Внизу – сколько и наверху
Я сижу на берегу, с трудом помещаясь на бодиборде. Сегодня на пляже полно людей, пляжных полотенец и разноцветных зонтиков. Если бы не прохладный ветер с севера, жара была бы нестерпимой. Я в плавках, сижу на доске из пенополистирола, купленной в магазинчике на стоянке. Жир свисает с моего тела безобразными складками. Надо заняться спортом, и дело даже не в угрожающих размерах живота, а в нагрузке на сердце.
Хотя море в Америке совсем другое, я все равно боюсь слепого смеха белой пены. Все моря – одно море. Все океаны держатся за руки.
Я живу и работаю в Бруклине, и у меня даже есть девушка, ее зовут Мина, но часть моей души осталась в России. Если бы я заставил себя зайти в воду, один разочек, хотя бы по грудь, то обрел бы самого себя.
Сегодня я пришел на пляж один. Мина думает, что я на работе. Она знает ту давнюю историю не до конца. Я тоже знаю не все, ведь я жив, я не покоюсь в железном ящике на дне моря. Могу сказать честно: со времени аварии я ни одной ночи не проспал спокойно. Мне постоянно снится, что все они там, внизу, еще живы, и я начинаю придумывать фантастические способы их спасения.
Рядом со мной остановилась молодая пара; юноша с доской для серфинга под мышкой осматривается и кивает.
– Какой-то ветер холодный, – не то утверждает, не то спрашивает он (я не слишком хорошо разбираюсь в оттенках английского языка).
Я растягиваю губы в улыбке и помахиваю рукой, не зная, что сказать, чтобы его не обидеть. С американцами иначе нельзя, они дружелюбные, порой даже слишком.
Я люблю здешнее лето. Правда, я такой белый, что на меня все смотрят. Мина говорит, что мне следует пользоваться кремом, защищающим от солнца, от ожогов и от рака кожи, а я не могу заставить себя бояться того, что не угрожает немедленной смертью. Мина называет меня упрямым поросенком, и порой она права, но я стараюсь исправиться. Иногда мне кажется, что мои сны – на самом деле воспоминания, а жизнь с Миной – рай. Может, я уже на небесах, просто не отдаю себе отчета.
Новые соседи поставили на песок раскладные стулья, к ним подтянулись друзья – все разные, все очень добры друг к другу. Им здесь нравится. Девушка с татуировкой бабочки на плече побежала в море. Ныряет в волны, которые встают стеной и обрушиваются с пенными всплесками. Несколько человек мне улыбнулись, и я улыбнулся в ответ. А вдруг они считают меня сумасшедшим – сижу в одиночестве на бодиборде в такой чудесный день. Наверное, им противно, что я такой толстый и белый. И все-таки хорошо, что они здесь. Их общество отвлекает меня от рук моих друзей, торчащих из воды, – не зовущих, нет, отгоняющих меня прочь.
Представьте себе голые каменистые горы и ослепительно-голубое небо. Такой вид открывался из комнаты, где я вырос – там, в России. Мой отец работал на фабрике, где изготавливали двери. Прямо за нашим домом начинались горы, а впереди расстилалось темно-зеленое море, спокойное и глубокое.
Когда летним солнечным утром мы с отцом выходили в море на лодке, он, бывало, говорил:
– Внизу – сколько и наверху, смотри, не упади, сынок.
Чем дальше в море мы уходили, тем чернее становилась вода. Отец объяснял, что рыбы, которых мы вытаскиваем из глубины, так стремительно взлетают на поверхность, потому что никогда не видели света. Вообразите, каково это – жить в непроглядной тьме, и вдруг тебя вырывают из этой темноты, и ты оказываешься в прекрасном светлом мире, о существовании которого даже не подозревал.
В пору моего детства Россия была совсем другой. Я тогда мечтал работать на той же фабрике, что и отец. Как ни странно, мне казалось, что там очень красиво, потому что во дворе всегда стояли тысячи разных дверей. Их выставляли на солнце, а потом за ними приезжали грузовики из Москвы.
Совсем маленьким я думал, что каждая дверь ведет в другой город, в другой мир. Я гадал, сколько человек пройдет через сделанные отцом двери, а позже, подростком, представлял, как мужчины и женщины закрывают эти двери и занимаются любовью в залитых лунным светом комнатах.
Я гордился отцом, потому что он работал на благо людей. Однажды мне приснился сон, что я на американском пляже, примерно таком же, как сейчас. Во сне я задремал на горячем песке, а когда проснулся, люди вокруг исчезли, а их место заняли двери, сделанные отцом. Представьте себе – пляж, на котором нет ни души. Вместо людей – двери, стоят посреди песка в рамах.
Когда власть в Москве поменялась, фабрику закрыли, отец умер, а я пошел служить во флот.
Наверное, я попрошу Мину выйти за меня замуж. Она приехала в Нью-Йорк из Флориды и любит слушать рассказы о моем отце, потому что от ее отца не было никакого толку. Надеюсь, Мина согласится, хотя до конца не уверен – я бываю с ней груб, мне сложно признаться в своих истинных чувствах. И все равно она для меня – самый важный человек на свете.
Юноши теперь в воде, а девушки смотрят. На берег накатываются волны, высокие, как шкаф, и заметно, что некоторые парни трусят. Девчонки тоже напуганы, хотя стараются не подавать виду.
Первые пять лет на флоте меня учили стрелять ракетами с подводной лодки. Подлодка вздрагивает после каждого выстрела, как живая. Работа очень ответственная – нужно все идеально рассчитать, иначе ракета не достигнет цели. В дни стрельб никто из нас не смел принести водку в центральный пост.
Жилось нам неплохо. Особенно весело было в портах. Вокруг всегда вились девчонки, которым наша морская форма нравилась больше, чем мы сами. В молодости я и близко не был таким жирным, как сейчас. А когда нашу лодку решили списать, мы все загрустили. Это ведь была наша работа, и мы научились ее любить.
Я познакомился с Миной в русском ресторане в Квинсе, где я работал барменом. Она пришла с подружками отмечать чей-то день рождения. Девушки показались мне славными, они так заразительно хохотали. В ночь нашего знакомства с Миной меня уволили с работы из-за инцидента с ее подружкой. Я не слишком огорчился, потому что Мина написала на клочке бумаги свой телефон и смотрела на меня огромными, как кофейные чашки, глазами.
Странно: многие русские, которых я знаю, терпеть не могут американцев, а живут в Америке. По-моему, их недовольство связано с ними самими; если бы они вернулись в Россию, то и там нашли бы, на что жаловаться.
Когда Мина с подружками выпили по несколько коктейлей, они разошлись не на шутку, даже стакан со стола сбили. Такие веселые, такие задорные!.. Глядя на них, я вспоминал долгие вечера с моими товарищами, когда наша К-159 считалась гордостью российского флота.
Потом какой-то русский у стойки сказал что-то нехорошее о Мининой компании. Я сделал вид, что не слышу. Они ведь не одни так много пили в тот вечер. Еще позже девушки заказали кофе и десерт, а тот пьяный стал говорить о них всякие гадости, по-русски. Я пошел мыть стаканы и старался не брать в голову, потому что все мужчины, когда напьются, превращаются в свиней.
Народ начал расходиться, я вернулся к стойке и стал наводить порядок, готовясь к закрытию. Подружка Мины попросила последний коктейль, и я сделал его за счет заведения, потому что девчонки мне понравились, и я надеялся, что они придут еще.
Когда девушка пошла к столику, парень за стойкой, который до этого говорил гадости, схватил ее за руку, и она пролила напиток. А он вновь начал говорить всякие пошлости по-русски и при этом улыбался, поэтому девушка думала, что он дружелюбен. Она тоже улыбалась и слушала все это непотребство, а я поверить не мог, что он такое говорит. Я сделал два коктейля и со стуком поставил на стойку. И сказал ему по-русски, чтобы оставил девушку в покое. Он удивленно вытаращился на меня, утратив дар речи. Потом столкнул на пол свой стакан, а когда девушка потянулась за своим, схватил его и выплеснул напиток ей на платье. Он был здоровенный, как медведь, но не забывайте, я больше десяти лет прослужил в Военно-морском флоте России, так что я схватил его за шкирку и вышвырнул на улицу. Мне даже стало жаль бедолагу. Впрочем, когда я вернулся и увидел, что девушка горько плачет, жалость как рукой сняло.
Он еще немного побузил на улице и ушел домой. Правда, вскоре выяснилось, что этот тип – друг хозяина. Не прошло и десяти минут, как позвонил мой работодатель, сказал, чтобы я взял из кассы, сколько мне причитается, и больше не попадался ему на глаза. Он кричал в трубку, что я хулиган и мне не место в приличном обществе, а я, прикуривая сигарету, смотрел, как самая красивая девушка из компании подходит к стойке, благодарит меня и пишет на спичечной картонке свой номер. Я сначала не хотел брать ее телефон, потому что во время службы на флоте повидал немало девушек, которых привлекало насилие, и все они оказывались чокнутыми. Но когда она посмотрела на меня своими кофейными чашками, я понял, что это не тот случай.
Со мной в смене работали официантами два латиноамериканца, славные ребята. Они помогли мне навести порядок, дружески похлопали по спине и сказали, что сделали бы то же самое. Оставшиеся за стойкой мужчины вполголоса разговаривали между собой, словно ничего и не произошло. Когда тот пьяный говорил гадости, они смеялись, и теперь им, наверное, было стыдно.
Несмотря на многократное участие в драках и всю мою доблесть во время службы в российском флоте, я не могу заставить себя поднять этот дешевый бодиборд и шагнуть в океан. В горле пересохло, страшно болит голова. Юноши вернулись с катания живыми и невредимыми, и девушки завернули их в полотенца.
Через несколько месяцев после списания нашей подводной лодки мы получили приказ отбуксировать ее в указанный район для утилизации. К тому времени мы уже примирились с потерей и искали, чем заняться. Капитан обещал сделать все возможное, чтобы сохранить нас как экипаж, куда бы нас ни послали. Некоторые другие команды отправили в Чечню. До нас доходили слухи об ужасах, которые творились там с обеих сторон, и все равно мы были готовы служить где угодно, только бы вместе. Вместе мы непобедимы – таким был общий настрой. На официальной церемонии присутствовало около сотни моряков, но мы могли управлять подводной лодкой ввосьмером. Когда надо было доставить субмарину на ремонт, каждый старался пронести в металлическое брюхо бутылку водки или виски, чтобы не скучать в дороге. Капитан закрывал на это глаза. Ремонтники называли нас «скелетный экипаж».
Я очень ясно помню утро аварии. Небо было холодного, глубокого синего цвета, море просматривалось на много миль вокруг. Стоял жуткий холод. На завтрак ели рыбу. Потом, ожидая приказа, вместе и курили.
Мой лучший друг Дмитрий объявил, что хочет жениться, и мы все подумали, что он сошел с ума. Несколько человек в желтых комбинезонах помахали нам с буксира, бросившего якорь поблизости. Они должны были отвести нас в условленное место, а когда лодка утонет, взять на борт. Хотя пить на боевом дежурстве строго запрещено, мы спрятали в вещах несколько бутылок водки, чтобы поднять тост за старую субмарину, когда она уйдет в подводную могилу.
Мы построились для проверки, и капитан сказал:
– Кому-то надо остаться на буксире, чтобы помочь с тросами. – Я стоял в конце шеренги, и он указал на меня: – Спускайся в шлюпку и плыви к буксиру.
Я выполнил приказ, хотя очень расстроился, что не смогу провести лодку в последний путь и участвовать в поминках.
Парни на буксире были ничем не хуже нас. Мы обменялись рукопожатиями и курили, глядя, как мои друзья залезают в лодку. Глядя на закрывшийся за ними люк, я вдруг почувствовал странное покалывание внизу позвоночника. Точно такое же ощущение я испытал, когда в последний раз видел своего отца: он вышел в море на лодке пьяным и не вернулся.
Через четыре часа пути буксир вдруг резко рванулся вперед. Я стоял на баке и смотрел, как нос корабля разрезает черную ледяную воду. Когда буксир бросило вперед, я упал на какие-то концы и повредил руку в двух местах, хотя в тот момент ничего не почувствовал. Услышав крики с кормы, я помчался туда, посмотрел в море и увидел трос, плавающий на поверхности воды. Через несколько минут беспорядочных метаний капитан велел нам сесть и успокоиться, потому что мы ничего не могли сделать, К-159 ушла под воду на целую милю и продолжает идти ко дну.
Я никогда не забуду лиц экипажа буксира, когда мы курили и ждали приказов начальства. Они смотрели на меня с такой невыносимой жалостью, какой я никогда не видел в глазах мужчин. И я никогда не забуду, как мучительно стыдно мне было сидеть на буксире, в то время как мои лучшие друзья со страшной скоростью погружались на дно.
Словно почувствовав, что я готов прыгнуть в море, двое с буксира подошли ко мне с двух сторон и молча дали водки.
Пока мы ждали приказов, капитан возился с рацией, но она, видимо, вышла из строя и ловила только атмосферные помехи. Порой я, когда еду ночью в машине, съезжаю с дороги на пустую парковку и настраиваю радио на помехи.
В газетах написали, что произошла трагическая случайность. Трос лопнул, и субмарина пошла ко дну.
Никто не знает, как долго они там оставались живыми, в непроглядной темноте и ледяном холоде. Самое плохое – мои товарищи понимали, что спасение невозможно. Интересно, о чем они думали в последние минуты. Наверняка вспоминали меня и радовались, что я не с ними. Желал ли кто-нибудь из них оказаться на моем месте? Точно знаю, что мой лучший друг Дмитрий благодарил Бога за спасение моей жизни. Он всегда держал при себе фотографию той девушки, и я уверен, что в последние минуты он прижимал ее к сердцу.
Я часто лежу в постели, когда Мина давно спит, и прошу Дмитрия подать мне знак, что с ним все хорошо. Может, он, как та рыба, что мы с отцом вытаскивали из воды, попал в другой, прекрасный мир. На похороны Дмитрия родители и девушка собрали его самые любимые вещи и положили в могилу вместе с фотографиями. Во время похорон со всеми морскими почестями его мать не сводила с меня глаз. Я знаю, почему она так смотрела.
После похорон я рассказал девушке Дмитрия, что в то утро он сообщил нам о своем намерении жениться на ней. Она дала мне пощечину и больше со мной не разговаривала. Я не хотел ее обидеть; надеюсь, когда-нибудь она меня простит.
Хотя Мине известно, что мой лучший друг погиб, она знает не все. Когда-нибудь я ей расскажу. Если после этого она обнимет меня и поблагодарит Бога за мое спасение, я пойму, что должен на ней жениться, и, возможно, сразу же попрошу ее руки. Мы будем жить долго и счастливо где-нибудь в Квинсе или на Лонг-Айленде.
Я хочу отнести бодиборд в воду не ради себя, не ради моих товарищей, а ради Мины. Я хочу, победив страх, проплыть на нем вдоль гребня волны. Я хочу, чтобы море донесло до неподвижных тел друзей мою неиссякаемую любовь и рассказало им: я нашел девушку, которая станет моей женой, и должен попрощаться с ними, но никогда не забуду наши славные времена, во всяком случае, пока жив.
А больше всего мне хочется верить, что меня выбрали помогать на буксире не случайно. Я хочу думать, что на это есть причина. Я хочу верить в это больше, чем во что бы то ни было, ведь если все произошло случайно, значит, Бог умер, не успев довести до ума наш мир.