Глава 2
Жизнеописание
25 июля 200* года, 00:19.
Как гласит бородатый анекдот, если ребенок не выбирает что-то одно, а сгребает все предметы, расставленные перед ним (глобус, рюмку, куклу с бантиком), то быть ему офицером.
Дражайший папочка, Аркадий Алексеевич Карташ, гаданий не устраивал. Им все было решено еще до рождения ребенка. Родится девочка – будет кем пожелает, родится мальчик – быть ему офицером. Как дед. Как отец.
Родился мальчик. Назвали Алексеем. В честь легендарного деда.
Ох уж этот дед, блин…
Леша Карташ любил дедулю, так же сильно ненавидел и лет до двенадцати страшно боялся, хотя в живую не видел никогда. Дед, выходец из столь же давнего, сколь и извечно бедного рода польско-румынских дворян Карташей, погиб в сорок шестом в Закарпатье, невдалеке от родного города Хуст, в стычке с бендеровцами, что обезумевшими волками рыскали в послевоенные годы по берегам Тисы и ощутимо мешали установлению Советской власти на Западной Украине, каковое и без них проходило архинепросто. Дед был одним из тех, кого направили чистить леса Закарпатья от засевших там недобитков – дескать, места тебе знакомые, до боли родные, вот и займись.
Впрочем, гибель деда была окутана столь загадочными подробностями, что юный Леша Карташ ничуть не удивился бы, откройся вдруг дверь и переступи порог тот, чьи фотографии висели в каждой из шести комнат московской квартиры.
Тела тогда так и не нашли. По свидетельству захваченных в плен бендеровцев, на чьи показания и опиралось следствие, деда и двух других бойцов спецотряда МГБ (все трое были ранены, потому и оказались в руках у бандитов) увели на расстрел некие Микола и Петро, но те сами были убиты в последнем бою этой банды, так что место расстрела показать было некому. Стало быть, дед запросто мог и сбежать, а Микола с Петро просто скрыли сей факт, дабы их самих не шлепнули свои же – за ротозейство и невыполнение приказа. Правда, в семье Карташей были уверены, что если б дед спасся, он рано или поздно вышел бы к своим. Вряд ли бы он предпочел начать новую жизнь под чужим именем на территории своей страны; еще меньше верилось в то, что он перебрался через одну из границ и осел в стране другой. А что поделать – дед был патриот и борец за идею великой империи, и весь его героический путь сие подтверждал.
В двадцать шестом Алеша Карташ закончил школу Кремлевских курсантов, а в двадцать четвертом стоял, как и все кремлевские курсанты, в почетном карауле у гроба вождя… и когда по телевизору крутили кинохронику прощания соратников с Лениным, то вся семья Карташей собиралась перед экраном и ждала кадра, когда покажут скорбящего у гроба Серго Орджоникидзе. Именно тогда на заднем плане был виден молоденький курсант в шинели, в буденновке, с винтовкой, с траурной повязкой на рукаве. Мать всхлипывала, отец наклонялся к экрану, каменея лицом… а маленький Леша Карташ думал о том, что вот так вот, без движения, стоять час или больше, наверное, невыносимо, и ему тоже придется мучиться, когда он станет офицером, чего, кстати, не хочется до усрачки…
До финской войны тридцать девятого года дед, в общем-то, ничем героическим не отметился, просто честно служил: сначала на Дальнем Востоке, потом в Туркестане и, наконец, в ЛВО. Прошел путь от батальонного до полкового комиссара. В первые самые тяжелые для Красной Армии дни «зимней войны» танковый батальон, в котором находился в тот момент комсостав бригады, включая полкового комиссара, попал в окружение. Батальон был изничтожен практически подчистую – лишь деду удалось вывести из-под огня и увести на лыжах в леса горстку людей. Эту горстку он превратил в летучий отряд, который боролся с финскими разведчиками и терзал позиции финской армии наглыми вылазками. После того как отряд вернулся в расположение Красной Армии, дед вынужден был отчитаться не только перед своим командованием, но и перед органами НКВД…
Вопреки огульным обвинениям, которые выкрикивали, брызгая слюнями, в годы перестройки бородатые демократы, органы безопасности при «отце народов» занимались не одними лишь беззакониями и репрессиями – они еще и работали. И профессионалов в органах хватало. Причем профессионалов крутейших, каких после этого никогда уж не делали… Так вот деда никуда не посадили и не сослали. Его взяли в работу, посчитав, что политработников и без него хватает, зато позарез нужны сильные и толковые офицеры для проведения спецопераций на территории врага. В НКВД тогда формировали спецотряд для выполнения задач особой сложности – то есть, на сегодняшний манер говоря, создавали спецназ.
В спецотряде дед провел всю Великую Отечественную. И это все, что известно об участии деда в той войне. Операции, все как одна, были увенчаны грифом наивысшей секретности, каковая не имеет срока давности. Лишь награды деда недвусмысленно указывали на то, что он отнюдь не на тыловых складах подъедался, и Родина по достоинству оценила его личный вклад в общий успех.
Для Леши Карташа дед стал тем, кем, верно, был для древних греков Зевс: сила грозная, неусыпно надзирающая, способная в любой момент покарать за непослушание и в то же время бесконечно далекая и безгранично почитаемая. Каждый день он слышал: «Деду бы это не понравилось», «Дед не одобрил бы твоего поведения», «Ты должен быть достоин своего деда». Отсюда проистекала и вся та сложная гамма чувств, которую Леша Карташ испытывал к своему родственнику.
Отец же Алексея, Аркадий Алексеевич, не мог похвастаться столь героической биографией. Вдобавок он не пошел по стопам Карташа-старшего – он выбрал службу в ПВО. Правда, и ему пришлось побывать на войне – на той войне, которой как бы и не было. Командиром огневого дивизиона он был отправлен во Вьетнам и неплохо там поработал ракетами по «Фантомам» – настолько неплохо, что по возвращении на родную землю его поощрили внеочередным званием и перевели из города Остров, что в псковской глубинке, в Москву. А в столице и родился Леша Карташ – так что последний на сегодняшний день отпрыск рода Карташей имел все основания именовать себя коренным москвичом.
Помимо того, что над детством Алексея постоянно витала тень легендарного польско-румынского предка, отец целенаправленно готовил из сына офицера. Внушаемый им девиз звучал так: «Режим и самодисциплина. Только так ты сможешь во всем быть первым – в учебе, в физподготовке, стать лидером среди сверстников». Мать-домохозяйка своего строгого супруга побаивалась, и, даже когда отца не было дома, Леша от нее послаблений не получал.
Поэтому, когда отзвучал последний школьный звонок, а молодой Карташ поменял дом на курсантскую казарму, он не ощутил существенных изменений к худшему. Просто родительский диктат уступил место приказам отцов-командиров и внеуставняку старшекурсников.
Отец не принуждал свое чадо к выбору рода войск: хоть в военно-морской флот иди, главное, чтоб Родине служил – подобный подход отцу представлялся верхом родительского либерализма…
Почему Карташ вдруг подался в вэвэшники? Иначе как своего рода протестом это не объяснишь. Ах, память героического деда-спецназовца?! Ну так вот пусть он там у себя в деревянном макинтоше заерзает и перевернется от того, что внучек наметился в вертухаи. Ах, род Карташей обязан Родине служить?! Ну так и за колючкой тоже родина…
Нет, конечно, можно было расплеваться вдрызг с родителями и поступить в какой-нибудь штатский институт. Но во-первых, срочную служить Карташа не грело абсолютно (видимо, когда тебе долбят свыше десятка лет, что ты потомственный офицер, простым солдатом себя уже и не вообразить), во-вторых, не хотелось ссориться с отцом и матерью, а в-третьих… в-третьих, как-то по барабану на тот момент было Карташу кем быть.
Первые два года в училище запомнились Карташу работой и муштрой, три последующих – увольнительными и самоволками. В общем, пять лет учебы на офицера прокатились незаметно, как под горку.
Карташ знал, что его отец никогда не переступит через себя и не станет просить за сына, чтобы того оставили в Москве на хлебном месте, хотя к тому времени отец уже получил генерала и занимал довольно-таки высокую должность в штабе округа. Но Алексея нисколько не беспокоило, в какую глушь его загонят по распределению, его даже устраивало пожить годика два-три вдали от привычного московского круговорота, к тому времени несколько поднадоевшего своим однообразием.
Однако просить отцу за сына оказалось вовсе не обязательно.
Карташ охотно верил словам одного драчливого деятеля кино, когда тот в различных интервью гордо подчеркивал, что он, дескать, поступил в институт кинематографии сам, без протекции отца, посредством честного конкурса и честного отбора. Конечно, сам, кто бы сомневался… Но вот только скажите на милость, кто из приемной комиссии взял бы на себя смелость завалить абитуриента, чей отец – автор текста Гимна СССР и особа, приближенная к императору?.. Так и Карташ ни на секунду не сомневался: примерно та же история повторилась и с ним. Всем и каждому было прекрасно известно, чей он сын, и пусть генерал и не твоего департамента, но – кто ж ведает, в какие выси тянутся нити его знакомств. Поэтому пристроим-ка отпрыска на всякий случай, что нам стоит, тем более отпрыск вроде не полный балбес и не полный разгильдяй, а если даже балбес и разгильдяй… ну, будет одним больше, только и всего.
Так Карташ очутился в комиссии по контролю за исполнением наказаний при Министерстве внутренних дел. Его определили в свиту одного из полковников, занимающихся инспекцией исправительно-трудовых учреждений. Главной обязанностью новоиспеченного лейтенанта стало сопровождать полковника в инспекционных вояжах по стране. А между вояжами начальство выискивало для подчиненных какие-нибудь необременительные занятия – главным образом бумагомарательного свойства. Вот такая выпала Карташу служба.
Поездки по лагерям более чем не обременяли – они, напротив, вносили свежую струю в затхлую московскую рутину. Ему даже не приходилось чересчур много пить в этих разъездах – было кому и без него; чаще он просто дожидался, когда полковник с приближенными устанет от хлебосольства принимающей стороны, от бань и краснощеких провинциальных путан и даст команду на возвращение.
Он в срок получил старшего лейтенанта, так бы дальше и шло по накатанной – к повышению по должности, к капитанскому званию, к обзаведению солидным брюшком и сварливой женой. Однако деятельная натура Карташа, до того находившая выход в лихих попойках и многочисленных любовных интрижках, затребовала простора. Бессмысленное и унылое шагание по пологой карьерной лестнице, в отличие от большинства, кто окружал Карташа на службе, Алексея не устраивало. Натура просила настоящего дела. И уж раз так сложилось, что он выбрал себе именно эту судьбу, то и искать поприще для приложения сил следовало на уже досконально изученной, насквозь знакомой территории…
Во время инспекций он перестал просто отбывать номер и принялся изучать ту жизнь, что протекала за охранным периметром, ее особенности, ее своеобразные законы, ее сильные и слабые стороны. И в голове стал складываться замысел. Грандиозный и рискованный. Наглый и в то же время простой. Он вынашивал его несколько лет, обкатал до мельчайших деталей, провел осторожную разведку, убедился, что все задуманное им вполне может осуществиться, и успех замысла зависит лишь от его собственной предприимчивости, от собственных безошибочных действий. Он уже начал прощупывать людей, которым предстояло стать ключевыми звеньями его замысла, начал вести с ними осторожные разговоры с прозрачными намеками, убедился, что почва готова и осталось лишь бросить в нее зерна…
И вот тут-то служба преподнесла сюрприз, которого он – уж от службы-то – никак не ждал.
В одну из пауз между инспекциями его отправили посыльным на квартиру одного генерала их ведомства. Переложив конверт в левую руку, он позвонил в дверь, готовый вскинуть правую к головному убору. Дверь отворилась… и рука замерла на полпути. Вместо генерала по ту сторону порога стояло создание, разве что смоляной чернотой волос напоминавшее грозу нерадивых адъютантов и неисполнительных майоров. Девушка лет шестнадцати, невысокая, курносая, со смешливыми глазами и веснушками на носу и щеках. На ней были закатанные до колен спортивные штаны и маечка. Потом, разбирая полеты, Карташ всерьез винил во всем дальнейшем ту чертову маечку, под которой более ничего не было.
Девчушка молча и серьезно рассматривала Карташа, склонив голову набок, а у бравого посыльного отчего-то никак не могло уложиться в голове, что в квартире двухметрового генерала может проживать подобное создание. А вдруг это не та квартира?! Он отступил на шаг, чтобы взглянуть на номер…
– Папина, папина берлога, – хитро прищурясь, сказала… выходит, дочь обладателя генеральских лампас. – Папа у дяди Толи, это сосед сверху. Сейчас я ему позвоню, он спустится за вашим письмом. Пойдемте, господин юнкер, чаем вас пока напою.
Папе она позвонила лишь спустя полчаса. И Карташ со звонком ее не торопил. В конце концов, не содержал же пакет приказа немедленно выступать? А если и содержал… За приятные минуты можно заплатить и десятью сутками на «губе». Минуты были приятны, хотя ничего особенного они не делали, не подумайте. Они всего лишь пили чай и болтали о всякой пустячине.
Он не робел – на то он и офицер, чтобы не робеть перед женщинами, даже столь юного возраста. Не робел, хотя перед ним сидела дочь грозного начальника. Может, и оттого, что в мыслях он никак не мог сроднить хохочущую девчонку в просвечивающей майке с глыбоподобным скалозубом в генеральском кителе.
Потом все повторилось. И отправка посыльного с конвертом, и дочь генерала, и кухня с чаем. Правда, повторилось уже не по воле случая, а по воле старшего лейтенанта Алексея Карташа, который сам выстроил события: перехватил реального посыльного и за пачку сигарет «Собрание» перекупил почетное право отнести пакет. Ситуация первого визита повторилась под копирку. Дверь открыла генеральская дочь, кухня, чай вдвоем…
(Ничего удивительного в том повторе не обнаруживается. Жена генерала лежала в больнице, а его превосходительство каждый вечер поднимался к соседу, как он говорил, в шахматы поиграть, на самом же деле – употреблять на пару с бывшим начальником Владимирского централа дядей Толей армянский коньячок.)
И вот сидели они на кухне, говорили, Лара была все в той же маечке, Лара потянулась к печенью, коснулась плеча Карташа твердым соском…
– Я знаю, что вы военные прыткие, но…
Карташ вдруг понял, что обнимает ее, ищет своими губами ее губы, а она несильно толкает его ладошками в грудь.
– Ну пусти же, сумасшедший…
Непродолжительного всплеска здравого смысла не хватило, чтобы он выпустил Лару из своих объятий. А ее не слишком упорное, лишь приличия ради, сопротивление закончилось на поцелуе, и тонкие ладони уже не упирались Карташу в грудь, а сомкнулись на его спине…
Он не думал, что может потерять голову, но – потерял, вишь ты. Их дыхание стало общим, их стоны сливались, как их руки, а одежды, казалось, слетали с их тел сами собой и падали под ноги, на пол генеральской кухни. И пропало все: пропало окно с коричневыми занавесками, пропали сбитые на пол ложки, пропал неудобный стол, пропало время. Остались лишь тела, стремящиеся слиться в единое целое…
Самое смешное (хотя после всего Карташ холодным потом обливался, представляя себе картину маслом: открывается дверь и появляется чуть хмельной генерал), так вот, самое смешное, что он не замышлял этакой дерзости. Он всего-то задумывал побыть наедине с приглянувшейся ему девчушкой и попробовать договориться о свидании в ближайшие выходные.
Его толкнула к ней неведомая сила и, видимо, эта же сила толкнула к нему Лару. Это была та самая банальная любовь с первого взгляда. И не только со стороны Карташа – с обеих сторон…
Они стали встречаться. Разумеется, не на генеральской жилплощади: Алексей к тому времени снимал квартиру, там и проходили их тайные свидания. И встречались они часто, почти каждый день после института Лара забегала к Карташу, который довольно легко и без последствий сбегал со службы раньше положенного времени. Может быть, даже слишком часто они встречались…
Как ни странно это, но не было корысти в мыслях Карташа, хотя, казалось бы, присутствовать должна была обязательно. Как же, влюбил в себя дочь высокого начальника, который может устроить зятю прям-таки реактивный взлет по службе, забросать званиями и должностями чуть ли не по маковку. Конечно, если они решат пожениться (а Лара уже начинала готовить Карташа к такому решению: Карташ, как и всякий повидавший виды мужик, сразу это почувствовал), папочка-генерал просто обязан заподозрить подчиненного в том, что тот, пользуясь неопытностью несовершеннолетней девочки, заманил ее в свои коварные сети и преследует единственную цель – карьерные выгоды. Конечно, неизбежны громы с молниями, проклятья и угрозы на обе головы. Однако рано или поздно генерал отойдет, а узнав, из какой семьи происходит будущий зять, и вовсе присмиреет, посчитает, что дочь делает неплохую партию. Никакого мезальянса. Все-таки, товарищи офицеры, сын генерала и дочь генерала. Ровня, как-никак.
Нет, Карташ никогда не связывал в мыслях жизненный успех с любовью к дочери генерала. Мухи отдельно, котлеты отдельно. Но, видимо, давали знать о себе гены деда и отца. Впрочем, связывал – не связывал, а дело неуклонно катилось к маршу Мендельсона…
И была б то не жизнь, а сказка про Иванушку, женившегося на царевой дочке и отхватившего полцарства в придачу, – да вот, наверное, не случайно все сказки аккурат на счастливом аккорде пира на весь мир и заканчиваются, а про то, что дальше творится с Иванушками и царевнами, сказители предпочитают не распространяться. А дальше, прямо за сказкой, не извольте сомневаться, начиналась жизнь. Та самая жизнь, в которой семейные лодки бьются о быт, в которой проходит любовь и вянут розы.
Любовь Карташа к генеральской дочке увяла еще до свадьбы. Увы, сие бывает сплошь и рядом. Бурная страсть, которая, казалось бы, обязана перерасти в настоящую любовь куда-то уходит, как вода в песок, и на поверхности остается лишь равнодушие и скука. А поскольку корыстными побуждениями старший лейтенант одержим не был, то и решился во всем откровенно признаться девушке по имени Лара.
Если б он знал, чем все закончится, то, наверное, все-таки выбрал бы женитьбу на женщине, которую разлюбил, и жил бы с ней, как многие живут, – не в любви, но в совместном быту, изменяя и скандаля, и под конец, наверное, обычным житейским образом развелся бы. Но он предпочел честное признание, этот старлей. Ведь просто уйти, не сказавши куда и отчего, – не тот случай. Пришлось объясняться: мол, не хочу тебя обманывать и так далее.
А кончилось все пресквернейшим образом. Лара, Джульетта хренова, наглоталась таблеток, и если б не вовремя вернувшийся отец, то откачать девушку уже не сумели бы…
Генерал, ясное дело, тут же узнал все. Свой единственный разговор с отцом Лары, произошедший уже не на генеральской кухне, а в прихожей съемной квартиры Карташа, старший лейтенант помнил смутно. Он как бы отключился на то время, что бушевал генерал, понимая справедливость отцовского гнева и одновременно понимая всю бессмысленность сей милой беседы двух джентльменов. Удержалась в памяти лишь генеральская угроза: «Убил бы тебя, с-сучонка, но девчонку одну, без отца, оставлять не хочу. А для тебя же лучше будет, чтоб ты исчез с глаз моих. Сгною».
И ведь сгноил. Приказ о переводе старшего лейтенанта Карташа в Шантарскую область, в поселок Парма, для продолжения службы в исправительном учреждении номер *** появился незамедлительно.
Нет, можно было, конечно, подать в отставку, однако…
– Не вздумай, – остерег его Серега Красицкий, штабной адъютант. – Через два года твоему… хм, «тестю» проставляться по случаю выхода на пенсию. Его спровадят, не удержав ни на минуту, уж поверь мне, а на его место назначат Глушина, папаши твоего кореша… Пересидишь, похлопочем за тебя, и вернешься белым лебедем, да еще сразу в фавор попадешь – как неправедно угнетенный прежним начальством элемент…
Карташ обдумал все и пришел к выводу, что Красицкий прав. Незачем перечеркивать свои годы и начинать что-то сызнова. К тому же ему хотелось вернуться к претворению в жизнь своего замысла. К тому же два, ну пусть три года не видеть все эти московские рожи тоже не так уж плохо – будем считать все происходящее ссылкой, вроде как у Ленина.
Так в тридцать два года в звании старшего лейтенанта коренной москвич Алеша Карташ очутился за тридевять земель от столицы.
И пока даже не подозревал обо всех тех, с позволения сказать, приключениях, которые готовит ему Судьба. Извините за патетику.