мишелем Уэльбеком. У нее тогда была стажировка в издательстве «Файяр», где он опубликовал свою «Возможность острова». На какое-то мгновение Уэльбек остановился рядом с ней, но не для того, чтобы рассмотреть, а, скажем так, чтобы принюхаться. Она пролепетала: «Здравствуйте!» – ответа не последовало, но даже этот мимолетный эпизод запечатлелся в ее памяти как самая содержательная беседа.
В следующие выходные Дельфина приехала повидаться с родителями и чуть ли не целый час взахлеб рассказывала им об этом, в сущности, пустяковом эпизоде. Она безмерно восхищалась Уэльбеком и его потрясающим чувством романа. Ее раздражала бурная полемика по поводу его творчества и то, что критики недостаточно горячо хвалят язык его книг, заложенные в них отчаяние и юмор. Она говорила о писателе так, словно они были знакомы всю жизнь, словно тот простой факт, что они столкнулись в коридоре издательства, давал ей возможность глубже, чем кому бы то ни было, постичь дух его творчества. Одним словом, она была в экстазе, и родители поглядывали на нее с добродушной усмешкой: в конце концов, они приложили немало усилий, чтобы воспитать в дочери именно такие качества – готовность оценить чужой талант, умение постигнуть смысл произведения, восхититься его красотой, – и в этом они, кажется, преуспели. Дельфина проявила способность улавливать скрытые импульсы, делающие текст живым, органичным. И по мнению всех, кто встречал девушку в тот период, ее ожидало блестящее будущее.
Пройдя стажировку в издательстве «Грассе», она была принята на работу в качестве младшего редактора – в порядке редкого исключения: юнцов здесь обычно не брали. Но всякая удача – дитя подходящего момента: Дельфина появилась в издательстве как раз в тот период, когда руководство решило омолодить и феминизировать свой контингент. Девушке доверили работу с несколькими авторами (разумеется, не с самыми маститыми), а они были счастливы сотрудничать с такой юной издательницей, готовой заниматься их произведениями со всей пылкой энергией неофита. Также ей поручили просматривать, в свободное от основной работы время, рукописи, присланные самотеком. Именно Дельфина стала инициатором публикации первого романа Лорана Бине «ННhН»[9] – потрясающей книги об эсэсовце Гейдрихе. Наткнувшись на этот роман, она бросилась к гендиректору «Грассе» Оливье Норá и стала умолять его как можно скорее прочесть рукопись. Ее энтузиазм принес богатые плоды: они успели подписать договор с Бине до того, как издательство «Галлимар» сделало ему такое же предложение. Через несколько месяцев книга получила Гонкуровскую премию «За первый роман», а Дельфина Десперо заработала прочный авторитет в своем издательстве.
Прошло еще несколько недель, и ее снова постигло внезапное озарение: она открыла для себя первый роман юного автора Фредерика Коскá «Ванна» – историю о подростке, который отказывался выходить из ванной комнаты. Дельфину буквально очаровала эта книжка, веселая и вместе с тем меланхоличная. Ей не составило большого труда заразить своим энтузиазмом редакционный совет. Этот роман очень напоминал гончаровского «Обломова» или «Барона на дереве» Итало Кальвино, однако его эстетика отказа от общения с окружающим миром имела вполне современную форму. Главное отличие заключалось в том неоспоримом факте, что в наше время, при наличии компьютерной информации, поступающей со всех концов света, с ее видеорядом, социальными сетями и прочим, каждый подросток может узнать о жизни все, не выходя из дома. Тогда какой смысл покидать ванную?! Дельфина могла рассуждать об этом романе часами. Она сразу же зачислила Коска в юные гении. К этому ярлыку она прибегала крайне редко, несмотря на готовность восхищаться всем и вся. Однако следует уточнить еще одну подробность: она мгновенно поддалась обаянию самого автора «Ванны».
Они встречались много раз еще до заключения договора, сначала в «Грассе», потом в кафе и, наконец, в баре большого отеля, чтобы обсудить роман и условия его публикации. Сердце Коска взволнованно трепетало при мысли, что его произведение скоро увидит свет: сбывалась заветная мечта – увидеть свое имя на обложке книги. Он был глубоко убежден, что тогда-то и начнется его настоящая жизнь, а пока этого не случилось, он всего лишь утлое суденышко, плывущее по воле волн, дерево без корней. Беседуя с Дельфиной, он восхвалял ее познания, – она и впрямь отличалась широчайшей эрудицией. Они сравнивали свои литературные пристрастия, но никогда не затрагивали личные темы. Издательница горела желанием узнать, есть ли в жизни ее нового автора какая-нибудь женщина, но, разумеется, не позволила бы себе прямо спросить его об этом. Она, конечно, пыталась разузнать это всяческими обходными маневрами, но потерпела фиаско. В конечном счете первым осмелился Фредерик:
– Можно задать вам вопрос личного характера?
– Да, пожалуйста.
– У вас есть любимый человек?
– Хотите начистоту?
– Да.
– Ну так вот: у меня нет любимого человека.
– Не может быть!
– Может… потому что я ждала вас, – вдруг вырвалось у Дельфины, не ожидавшей от себя такой откровенности.
Девушка тут же спохватилась: нужно взять свои слова обратно, убедить его, что это просто шутка. Но она-то сама знала, что говорила чистосердечно, и никто не усомнился бы в искренности ее признания. Конечно, Фредерик внес свою лепту в этот опасный диалог, воскликнув: «Не может быть!» Такая реплика подразумевала, что она ему нравится, – разве нет? Дельфина никак не могла совладать с замешательством, ей уже было ясно, что ее признание продиктовано правдой. Той формой правды, что зовется чистой, а стало быть, неуправляемой. Да, ей всегда хотелось полюбить такого человека, как он. Именно с такими физическими и интеллектуальными достоинствами. Иногда говорят, что любовь с первого взгляда есть проявление чувства, которое уже заложено в нас. Вот и Дельфину, с их первой встречи, постигло смутное ощущение, что она давно знает этого человека, – может быть, даже когда-то видела его в неясных снах, суливших светлое будущее.
А растерянный Фредерик не знал, что и ответить. Сейчас Дельфина показалась ему абсолютно искренней. Всякий раз, как она нахваливала его роман, он улавливал в ее восторге легкое преувеличение, нечто вроде профессиональной обязанности подбадривать автора, так ему казалось. Но сейчас в ее голосе не было и тени притворства. Он должен был что-нибудь сказать, понимая, что от его слов зависят их дальнейшие отношения. Может, ему лучше держать ее на расстоянии? Ограничиться лишь официальным общением, касающимся и этого романа, и последующих? Но все это так тесно связано между собой. И разве он имеет право оставаться равнодушным к этой женщине, которая так хорошо понимает его, так круто изменила ход его жизни?! Заплутавшись в лабиринте своих размышлений, он поневоле вынудил Дельфину заговорить первой:
– Даже если эта симпатия не взаимна, вы можете не сомневаться, что я опубликую ваш роман с тем же энтузиазмом.
– Благодарю вас за это уточнение.
– Не за что.
– Тогда… давайте предположим, что мы с вами будем вместе… – продолжал Фредерик неожиданно шутливым тоном.
– Н-ну… давайте предположим…
– И что произойдет, если мы расстанемся?
– Я вижу, вы настоящий пессимист. Ничего еще не началось, а вы уже заговорили о разрыве.
– Я просто хочу, чтобы вы мне честно ответили: если в один прекрасный день вы меня возненавидите, вы пустите под нож весь тираж моей книги?
– О, конечно! Но вы же знаете: кто не рискует…
Фредерик заулыбался, пристально глядя ей в глаза, и с этого взгляда все и началось.
Они вышли из бара и побрели через весь Париж. Шагали по своему городу, словно туристы, куда глаза глядят, то и дело сбиваясь с пути, но все же каким-то образом нашли дом Дельфины. Она снимала студию близ Монмартра, в квартале с неопределенным статусом – то ли простонародном, то ли буржуазном. Лестница вела их на третий этаж, к тому главному, что должно было там произойти. Фредерик смотрел на ноги Дельфины, а она, ощущая его взгляд, старалась шагать помедленнее. Войдя в квартиру, они подошли к кровати и легли в нее без всякого трепета, так, будто самое острое желание и должно было привести к такому же возбуждающему спокойствию. Чуть позже они занялись любовью. А потом долго лежали не двигаясь, не размыкая объятий, переживая странное ощущение полной близости с кем-то, кто еще несколько часов назад был чужим. Эта метаморфоза стала такой мгновенной – и такой прекрасной. Тело Дельфины наконец-то нашло вожделенный путь к наслаждению. Да и Фредерик теперь чувствовал себя умиротворенным; прежнее смутное сознание обделенности уступило место блаженному покою. Они оба твердо знали, что переживают сейчас то, чего никогда не бывает – или же очень редко – в жизни других людей.
Среди ночи Дельфина зажгла свет.
– Ну а теперь пора обсудить твой договор.
– Ах, вот что… значит, ты меня обольстила, чтобы легче было торговаться!
– Ну конечно. Я ведь сплю со всеми своими авторами, перед тем как подписать договор. Так легче закрепить за собой аудиовизуальные права.
– …
– Ну, так как же?
– Я их тебе уступаю. Все уступаю!
К сожалению, «Ванну» постиг провал. Хотя «провал» в данном случае слишком громкое слово. Чего можно ждать от публикации романа? Несмотря на все усилия Дельфины Десперо, на обращение к журналистам, которых она пыталась сподвигнуть на хвалебные рецензии, две-три снисходительные статьи о романтическом духе этого многообещающего таланта ничего не изменили в классической судьбе вышедшего романа. Считается, что публикация – вожделенный Грааль автора. Сколько людей пишут книги, лелея мечту удостоиться когда-нибудь такой чести. Но есть нечто худшее, чем несчастье быть неизданным, – издать свой труд и обречь его на полную безвестность[10]. Проходит несколько дней, и книги больше нигде не найти; тщетно несчастный автор бегает по книжным магазинам в поисках своего детища, начиная уже сомневаться: а было ли оно и впрямь когда-то напечатано? Издать роман, который не нашел своего читателя, – значит столкнуться лицом к лицу со всеобщим безразличием.
Дельфина старалась как могла подбодрить Фредерика, уверяя, что эта неудача никоим образом не скажется на надеждах, которые издательство возлагает на него. Но все было напрасно: он чувствовал себя одновременно опустошенным и униженным. Долгие годы он жил уверенностью, что когда-нибудь сможет всецело посвятить себя литературному труду. И как же ему нравилось быть молодым писателем, который создает свой первый роман и вскоре опубликует его! Так на что же он мог надеяться теперь, когда суровая действительность повергла в прах его мечту?! Он не желал ломать комедию, притворно восхищаясь горячим одобрением критики, превозносящей его роман, как это делали собратья по перу, хваставшиеся рецензией в три строчки, напечатанной в «Le Monde». Он, Фредерик Коста, всегда умел объективно оценивать свое положение. Отсюда вывод: он не должен изменять тому, что отличает его от других. Его не читают, – что ж, пусть будет так. «По крайней мере, издав этот роман, я встретил женщину моей мечты!» – утешал он себя. Значит, нужно идти дальше той же дорогой, с верой в свои силы, подобно солдату, отставшему от полка. Спустя несколько недель он снова начал писать. Роман носил рабочее название «Постель». Не вдаваясь в подробности сюжета, он просто сказал Дельфине: «Пускай это будет еще одно фиаско, лишь бы книга получилась более уютной, чем „Ванна“».
Они зажили вместе – иными словами, Фредерик переселился к Дельфине. Никто в издательстве не знал об их союзе, они хотели защитить свою любовь от посторонних суждений. По утрам она уходила на работу, а он принимался писать. Свою новую книгу он решил создать, лежа в их постели. Сочинительство – это, пожалуй, единственное ремесло, помогающее измышлять удивительные алиби. Например, оно позволяет автору весь день нежиться под одеялом, уверяя себя: «Я работаю!» Временами Фредерик задремывал и видел сны, убеждавшие его, что это полезно для творчества. Действительность же была совсем иной: он чувствовал, что выдохся вконец. Наяву он даже иногда подумывал: а что, если эта свалившаяся на меня любовь, и чудесная и удобная, повредит моему таланту? Разве писатель не должен быть беззащитным и несчастным, чтобы успешно творить? Хотя… нет, это глупо. Известно ведь, что одни шедевры создавались в эйфории, другие в отчаянии. Зато он, впервые в жизни, надежно пристроен. А Дельфина пускай зарабатывает деньги для них обоих, пока он пишет свой роман. Фредерик вовсе не чувствовал себя нахлебником или паразитом, просто позволил ей себя содержать. Это было нечто вроде любовного соглашения между ними: в конце концов, он ведь работает для нее, поскольку ей предстоит издать его книгу. Однако в глубине души он знал, что Дельфина будет судить о ней вполне объективно и что их отношения никоим образом не повлияют на ее вердикт.
Тем временем Дельфина публиковала других авторов, продолжая восхищать издательский мир своим даром предвидения. Она отклонила многочисленные предложения сменить издательство, сохраняя глубокую привязанность к «Грассе», где ей подарили первый шанс на успех. Иногда Фредерик, не выдержав, давал волю приступам мелкой зависти: «Господи, неужели ты выпустила эту книжонку? Но почему? Она ведь ужасно написана!» На что Дельфина отвечала: «Пожалуйста, не веди себя, как озлобленные писаки, считающие всех, кроме себя, бездарями. Хватит с меня и того, что я весь день общаюсь с такими самовлюбленными извращенцами у себя в редакции. И когда прихожу домой, хочу видеть автора, поглощенного своей работой, и только ею. А все другие меня не волнуют. Я их издаю лишь в ожидании твоей „Постели“. И вообще, все, что я делаю в этой жизни, это жду, когда ты мне покажешь свою „Постель“». Дельфина обладала волшебным умением развеивать страхи Фредерика. В ней каким-то загадочным образом сочетались два качества – литературный идеализм и трезвое мышление; свою душевную стойкость она унаследовала от предков и от любви родителей.
Да, так вот – о родителях. Дельфина ежедневно звонила матери, посвящая ее во все подробности своей жизни. Говорила она и с отцом, но в сокращенном варианте, избавляя его от ненужных деталей. Родители недавно вышли на пенсию. «Я выросла в семье преподавательницы французского и преподавателя математики, что и объясняет мою шизофрению», – шутила Дельфина. Ее отец работал в Бресте, а мать в Кемпéре; каждый вечер они возвращались домой в Моргá, в коммуну Крозона, волшебный уголок, защищенный от всех напастей. Там царила дикая природа, и заскучать было просто невозможно, одно только созерцание моря могло целиком заполнить жизнь.
Все свои отпуска Дельфина проводила у родителей, и предстоящий тоже не составлял исключения. Она предложила Фредерику ехать вместе с ней. Это будет удобный случай познакомить его с Фабьенн и Жераром. Он поколебался для виду, словно у него были другие планы, потом спросил:
– А как выглядит твоя кровать там, в вашем доме?
– Свободна от всех мужчин в мире.
– Значит, я буду первым, кто в нее ляжет?
– Первым и, я надеюсь, последним.
– Хотел бы я писать так же емко, как ты мне отвечаешь. Это звучит прекрасно, мощно и беспрекословно.
– Ты пишешь замечательно! Кому и знать это, как не мне!
– Ты чудо!
– Ну и ты тоже неплох.
– …
– Мой дом стоит на самом краю света. Мы будем гулять вдоль моря, и все будет чисто и ясно.
– А как же твои родители? Я ведь не очень-то общителен, когда пишу.
– О, они тебя извинят. Мы с ними можем разговаривать часами, но никого не принуждаем к участию. Это ведь Бретань.
– И что это означает? Ты все время твердишь: это ведь Бретань…
– А вот приедешь и сам все поймешь.
– …
Однако все произошло несколько иначе. Родители Дельфины с первой же минуты оказали Фредерику самый сердечный прием. Ясно было, что дочь впервые приехала к ним со своим молодым человеком, и они хотели знать о нем абсолютно все. Так что пришлось ему распроститься с надеждой избежать общения. Фредерик был отнюдь не расположен вспоминать прошлое, но его прямо-таки засыпали расспросами о его жизни, о родителях, о детстве. Он попытался выказать себя словоохотливым, приправляя ответы всякими игривыми анекдотами. Но Дельфина сразу почувствовала, что он их выдумывает на ходу, желая сделать свой рассказ более занимательным, чем его реальная унылая жизнь.
Оказывается, Жерар внимательно прочел «Ванну». Автору книги, оставшейся незамеченной, не всегда приятно общество читателя, который способен бесконечно долго рассуждать о ней, думая, что этим он польстит ее автору. Разумеется, Жерар поступал так из самых добрых побуждений. Но Фредерик, которому тут же предложили аперитив на террасе, откуда открывался волшебный вид, чувствовал себя неуютно: ему не хотелось портить впечатление от красоты пейзажа мыслями об этом, в сущности, довольно заурядном романе. Он уже начал отрешаться от него, находить в нем изъяны и слишком явное стремление поразить читателей. Как будто каждая фраза обязана была стать неоспоримым свидетельством большого таланта. Первый роман всегда выдает честолюбие «хорошего ученика». Одни лишь гении могут позволить себе быть двоечниками. И конечно, требуется долгое время, чтобы постичь тайну «свободного дыхания» текста, а для этого нужно отрешиться от желания блеснуть перед публикой. Фредерику казалось, что второй его роман будет лучше первого; он постоянно думал о нем, но ни с кем не хотел делиться своими мыслями. Интуитивные догадки нельзя доверять посторонним.
– «Ванна» – это замечательная притча о современном мире, – продолжал тем временем Жерар.
– Вот как… – промямлил Фредерик.
– Вы абсолютно правы: изобилие первым делом породило смуту в умах. И теперь оно привело к желанию отказа от всего. Иметь все – значит ничего не желать. Вот абсолютно неоспоримая формула, по моему мнению.
– Благодарю вас. Вы меня смущаете своими комплиментами.
– Воспользуйтесь ими! У нас их тут раздают не каждый день, – ответил отец Дельфины с немного принужденным смехом.
– В вашей книге чувствуется влияние Роберта Вальзера[11], не правда ли? – подхватила Фабьенн.
– Роберт Вальзер… я… да… это верно, он мне очень нравится. Я и сам не отдавал себе отчета, но вы, наверно, правы.
– Ваш роман особенно напомнил мне его новеллу «Прогулка». У него просто невероятный талант к описанию бесцельно блуждающих героев. Швейцарские авторы много лучше иных повествуют о скуке и одиночестве. Вот и в вашей книге это есть: вы умеете вдохнуть жизнь в пустоту.
– …
Фредерик прямо задохнулся от волнения. Боже, сколько доброжелательности в этих оценках, в этом внимании к его творчеству; как давно он не встречал такого отношения! Эти люди всего несколькими фразами сумели залечить раны, нанесенные равнодушием публики. Он уже совсем другими глазами взглянул на Дельфину, которая так круто изменила его жизнь; она ответила ему улыбкой, полной нежности, и ему вдруг ужасно захотелось увидеть ту знаменитую постель, в которой доселе не лежал ни один мужчина. Здесь, в этом доме, их любовь должна была расцвести пышным цветом.
После этой многословной вступительной беседы родители Дельфины уже не слишком докучали Фредерику вопросами. Шли дни, и он все яснее чувствовал, какое огромное удовольствие писать в этих краях, доселе ему незнакомых. С утра он садился за свой роман, днем они с Дельфиной совершали долгие прогулки, никогда никого не встречая по дороге. Словом, это была идеальная обстановка для того, чтобы стряхнуть с себя былые неприятности. Дельфине нравилось рассказывать ему урывками о своем отрочестве. Так прошлое возрождалось в мелких подробностях, и теперь Фредерик мог любить Дельфину на всех этапах ее жизни.
Дельфина воспользовалась отпуском, чтобы повидаться с друзьями детства. Есть такая особая категория дружбы – родство душ по географическому признаку. В Париже ей, вероятно, не о чем было бы говорить с Пьерриком или Софи, ведь все они стали такими разными, зато здесь могли болтать часами. Каждый из них описывал свою жизнь год за годом. Друзья расспрашивали Дельфину о знаменитостях, с которыми она могла общаться. «О, среди них много поверхностных людей», – ответила она, хотя и не очень искренне. Просто нередко приходится говорить то, что другие хотят услышать. Дельфина знала, что ее детским друзьям было бы приятно, если бы она ругала Париж, – это их возвышало бы в собственных глазах. В общем, они прекрасно проводили время, но ей не терпелось вернуться к Фредерику. Она была очень довольна, что ему хорошо пишется в Бретани. Дельфина посоветовала друзьям прочитать его роман, и они спросили:
– А он продается в мягкой обложке?
– Н-нет, – пролепетала она.
Несмотря на ее укрепившийся статус, она так и не сумела убедить руководство опубликовать в карманном издании эту книгу, потерпевшую полный провал. И никакие объективные доводы не давали оснований надеяться, что второе, дешевое издание поможет изменить коммерческую судьбу «Ванны».
Дельфина предпочла сменить тему, заговорив о привезенных сюда романах. Настало время новых технологий, и теперь ей уже не требовалось таскать с собой в отпуск чемоданы с рукописями. За август ей предстояло прочесть два десятка новых текстов, которые были сброшены на ее читалку. Ее спросили, о чем все эти романы, и Дельфине пришлось сознаться, что в большинстве случаев она бессильна пересказать их содержание. Ничего особо запоминающегося ей пока не попалось. Однако она продолжала искать, испытывая охотничий азарт всякий раз, как открывала очередной текст. А вдруг это хорошая книга? Вдруг ей повезет найти настоящего писателя? Профессия Дельфины выработала у нее обостренное внимание к текстам; она вела себя почти как ребенок, ищущий шоколадные яйца, спрятанные на Пасху в саду. Кроме того, она обожала работать с текстами авторов, удостоенных публикации. «Ванну» она перечитала в свое время не менее десяти раз. Уж если роман ей нравился, любая проблема, вплоть до мелочей пунктуации, заставляла взволнованно биться ее сердце.
В тот вечер было так тепло, что они решили ужинать на террасе. Фредерик помог накрыть на стол, испытывая чисто детское удовольствие оттого, что может быть полезным. Писателей часто приводит в восторг мысль о хозяйственных заботах. Им нравится сочетать свои туманные измышления с конкретными, приземленными радостями. Дельфина непрестанно разговаривала с родителями, и это поражало ее друга. «Им всегда есть о чем побеседовать!» – дивился он. Разговоры с ними никогда не прерывались неловкими паузами. Может, это дело привычки, выработанной годами их работы, когда слово цепляется за слово? Фредерик отмечал это свойство, с горечью констатируя, что сам он абсолютно не способен общаться со своими родителями. Прочитали ли они его роман? Вряд ли. Мать пыталась наладить с ним более теплые отношения, но теперь уже было трудно загладить прошлое, омраченное родительским равнодушием. В общем, он мало о них думал. И даже не помнил, как давно не разговаривал с ними. А провал его книги разобщил их еще сильней. Фредерик боялся увидеть презрение во взгляде отца, который наверняка заговорил бы о куче других книг, имевших успех.
Он даже не знал, чем мать с отцом занимаются этим летом. Ему вообще казалось диким, что родители живут вместе: они опять сошлись после двадцатилетнего разрыва. Интересно, о чем они думали? Вот, кстати, весомая причина податься в романисты – неспособность понять своих родителей. Можно было только предполагать, что, попытавшись жить врозь, друг без друга, они решили, за неимением лучшего, снова создать семью. В детские годы Фредерик долго мучился, перетаскивая свои вещи от матери к отцу и наоборот, и вот теперь, когда его с ними не было, они вдруг решили заново наладить совместную жизнь. Так разве это он должен чувствовать себя виноватым? Нет, все, конечно, гораздо проще: их пугало одиночество в старости.
Но тут Фредерик встряхнулся и обратился мыслями к настоящему[12].
– Неужели тебе не надоело читать все эти рукописи? – допытывалась Фабьенн у Дельфины.
– Нет, я это просто обожаю. Правда, в последнее время они мне слегка поднадоели: ничего интересного не попадается.
– А «Ванна»? Ее-то ты как обнаружила?
– Да очень просто: Фредерик прислал рукопись по почте. И я наткнулась на нее, когда разбирала полку, где были свалены пакеты с текстами. Меня первым делом привлекло название.
– По правде говоря, я сам принес ее в издательство и оставил в приемной. А до этого обошел многие другие издательства, хотя мало верил в успех. И даже представить себе не мог, что мне позвонят уже на следующее утро.
– Наверно, это бывает крайне редко – чтобы автору ответили так скоро? – спросил Жерар, всегда готовый поучаствовать в беседе, даже если она его не слишком интересовала.
– Да, такая мгновенная реакция, конечно, большая редкость. И то же самое с публикацией. У нас в «Грассе» издают в год не больше трех-четырех романов из тех, что присланы по почте.
– А сколько всего рукописей вы получаете? – спросила Фабьенн.
– Тысячи.
– Я полагаю, у вас кто-то занимается отказами? – пробормотал Жерар. – Ничего себе работка!
– Ну, как правило, это делает стажер, рассылающий стандартные письма, – объяснила Дельфина.
– Ах да – тот самый знаменитый ответ: «Несмотря на неоспоримые достоинства вашего текста… и так далее и тому подобное… мы с сожалением вынуждены сообщить, что тематика вашей книги не соответствует нашей общей издательской политике… примите, и прочее…» Какая удобная отговорка – эта ваша издательская политика! – воскликнула Фабьенн.
– Ты права, – ответила Дельфина. – Тем более что никакой политики у нас нет, это обычный предлог для отказа. Стоит хотя бы пару секунд полистать наш каталог, и вы увидите, что мы издаем самые что ни на есть разнообразные книги.
В беседе возникла короткая пауза – редчайший случай в семействе Десперо. Жерар воспользовался этим, чтобы подлить всем красного вина: за этот вечер они приканчивали уже третью бутылку.
И тут Фабьенн заговорила снова, начав с местного казуса:
– А знаешь, что придумал несколько лет назад крозонский библиотекарь? Он стал собирать книги, отвергнутые издательствами!
– Не может быть! – воскликнула пораженная Дельфина.
– Именно так! Кажется, его вдохновило создание такой библиотеки в Америке. Я не очень-то хорошо знаю подробности, помню только, что в свое время о ней много говорили. Это забавляло людей. Кто-то даже сострил, что крозонская библиотека – нечто вроде литературной свалки.
– Ну и глупо! Я считаю, что это прекрасная идея! – отрезал Фредерик. – Если бы мою книгу не приняло издательство, я бы порадовался, что ее хоть куда-то взяли.
– И что же, такое собрание существует до сих пор? – спросила Дельфина.
– Да. Не скажу, что оно активно пополняется, но несколько месяцев назад я зашла в библиотеку и увидела, что все стеллажи в глубине помещения по-прежнему заполнены отвергнутыми книгами.
– Представляю, сколько там всякого мусора! – с усмешкой бросил Жерар, но никто из присутствующих явно не оценил его юмора.
Тут Фредерик осознал, что не слишком внимательно прислушивался к дуэту матери и дочери, и в знак симпатии послал Дельфине легкую снисходительную улыбку, хотя и воздержался от громкого смеха. Но Жерар снова ринулся в бой, начав доказывать всю абсурдность этой инициативы. Вот он сам, например, математик, – так можно ли представить себе такое хранилище, где собраны все неосуществимые научные проекты или заявки на патенты, получившие отказ?! Должны же быть какие-то рамки, барьеры, водораздел между сферами успеха и провала! Он прибег и к другому сравнению, по меньшей мере странному: «Представьте себе, что вы любите женщину, которая не отвечает вам взаимностью, но позволяет все-таки завести с ней роман…» Дельфина и Фабьенн не очень-то поняли эту метафору, но оценили отважную попытку столь трезвомыслящего человека обратиться к области нежных чувств. Ученые, с их рациональным складом ума, иногда прибегают к поэтическим сравнениям, таким же пылким, как стишок, сочиненный четырехлетним ребенком. Однако пора было ложиться спать.
Лежа в постели, Фредерик нежно погладил ноги Дельфины, потом ее бедра, потом его палец остановился на самом заветном месте ее тела.
– А если я пройду глубже, ты откажешь? – шепнул он.
На следующее утро Дельфина предложила Фредерику проехаться на велосипедах в Крозон, чтобы посетить странную библиотеку. Обычно он работал до часу дня, но сегодня его мучило неотвязное желание увидеть, физически ощутить неудачу других авторов: а вдруг это вдохнет в него новые силы.
Магали по-прежнему работала в библиотеке. За прошедшие годы она сильно располнела. И, сама не зная почему, махнула на себя рукой. Это началось не сразу после рождения двоих сыновей, а несколькими годами позже. Может быть, в тот момент, когда она осознала, что проведет в Крозоне всю свою жизнь и досидится в библиотеке до самой пенсии. Эта безысходная перспектива отбила у нее всякую охоту заботиться о своей внешности. А когда Магали констатировала, что ее дородная фигура ничуть не огорчает мужа, она покатилась по наклонной плоскости, так что сама себя с трудом узнавала. Муж уверял, что любит ее, несмотря на раздавшееся тело; она могла бы порадоваться тому, насколько глубока его любовь, но увидела в этом лишь доказательство его равнодушия.
Следует отметить еще одну важную перемену: с годами Магали полюбила литературу. Когда-то она попала на работу в библиотеку чисто случайно и совершенно не интересовалась книгами, зато теперь могла давать советы читателям, влиять на их выбор. Более того, начала менять интерьер по своему вкусу. Обустроила часть помещения для самых маленьких посетителей, создала игровые уголки, где им читали вслух. Ее сыновья, давно уже взрослые, иногда приходили сюда по выходным помогать матери. Занятная была картина: двое здоровенных парней, рослых, как их отец, и работавших вместе с ним на «Рено», сидели, скорчившись в три погибели, перед малышами и читали им сказку «Про маленького крота, который хотел знать, кто накакал ему на голову».
Собранием отвергнутых рукописей теперь мало кто интересовался, даже сама Магали почти забыла о них. Лишь изредка какой-нибудь подозрительный тип робко входил в библиотеку и стыдливо бормотал, что никто не захотел печатать вот эту его книгу, а он, мол, слышал от друзей, знакомых с друзьями неопубликованных авторов, что здесь их принимают. В этом сообществе отвергнутых писателей информация передавалась из уст в уста.
Молодые люди вошли в библиотеку, и Дельфина представилась Магали, сказав, что живет в Морга.
– Так ты, значит, дочка Десперо? – спросила Магали.
– Да.
– Я тебя помню. Ты сюда приходила, когда была маленькая.
– Да, верно.
– Ну и твоя мама часто брала для тебя книжки. Скажи, это не ты, случайно, работаешь в Париже, в издательстве?
– Да, я.
– А ты не могла бы присылать нам книги? Только бесплатно, – добавила Магали, чья коммерческая хватка шла вразрез с природной деликатностью.
– Гм… ну… я подумаю, чем можно помочь.
– Вот спасибо!
– Во всяком случае, я уже сейчас могу порекомендовать один прекрасный роман – «Ванну». И даже обещаю раздобыть бесплатно несколько экземпляров.
– Ах да, я что-то о нем слышала. Вроде бы он совсем никакой.
– О нет, наоборот! И вот, кстати, познакомьтесь – это его автор.
– Ой, извините, ради бога! Вечно я ляпну что-нибудь не то.
– Не переживайте, – успокоил ее Фредерик. – Мне тоже случается сказать о какой-нибудь книге, что это, мол, дрянь, тогда как я ее даже не читал.
– Но уж я-то теперь обязательно прочту. И поставлю ее на видное место. У нас тут, в Крозоне, не каждый день бывают знаменитые писатели, – воскликнула Магали, спеша загладить свой промах.
– Ну… знаменитый… это слишком громко сказано, – промямлил Фредерик.
– Да-да, именно так. А главное, изданный!
– Вот именно, – подхватила Дельфина. – А мы пришли к вам, чтобы посмотреть знаменитое собрание, о котором нам рассказали.
– Догадываюсь, вы имеете в виду собрание отвергнутых рукописей?
– Да, именно это.
– Так они все вон там, в глубине зала. Я их сохранила в память о создателе этой библиотеки, только это, скорее всего, куча дрянной писанины.
– Да, наверняка. Но сама идея мне очень нравится, – ответила Дельфина.
– Ах, как это было бы приятно услышать месье Гурвеку, который ее создал! Он бывал просто счастлив, когда кто-нибудь проявлял к ней интерес. Это было, можно сказать, главным делом всей его жизни. Он сотворил свой успех из неуспехов других людей.
– Прекрасно сказано! – заключил Фредерик.
Магали произнесла последнюю фразу, даже не осознав, насколько поэтично это прозвучало; она позволила молодой паре пройти в отдел, отведенный книгам-париям. И только позже упрекнула себя в том, что давненько не стирала пыль с тех полок.