Из книги «БЫ»1
Предисловие
Дорогой мой читатель, перед Тобой – попытка возродить одну из длительно существовавших традиций. А именно – традицию составлять и вести семейные альбомы. В частности альбомы со стихами и… нравоучениями опытных людей.
В старину такие книги назывались «картинными». Эти книги пришли в Россию из Германии и Франции во второй половине ХVIII столетия. Первоначально в них изображались достопримечательности и описывались занимательные эпизоды из жизни. Чуть позже появились альбомы гербов и родословен.
А в ХIХ веке семейные огромные «картинные» книги трансформировались в маленькие книжки-альбомы (в восьмушку листа) с разноцветными листами в кожаных и вышитых переплетах. Эти книжки уже были рассчитаны на зрителя. Их брали с собою на бал и показывали друг другу в перерывах между танцами. Так, например, княжна Полина показывала знакомым девицам дружеские послания от «княжны Алины», а также – завитки волос, засушенные бабочки, цветки и травинки, оставленные в ее альбоме на долгую нежную память.
Альбомы девиц начинались советами матерей: —«Дарю тебе альбом, моя Людмила, не для того, чтобы заставить тебя следовать глупой моде. Не мода, а рассудок должны руководить тобою, друг мой, а потому здесь помещены правила и нравоучения опытных людей…”.Затем следовали соответствующий тексту рисунок и излияния подруг. Обо всём этом мы узнаём от замечательного автора Корниловой А. В. в её исследовании «Картинные книги»2
Не менее интересные подробности о культуре ведения семейных альбомов, можно найти в книге Т. Г. Цявловской «Рисунки Пушкина». Например из приведённого автором рассказа современницы Пушкиной, актрисы Колосовой, общавшейся с поэтом, мы узнаём, что: «Пушкин… исписал несколько страниц (её альбома) очень милыми стихами и что-то нарисовал», «Обёртку альбома и я сама и мои подруги испестрили разными росчерками, «пробами пера», «карикатурными рожицами». «Но стихами и рисунками в моём альбоме Пушкин не ограничился. Он имел терпение скопировать все росчерки и наброски пером на бумажной обложке переплёта: подлинную взял себе, а копиею подменил её, и так искусно, что мы… долгое время не замечали этого «подлога».3
Многое Пушкин писал и рисовал специально для друзей: «…семнадцатилетней Елизавете, принадлежал альбом, в котором, по настоянию девушек, записал Пушкин имена любимых женщин (так называемый «донжуанский список» Пушкина) и где нарисовал множество портретов друзей, женщин, встреченных интересных друзей. Многие из рисунков в этом альбоме -плоды шуток, рождавшихся в дружеской среде хорошеньких девушек, нравящихся Пушкину.
Некоторые рисунки, находящиеся в альбоме, туда вклеены. Они вырезаны откуда-то, может быть из старого альбома»4
«Картинные» книги и книжки-альбомы давно стали музейными реликвиями, как и сами привычки писать милые глупости, хранить прядки волос, засушенные цветки и травинки. Однако, в редком современном сборнике стихов не найдешь чего-нибудь вроде: – к «княжне Полине» от «княжны Алины». Альбомная лирика «витает» в воздухе, не находя себе места у семейного очага.
Эта книжечка адресована всем тем, в кого автор была когда-либо влюблена, любила (разлюбила), или все еще любит, а уж помнит-то – непременно! А также и тем, кто из лимонов умеет делать лимонад: предпринимателям, имиджмейкерам, рекламодателям и всем тем, кого просто интересует поэзия. В книжке стихи более чем 20-ти летней выдержки… и – полугодовой на темы самые вечные. Но есть и то, что вполне могло бы стать рекламой, визитной карточкой и т. п.
За единственным исключением, стихи посвящены, живущим в Омске мужчинам и женщинам. При том, почти все из этих мужчин и женщин, слава Богу, живы. Больше того – продолжают жить в нашем городе. Поэтому и автор продолжает надеяться, что когда-нибудь все некогда любимые ею люди встретятся на выставке, посвященной поэтическим отражениям бывшего с ними и с их создателем. Для того чтобы, несмотря на все перемены происшедшие в отношениях действующих лиц, стало возможным «взять чувства» в руки, так, видимо, как об этом поет в своей песне певица Zeмфира: «Ты возьми мои чувства и сделай гербарий».
И как бы ни были запечатлены истории пережитого, они ценны, как мне кажется самим своим фактом запечатления. Большой Истории до частностей как-то всегда не очень-то много было дела. А согласись, дорогой мой Читатель, что остаться в истории пусть маленьким, но следом – приятно. Например, для родственников… Или я ошибаюсь?
С надеждой на дорогое читательское понимание я, могла бы закончить свое обращение пушкинским: —«Я плачу… если Вашей Тани Вы не забыли до сих пор,…»5, но заканчиваю собственным: – «Но плакать чтоб, – нет! Избегаю морщин».
В книге хотелось намекнуть также о возможности использовать поэзию в рекламных целях. Известно. как хорошо запоминается рифма и поэтический образ.
Я бы хотела только, чтобы использование рифм, ритма и образа шло дальше и усложнялось. Заходишь, например, в бутик рубашек для мужчин и слышишь: «Вы так ослепительны в этой рубашке лимонного (весёлого, безумного и т.д.) цвета…». Или в отдел спецодежды для медиков: " На тебе белоснежный халат…». А как Вам это? Ткань «Испанская лиса»? Мне кажется, что пошло бы на пользу всем: и продавцам и поэтам.
Я выбирала жизнь
Я выбирала жизнь. И – точка!
Мне было все равно: сын или дочка.
Мне было все равно: с ним или – без
Не женщина во мне жила, но бес.
Его желания, его расчеты
И сам он по большому счету
Мне стали безразличны. Жизнь
Я выбирала, чтобы жить.
Кормить, варить, стирать и мыть…
Да-да, вот так банально плыть
По жизни в счастье безграничном
Наедине, в кругу друзей, публично.
Не он мне нужен был, но – Ты,
Не сын, но – Дочка. Я матерью
Хотела стать. Верь и не верь мне,
Дочка!
Как трудно дышать
Как трудно дышать
Тяжел кислород,
Привычней слой нижний:
Цинк, ртуть, углерод.
Я корчусь от боли,
Я падаю вниз
Проклятый диагноз:
– С рождения нищ!—
Показана плоскость,
Показана клеть,
О далях и высях
думать не сметь!
Но я поднимусь
Пусть в стотысячный раз.
Так важно подняться
Однажды,
Хоть раз!
Отвергнуть фатальность,
Раздвинуть предел,
Взять высоту, где не сер снег,
А – бел.
Взять
и окрепнув идти вперед,
Чтобы привычным
стал кислород!
Маленькая Трагедия
Ты ярче всех, но ростом невелика ты.
Никто не виноват, все виноваты!
Ведь знали – не стандарт. Зачем же брали?
И столько, столько лет тренировали?
И вот теперь, когда всех ярче
Ока-зы-ва-е-тся, что многих старше,
Стоящих позади, таких
Высоких.
Душа была близка, близка к победе,
Но так устроен мир, мы – чьи-то дети:
Есть генофонд, и есть среда у семя
И сжатое при том гимнасток время.
В шестнадцать лет – в тираж.
Гимнасток – горе! Хоть впереди, как знать,
Моря и горы.
И тысяча причин для перспективы,
Но жребий выпасть мог куда счастливей:
В шестнадцать лет – звездой
Ковров, помостов.
Но кто-то удался лицом и ростом,
А кто-то, в общем, – нет,
Не в этом дело.
История полна, полна примеров:
Хотя бы Галима, Татьяна, Ира…
Их рост не признан был за эталонный
В мире.
Но вот борьба и то, что было свыше
Их сделало на сто, на сто голов
Всех выше,
Стоящих позади таких
Высоких.
А, что с того тебе? Прошли все сроки
И что ни говори:
– «Шестнадцать – возраст!
Всё кончено. Увы.
Не сделать шагу!
И обруч не крутить.
И больно падать.
И учат малыши «твои» булавы
И бредят мамы их (о, да!) о – славе.
И остаётся лишь cменить ковёр – на сцену,
Чтоб миру показать трагедию
Спортсмена.
Песенка логосманов
Кто-то купит кольцо,
Кто-то сможет на море.
Кто-то выстроит дом,
Мы – получим диплом!
Это все, что нам нужно,
Чтобы как-нибудь к морю
И, в конце-то концов —
И в колье, и с кольцом.
Кто-то смотрит кино,
Кто-то ночи танцует,
Кто-то жизнь прожигает
У стола в казино.
Мы – зачеты считаем,
Поскорей бы вуз кончить,
Чтоб когда-нибудь, хоть бы
Заглянуть в казино.
Посмотреть новый фильм,
Побывать в дискотеке,
Позабыть про экзамены —
Начисто! Но…
Мы пристращены к знанию,
Мы – логосманы.
Нам концерты Леонтьева
Очень нравятся, но…
Мы мечтаем о следующей
Порции знания
И сомнения нет —
Мы осилим её!
Потому что пристращены —
К этому знанию.
И о вкусах не спорят
И спасибо за то!
А врач во мне умер
А врач во мне умер.
И умер давно.
Теперь я – историк.
Историк? Смешно!
Какой я историк?
В истории – ноль.
Ни карты, ни чисел —
Включаюсь на боль:
Засуха, голод, чума, смерч,
Головы буйные с плеч,
с плеч…
И если прошедшему тысячи лет
Не легче нисколько, поверьте, нет.
Мне жаль человечество,
Как человека, который страдает из века в век,
А панацеи все нет и нет.
И констатируя связи и факты
Историк умен, но умен post faktum.
Конец ознакомительного фрагмента.