Глава III
Матаро
Спустившись по узкой, заросшей высокой травой тропке к реке, Анна-Мария подобрала юбку и попробовала босой ногой воду – не такая уж и теплая, однако если и дальше так будет жарить, так быстренько можно искупаться. Правда, не забыть привязать коз, а то разбегутся по кустам – ищи их потом, не дозовешься, а уж если, не дай бог, затеряется хоть одна козочка… Дядюшка Бергам хоть и не злой, зря сироту не обидит, а все ж скуповатый, месяца три за пропажу отрабатывать заставит – и коз пасти, и в доме прибрать, и во дворе управиться, работы в хозяйстве старого Бергама хватало, особенно после смерти супруги, тетушки Карисы, царствие ей небесное. Анна-Мария, правда, тетушку и видала-то всего один раз, еще в раннем детстве, но много хорошего о ней слыхала – матушка покойная рассказывала. Д-а-а… хорошо хоть родственник есть – дядюшка Бергам, а то б куда Анна-Мария подалась-то, когда дом за долги забрали? Да ладно бы дом, а то так – хижину, но все равно жалко, а пуще того жаль скот: двух стельных телочек, нетеля да уток, славные были коровушки, и утки – славные… Да что уж теперь вспоминать?! Еще хорошо саму отрабатывать не заставили.
Так и в самом деле – искупаться? Девушка посмотрела в воду, уже не такую высокую, как неделю назад, зеленоватую, с качающимися лучиками солнца. Ох и жарит! Анна-Мария посмотрела по сторонам – да кого тут бояться-то, место спокойное, глухое, дорога на Матаро вроде бы и рядом, но и не так чтоб уж слишком – к реке-то спуститься и поближе удобные тропинки есть. А эта тропинка – ее, Анны-Марии, и место это ее, и коз… нет, козы все же дядюшкины.
О, пресвятая Мадонна Монтсерратская!
Девушка уже скинула было юбку, да, вспомнив о козах, торопливо натянула обратно и со всех ног бросилась по тропинке вверх, к кустам орешника, чернотала и дрока, где на небольшой, заросшей сочной зеленой травой полянке, позвякивая медными колокольчиками-боталами, паслись три козы.
– И-и-идите-ка сюда, милые… Ой!
Анна-Мария вдруг оборвала фразу на полуслове, почувствовав, что здесь, на полянке, кроме нее самой и коз находился кто-то еще – таился за черноталом, взглядом нехорошим жег – видать, замыслили козу украсть, не иначе!
– А ну-ка, пошел прочь! – взяв в руку палку, гневно обратилась к кустам девушка.
О, когда надо, юная пастушка умела быть грозной! Однажды она даже прогнала с дороги злобного соседского кобеля, хоть тот и рычал, и лаял, а вот уступил-таки, убежал, поджав хвост. Так и сейчас будет…
– Ну? Кому я сказала-то?
– Не ругайся, красавица, – выбрался из кустов скромный монах в капюшоне. – Я вовсе не собираюсь воровать твоих коз, как ты, верно, подумала. Просто прилег отдохнуть в тенечке – а тут ты.
– Ой! – девчонка заметно смутилась. – Простите, святой брат, я вас и вправду приняла за вора.
– Ничего, лучше уж в эту сторону ошибиться.
Коричневый шерстяной капюшон – такой же, как и ряса, – прикрывал лицо монаха наполовину, так, что вовсе не было видно глаз, и Анна-Мария не очень понимала, как святой странник ее вообще разглядел, тем более назвал красавицей, что было очень даже приятно. Ведь на самом-то деле пастушка у местных парней не такой уж и красивой считалась: тощая, да и грудь едва выросла, к тому же – золотисто-рыжая, да еще веснушки.
– Славно на тебя смотреть, красавица, славно – ты, словно солнышко, сияешь вся! И глазки у тебя красивые…
– Да ладно вам, святой брат, – еще больше смутилась девушка.
Ей вдруг почему-то захотелось, чтобы этот добрый – несомненно, добрый! – странник поговорил бы с нею подольше, еще что-нибудь хорошее сказал, ведь добрых и хороших слов так мало в нашей жизни, куда меньше, нежели злых, уж это-то Анна-Мария давно по себе знала, мало кто с ней по-доброму говорил: дядюшка Бергам – тот все больше ворчал, местные деревенские ребята обзывались, она ведь для них приезжая, чужая. Правда, был там один мальчик по имени Себастьян, младший сын мельника…
– Ты слышишь ли меня, девица?
– А? – тряхнув головой, пастушка оторвалась от своих мыслей, даже сына мельника перед собой не представила – монах помешал, отвлек.
– Ты что же, спрашиваю, одна здесь? – Странник поправил на голове капюшон.
И как же не жарко-то? Наверное, Божье слово от жары спасает.
– Одна, – повела плечом Анна-Мария. – А что? Деревня-то наша близко, да и город недалеко.
– Вот-вот, недалеко… В Матаро-то всякого народу хватает. – Монах покачал головой, как показалось девушке, с укоризной, но и это пришлось собеседнице по душе – хоть кто-то проявил участие, побеспокоился, пусть хоть так, можно сказать, шутя.
– Ничего, – улыбнулась пастушка. – Места у нас тут спокойные, да все люди – свои.
– Хорошо, что свои. – Странник словно бы к чему-то прислушался, помолчал немного, а потом предложил:– Семечек хочешь? Хорошие семечки, сушеные, тыквенные.
Сняв с плеч котомку, пилигрим развязал мешок и опустил туда правую руку, как показалось девчонке, с каким-то странным лязганьем. Впрочем, мало ли что молодым девам иногда кажется? А этот монах – человек, по всему видно, хороший, добрый, – вишь, как с ней разговаривает, красавицей назвал, о жизни участливо справился, семечками вот угощает от всего сердца… Такому можно все рассказать, как на исповеди.
– Ну… угостите, святой брат.
Вообще-то, тыквенные семечки Анна-Мария не очень любила, и даже более – терпеть их не могла, особенно после того, как года три назад такое вот семечко попало на больной зуб, да так, что едва вытащила, потом пришлось к знахарке идти, зуб-то разболелся, зараза, заговаривать надо было.
Не любила девчонка семечки, а вот ведь подставила ладонь… и тут увидела вдруг глаза монаха – страшные, словно и не монах это был, а самый настоящий демон!
– Ай…
Вздрогнула Анна-Мария, только вот ни закричать, ни убежать уже не успела – левой рукой демон-монах крепко ухватил девушку за ладонь, выхватил из мешка правую… О Пресвятая Дева! Не рука то была, а сверкающая разящая сталь – перчатка с металлическими когтями, словно клыки злобного оборотня впившимися несчастной пастушке в горло.
Алая кровь густо оросила траву, и цветущие маки скрыли растерзанное тело Анны-Марии. У чернотала жалобно заблеяли козы.
Себастьян, или лучше уж просто Себ – на вид ему уж никак нельзя было дать больше шестнадцати, – оттолкнул веслом лодку, направляясь прямиком к небольшому омуту, где уж точно должна была затаиться крупная рыба – щука или, ежели очень повезет, сом, а то и угорь. Сдерживая азарт, Себ бросил весло и проворно насадил на крючок печенную на угольях лягушачью лапку – неужто на такое-то лакомство да никто не польстится?
– Сам бы ел! – облизал рыбачок лапку. – Плывите, плывите, рыбки.
Поплевав для верности на крючок, Себастьян закинул удочку и принялся терпеливо ждать, неподвижно глядя на воду карими, блестящими от солнца глазами. Легкий ветерок, шевеля спутанные белокурые волосы мальчика, медленно, но верно сносил лодку к берегу, поросшему высоким камышом и дымчато-зелеными, клонившимися к самой воде ивами, похожими на кудри русалки.
Да, русалки. Говорят, они до половины – как юные девы… Вот бы посмотреть, а еще лучше – потрогать. Себ покусал губу и даже забыл об удочке, представляя, как вот прямо сейчас из воды вынырнет русалка – наполовину нагая юная златовласая дева… очень похожая на племянницу старика Бергамо, издольщика, о котором поговаривали, будто его предки когда-то были мувалладами, поклоняясь Магомету, а не Христу. Ах, Анна-Мария, Анна-Мария, как же ты все-таки красива… хоть все деревенские парни и утверждают обратное, а вот поди ж ты…
Оп! Кажется, клюнуло!
Покрепче схватив удилище, мальчишка привстал в лодке, дернул… наверное, все же слишком резко, так, что едва не полетел в воду. Крючок, конечно, оборвал, разиня, что уж тут говорить. Вот ведь незадача! И винить-то, главное, некого, кроме самого себя. Так ведь самого себя чего винить-то?
Делать нечего, придется лезть в воду.
Скидывая рубаху, Себ вдруг услышал, как рядом с его лодкой в воде что-то всплеснуло. Рыба? Ну а кто же еще-то? Вот всегда так! Всегда!
Хотя… никакая это не рыба, а рыбак! Во-он уселся на крутом бережку, надвинув на самые глаза войлочную широкополую – от палящего солнца – шляпу. Тоже закинул уду… И вроде человечишко-то незнакомый, нездешний. Тогда ж какого ляда ловит?!
– Эй, почтенный, послушайте-ка! – возмущенно заорал Себастьян. – Вы хоть знаете, кому принадлежит этот омут?
– Местной общине, я так полагаю. – Незнакомец невозмутимо поправил шляпу. – Мне сам староста разрешил.
– Староста разрешил? – Мальчишка подозрительно прищурился. – Так ведь мой отец, мельник, и есть здешний староста. Что-то он мне ничего такого не говорил.
– Не знаю уж, почему не говорил, – ухмыльнулся собеседник. – А только мы с ним еще с месяц назад о том договаривались, вот, у меня и расписка есть. Поднимайся, посмотришь. Заодно семечками тебя угощу. Любишь тыквенные?
Не таким уж и большим городом оказался этот хваленый Матаро – население тысяч семь, не больше, как определил для себя Егор, не город, а так, поселок городского типа… или, если на российско-административной фене, городское поселение. Но для Средневековья – вполне прилично: с десяток церквей (если считать и часовни), две дюжины ремесленных цехов, бумажные и сукновальные мельницы, уютная торговая гавань и даже небольшая верфь для строительства рыбацких и каботажных судов – шнек и баркасов. Центральный квартал близ церкви Святой Эулалии, как и полагается, украшали вполне приличные каменные здания – дома местных рикос омбрес, кабальерос и купцов. Улицы в том районе были довольно широкими и прямыми, пересекаясь точно под прямыми углами, что – как и остатки древней крепостной стены – неопровержимо свидетельствовало о происхождении города от римского военного лагеря, чем местная знать очень гордилась, выводя свое происхождение не иначе как от древних римлян.
В этом несомненно уютном и приятном для жительства городке князю и его разномастному воинству предстояло провести месяц, а то и два, а быть может, и больше – как бог даст и как военная карта ляжет.
Как и любой честно отслуживший в армии человек, Вожников прекрасно помнил простую истину: у хорошего командира солдаты от безделья не маются! В таком плане сейчас и действовал, сразу же нагрузив на своих воинов кучу самых разных дел, начиная от гарнизонно-караульной службы совместно с городской стражей и заканчивая ремонтом дорог.
Вместе со всем этим прерогативы местной выборной власти – кортесов – император никаким сомнениям не подвергал, а, наоборот, всячески поддерживал, с подчеркнутым уважением относясь ко всему муниципальному чиновничеству, отличавшемуся весьма скромными нравами и неким понятием корпоративной чести – последнее вообще было в Средневековье в ходу.
Все это: и выборная муниципальная власть, и четко прописанные законы, и уважение к бюргерству – отнюдь не было характерно для всего Арагона с его заплесневелой провинциальной отсталостью, когда только один город на свете – столица, а других словно и нет… Слава богу, Каталонии это не касалось – у арагонских королей, выходцев из барселонских графов, хватало ума не лезть в местные дела. И пускай насмехаются кастильцы, пусть скалят зубы дворяне-овцеводы Месты, однако идущих из Каталонии вполне законных налогов с лихвой хватало на содержание всего арагонского двора.
Местные власти, конечно же, в любой момент ждали подвоха, однако князь не совершал на городские вольности никаких поползновений, что же касаемо платежей Арагону, тут было сказано просто: сколько платили Сарагосе, столько же будете императору, ни больше ни меньше, а именно так. На содержание войска – вполне хватало. Все городские указы Егор тут же подтвердил в письменной форме, скрепив большой императорской печатью Германии и Руси.
Что же касается местной юстиции, то, конечно же, император потребовал – и беспрекословно получил – высшую юрисдикцию, отправив своих полномочных представителей во все городские суды, включая квартальные. Так что и с этой стороны все было сделано мудро – не подкопаешься, да и кто б осмелился под князя копать?! Разве что кастильцы. Впрочем, похоже, и побитый Альфонсо Арагонский тоже затаил зло. По мнению Егора – зря. Подумаешь, получил по сусалам! За дело, между прочим, – сам ведь и выпросил. Вообще же с королем Альфонсо следовало не воевать, а мириться, используя Арагон в качестве противовеса усиливающемуся влиянию Кастилии. Кастилия и Арагон, Португалия и Наварра – естественно, Вожникову вовсе не нужна была большая и чересчур амбициозная Испания, вполне достаточно было бы этих четырех королевств. Гранадский эмират – последний мусульманский анклав на полуострове – Егор пока всерьез не рассматривал, слишком уж тот был слаб. Хотя ведь существовал, и это – при Реконкисте! Но не доходили пока руки…
– Государь, можно войти ли? – прогоняя последний сон князя, в двери осторожно постучал воевода Онисим Раскоряка.
В европейском платье с облегающими мощные ляжки шоссами и в башмаках с задиристо загнутыми носами он смотрелся настолько комично, что Вожников поспешно отвернулся, чтоб не расхохотаться воеводе в лицо – не хотелось зря обижать хорошего и верного человека. Хотя при виде важно вышагивающего Онисима так и хотелось выкрикнуть фразу из старинного детского фильма «Город мастеров»: «Дорогу герцогу де Маликорну!»
А, кстати…
– Господине…
– Слушай-ка, Онисим, а ты у меня еще не герцог?
Набычившись, воевода засопел в бороду:
– Из детей боярских мы. Люди не гордые.
– Знаю, знаю, что из детей.
Вскочив с лавки, князь подошел к окну и пошире открыл ставни, выходившие, как тут и было принято, во внутренний двор с прудом и изысканным садом. Предоставленный императору особняк когда-то принадлежал какому-то местному гранду, погибшему то ли в стычках с гранадскими маврами, то ли в лихом набеге на богатые магрибские города. Бедолага не оставил наследников и наделал много долгов – считающийся выморочным имуществом дом нынче принадлежал муниципалитету, и сам господин городской алькальд грозился выставить особнячок на торги… да что-то не выставлял, чему теперь имелось вполне законное оправдание: а как же, дом-то самому императору предоставлен, не какому-нибудь там прохвосту!
– Значит, не хочешь герцогом. – Егор, не оборачиваясь, вдохнул полной грудью терпкий запах роз и даже закрыл на секунду глаза от восторга. – Жаль, а я тебе, Онисим, Жирону отдать собрался.
– Ну, если больше некому, – воевода вздохнул и тоже подошел к окну. – Тогда можно и Жирону… А лучше б что-нибудь дома – семья ведь там у меня, под Путивлем.
– Так Путивль и бери! – обернувшись, усмехнулся князь. – Тамошний воевода вороват зело.
– Так Юрий, князь…
– А Юрий князь то, что я велю, сделает! – Резко взмахнув рукой, Егор прислушался и вдруг скривился, словно от зубной боли:– Этот кто там так орет? Пытают кого-то, что ли?
– Пытают? Так ты, княже, вроде не велел. – Онисим высунулся в окно и рассмеялся: – А! Это ж кавалер Сен-Клер с приятелями песни распевают! Вторую неделю уже, как из разъезда вернулись… теперь то вина попьют, то снова попьют, потом поспят малость, да к девкам, да опять вина…
– Сопьется этак Арман, – посетовал князь. – Жаль, парень-то хороший. Вот что – зови-ка его сюда! Дело у меня для вас обоих будет. Инквизитор местный к вечеру заглянет, монах доминиканский… как его?.. Ах да, брат Диего, председатель местного церковного суда – вот вы при нем для пригляду и будете.
– Но, княже…
– Толмача вам сыщу, точнее – Арману. А уж он тебе потом сам переведет. Ну что, Онисим, встал-то? Давай, зови Армана…
Вопреки всем ожиданиям князя, инквизитор, брат Диего де Лос-Сантос, оказался милым и вполне начитанным человеком, знающим несколько языков, в том числе арабский и немецкий, точнее, тот его диалект, на котором говорили в Южной Германии – в Швабии, Баварии и Каринтии. Этим диалектом неплохо владели и сам Егор, и его доблестный воевода, за которого князь откровенно порадовался – со знанием-то хоть какого-то языка куда легче будет работать.
Высокого роста, несколько сутулый, но не слишком, с приятным, несколько суховатым лицом университетского профессора и рассеянным взглядом небольших, но весьма выразительных глаз, брат Диего представлял собой тот ныне полузабытый тип интеллигента, которого, наверное, можно бы было назвать рафинированным, если бы не эта вот должность инквизитора, на которую кого попало не назначали. Значит, зарекомендовал себя «профессор», пытал, наверное, кого-нибудь, сжигал пачками молоденьких симпатичных ведьм.
К людям князя доминиканец отнесся без особого восторга, однако и никакой неприязни не выказал, лишь, пожав плечами, молитвенно воздел очи к небу – мол, на все Божья воля – да назначил время на завтра:
– На рассвете, сразу после заутрени, и приходите. Знаете, где наш монастырь?
Егор всегда интересовался ведьмами – начиная с недоброй памяти бабки Левонтихи, – вот и в этот раз, услыхав от воеводы о некой «колдовской девице», насторожился. Не то чтобы Вожникову так уж хотелось вернуться в свое время – здесь давно уже было что терять, – но… но все же тянуло, тянуло! Телевизор посмотреть, залезть в социальную сеть, на джипе поездить… как там, кстати, пилорамы-то? Наверное, пришел давно новый хозяин… или хозяева. Да какая разница! Хоть одним глазком взглянуть бы… расслабиться чуток – и назад, здесь вон сколько дел еще важных! И – красавица-жена, дети… народ, за который тоже ответственность нести надо!
И все же… и все же сильно влекли к себе князя ведьмы, можно сказать, словно магнитом тянули. Вот и сейчас…
Услыхав о ведьме, Егор озабоченно начал ходить по горнице, потом в сопровождении воеводы и шевалье де Сен-Клера спустился в сад. Там, присев на скамеечку под какой-то пальмой, в задумчивости выкушал кувшинчик вина – не один, на троих и раздербанили, – и заставил докладчиков рассказать все в подробностях. Слушал внимательно, почти не перебивая, кроме всего прочего, опасаясь, что сильная ведьма вполне может убрать его способность предвидеть опасность, как это получилось года два назад, в Аугсбурге.
В Аугсбург, кстати, необходимо было срочно послать гонца – к давнему компаньону Егора, банкиру Гансу Фуггеру, с помощью князя превратившемуся в денежный мешок Европы. Нынче казалось вовсе не лишним посадить пиренейские королевства на крепкий финансовый крючок, с которого они б не смогли слезть при всем желании… да вряд ли такое желание и появится.
– Так вот, – пригладив бороду, продолжал воевода, – эту ведьму зовут Аманда, совсем еще молодая девка, голодная, тощая…
– Очень красивая девушка, я бы сказал, – торопливо добавил уже кое-как понимавший русскую речь шевалье де Сен-Клер. – Златые волосы, карие, чувственные глаза… но – да, худовата. Ее бы подкормить, ах…
– Ну, хватит, размечтался, – Вожников засмеялся, постукивая пальцами по опустевшему кувшину.
Сей жест ушлый нормандец понял по-своему – тут же вскочил со скамьи, вытянулся:
– Принести еще вина, сир?
– Крикни слуге, пусть он принесет… Мы же с вами продолжим. Так в чем обвиняли ту девушку?
– В колдовстве, вестимо. – Онисим Раскоряка откашлялся. – На суд видоки вызваны были.Показали, дескать, глазами своими видели, как волхвовала девка: варила из всякой гадости приворотное зелье, порчу почем зря напускала, а однажды – а может, и не однажды – даже вызвала ураган! От того урагана запустенье здесь страшное было, насилу оправились.
– Так-та-ак, – покивал Егор. – Ураган, значит… А брат Диего небось пытать колдунью велел?
– А вот ничего подобного, сир! – Шевалье де Сен-Клер хлопнул себя ладонью по коленкам, меленьким, узким, каким-то детским… впрочем, у всех французов в то время именно такие коленки и были, достаточно зайти в Париже в музей армии в Доме инвалидов да полюбоваться на доспехи.
– Не только пытать ведьму наш славный христовый брат не велел, но еще и обидно смеялся над видоками!
– Смеялся?
– Так и говорил: мол, я, доктор богословия и университетский профессор, не умею вызывать ураган, а какая-то глупая деревенская девка – умеет? Видоки, конечно же, устыдились.
– А что за видоки были? – принимая почтительно наполненный подошедшим слугой кубок, осведомился Егор. – Ну! Чокнемся, други! За нас и за наше дело!
– Аминь!
– Четверо всего, двое не смогли по болезни добраться. – Пояснив, воевода поставил опустевший кубок на край скамьи, и проворный служка тут же наполнил его красным игристым вином, по вкусу напоминавшим что-то среднее между божоле и портвейном. Такое… кисло-сладкое, но пить приятно.
– Три бабы в видоках да один мужик…
– А бабы-то красивые хоть? – Вдохнув запах роз, князь с необъяснимой тоской посмотрел в небо, голубое, высокое, с белыми, медленно плывущими облаками, похожими на призрачные замки и ватные горы. А вон то, над шпилем собора, – на женщину! Да-да, на женщину – как будто она прилегла на спину, вытянув ноги – вон голова, волосы, пышная грудь…
– Красавиц, с позволения сказать, я там не видал, сир, – подал голос нормандец. – Ну, кроме самой ведьмы – уж та-то красавица. Ах, если б вы только видели ее, ваше величие! Пусть и грязна, худа, в отрепьях и под глазом синяк – крестьяне ведь ее чуть не убили, прежде чем доставить доминиканцам. Видать, крепко им насолила… особенно тем некрасивым бабищам… наверное, не одного мужика свела.
Вожников хохотнул:
– Ага, вот в чем дело! Я почему-то так и подумал… раз уж красивая.
– Да уж, сир! Какая женщина чужую красоту потерпит?
– Много ты знаешь про женщин! Так что же – обвинения с ведьмы сняты?
– Не совсем так, господине, – покачал головой воевода. – Ураган – да, сняли, а вот ведовство, привороты… Брат Диего велел ее пока в подвал посадить, чтоб не сбежала!
– Угу, понятно, – кивнул князь. – Значит, мерой пресечения избран арест. Я так полагаю, до конца следствия.
– На завтра еще видоки вызваны, – вспомнил Онисим. – И еще, княже, инквизитор сей тебя на допрос приглашал – мол, раз уж великий император за всем лично приглядывает, во все вникает…
– Схожу! А чего ж? – Решительно махнув рукой, Вожников обернулся к слуге, и тот быстро наполнил кубки. – На заседании городского совета я уже был, в кадастровой комиссии председательствовал, даже прослушал курс берегового права… Теперь вот инквизиторский суд… верней – следствие. Чего бы нет-то? В какое время?
– Сразу после обедни.
– Ну вот. И выспаться успеем вполне. Так что, друзья мои, – выпьем!
Вне всяких сомнений, пристальное внимание князя нынче привлекла бы любая ведьма, вполне возможно, подосланная врагами – теми же кастильцами или обидчивым арагонским королем Альфонсо. Подосланная с целью околдовать императора или лишить его волшебного дара, о котором Вожников, конечно же, не распространялся, но ведь ведьма на то и ведьма, чтобы все знать, ведать. Тем более эта, как говорят, красивая… Впрочем, сие вовсе не главное… хотя как – не главное? Чего уж перед самим собой-то лукавить – скучно без женщин, тоскливо, томительно и совсем неправильно. Ну и что, что женат! Жена-то где? За морями, за долами, а тут… дожил – даже в облаках и там бабы мерещатся!
Брат инквизитор встретил императора со всей почтительностью, однако без перебора – не лебезил, не славословил и лишний раз не кланялся, просто пригласил отобедать в монастырской трапезной, а уж затем перейти к делу. Монашеский обед оказался весьма простым, но сытным и вкусным: жареная рыба, несколько видов ухи да заправленная шафраном и конопляным маслом каша. Поели быстро и спустились в подвал, где был оборудован кабинет для допросов, выглядевший, надо сказать, вполне солидно и устрашающе: гулкий сводчатый потолок с маленьким, забранным частой решеткой оконцем, чадящие факелы, развешанные на стенах орудия пыток – всякие там клещи, кнуты. Да, имелась и дыба, как же без этого? В дальнем углу виднелась небольшая жаровня, нынче – ввиду стоявшей на улице жары – без углей. Длинный, обитый темно-зеленым бархатом стол – для следователей – располагался сразу напротив входа, рядом, в углу, примостился столик, за которым, поигрывая гусиным пером, уже ждал секретарь – монах с добрым круглым лицом и смешной бородавкой на самом кончике носа. Еще двое помощников – дюжие парни-послушники с подозрительно закатанными до локтей рукавами – ошивались возле дыбы и пыточных инструментов.
Когда вошло высокое начальство, помощники разом поклонились и вытянулись в струнку, всем своим видом выказывая готовность к немедленным следственным действиям.
– Прошу вас, эксцеленц. – Брат Диего почтительно предложил князю и его спутникам место за главным столом и сам уселся рядом, с некой нервозностью потирая ладони. Этого своего нетерпеливого жеста, впрочем, доминиканец тут же устыдился и, положив руки на стол, приказал привести свидетелей. – Они явились ли, брат Эгон?
– Да-да, – поспешно закивал секретарь. – Все явились. Попробовали бы не прийти!
Инквизитор махнул помощникам:
– Давайте их по одному сюда. Да! Где протоколы допросов? Их же в деревне алькальд опрашивал… Неужели протокол не вели?
– Вели, брат мой. – Вскочив с места, брат Эгон – монах с бородавкой и добрым лицом – почтительно положил на стол исписанные аккуратным почерком бумаги.
Между тем помощники привели первого видока – расплывшуюся, словно пивная бочка, женщину с землистым лицом и нехорошим взглядом.
– Эужения, супруга лодочника Жузепа Крадомы, – громко пояснил секретарь.
– Храни вас Святая Дева, господа мои. – Опасливо косясь на доминиканца, женщина принялась кланяться с таким упорством, будто долбила киркой каменную гору, так что помощникам инквизитора стоило немалых трудов усадить сию осанистую госпожу… Нет! Никакую не госпожу – обычную крестьянку, хотя и, судя по монисту и шелковой красной жилетке, отнюдь не бедную.
– Значит, ты – Эужения?
– Эужения, мой господин, так…
– Зови меня брат Диего или просто святой брат, – слегка поморщился доминиканец и продолжил, пододвинув к себе протокол и попросив секретаря зажечь свечи, что тот и исполнил со всей почтительностью и проворством. – Эужения, – инквизитор откашлялся. – Позволь, я спрошу тебя кое-что и кое-что уточню, поскольку мне не совсем понятно, что ты говорила алькальду.
Оглянувшись на стоявшего позади толмача, монах сделал паузу, вполне достаточную для перевода с каталонского на немецкий. Он и потом не забывал делать паузы, и князь проникся к инквизитору большим уважением… не только из-за этих пауз, но и вообще.
– Итак, расскажи еще раз, как все было… Тот случай, когда ведьма, как ты говоришь, избила тебя.
– Да так все и было, святой брат. – Женщина нервно поскребла рукой щеку. – Как я и рассказывала уже нашему старосте, господину Скварону. Ой, он такой хороший человек, такой хороший, вот, помнится, третьего дня…
– Не отвлекайся, женщина! Говори по существу дела. Вот ты застала ведьму за колдовством, она это заметила, и что дальше?
– Эта сучка… ой…
– Говори, говори, Эужения, только постарайся без ругательств, ты ж в святой обители все-таки!
– Ой, святой брат… извините. Просто попутал бес! Ой, прости меня, Святая Дева! Так вот она, эта ведьма, налетела на меня и начала бить, а потом…
– Постой! – перебил инквизитор. – Объясни, что значит «налетела»? Прямо по воздуху?
– Да нет, святой брат… просто выбежала и набросилась с кулаками, отдубасила… ой!
Брат Диего сдержал усмешку:
– Говори конкретно, женщина. Как именно, чем, куда и сколько раз ведьма тебя ударила? Кто еще все это видел?
– Да моя подруга и видела, святой брат, вы ее знаете – племянница нашего мельника, Бенедетта. Ой, это такая славная женщина, такая славная, вот, помнится, в прошлом году…
– Эужения! Мы про удары говорим.
– О, святой брат… простите. Я уж и не помню, куда она била да как.
– Совсем-совсем не помнишь?
– Не-ет…
Доминиканец спрятал усмешку и, покосившись на князя, прищурил левый глаз:
– Ты ведь сильная женщина, Эужения… вон какая вся! Неужто дала себя побить какой-то соплячке?
– Ха-ха, святой брат! Да как же, дала! Так ее отходила – небось до сих пор, бедная… ой!
– Та-ак… А где все происходило?
– Да на ее же дворе и происходило, на ведьмином.
– А ты там как оказалась… и подруга твоя, Бенедетта?
– Так зашли же, святой брат! Думали вывести колдунью на чистую воду.
– Угу, угу… Значит, незаконно проникли на чужой двор. Ладно, с этим деянием пусть ваш алькальд разбирается… Брат Эгон, – инквизитор повернулся к секретарю, – выделите дело о проникновении в отдельное производство и перешлите тамошнему алькальду… Так, а мы вернемся к колдовству! Что именно делала ведьма в тот момент, когда вы к ней вошли?
– Колдовала, что же еще-то, святой брат?
Вожников только диву давался, насколько умело и лихо вел следствие брат Диего! Кстати, все специфические слова и фразы, произнесенные инквизитором по латыни – «незаконное проникновение», «деяние», «отдельное производство», – были очень похожи на современные Егору, словно дело происходило в кабинете обычного следователя или дознавателя, в крайнем случае – участкового. Очень, очень похоже… что и понятно, источник-то один – римское право.
– Какие именно колдовские действия ты заметила лично?
– Ой… – Эужения снова почесала щеку. – Да я лично ничего такого не видела… но знала точно – колдует!
– Откуда знала?
– Да все об этом в деревне говорят, святой брат. Она давно колдует, это всем известно.
– Нас пока интересует данный конкретный момент! – повысил голос монах. – От кого именно ты об этом узнала?
– Дак это… булочник наш, Фиделино, сказал. Сказал, мол, что видел – колдует…
– А конкретно?
– А кон… кор… Ничего такого больше не сказал.
– Ладно, спросим у булочника. Итак, ничего конкретного ты, Эужения, не видала… просто проникла на чужой двор, и потом началась драка… Пока с тобой все, иди, во дворе посиди. Брат Эгон! Давайте сюда Бенедетту.
В отличие от своей дородной подруги, Бенедетта оказалась особой длинной, костистой и жилистой. Правда, был в этой далеко не молодой уже – лет тридцати пяти – женщине какой-то особый шарм, отчего узкое смуглое лицо ее с длинным и тонким носом и тощая жилистая фигура вовсе не казались отталкивающими, наоборот, притягивали. Общему впечатлению не мешал даже пушок над верхней губой. К тому же роскошная ярко-рыжая шевелюра! Ах…
Даже брат Диего – монах! – и тот восхитился:
– Ты красивая женщина, Бенедетта! Сожалею, что вдова. Муж твой давно ли умер?
– Да года три уже, святой брат. С тех пор вот вдовствую.
– И на что живешь?
– Зеленью, святой брат, торгую. С детьми вместе выращиваем, кое-что в полях собираем, на рынок сюда, в Матаро, на тележке возим – тем и живем.
– И лошадь у вас имеется?
– Мул. И еще – ослик.
– Ах, как славно, ослик… Зеленью, значит, торгуете. Замуж так больше и не вышла?
– Увы, святой брат.
– Это плохо, что не вышла. Нельзя такой женщине без мужа.
– Я и сама, брат Диего, понимаю, что нельзя. – Бенедетта вздохнула и тут же стрельнула глазами с такой искренней заинтересованностью, что князь непроизвольно вздрогнул.
Впрочем, томный взгляд рыжеволосой красавицы уперся вовсе не в него и не в брата Диего, а… в воеводу Онисима Раскоряку, отчего сей славный воин почему-то набычился и покраснел.
– Мне бы такого мужа, как вон тот сеньор, – еще раз вздохнув, откровенно призналась женщина. – Осанистый, крепкорукий…
Инквизитор чуть улыбнулся:
– Что же, в вашей деревне таких нет?
– У нас не деревня, брат Диего, – неожиданно обиделась Бенедетта. – Очень большое селение – двадцать домов! Две мельницы, опять же, пекарня, пристань…
– Да-да, пекарня, – доминиканец охотно покивал. – А что ваш булочник, он ведь тоже вдовец, кажется?
– Да, вдовец, и детушек Бог не дал. – Женщина задумчиво покрутила на пальце локоны, на узком лице ее вдруг появилось некое странное выражение – то ли разочарование, то ли глубоко спрятанная печаль, – не ускользнувшее от внимания следователя.
Он тут же снова о булочнике и спросил.
– Да что сказать? – Поведя плечом, свидетельница опустила глаза, прикрыв их длинными и густыми ресницами, и голос ее, до того звонкий, вдруг потускнел, словно звон треснутого колокола. – Да, я как-то пыталась сойтись с Фиделино. Человек он хороший, добрый – часто паломникам хлеб раздает, да и грубого слова от него никто не слышал. К тому же труженик, как никто – не только булки печет, еще и плотничает… Только вот… – Бенедетта вдруг вскинула голову, посмотрев на всех с неким вызовом, который могут себе позволить лишь красивые женщины, спокойно осознающие свою красоту. – Не любит он никого. Думаю, что и покойную супругу свою тоже не любил.
– Ну… не любит – полюбит, дело такое, – усмехнулся святой брат.
– Да если б так, брат Диего! Тут не только в любви дело… Он же как мужчина… ну… – Свидетельница неожиданно смутилась, но все же продолжила: – Я же говорила, что пыталась с ним… Так он меня оттолкнул с таким ужасом, будто увидел перед собой змею!
– Оттолкнул? Тебя? – Сидевшие за столом недоуменно переглянулись.
Оттолкнуть такую женщину… тем более, которая хочет сама…
– Так, может, он содомит? – вслух предположил князь. – Мальчиков любит или мужчин?
– Нет! – Бенедетта тряхнула огненно-рыжими локонами. – Просто наш булочник всех… ну… таких, как я… женщин считает отродьем дьявола! Святоша – так его у нас и кличут, посмеиваются. Нет, правда! Но есть ведь на свете и иные мужчины, которые… – Женщина замолчала, не договорив, и снова посмотрела на воеводу.
– Вот зыркает! – прошептал тот. – Такая с ума сведет кого угодно. А вот булочника, поди ж ты, не смогла. Ну и булочник у них… какой-то не от мира сего, что ли.
– Ты что-то хотела сказать, Бенедетта? – напомнил брат Диего. – Ну, продолжай же, не бойся!
– А и скажу! – пожала плечами Бенедетта. – Похоже, к колдунье нашей, Аманде, Фиделино неровно дышит.
– Похоже? Почему?
– Да видела я пару раз, как он стоял у ее забора… а ведь дом его совсем в другой стороне, – женщина усмехнулась. – И главное, он меня тогда заметил, ну, Фиделино, сразу как-то смутился да быстрым шагом ушел, даже не поздоровался, вот тут и думай…
– Вижу, Аманда ваша многих с ума свела.
– Да не многих – молода еще! – с какой-то неожиданной ненавистью выкрикнула Бенедетта. – И не наша она – чужачка, из Калельи откуда-то, сирота. Родичи ее в нашем селении жили, да померли, а домишко оставили ей. Повезло дурехе! Но, правду сказать, девица она чистоплотная, двор всегда выметен… почти… Чистюля-то чистюля, а вот, когда мы приходили, у самых ворот валялась шелуха тыквенных семечек. Может, правда, и принесло ветром, не знаю.
Доминиканец вдруг улыбнулся:
– А хорошо вы ее с подругой своей отдубасили!
– Да уж, – посветлела лицом рыжая. – На славу намяли бока!
– Как же она к вам вышла-то? Такая дура?
– А что нам ее звать-то? Выволокли за волосы во двор да отпинали… ой! А нечего чужих мужей сманивать!
Поняв, что попалась, последнюю фразу Бенедетта выкрикнула с вызовом, громко, а уж глазами сверкнула так, что Егор даже пожалел несчастную ведьмочку.
– Так-так, – следователь, конечно же, не упустил момента, – а ну-ка о мужьях поподробнее! Я так понимаю, о Жузепе, лодочнике, супруге подруги твоей, Эужении, речь идет?
– О нем, – спокойно кивнула женщина. – Чего уж тут скрывать-то. А дело так было: Жузеп как раз шапку потерял, хорошую шапку, кожаную, да не в этом дело, а в облатке, что в шапку вшита была, Эужения и вшила. Не простая облатка, от самой Пресвятой Черной Девы, у паломников куплена с горы Монтсеррат.
– Ого! – брат Диего восхищенно цокнул языком. – Вещь добрая.
– Так и я ж говорю! Была бы простая шапка, а так… жалко все-таки. Я в этот день в гости зашла к подруге, там и булочник был, Фиделино, – заказанный пирог принес. Шапку эту – облатку! – за разговором и вспомнили, так булочник возьми да и скажи: мол, какую-то шапку на заборе у Аманды-знахарки видел – там, мол, и висит. Ну, мы собирались недолго… Шапку-то там и нашли! Издалека еще увидали…
– Понятно все с вами. – Инквизитор махнул рукой и, отправив Бенедетту во двор, наконец велел привести ведьму.
Юная колдунья не произвела на Вожникова абсолютно никакого впечатления. Памятуя слова Сен-Клера, он ожидал большего, даже некоего подобия чуда. А оказалось – обычная девчонка, да, златовласая, с карими глазками и недурна собой, очень даже недурна, однако таких девчонок – море! Стройненькая, но грязная, заплаканная, а под левым глазом расплывался синяк, словно у набедокурившего мальчишки, – и жалко, и смешно. Тоже еще – дама.
– Ты, значит, девица Аманда? – с ходу уточнил брат Диего. – Обвиняемая нынче в колдовстве?
Услыхав такое, девушка с испугом подняла глаза, полные слез и боли.
Бегло просмотрев лежащие на столе бумаги, судя по желтоватому цвету, произведенные на местных мельницах, инквизитор махнул рукой:
– Ну, что стоишь? Раздевайся!
– Вы… вы будете меня пытать? – со страхом спросила ведьма.
– Да нет, для начала осмотрим. Давай, скидывай живо свои лохмотья! – Доминиканец нетерпеливо хлопнул в ладоши. – Или тебе помочь?
– Нет-нет, я сама…
Не прошло и пары секунд, как юная ведьма стояла перед следователями голой, стыдливо опустив голову и прикрывая руками лобок.
– Подними руки, – тут же велел брат Диего. – Да не бойся, нас вовсе не интересует твое естество. Выше подними… вот так. Теперь повернись спиной… боком… Ну, – инквизитор повернулся к высокому гостю, – что скажете, сир?
– Похоже, ее сильно избили, – тихо промолвил Егор, с жалостью глядя на покрывавшие почти все девичье тело ссадины и синяки.
Никакого удовольствия от подобного осмотра он что-то не испытывал… впрочем, как и все.
– Да, – кивнул монах. – Те женщины нам не соврали… точнее – все-таки мы дознались правды. Можешь опустить руки, Аманда. Теперь вдохни… глубже!
Девичья грудь приподнялась – и тут же послышался стон.
– Больно?
– Да, святой брат.
– Где именно болит, покажи!
– Вот здесь… и здесь, под грудью, – девушка безропотно показала рукой.
– Думаю, сломано ребро, а то и пара, – задумчиво покусав губу, промолвил доминиканец. – А синяки на запястьях, конечно же, от наших кандалов. Перестарались!
– Могу я уже одеться, святой брат?
– Да, одевайся… Посидишь пока у нас. Братья, – инквизитор подозвал своих дюжих помощников, – принесите ей обед из трапезной, а на ночь поставьте кувшин с водой. И постелите свежей соломы. Да не заковывайте больше ее, это лишнее.
– Благодарю за вашу доброту, святой брат, – вместе с одеждой к юной ведьме вернулась уверенность. – Могу я спросить кое-что?
– Ну спроси, Аманда.
– Меня обвиняют в колдовстве, так?
– Да, – кивнул следователь. – Ты верно мыслишь.
– Значит, мне предстоят пытки и смерть на костре? – В блестящих больших глазах узницы цвета слегка разбавленного молоком шоколада мелькнуло странное выражение ужаса и – одновременно – надежды. Впрочем, похоже, надеждам колдуньи, увы, сбыться было не суждено. Да инквизитор и не стал особенно обнадеживать:
– Насчет пыток скажу тебе так – я на них не особо рассчитываю, человек слаб и вполне может оговорить себя и других, а это нам вовсе не надо. Нужна правда – именно для того и ведется расследование. Если ты просто знахарка – это одно дело, если же ведьма – а основания предполагать такое, скажу тебе, есть, – совсем другое. Будем разбираться.
– Да поможет вам в этом Бог, святой брат!
Колдунью увели, и брат Диего, чуть прикрыв глаза, улыбнулся, довольно и слабо, как человек, изрядно уставший от честного и нужного всему обществу дела:
– Мы с вами неплохо поработали, господа, – отделили зерна от плевел. Брат Эгон! Отправь их алькальду дело…
– А как его назвать, брат Диего?
– Хм… назови так: «О причинении телесного ущерба девице Аманде двумя установленными женщинами, случившееся на почве обострившихся неприязненных отношений». Записал?
– Да, святой брат.
– Ну, отправляй. А завтра, наконец, займемся нашим непосредственным делом – колдовством. – Потерев руки, брат Диего посмотрел на князя: – Не сомневайтесь, дон Георгио, все будет сделано с надлежащим тщанием и в срок. Колдовство – это не какая-нибудь там драка, особого подхода требует. Хотя я вовсе не верю в ведьм! – неожиданно огорошил доминиканец. – Как, скажем, не верил в них знаменитый богослов Григорий Турский или иные отцы церкви. Думаю, и папа Мартин тоже не верит, однако… Мы не верим, а люди верят! И мы, церковь, должны это учитывать…
– Поощрять тупые сельские суеверия? – не сдержавшись, съязвил Егор.
– Можно и так сказать, – инквизитор ничуть не обиделся. – Кто б еще посоветовал, что со всем этим мракобесием делать? Священники и те часто неграмотны, что уж говорить о пастве.
Князь пожал плечами: что делать, он и сам не знал, как-то на эту тему еще не раздумывал, не до того было. Однако из своего личного опыта точно знал – есть, есть ведьмы! Вот только девчоночка эта, Аманда, вряд ли к ним отношение имеет – обычная сельская знахарка, правда, чересчур симпатичная… даже если и выпустят, не будет у нее в той деревне жизни! Просто не дадут, заклюют, если замуж не выйдет… а за кого выйти-то… да и кто безродную бесприданницу возьмет? Хотя, с другой стороны, не совсем бесприданница – дом у нее… Интересно, в каком состоянии только?
– А это что еще?
Князь остановился у двери и обернулся, услыхав удивленный возглас доминиканца. Тот нашел еще какие-то бумаги, вчитался…
– Это прислал все тот же алькальд, – пояснил брат Эгон. – Ну, которому мы все отправляем.
– И что тут? – инквизитор поднял глаза. – Ну, загрызли волки рыбачка, овец да пастушку… жалко, конечно, девчонку… И рыбачка того жалко. Но, ради Святой Девы, мы-то тут при чем?
– Просто алькальд не думает, что это волки, – тихо произнес секретарь. – Он полагает – в округе завелся оборотень.
– Оборотень? – брат Диего изменился в лице. – Он там совсем с ума сошел, алькальд этот?